Документы

1. Наблюдения приват-доцента: к социологии национал-социалистической революции

Рудольф Хеберле, автор нижеследующих заметок, относящихся к первой половине 1934 г., с 1929 по 1938 г. был приват-доцентом в Институте мировой экономики Кильского университета, затем — профессором социологии в Университете штата Луизиана в Батон-Руже (США). Уже в 1934 г. Хеберле написал работу, до сих пор считающуюся образцовой, — «Сельское население и национал-социализм. Социологическое исследование воспитания политической воли в Шлезвиг-Гольштейне, 1918–1932», однако выйти в свет она смогла только в 1963 г. Наблюдения Хеберле за происходившими изменениями, в первую очередь в университетской среде, отличаются от других записок современников, вообще не слишком многочисленных, квалифицированным «социологическим взглядом». В кратком предисловии к первому изданию документа Хеберле писал: «Автор, естественно, выражается осторожно, порой двусмысленно. Он понимал, что подобные заметки могут оказаться опасными для него, попади они в руки гестапо. Нужно, однако, сказать сегодняшнему читателю, что через несколько месяцев такие мысли вообще не были бы перенесены на бумагу. Ведь любой сколько-нибудь объективный анализ пробуждал подозрения в антипартийных и антигосударственных настроениях».

Цит. по: Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte. 1965. № 13. S. 438–445.


Было бы очень интересно написать социологию и социальную психологию «немецкой» революции — имея в виду прежде всего процессы приспособления и перестройки бывших противников национал-социалистов. Одни, мыслящие честно, но не совсем ясно, совершенно сознательно пожертвовали интеллектом и, решительно отказавшись от прежней точки зрения, встали на сторону нового режима; они активно сотрудничают с ним, где только могут, и пытаются проникнуться духом национал-социализма. Вторую категорию составляют те, кто еще осенью 1932 г. чурался Гитлера, как нечистой силы, но после 5 марта или 1 мая эти люди утверждают, что в душе всегда ощущали себя национал-социалистами, просто недооценивали движение, а оно оказалось тем, к чему они всегда стремились. У одних это чистый самообман, у других — ложь, но для некоторых — истинная правда: они считали Гитлера вождем плебейской, полубольшевистской революции, которая, как они боялись, несла гибель буржуазному обществу, а теперь вдруг увидели, что Гитлер, напротив, означает сохранение этого буржуазного общества, что национал-социалисты «научились» разрушать отнюдь не всё. Эти обыватели: демократы, члены Народной партии и Центра — особенно восторгались, когда официально было объявлено об окончании революционного периода и начале эволюции.

Честные оппортунисты, открыто заявляющие, что с волками жить — по-волчьи выть, и не придумывающие себе никакой оправдательной идеологии, встречаются редко. Гораздо чаще — тихие оппозиционеры, уклоняющиеся от всяких общественных дел и лишь с глазу на глаз дающие себе волю. К ним относятся многие немецкие националы[220] и консерваторы.

Поскольку они вынуждены бездействовать, их оппозиция бесплодна. Кроме того, они в принципе настолько симпатизируют новому режиму, что ограничиваются критикой отдельных частностей и второстепенных явлений — «придираются». Особенно ругают далеко не лучшее качество homines novi[221], эгалитарные поползновения, подавление свободы слова и прочие подобные грехи с буржуазно-либеральной точки зрения.

Настоящую волю к сопротивлению, хотя бы в пассивной форме, кажется, проявил только рабочий класс. Тот, кому еще есть что терять, благодаря немедленно установленной всеобщей абсолютной экономической зависимости от политических властителей вынужден был смириться под угрозой голодной смерти.

Наиболее усердно доказывали свои национал-социалистические убеждения политически ангажированные «павшие на мартовских баррикадах»[222]; старые партийцы ко многим новым явлениям и мероприятиям относились гораздо критичнее и с теми, кто не изменил прежним взглядам, вели себя с большим вкусом и тактом.

Живой смысл символики, характерной для национал-социалистов, во многом помог выявить различный образ мыслей. Взять, к примеру, гитлеровское приветствие — я стал им пользоваться, только когда это приказали всем госслужащим, и часто наблюдал, что студенты — национал-социалисты со стажем, здороваясь со мной в институте, ограничивались кивком головы или поклоном, тогда как новоиспеченные наци неизменно кричали: «Хайль Гитлер!» Для людей с каким-никаким характером необходимость приноравливаться ко всем этим новым условностям означает непрерывную цепь унижений.

Прибавьте сюда унификацию самых разных организаций, от кружка по интересам до гимнастического общества, которая также часто принимала формы, глубоко оскорбительные для тех, кто ей подвергался. Почти везде людей, руководивших этими организациями много лет, очень часто весьма опытных и заслуженных, обойдя «следующее» поколение, заменили совсем молодыми и неопытными людьми, чье единственное достоинство — членство в партии.

Во многих случаях эти молодые люди, очень часто принадлежавшие к послевоенному поколению (родившиеся в 1900 г. и позже), оправдали поговорку: «Кому Бог даст чин, тому даст и ум». (Это, правда, не может компенсировать несправедливость и обиду, причиненную смещенным и обойденным, но тут можно сказать только одно: «C’est la guerre»[223].)

Верный политический инстинкт подсказал национал-социалистам, что политика — это борьба и во время революции противников не щадят. В результате, чтобы сломить всякое сопротивление, в ход пошли насилие, жестокость, концентрационные лагеря и просто запугивание. Национал-социалисты часто принимали в свои ряды людей, сомнительных с идейной точки зрения, но это их, как правило, не беспокоило, поскольку у них прекрасная система контроля над каждым партийцем или штурмовиком, так что именно эти элементы вряд ли могли на что-то рискнуть.

С другой стороны, они были в состоянии вознаграждать своих приверженцев: высокими постами в полиции, прочно захваченной СА и СС; привилегиями для партийцев при распределении рабочих мест в частных компаниях и чистке предприятий от «марксистов», которых заменяли национал-социалистами. Опасения за свою жизнь, поначалу владевшие противниками национал-социализма и парализовавшие их, по мере ослабления физического террора уступили место чувству беспомощности, постоянной настороженности, причем большую роль здесь играло недоверие к ближнему. Вполне конструктивные критические замечания часто завершались фразами: «Только на меня не ссылайтесь» или «Этого, собственно, нельзя говорить».

Недовольство вскоре нашло отдушину в массе шуток: немногие из них касались Гитлера, зато многие — Геббельса и особенно Геринга, чья любовь к роскоши в глазах народа служила прекрасной мишенью для множества метких острот.

Экономический кризис — одно из основных условий не только возникновения, но и успеха национал-социалистического движения. Если бы каждый не дрожал за свое место, оно встретило бы гораздо более сильное сопротивление, какое встретили, например, «Немецкие христиане» в протестантской церкви, отчасти защищаемой Немецкой национальной партией.

Но даже этот момент не сыграл бы на руку национал-социалистам в такой степени, если бы они не заслали своих доверенных людей на все предприятия, во все организации и учреждения и если бы тесная связь каждого индивида с общей структурой современной экономики не лишила даже в принципе независимых крестьян и мелких предпринимателей всякой возможности плыть против течения.

И все же энергичное отстаивание своих прав и личное мужество во многих случаях оказались действенным средством борьбы со «злоупотреблениями» в местных организациях. Но существа дела это не меняет. Так или иначе, в конце лета установилась полная диктатура НСДАП, завершился этот процесс подчинением «Стального шлема» верховному руководству СА. Ведь «Стальной шлем» во многих местах стал прибежищем всех противников национал-социализма, от немецких националов до СДПГ. Только бывшие коммунисты открыто предпочли вступить в СА, и им, кстати, легче было добиться приема туда, как показали, к примеру, брауншвейгские конфликты между «Стальным шлемом» и СА.

Естественно, НСДАП подверглась опасности «разбавления». Отсюда частые ограничения приема, введение долгого испытательного срока для новых членов и, наконец, разделение в конце 1933 г. на партийную и примыкающие организации, позволяющее НСДАП сохранить характер политического ордена, не отказываясь при этом от сотрудничества с опытными людьми из других лагерей в специальных хозяйственных и культурных организациях.

Вот пример запугивания политических противников: перед плебисцитом в ноябре 1933 г. распространился вполне правдоподобный слух, что за голосованием будут наблюдать, т. е. не только заставлять голосовать, как бывало обычно, но и проверять, кто проголосовал против правительства. Естественно, правительство этот слух опровергло, и в действительности попыток нарушить тайну голосования не делалось. Об этом, в частности, свидетельствуют довольно высокая доля голосов «против» или разница между результатами референдума и выборов в рейхстаг. Но страх перед такой возможностью заставил некоторых моих знакомых, убежденных противников национал-социализма, голосовать «за» и во время выборов в рейхстаг также отдать свой голос за Гитлера.

Ограничение свободы прессы привело к стилистическим ухищрениям, побуждающим читателя читать между строк. Это искусство вообще очень развито: поскольку важнейшие мероприятия объявляются без всяких комментариев, зачастую эзоповым языком какого-нибудь внешне совершенно безобидного постановления, тот, кто хочет быть в курсе происходящего, должен уметь отличать реальный смысл официального документа от мнимого или по фразеологии партийных приказов делать выводы о том, какие реальные процессы они должны регулировать.

Монополизация общественного мнения НСДАП и правительством привела к появлению надписей на стенах, научила пролетариев агитировать друг друга с глазу на глаз и побудила образованных людей обратиться к иностранным газетам и радиопередачам. Последнее, правда, в количественном отношении не очень много значит, поскольку требует времени, денег и преодоления языковых трудностей. Но все же в городских газетных киосках можно увидеть швейцарские, английские, скандинавские, французские и даже американские газеты, тогда как раньше они были только на вокзале. Важнее с количественной точки зрения сокращение сбыта больших ежедневных газет и местных массовых изданий.

Удовлетворить потребность в свежей информации пытаются с помощью «обзоров текущих событий», составленных по материалам прессы. Осторожную имманентную критику позволяет себе издаваемое Фр. Кляйном «Немецкое будущее», которому, собственно, следовало бы называться «прошлым», поскольку оно в основном энергично выступает за сохранение того ценного и прочного, что есть в либерализме.

Весьма эффективный способ воздействия на массы со стороны нацистов — изображать меры, принимаемые новым правительством, как нечто совершенно новое, как плод работы национал-социалистической мысли, даже если речь идет о планах, которые вылеживались еще в долгом ящике правительства Брюнинга и только летом 1933 г. созрели для осуществления, как, например, регулирование реки Эйдер, или о мероприятиях, очень похожих на те, что проводились и раньше, вроде зимней помощи.

Или провозглашаются специфически национал-социалистическими цели, которых другие народы давно достигли, руководствуясь либеральной идеологией. Вот, например, воспитательный эффект штурмовых отрядов, ведущий к уничтожению сословного или классового чванства и рождению духа деятельного товарищества, — что здесь нового в сравнении с тем уважением к любому человеку независимо от его социального положения, которое является само собой разумеющимся для американцев (до избестных пределов плутократического свойства, и у нас не преодоленных), или team spirit[224], свойственным американским служащим и студентам колледжей?

Не умаляя достижений национал-социализма, можно тем не менее констатировать, что подобная уловка выполняет важную антиреволюционную функцию, отвлекая внимание масс от всего того, что направлено на упрочение господства крупного капитала.

Символика тоже помогает отвлечь внимание от главного. Например, когда «радикальная» оппозиция в гитлерюгенде возмущается по поводу знаков различия, это, конечно, служит симптомом определенного антибуржуазного или, во всяком случае, антифилистерского настроя, но одновременно отвлекает силы от борьбы с долговым рабством, за энергичную восточную колонизацию и за другие цели, которые провозглашают решительные революционеры среди национал-социалистов.

Такую же функцию выполняет и антисемитизм. Впрочем, он так широко распространен (отчасти и вследствие крупных ошибок со стороны евреев), что едва ли можно представить, чтобы в этом пункте когда-нибудь произошел поворот к лучшему. Даже люди, осуждающие способы, какими решается этот вопрос, в глубине души оказываются антисемитами, и если, с другой стороны, посмотреть на поведение евреев во время революции, то их можно понять. Мало кто проявил такое мужество, как молодой Шпигель, который на другой день после убийства отца пошел к избирательной урне.

Поскольку идеология национал-социализма в основном вырабатывалась ad hoc[225] во время борьбы за власть и творцов этой идеологии отчасти связывал вместе только антиреволюционный фронт, после захвата власти должны были обнаружиться несоответствия между идеологией и действиями, наряду с различием устремлений внутри движения и, естественно, разногласиями по поводу смысла тех или иных идеологических максим.

Наиболее последовательно идеология воплотилась в аграрном законодательстве, но быстро выяснилось, что крестьяне воспринимают эту идеологию не слишком серьезно и находят ее претворение в жизнь весьма неудобным. Такая идеологическая неопределенность, конечно, представляет собой преимущество с точки зрения «реальной политики», придает системе большую эластичность.

Помимо свободы от догматических оков высшее руководство пользуется свободой от контролирующих инстанций, обладая абсолютной государственной властью. Это способствует быстроте и последовательности в работе правительства — больше не нужны компромиссы с оппозицией и коллегами по коалиции — и позволяет быстро исправлять недостатки и непредвиденные побочные эффекты (взять, к примеру, вопрос о двойном заработке!).

Отказ от разделения законодательной и исполнительной ветвей власти в кризисные времена оказывается преимуществом, которое по большей части искупает отрицательные стороны — отсутствие публичности, недостаточную продуманность мероприятий.

С другой стороны, нельзя не отметить, что борьба интересов, которая раньше разыгрывалась на глазах общественности, теперь протекает за кулисами, причем вскрыть связь «деловых» разногласий с личным соперничеством гораздо труднее.

Поскольку везде, начиная с гитлерюгенда, появилось новое сословие профессиональных политиков и профессиональных функционеров, в горе и в радости навечно связанных с постами, которые они занимают, само собой понятно, что деловые разногласия становятся личными вопросами жизненной важности.

