Государство фюрера: Национал-социалисты у власти: Германия, 1933—1945

Источники, исследования, литература

Историко-политическое осмысление национал-социализма насчитывает столько же лет, сколько он сам, а о Третьем рейхе были написаны книги еще до того, как он появился на свет. Даже большим специализированным библиотекам нелегко вместить и систематизировать всю массу литературы, которая продолжает выходить год за годом. Поэтому пытаться предложить здесь нечто большее, чем краткий вводный обзор[237], было бы самонадеянно, да к тому же излишне, поскольку в библиографиях, а в последнее время, к счастью, также в справочниках и историографических работах, посвященных данной теме, нет недостатка.

Издаваемая Институтом современной истории библиография современной истории[238] отражает все отечественные и зарубежные публикации, посвященные, в частности, германской истории после Первой мировой войны, начиная с 1953 г.; для того, кто ищет ранние сочинения на тему национал-социализма, она незаменима. Следует назвать также, особенно если речь идет о военной истории Второй мировой войны, библиографический ежегодник Штутгартской библиотеки современной истории[239]. Выходящие отдельными изданиями специальные указатели довольно быстро теряются в по-прежнему широком потоке исследований, однако составленная Михаэлем Руком библиография изданий по национал-социализму, хотя бы в силу своего объема (более 37 000 записей), может претендовать на особое место[240].

Характерный признак прогресса в исследовании национал-социализма — заметно увеличившийся в последние года выпуск справочников. Справочные издания в общих чертах можно подразделить на биографические словари[241], энциклопедии[242] и хронологии[243]. Тот, кто хочет узнать о ходе исторического изучения Третьего рейха, может выбирать из нескольких обзорных работ, а еще лучше — пользоваться ими параллельно[244]. Кроме того, первое представление об этом могут дать и сборники, суммирующие общие итоги исследований[245].

Получить доступ к источникам несколько сложнее, чем к результатам исследований[246]. Но все же кое-какие важные публикации имеются: так, например, давно изданы внешнеполитические акты[247], журнал боевых действий штаба Верховного командования вермахта[248], документальная серия «Причины и следствия»[249] и материалы Нюрнбергского процесса[250]. Для понимания внутреннего развития Третьего рейха принципиально важное значение имеют «Акты рейхсканцелярии»[251]. Впрочем, уже тома за 1933–1935 гг. позволяют догадаться, как трудно будет, руководствуясь классическим издательским подходом, готовить к печати материалы за более поздние годы существования «государства фюрера», когда масса документов, выходивших из рейхсканцелярии, теряла смысл в результате прогрессировавшего расстройства упорядоченных политических процессов принятия решений.

Настоящую сокровищницу, собиравшуюся по крупицам в течение почти двух десятилетий учеными из Института современной истории, представляет издание на микрофишах реконструированных по радиопередачам актов партийной канцелярии, оригиналы которых были уничтожены в конце войны[252]. Наряду с ним стоит указать на обширное собрание приговоров по делам о «государственной измене»[253], а также репринтное издание материалов Института труда НТФ[254] и, наконец, большие публикации документов, осуществленные комиссиями по современной истории католической и протестантской церквей[255]. Кроме того, имеются некоторые собрания документов, предназначенные в основном для преподавания и политического образования, которые, концентрируя внимание на различных аспектах предмета, дают также известное представление о развитии исследований[256].

