Говардс-Энд

8

Развившаяся так быстро и приведшая к таким странным последствиям дружба между Маргарет и миссис Уилкокс завязалась, судя по всему, весной в Шпейере. Быть может, дама постарше, глядя на вульгарный красный собор и слушая, как ее муж беседует с Хелен, почувствовала в этой менее обворожительной из двух сестер родственную душу, способную к тому же мыслить здраво. Миссис Уилкокс умела распознавать такие вещи. Возможно, именно она захотела пригласить сестер Шлегель в Говардс-Энд, и особенно ей хотелось повидаться с Маргарет. Но это всего лишь предположения: миссис Уилкокс оставила после себя слишком мало однозначных свидетельств. Несомненно одно: неделю спустя ее визитная карточка оказалась в доме на Уикем-плейс, в тот самый день, когда Хелен с кузиной отправлялись в Штеттин.

– Хелен! – воскликнула фрейлейн Мозебах с благоговейным ужасом (ей уже доверили секрет). – Его мать тебя простила! – Но тут, вспомнив, что в Англии новоприбывшим не полагается наносить визиты первыми, сменила благоговение на осуждение и заявила, что миссис Уилкокс «keine Dame»[15].

– Как я устала от этого семейства! – со злостью сказала Маргарет. – Хелен, прекрати хихикать и делать пируэты, лучше сложи чемоданы. Почему эта женщина не хочет оставить нас в покое?

– Не знаю, что делать с Мег, – парировала Хелен, опустившись на ступеньки лестницы. – У нее на уме только Уилкокс и Бокс[16]. Мег, Мег, я не люблю этого молодого джентльмена, не люблю, не люблю. Мег, Мег, это же яснее ясного!

– Нет никаких сомнений, что ее любовь умерла, – убежденно подтвердила фрейлейн Мозебах.

– Конечно, умерла, Фрида, но это не помешает мне испытывать неловкость, если придется нанести им ответный визит.

Хелен притворилась, что плачет, а фрейлейн Мозебах, сочтя ее гримасу смешной, сделала то же самое.

– Ой-ой-ой! Ай-яй-яй! Мег пойдет отдавать визит, а я не могу-у-у! Потому что еду-у-у в Германию-у-у-у!

– Если едешь в Германию, иди и собирайся, если нет – отправляйся с визитом к Уилкоксам вместо меня. – Но, Мег, Мег, я не люблю молодого джентльмена! Я не люблю молодого… О Боже, кто это идет по лестнице? Клянусь, это мой братец! Проклятье!

Одного мужчины – даже если этим мужчиной оказался Тибби – было достаточно, чтобы заставить Хелен прекратить дурачиться. Барьер, разделяющий два пола, хотя и уменьшается в цивилизованном мире, все еще достаточно высок, и особенно это касается женщин. Хелен могла все рассказать о Поле своей сестре, и многое – своей кузине; брату же она не сказала ничего. Это не было ханжеством, ибо теперь она отзывалась об «идеале Уилкоксов» со смехом и даже с усиливающейся неприязнью. Не было это и осмотрительностью, ибо Тибби редко передавал кому-то новости, которые не касались его собственной персоны. Скорее она испытывала ощущение, что раскрывает свой секрет враждебному лагерю мужчин и что, каким бы банальным ее секрет ни был по эту сторону баррикад, он станет важным по ту. Поэтому Хелен замолчала, вернее, сменила тему и начала болтать глупости, пока измученные родственники не выгнали ее наконец наверх. Фрейлейн Мозебах пошла следом, но задержалась у балюстрады, чтобы еще раз уверенно заявить:

– Все в порядке – она не любит молодого человека. Он ее не стоит.

– Да, я знаю. Большое спасибо.

– Я подумала, что будет правильно, если я тебе скажу.

– Я тебе очень благодарна.

– О чем это вы? – спросил Тибби.

Ему никто не ответил, и он прошел в столовую есть засахаренные сливы.

В тот вечер Маргарет предприняла решительные действия. В доме было очень тихо, и туман – дело было в ноябре – прижимался к окнам как изгнанное на улицу привидение. Хелен, Фрида и весь их багаж отбыли в Германию. Тибби, который плохо себя чувствовал, растянулся на диване у камина. Рядом с ним сидела Маргарет и размышляла. Ее мысли метались под воздействием различных побуждений, и наконец она устроила им общий смотр. Человек практический, который сразу знает, что ему нужно, и обычно не знает ничего более, обвинил бы Маргарет в нерешительности. Но так работало ее сознание. Однако стоило Маргарет перейти к действиям, тут уж никто не мог ее упрекнуть. Она наносила удары с такой силой, словно заранее совсем не обдумывала свое поведение. Письмо, которое она написала миссис Уилкокс, излучало «решимости природный цвет»[17]. А вот «налет мысли бледной» скорее напоминал не матовое стекольное покрытие, а след от дыхания на запотевшем окне, след, который делает краски еще более яркими, стоит его стереть.

