Государство Селевкидов

§ 1. Наименование державы

Государство, именуемое нами державой Селевкидов, по-видимому, не называлось так в древности. Современное наименование восходит, вероятно, к заглавию первой фундаментальной работы об этом государстве, появившейся в 1681 г.: J. Foy-Vaillant. Seleucidarum Imperium sive historia regum Syriae ad fidem numismatum accomodata. Аналогичное выражение встречается у Аппиана:[2] η αρχη των Σελευκιδων — «держава Селевкидов», впрочем, здесь это скорее значит «владычество Селевкидов». Выражения вроде «Селевкиды», «цари — потомки Селевка» обозначали только царский род.[3] Насколько мне известно, словосочетание «страна Селевкидов» или какое-либо другое подобное ему не встречается.

На самом деле страны, подвластные Селевкидам, воспринимались в древности просто как «царство такого-то», βασιλεία.[4] Так, при Антиохе II область, зависимая от Самоса, принадлежала его державе. В самосской надписи об этой области говорится: «В то время она была подвластна царю Антиоху».[5] Для обозначения территории державы еврейский писатель пользуется древним выражением персидской администрации «наследственное владение царства царя».[6]

Житель державы был тем, кто жил под властью царя (sub rege viveret).[7] Послы ликийцев, чтобы выразить мысль, что они были частью державы, говорят: «Когда мы были в зависимости от царя Антиоха».[8] Сторонников Селевкидов и даже их солдат обозначали словом, производным от имени соответствующего царя: ’Αντιοχισταί, ’Αντιόχειοι, Σελευκίζοντες, Σελεόκειοι.[9] Примечательно, что при Антиохе III солдат армии, которой командовал принц Селевк, называли Σελεύκειοι.[10]

Монета государства обозначалась именем монарха, при котором она выпускалась: «статеры Деметрия», «статеры Антиоха», «тетрадрахмы Антиоха» и т. д.[11]

Государство, рассматриваемое как совокупность прав правительства и обязанностей подданных, как известно, называлось «Дела» (τα πράγματα).[12] Внутренний враг — это злоумышляющий против «Дел» (επίβουλος των πραγμάτων).[13]

В случае, когда приходилось уточнять, что речь идет именно о государстве Селевкидов, это общее обозначение связывали с особой определенного царя. Так, например, царь говорит об одном из своих подданных: «Он проявлял усердие в наших делах».[14] В декрете Смирны говорится, что Селевк II удостоил почестей этот город за усердие, проявленное в «его делах».[15]

Таким образом, для официального обозначения державы Селевкидов не было другого выражения, кроме как «такой-то царь и его подданные». Апамейский мирный договор 189 г. до н. э. обусловливал, что римляне и их союзники не будут предпринимать военных действий против царя Антиоха и его подданных.[16]

В наших источниках преемников Селевка Никатора обычно называют «цари Сирии».[17] Когда в 135 г. до н. э.[18] Евн из Апамеи, вождь восставших в Сицилии рабов, провозгласил себя царем и принял имя Антиох, он назвал своих подданных «сирийцами».[19] Весьма вероятно, что державу Селевкидов стали называть «Сирия» только после того, как династия лишилась власти над Азией. До этого Селевкиды претендовали на наследство Александра, тем самым и Ахеменидов.[20] В сочинениях древневосточных авторов они выступают в качестве преемников этих властелинов Востока.[21] В еврейских книгах они именуются «цари Азии»,[22] хотя прошло уже столетие после войны, которая навсегда покончила с владычеством Селевкидов над областями по эту сторону Галиса.

С другой стороны, Селевкиды были завоевателями-греками, и официальным языком их державы был греческий. Поэтому их государство людям Востока представлялось «эллинским»: «царство Яван».[23] Серия царских лет, именуемая нами «эрой Селевкидов», была для евреев и сирийцев рядом «эллинских лет».[24]

Наконец, по крови и традиции царский род был македонским,[25] откуда и наименование «Македонская держава» (Macedonlcum Imperium).[26]

Хотя этот перечень наименований державы Селевкидов не полон, он позволяет сделать два важных вывода: один — юридического, другой — исторического характера. С юридической точки зрения мы замечаем, что у державы не было никакого официального названия. Все перечисленные выше обозначения были только более или менее удобными этикетками, установленными в частной практике и исключительно для нее. Официально существует только царство такого-то Селевка, такого-то Антиоха. В греческих документах царь никогда не называется «царь Сирии», но только «царь Антиох», «царь Деметрий» и т. д. Чтобы оценить значение этого факта, заметим сразу же, что в клинописных документах царь именует себя «царь Вавилона».[27]

В этом отношении государство Селевкидов ничем не отличается от государства Лагидов или, точнее, от всех царств, образовавшихся в результате завоеваний Александра. В египетских надписях Птолемеям присваиваются все официальные титулы, принятые для фараонов. Но для греков каждый из них лишь «такой-то царь Птолемей». Когда в римском законе 100 г. до н. э. надо было упомянуть царствовавших тогда Селевкидов и Лагидов, пришлось прибегнуть к описательной форме: «царь, правящий в Александрии и Египте», «царь, правитель острова Кипр», «царь, правящий в Кирене», наконец, «цари, правители Сирии».[28]

С другой стороны, не менее четкая грань отделяет этих эллинистических царей от Антигонидов. Последние именуются «цари македонян».[29] В официальных римских документах это юридическое различие находит точное выражение. Македонские войны являются предприятиями против «царя Филиппа и македонян», «царя Персея и македонян».[30] Но победа в сирийской войне одержана над «царями»,[31] а именно над Антиохом III и его сыном и соправителем Селевком.

