Государство Селевкидов

§ 1. Церемониал двора

Вокруг монарха группировались придворные. Он был центром этого общества, непременным участником его жизни, обязанным соблюдать принятые там правила приличия: требования этикета распространялись и на царя. За демократические причуды Антиоха IV, который посещал лавки и мастерские, был завсегдатаем общественных бань, изображая себя царем передовых взглядов, поклонником республиканской простоты римлян, его наградили насмешливой кличкой «сорвиголова».[188] Посидоний Апамейский серьезно и с явным порицанием замечает, что Антиох IV осмеливался, отправляясь на охоту, покидать дворец без ведома двора, один, без придворных, в сопровождении двух-трех рабов.[189] Антиох III, чтобы обойти регламентированный дворцовый порядок, притворялся больным.[190]

Мы почти ничего не знаем о принятом при антиохийском дворе церемониале. Обращаясь к царю, его именовали «государь»[191] или, возможно, добавляли еще его собственное имя, например «царь Селевк».[192] Покидая его, применяли приветственную формулу типа «будьте здоровы».[193] Принимая посетителей, царь протягивал им руку или даже обнимал их.[194]

Случайно сохранились некоторые сведения о церемониале траура. Царь облачался в черное,[195] дворец «закрывался»,[196] видимо, прекращались аудиенции и приемы. Траур длился «несколько дней»[197] — вероятно, девять в соответствии с греческим обычаем.

Существовали правила и относительно одеяния царей.[198] Официальной одеждой его, как для всех преемников Александра, была македонская военная форма,[199] подходящая для охоты и войны в Балканских горах,[200] но достаточно стеснительная под палящим сирийским солнцем. Она состояла из сапог,[201] хламиды[202] и широкополой шляпы. На войне шляпу заменяли македонским шлемом.[203]

«Царское одеяние»[204] было из пурпура. Во время войны[205] и в мирное время лоб царя обвивала повязка, то ли стягивавшая волосы, как это видно из изображений на монетах и портретов,[206] то ли окружавшая царскую шляпу.[207] По пурпуру и этой белой диадеме[208] все уже издали опознавали царскую особу. Плутарх упрекает соперничавших между собой принцев селевкидского рода, что они погубили державу в своей борьбе «за пурпур и диадему».[209] Пурпурные одежды носили и придворные, диадема же была исключительным знаком царственности и потому — ее символом.[210] Когда Птолемей Керавн, убив Селевка I, явился перед армией, его голову украшала диадема.[211] Селевк II, потерпев поражение и вынужденный бежать, бросает злополучную повязку.[212]

Наконец, говоря о знаках царской власти, не следует забывать кольца с выгравированным на нем якорем — эмблемой династии.[213] Кольцо служило печатью. Антиох IV перед смертью оставил регенту Филиппу диадему, царское одеяние и кольцо.[214] Публично царь всегда появлялся в этом официальном облачении.[215] Вполне понятно, что поведение Антиоха IV, бродившего по улицам своей столицы одетым в римскую тогу, с венком из роз на голове, вызвало в Антиохии скандал.[216]

Царь жил во дворце. Дворец называли по-гречески αυλή,[217] или τα βασίλειον,[218] или τα βασίλεια.[219] Дворцы были не только в Антиохии,[220] но и в других городах: в Сардах,[221] в Селевкии на Тигре,[222] в Сузах,[223] Мопсуесте,[224] в Габах[225] и даже в Гиркании.[226] Персидские дворцы в Экбатанах при Селевкидах пустовали.[227]

В походе царь имел свою палатку.[228] Официальным наименованием царской резиденции было, по-видимому, всегда «царский двор».[229]

Само собой разумеется, что царь был хорошим наездником и хорошим фехтовальщиком.[230] В источниках сохранились лишь рассеянные упоминания о царской охоте. Селевкиды были страстными охотниками.[231]

День царя начинался рано, с «процедуры вставания». С наступлением дня придворные и «друзья» являлись к царю.[232] Даже во время похода они находились в его палатке уже на рассвете. Великий везир, о επι των πραγμάτων, являлся в то же время.[233]

День был заполнен всякого рода делами. Прежде всего государственная корреспонденция. Известно шутливое высказывание престарелого Селевка I, сохранившееся у Плутарха: «Если бы люди знали, какое бремя возлагают на царей письма, которые они должны диктовать и читать, никто не поднял бы диадему, даже если бы она валялась на земле».[234]

Затем следовали аудиенции. Достаточно вспомнить, что, как правило, царь сам принимал всех послов и лично вел переговоры.[235] При этом не только иностранные государства, но еще чаще многочисленные города его собственной державы посылали к царю делегации по любому поводу. Это дает представление о повседневной работе селевкидского государя.