Харизматической свиты, каковой следует считать ближайшее окружение фюрера в правительстве рейха, не хватает и никогда не хватит на все провинциальные партийные инстанции.

С другой стороны, опыт показал мне, в частности в университете, что молодое поколение, особенно фронтовое, в высшей степени подходит для образования такой свиты и сплочения в товарищеский коллектив. К примеру, личная щепетильность вызывает сильное недовольство и т. д.

Психологические побочные эффекты: экзистенциальный страх, общее признание ненадежности всех социальных отношений, отсюда вытекают частично мужественно-стоическая готовность взглянуть судьбе в глаза, частично — стремление к безопасности à tout prix[226] у имущих слоев (что очень опасно для дальнейшего хода революции), которому в немалой степени способствуют воля к строительству и страх перед такой альтернативой, как анархия и большевизм.

Человек чрезвычайно изобретателен, когда ему нужно успокоить собственный разум: тот, кто до марта верил, что Гитлер, как волшебник, одним мановением руки разрешит все экономические трудности, скрашивает свое разочарование верной в принципе истиной: «Не может же Гитлер разорваться»[227]. Еще обвиняют французскую военную промышленность, которая якобы препятствует взаимопониманию и разоружению, не замечая существования подобных сил в собственной стране.

Все прекрасно знают, что радикальный, абсолютный национал-социализм вместе с остальным культурным достоянием либерализма отрицает и свободу науки, но уверяют себя, что «разумные национал-социалисты» будут ее защищать (оставлю открытым вопрос, не понадобится ли свобода науки [в том числе социальной] in the long run[228] и национал-социализму), кроме тех случаев, когда учение противоречит интересам нации. Никто не думает, что право первыми решать, имеет место такой случай или нет, предоставляется не ученым, что вообще придумана целая система фильтрации, позволяющая совершенно отлучить от научной деятельности определенных людей нежелательного образа мыслей.

Говорят, так было всегда, но забывают, что раньше оппозиционер, лишенный возможности заниматься научной деятельностью на государственной службе, имел возможность проводить исследования в частном порядке и писать, о чем сегодня уже не может быть и речи.

Я критикую не позицию национал-социалистического правительства, а то, что люди не хотят видеть последствий, к которым ведет режим политического ордена, хотя Россия и Италия предоставляют для этого достаточно эмпирического материала. Национал-социализм не только служит с психологической точки зрения эрзац-религией для многих своих приверженцев, как, например, для Л. Л., что между прочим проявляется в частом употреблении библейской фразеологии в речах национал-социалистов, — НСДАП претендует точно на такое же место в сфере общественного мнения, какое занимает римская церковь в вопросах веры.

Поэтому она не может терпеть научных исследований, если те приводят к результатам, абсолютно несовместимым с догмами национал-социализма.

Некоторая свобода является следствием того, что пока еще не многие из этих догм «теологически» зафиксированы.

Если католическая церковь враждовала прежде всего с естественными науками, то национал-социалистическая догматика эти науки (за исключением теории рас и наследственности) не стесняет, опасность грозит только социальным наукам, включая социальную философию, несколько страдают также этика и история.

В самом угрожающем положении находятся философия права, теория государства и социология. Последняя становится особенно «опасной» там, где она берется анализировать и разоблачать идеологии.


2. Картофель вместо свинины: Рудольф Гесс о «жировом кризисе» 1936 г.

«Заместитель фюрера» не входил в число великих национал-социалистических ораторов и не блистал остротой ума. К тому же сольные публичные выступления Гесса лишались всякого блеска из-за того, что «второй человек» в партии чаще всего и говорил о «вторых» вопросах. Однако проблемы продовольственного снабжения осенью 1936 г. второстепенными никак нельзя было назвать: плохие урожаи, неудачная политика регулирования рынка со стороны Имперского продовольственного сословия, рост цен на мировом рынке при скудных запасах валюты чуть не заставили ввести «жировые карточки». Четырехлетний план, провозглашенный в сентябре на партийном съезде в Нюрнберге, должен был помочь справиться с внешнеэкономическими проблемами и одновременно обеспечить курс на автаркию и вооружение. Кроме того, режим призывал население довольствоваться малым. Заместителю фюрера, практикующему проповеднику здорового образа жизни, самой судьбой было предназначено вести диалог на тему продовольственной политики с немецкими домохозяйками. Гесс выступил в верхнефранконском городе Хоф на открытии нового «Дома Адольфа Гитлера», и партийная газета «Фёлькишер беобахтер» напечатала его речь на первой странице.

Цит. по: Völkischer Beobachter (Berliner Ausgabe). 1936. 13. Oktober.


Как велики все-таки достижения нового рейха в одной только экономической области!.. Ведь что это значило — принять в январе 1933 г. государство, стоящее на краю гибели, с экономикой, которой, собственно, давно следовало объявить о своем банкротстве, и затем в кратчайшие сроки с помощью этого государства, с помощью этой экономики добиться оздоровления, снова дать миллионам работу и хлеб, создать современную армию и одновременно с этими величайшими усилиями обеспечить нашему народу кусок хлеба! Хлеб немецкому народу должно было гарантировать увеличение собственного производства продовольствия.

Мы добились того, что немецкий народ обеспечивается хлебом и мукой, картофелем, сахаром и молоком на 100 %, т. е. полностью, за счет немецкого производства.

Небольшой процент общей потребности в овощах и мясе, несколько больший — потребности в яйцах и молочных продуктах и пока еще довольно большой процент потребности в жирах мы вынуждены покрывать за счет ввоза из-за рубежа. Такое положение вызывает перебои в снабжении и колебания цен. Но одно то, что мы уже настолько независимы и в важнейших отраслях полностью кормим себя сами, — это огромное достижение, которым мы обязаны Имперскому продовольственному сословию, которым мы обязаны самоотверженному труду немецкого крестьянина.

Тем не менее недостающее приходится ввозить. Однако ввозить приходится не только продукты, но, как вы знаете, и большое количество сырья, необходимого для того, чтобы работала наша промышленность, чтобы миллионы людей имели работу, чтобы завершить вооружение…

Мы готовы и в будущем, если понадобится, есть поменьше жиров, поменьше свинины, поменьше яиц, потому что знаем, что эта маленькая жертва — жертва на алтарь свободы нашего народа. Мы знаем, что валюта, которую мы таким образом сэкономим, пойдет на вооружение. «Пушки вместо масла!» — и сегодня наш девиз. Фюрер не из тех, кто останавливается на полпути. Раз весь мир, взявшись за оружие, вынудил нас вооружаться, мы будем делать это: каждое новое орудие, каждый танк, каждый самолет прибавляют немецкой матери уверенности, что ее детей не убьют на проклятой войне, не замучают большевистские банды. Мы позаботимся о том, чтобы окончательно отбить у всех желание напасть на нас!

Мы знаем еще одно: потребление продовольствия во время правления фюрера стало не меньше, а намного больше. Мы должны гордиться тем, что спрос немецкого народа на продовольствие вырос, потому что это означает, что немецкий народ, и в частности немецкий рабочий, в целом снова может покупать больше продуктов, порой лучшего качества и таких, которых он раньше был лишен. Миллионы и миллионы в состоянии купить для себя и своей семьи больше продуктов, чем раньше, в состоянии купить даже такие продукты, которые раньше не могли себе позволить.

Примерно шесть с половиной миллионов человек могут сегодня сказать, что при Адольфе Гитлере не только снова нашли работу, но и могут в среднем в месяц тратить почти на 85 рейхсмарок больше, чем до захвата власти, когда они были безработными и получали пособие…

Что же удивительного, если при этом иногда бывают маленькие трудности?! Я знаю, что наш народ с радостью согласится время от времени есть меньше жиров, свинины или тому подобного, сознавая, что зато миллионы соотечественников сейчас питаются несколько лучше, чем в то время, когда были безработными…

Любая хорошая хозяйка знает, как поддержать в своей семье хорошее настроение, а те, кому когда-либо — независимо от общей ситуации — доводилось лично переживать тяжелые в материальном отношении времена, знают, как с помощью простых средств и кулинарного искусства приготовить хорошую еду даже без мяса, или без масла, или без яиц. И прилежные немецкие хозяйки знают, что им делать, чтобы сослужить хорошую службу этой большой немецкой семье — немецкому народу, пока он вынужден преодолевать свои маленькие трудности. Они делают покупки с учетом интересов большой немецкой семьи! Они не пытаются во что бы то ни стало купить то, чего сейчас не хватает на рынке, а покупают больше того, что имеется в изобилии, и используют купленное так, что их мужьям и детям оно кажется самым лучшим и вкусным. Ни одна хорошая хозяйка не будет горевать о том, что именно сейчас ей не досталось четверти фунта свинины.

Каждая хорошая немецкая хозяйка по-своему — мать немецкого народа. Во многих случаях ей приходится исполнять не менее и даже более высокие обязанности, чем мужчинам нашего народа, которые будут уважать и чтить ее за это. Немецкие женщины, покажите, что вы можете!..

Пока в Германии фюрер и его окружение вместе обсуждают имеющиеся недостатки и выясняют, как их устранить, заграница делает весьма поспешные, слава Богу, выводы, будто немцы под руководством Гитлера начинают голодать и немецкая экономика разваливается. Пусть заграница успокоится. Нам, немцам, нечего скрывать друг от друга. Было бы глупо со стороны правительства все свои заботы взваливать на народ, так же глупо было бы не говорить народу, в каком положении он находится и что нужно делать для всеобщего блага.

Мы — честное сообщество товарищей, объединенных единой судьбой! И нам все равно, что думают или говорят другие, пока ведущие и ведомые в этом сообществе искренни друг с другом. В конце-то концов, каковы мотивы тех, кто так надеется на голоду нас? Это последняя соломинка, за которую они цепляются в своем страстном желании, чтобы в великом противоборстве еврейского большевизма и немецкого национал-социализма национал-социализм утратил свои позиции или проиграл какую-нибудь битву, чтоб еще можно было надеяться, что евреи и большевики все-таки победят в Германии! Такой загранице мы скажем, что ее надежды напрасны.

Будем же счастливы, что у нас в худшем случае несколько дней в году нет масла на хлебе, а не самого хлеба месяцами, как в хваленой стране счастья и благосостояния масс — в Советской России. Пусть знает весь мир, как и те из нас, кто имел когда-либо возможность повидать другие страны, что Германия — самая социальная страна на земле.


3. Йозеф Геббельс: «Фюрер совершенно счастлив»

Самую первую и безропотную жертву умения министра пропаганды убеждать звали Йозеф Геббельс. Оба приведенных ниже отрывка из дневников Геббельса 1936 и 1937 гг. показывают его не только как гитлеровского придворного в зените власти и влияния, но и как мишень собственной несмолкающей вербальной канонады. Они дают представление о неустанной активности и широких интересах человека, который благодаря многолетнему аутотренингу научился не делать различия между политикой и пропагандой, желаемым и действительным. Отсюда проистекали исключительная энергия и восприимчивость Геббельса, но это стоило ему немалых сил. В дневниках почти нет записей, которые не оканчивались бы замечаниями о том, что он «мало спал» и «смертельно устал».

Цит. по: Die Tagebücher von Joseph Goebbels / Hrsg. E. Fröhlich. Teil I: Aufzeichnungen 1923–1941. München usw., 2001. Bd. 3/2. S. 221 f.; Bd. 4. S. 90–94.


22 октября 1936 (че[тверг])

Вчера: утром встал — за окном все в снегу. Великолепное зрелище!

Внизу разговаривают. Работал с Ханке. Много дел. Фюрер работает с Майснером. Функ сообщает из Берлина: всё вертится вокруг Италии. Геринг позволяет прессе трещать дальше.

До обеда занят по горло. В Испании националисты делают блестящие успехи. Их победа, пожалуй, вопрос ближайшего времени.

Внизу фюрер с Майснером и Вагнером. Обсуждается и назначается визит Чиано. И организуется с большой помпой, даже слишком большой. Но тем не менее. Майснер весьма остроумен.

Наверху у фюрера обсуждение 9 ноября. В традиционном стиле. Здесь и нельзя ничего менять. Фюрер хочет довести партию до 7 миллионов членов. 10 % народа. Это правильно. Свежую кровь в организацию. Иначе она одряхлеет. Д-р Дитрих попытался интриговать против меня у Геринга. Ничего не вышло. Но все-таки он жук навозный.

С фюрером наедине — оставшиеся у меня вопросы: я должен поддержать Дегреля. Он подходит. Фюрер хочет видеть более национал-социалистическое кино и прессу. Я давно ищу людей. Где их взять? На строительство новых радиостанций фюрер хочет выделить 70 миллионов. Приказ, который мне очень по душе. Мы будем строить самые мощные радиостанции в мире. Москве придется посторониться. Итак, вперед!

С амановским законом о прессе согласен и фюрер. Он очень хвалит Амана. Но д-ру Дитриху больше ничего не обломится. «Франкфуртер цайтунг» — долой. От этой дерьмовой газетенки все равно больше никакой пользы. В НБН[229] посажу парочку тертых пропагандистов. Пусть фильтруют и причесывают все новости. И теперь брошу все силы на антибольшевистское кино.

Театральную политику буду определять только я. Мучману придется подчиниться. И Розенбергу. Шпеер займется берлинским строительством. Д-р Липперт может провести свой закон о Берлине и стать обербургомистром.

Прогулка по снегу/Фюрер трогателен. Дарит меня полным доверием. Жалуется на Гесса, который омещанивает партию. Никакого вдохновения. Парламенты гауляйтеров ни к чему. Больше давать направление, меньше заниматься склоками. И либо никакого представительства — либо правильное, приличное, великодушное и элегантное. У Гесса на это нет чутья. Фюрер хочет больше заботиться о гауляйтерах.

30 января он хочет принять всех рейхсминистров в партию и наградить их золотым партийным значком. Потом это будет высший немецкий орден. Правильно.

О Бормане фюрер говорит с одобрением. Он энергичен и осмотрителен.