Анализ и интерпретация этих данных будут сделаны ниже. Пока же отметим тот огромного значения факт, что держава Селевкидов как единое целое не имеет другого юридического выражения, кроме как особа ее царя.

Этим Селевкиды сходны с Птолемеями. Но юридическое сходство не должно скрывать глубокого различия двух держав с исторической точки зрения. Любой Птолемей был прежде всего и больше всего властителем Египта, подобно тому как Антигонид был царем Македонии. Селевкиды же управляли огромной территорией, простиравшейся от Средиземного моря до Персидского залива.[32] Это комплекс стран, народов, цивилизаций, объединяемых лишь особой их властелина. Даже если войска Лагида доходили до Евфрата, он всегда для истории остается царем Египта. Селевкид же стал «царем Сирии» только потому, что потерял остальную часть наследия своих предков.

Исторически государство Селевкидов является также и универсальной державой. Особа царя здесь не только центр, но и звено, соединяющее разрозненные части его державы.

§ 2. Характерные черты царской власти

Царство Селевков не было национальным. Царский род, как известно, был македонского происхождения. Ему даже приписывают родство с домом Аргеадов.[33] В одной посвятительной надписи с о-ва Делос Менипп, придворный Антиоха III, называет своего властелина «великий царь Антиох, сын Селевка Каллиника, македонянин».[34] Тем не менее македонский элемент не фигурирует как легальная опора государства наряду с монархом, как было в Македонии. В I в. до н. э. в Египте, во время династической борьбы, распространилась идея, что армия наряду с царской властью является второй основой державы.[35] Возможно, эта же идея появилась и в раздираемой братоубийственными войнами Сирии, хотя об этом нет прямых свидетельств. Однако следует подчеркнуть то важное обстоятельство, что за армией отнюдь не признавалось права приводить к власти царей или низвергать их.

Это тем более необходимо отметить, что существует теория,[36] воспринятая с излишней готовностью, которая утверждает, что в эллинистических монархиях источником царской власти в конечном счете было как раз утверждение ее армией, представлявшей македонский народ. Эта теория, как легко заметить, не принимает во внимание различие между национальным царством Македонии и автократиями Востока и Египта.

По правде говоря, я не вижу следов конституционной роли армии и в державе Лагидов. Во всяком случае, есть все основания думать, что при Селевкидах нельзя обнаружить никаких ее следов. Правда, для доказательства роли армии в период, когда трон пустовал, приводят много текстов, но при внимательном их рассмотрении обнаруживается, что они мало что доказывают. Оставим в стороне те тексты, где вмешательство солдат в политические события существует только в воображении современных исследователей, соответствующим образом дополняющих слишком скудные, по их мнению, свидетельства древних авторов.[37] Исключим, наконец, всю информацию, относящуюся к революции II в. до н. э.[38] По поводу этих свидетельств можно, я полагаю, заметить, что восстание ломает легальный порядок и поэтому лишь в весьма слабой степени дает возможность судить о легальной форме правительства. Селевк VI был заживо сожжен во время восстания города Мопсуесты;[39] никто, я думаю, не сделает отсюда вывода, что жители этого города обладали правом поджигать дворцы своих царей, если те требовали уплаты налогов. В Солах в Киликии «народ и войска» однажды восстали против правителя-стратега царицы Лаодики.[40] Все согласятся с тем, что отсюда отнюдь не вытекает, будто киликийцы были вправе по своему усмотрению менять правителей. Тем не менее восстания в Антиохии фигурируют в современных научных трудах как свидетельства о правовой системе в державе Селевкидов.

Заметим, наконец, что инициатором этих переворотов был «народ», жители Антиохии. Так, Ороферн, каппадокийский принц, проводивший свое изгнание в Антиохии, вошел в сговор с горожанами, чтобы прогнать Деметрия I.[41] Можно ли представить себе, как это делают некоторые ученые для доказательства своей тезы, будто население и «стража» совместно пользовались привилегией, принадлежавшей военной сходке, и злоупотребляли ею? Право Антиохии имело социологический характер: это было право столицы. История Парижа объясняет это лучше, чем наивные усилия, предпринимаемые с целью убедить нас, что древние авторы, говоря о взбунтовавшемся народе, подразумевали «армию» или, более того, военную сходку (Heeresversammlung). Этот народ иногда берет на себя даже решение дел чужеземных и отдаленных царств. Так, толпа однажды потребовала от Деметрия I, чтобы он поставил царем Македонии Андриска, выдававшего себя за сына Персея, или «чтобы он, Деметрий, отказался от власти, если не может или не хочет царствовать».[42] Имело ли население Антиохии прерогативу распоряжаться также и короной Антигонидов?

Источники упоминают лишь два или три случая участия в этих мятежах войск на стороне толпы.[43] Как обычно в народных движениях, роль военных была в этих сценах второстепенной, скорее пассивной.

Только один из этих мятежей был военным pronunciamento (государственным переворотом): это — восстание Трифона, лишившее трона Деметрия I, а затем трона и жизни Антиоха VI. Солдаты провозгласили Трифона главой государства.[44] Не исключено, что специфический титул, принятый затем Трифоном, βασιλεύς Τρύφων αυτοκράτωρ (царь Трифон, самодержец), был связан с чисто военным характером восстания. Трифон не скрывает этого: эмблемой на его монетах является солдатский шлем, окруженный лаврами и царской диадемой. Впрочем, было бы слишком нелогичным привлекать свидетельства об этом узурпаторе, правление которого прервало летосчисление династии, для суждения об органически присущих селевкидской монархии чертах.