К этому присоединялись аудиенции частным лицам, которые добивались правосудия.[236] Александру Забине приписывают по крайней мере одну хорошую черту: во время этих сеансов он проявлял милосердие.[237]

Существовала еще обязанность представительства; например, царь председательствовал на больших празднествах в Антиохии и в других местах.[238]

Вечера отводились пирам. Селевкиды любили хорошо поесть. Большинство из них обвиняют в пристрастии к пьянству. Если взглянуть на список алкоголиков у Элиана, то там сразу же обнаруживаются четыре Селевкида.[239] Согласно Филарху,[240] Антиох II во время аудиенции лишь изредка бывал трезвым; Птолемей VII упрекал Антиоха IV за его пиры,[241] хотя, впрочем, его собственная репутация была немногим лучше. Об Антиохе VII, убитом на поле боя в войне с парфянами, победитель будто бы сказал, что «во время своих великих попоек он надеялся проглотить до последней капли царство Аршакидов».[242]

Во время пиров царь сидел за одним столом со своими гостями;[243] распределялись подарки,[244] выступали мимы, певицы, куртизанки, философы.[245] У Антиоха VII даже в обычные дни стол был накрыт для широкого круга людей, вдобавок сотрапезники еще увозили с собой тележки, заполненные съестными припасами и посудой.

Античные историки охотно рассказывают подобные анекдоты, дающие им повод расточать упреки и проповедовать мораль. Тем не менее царская роскошь, по-видимому, действительно поразила воображение современников. Если отбросить явно вымышленные истории,[246] все же остаются некоторые любопытные черты. На афинской сцене звучали насмешки над изобилием[247] и роскошью[248] стола Селевкидов. Один автор рассказывает, как царь обеспечивал себя свежей водой.[249] Полибий не упускает случая сообщить, что царица Береника получала воду из Нила.[250] Даже после падения державы последние сокровища Селевкидов продолжали вызывать восхищение и чувство зависти у римлян.[251] Еще Цицерон упоминает золотые кубки, принадлежавшие детям Антиоха X, «украшенные, как это принято у царей, особенно в Сирии, прекрасными самоцветными камнями».[252]

Само собой разумеется, что жизнь царя представлялась его подданным вершиной счастья. В мемуарах Птолемея VII сохранился почти трогательный анекдот на эту тему: однажды Антиох IV, купаясь в общественной бане, приказал принести ему туда дорогие благовония. Какой-то простолюдин воскликнул: «Как вы счастливы, государь, что источаете такой аромат».[253]

§ 2. Дом царя

Вокруг царя группировались придворные, οι περι την αυλήν, как их называли в эллинистический период.[254] Среди них можно различить две группы: «дом царя» и «друзья» властелина. Интендантство двора, по-видимому, называлось «службой».[255] Оно включало рабов,[256] евнухов[257] и всякого рода челядь,[258] которая повсюду сопровождала царя.[259] Только Антиох IV, известный своей экстравагантностью, любил покидать дворец без ведома челяди и бродить по городу в сопровождении «двух или трех спутников».[260]

Домашняя прислуга, естественно, разделялась по специальностям. Один из персонажей аттической комедии следующим образом определяет свою профессию: «Я был изготовителем соусов (αβυρτάκης) Селевка».[261]

Следует различать собственно домашних слуг, состоявших в основном из рабов, и сановников двора. Из одной делосской надписи мы узнаем, что некий Кратер был последовательно воспитателем наследного принца, главным врачом, камергером царицы.[262] В других текстах упоминаются старшие шталмейстеры, старшие гофмаршалы дворца.[263] Часто встречаются царские врачи, пять из которых нам известны,[264] в том числе один «главный врач». Впрочем, неясно, был ли этот титул нововведением последних царей, или он существовал уже в III в. до н. э.