Маргарет отослала письмо по почте, а на следующее утро получила написанную от руки записку:

У Маргарет запылали щеки. Она не смогла закончить завтрак. Она сгорала со стыда. Ведь говорила же ей Хелен, что юноша собирается покинуть Англию, но ее внимание было тогда поглощено другими вещами и она забыла. Все ее абсурдные треволнения оказались бессмысленными, но теперь вместо них возникло осознание того, что по отношению к миссис Уилкокс она проявила бестактность. Маргарет ощущала ее как горький привкус во рту. Бестактность отравляла жизнь. Бывают минуты, когда она необходима, но горе тому, кто прибегает к ней без нужды. Маргарет быстро надела шляпу и накинула шаль и, как простолюдинка, бросилась в туман, который все еще не рассеялся. Губы ее были плотно сжаты, письмо осталось в руке. В таком виде она пересекла улицу, вошла в мраморный вестибюль здания напротив, проскочила мимо консьержей и бегом поднялась по лестнице на третий этаж. Там она передала свою визитную карточку, и, как ни странно, ее сразу же проводили прямо в спальню к миссис Уилкокс.

– О, миссис Уилкокс, я совершила чудовищную ошибку! Не могу даже выразить словами, как мне жаль и как мне стыдно.

Миссис Уилкокс сдержанно поклонилась. Она была обижена и не пыталась это скрыть. Сидя в постели и опершись на подушки, она писала письма на специальном столике для инвалидов, установленном у нее на коленях. На другом столике рядом стоял поднос с завтраком. Свет от пламени камина, свет из окна и свет от лампы со свечой образовывали дрожащее сияние вокруг ее рук и вместе создавали странную атмосферу рассеивания материи.

– Я знала, что он собирается в Индию в ноябре, но потом забыла.

– Семнадцатого он уплыл в Нигерию, в Африку.

– Я знала. Знаю. Я вела себя так бестолково. Мне очень стыдно.

Миссис Уилкокс не ответила.

– Мне очень, очень жаль, но я надеюсь, вы все-таки простите меня.

– Это не имеет значения, мисс Шлегель. Хорошо, что вы пришли так быстро.

– Имеет, конечно, имеет! – воскликнула Маргарет. – Я повела себя невежливо, а моей сестры даже нет дома, так что у меня нет никакого оправдания.

– В самом деле?

– Она только что уехала в Германию.

– Значит, и она уехала, – тихо проговорила миссис Уилкокс. – Да, конечно, теперь нет повода для волнений – абсолютно никакого повода.

– Так, стало быть, и вы беспокоились! – вскричала Маргарет, волнуясь все больше и больше. Она села, не дожидаясь приглашения. – Как удивительно! Вижу, что вы беспокоились. Вы чувствовали то же, что и я: Хелен не должна с ним снова встретиться.

– Да, я думала, что так будет лучше.

– А почему?

– Это весьма трудный вопрос, – улыбнувшись, сказала миссис Уилкокс, и выражение недовольства начало исчезать с ее лица. – Пожалуй, вы в своем письме хорошо сформулировали на него ответ. Это непроизвольное побуждение, которое может быть ложным.

– Но дело не в том, что ваш сын все еще?..

– О нет. Он часто… Мой Пол, видите ли, еще очень молод.

– Тогда что же это было?

– Непроизвольное побуждение, которое может быть ложным, – повторила она.

– Иными словами, они принадлежат к тому типу людей, которые могут влюбиться, но не смогли бы жить вместе. Это в высшей степени вероятно. Боюсь, что в девяти случаях из десяти Природа тянет в одну сторону, а человеческая природа – в другую.

– Вот уж действительно сказано «иными словами», – проговорила миссис Уилкокс. – У меня не получилось бы так удачно это описать. Просто я встревожилась, когда узнала, что мой мальчик увлекся вашей сестрой.

– Ах да, я все время хотела спросить вас. Как вы все-таки узнали? Хелен была поражена, когда после приезда тетушки вы вмешались в разговор и все уладили. Пол сам вам признался?

– Это обсуждение ни к чему не приведет, – немного помедлив, ответила миссис Уилкокс.

– Миссис Уилкокс, вы очень рассердились на нас в июне? Я написала вам письмо, а вы не ответили.

– Я была определенно против того, чтобы переезжать в апартаменты миссис Матесон. Мне было известно, что они напротив вашего дома.

– Но теперь все хорошо?

– Думаю, да.

– Только думаете, но не уверены? Мне бы хотелось покончить с этой неразберихой!

– О да, уверена, – сказала миссис Уилкокс, неловко поежившись. – Когда я что-то говорю, всем вечно кажется, что я сомневаюсь. Такая уж у меня манера.