Наговорившись и устав, возвращаемся. Еще проблема критики. В перспективе ее нужно совсем ликвидировать. Должны быть только отчеты о событиях. Как в политике. Дураки не могут критиковать умных. Если человек что-то может, пусть проявляет свои способности не в критике, а в работе.

Пора. Прощаемся с фюрером очень сердечно и доверительно. Он очень расположен к нам с Магдой. Провожает нас вниз к машине и еще долго машет нам вслед.

Едем в Берлин с фрау Брандт. Вся берлинская пресса пишет о визите Чиано. Это она хорошо делает. Я работаю с Ханке, использую результаты своего визита, читаю, пишу, диктую. Работы накопилась гора.

По дороге в поезд садится Аман, чтобы обговорить со мной закон о прессе. У меня есть несколько отдельных поправок, которые стабилизируют власть министерства. В остальном мы едины. Надеюсь, в декабре закон будет готов. Продаю Аману свои дневники. Опубликовать через 20 лет после моей смерти. 250 000 марок сразу и по 100 000 марок ежегодно. Это очень щедро. Мы с Магдой счастливы. Аман сделал хорошее капиталовложение…


13 апреля 1937 (вт[орник])

Вчера: целый день неприятности, огорчения и работа.

Зарубежная пресса твердит о прокламации пресловутой «партии свободы». Всё как по команде. Наверняка еврейская выдумка. Эта прокламация нигде неизвестна.

Фюрер еще не решил, можно ли Людендорфу клеить плакаты. Ему, вероятно, будет неловко. Я бы запретил без разговоров.

Подбираю несколько расторопных журналистов, чтобы как можно скорее получить материал из Кобленца. Попы удивятся. Процесс Россена вскрывает сотрудничество чернорясых с коммуной. Par nobile fratrum[230].

Велю взять под наблюдение кабаре комиков. Там отпускают антигосударственные шутки. Этого терпеть нельзя. Пусть эти снобы шутят сами над собой. У них к тому достаточно поводов. Тут великодушным быть нельзя. Это сентиментальность. К сожалению, Магда в воскресенье как раз ходила в это кабаре с Хелльдорфами. Только этого мне не хватало. Я чуть не взорвался от ярости. Магда делает одни глупости.

Кадровые и киношные вопросы с Функом. На «Уфа» я скоро назначу новый наблюдательный совет. Ханке тоже постоянно задает мне вопросы о кино. Пора новому человеку занять место главного кинодраматурга рейха. От Ниренца толку нет.

Диктовал речь к дню рождения фюрера. Думаю, получилось очень хорошо…

Геринг очень резко отзывается о Розенберге. Он твердолобый теоретик и портит нам всю обедню. Если его послушать, немецкого театра уже не было бы, только культ, тинг, миф и прочая чепуха.

Гесс подарил Бломбергу портрет Блюхера. Теперь выясняется, что Блюхер на нем изображен в масонском облачении, а сам портрет конфискован у какой-то ложи. Неприятное дело!

Геринг хочет съездить в Италию, чтобы заручиться сотрудничеством по 4-летнему плану. Этот план доставляет ему много труда и хлопот. У всех у нас слишком много дел. Порой просто руки опускаются. Мы с Герингом сейчас очень хорошо понимаем друг друга.

Дома читал и правил. Вальтер Гранцов, по словам Дарре, интриговал против него. На этом он наверняка сломает себе шею. Добрый, славный Вальтер! Женщины — наше несчастье!

С трудом вырываюсь в Богензее. Все время что-то мешает. Наконец добрался. Погода великолепная. Снаружи строятся мостик и терраса. Будет очень красиво. Только потребует времени.

Работы полно. Уделил немного времени чтению и музыке. Фюрер еще в Годесберге. Остаюсь за городом. Рано пошел спать. Сегодня был тяжелый рабочий день.


14 апреля 1937 (ср[еда])

…Наше министерство берет съезды полностью в свои руки. Г-н Кноте едет в Париж на все время Парижской всемирной выставки, чтобы отстаивать нашу позицию.

Все гадают: кто получит литературную премию 1 мая. Если не найду ничего лучше, то Мёллер за «Франкенбургскую игру в кости».

У Функа масса безделушек. Мы сейчас покупаем пару прекрасных картин, Дефреггера и Шпицвега. Я найду им хорошее применение.

Беседа с фон Демандовски. Он производит хорошее впечатление. Пусть будет преемником Ниренца в качестве главного кинодраматурга рейха. Думаю, это хорошая замена.

У проф. Циглера трудности с Домом немецкого искусства. Ему следует быть настойчивее и добиваться своего. Я ему малость вправлю мозги. В Мюнхене прежде всего надо уметь орудовать локтями.

Фрау фон Калькройт закончила мой бюст. Получился превосходно. Она чрезвычайно рада.

Гласмайер и Криглер рассказывают мне о своей работе по очистке радио. Хадамовски устроил там настоящий бардак. Но Гласмайер взялся за дело с воодушевлением и, думаю, справится. Во всяком случае, он действует не церемонясь, и это главное. Радио стало настоящим гнездом кумовства и семейственности. Теперь это прекратится.

Шмелинг рассказывает о своих проблемах в Америке. Брэддок трус и все время ищет новые отговорки. Советую Шмелингу вывести его на чистую воду в открытом письме, которое должно быть очень искусно составлено. Это наверняка подействует.

Рандольф описывает положение в Англии. Все против нас. Риббентроп ведет себя психологически не всегда верно. Ему нужно больше обращать внимание на врагов Германии. И поменьше говорить, побольше делать. У Рандольфа с ним сложились хорошие отношения. Он попытается повлиять на него в этом смысле.

Дома еще немного поработал. Хотя теплое весеннее солнце соблазняет гулять и бить баклуши. Диктовал речь к 4-й ежегодной выставке. Она будет очень хорошей.

С детьми в саду играл в «дочки-матери» и в «гости». У обеих просто безудержная фантазия. Хельга особенно неистощима, придумывая новые понятия и образы.

Работал, правил. Фюрер вернулся из Рейнланда. Иду к нему на ужин. Он очень мил, полон впечатлений и планов. Рассказываю ему последние новости. Потом мы уточняем все детали насчет 1 мая. Смотрим плохой американский фильм.

Еще долгие дебаты по церковному вопросу. Мы прикончим попов процессами и экономическим давлением. Я велел экспроприировать все типографии, печатавшие послание папы[231]. Это запомнится надолго. И если кобленцкие процессы возобновятся, так на здоровье.

Чехия тоже спасовала перед нашим давлением на прессу. Мы теперь снова великая держава и можем себя защитить. Это восхитительное чувство. Фюрер совершенно счастлив.

Дома еще поработал до глубокой ночи.

Сегодня опять был тяжелый день.


4. Фюрер о «государстве фюрера»: «Самый прекрасный вид демократии»

В первую годовщину открытия построенных НТФ партийных учебных центров Крёссинзее, Фогельзанг и Зонтхофен, 29 апреля 1937 г., Гитлер выступал перед 800 крайсляйтерами в «орденсбурге» Фогельзанг (Восточная Померания). Он отметил, что повсюду в Европе наблюдается «кризис демократии», и попробовал дать определение «государства фюрера» национал-социалистического толка и объяснить причины очевидной удовлетворенности немецкого народа. Гитлер нашел их в собственном «твердом руководстве», лидерских качествах нижестоящих руководителей и в том, что система открыта для молодых политических талантов.

В записанном виде речь чрезвычайно тривиальна и лишена какого бы то ни было риторического блеска, поэтому непонятно, что в ней могло почти два часа привлекать внимание слушателей, однако восторженная реакция аудитории отмечена в тексте. Приведенные ниже отрывки составляют примерно одну восьмую объема речи.

Цит. по: «Es spricht der Führer». 7 exemplarische Hitler-Reden / Hrsg. H.von Kotze, H. Krausnick. Gütersloh, 1966. S. 123–177.


Мы, национал-социалисты, нашли для государства совершенно четкое определение, т. е. мы говорим, что государство не может быть просто какой-то организацией каких-то людей, оно имеет смысл только тогда, когда его конечной задачей является прежде всего сохранение живого народного духа. Оно должно быть не только хранителем жизни народа, но прежде всего хранителем сути, хранителем крови народа. Иначе и государство в перспективе потеряет свой смысл. Образовывать организацию ради организации бессмысленно… Само государство имеет целью защитить народ как таковой, сохранить народ как таковой и тем самым гарантировать его существование на веки вечные. Итак, мы не знаем государства неопределенного назначения, а знаем только такое, чье назначение четко определено. Но мы знаем также, что любые достижения возможны лишь при условии существования этого государства, т. е., следовательно, только собрав все силы в этой организации, можно совершить действительно великие, грандиозные общие дела.

Поэтому для нас невозможна дискуссия по вопросу, скажем, первенства в государстве, т. е. вот, приведу конкретный пример: мы никогда не потерпим, чтобы в народном государстве что-либо ставило себя выше авторитета этого народного государства. Что бы это ни было, хоть бы и церковь! (Бурные аплодисменты,) И здесь действует тот же неизменный принцип: превыше всего авторитет государства, т. е. этого живого народного сообщества. Всё должно подчиняться этому авторитету. Если кто-то пытается восстать против этого авторитета, его заставят склониться перед этим авторитетом, так или иначе! (Крики «браво»,) Возможен только один авторитет, и это может быть только авторитет государства, опять-таки при условии, что это государство ставит своей высшей целью только сбережение жизни, безопасность и дальнейшее сохранение определенного народа. Такое государство является источником всех достижений…

Мысль живет не в широких массах. Это мы должны понять, и это совершенно ясно. Если любой человеческий прогресс представляет собой более высокий результат по сравнению с уже достигнутым, существующим, то понятно, что всегда кто-то один должен идти впереди. И этот идущий впереди есть носитель мысли, а не широкая масса, стоящая позади него. Он — пионер, а не те, кто следует за ним. Поэтому вполне логично и естественно, что разумная организация с самого начала старается, чтобы самые способные умы во всех областях имели руководящее и решающее влияние и она могла следовать за ними.

Конечно, это может быть очень тяжело. Для отдельного человека, особенно для слабака, должен специально подчеркнуть, и тем более для антиобщественного элемента это ужасно. Всегда тяжело слышать: «Только один может приказывать; один приказывает, а другие должны повиноваться». Тогда человек говорит: «Почему, почему, почему я должен повиноваться?» Почему? Потому, что только на этом пути можно чего-то достичь, и потому, что мы достаточно мужчины, чтобы понимать, что то, что необходимо, должно совершиться. И потому, что об этом не дискутируют с отдельным человеком. Совершенно бессмысленно говорить каждому в отдельности: «Конечно, если ты не хочешь, тебе, конечно, незачем идти за нами». Нет, так просто не пойдет! Разум имеет одно право и вместе с тем обязанность, он имеет право возвыситься до диктаторской власти и обязанность заставить других повиноваться.

Поэтому и наше государство отнюдь не основывается на всенародном голосовании, это я хотел бы подчеркнуть, мы просто стараемся убедить народ в необходимости того, что происходит…

Могу вам здесь привести пример великого исторического свершения: в прошлом году, в конце февраля, лично мне стало ясно, что необходимо немедленно воспользоваться сложившейся исторической ситуацией и немедленно осуществить предусмотренную на более позднее время оккупацию бывшей демилитаризованной зоны[232]. Конечно, это решение огромного значения, о котором можно было думать и так и эдак. И конечно, об этом решении говорили с соответствующими ведомствами. И было совершенно немыслимо добиться полностью единодушного мнения по поводу такого решения. Поскольку значение его было огромно, а последствия могли быть самые непредсказуемые, то, разумеется, могли возникать все новые встречные аргументы, возражения и особые мнения. Но нужно было в сравнительно скором времени действовать так или иначе, если мы не хотели откладывать дело в долгий ящик. В соответствии с прежним демократическим способом этот вопрос в конце концов был бы предложен парламенту, обсуждался бы в парламенте, потом поступил бы в народное собрание и обсуждался в народном собрании. Иными словами, в конечном счете принимать решение по серьезнейшему вопросу, имеющему судьбоносное значение для нации, по которому, возможно, и самые главные государственные мужи не могли бы окончательно прийти к согласию, пришлось бы маленьким людям с улицы. Маленьким людям, которые совершенно не в состоянии о нем судить. Дело было бы вынесено в народное собрание; о нем писала бы пресса, были бы написаны передовицы в газетах, как обычно бывает в других странах. Представьте себе, какой груз свалится на мелкого червячка, который где-то там изо дня вдень занят своей работой, который в силу своего образования, своего кругозора, своих знаний не в состоянии даже оценить масштаб этих проблем! И вот на него-то я должен взвалить бремя их решения!