К «военному дому» царя принадлежали адъютанты и пажи. Адъютанты называются συματοφύλακες, что буквально означает «телохранители».[265] Но их следует отличать от спутников δορύφοροι (букв, «копьеносцы»), в обязанность которых входило эскортировать царя и охранять резиденцию царского двора.[266] Соматофилаки привязаны к особе суверена, остаются с ним день и ночь.[267] Весьма вероятно, что они делились на группы, которые попеременно несли службу.[268] Когда Ахея, захваченного посредством предательства, привели ночью в палатку Антиоха III, царь, отпустивший до этого придворных, был там один, с двумя или тремя соматофилаками.[269] Общее число последних, во всяком случае, превышало «двух-трех человек». Антиох I присвоил звание соматофилака двум сыновьям «прихлебателя»,[270] что шокировало всех. В Египте во II в. до н. э. нередко случалось, что «адъютанты» (αρχισωματοφύλακες) одновременно были стратегами и другими должностными лицами в провинциях державы. Эту аномалию пытаются объяснить, предполагая, что титул «телохранитель» превратился в чисто почетный, подобно титулам современных придворных сановников.[271]

Однако представляется более вероятным, что большое число «адъютантов» создавало возможность поручать некоторым из них другие функции. При Селевкидах соматофилаки были привязаны также к различным царским резиденциям. Так, в Сузах около 170 г. до н. э. мы находим не только «великого гофмаршала дворца», но и соматофилака.[272] Надпись парфянской эпохи подтверждает предположение, что подразделение соматофилаков несло активную службу не только возле царской особы, но также и в местах его обычного пребывания, даже в его отсутствие.

Корпус пажей, «царских детей» (Βασιλικοί παίδες), был при Александре «питомником полководцев и наместников».[273] Весьма вероятно, что Селевкиды следовали этому примеру Александра и формировали вокруг себя на придворной службе кадры своих преданных агентов. Полибий упоминает мимоходом, что один высший офицер был прежде пажом.[274] Число пажей при Антиохе IV достигало шестисот.[275]

Наряду с этими слугами и функционерами следует отметить лиц, которые «во дворце были завсегдатаями».[276] Сюда относятся любовницы,[277] мальчики — любимцы царя,[278] различного рода сотрапезники, мимы, шуты, танцоры и танцовщицы — одним словом, «параситы».[279]

При антиохийском дворе трудились скульпторы, художники.[280] Другую группу составляли литераторы.[281] Это были философы, например эпикуреец Филонид, который явился к Антиоху IV в сопровождении целого кортежа «филологов» и сумел остаться в милости и при Деметрии I и при Александре Бале.[282] Цари имели придворных историографов, например Мнесиптолема,[283] приглашали поэтов, например Арата[284], Эвфориона[285], назначенного Антиохом III главой библиотеки, Симонида, посвятившего героическую поэму подвигам этого же царя.[286] Вспомним, наконец, стихоплетов, воспевавших волосы Стратоники. Эта Венера была, увы, лысой.[287]

Трудно сказать, в какой мере литература, искусства и науки привлекали представителей династии Селевкидов.[288] Активность самих членов царского дома в этой области представлена лишь изобретением противоядия Антиохом VIII.[289] Однако первые два царя (а впоследствии Антиох IV), посылавшие экспедиции в Индийский океан, Каспийское море, на Восток,[290] способствовали этим расширению географических представлений. К концу своей жизни Селевк I мечтал о канале, соединяющем Каспийское море с Черным.[291] Правда, активность Селевкидов в этом направлении преследовала скорее торговые, чем научные, цели. Так, Селевк I пытался насадить в селевкидской Аравии культуру индийских пряностей, одного из наиболее важных предметов международной торговли того периода.[292]

Интеллектуальная жизнь эпохи находила свое выражение преимущественно в философских диспутах. Антиох II стремился привлечь к своему двору Ликона, главу школы перипатетиков.[293] Антиох IV вначале испытывал отвращение к саду Эпикура, но, поддавшись влиянию Филонида, изменил свое отношение.[294] Последний оставался в милости даже при Деметрии I, смертельном враге Эпифана.[295] Александр Бала склонялся к стоицизму.[296] По крайней мере он приглашал философов на свои пиры. Как мы видим, при антиохийском дворе постоянно находились представители той или иной философской школы. Так, рассказывают, что некий индийский принц попросил «царя Антиоха» продать ему сухие фиги, молодое вино и «философа». Царь будто бы ответил ему, что не в греческом обычае продавать философов.[297] Он был тактичен и не добавил, что они сами с готовностью предлагали себя, и притом по дешевой цене.