Если же при рассмотрении правовой основы царской власти Селевкидов исключить власть, дарованную Трифону, то не остается ни одного случая, когда бы армия облекала властью царя. Правда, имеется еще один текст, который нуждается в объяснении. В комментарии св. Иеронима на Книгу Даниила мы читаем: «Когда Селевк III был убит во Фригии, армия в Сирии призвала на трон его брата Антиоха из Вавилона».[45] Могут сказать, что перед нами пример легальной интронизации, проведенной войсками. Но на самом деле смысл этого пассажа совсем иной.

Когда Селевк III во время азиатского похода был убит, солдаты в порыве предложили корону Ахею, родственнику и приближенному покойного царя.[46] Эту проявленную войсками инициативу можно понять, если вспомнить, что в этот момент, летом 223 г. до н. э., Малая Азия к северу от Тавра была потеряна для Селевкидов, а законный наследник, брат Селевка III, Антиох III, был еще очень молод,[47] к тому же покойный при жизни не объявил его своим преемником.

Ахей отказался принять корону и сохранил ее для Антиоха. Он был, безусловно, прав, так как тем временем войска сирийских гарнизонов объявили царем того, кто имел на это право, т. е. Антиоха III. Фраза св. Иеронима, извлеченная из большого сочинения Порфирия, противопоставляет позицию, занятую расквартированными в Сирии войсками, поведению армии, участвовавшей в азиатском походе.

§ 3. Основы царской власти

Царская власть Селевкидов не была ни национальной, ни территориальной. В соответствии с греческими концепциями она имела персональный характер.[48] Basileus («царь») для грека — это тот, выше которого никто не стоит. Зевс — basileus («царь») богов и людей. Властитель персов, наиболее абсолютный из всех известных грекам деспотов, является «царем» — βασιλεύς. Чтобы выразить мысль, что миром правит nomos («закон»), позитивный порядок вещей, греки говорили, повторяя стих Пиндара: νόμος δ πάντων βασιλεος θνατων τε και αθανάτων[49] — «Закон — царь всего: и смертных и бессмертных». Поэтому и о законах говорили, что они «в республике цари».

Но эллинистический правитель сам был воплощением «закона». Политическая доктрина эпохи на разные лады повторяла основополагающую идею, несколько озадачивающую нас сейчас, что basileus («царь») — это νόμος έμψυχος — «одушевленный закон».[50] Тем самым справедливость имманентно присуща всем его поступкам. Когда Селевк I уступил свою жену Стратонику, от которой уже имел ребенка, своему сыну Антиоху I, он оправдывал этот беспрецедентный жест принципом, «известным всему миру», что «царское решение всегда справедливо».[51] Такие претензии явственно противопоставляли в глазах греков эллинистическую автократию, «надменность» «дворов селевкидских сатрапов» власти конституционных царей Спарты, основанной на законе.[52]

Царская доблесть проявляется прежде всего и главным образом с помощью силы. Царь — это человек, который может вести себя как суверен. «Не происхождение и не право предоставляют царскую власть людям, а способность командовать армией и разумно управлять государством. Такими качествами обладали Филипп и преемники Александра».[53] Нет ничего более знаменательного в этом плане, чем рождение эллинистических монархий. Уже древние авторы заметили, что их возникновение связано с вымиранием рода Александра.[54] Однако этот факт лишь открыл путь для новой царской власти, а не создал ее. Последний отпрыск Александра умер в 309 г. до н. э., но прошло три года, прежде чем один из диадохов стал царем. Когда летом 306 г. до н. э. Антигон, одержав победу при Саламине, добился господства на море, войска провозгласили его царем.[55] Этой победой Антигон обнаружил, что «достоин» царской власти. Остальные диадохи, как заметили уже древние авторы, последовали его примеру.[56] Это феномен социального порядка, пример «закона подражания». Но специфически эллинистическим здесь является то, что диадохи откладывают провозглашение себя царями до того дня, пока их «доблесть» не проявится в такой форме. Птолемей стал царем только в 304 г. до н. э., после того как отразил вторжение Антигона и спас Египет. Селевк, прежде чем увенчать себя диадемой,[57] ждал то ли отвоевания сатрапий Дальнего Востока, то ли победы над Антигоном в борьбе за Вавилон. С другой стороны, когда солдаты Деметрия Полиоркета, окруженные у подножия Амана войсками Селевка, покидают своего прежнего властелина, чтобы последовать за новым, они провозглашают Селевка царем (basileus).[58] Для них право царствовать перешло от неудачливого полководца к счастливому.

Власть, созданная победой, может исчезнуть в случае поражения. Во время войны царь принимал личное участие в сражениях. Он был не просто верховным и номинальным главнокомандующим. Он лично командовал армиями во время походов. Антиох III во время осады Сард два года оставался в лагере.[59] В период борьбы с галатами Антиох I имел своей резиденцией Сарды и оттуда управлял своей державой.[60] В боях царь доблестно рисковал своей жизнью. Антиох I был ранен в шею в битве с галатами.[61] Во время похода в Азию Антиох III во главе своей конной охраны устремился против бактрийской конницы, преградившей ему путь; конь царя был убит под ним, сам он получил ранение.[62] Двадцать лет спустя, уже приближаясь к пятидесятилетию, он участвовал в сражении при Фермопилах, где был ранен,[63] а у Магнесии бросился против римлян во главе своей конницы.[64]

Из четырнадцати царей, сменившихся на сирийском троне до разделения династии (после смерти Антиоха VII), только двое — Антиох II и Селевк IV — умерли в своем дворце. Антиох V и Антиох VI еще детьми были убиты по приказу других претендентов. Остальные десять царей встретили свою смерть на поле боя или в походе. Между тем, чтобы отыскать римского императора, погибшего на войне, пришлось бы дойти до Траяна. Эта маленькая статистическая сводка наилучшим образом показывает военный характер царской власти Селевкидов.