Мне могут сказать: «Да, но вы ведь провели всенародное голосование»[233]. Но сначала я действовал. Сначала действовал, а уж потом захотел просто показать остальному миру, что за мной стоит немецкий народ, вот о чем шла речь. Если бы я был убежден, что немецкий народ в данном случае не пойдет со мной, я все равно действовал бы, но не стал бы проводить голосование. (Громкие аплодисменты.) […]

В подлинном, так сказать, государстве фюрера для того, кто руководит, дело чести — принимать ответственность на себя. Все действительно великие организации мира основываются на такой точке зрения, на таких принципах. Все. Всегда кто-то один несет ответственность за то или иное решение. И ему не обязательно устраивать голосования. Вся нелепость этой парламентской демократии видна яснее ясного, если приложить ее к самым простым вещам. Вот представьте себе: парламентская демократия — это избранная кучка людей, которая должна решать величайшие проблемы большинством голосов. А теперь возьмем совсем мелкие житейские дела, например постройку дома. Попробуйте-ка построить его с помощью голосования и принятия решения большинством голосов, для начала сделать проект путем голосования. Соберите жильцов и рабочих, и пусть голосуют, какой проект правильный. Да, вы будете смеяться, вы скажете, что это идиотизм. Конечно, идиотизм! Конечно, ни жильцов, ни рабочих незачем заставлять голосовать по проекту дома, все мы это знаем. Однако при этом нам кажется разумным заставлять их голосовать по вопросам строительства, так сказать, государства, рейха — уж конечно, это «намного легче» понять. «Намного проще» управлять 68-миллионным народом…

Народ в Германии сегодня счастливее, чем где-либо в мире. Он чувствует себя неуверенно, только когда у него нет руководства. Когда у него есть твердое руководство, он счастлив, потому что про себя хорошо знает: «Да, этого нам не понять». У всех такое ощущение: «Слава богу, мы можем положиться на наше руководство, уж оно все сделает как надо». Безумие уверенности, что обычному человеку изначально не нужно никакого руководства, я нигде не видел лучше, чем на войне. Допустим, рота попала в критическую ситуацию, у роты только одно желание — чтобы у нее был приличный ротный командир и она могла положиться на него. И если это настоящий парень, мужчина, его люди пойдут за ним и не скажут: «А почему нас не спросили?» Никто об этом и не подумает! Наоборот, им вовсе не нужно, чтобы их спрашивали, им нужен командир, который будет отдавать приказы, и тогда они последуют за ним. {Крики «Хайль!» и бурные аплодисменты.) […]

С кризисом нынешнего времени, поверьте, можно справиться только с помощью государства настоящего руководства, государства фюрера. При этом совершенно ясно, что смысл такого руководства в том, чтобы стараться во всех областях жизни путем естественного отбора, всегда из народа, получать людей, пригодных для такого руководства. И это самая прекрасная и, на мой взгляд, самая германская демократия. Ибо что может быть для народа прекраснее, чем сознание: самый способный из наших рядов, невзирая на место рождения, происхождение и тому подобное, может дойти до самого высокого поста. Он должен только иметь к тому способности. Мы стараемся искать способных людей. Кем бы они ни были, кем бы ни были их родители, кем бы ни были их матери — это совершенно безразлично. Если они способны, им открыта любая дорога. Они должны только быть готовы с радостью брать на себя ответственность, т. е. действительно иметь призвание к руководству. Чистые абстрактные умствования тут не годятся. Человек должен действительно уметь руководить. Если он поставлен на какой-то пост, он должен иметь мужество сказать: «Да, вот это нужно сделать сейчас же. Я это понимаю». Он должен советоваться со своими людьми, которые вместе с ним ответственны за дело, но в конечном счете он сам несет ответственность за свои мысли и свое решение. Именно он должен найти это решение.

Это самый прекрасный вид демократии, какой только существует…

И государству фюрера нет нужды бояться появления гения — в этом его отличие от демократии. Если при демократии кто-то, к примеру, стал бы гауляйтером, ему пришлось бы испытывать безумный страх, что среди подчиненных появится талант, о котором он должен будет сказать: «Если этот парень будет продолжать в том же духе, скоро люди будут за него, и он меня — бах! — и сместит. Вот награда за всю мою работу». Так что при демократии нужно следить, чтобы талантов не появлялось. А если где-нибудь обнаружится талант, нужно его поскорее загубить. Там это инстинкт самосохранения. (Смех.) В государстве фюрера такого не бывает, потому что ты точно знаешь: как бы ни был другой талантлив, тебя он не устранит. А если попытается устранить, то погрешит против дисциплины и долга повиновения и тем покажет, что не способен руководить сам. И с ним все будет кончено.

Поэтому в государстве фюрера существует куда большая вероятность, что талант будут поощрять. Ведь он не может быть опасен ни одному руководителю. Напротив, отыскав талант, тот сам будет поддерживать его, создаст себе классных, блестящих сотрудников, и из всех этих сотрудников только тот может рассчитывать чего-то достичь, кто сам абсолютно верен и послушен. Потому что он покажет, что только он способен в один прекрасный день действительно стать руководителем. Потому что как тот, кто сам не хочет учиться верности и послушанию, позже сможет требовать верности и послушания от других? Потому что он сам должен знать, что это такое: без этого дело просто не пойдет. Это железные принципы, которые следует неукоснительно соблюдать.


5. Генрих Гиммлер: запрет на курение и «особое лечение»

Честь СС и поиск нефтяных месторождений, изучение древних рун и выведение новой породы людей, выращивание лекарственных трав и уничтожение евреев — многое смешалось в голове рейхсфюрера СС. Приведенная ниже небольшая подборка его писем может дать лишь некоторое представление о чудовищности и безумии гиммлеровских идей. Но, с отвращением качая головой над этими строчками, не следует забывать: большинство приказов Гиммлера и многие его «предложения» становились политикой и убийственной действительностью.


Цит. по: Reichsführer!.. Briefe an und von Himmler / Hrsg. H. Heiber. Stuttgart, 1968.


14.01.1938

Штабсфюреру CC, проф. д-ру Карлу Гебхарду,

главному врачу клиники Хоэнлюхен


Дорогой Карл!

Я как-то давно уже говорил тебе, что старинный рецепт от туберкулеза несколько поколений передается по наследству в одной знакомой мне семье.

Посылаю тебе рецепт и прошу как-нибудь его попробовать.

Хайль Гитлер!

Твой ГГ


28.03.1938

Штурмбанфюреру СС, проф. д-ру Вальтеру Вюсту,

президенту общества «Аненербе»


Дорогой профессор Вюст!

Я хотел бы сегодня вернуться к вопросу о календаре, о котором уже писал Вам.

Прежде всего следовало бы выяснить, существовало ли два способа деления года, а именно на 13 месяцев по естественным лунным циклам в 28 дней, а затем на 12 произвольно установленных месяцев.

С какого времени существуют разные летосчисления? Здесь следовало бы привлечь учение о мировом оледенении, поскольку лунные месяцы по 28 дней могут существовать с тех пор, как эта Луна вращается вокруг Земли.

В этой связи наверняка появится еще масса других вопросов.

Хайль Гитлер!

Ваш ГГ


16.09.1938

Штурмбанфюреру СС графу Адальберту Коттулински


Дорогой Коттулински!

Вы были очень больны, имели большие проблемы с сердцем. В интересах Вашего здоровья я на два года полностью запрещаю вам курить.

По истечении этих двух лет Вы представите мне врачебное свидетельство о здоровье; после этого я решу, снять запрет на курение или оставить его в силе.

Хайль Гитлер!

Подписываюсь Ваш Г. Гиммлер


29.11.1941

Группенфюреру СС Освальду Полю,

начальнику главного административно-хозяйственного управления СС


Дорогой Поль!

Пересылаю Вам статью о биологически-динамическом удобрении. Я сделал к ней несколько замечаний. Доклады «ИГ Фарбен» очень хорошо могу себе представить, поскольку 19 лет назад от меня, молодого ассистента в азотном концерне, требовали таких же приукрашенных докладов, в которых я должен был доказывать, что обязательное широкое применение известкового азота — самое лучшее для сельского хозяйства, чего я, разумеется, не делал.

Еще раз повторяю, что действительно точные и нейтральные научные испытания на той же почве и в том же климате, которые я приказал провести в Освенциме, впервые дадут объективные и неприкрашенные результаты. Поэтому я прошу, чтобы штурмбанфюрер СС Фогель лично и очень серьезно занялся этими опытами и в случае необходимости специально приставил к этому кого-нибудь из своего штаба.

Хайль Гитлер!

Подписываюсь Ваш Г. Гиммлер


30.06.1942

Обергруппенфюреру СС Августу Хайсмайеру,

начальнику отдела Главного управления СС


Дорогой Хайсмайер!

Как я слышу, большое количество учеников Национально-политического воспитательного учреждения в Путбусе ходит на занятия для подготовки к конфирмации. Вам это известно? Кто ответствен за такие вещи?

Наверняка мальчики вначале принадлежат к разным вероисповеданиям. Но, по моему разумению, идейное воспитание за несколько лет должно бы так подействовать на новичков, чтобы они добились от своих родителей позволения оставить церковь.

По каким вообще причинам Вы, во всяком случае, не слишком настаиваете на отказе от веры? Я могу придумать только то объяснение, что Вы не хотите слишком рано пугать родителей, чтобы не помешать притоку в имперские школы полноценной крови из семей, еще связанных с религией.

Сообщите же мне свои взгляды на проблему в целом и дайте мне ясное представление о том, как обстоит дело во всех национально-политических воспитательных учреждениях в этом отношении.

Хайль Гитлер!

Ваш покорный слуга ГГ


27.07.1942

Обергруппенфюреру СС Артуру Грайзеру,

гауляйтеру и штатгальтеру в Вартеланде


Дорогой партайгеноссе Грайзер!

К сожалению, у меня только сегодня появилась возможность наконец ответить на ваше письмо от 1.05.1942.

У меня нет возражений против того, чтобы подопечные и лица без гражданства польской народности, больные открытой формой туберкулеза, если, по заключению врачебной экспертизы, их болезнь неизлечима, были подвергнуты особому лечению в смысле вашего предложения. Однако я просил бы подробно обсуждать отдельные мероприятия с полицией безопасности, чтобы их осуществление проходило как можно незаметнее.

Хайль Гитлер!

Подписываюсь Ваш Г. Гиммлер


27.08.1943

Обергруппенфюреру СС Фридриху-Вильгельму Крюгеру,

верховному руководителю СС и полиции округа «Восток» (Краков)


Дорогой Крюгер!

Охотно разрешаю тебе отпуск. Возьми лучше 4 недели. Но не перенапрягайся на охоте в Норвегии. Она очень утомительна. Сообщи мне, кого назначишь заместителем.

Хайль Гитлер!

Подписываюсь твой Г. Гиммлер


17.12.1943

Обергруппенфюреру СС Рихарду Хильдебрандту,

начальнику Главного расово-колонизационного управления СС


Дорогой Хильдебрандт!

Ввиду важности вопроса подтверждаю письменно получение Вашего письма от 1.12.43 относительно еврейского происхождения служащих СС Катценштейна, Юлиуса и Рольфа Зюттерлинов.

В этих трех случаях мое решение таково, что все трое могут жениться под личную ответственность невесты, и я назначаю повторное рассмотрение этих дел после войны. Уже сегодня уточняю, что — каким бы ни было мое окончательное решение — о приеме детей этих 3 пар в СС или разрешении им вступить в брак с членом СС не может быть речи и этим парам в СС не место.

С заключением проф. д-ра Б.-К. Шульца я никоим образом согласиться не могу. С научной точки зрения оно, на мой взгляд, вообще не выдерживает критики. На том же основании, на каком он рассуждает, что в третьем поколении уже нельзя насчитать хотя бы одну хромосому, происходящую от еврея, можно было бы утверждать, что хромосомы всех остальных предков тоже исчезают. Спрашивается, откуда же у человека вообще наследственные свойства, если после третьего поколения хромосом его предков больше нет? Мне ясно одно: г-н проф. д-р Шульц не годится на должность начальника расового отдела.

По всему поднятому в Вашем письме вопросу сейчас принять решение не могу, смогу только после войны. Здесь бесконечное множество «за» и «против». В целом, однако, я склоняюсь к мнению, что по крайней мере при приеме новых членов или заключении новых браков мы должны придерживаться принципа прослеживания родословной сначала до 1750 г., затем, если позволит уровень исследований, до 1700 г., затем до 1650 г. и требовать безупречной чистоты.

Хайль Гитлер!

Ваш ГГ


8.09.1943

Начальнику Главного управления безопасности рейха


Подтверждаю прием телеграммы от 26.08.1943 № 151671. По вопросу половых связей с рабочей силой из Прибалтики у меня следующее мнение:

1. Я за то, чтобы снять запрет на половые сношения для эстонцев и латышей, а также с эстонцами и латышами.

2. Я желаю сохранить запрет для всех литовцев и литовок. Литовцы — народ, который так плохо себя ведет и обладает такой низкой расовой ценностью, что снятие запрета является необоснованным и неоправданным.

Поручаю главному управлению безопасности рейха обсудить эти вопросы помимо обергруппенфюрера СС Бергера с рейхсляйтером Розенбергом.

ГГ


8.11.1943

Обергруппенфюреру СС Карлу Вольфу,

верховному руководителю СС и полиции Италии


Милый Вольфик!

Предлагаю применить метод объявления награды в соответствующее число лир или 5 англ, фунтов за доставленного английского пленного во всех итальянских городах. Уверен, мы таким способом получим всех британцев, которые там сегодня шляются.

Хайль Гитлер!

ГГ


31.03.1944

Оберфюреру СС, проф. д-ру Вальтеру Вюсту,

куратору общества «Аненербе»


В будущих исследованиях погоды, которые мы организуем после войны, приведя в систему бесчисленные отдельные наблюдения, прошу иметь в виду следующий факт.

Корни и луковицы безвременника осеннего в разные годы находятся в земле на различной глубине. Чем глубже они растут, тем суровее зима; чем ближе они к поверхности, тем мягче зима.

На этот факт обратил мое внимание фюрер.

Подписываюсь Г. Гиммлер


13.08.1944

Генеральному директору Паулю Пляйгеру,

председателю наблюдательного совета и правления заводов им. Германа Геринга


Получил вашу телеграмму от 11.08. Нахожу невероятным, что эти нефтяные месторождения до сих пор не разбурили. Считаю вашим долгом перед нацией немедленно, со свойственной вам энергией преодолевая все трудности, приступить к бурению скважин и — в случае успеха — к освоению этих месторождений.

Позволю себе просить вас еженедельно присылать по телеграфу отчет о том, как идут дела.

Хайль Гитлер!

Подписал: Г. Гиммлер


6. Роберт Лей: профессиональное соревнование и никакой усталости

В качестве громогласного пропагандиста «народного сообщества» рейхсляйтера НСДАП по организационным вопросам и руководителя Немецкого трудового фронта трудно было превзойти. Доктор химических наук из Рейнланда любил щеголять антибуржуазными повадками не только на рабочих собраниях. Он изображал почти карикатурного грубоватого «старого борца». Речи Лея выгодно отличались краткостью и конкретностью, а во многих отношениях были особенно откровенны. В приведенном ниже отрывке Лей обосновывает задачи «Имперского профессионального соревнования всех трудящихся немцев 1938 года».

