Государство и светомузыка, или Идущие на убыль

36

В июле Генриетте Антоновне Гагеймейстер стало ясно — войны не миновать.

Германия лязгала оружием, топала коваными солдатскими ботинками, упивалась собственной человеконенавистнической теорией и ждала только повода, чтобы всей мощью навалиться на Россию и ее союзников.

Светские приемы в большом доме на Мойке были прекращены, мужская обслуга лично Генриеттой Антоновной мобилизована в ряды действующей армии, из комнат вынесли прочь дорогую мебель, установили рядами железные панцирные кровати. Кухарки и судомойки в надвинутых на брови белых косынках рвали на бинты хозяйские полотняные простыни, учились переливать кровь и ампутировать пораженные конечности.

Генриетта Антоновна пропадала в казармах. Она зароняла в души стойкие ростки патриотизма, как могла, поднимала боевой дух, спешно проводила переаттестацию офицерского состава, учила новобранцев тонкостям штыкового боя.

Неутомимая, деятельная, жертвенно-самозабвенная, на белом коне с развевающейся длинной гривой, она сутками носилась по плацу, заражая своей энергией все живое, попадавшееся ей на пути.

Чувствуя иногда острые приступы тошноты, она приписывала их несвоевременному приему пищи, некоторые внезапно появлявшиеся боли в области живота отнесены были на счет постоянного пребывания в седле. Был, однако, и еще симптом, объяснить который генерал-квартирмейстер уже не могла — ее осиная на протяжении десятилетий талия более таковою не являлась. Генриетта Антоновна отчаянно располнела, ее генеральские брюки постоянно расшивались широкими суконными клиньями. Это было весьма странно и никак не сочеталось с тем крайне подвижным образом жизни, который она вела в последнее время.

Меж тем, боли в животе становились все более резкими — предчувствуя худшее, генерал-квартирмейстер вынуждена была однажды остаться дома и пригласить доктора Боткина.

Мудрый старик долго мыл желтые ладони.

Генриетта Антоновна лежала на спине, и освобожденный от тугих резинок живот огромным шаром колыхался между ее чуть выпятившимся подбородком и аккуратными круглыми коленями.

Вытерев каждый палец в отдельности, Сергей Петрович извлек из саквояжа несколько длинных заостренных предметов, но употреблять их не стал, а вынул из кармана слуховую трубку и, напевая себе под нос, приложился ухом к раздувшемуся естеству пациентки. В чем-то для себя убедившись, он вновь отправился к раковине.

Пораженная недугом женщина, приподняв голову, следила за каждым его движением. Покончив с вытиранием, знаменитый врач молча ходил по комнате, от дверей к окну и обратно. Его лицо ровным счетом ничего не выражало.

— Что со мною? — простонала баронесса.

Старый профессор подошел, положил сухую прохладную ладонь на ее покрывшийся бисеринами пота прекрасный лоб.

— Вы беременны, сударыня. — Он посмотрел на часы. — Минут через двадцать вы станете мамой… распорядитесь принести чистых полотенец и таз горячей воды.

Генриетта Антоновна порывисто села и тут же, сраженная тянущей болью, бессильно откинулась на подушку.

— Но как же… ведь я девственна… у меня никогда не было любовных отношений с мужчиной… вы же знаете…

Сергей Петрович вставил в глаз стеклышко, попросил пациентку принять удобную ему позу и ловко задействовал два длинных опытных пальца.

— Действительно… в этом вы правы. — Он снова намыливал руки. — Тем не менее, в нашем распоряжении всего пятнадцать минут. — Выйдя за дверь, он что-то объяснил вскрикнувшей горничной и тут же вернулся. — Сейчас все доставят…

— Как… как такое могло со мной случиться?!

Опытный медик, посыпав тальком руки, натягивал эластичные резиновые перчатки.

— Случай представляется мне весьма редким… попробуем все же выявить истину. — Установив Генриетту Антоновну мостиком, он выдернул из под нее тюфячок, оставив лежать на голом брезенте. — Без мужчины, уверяю вас, тут не обошлось… отбросим добрейшего супруга вашего Карла Изосимовича… что же остается? — Он вынул безопасную бритву и развел в ванночке мыльную пену. — Припомните — не было ли у вас не вполне осознанного контакта с партнером по танцу… или в казарме… случайно… молодые офицеры излишне пылки, солдаты — попросту грубы и невоздержанны… какое-нибудь одно, излишне плотное прикосновение…

— Нет! Нет! — Генриетта Антоновна отчаянно замахала руками. — Как вы могли подумать!

— Хорошо. — Профессор намылил низы баронессы и опробовал лезвие. — Внезапно его рука остановилась. — Знаете, я вспомнил отчего-то тот зимний концерт в вашем доме… Помните, вы пригласили странного человека… Скрябина… он играл нечто необыкновенное, проникающее… я наблюдал за вами, и мне показалось…

Генриетта Антоновна покраснела. Она никогда не забывала того вечера и своих, связанных с ним ощущений.

— Конечно, все это очень необычно, — уже увереннее ступая по нащупанной умозрительной тропке, продолжал профессор и гениальный провидец, — но я видел, что происходило тогда… мы знаем, какая мощная сила искусство, в особенности искусство музыкальное. — Сергей Петрович спокойно продолжил начатое дело. — Я сам в молодости серьезно занимался симфонизмом… скажите же мне со всей откровенностью — тогда, во время исполнения поэмы, вы почувствовали энгармонизм?

— Да, — смутилась роженица. — В нижнем регистре… на органном пункте тоники.

Знаменитый лекарь полностью завершил подготовку и откровенно любовался делом своих рук.

— Все ясно! — обрадовался он подтверждению гипотезы. — Я склонен объяснить произошедшее так. Слушая симфонию, вы эмоционально раскрылись и впустили альтерированный нонаккорд с секстой — отсюда и ощущения… Далее естественным образом произошло экспрессивное задержание от си-бемоль через си-дубль к ля-бемоль. — Достав флакон со спиртом, он протер обнажившееся место. — Возникла ритмоинтонационная выпуклость, переродившаяся в здоровом и заждавшемся большого чувства женском организме в новое тематическое образование… Вот вам и беременность!.. Еще одно подтверждение, что одинакового результата можно добиться разными способами!.. — Он снова посмотрел на часы. — Осталось около минуты… я попрошу вас упереться вот так и приготовиться…

Потолок над Генриеттой Антоновной закачался, ей стало совсем невмоготу, что-то стукнуло ее изнутри, она крикнула, дернулась, доктор Боткин, подобно чемпиону по плаванию, нырнул куда-то — и тут же стало необъяснимо легко.

Она услышала мощный, насыщенный басовыми тритонами плач.

На руках у доктора заливался прекрасный крупный младенец.

— У вас мальчик, мамаша, — широко улыбаясь, сообщил Сергей Петрович. — Удивительно, между прочим, похож на отца… Ребенок полностью здоров, весит десять фунтов ровно. Маленький негодник проголодался и требует у мамы молочка…

Генриетта Антоновна взяла сына, выпростала налитую персю и засунула ее соском в прожорливой розовый ротик.