Для своих восточных подданных Селевкиды — властелины данной страны, преемники туземных царей. Антиох I на своем аккадском цилиндре носит многовековой титул месопотамских принцев: «Антиох, царь великий, царь могущественный, царь мира, царь стран, царь Вавилона». Когда Антиох IV завоевал Египет, он принял освящение своей власти в Мемфисе по «египетскому обряду».[65]

Для греков Селевкид — это просто «царь (basileus) Антиох», «царь Деметрий», т. е. некий Антиох и некий Деметрий, которые отказались признавать какую бы то ни было человеческую власть над собой и живут по собственному закону. В принципе этот титул является определением суверенитета.[66] Евтидеад, властитель Бактрианы, оправдывается перед Антиохом III, утверждая, что присвоил этот титул ради варварских орд Востока. Он умоляет его «не относиться ревниво к этому царскому имени», и Антиох III разрешает ему называться царем.[67] Когда Молон, затем Ахей,[68] наконец, Тимарх начинают именовать себя царями (basileus), они провозглашают свою независимость от дома Селевка. Клеопатра Теа приказала убить своего сына Селевка V, который принял титул царя «без разрешения матери».[69] Этим же руководствуется победитель в борьбе за власть, когда отказывает побежденному в праве на царский титул. «Царь Аттал» в своих посвятительных надписях говорит о победах над «Антиохом» или «полководцами Селевка».[70] Именно качество непобедимости является проявлением царской «доблести».

Подобная идеология могла бы породить отрицание наследственной монархии. Философы действительно пришли к такому умозаключению,[71] но политика исправила теорию. Она сделала основой монархии два универсальных принципа греческого права: право победы и наследственную передачу единожды приобретенного права.

Царь — «счастливый воин». Но победа для грека не была просто счастливым событием вне связи с правовой системой. Она давала победителю не только фактическое обладание, но и право на владение. Кир в классическом труде Ксенофонта о греческих военных порядках говорит: «У всех людей существует извечный закон: когда захватывают город, то все, что там находится, — люди и имущество — принадлежит победителю».[72] Селевкиды продолжают эту теорию в применении к себе. В 193 г. до н. э. посол Антиоха III объяснял римскому сенату: «Когда дают законы народам, подчиненным силой оружия, победитель — абсолютный властелин тех, кто сдался ему; он по своему усмотрению распоряжается тем, что захочет взять у них или им оставить».[73]

Селевкиды неустанно повторяли, что их владычество основано на праве победителя. «Справедливо, — говорит Селевк I на следующий день после битвы при Ипсе, — чтобы победитель на поле боя распоряжался добычей, взятой у побежденных».[74] «Право на владение, приобретенное войной, — утверждает Антиох IV, — самое справедливое и прочное».[75] Селевк I Никатор, победив Антиоха и Лисимаха, становится тем самым законным преемником этих монархов. «После смерти Лисимаха, — заявляет Антиох III римским послам, — его царство стало частью державы Селевка».[76]

Но по греческому обычаю было необходимо убедиться, что право владения предшественника, в свою очередь, опиралось на законный акт. Права Селевка, как Антигона и Птолемея, вытекают из раздела империи Александра. В 315 г. до н. э. Селевк I отказался отчитаться перед Антигоном за исполнение должности сатрапа Вавилонии. Он утверждал, что эта область была дана ему не Антигоном, а «македонянами за заслуги перед Александром».[77] Не будем сейчас говорить, в какой мере обосновано было право македонской армии распоряжаться в 323 г. до н. э. завоеваниями Александра. Достаточно того, что ни один из соперников Селевкидов не имел более законного, чем они, права на владычество. Таким образом, права Селевка I в конечном счете восходят к победе Александра над Дарием.[78]

Но на чем основывают свое право на владения, приобретенные Александром Великим, преемники Селевка — Антиох, Деметрий? Здесь выступает уже другой правовой принцип — передача владения по наследству.

Наследие Селевка, округленное в результате побед его преемников, потом передавалось в семье Селевка от отца к сыну, от одного царя к другому.[79] Какой-нибудь Антиох IV или Антиох XIII царствовали в Сирии как законные наследники Селевка I, но отнюдь не в результате провозглашения их царями антиохийской толпой. Цицерон сказал по поводу сыновей Антиоха X: «Царская власть к ним возвращалась без борьбы, как переданная отцом и предками».[80] Отсюда значение династической идеи в мире Селевкидов. Царь хвалит города за «их преданность нашему дому».[81] Образцом для его политики является политика «предков».[82] Селевк IV замечает по поводу одного из своих придворных, что «тот со всем возможным усердием служил нашему отцу, нашему брату и нам самим».[83] Антиох IV делает вид, будто воюет с Птолемеем VIII только ради защиты попранных прав Птолемея VII на корону Лагидов.[84]