§ 3. Придворные («друзья» и «родственники»)

Наряду с царским домом и более или менее временными гостями монарха существовали лица, которые, не занимая определенных должностей, были все же составной частью царского двора. По-гречески их называли «друзья царя» (φίλοι του βασιλέως).[298] Такое наименование предполагает известную близость его носителей к особе монарха. Φίλος — не придворный абстрактного суверена, а друг определенного царя — Селевка, Антиоха.[299] Некий Кратер, «воспитатель» принца Антиоха (IX), называется к одной надписи «старым первым другом царя Антиоха».[300] И действительно, каждый царь и каждый принц имели своих собственных «друзей». Автор упомянутой выше надписи в честь Кратера сам является одним из «первых друзей» того же принца Антиоха. Когда Селевк IV в бытность еще наследным принцем бежал с поля битвы у Магнесии, его сопровождали «друзья».[301] Новый царь мог, разумеется, сохранить «друзей своего отца»,[302] мог проявить и враждебность к ним,[303] но если уж они становились его «друзьями», то только в результате нового пожалования. Так, например, Маккавей Ионатан получает этот придворный «диплом» последовательно от Александра Балы, Деметрия I и Антиоха VI. Я употребляю слово «диплом», ибо Ионатан был внесен в официальный список «друзей».[304] «Друг» царя не просто его добрый товарищ. Строго говоря, выражение такой-то «друг царя Антиоха» неточно. Официально скорее это означает «принадлежит к категории друзей царя Антиоха». Упомянутый выше Кратер был одним «из первых друзей царя» (των πρώτων φίλων βαςιλέως ‘Αντιόχου). Ибо «друзья» составляли Корпорацию. В процессии, открывавшей праздник в Дафне в 166 г. до н. э., за отрядом «соратников» (εταιροι) следовало подразделение «друзей» (φίλων σύνταγμα).[305] В корпорации «друзей» существовало несколько градаций. При Селевкидах их было не менее четырех. Вначале шли просто «друзья царя»,[306] затем «почетные друзья».[307] Выше их были «первые друзья».[308] Градация «первые и весьма почитаемые друзья»[309] пока еще не обнаружена в селевкидских текстах.[310] Но ее наличие в придворной иерархии царских дворов Азии[311] позволяет почти с уверенностью заключить, что и этот класс «друзей» был представлен среди селевкидских сановников. Знаком отличия «друзей» служили македонские широкополые шляпы, окрашенные в пурпур,[312] и пурпурные плащи. Латинские авторы охотно называют придворных эллинистического периода purpurati (одетые в пурпурную ткань).[313] На фреске, найденной в Македонии, сохранилось изображение такого лица, «одетого в пурпур».[314] Возможно, каждый разряд «друзей» имел свои особые знаки отличия, но ничего определенного мы об этом не знаем.