Историку, который хочет узнать что-то об общественном мнении и реакции населения на определенные политические мероприятия и события, как правило, служат источником газеты и журналы. Но, если говорить о национал-социалистической эпохе, этот путь ввиду цензуры и регламентации (со своей стороны, они сами являются темой многотомной публикации[257]) ведет не слишком далеко. Но есть другие возможности выяснить те или иные аспекты «народных настроений», поскольку начиная с весны 1934 г. до апреля 1940 г. СДПГ в изгнании (Сопаде) удавалось сохранять по всему рейху тайную сеть информаторов, которые посылали ей сведения о политической и общей ситуации, почерпнутые каждым в сфере своей повседневной жизни и на рабочем месте. В Праге, а затем в Париже эта информация месяц за месяцем обрабатывалась, превращаясь в чрезвычайно содержательные «сообщения из Германии»[258]. По другим мотивам и с другими последствиями, но в силу той же потребности распознать за пропагандистским фасадом истинные взгляды и настроения населения, служба безопасности СС организовала «донесения из рейха»[259]. Хотя информативное содержание обеих документальных серий огромно и достоверность документов в принципе не вызывает сомнений, пользующийся ими должен поднатореть в исторической источниковедческой критике и не забывать, что как Сопаде, так и СД руководствовались специфическими исследовательскими интересами.

На особое место в категории опубликованных источников, связанных с теми или иными персоналиями, может претендовать полное издание дневников Геббельса с 1923 по 1945 г.[260] Дневники министра пропаганды, по большей части ставшие известными только в 1970-е гг., являются практически единственным личным документом, исходящим от представителя высшего круга национал-социалистического руководства. Позорно провалившаяся в 1983 г. попытка с помощью поддельных дневников посмертно возвести фюрера в ранг автолетописца не только выявила поразительную устойчивость социально-психических фиксаций и журналистику самого низкого пошиба — это была запоздалая реакция на обескураживающее отсутствие личных свидетельств Гитлера о своей жизни. Тем не менее, изданы его речи, сочинения и распоряжения до 1933 г.[261], его «приказы» военных лет[262]. Кроме того, в распоряжении исследователя — обе книги Гитлера, относящиеся ко «времени борьбы», и записи его так называемых застольных разговоров (в действительности хвастливых ночных монологов) военного периода[263]. От Гиммлера остались секретные речи, письма и снабженный обстоятельными комментариями календарь на 1941–1942 гг.[264], от Розенберга — отрывочные дневниковые записи[265], от Ганса Франка — чудовищный служебный дневник времен его пребывания в Польше[266]. Можно назвать еще относящиеся к той эпохе свидетельства некоторых военных[267]. В остальном с «верхних этажей» Третьего рейха нам достались только оправдательные творения, написанные задним числом, в более или менее апологетическом духе, небольшой группой нацистов, которая после войны имела такую возможность[268]. Но они уже не могут быть отнесены к оригинальным источникам, за которыми придется идти в архивы.

На сохранности государственных и партийных источников эпохи нацизма в большой мере сказались политические и материальные разрушения, которые принесли Вторая мировая война и ее последствия. Огромные объемы документов, представляющих историческую ценность, пропали во время бомбардировок и в неразберихе первых послевоенных лет либо были сознательно уничтожены; значительную часть сохранившихся конфисковали союзники. Изъятие документов в момент гибели Третьего рейха носило особенно массовый характер, поскольку державы-победительницы не только нуждались в сведениях для управления оккупированными территориями, но и искали информацию для подготовки Нюрнбергского процесса, для анализа немецкой политической и экономической системы, для денацификации и документации нацистских преступлений. Во время блокады Берлина 1948–1949 гг. англичане и американцы отправили важнейшие архивы частью в Англию, частью в различные места в США[269]. Советский Союз тоже вывозил германские документы; хотя уже с 1950 г. он начал понемногу возвращать их, многие важные фонды до сих пор находятся в московских архивах.

В Потсдаме с самого начала имелись помещения бывшего Имперского архива, куда можно было вернуть документы, и с 1946 г. там возобновилась работа под вывеской Немецкого центрального архива, а в Федеративной Республике новый Федеральный архив смог приступить к работе только в 1952 г. Возврат немецких архивных фондов, конфискованных западными союзниками, в ФРГ начался в 1956 г. и к началу 1980-х гг. в основном завершился. В соответствии с обязательством, взятым на себя оккупационными властями, документы национал-социалистического периода не подлежали закрытию для пользования на 30 лет (эта норма была закреплена в законе о Федеральном архиве гораздо позднее). Исследования современной истории в ФРГ очень выиграли от этого исключения.