Цит. по: Ley R. Soldaten der Arbeit. München, 1938. S. 209–211.


Германия бедна материальными благами. Мы никогда не были богаты. Немецкий народ в течение тысячелетий многое давал миру, но сам в течение тех же тысячелетий не получил ни особых материальных благ, ни даже земли в достатке. Мы — народ без пространства! Мы бедны рудами; о золоте и драгоценных камнях и говорить нечего. Нам вечно говорят: «Вы жалкие нищие». Мы принимаем это к сведению. Мы отвечаем: «Тем не менее мы счастливы, потому что у нас самый трудолюбивый народ на земле!»

Бедность — не порок. Лучше быть бедными и молодыми, чем богатыми и дряхлыми. Мы молоды! Эта молодость — главный признак новой Германии. Мы молоды, и этот капитал, единственный, какой у нас есть, наше трудолюбие, наши способности и наши высокие расовые качества, мы должны беречь, хранить и приумножать. Что бы мы ни делали, чтобы повысить способности немецкого человека, все будет мало. Для борьбы за существование Германии мы можем предложить только трудолюбие, силы и способности немецкого человека. И мы это сделаем. В Германии не должно остаться ни одного неквалифицированного рабочего. Пусть нам не говорят, что наши социальные меры — роскошь. Наоборот, это высшее проявление хозяйственности. Предприниматель, который этого не понимает, — не хозяин и не немец. Если он хочет успешно хозяйствовать, он должен высвободить и использовать силы, таящиеся в его персонале.

Нам нужно сообщество! Наивысших достижений вообще можно добиться только в сообществе. Счастье человек находит только в сообществе. Мы видим нашу высшую цель в сообществе людей, в целостности, построенной на ячейках и производственном коллективе. Нам не нужна беспорядочная толпа людей, мы хотим, чтобы у каждого было свое место. Но если мы хотим создать такое упорядоченное сообщество, мы должны согласиться, что каждый отдельный человек имеет права в этом сообществе. Если мы возлагаем на него обязанности, то должны дать ему и права. Первое и наиважнейшее право: дать дорогу прилежному. Молодой человек из самой глухой деревни должен иметь возможность проделать путь наверх, если он что-то может. Здесь я вспоминаю свой собственный жизненный путь. Как трудно было раньше! Почти невозможно пробиться молодому парню, вынужденному влачить свои дни в какой-нибудь богом забытой деревушке. Пережитые нами война и революция это изменили. Мы открыли дорогу каждому человеку. Возможность развиваться не должна зависеть от денег и происхождения. Бедный должен иметь равные шансы с богатым.

Пока мы не пришли к власти, нам часто доводилось слышать слова: «Я так устал, мне нужен отдых». Больше всего уставали бездельники.

Неправда, от работы не устают. Человек, знающий толк в своем деле, не устает. Устает только тот, кто не может справиться со своей задачей, у кого нет надежды, нет веры. Наш народ не должен знать этой буржуазной усталости прежних дней.


7. Режим и «антиобщественные элементы»

В управлении уголовной полиции рейха, руководимом СС, с 1940 г. начали обобщать и систематизировать сильно расширившиеся за минувшие годы полицейские и правовые возможности борьбы с социально нежелательными и «враждебными народу» лицами (группами) в «Законе об антиобщественных элементах». Споры о подведомственности, а главное — необходимость внесения многочисленных поправок в уголовный кодекс рейха и уголовно-процессуальные нормы тормозили работу над законом. Весной 1944 г. заинтересованные ведомства наконец согласовали текст закона; его должны были подписать фюрер, председатель Совета министров по вопросам обороны рейха, рейхсминистры юстиции, внутренних дел, труда и финансов, начальник штаба верховного командования вермахта, начальник рейхсканцелярии и заведующий партийной канцелярией. В начале августа 1944 г. планировалось провести недельный курс повышения квалификации, посвященный новым законоположениям; мюнхенский профессор-правовед Мецгер, уведомивший министерство юстиции открыткой о разработанной им классификации преступников, должен был прочитать двухчасовой вступительный доклад на тему «Закон об антиобщественных элементах в свете криминальной биологии».

Военные события — 20 июля 1944 г. произошло покушение на Гитлера, и бомбежки союзной авиации тем же летом достигли пика — помешали принять закон. Тем не менее приведенное ниже обоснование закона, отпечатанное в своей окончательной редакции в типографии тюрьмы Тегель, как по языку, так и по содержанию представляло собой выразительное резюме господствующей доктрины.

Цит. по: Bundesarchiv Koblenz. R 22/944. Bl. 228 f. (курсив в оригинале).


Мюнхен, 25.03.44

Каульбахштрассе, 89


Д-р Эдмунд Мецгер

Профессор права в университете


Почтовая открытка


Г-ну министериальдиригенту

Грау Рейхсминистерство юстиции

(1) Берлин,


Вильгельмштрассе, 65


Глубокоуважаемый г-н министериальдиригент!

По обсуждавшемуся нами вопросу «классификации преступников» я однозначно пришел к решению в пользу следующей системы:

I. Преступники в силу обстоятельств

1. —”— конфликта

2. —”— развития событий

3. —”— случая

II. Преступники в силу характера

4. —”— предрасположенности

5. —”— наклонностей

6. —”— положения

С наилучшими пожеланиями

Хайль Гитлер!

Искренне ваш

д-р Мецгер


Обоснование

Десятилетний опыт показывает, что ряды преступников постоянно пополняются за счет неполноценных семей. Отдельные члены таких семей тянутся к членам столь же плохих семей, и результатом является не только передача неполноценности из поколения в поколение, но зачастую и рост преступности. Эти люди в большинстве своем не хотят, да и не способны влиться в народное сообщество. Они ведут жизнь, несовместимую с идеей сообщества, сами не знают чувства сообщества, чаще всего непригодны для сообщества или даже враждебны ему, т. е. в любом случае чужды сообществу.

Ведомства, уполномоченные заниматься вопросами государственного социального обеспечения, давно требуют в принудительном порядке брать под опеку чуждые сообществу (антиобщественные) элементы, которые вследствие своей неспособности влиться в сообщество долгое время обременяют окружающих. Действующее до настоящего времени опекунское право предусматривает такую опеку только в том случае, если человек явно нуждается в помощи и дает добровольное согласие… Однако порядок в сообществе требует правовой основы, позволяющей в тех случаях, когда возможности опекунского права ограничены, в достаточной мере принудительно брать под опеку антиобщественные элементы.

Правительства эпохи системы[234] не справлялись с антиобщественными элементами. Они не делали достижения учения о наследственности и криминальной биологии основой здоровой попечительской и криминальной политики. Вследствие либерального образа мыслей они всегда обращали внимание только на «права» отдельного человека и больше думали об их защите от проявлений государственной власти, чем о благе общества.

Для национал-социализма отдельный человек ничего не значит, если речь идет о сообществе.

Меры, принимавшиеся после прихода к власти уголовной полицией рейха на основе постепенно развивающегося национал-социалистического полицейского права против антиобщественных элементов в целях профилактической борьбы с преступностью, вытекали из этого принципа. При этом получила признание мысль, что работа с антиобщественными элементами входит в круг задач не столько органов социального обеспечения, сколько полиции. В соответствии с национал-социалистической концепцией социальным обеспечением могут пользоваться соотечественники, которые не только нуждаются в нем, но и достойны его. Антиобщественным элементам, которые приносят народному сообществу только вред, необходимо не социальное обеспечение, а полицейское принуждение, имеющее целью либо с помощью специальных мер вернуть их народному сообществу как полезных членов, либо помешать им приносить вред в дальнейшем. Защита сообщества стоит при этом на первом месте.

Проект закона об обращении с антиобщественными элементами призван выполнить эти требования, он включает прежние полицейские мероприятия, придавая им новую форму, и дополнительно создает новую правовую основу для судебных решений в тех случаях, когда антиобщественные элементы нарушают закон, а также для стерилизации антиобщественных элементов, если можно ожидать, что у них будет нежелательное для народного сообщества потомство.

Применяя достижения учения о наследственности и криминальной биологии, закон выделяет как антиобщественные 3 группы лиц:

1. Неудачники: люди, которые в силу личных качеств и образа жизни, в частности вследствие серьезнейших дефектов интеллекта или характера, оказываются не в состоянии собственными силами удовлетворять даже минимальные требования, предъявляемые к ним народным сообществом.

2. Тунеядцы и ведущие распущенный образ жизни: люди, которые либо ведут праздную, бесхозяйственную или беспорядочную жизнь бездельников и паразитов и тем самым представляют для других людей или общества в целом обузу или угрозу, либо проявляют склонность к попрошайничеству или бродяжничеству, прогулам, воровству, мошенничеству и другим мелким преступлениям; к этой же группе можно отнести лиц, которые в силу неуживчивости или задиристости постоянно нарушают покой других людей или общества в целом и поэтому называются в проекте закона нарушителями спокойствия.

3. Преступники: люди, личные качества и образ жизни которых свидетельствуют, что все их мысли направлены на совершение преступлений.

Для того чтобы эти антиобщественные элементы, которые своим поведением приносят вред народному сообществу, были возвращены в сообщество либо, если это невозможно, путем государственного принуждения лишены возможности в дальнейшем приносить вред, проект закона предусматривает сначала в отношении не нарушивших закона антиобщественных элементов полицейские меры. Под этим в первую очередь имеется в виду полицейский надзор, который следует понимать как надзор за соблюдением особых обязательств, предписаний и запретов. Если надзорных мер будет недостаточно, проект закона создает правовую базу для направления этих антиобщественных элементов в учреждения земельных подразделений органов социального обеспечения. Если и этого лишения свободы, имеющего скорее характер опеки, будет недостаточно, антиобщественный элемент передается полиции и помещается в лагерь. Таким образом, развиваемая опекунским правом идея опеки утверждается также в области превентивной защиты сообщества.

Особое значение придается борьбе с антиобщественными элементами, нарушающими закон. Поэтому наряду с полицейскими мерами против антиобщественных элементов закон регулирует также судебное преследование антиобщественных элементов — правонарушителей. Задача возвращения антиобщественных правонарушителей сообществу в качестве полезных членов лежит не на полиции, а на органах юстиции, так же как и задача их обезвреживания, насколько это возможно путем наложения и исполнения наказания.

Таким образом, наказание преступных антиобщественных элементов не может быть исключительно карой за совершенные ими преступления, а должно преимущественно служить их ресоциализации и при этом соответствовать индивидуальным особенностям криминального антиобщественного элемента. Поскольку невозможно предвидеть заранее, сколько потребуется времени, чтобы, учитывая наследственные и конституционно-биологические индивидуальные свойства преступного антиобщественного элемента, оказать на него настолько устойчивое влияние, что он не будет больше представлять ни угрозы, ни обузы для народного сообщества, наложенное на него наказание не должно иметь определенного срока.

Поэтому проект закона предоставляет в распоряжение полиции такую меру, как лишение свободы на неопределенный срок, а в распоряжение суда — возможность приговора без определенного срока и тем самым снабжает их, помимо закона о рецидивистах от 24.11.1933, оружием, которого давно требуют от уголовно-правовой науки и криминальной биологии.

Наказание без определенного срока имеет перед наказанием на определенный срок не только то преимущество, что оно может быть адаптировано к нравственному и духовному развитию приговоренного к заключению, — оно также гораздо сильнее воздействует на приговоренного: оно не позволяет ему более или менее равнодушно отсиживать свой срок и вынуждает его работать над собой, чтобы внутренней переменой к лучшему заслужить освобождение из места заключения.

Проект закона проводит четкое различие между теми преступниками, образ жизни и личные качества которых свидетельствуют о сильной склонности к серьезным правонарушениям, и теми, кто проявляет менее выраженную предрасположенность к правонарушениям любого рода. Для первых он устанавливает в качестве минимального наказания без определенного срока не менее 5 лет каторжной тюрьмы, для вторых — не менее года каторжной или обычной тюрьмы в зависимости от тяжести правонарушения.

Неисправимых преступников судья должен с самого начала отделять и передавать полиции, на которой лежит задача защищать народное сообщество от подобных элементов. Тем самым они объявляются неправоспособными и в силу своей неполноценности подлежат обращению, имеющему целью в основном взять их под опеку. Проект закона предусматривает также передачу в полицию бродяг, профессиональных нищих и подобных им бездельников, скорее обременительных, чем вредных для общества; причина этого заключается в том, что данная группа антиобщественных элементов близка к группе паразитов, поскольку основу поведения и тех и других следует искать в тунеядстве и распущенности; поэтому с обеими группами целесообразно обращаться одинаковым образом. Преступники же в силу наклонностей или предрасположенности, от которых можно ожидать исправления и внутренней перемены к лучшему в результате строжайшего трудового воспитания, должны подвергнуться попытке ресоциализации в исправительных учреждениях. В том случае, если попытка окажется неудачной; проект закона уполномочивает и обязывает высшую исполнительную инстанцию в дальнейшем передать осужденного полиции. Такое регулирование обращения с антиобщественными элементами, нарушившими закон, означает существенное, однако настоятельно необходимое преобразование в уголовном праве, а именно отказ от двойного назначения решения уголовного суда (наказание и дополнительная мера безопасности) в пользу облеченного в соответствующую форму воспитательного наказания, тогда как обеспечение безопасности в чистом виде признается задачей полиции.

Наконец, проект закона распространяет уже предусмотренную действующим законодательством против лиц, совершающих половые преступления, кастрацию также на лиц, которые предаются однополому разврату. Новейший врачебный опыт свидетельствует, что и против этих лиц кастрация представляет собой эффективное оружие.