Подданные, разумеется, высказывали идеи, которые соответствовали намерениям монархов. Чтобы убедить Антиоха III завладеть Селевкией в Пиерии, ему напоминают прежде всего, что этот город — источник и, можно сказать, почти очаг владычества Селевкидов.[85] В совете того же царя его заверяют, что войска мятежного сатрапа сразу же перейдут на сторону царя, лишь только он появится собственной персоной.[86] Сам сатрап, хоть он и принял царский титул, знает, «как опасно и рискованно для мятежников встретиться лицом к лицу с царем средь бела дня». И действительно, в первой же битве солдаты восставшего сатрапа, стоявшие на фланге напротив подразделения, которым командовал сам Антиох, едва увидев своего царя, перешли к нему.[87] В следующем, 220 г. до н. э. Ахей провозгласил себя царем. Но его войска отказались выступать против Антиоха III, «которого сама природа поставила их царем».[88] Пятьдесят лет спустя, вслед за узурпацией Гелиодора, Антиох IV был привезен в столицу в качестве царя, и, по выражению современного этим событиям аттического декрета,[89] «он как представитель царского рода был восстановлен на троне своих отцов». В следующем поколении «сирийцы и их воины» попросили Птолемея VII прислать им кого-нибудь из дома Селевка, чтобы он облек себя царской властью.[90] Любопытно, что даже в Первой книге Маккавеев, этой официальной хронике дома Хасмонеев, подчеркивается незаконный характер власти Трифона, поскольку он, не принадлежа к роду Селевкидов, завладел короной Сирии.[91]

§ 4. Порядок наследования. Опека

Таким образом, царь является законным наследником Селевка Никатора. Заметим прежде всего, что по общему правилу эллинистического династического права вся суверенная власть целиком переходила только к одному правомочному лицу.[92] Она была неделима. Это практическое исключение из порядка частного наследования. Принцип был категорическим. Никогда боровшиеся за власть члены династии не пытались разделить «массу» оспариваемого наследия.[93]

Все наследие принадлежало наиболее близкому агнату. В первую очередь шли потомки покойного, затем родственники по боковой линии. Так, Антиох III стал преемником своего брата Селевка III, не оставившего потомства. Корона досталась ему по праву первородства. Полибий и Аппиан сообщают нам, что преемником Селевка II стал его старший сын Селевк III, а не позднее родившийся Антиох III — бесспорно, по причине этой разницы в возрасте.[94]

Однако этот легальный порядок мог быть изменен волей царей, подобно тому как любой гражданин мог завещать свое имущество кому угодно. И действительно, царь мог назначить себе преемника. Вполне естественно, что, как правило, это был его старший сын. Но решение вопроса о преемниках Антиоха II показывает, что это естественное правило не было обязательным. Когда в 252 г. до н. э. он женился на Беренике, дочери Птолемея II,[95] ему пришлось лишить права на наследование короны детей от первого брака. Однако перед смертью, в 246 г. до н. э., он признал права детей Лаодики, своей первой жены.[96] Это явилось причиной так называемой войны Лаодики между сторонниками двух претендентов. Принятую в государстве Селевкидов систему престолонаследия отлично характеризует то, что ни одна из сторон, по-видимому, не поставила под сомнение право царя менять порядок по своему усмотрению. Для устранения конкурента приводили только довод, будто последняя воля царя была с помощью мошенничества представлена в искаженном виде.[97] В ответ другая сторона заявляла, что сын Береники умер и его заменили другим ребенком.[98]

Если не считать этого эпизода, то в период от смерти Селевка I в 281 г. до н. э. и до смерти Антиоха IV в 164 г. до н. э. царская власть переходила к законному наследнику, т. е. ближайшему родственнику — сыну или брату покойного главы семьи. После смерти Селевка IV царем стал его малолетний сын Антиох под опекой везира Гелиодора. Брат покойного Антиох IV изгнал Гелиодора и завладел троном Селевка. Эти действия Антиоха с точки зрения царского права того времени были законными. Действительно, Антиох IV, дядя малолетнего Антиоха, был естественным опекуном своего племянника и законным заместителем своего брата. Точно так же Антигон Досон и Аттал II до самой смерти царствовали вместо малолетних царей. Весьма вероятно, что «царь Антиох», появляющийся на вавилонских табличках от 174 до 171 г. до н. э. как соправитель Антиоха IV (это его изображение, по-видимому, украшает серию монет, выпущенных в Антиохии), и есть малолетний царь, сын Селевка IV.[99]

Однако после убийства малолетнего царя (как говорили, по приказу Эпифана) Антиох IV перед смертью назначил наследником своего собственного сына — Антиоха V.[100] Между тем у Селевка IV был еще один сын — Деметрий I. Отсюда распря между двумя «домами»[101] царской семьи, отразившая одновременно конфликт двух систем наследования: одной — основанной на праве первородства, другой — на праве владельца располагать по своему усмотрению своим достоянием. Деметрий I защищал перед римским сенатом свое право первородства,[102] «царское достоинство ему принадлежит в гораздо большей мере, чем детям Антиоха IV». Он не выиграл тяжбы в сенате, хотя друг Деметрия Полибий считает его претензии справедливыми. Несколькими годами спустя Деметрию, ставшему царем вместо Антиоха V, пришлось столкнуться с претензиями на отцовское наследство детей Антиоха IV, получивших разрешение сената завладеть «отцовским царством».[103]