Объединение Германии снова существенно изменило архивный ландшафт, в том числе и в отношении источников по истории Третьего рейха. Так, Федеральный архив в 1990-е гг. собрал в Берлине фонды, относящиеся к периолу до 1945 г., и принял под свое начало Берлинский центр документации, который до тех пор представлял собой американское учреждение, располагавшее важными собраниями личных документов, включая центральную картотеку членов НСДАП. Тот, кто захочет для начала сориентироваться и узнать, какие группы актов высших органов власти рейха, подчиненных им ведомств, земель и НСДАП сохранились и где они в настоящее время находятся, быстро найдет подсказку в специальной сводной описи[270]. Конечно, здесь также следует назвать перечень фондов Федерального архива[271]. Такой же фундаментальной ценностью обладает составленный Вольфгангом Моммзеном обзор личных фондов в немецких архивах[272]. В 1990-е гг. стали доступны немецкие документы, хранящиеся в бывшем Советском Союзе, в том числе значительные источники эпохи национал-социализма, но пока существуют только предварительные их обзоры[273].

Городские и сельские архивы часто располагают важным (особенно для исследований социальной и повседневной истории) материалом[274]; то же самое можно сказать об архивах не государственных или муниципальных органов, а прежде всего экономики и ее органов самоуправления, промышленности, общественных организаций. Архив Института современной истории в Мюнхене благодаря своим специальным собраниям и каталогам служит отправным пунктом практически для любого исследователя, занимающегося эпохой национал-социализма[275].

Начиная со второй половины 1990-х гг. все больше источников и информации можно найти в Интернете, который, правда, открыт не только для серьезных сайтов. Поскольку предложение в этой информационной среде быстро растет и столь же быстро меняется, рекомендуется вести поиски главным образом на сайтах известных научных учреждений и институтов[276].

Вначале, в первые послевоенные годы, историческая разработка темы Третьего рейха шла под влиянием своеобразной культуры «самокопания», в которой смешались элементы коллективной усталости, общенациональной жалости к себе и апологии. Понуждаемые наконец «открыть глаза» (в первую очередь американцами, показывавшими фильмы об освобождении концлагерей), немцы были больше смущены, чем возмущены. Вышедшая уже в 1946 г. книга Фридриха Майнеке о «немецкой катастрофе»[277] была самым значительным продуктом такого настроения. Далекое от фактов резонерство историка, которому тогда было уже за восемьдесят (за ним вскоре последовало множество авторов, демонизировавших в своих работах Гитлера и эпоху национал-социализма), наглядно продемонстрировало не только политическое бессилие историзма в применении к ситуации, воспринимавшейся прежде всего как трагедия немецкого национального государства, но и почти полное отсутствие письменных источников как предпосылки для создания солидного исторического труда.

Ситуация начала меняться, когда в конце 1940-х гг. стали доступны «размноженные копии материалов Нюрнбергского процесса, так называемые нюрнбергские документы; постепенно появлялась возможность систематически реконструировать важные события, процессы и институты в «государстве фюрера», которые до тех пор еще скрывались под пропагандистской завесой Третьего рейха. Новое поколение историков, бывших при национал-социализме подростками и молодыми солдатами, поставило перед собой эту задачу. С большим воодушевлением они принялись расследовать (не столько в ранкианском, сколько в детективном смысле), «что же было на самом деле». В отличие от своих академических преподавателей, которые главное значение придавали проблеме преемственности и спорили о том, следует ли рассматривать Третий рейх как радикальный разрыв с прусско-немецкой историей (Герхард Риттер) или как продолжение достаточно долгого особого пути (Людвиг Дехио и в несколько меньшей степени Ганс Ротфельс), молодые ученые в новых учреждениях, таких, как Институт современной истории или Гамбургская лаборатория исследований истории национал-социализма, и в ряде университетов положили в основу своего эмпирического подхода ориентацию на факты и структуры.