Применительно к несовершеннолетним следует учитывать тот факт, что для их воспитания в первую очередь существуют воспитательные меры общественной помощи несовершеннолетним, в частности воспитание под общественным контролем и надзор органов опеки, а для правонарушителей — колонии для несовершеннолетних. Поэтому полицейские меры в отношении несовершеннолетних допускаются только в том случае, когда, по заявлению воспитательного учреждения, добиться включения в народное сообщество средствами общественной помощи несовершеннолетним не представляется возможным. К наказанию без определенного срока несовершеннолетние приговариваются только при наличии условий, определенных постановлением о несовершеннолетних, совершивших тяжкое преступление, от 4.10.1939 (Имперский вестник законов. № I. С. 2000) или постановлением об осуждении несовершеннолетних на неопределенный срок от 10.09.1941 (Имперский вестник законов. № I. С. 567).

Антиобщественные элементы, особенно неудачники и тунеядцы, чрезвычайно часто принадлежат к семьям, которые все целиком или в лице отдельных своих членов на протяжении длительного времени имеют дело с полицией и судами либо представляют обузу для народного сообщества. Поэтому проект закона позволяет стерилизовать антиобщественные элементы, если от них следует ожидать нежелательного потомства. Решение о том, будет ли потомство антиобщественного элемента нежелательным, должны принимать суды по делам о наследственном здоровье.

Детально исполнение закона будет регулироваться инструкциями соответствующих министерств.


8. Врач, специалист по эвтаназии, пишет жене: «Работа так и кипит»

К началу войны д-р Фридрих Меннеке работал директором земельной клиники Айхберг в Рейнгау и ему еще не исполнилось 35 лет. Он стремительно поднимался по социальной лестнице: его отец, вернувшийся с Первой мировой войны парализованным «военным истериком» и вскоре умерший, был каменотесом и активным социал-демократом. Весной 1932 г., обучаясь медицине в Гёттингене, Фридрих Меннеке вступил в НСДАП и СС, в 1937 г. стал окружным уполномоченным расово-политического управления НСДАП, в 1939 г. — ортсгруппенляйтером в Эрбах-Айхберге и оберштурмфюрером СС. В первые месяцы войны он служил военным врачом на позициях «Западного вала», а летом 1940 г. был привлечен канцелярией фюрера к работе консультантом по эвтаназии. До 1942 г. честолюбивый медик не раз принимал участие в «селекционных рейдах» по психиатрическим лечебницам и концлагерям. С удручающей скрупулезностью и неизменным энтузиазмом Меннеке до мельчайших подробностей описывал жене, медицинско-технической ассистентке, бывшей на восемь лет моложе его, как провел день, рассказывая в том числе и о своей деятельности «вершителя судеб». Приведенные ниже письма — малая часть собрания, насчитывавшего первоначально почти 8 000 страниц, треть которого фигурировала в качестве доказательств на так называемом Айхбергском процессе в 1946 г. На этом процессе Меннеке за убийство как минимум 2 500 человек был приговорен к смерти; будучи давно болен туберкулезом легких, он вскоре умер в тюрьме. В первом публикуемом здесь письме Меннеке докладывает о своем пребывании в качестве «консультанта» «акции 14 f 13» в концлагере Заксенхаузен близ Ораниенбурга; затем следуют отчеты о его деятельности в концлагерях Равенсбрюк близ Фюрстенберга, Бухенвальд близ Веймара и о встрече с организаторами акций эвтаназии в рейхсканцелярии.

Цит. по: Friedrich Mennecke. Innenansichten eines medizinischen Täters. Eine Edition seiner Briefe 1935–1947 / Bearb. P. Chroust. 2 Bde. Hamburg, 1987 (курсив в оригинале).


Ораниенбург, 7.4.41 23.40

Директор

д-р мед. Фр. Меннеке

специалист по неврологии

и психиатрии


Милая мамочка!

Начинаю мое последнее письмо первой эпохи КЛ [концлагерей], которое, впрочем, не буду отправлять, а привезу тебе с собой. Только что закончил статистическую сводку обследованных мной заключенных, пока числом 109 человек. Завтра напоследок поступят еще 25–30. Я придаю особое значение эти данным в смысле последующего научного использования, потому что речь идет исключительно об «антиобщественных» — причем в наивысшей степени — элементах. Так что, прежде чем сдать бланки, я выписываю себе все важные сведения. Завтра предстоит обследовать еще 84 заключенных. Поскольку с сегодняшнего дня с нами третьим работает г-н д-р Хебольд (врач лечебницы в Эберсвальде), на каждого придется всего примерно 26 заключенных. Надеюсь, мы закончим достаточно рано и я уже завтра смогу отправиться домой…

Окончательного плана я сегодня вечером еще не смогу составить; сперва надо закончить работу!! Сегодня вечером ресторан здесь внизу был набит битком — заседали ораниенбургские владельцы трактиров с женами, так что было слишком людно и шумно, чтобы сидеть внизу, читать или писать. Поэтому после 8-часовых новостей я удалился в свою комнату с бутылкой «Писпортер Фалькенберг» 1937 г. — И вот полночь, и все путем. Ничего существенно нового с юго-восточного фронта служба новостей пока не сообщила, но, может быть, завтра возьмут Белград — надеюсь!! Мы подождем!! Я купил прекрасные карты; можно будет теоретически следовать за продвижением фронта. — На этом, любовь моя, заканчиваю, глазки уже не смотрят и того и гляди закроются «на третьей странице» Боймельбурга. Но сначала подтверждаю, что получил твое милое письмо, которое наконец попало ко мне в руки только в 18.00 в отеле «Дойчес Хаус». Огромное, горячее спасибо, моя милая ма! Я с наслаждением прочел, что ты меня та-а-а-а-а-а-к любишь, как и я тебя!!! Но в следующий раз один я никуда не поеду, ты должна ехать со мной, моя «скверная девочка»!! А теперь подставь ротик для поцелуя на ночь — дай похлопать свою п…ку — и спи спокойно!! Доброй, доброй ночи! Сладких снов! Через 48 часов я буду с тобой!! Доброй ночи! Пока!


Фюрстенберг, 20.11.41


Милая мамуля!

Сейчас 17.45, я завершил свои дела на сегодня и опять сижу в отеле. Результат моей сегодняшней работы — 95 бланков. Мы еще раз посовещались с лагерным врачом, оберштурмфюрером СС д-ром Зонтагом, и комендантом лагеря, штурмбанфюрером СС Кёгелем, и, поскольку по итогам моей предварительной проверки число тех, на кого следует обратить внимание, увеличится примерно на 60–70 человек, я, наверное, буду занят до понедельника включительно. Сегодня утром в 8.15 я звонил проф. Хайде и сказал ему, что справлюсь здесь один. В результате сегодня никто и не появился, так что д-ру Шмаленбаху нет надобности приезжать. Я договорился с Хайде, что по окончании здешней моей работы вернусь в Берлин, чтобы там обсудить операции в Бухенвальде. Я, наверное, поеду в Б. рано утром во вторник и в тот же день оттуда в Веймар. Работа так и кипит, потому что бланки уже отпечатаны и я только вписываю диагноз, основные симптомы и т. д. О составе пациентов] не хочу писать в письме, позже расскажу устно. Д-р Зонтаг сидит рядом и дает мне сведения о поведении в лагере, шарфюрер приводит пациентов] — всё идет без малейшей осечки. Я сижу в лагере; сегодня на обед в офицерском клубе давали чечевичную похлебку с салом, на десерт — омлет…


Веймар, [26.]11.1941

(отель «Элефант»)


…19.50. Вот я и дома, мой мышоночек! Первый рабочий день в Бухенвальде закончен. Мы вышли сегодня в 8.30 утра. Я сначала представился важному начальству. Заместитель коменданта лагеря — хауптштурмфюрер СС Флориипедт, лагерный врач — оберштурмфюрер СС д-р Хофен. Сначала нужно было доделать около 40 бланков на 1 — ю партию арийцев, с которой вчера уже работали двое других коллег. Из этих 40 я обработал около 15. Когда вся партия была готова, Шмаленбах смылся в Дрезден, чтобы до конца нашей здешней работы не возвращаться. Затем последовало «обследование» пациентов], т. е. знакомство с каждым и сравнение с записями в личных делах. С этим мы до обеда не справились, потому что вчера оба коллеги работали только теоретически, так что я «дообследовал» тех, кого подготовил Шмаленбах (и я сам сегодня утром), а Мюллер своих. Только в 12.00 мы ушли на обед и поели в клубе командования (высший класс! Суп, отварная говядина, красная капуста, отварной картофель, яблочный компот — на 1,50 марки!) без талонов. Знакомясь с офицерами СС, я увидел у[нтер]штурмфюрера, который в декабре 1940 был адъютантом в лагере Хинцерт. Он тоже меня сразу узнал, спрашивал о твоем здоровье. В 13.30 мы снова приступили к обследованию, но скоро началась речь Риббентропа, и мы стали ее слушать. Он сказал очень много хорошего. Ты слышала эту речь? Затем до 16.00 обследовали: я — 105 пациентов], Мюллер — 78 пациентов], так что в качестве 1-й партии в конце концов сделали 183 бланка. 2-й партией пошли 1 200 евреев, эти все не «обследуются», для них достаточно переписать из личных дел в бланки причины ареста (часто весьма пространные!). Так что это чисто теоретическая работа, которой мы наверняка будем заняты до понедельника включительно, а может быть, и дольше. Из этой 2-й партии (евреев) мы сегодня сделали: я — 17, Мюллер — 15. Ровно в 17.00 мы «сложили инструмент» и пошли ужинать: холодные закуски — сервелат (9 больших ломтей), масло, хлеб, кофе! Стоимость 0,80 марок без талонов!!..


Берлин, 14.1.42

отель «Эспланада»


Милая мамочка!

Поездка из Фюрстенберга сюда была типичной для военной зимы: пассажирский поезд, который должен был отправиться из Фюрстенберга в 7.47, отправился только в 9.20, был набит битком и совершенно не отапливался. В Ораниенбурге вдруг объявили: «Все, кто до Берлина, выходите!» И мы всей толпой — я с чемоданом, портфелем и пачкой бланков (850 штук) — вверх-вниз по лестницам — пошли на пригородный поезд (электричку) до Берлина.

…В 14.30 я вошел в рейхсканцелярию и тут же начал разговор с д-ром Хефельманом, которому нужно было обсудить со мной различные моменты. Всё безукоризненно! Поскольку намеченное большое заседание пришлось отменить, мы завтра собираемся в узком кругу: д-р Хефельман, проф. Ниче, проф. Шнайдер, д-р Хайнце, д-р Штрауб и твой старичок! В 11.30 я снова отправлюсь в рейхсканцелярию. Будет обсуждаться вопрос «Развитие юношеской психиатрии», в этой области Шнайдер и Хайнце считаются ведущими учеными в рейхе; я (вместе со Штраубом) сижу с ними как практик… В моем детском отделении, которое будет расширяться, я должен действовать в теснейшем согласии со Шнайдером, Хайнце и Штраубом, и «отбракованные» этой новой «психиатрической клиникой для несовершеннолетних» будут заканчивать лечение у меня. Это уже конкретный проект будущего, какого я всегда ожидал для детского отделения! Помимо весьма лестных замечаний по поводу безупречного устройства моего детского отделения, лучшего наряду с отделением Хайнце, д-р Хефельман сказал мне много приятного не только от себя лично, но и от лица г-на Брака…

Около 17 ч. я покинул д-ра X., который в заключение попросил меня купить ему вино, что я и сделаю. Он дал мне свой домашний адрес. Затем я пошел на Тиргартенштрассе, чтобы поговорить с проф. Ниче. Д-р X. уже просветил меня насчет «совершенно новых изменений», на которые вчера по телефону намекала фройляйн Шваб: с позавчерашнего дня решено командировать большую группу участников нашей акции под руководством г-на Брака в район боев на Востоке, чтобы помогать спасать наших раненых из-под снега и льда. Поедут врачи, канцелярские служащие, санитары и санитарки из Хадамара и Зонненштейна — целая команда в 20–30 человек! Это строго секретно\ Не возьмут только тех, чье присутствие необходимо для проведения самых неотложных работ по нашей акции… Он говорил, что я потом еще должен побывать во всех остальных концлагерях и спокойно могу считать обработку концлагерей своим специальным заданием. Но я скажу ему завтра утром, что предпочел бы теперь по крайней мере закончить Гр[осс]-Розен, тем более что уже поставлен там на «16–19.1» и раз уж я здесь, на востоке. Там при общем контингенте около 1 000 человек проверка не потребует очень много времени, так что я наверняка буду занят не более 8 дней. После работы в Гр[осс]-Розене я с этим делом закончу, а остальные концлагеря проверю, может быть, весной. Ты, конечно, того же мнения, верно, мамуля? Потом я еще сходил в бухгалтерию и получил авансом 200 марок командировочных. Г-н Ридель ждал, что я предъявлю большой счет, поскольку так давно езжу, а счетов на частичную оплату до сих пор не предъявлял. Было почти 17.45, когда я ушел с Тиргартенштрассе.


9. Земля на Востоке и страна иллюзии: национал-социалистическое песенное наследие и песенки, помогающие «держаться»

Пока национал-социалистическое движение шло к вершине, оно накопило значительный репертуар песен-маршей, а за время существования Третьего рейха идеологический песенный фонд вырос неимоверно. Каждая кампания воплощалась в музыке, каждый род войск имел собственные песни. Публикуемый здесь образец иллюстрирует пафос и ограниченность национал-социалистической идеологии «жизненного пространства» — представления, будто «на Востоке» лежит земля без своей истории, культуры и людей, которую необходимо колонизировать.

Далее для контраста и в качестве дополнения приводятся припевы нескольких развлекательных шлягеров военных лет. Политической лексики в них нет, но функция их очевидна: развлечь, отвлечь, подбодрить.

Цит. по: Gemeinschaftslieder. Lieder für Frauengruppen / Hrsg, von der Reichsfrauenführung. О. O., 1940; Schlager. Das Große Schlager-Buch. Deutscher Schlager 1800 — Heute / Hrsg. M. Sperr. München, 1978.


Встает заря на востоке — Германии новый день.

Там все надежды народа, победа в суровой битве.

Там братья служили верно, честь знамени не предав,

Полтысячи лет служили без почестей и наград.