В придворной иерархии была еще одна группа, стоявшая выше «друзей». Это были «родственники» царя.[315] Титул «родственника» был персональным, συγγενής,[316] не существовало корпорации «родственников». Это же относится и к званию «воспитателя» (τροφεύς)[317] царя и его «однокашника».[318] Допустимо, может быть, предположение, что эти дна титула соответствовали двум категориям «родственников». Один был «родственником» царя как лицо, «воспитывавшее» его, другой — как человек, «воспитывавшийся вместе с ним». И действительно, спор о том, были ли эти два наименования только почетными титулами или обозначали определенные функции, теперь решен в пользу первого значения,[319] по крайней мере для последних Селевкидов. Из одной надписи мы узнаем, что последний отпрыск ветви Деметрия II, Филипп II, который еще царствовал в Киликии во времена Помпея, присвоил одному из своих придворных титул σύντροφος — «однокашник».[320] В то же время нам известно, что в царских письмах, адресованных «родственникам», последние именовались «братом»[321] или «отцом».[322] Напрашивается мысль, что эти два наименования можно соотнести с наличием среди придворных сановников, с одной стороны, «наставников» царя, с другой — его «однокашников». Хламида «родственника», как и «друзей», была из пурпурной ткани, но у родственников она еще закреплялась золотой застежкой,[323] которая являлась отличительным признаком их сана.[324] В только что упомянутой надписи «однокашник» получает золотую цепь. В Первой книге Маккавеев приведен случай, когда «родственнику» царя дается разрешение пить из золотых кубков.[325] Трудно определить, идет ли здесь речь о чрезвычайных отличиях или обычных знаках отличия для «родственников».[326] Отметим, что в одном эпизоде, включенном в греческую книгу Псевдо-Эздры,[327] титул «родственника» связывается со следующими прерогативами: право носить пурпурное одеяние, пить из золотых кубков, носить золотую цепь, золотые браслеты, иметь золотое ложе, пурпурную тиару. Действие в еврейской сказке происходит при персидском дворе, и перечисленные отличия являются персидскими (тиара и золотое ложе). Но следует учесть, что по крайней мере первые три отличия предоставлялись Селевкидами своим «родственникам».

Напомним, что отличительные знаки «родственников» и «друзей» предлагались им самим царем, а в других случаях он сам дарил своим сановникам пурпурное одеяние — эту придворную форму.[328] Это обычай в такой же мере персидский, как и македонский. При лишении звания публично срывали это одеяние.[329]

Известен только один пример продвижения в этой иерархии. Это cursus honorum одного из Маккавеев — Ионатана. Осенью 152 г. до н. э. Александр Бала продвинул его в ранг «друга» и назначил первосвященником Иерусалима.[330] В последнем качестве он получил от царя кроме пурпурного одеяния золотой венок[331] и наименование «брата» царя. Спустя два года Ионатан возвысился до ранга «первых друзей».[332] Еще через три года он получил «золотую пряжку» — знак отличия, дававшийся «родственникам» царя.[333] Таким образом, он достиг высшей ступени среди сановников двора.

Но затем первосвященник изменил Александру Бале и принял сторону Деметрия II. Естественно, что дарованные ему почести должны были получить подтверждение нового властелина. Деметрий II вновь назначает Ионатана первосвященником, но из придворных званий жалует его лишь титулом «первого друга».[334] Впоследствии Ионатан снова меняет позицию, и его в третий раз принимают в разряд «друзей» нового претендента — Антиоха VI.[335] Полученные им в связи с этим прерогативы показывают, что он опять продвинулся в ранг «родственника». Царь разрешает Ионатану пить из золотых кубков, одеваться в пурпур и носить золотую застежку.

Вопрос о происхождении придворной иерархии эллинистического периода часто ставился, но до сих пор не получил удовлетворительного ответа. Если ограничиться только двором Селевкидов, то сопоставление сохранившихся текстов позволяет сделать следующие два вывода: прежде всего очевидно, что институт «друзей царя» существовал с основания Сирийского царства, вернее, с момента, когда Селевк I стал главой армии и сатрапом Вавилонии. В этом Селевк следовал примеру Александра и македонских магнатов. Однако в достаточной степени сложная система придворных классов скорее всего появилась гораздо позднее и создавалась постепенно.

Первые прямые и бесспорные указания на применение придворных титулов появляются не ранее времени правления Селевка IV. Самое древнее, имеющееся в. нашем распоряжении свидетельство — это письмо Селевка IV, написанное в 186 г. до н. э. городу Селевкии в Пиерии в интересах одного из его сановников. К имени своего фаворита царь добавляет: «один из наших почтенных друзей».[336]

Примерно восьмьюдесятью годами ранее[337] Антиох посылает сатрапу Мелеагру рекомендательное письмо для одного из своих сановников. Там сказано, что царь сделал этому придворному подарок, «ибо он наш друг и посвятил себя преданному служению нам». Однако ни это послание, ни современный ему декрет города Илиона в честь царского врача не содержат признаков существования придворных классов.[338] Сохранились три более или менее определенных указания, позволяющие заключить, что организация придворной иерархии уже детально была разработана к концу III в. до н. э.