Среди представителей старшего поколения попытки конституировать исследование национал-социалистической эпохи как новую дисциплину «современная история» поддерживали преэвде всего Ротфельс, Теодор Эшенбург, Людвиг Бергштрессер и Ганс Херцфельд. Наряду с интенсивным изучением деталей, находившим выражение главным образом в «Ежеквартальнике современной истории» и экспертизах для судов и органов, занимавшихся вопросами репараций[278], в 1950-е гг. молодые историки — Герман Мау[279], Ганс Буххайм[280], Хельга Гребинг[281], Мартин Брошат[282]и Гельмут Хайбер[283] — предприняли и первые попытки обобщения, которые теперь уже можно читать как источники по истории исследования темы.

В Институте политологии Свободного университета Берлина Герхард Шульц и Вольфганг Зауэр вместе с уже прославившимся основательным исследованием распада Веймарской республики политологом Карлом-Дитрихом Брахером приступили к систематическому изучению процесса захвата власти национал-социалистами[284]. Благодаря близости к источникам на их работы сравнительно слабо повлияла вскоре возобладавшая в публичных дискуссиях теория тоталитаризма, которая в США достаточно далеко ушла от основополагающего труда Ханны Арендт[285] и превратилась в почти антиисторическую модель, постулировавшую прямую сопоставимость режимов Гитлера и Сталина и поэтому во время «холодной войны» выполнявшую важную идейно-политическую функцию. Для общего духовного климата тех лет весьма характерно, что написанные еще во время войны и опубликованные в американском изгнании критические работы Эрнста Френкеля и Франца Ноймана, которые в 1920-е гг. вели совместную адвокатскую практику в Берлине, были восприняты с большим опозданием. Хотя оба вернулись в Германию в начале 1950-х гг., новаторская интерпретация нацистского «двойного государства» Френкеля[286] вышла на немецком языке только в 1974 г., а «Левиафан» Ноймана[287] — блестящий анализ политических, социальных и экономических структур национал-социалистической системы — три года спустя.

Почти одновременно с Освенцимским судебным процессом, открывшимся во Франкфурте-на-Майне в 1963 г., началась новая фаза интенсивного исследования национал-социализма[288]. Свою роль сыграло и происходившее тогда возвращение немецких документов от западных союзников, но речь шла прежде всего о реакции на тенденцию объявить разбирательство с национал-социалистическим прошлым законченным, которая стала доминирующей в послевоенном западногерманском обществе. После того как следственно-розыскные усилия органов правосудия в 1958 г. были окончательно централизованы[289], поколение посвященных и соучастников вдруг столкнулось лицом к лицу с немецкими преступлениями на Востоке, а поколение военных детей увидело в них собственных родителей, онемевших от подавляемого чувства личной вины. Параллельно с новым всплеском академического интереса к «фашизму в контексте его эпохи» (так называлась основополагающая работа Эрнста Нольте[290]) в последующие годы начался ренессанс левых теорий фашизма, которые, однако, весьма мало удовлетворяли несомненно существующую потребность наверстать упущенное в теоретической области современной исторической науки и в конечном итоге внесли незначительный вклад в расширение исторического знания о национал-социалистической эпохе.

Более продуктивными оказались дебаты о структуре национал-социалистической системы, наложившие свой отпечаток на исследования 1970-х гг., которые отталкивались в первую очередь от новаторской интерпретации гитлеровского государства, предложенной Мартином Брошатом[291]. Растущие различия в интерпретативном подходе между представителями традиционной описательной истории политики и новой социальной и общественной истории привели к разногласиям, которые вылились в спор (иногда чрезвычайно ожесточенный) о познавательном потенциале теорий тоталитаризма или фашизма[292]. Так называемые интенционалисты интерпретировали Третий рейх как определявшуюся неограниченной властью Гитлера и его политической «программой» тоталитарную диктатуру, которая «разворачивалась», по сути, вполне предсказуемым образом, а так называемые структуралисты, ссылаясь порой на аналогичные феномены в других фашистских движениях, подчеркивали наличие конкурирующих властных групп, хаотичных внутренних структур, заставлявшее Гитлера вновь и вновь утверждать свою власть с помощью компромиссов и радикализации[293]. В конце концов спорящие намертво увязли в вопросе о том, какая структура власти была характерна для Третьего рейха — монократическая или поликратическая[294].