Там, где не знает плуга готовая к севу земля,

Там нет ни двора, ни дома, там нет в очаге огня.

Там мы отберем чужое, что было когда-то нашим.

Там новое ждет нас начало, готовься — ты слышишь, немец?[235]

(Слова и музыка Ганса Баумана)

От родины вдали

Звезды родины нежно мерцают.

Их язык я легко понимаю:

Понимаю, как знаки любви.

В алмазах небосвод.

Узнаю в хороводе огней

Облик той, кто на родине ждет,

И улыбки далеких друзей —

Это звезды отчизны моей.

(Из кинофильма «Горе-пилот Кваке», 1942)

Однажды все минует,

Однажды все пройдёт!

Был холоден декабрь,

Но снова май цветет!

Однажды все минует,

Всему придет конец!

Но неизменна верность

Двух любящих сердец!

(1942)

Я знаю, надо верить в чудеса,

И сказки сбудутся однажды наяву.

Я знаю, не разрушат небеса

Любовь чудесную, которой я живу.

Мы связаны с тобой одной судьбой

И, как душа, навек неразделимы.

Я буду рядом солнцем и звездой,

Ты будешь жить моей мечтой хранимый.

Я знаю, что настанет день, любимый,

Когда мы снова встретимся с тобой!

(Из кинофильма «Большая любовь», 1942)

Мир не рухнет, хоть порой

Серым кажется, как дым.

Снова будет мир цветной,

Будет небо голубым.

День удачный, день дурной —

Так, что голова кружится.

Мир не рухнет сам собой,

Он еще нам пригодится.

(Из кинофильма «Большая любовь», 1942)

С музыкой все удается,

С музыкой я все снесу,

Если скрипка разобьется,

Заиграю на басу.

Пианино — слишком тихо,

Piano могут не понять…

Надо forte грянуть лихо

и fortissimo играть!

(Из кинофильма «Софиенлунд», 1943)

Купи воздушный шарик

И силою мечты

Лети в страну иллюзии,

Где счастлив будешь ты.

(1944)


10. Граф Гельмут-Джеймс фон Мольтке: поднять образ человека

Для многих представителей высших кругов немецкого общества, в частности прусского дворянства, находившегося в оппозиции Гитлеру, помимо политических и военно-стратегических соображений важную роль играли религиозноэтические взгляды. Для графа Гельмута-Джеймса фон Мольтке, арестованного в январе 1944 г. за то, что у него в доме собирался оппозиционный «кружок Крейзау», и год спустя казненного, они имели решающее значение. Приведенное ниже письмо, дающее представление о мотивах, которыми руководствовался 35-летний специалист по международному праву, Мольтке, вероятно, написал в апреле 1942 г., находясь в служебной командировке в Турции, своему английскому другу Лайонелу Кёртису.

Цит. по: Moltke H. J., Graf von. Letzte Briefe aus dem Gefängnis Tegel. Berlin, 1950. S. 17–22. См. также: Idem. Briefe an Freya 1939–1945 / Hrsg. B. Ruhm von Oppen. München, 1988.


Дела обстоят хуже и лучше, чем можно себе представить, находясь за пределами Германии. Хуже, потому что тирания, террор, распад всех ценностей — сильнее, чем я когда-либо мог вообразить. Число немцев, убитых в ноябре законным путем по приговору обычных судов, составляет 25 человек ежедневно, а по приговору военных судов — по меньшей мере 75 человек ежедневно. Сотни человек каждый день убивают в концентрационных лагерях и расстреливают без суда. Постоянная опасность, в которой мы живем, ужасна. В то же время большая часть населения оторвана от дома и, направленная на принудительные работы, рассеяна по всему континенту. В результате все связи с родной природой и средой разорваны и в человеке возобладал зверь. Немногие действительно хорошие люди, которые пытаются плыть против течения, работая в этой неестественной обстановке, изолированы, поскольку не могут доверять товарищам, и им угрожает ненависть угнетенных, даже если им удается уберечь некоторых от самого худшего. Тысячи немцев, которые уцелеют, будут духовно мертвы, неспособны к нормальной деятельности.

Но дела все же лучше, чем ты можешь поверить, причем во многих отношениях. Самое важное — начинающееся духовное пробуждение в сочетании с готовностью умереть, если понадобится. Основу этого движения составляют обе христианские конфессии — и протестантская, и католическая…

Ты знаешь, я боролся с нацистами с первого дня, но при той степени угрозы и самоотверженности, которая требуется от нас сегодня и, возможно, потребуется завтра, нужны не просто хорошие этические принципы, тем более что мы знаем, что успех нашей борьбы, вероятно, будет означать полный крах национальной целостности. Но мы готовы встретить его лицом к лицу…

Для нас послевоенная Европа — не вопрос о границах и солдатах, сложных организациях или больших планах. Послевоенная Европа — это вопрос о том, как поднять образ человека в сердцах наших сограждан. Это вопрос о религии, воспитании, привязанности к труду и семье, правильном соотношении ответственности и прав. Должен сказать, что даже при том невероятном давлении, под которым мы вынуждены работать, мы сделали успехи, которые в один прекрасный день будут заметны. Можешь представить, что значит работать группой, когда нельзя пользоваться телефоном, когда ты не можешь назвать имена своих ближайших друзей другим друзьям из страха, что одного из них могут схватить и силой заставить выдать эти имена?

…Самый трудный отрезок пути у нас еще впереди, но нет ничего хуже, чем отступить на полдороге. Пожалуйста, не забывайте, мы полагаемся на то, что вы выдержите все, не моргнув глазом, как готовы и мы сделать нашу часть дела, и не забывайте, что, когда вы все преодолеете, нас ждет очень горький конец. Мы надеемся, вы поймете, что мы готовы помочь вам выиграть войну и мир.


11. Адольф Эйхман: Ваннзейская конференция

Пока 15 высокопоставленных господ в избранном кругу рассуждали о будущих мероприятиях, он в углу шептал секретарше ключевые слова для протокола — так описывал Адольф Эйхман свою роль на конференции в Ваннзее 20 января 1942 г. Референт Главного управления безопасности рейха по еврейскому вопросу занимался бюрократической подготовкой этой встречи. Когда конференция закончилась, он еще посидел за коньячком с Гейдрихом и шефом гестапо Генрихом Мюллером. Но при этом испытывал, заявил Эйхман на своем процессе в Иерусалиме, «удовлетворение сродни пилатовскому»: ведь «начальство» приказывало, а он только «повиновался». Приведенный ниже диалог представляет собой отрывок из протокола допроса перед процессом, на котором Эйхман разъяснял свои записи капитану полиции Авнеру «Лессу.

В декабре 1961 г. «кабинетный преступник», которого израильские спецслужбы разыскали в Аргентине и похитили, был приговорен к смерти за преступления против еврейского народа и спустя пол года казнен.

Цит. по: Frei N. «…unsere Arbeiten auf anständige Art und Weise bearbeitet…» Adolf Eichmann und die Wannsee-Konferenz // Tribüne. 1982. № 21. S. 43–59 (здесь c. 53 и сл.).


Л.: Здесь, на странице 7, Гейдрих говорит: «Под соответствующим руководством евреи в ходе окончательного решения должны находить надлежащее трудовое применение на Востоке. Работоспособных евреев, разделив по половому признаку, большими колоннами отведут в эти местности строить дороги, причем, несомненно, значительная часть подвергнется естественной убыли». Что здесь понимается под «естественной убылью»? […]

Э.: «Естественная убыль» всегда понималась у нас… Я это выражение позаимствовал, не сам придумал. «Естественная убыль» это… это… как бы сказать… это термин, введенный в оборот не полицией безопасности, специальный термин для обозначения естественной смерти. В Терезиенштадте, например, я тоже… э-э-э… употреблял эти слова, когда люди умирали естественной смертью и лечились у еврейских врачей и еврейские врачи констатировали смерть и все такое, — это была естественная убыль.

Л.: Хорошо, я только хотел бы уточнить: допустим, человека заставляют заниматься тяжелым физическим трудом, недостаточно кормят — он слабеет, и слабеет настолько, что у него случается паралич сердца!

Э.: Конечно, если так… соответствующие службы на Востоке наверняка рапортовали бы об этом как о «естественной убыли» и, разумеется, в Главном управлении безопасности рейха… это попало бы в графу естественной убыли… потому что так рапортовали. […]

Л.: Здесь, на странице 8 в 1-м абзаце, Гейдрих продолжает: «С оставшимся в итоге контингентом, поскольку речь идет, несомненно, о наиболее способной к сопротивлению его части, следует обойтись соответствующим образом, так как он представляет собой результат естественного отбора и, если отпустить его на свободу, можно было бы говорить о зародыше новой еврейской структуры». Что означает «следует обойтись соответствующим образом»?

Э.: Это… это… это всё Гиммлер… «естественный отбор» — это… это его… его конек — «естественный отбор»…

Л.: Да, но что значат вот эти слова?

Э.: Убить, убить конечно…


12. Конец «государства фюрера»: немцы покидают его

В последнем сохранившемся рапорте службы безопасности СС от конца марта 1945 г. дифференцированно, реалистически и с поразительной откровенностью анализируются настроение и положение населения. К досаде «секретаря» Гитлера, Мартина Бормана, который имел обыкновение бранить гонцов за плохие вести, ведомство Олендорфа не сделало ни малейшей попытки приукрасить безысходную ситуацию. Этот документ представляет собой не просто моментальный снимок происходящего — он рисует подробную картину ежедневной катастрофы, которая стала обычной на всей территории рейха накануне ее оккупации. Два последних пункта, указанные в кратком содержании рапорта («5. Фюрер для миллионов людей — последняя надежда и опора, но критика начинает задевать и фюрера, и доверие к нему с каждым днем все больше оказывается под вопросом. 6. Сомнение в целесообразности дальнейшей борьбы подтачивает готовность к бою, доверие соотечественников к самим себе и друг к другу»), не сохранились; в остальном он печатается здесь без сокращений.

Цит. по: Meldungen aus dem Reich 1938–1945. Die geheimen Lageberichte des Sicherheitsdienstes der SS / Hrsg. H. Boberach. Herrsching, 1984. Bd. 17. S. 6734–6740 (курсив в оригинале).


Народ и руководство

Ход военных действий после прорыва Советов с Барановского плацдарма к Одеру день ото дня все сильнее удручает наш народ. Перед каждым человеком с тех пор во всей остроте встала проблема собственного выживания. Эта ситуация породила ряд вопросов, явлений и примеров поведения, которые подвергают отношение народа к руководству и народному сообществу предельному испытанию на прочность. При этом уже практически не существует различий между вермахтом и штатскими, партийными и беспартийными, теми, кто руководит, и теми, кем руководят, между простыми людьми и образованными кругами, между рабочими и буржуа, между городом и деревней, между населением на востоке и западе, севере и юге, между сторонниками и противниками национал-социализма, между соотечественниками, которые ходят в церковь, и соотечественниками, не принадлежащими к какой-либо конфессии.

Вырисовываются следующие основные факты.

/. Никто не хочет проиграть войну. Самое заветное желание у всех — чтобы мы ее выиграли.

С момента вторжения Советов каждый соотечественник понимает, что мы стоим на грани величайшей национальной катастрофы, которая будет иметь самые тяжелые последствия для каждой семьи и каждого отдельного человека. Весь народ без исключения полон тревоги, которая день ото дня гнетет его все сильнее. Вместе с эвакуированными и беженцами с Востока ужас войны пришел во все города и села сократившегося рейха. Воздушные налеты настолько нарушают мало-мальски нормальное течение жизни, что это ощущает каждый. Население тяжко страдает от бомбового террора. Связь между людьми разорвана. Десятки тысяч мужчин на фронте до сих пор не имеют известий о том, живы ли их родные, их жены и дети и где они. Не знают, не погибли ли они давно под бомбами, не расправились ли с ними Советы. Сотни тысяч женщин не получают известий от мужей и сыновей, находящихся где-то вдалеке, постоянно думают, что тех уже может не быть в живых. Родственники и семьи повсеместно стремятся сплотиться теснее; если на Германию обрушится самое страшное несчастье, люди, близкие друг другу, хотят встретить его вместе.

Тут и там делаются судорожные попытки успокоить себя тем, что в конечном счете, может быть, будет не так уж плохо. Нельзя же, в конце концов, истребить 80-миллионный народ до последнего мужчины, последней женщины и последнего ребенка. Вряд ли Советы, собственно, сделают что-то рабочим и крестьянам, поскольку те нужны каждому государству. На западе внимательно прислушиваются ко всему, что доносится из областей, оккупированных англичанами и американцами. Но за всеми утешительными речами, произносимыми вслух, стоит глубоко въевшийся в душу страх и желание, чтобы так далеко дело не зашло.

Впервые за время войны ощутимо встал продовольственный вопрос. Население не может больше наесться досыта тем, что у него есть. Картофеля и хлеба не хватает. Женщины в крупных городах с трудом достают еду для детей. В придачу ко всем бедам замаячил призрак голода.

Уже не первый день никто не осмеливается надеяться на победу. Все давно чувствуют, что были бы довольны, если бы мы не проиграли войну подчистую, а вышли из нее хоть в какой-то мере невредимыми.

Все население нашей страны до последних дней по-прежнему подавало пример ежедневного исполнения своих обязанностей и образцовой трудовой дисциплины. В городах, подвергшихся бомбовому террору, десятки тысяч человек выходят на работу, несмотря на то, что потеряли кров, несмотря на бессонные ночи и все препятствия, которые ставят перед ними военные будни, только чтобы не провалить задание, от исполнения которого может зависеть благополучный исход войны. Немецкий народ и особенно рабочие, все время войны трудившиеся на пределе физических сил, продемонстрировали преданность, терпение и самоотверженность, каких не знает ни один другой народ.

2. Никто больше не верит, что мы победим. Искра, сохранявшаяся до сих пор, вот-вот погаснет.