Конфликт того же порядка произошел при следующем поколении. Деметрий II, сын Деметрия I, попал в руки парфян. Брат его Антиох VII вызволил царство из рук узурпатора Трифона. После того как Антиох VII был убит в войне с парфянами, а Деметрий II восстановлен на троне, возник вопрос: кто будет законным наследником — сыновья Деметрия II или Антиоха VII? Началась ссора, противопоставившая две ветви Селевкидов вплоть до конца династии. Здесь не место излагать последовательно историю этой борьбы за власть. Отметим лишь, что каждая из сторон отрицала право на нее другой. Об этом свидетельствуют две найденные в Палестине стелы, где имя Деметрия I было стерто явно в царствование Александра I Балы, затем восстановлено на одной из них в правление Деметрия II.[104]

Согласно греческому праву при наличии сыновей дочери не имеют права на наследство, но они имеют преимущества в сравнении с родственниками отца по боковой линии. Руководствуясь этим правилом, сенат утвердил права Александра Балы и Лаодики, детей Антиоха IV. Это имел в виду и Цицерон, когда говорил о праве на сирийскую корону сына и дочери Антиоха X. Однако у Селевкидов царская власть никогда не доставалась в наследство по женской линии.

Незаконнорожденные царские сыновья шли вслед за законными. Александра Балу поддерживали общественное мнение и соседние монархии; в Антиохии его приняли как внебрачного сына Антиоха IV, и он требовал себе Сирию как «отцовское наследие». Точно так и Андриск, предположительно незаконный сын Персея,[105] и Аристоник, незаконный сын Аттала, претендовали на отцовскую царскую власть ввиду отсутствия законного потомства.

Усыновление в доме Селевкидов не засвидетельствовано. Но сторонники Александра Забины ложно утверждали, будто он был усыновлен Антиохом VII.[106]

В случае несовершеннолетия наследника правление осуществлял опекун. Так, «царь Антиох», сын Селевка IV, имел вначале опекуном Гелиодора, затем Антиоха IV; опекуном Антиоха V был вначале Филипп, затем Лисий, Антиоха VI — Трифон.

Опекун мог быть определен актом последнего волеизъявления монарха. Так, Антиох IV перед смертью назначил Филиппа опекуном своего ребенка. По этому случаю он передал ему в собственные руки знаки царского достоинства: диадему, кольцо, облачение.[107] Опеку по закону осуществлял ближайший по родству агнат, если он был способен на это. Так обстояло дело с опекой Антиоха IV над сыном Селевка IV. Назначение Лисия заместителем царя вместо Филиппа народом Антиохии и передача ее жителями опеки Трифону были лишь попытками легализации революционного акта.[108]

От опеки следует отличать назначение доверенного лица, которое ведало интересами малолетнего. Так, Антиох IV, уезжая в верхние провинции, оставил сына на попечение Лисия, стратега-правителя Сирии.[109]

Заметим, что во всех этих случаях речь не идет о регентстве. Царь-ребенок, неспособный управлять, юридически остается властителем государства. Как во Франции со времен последних Валуа, управление осуществлялось от имени и по фиктивному поручению малолетнего царя и распоряжения в эдиктах отдавались от его имени. Указ, положивший конец преследованиям в Иерусалиме, был по форме письмом Антиоха V, которому тогда было около десяти лет, его представителю Лисию. За год до этого, в 164 г. до н. э., Антиох IV провозгласил своего сына царем и, объявляя эту новость городам, добавил: «Мы написали ему по этому поводу прилагаемое ниже письмо».[110]

§ 5. Сорегентство

Чтобы избежать опасной борьбы претендентов при передаче власти, оказавшейся вакантной в результате кончины правителя, Селевкиды охотно приобщали к правлению предполагаемого наследника. Ниже следует список этих заранее намеченных преемников:[111]

— Антиох I при Селевке I, с 292 до 281 г. до н. э.;

— принц Селевк при Антиохе I, с 279 до 268 г. до н. э.;

— Антиох II при Антиохе I, с 264 до 261 г. до н. э.;

— Антиох Гиеракс при Селевке II, около 236 г. до н. э.;

— принц Антиох при Антиохе III, с 209 до 193 г. до н. э.;

— Селевк IV при Антиохе III, со 189 до 187 г. до н. э.;

— «царь Антиох» при Антиохе IV, со 174 до 170 г. до н. э.;

— Антиох V при Антиохе IV, в 164 г. до н. э.

Сюда можно еще добавить сорегентство Клеопатры Теи и ее малолетнего сына Антиоха VIII.[112]

Коллега царя тоже носит царский титул.[113] Иногда он получает область, где царствует по своему усмотрению. Так, Селевк I назвал Антиоха «царем верхних провинций». Отправляясь в Македонию для утверждения там своей власти, он доверил сыну всю Азию. Впоследствии Антиох I поручил управление Востоком своему старшему сыну Селевку.[114] Таким же образом царствовал на Западе Антиох Гиеракс. Для подданных оба монарха — равнозначные цари. И на Востоке и на Западе они оба упоминаются в надписях в официальной формуле.[115] Когда при Селевке I и Антиохе обследовали Индийский океан, цари назвали «новые для них моря "Селевкидой" и "Антиохидой"».[116]

Но этот collega minor (младший коллега) никогда не был на равной ноге с монархом-сувереном. Как правило, ни его имя, ни его изображение не встречаются на монетах. То, что Селевк, сын Антиоха I, стал выпускать монету от своего имени, подтверждает, по мнению нумизматов, факт заговора, в котором его упрекал Антиох I.[117]

Можно, в общем, сказать, что соправитель являлся царем только при отсутствии суверенного монарха.[118] В документах, где они себя называют совместно, — письмах, монетах (Селевка I и Антиоха I)[119] — только отец носит титул царя. Само собой разумеется, что второстепенная царская власть соправителя сохраняет субординацию в отношении монарха. Антиох предал смерти своего сына и коллегу Селевка, заподозрив его в неповиновении.[120] Антиох, сын Антиоха III, отвечая на просьбу послов Магнесии, ссылается на волю своего отца.[121]

Возведение соправителя в ранг царя осуществлялось представлением его народу. Так, инвеститура Антиоха I имела место перед армией, по другой версии — в «народном собрании».[122] Это отнюдь не означает, что толпу призывали, чтобы она утвердила своим голосованием царскую волю. Толпа приветствует Селевка «как самого великого царя после Александра и наилучшего отца». Эта оценка исторической роли Селевка и его моральных качеств явно не была выражением какого-либо юридического акта.