Деметрий из Скепсиса, который писал в первой половине II в. до н. э., рассказывает (согласно цитате у Афинея) следующий эпизод.[339] На пиру у Антиоха III танцевали «друзья царя» и даже он сам. Когда пришел черед танцевать историку (Гегесианакту), он предпочел вместо этого прочесть свои сочинения. Его декламация понравилась царю, «он был почтен подарком и званием друга». Если я не ошибаюсь, этот рассказ определенно показывает, что существовало различие между простыми завсегдатаями двора и «друзьями» и что при Антиохе III последние уже представляли собой сословие. Ведь Деметрий говорит: τίνα των φίλων γενέσθαι — «стал одним из друзей». Карьера Гегесианакта, облеченного в 196 г. до н. э. дипломатической миссией первостепенной важности,[340] должна была начаться по крайней мере в конце III в. до н. э.

Имеется еще два свидетельства о существовании категории «родственников» царя. В письме от 204 г. до н. э. Антиох III упоминает некоего Птолемея, «который состоит с нами в родстве».[341] Употребленное в этой фразе описательное выражение, необычное для греческого языка,[342] позволяет предполагать, что простое слово «родственник» приобрело с этого времени при царском дворе значение придворного титула.[343] И действительно, в другом послании того же царя, адресованном за два или три года до этого стратегу Зевксиду, адресат именуется «отцом».[344] Таким образом, класс «родственников» и соответствующий список их существовали уже около 207 г. до н. э.

У нас отсутствуют данные, необходимые для того, чтобы точно датировать время появления почетной иерархии в промежутке примерно шестидесяти лет, отделяющих письмо Антиоха I Мелеагру от письма Антиоха III Зевксиду.

§ 4. Роль придворных

Греческий термин φίλοι («друзья») мы переводим словом «придворные». И действительно, специфическая особенность «друга» властелина — свободный доступ к последнему. Градации «друзей» варьировались некоторым образом в зависимости от степени близости с царем. Полибий, в передаче Тита Ливия, рассказывает о некоем Александре, который в 193 г. до н. э. «достиг такой степени дружбы с Антиохом III, что участвовал в тайных советах».[345] Когда в надписях воздаются почести «друзьям» царя, то всегда на первом плане указывается на близость получающего почести лица с сувереном. Так, в декрете в честь Аристолоха, одного из «почтенных друзей» Селевка IV, говорится: «Послы, отправленные к царю, по возвращении сообщили о всех проявленных им в присутствии царя заботах, чтобы обеспечить успех их миссии».[346] Другого придворного дельфийцы восхваляют за то, что он говорил и действовал перед царем Антиохом «в пользу их города и их святилища».[347] Влияние «друга» чисто личное и не связано ни с какими его функциями в государстве или при дворе. Евдем из Селевкии на Каликадне[348] удостаивается почестей от Кизика, Аргоса, Родоса, Беотийского союза, Византия, Халкедона, Лампсака; он помог родосским послам получить дары для их города от Антиоха IV, содействовал послам и гражданам Византия, обращавшимся к этому царю, проявил добрую волю по отношению к городу Кизику и т. д. Однако он не был ни министром, ни полководцем Эпифана,[349] а просто «другом царя Антиоха», который «находится при царе Антиохе». Он может оказывать содействие греческим городам в качестве человека, близкого к своему монарху.

И действительно, «друзья» — это «завсегдатаи властелина». Они, согласно обычаю, как говорит Полибий, появляются у него уже на рассвете[350] и не покидают в течение дня.[351] Они сопровождают его на войну и на охоту.[352] Когда врач предписал Антиоху III утреннюю прогулку, «друзья» присутствовали при его выходе.[353] Посидоний из Апамеи, знаменитый историк и стоик, порицает поведение Антиоха VIII, который часто выходил ночью, отправляясь на охоту на льва, леопарда и вепря с «двумя или тремя слугами», но «без ведома своих друзей».[354] «Друзья» сопровождают царя во время бегства,[355] разделяют с ним опасности. Во время мятежа в Мопсуесте был подожжен дворец, в результате чего погибли Селевк VI и его «друзья».[356]