Задним числом можно только удивляться подобной жесткости позиций, тем более что в то же самое время проводимые при активном участии зарубежных ученых региональные исследования[295] все нагляднее выявляли несостоятельность прежнего представления о монолитном «государстве фюрера». С их помощью исследователи национал-социализма в 1980-е гг. шаг за шагом пришли к повседневной истории; участники «Баварского проекта»[296] Института современной истории впервые предприняли более масштабную попытку в этом направлении. Новая перспектива исследований не могла и не должна была заменить политическую структурную историю, но она просто напрашивалась при изучении поведения населения в Третьем рейхе, на которое раньше почти не обращали внимания: причин приспособленчества и сопротивления, условий, заставлявших людей клевать на приманки системы или отвергать ее посягательства. Осуществлявшаяся почти параллельно, с применением инструментария «устной истории», разработка «истории образа жизни и социальной культуры»[297] и начатые вслед за тем исследования «социальной истории перелома в Германии»[298] вели ученых еще дальше в направлении эмпирически понимаемой истории национал-социалистической эпохи.

После первоначального скепсиса и предупреждений не увлекаться изучением прошлого под микроскопом, слепым в структурном отношении, плодотворность «истории снизу» позже практически перестала оспариваться[299]. Историки, дидактики и педагоги рассматривали ее как перспективный путь передачи знаний о периоде национал-социализма, результаты двух школьных конкурсов подтвердили их правоту[300]. Начавшаяся не в последнюю очередь в данном контексте работа «исторических мастерских» и инициативных групп привела к сохранению и зачастую к значительному расширению знания об исторических структурах на местах. Правда, немало научных достижений, вызвавших восторг научного сообщества, свидетельствовали только о том, сколь многое давно известное непрерывно предается забвению.

Увеличение временной дистанции, отделяющей нас от национал-социализма, и соответственно уход все большего числа современников национал-социалистической эпохи обострили эту проблему[301]. В течение 1980-х и 1990-х гг. становилось все яснее, что знание истории Третьего рейха не представляет собой недвижимое общественное имущество, а должно рассматриваться как перманентный диалектический процесс познания. Его меняющиеся темы и формы оказались зеркалом духовного состояния республики, которая в значительной степени самоопределялась путем критического осмысления национал-социалистического прошлого.

Нужно признать, что актуальная социальная проблематика начала 1980-х гг. немало способствовала общественному интересу к проблемам социально-политического развития и судьбе преследуемых меньшинств при национал-социализме[302]. При этом в области политики здравоохранения и в отношении развития медицины и психиатрии в Третьем рейхе исследовательские импульсы поначалу исходили не от гильдии историков, а от врачей и психиатров, старавшихся пролить свет на темные страницы истории своего сословия, которые лежали на совести поколения их учителей и после 1945 г. всячески замалчивались. В то же время росли конкретные знания о стерилизации «больных наследственными болезнями», убийстве умственно отсталых, преследовании цыган, дискриминации гомосексуалистов и других групп, объявленных в Третьем рейхе «неполноценными». Происходило это в первую очередь потому, что жертвы или их родственники после десятилетий молчания обратились к общественности, требуя морально-политического признания совершенной несправедливости. Судьба дезертиров, история юстиции вермахта[303]именно таким путем привлекли общественное внимание, так же как и заново вставший после окончания конфликта между Востоком и Западом на политическую повестку дня вопрос о компенсации тем, кого угоняли на принудительные работы[304].