Церемония эта в действительности являлась торжественным провозглашением — ανάδβιςις в эллинистической терминологии. Эллинистической практикой, заимствованной, впрочем, у персов, было то, что о каждом важном назначении официально сообщалось народу и назначенное лицо показывали толпе.[123] Таковы были формальности при вступлении на государственную должность. Точно так же и Ирод представил своих наследников народу Иерусалима.[124] История, циркулировавшая во время «войны Лаодики», независимо от того, правдива ли она или вымышлена, отчетливо разъясняет смысл такого «представления». Рассказывали, что Лаодика, когда умер Антиох II, скрыла его труп, положив на место покойного подставное лицо, которое вверило царицу и ее детей преданности народа.[125] Само собой разумеется, что население Эфеса, где была разыграна эта сцена, не было правомочно распоряжаться короной Селевкидов. Смысл церемонии ясен: провозглашение нового суверена. Она соответствует объявлению о кончине царя населению.[126]

Антиох IV, находившийся в Персии, письмом, адресованным своему сыну Антиоху V, бывшему тогда в Сирии, назначил его своим соправителем. Но одновременно он циркулярным письмом информировал подданных о своем решении. Этот документ не оставляет места для каких бы то ни было споров относительно прав народа и армии избирать царя. В оправдание своего решения царь приводит лишь собственную волю, мотивированную обстоятельствами. Он призывает подданных сохранять преданность ему и его сыну.[127]

§ 6. Царская семья

Царская семья — οίκος по-гречески[128] — состояла из потомков Селевка, их жен и родственников по материнской линии. Одного из главных помощников Антиоха III, некоего Антипатра, Полибий называет «племянником царя».[129] Его родство с династией могло быть только по линии матери, дочери Антиоха II.[130]

После смерти Селевка III царский род в Азии представлял Ахей. Однако он был кузеном царей только благодаря браку.[131] Селевк I относится к сыновьям своей сестры Дидимеи как к принцам.[132]

В соответствии с греческими обычаями Селевкиды были моногамны.[133] Браки между братом и сестрой случались довольно редко. Единственным бесспорным исключением была Лаодика, дочь Антиоха III, которая последовательно вступала в брак со своими двумя (или даже тремя) братьями.[134] Впоследствии египетские принцессы принесли в дом Селевка александрийские нравы. Клеопатра Теа выходила замуж последовательно за двух братьев — Деметрия II и Антиоха VII. Клеопатра Селена была женой Антиоха VIII, затем его единоутробного брата и кузена Антиоха IX и, наконец, сына последнего — Антиоха X.

Начиная с Александра I Балы Селевкиды женятся только на принцессах из дома Лагидов. Здесь зависимость Сирии от Александрии проявляется в плане матримониальном.[135] До этого Селевкиды брали жен почти везде: в Македонии, Египте, у властелинов Азии. Понятие мезальянса отсутствовало. Селевк I сохранил Апаму, свою жену-персиянку,[136] женой Селевка II была Лаодика, дочь Ахея. Еще в 191 г. до н. э. Антиох III мог жениться на молодой греческой девушке Евбее в порядке «пьяного каприза». Современники посмеивались над этими поздними любовными увлечениями царя, но не упрекали его за вступление в неравный брак.[137]

Согласно греческому обычаю, брак отличался от конкубината существованием письменного брачного контракта. Полибий упоминает такой документ в связи с браком Птолемея V и Клеопатры, дочери Антиоха III.[138] Условия контракта варьировались в каждом случае. Так, в брачном договоре Антиоха II и Береники предусматривалось, что дети, которые родятся от этого брака, будут наследниками царского престола.[139] Одно условие обязательно фигурировало в любом брачном контракте: договоренность о приданом. Известно, что Береника (Ференика по-македонски) привезла из Египта столь богатое приданое, что шутники прозвали ее Phernephoros — «приносящая приданое».[140]

Жену торжественно приводили к ее супругу.[141] Но она становилась «царицей», «басилиссой», лишь в результате специального акта, исходившего от царя и отличного от брачных церемоний.[142] Антиох III отпраздновал свой брак с Лаодикой в Селевкии на Евфрате, а «царицей» провозгласил ее в Антиохии.[143] Царица имела почетный титул «сестры» своего супруга.[144] Она носила «царское облачение»,[145] в ее распоряжении был «дом царицы», своя стража,[146] врач,[147] евнухи,[148] служители[149] и, разумеется, придворные дамы. Например, Даная была «компаньонкой» царицы Лаодики, жены Антиоха II.[150] Весьма вероятно, что царица получала в удел от своего супруга доходы или домены. По крайней мере известно, что Антиох IV дал два города в удел одной из своих наложниц,[151] а Антиох II подарил Лаодике поместья.[152] Уделом ведал эконом, отличный от царского эконома.[153]