Столь тесная связь между царем и его «друзьями» наиболее ярко проявилась, когда Александр Бала после победы стал преследовать «друзей» своего предшественника.[357] «Друзья» действительно глубоко вовлечены в дела своего властелина. Во время войны они составляли его штаб.[358] Общеизвестна знаменитая сцена, разыгравшаяся между Антиохом IV и Гаем Попилием Леной перед Александрией летом 168 г. до н. э.[359] Римский представитель от имени сената потребовал, чтобы царь оставил Египет. Когда последний ответил, что «посоветуется с друзьями», Попилий палкой начертил вокруг него круг и потребовал дать окончательный ответ немедленно, не сходя с места. Это было не просто унижение, а явное нарушение органически присущего царской власти, хотя и неписаного закона, по которому монарх обо всех серьезных обстоятельствах сообщал своим «друзьям» и не принимал никакого важного решения, не спросив их мнения.[360] В одном рескрипте Антиоха IV встречается следующая формула: «После того как мы обсудили вопрос с друзьями, мы приняли решение».[361]

Таким образом, «друзья» — это больше чем простые придворные. Их связь с монархом более тесная. Царь выбирает их по своему усмотрению. Когда Антиоху III понравилось чтение стихов Гегесианакта из Александрии в Троаде, он включил его в число своих «друзей».[362] Среди особо чтимых «друзей» Антиоха II были автор мимов и актер-пантомим.[363] Однако ранг «друга» вовсе не предполагал личной привязанности. «Друзья» легко переходили от одного царского двора к другому. «Друзья» Деметрия Полиоркета после поражения их властелина поспешили предложить свои услуги Селевку I в надежде сохранить свое влияние при новом царе.[364] Некий Александр из Акарнании оставил «дружбу» Филиппа V ради «более роскошного двора» Антиоха III.[365] «Друзья» — это скорее компаньоны царя, разделявшие его судьбу, его товарищи по оружию, участники в разделе добычи. В декрете г. Илиона[366] говорится, что Антиох I отвоевал отцовское наследие «прежде всего благодаря своим личным качествам, затем благодаря преданности своих друзей и войск». Самос восхваляет заслуги своего посла, выигравшего дело города перед Антиохом II, несмотря на противодействие влиятельнейших «друзей» этого царя; они были лично заинтересованы, так как выбрали для себя лакомые куски в оккупированных Селевкидами владениях граждан.[367] В языке того времени царь, его «друзья» и войска взаимосвязаны.[368] И действительно, «друзья» царя, φίλοι, являются прямыми наследниками εταιροι и φίλοι Селевка I,[369] которые сами продолжают линию гетайров Александра и Филиппа[370] и напоминают, к примеру, гетайров Гермии,[371] тирана Атарнея, умершего в 343 г. до н. э. Социологический феномен везде один и тот же. Главарь благодаря собственным достоинствам привязывает к себе группу преданных спутников и с их помощью властвует над территориями, завоеванными «острием меча» или, как говорили греки, «копьем».[372] Таким образом, чисто личный характер царской власти в эллинистический период очень четко проявляется также и в институте «друзей». Это люди, сопричастные к власти царя. Весьма показательны в этом плане два факта, мимоходом упоминаемые Полибием.[373] Антиох IV израсходовал на празднества 166 г. до н. э. в Дафне не только вывезенную из Египта добычу, но и деньги, собранные его «друзьями». Предполагается, что последние в случае необходимости должны были помочь своему главе в его непредвиденных расходах. Точно так же Гермия, «везир» Антиоха III, предложил заплатить солдатам просроченное жалованье, если царь пообещает ему не брать с собой в поход иного «друга». Эти компаньоны царя управляют страной наряду с ним.[374] Рассказывали, что Антиох VII однажды услышал, как человек из народа, не узнавший царя, сказал правду на его счет; глас народа упрекал царя за то, что он пренебрегает делами управления и чаще всего поручает их «порочным друзьям».[375] Этот анекдот повторяется в популярных биографиях нескольких монархов. Но ассоциация царя и его «друзей» в этой истории характерна именно для эллинизма. Специфически эллинистическим является достопамятный факт, что единственный подданный, осмелившийся завладеть диадемой Селевкидов, Диодот Трифон, не был ни наместником, ни полководцем, он был только «в большом почете среди друзей царя».[376]