Пятидесятая годовщина прихода национал-социалистов к власти дала в 1983 г. повод для многочисленных общественных мероприятий, массы новых публикаций и переиздания прежних, а также для проведения международной конференции в берлинском рейхстаге[305]. Последняя задумывалась как итог нескольких десятилетий напряженной научной работы, а на деле стала началом новой волны исследований. Вдохновленные открытым этой годовщиной двенадцатилетним циклом памяти политика и издание книг по современной истории подчинились беспримерному диктату «круглых» памятных дат. Таким образом, сороковая годовщина окончания войны в 1985 г. также послужила поводом для речи президента ФРГ, получившей широкий международный резонанс[306].

Ныне нетрудно увидеть в этом повышенном общественном внимании к национал-социалистическому прошлому причины того встречного движения, которое в 1986–1987 гг. будоражило умы в самой Германии и за рубежом в форме «спора историков»[307]. Хотя научный результат от этого обмена ударами был достаточно скромен, вопрос об «уникальности» преступлений Третьего рейха, и в частности Холокоста, сопоставимости национал-социализма и сталинизма (и в связи с этим вопрос об актуальности теории тоталитаризма) все же представлял собой проблему, которую стоило обсудить и которую наступление новой эпохи в 1989–1990 гг. в конце концов неизбежно должно было вновь поставить на повестку дня[308].

Совершенно независимо от подобной публицистической конъюнктуры и громких дебатов вокруг книги Даниеля Гольдхагена[309], благодаря открытию восточноевропейских архивов, с начала 1990-х гг. и в Федеративной Республике впервые стали проводиться широкие эмпирические исследования Холокоста[310] и углубленные исследования истории концлагерей[311]. В этих работах внимание чаще всего сосредоточено на конкретных исполнителях и их мотивах, но также и на вопросе осведомленности и поведения немецкого общества. При этом, несмотря на постоянно увеличивающуюся массу опубликованных свидетельств выживших жертв, происходившее в недостаточной мере представляется с точки зрения жертв[312].

Центральной темой исследований все больше становится военная эпоха, долго остававшаяся без должного внимания, именно в эти годы режим проявил наивысшую деструктивность как вовне, так и внутри; одно из свидетельств тому — полемика вокруг так называемой выставки вермахта[313] во второй половине 1990-х гг. Для ряда новых работ характерна тенденция к как можно более точному изучению пределов свободы действий в вермахте[314], экономике[315] и обществе[316]. Внимание историков вновь привлекает вопрос о значимости и силе воздействия национал-социалистической идеологии «народного сообщества»[317], который некоторое время дискутировался с дезориентирующей позиции интенциональной модернизации[318].

Резко контрастируя с довольно активными исследованиями по конкретным вопросам, которые далеко не исчерпываются отмеченными здесь основными тенденциями[319], в последние годы разворачиваются широкие дискуссии по поводу «памяти». Обсуждаются проблемы «коллективной» и возможности «универсальной» памяти, в частности воспоминаний о Холокосте[320]. Несомненно, учитывая уход из жизни поколения современников той эпохи, такие вопросы приобретают растущее значение, но пока складывается впечатление, что фельетонными рассуждениями о том, как «обращаться» с прошлым, подменяется работа, ведущая к приращению научных знаний.

С другой стороны, следует констатировать, что масштабные обобщения и анализ, в которых одно время почти никто уже не видел смысла, снова находят признание. До 1980-х гг. вышедшая еще в 1969 г. книга Карла-Дитриха Брахера о «немецкой диктатуре»[321] и биографическое произведение Йоахима Феста «Гитлер»[322] практически были вне конкуренции, теперь же появились новые описательные работы общего характера[323] и двухтомный труд Иена Кершо — фундаментальная биография Гитлера в общественно-историческом контексте[324].

Таким образом, автору остается сделать тот же вывод, каким заканчивалась эта работа в первом издании: вопреки некоторым опасениям (или надеждам), интерес немцев к истории Германии 1933–1945 гг. отнюдь не ослабевает. Он видоизменяется — но в этом нет никакого вреда.