Имя царицы было включено в молитву за царя.[154] В ее честь воздвигали статуи и т. д.[155] Но все же селевкидская царица не появляется на политической сцене в отличие от супруг Лагидов.[156] На монетах ее лицо воспроизводится редко и только в поздний период. Трудно с определенностью ответить на вопрос, была ли она законной опекуншей своих детей и царицей-регентом в период их малолетства. Правда, и у Селевкидов не было недостатка в женщинах честолюбивых, которые добились высшей власти. Лаодика и Береника играли эту роль во время «войны Лаодики».[157] Позднее Клеопатра Теа правила за своих сыновей и вместо них, но кто мог бы сказать, было ли это осуществлением права или злоупотреблением.[158] Во всяком случае, примечательно, что Антиох II, декретируя после возвращения из Верхней Азии экстраординарные почести своей жене, мотивирует свой декрет лишь ее супружескими добродетелями и благочестием, хотя она в период его четырехлетнего отсутствия, по существу, правила государством вместо Антиоха и его малолетнего сына, формально считавшегося коллегой своего отца.[159]

По греческому обычаю, муж имел абсолютное право отвергнуть свою жену. Так, Антиох II развелся с Лаодикой.

Другие члены царской семьи не носили никакого титула.[160] Даже наследный принц был только «старшим сыном» царя. Также и почести, которых они удостаивались, были в достаточной степени банальными, и города в своих декретах относились к ним не более благосклонно, чем к простым смертным.[161] Тем не менее они представляли царя на церемониях[162] и порой выполняли функции главнокомандующих.[163] Они получали, по-видимому, в удел какую-то часть царских доменов.[164] Антиох III построил Лисимахию в качестве резиденции для своего младшего сына Селевка IV.[165]

Принцессы в сохранившихся источниках упоминаются по большей части как объекты матримониальных соглашений, с помощью браков они «привязывали» к династии чужеземных властелинов.[166] Традиция часто отмечает политический характер этих союзов. Когда Антиох III предложил руку своей дочери Евмену, современники усмотрели в этом попытку привлечь пергамского правителя в антиримскую коалицию.[167] Известно, что сенат с подозрением отнесся к браку Персея и Лаодики, дочери Селевка IV.[168]

В связи с Клеопатрой Сирой еврейский пророк следующим образом охарактеризовал браки, заключавшиеся в политических целях (Daniel, II, 17): «и он даст ему жену, чтобы погубить его».

Впрочем, имеются косвенные свидетельства и о других браках Селевкидов — с подданными. Только брачные союзы подобного рода могли привести к тому, что в родстве с династией оказались: дом Ахея;[169] Митридат, сын принцессы Антиохиды при Антиохе III;[170] Антипатр, «племянник» того же царя;[171] «Береника, дочь Птолемея, сына Лисимаха, нашего родственника», по словам Антиоха III.[172]

Само собой разумеется, что брачные договоры составлялись заранее,[173] невесту торжественно препровождали к ее будущему супругу[174] и что в эти контракты обязательно включались пункты о приданом.

Дважды источники упоминают об уступке территории в качестве части приданого. Но смысл этого условия остается недостаточно ясным.

Митридат Великий у Юстина, следующего понтийскому источнику, заявляет, что Селевк II дал Митридату II Понтийскому в приданое за своей сестрой Лаодикой Великую Фригию.[175] Между тем Антиох Гиеракс во время войны со своим братом Селевком III занял эту область, а в 182 г. до н. э. сенат по Апамейскому миру отдал её Евмену.[176]

Другой пример связан с «приданым Клеопатры».[177] Полибий сообщает, что в 169 г. до н. э. Антиох IV в присутствии греческих послов отверг претензию Египта на Келесирию, будто бы данную Птолемею V в качестве приданого за Клеопатрой, дочерью Антиоха III.[178] По словам Полибия, царь убедил собеседников в своей правоте. Однако Порфирий утверждает, что в приданое Клеопатре были даны «вся Келесирия и Иудея».[179] Такова же версия Аппиана.[180] Тем не менее, поскольку со времени битвы вблизи Пания «все эти территории неизменно принадлежали Сирии»,[181] следует допустить, если даже претензия Египта была обоснованной, что на практике обещанная уступка никогда не была осуществлена. Один только Иосиф Флавий утверждает, что Лагиды фактически вошли во владение спорной территорией.[182] Ошибка еврейского историка может быть объяснена следующим образом: он нашел в своих источниках историю Иосифа, сына Товия, который умер при Селевке IV, пробыв двадцать два года откупщиком налогов;[183] там же он прочел историю другого Иосифа из той же семьи (вероятно, деда вышеупомянутого), который жил при каком-то Птолемее. Введенный в заблуждение совпадением имен, историк соединил оба лица в одном и, чтобы понять, каким образом Иосиф, подданный Селевкидов, мог играть роль при дворе Лагидов, вспомнил, что Сирию в качестве приданого предназначили Птолемею V. В самом деле, согласно Флавию, карьера его героя началась при первосвященнике Онии (I), сыне Симона Праведного, брата Элеазара,[184] первосвященника при Птолемее II. Этот Ония (I) был дедом Онии (III), первосвященника 175 г. до н. э. Таким образом, история, рассказанная Флавием, относится к 240 г. до н. э., к правлению Птолемея III Эвергета, о чем говорит и сам Флавий,[185] а никак не к 190 г. до н. э.

Флавий внес еще больше путаницы, присвоив анонимной царице рассказа имя Клеопатры Сиры.[186] Таким образом, споры о том, как была юридически оформлена уступка Келесирии,[187] беспочвенны.