Если трактовать пораженчество поверхностно, как это до сих пор по большей части и делается, то, с тех пор как Советы перешли в наступление, оно стало в народе общим явлением. Никто не может себе представить, каким образом мы могли бы еще выиграть войну. Уже перед прорывом врага в Верхнерейнскую область все думали, что без территорий на Одере, без Верхнесилезского промышленного района и без Рурской области мы не сможем долго оказывать сопротивление. Каждый видит невероятный хаос на транспорте. Каждый чувствует, что тотальная война скоро кончится крахом под ударами вражеской авиации. Для сотен тысяч людей, включенных в трудовой процесс в последние месяцы, больше нет места на предприятиях и в конторах. Все больше фабрик, персонал которых знает, что его труд жизненно важен для армии, вынуждены останавливаться. Благодаря стремительно растущей безработице никто больше не гоняется за любой рабочей силой. Сотни тысяч иностранных рабочих, которые оказывали нам ценную помощь, становятся бесполезными едоками.

Никакое планирование не срабатывает. Беспрестанное импровизирование, кажется, больше не помогает. Все еще совершаются настоящие чудеса в латании дыр, но, едва заделывается одна дыра, появляются две-три новых. Если так будет продолжаться, каждому соотечественнику станет ясно как дважды два, что в один прекрасный день все рухнет. Распространяется страх, что мы дышим на ладан, что с нами уже по сути все кончено. Чего мы только не перенесли — потерю личного имущества, жилья, собственности, разрушение общественных зданий и памятников культуры. Но с потерей рабочих мест и повреждением важнейших объектов военной промышленности исчезает уже всякая надежда выстоять в военном отношении, добиться поворота к лучшему и, следовательно, вера в целесообразность дальнейших усилий и жертв.

В последние годы немецкий народ вынес на себе всё возможное. В эти дни он впервые показывает свою усталость и изнеможение. Каждый еще упирается, отказывается признать, что это конец. Остатки веры в чудо, которую с середины прошлого года сознательно подпитывала искусная пропаганда насчет нового оружия, держались до последних дней. В глубине души еще жила надежда, что мы более или менее стабилизируем фронт и сумеем добиться политического завершения войны. Никто не верит, что с нынешними нашими военными средствами и возможностями мы сможем не допустить катастрофы. Теплится последняя искра надежды на спасение извне, обыкновенную случайность, секретное оружие огромной мощи. Но и эта искра вот-вот погаснет.

Широкие массы простого населения дольше всего сопротивлялись ужасному чувству безнадежности. Убеждение, что война проиграна, появлялось у человека тем раньше, чем лучше он мог видеть вещи в их взаимосвязи. Это не повод для того, чтобы ругать «интеллектуалов». Интеллигенция в этой войне делала не меньше, чем рабочие военных заводов, буржуазия страдала от бомбового террора так же, как простые люди. Нельзя воспрепятствовать, а тем более запретить влиятельным чиновникам, руководителям предприятий, офицерам, партийным товарищам, занимающим высокие посты, и другим представителям правящего слоя (в самом широком смысле) размышлять о происходящем. У немецкого народа вообще нет такого таланта — ходить с шорами на глазах. Все те, кто не видит больше возможности благоприятного исхода войны, если не произойдет каких-то радикальных изменений, не заслуживают упрека в пораженчестве. Учитывая их собственный вклад в эту войну и по-прежнему беззаветное напряжение всех сил, они по праву будут оскорблены, если поставить их на одну доску с теми, кто подрывал немецкий внутренний фронт в 1914–1918 гг. Они просто не в состоянии поверить, что черное — это белое, и наоборот. Они верят в то, что видят своими глазами, что ежедневно познают на собственном опыте и в сравнении с другими сферами жизни, и не позволят силой помешать им абсолютно трезво (хотя до сих пор против воли и с последней надеждой, что в конечном счете это окажется не так) сделать из этого горькие выводы. Можно заткнуть им рот. Но от этого они не будут верить больше или меньше.

Из общей безнадежности положения каждый лично для себя делает самые разные выводы. Значительная часть народа привыкла жить одним днем. Люди пользуются любой возможностью получить удовольствие, какая подвернется. По какому-нибудь незначительному поводу выпивают последнюю бутылку, которую берегли, чтобы отпраздновать победу, конец затемнения, возвращение домой мужа и сына. Многие приучают себя к мысли о конце. Повсюду велик спрос на ад, пистолеты и прочие средства покончить с жизнью. Самоубийства от подлинного отчаяния перед лицом неизбежной катастрофы становятся обычным явлением. Бесконечные разговоры с родными, друзьями и знакомыми посвящены планам, как выжить при вражеской оккупации. Откладываются деньги на черный день, ведутся поиски места, куда бежать. Особенно стариков денно и нощно терзают тяжелые мысли и лишают сна заботы. Вещи, о которых несколько недель назад никто не дерзнул бы даже подумать, сегодня становятся предметом публичной дискуссии в транспорте, среди совершенно чужих людей.

3. Если мы проиграем войну, то, по общему убеждению, по своей вине, точнее по вине руководства, а не маленького человека.

У всего нашего народа нет никаких сомнений в том, что не нужно было позволять, чтобы негативное развитие военных действий привело к сегодняшнему положению. По общему мнению, вовсе не обязательно было доводить дело до того, что теперь мы наверняка проиграем войну, если что-то не изменится в последнюю минуту. Широкие массы предъявляют множество упреков, в основном продиктованных эмоциями, неопределенных и, конечно, во многом несправедливых, нашему военному руководству, прежде всего в отношении авиации, внешней политики и нашей политики на оккупированных территориях. Трудно, например, найти человека, который считал бы, что немецкая политика на оккупированных восточных территориях была верной. Каждый видит массу ошибок и просчетов.

Это, конечно, типично для немцев, что большинство народа как в тылу, так и на фронте в порыве самобичевания обнаруживает только ошибки и слабости, руководствуется идеальными критериями и выносит односторонние, слишком строгие суждения, лишенные правильной исторической перспективы. Трудно побудить соотечественников реалистично посмотреть на наших противников, понять, что противоположная ‘сторона тоже устала от войны или, к примеру, что англичане, прославившиеся своим умением обходиться с различными народами, сегодня сталкиваются в Европе с множеством нерешенных проблем. Насколько соотечественники справедливы или несправедливы в своей беспощадной самокритике, не имеет решающего значения. Важен тот факт, что сознание нашей собственной вины в военном поражении так широко распространено и сказывается на доверии к руководству.

При этом не менее общее явление — стремление широких слоев народа снять с себя вообще всякую вину за ход войны. Они ссылаются на то, что не они несли ответственность за ведение войны и политику. Они делали все, что после начала войны требовало от них руководство.

Рабочий, который все эти годы только и делал, что трудился не покладая рук, солдат, который миллион раз рисковал жизнью, чиновник, которого из отставки вернули на службу, женщины, которые стоят у станков на военных заводах, — все они полагались на руководство. Оно всегда заявляло, что все основательно спланировано, что все трудности предусмотрены и все необходимое делается. Дело народа — доверять в вопросах ведения войны и большой политики руководству. Так оно и было. Правда, уже после Сталинграда многие стали сомневаться, не страдает ли наша война полумерами и не придется ли, говоря о многих мерах, таких, например, как тотальная военная мобилизация, все время повторять слова «слишком поздно». Народ снова и снова позволял себя успокоить. Тем острее встал теперь вопрос об ответственности и о вине.

Из глубокого разочарования, вызванного обманутым доверием, у соотечественников рождается чувство печали, подавленности, горечи и нарастающего гнева, прежде всего у тех, кто в этой войне не знал ничего кроме труда и жертв. Мысль, что все это было напрасно, причиняет сотням тысяч немцев почти физическую боль. Ощущение, что мы бессильны, что противники делают с нами все, что хотят, что мы идем к гибели, выливается, помимо понятного отношения к врагу, в опасное отношение к собственному руководству, которое выражается в высказываниях: «Такого мы не заслужили»; «Мы не заслужили, чтобы нас привели к такой катастрофе» и т. п.

4. У народа больше нет доверия к руководству. Он резко критикует партию, конкретных представителей руководства и пропаганду.

Доверие к руководству в эти дни падает со скоростью лавины. Повсюду свирепствует критика в адрес партии, конкретных представителей руководства и пропаганды. С чистой совестью, сознавая, что сделал все, что было возможно, именно «маленький человек» присваивает себе право высказывать свое мнение самым откровенным образом и с чрезвычайной прямотой. Все режут правду в глаза. Раньше все время говорили: фюрер наведет порядок, дайте только выиграть войну. Теперь же бурно, с раздражением, а порой и со злобой прорывается разочарование из-за того, что национал-социалистическая действительность во многом не соответствует идее, а ход войны — официальным декларациям.

В противоположность комментариям пропаганды постепенно забрезжило понимание того, что наступление преждевременно захлебнулось. С этого момента стало углубляться чувство, что мы больше так не можем и что больше ничего не поделаешь.

С тех пор все меньше можно говорить о формировании какого-то единого мнения в согласии с руководством и пропагандой. У каждого свои взгляды и мнения. Появляется куча упреков, обвинений и объяснений, почему война и не могла кончиться для нас хорошо. Соотечественники настроены так, что, обращаясь к ним с помощью средств пропаганды, вряд ли можно чего-то добиться. Даже рассказ об отвратительном поведении Советов в занятых ими немецких областях помимо страха вызывает только глухое возмущение тем, что наше военное руководство обрекло немцев на советский ужас. Дескать, само же руководство постоянно, вплоть до последних недель, отзывалось обо всех наших противниках с пренебрежением. Типичный пример того, насколько рядовой человек отделяет себя от руководства, чувствуя себя только объектом и переходя теперь от вынужденного сотрудничества к критике, представляют собой бесконечные дебаты в бомбоубежищах: «Что “они” там себе думают!»

О настоящей ненависти к врагу говорить не приходится. Советов явно боятся. К англичанам и американцам население критически присматривается. Ярость вызывает то, как жестоко эти свиньи используют свои шансы, нанося ущерб каждому человеку. С тем, что они их используют, никто в конечном счете не спорит. Война есть война. По всеобщему убеждению, мы сами были слишком непоследовательны и слишком церемонились. Болтовня прессы о героическом сопротивлении, о силе немецких сердец, о восстании всего народа — весь этот затертый до дыр (особенно прессой) пафос с досадой и презрением пропускается мимо ушей. Люди инстинктивно чураются лозунгов вроде «Стены могут рушиться, но наши сердца не сломить» или «У нас всё можно уничтожить, только не веру в победу». Даже если они верны, население давно не проявляет желания писать их на стенах и фасадах сожженных домов. Население отрезвело настолько, что инсценировать народную бурю уже не получится. Каждый участвует в событиях только для виду. Режиссура, которая раньше содействовала успеху массовых собраний во Дворце спорта, больше не работает, поскольку нет больше того, что когда-то придавало этим митингам содержание, жизнь и движение.

Все чаще открыто звучат требования призвать виновных к ответу. Характерны высказывания вроде слов одного крестьянина-партийца в Линце: «Под трибунал надо отдать начальников, которые наделали ошибок, пусть ответят». В первую очередь это относится к авиации, потому что от нее, по общему мнению, зависела вся война. Людям, которые руководили авиацией в наступлении и обороне и своей обнаружившейся в ходе войны несостоятельностью принесли к настоящему времени столько нужды и горя немецкому народу, выносится горький и суровый приговор. При этом не обходится без несправедливых обобщений, например, всех истребителей называют «игрушечными летчиками» и «хвастунами». Солдатам на фронте кажется, что авиация бросила их на произвол судьбы. Те, кто возвращается с Запада, только печально пожимают плечами: ковровым бомбардировкам, вражеским истребителям и бомбардировщикам, при всей отваге, миллионы раз проявлявшейся в этой войне, оказалось нечего противопоставить. В городских бомбоубежищах рейхсмаршала осыпают бранью и проклятиями. О человеке, который когда-то, при всех своих личных особенностях, пользовался всенародным признанием, говорят: «Сидел в Каринхалле[236] и наедал пузо, вместо того чтобы держать авиацию на высоте» (рабочий военного завода); «По его вине все, что у нас было, пошло прахом. Попадись мне этот тип — убила бы» (жена рабочего).

Несмотря на то что население внешне все еще в основном сохраняет спокойствие и подобную критику в адрес руководства и его представителей можно услышать, пусть день ото дня все чаще, лишь в некоторых местах, от отдельных лиц и групп, не следует заблуждаться насчет действительного внутреннего состояния народного сообщества и его отношения к руководству. Немецкий народ — самый терпеливый на свете. Большинство людей верны идее и фюреру. Немецкий народ приучен к дисциплине. С 1933 г. он чувствует, что разветвленный аппарат партии, ее подразделений и примыкающих организаций присматривает и надзирает за ним со всех сторон, провожая до самого дома. Традиционное уважение к полиции довершает дело. Если кому-то что-то не нравилось, он всегда держал это в себе либо добродушно ворчал и бурчал по поводу того или иного лица или явления в самом узком кругу. Только страшные воздушные налеты заставили накопившееся недовольство все чаще прорываться наружу в резких, а порой даже злобных высказываниях, как, например: «Эти упрямые ослы наверху будут сражаться до последнего грудного младенца». Часто слово берут женщины и ведут, например в Вене, прямо подстрекательские речи: «Сами они не прекратят»; «Если два миллиона человек этого захотят, тут уж ничего не сделаешь»; «Только бы кто-то решился начать».

По всем наблюдениям, никто не одергивает говорящих подобные вещи, даже если рядом стоят партийные товарищи в форме, солдаты или чиновники. Трудно упрекать их за это. Можно понять, когда у людей лопается терпение. Каждый из тех, кто одет в ту или иную форму, которых так много в нашем государстве, носит в себе те же вопросы, сомнения и чувства, что и любой другой соотечественник. И те, кого ругают, — тоже люди, которые выполняют свой долг, у которых погибли родные либо отцы или сыновья на фронте, у которых больше нет крова, которые всю ночь тушили огонь и спасали людей. У них — как в Дрездене или Хемнице — свои мертвые…

Загрузка...