– Ну и прекрасно. Я тоже уверена.

В спальню вошла горничная убрать поднос с завтраком. Беседа прервалась, а когда возобновилась, то уже протекала спокойнее.

– Ну, мне пора прощаться – вы будете вставать.

– Нет, пожалуйста, побудьте еще. Я сегодня проведу день в постели. Время от времени я так делаю.

– А мне казалось, что вы любите рано вставать.

– В Говардс-Энде – да, но в Лондоне нет ничего, ради чего стоило бы это делать.

– Нет ничего? – воскликнула потрясенная Маргарет. – А как же осенние выставки? А концерты Изаи?[18]

Не говоря о людях.

– Дело в том, что я немного устала. Сначала свадьба, потом отъезд Пола, а вчера, вместо того чтобы отдохнуть, я ходила с визитами.

– Свадьба?

– Да. Чарльз, мой старший сын, женился.

– Вот как!

– Мы переехали в квартиру миссис Матесон главным образом по этой причине, и еще чтобы Пол мог купить себе африканское снаряжение. Апартаменты принадлежат кузине мужа, и она любезно предложила нам здесь пожить. Так что до свадьбы мы смогли познакомиться с родными Долли, чего раньше не сделали.

Маргарет спросила, кто у Долли родные.

– Фасселлы. Отец служил в индийской армии, теперь в отставке. Брат тоже военный. Мать умерла.

Наверное, это были те «загорелые люди без подбородков», которых Хелен однажды увидела через окно. Маргарет мельком подумала о состоянии Уилкоксов. Она приобрела эту привычку, имея в виду будущее Хелен, и подобные мысли возникали в ее голове сами собой. Она стала расспрашивать о мисс Долли Фасселл, и выслушала ответы, произнесенные ровным, бесцветным тоном. Голос миссис Уилкокс, хотя приятный и привлекательный, имел совсем небольшой диапазон. Судя по отсутствию в нем экспрессии, картины, концерты и люди в равной мере не представляли для миссис Уилкокс особенной ценности. Лишь раз она заговорила чуть быстрее – когда речь зашла о Говардс-Энде.

– Чарльз и Альберт Фасселл давно знакомы. Они члены одного клуба, оба любят играть в гольф. Долли тоже играет, но, по-моему, не так хорошо, как они. Впервые Чарльз и Долли встретились, когда играли двое на двое. Нам всем она нравится, и мы очень довольны. Свадьба состоялась одиннадцатого, за несколько дней до отъезда Пола. Чарльз очень хотел, чтобы брат был шафером, поэтому настаивал на одиннадцатом. Фасселлы предпочли бы сыграть свадьбу после Рождества, но любезно пошли навстречу желанию жениха. Вон там, в двойной рамке фотография Долли.

– Вы уверены, миссис Уилкокс, что я вас не отвлекаю?

– Да, вполне уверена.

– Тогда я останусь. Мне очень у вас нравится.

Маргарет стала рассматривать фотографию Долли, подписанную: «Дорогой Мимс». Речь идет о ней, пояснила миссис Уилкокс, ибо «Долли и Чарльз решили, что Долли будет меня так называть».

Долли казалась глупой, у нее было треугольное лицо, одно из тех, что так часто нравятся крепким, здоровым мужчинам. Она была очень хорошенькая. После Долли Маргарет посмотрела на портрет Чарльза, черты которого, в общем, говорили о совершенно другом характере. Она принялась размышлять о тех силах, что свели этих двоих вместе, пока их не разлучит Господь. У нее даже нашлось время мысленно пожелать им счастья.

– В свой медовый месяц они отправились в Неаполь.

– Как им повезло!

– Я с трудом могу себе представить Чарльза в Италии.

– Ему не нравится путешествовать?

– Нравится, но он такой мастер выводить иностранцев на чистую воду. Больше всего он любит путешествовать по Англии на автомобиле. И, по-моему, именно так они провели бы медовый месяц, если бы не отвратительная погода. Отец подарил ему на свадьбу автомобиль, который сейчас стоит в Говардс-Энде.

– Значит, там есть гараж?

– Да. В прошлом месяце муж соорудил небольшой гараж к западу от дома, рядом с шершавым вязом, там, где был загон для пони.

Последние слова миссис Уилкокс произнесла с особенным выражением.

– А куда девался пони?

– Пони? Он уже давно умер.

– Шершавый вяз. Помню. Хелен писала, что это восхитительное дерево.

– Это самый роскошный вяз в Хартфордшире. Сестра не рассказывала вам про зубы?

– Нет.

– О, это может вас заинтересовать. В ствол, примерно в четырех футах от земли, воткнуты кабаньи зубы. Давным-давно их туда воткнули местные жители. Считалось, что, если пожевать кусок древесной коры, зубную боль как рукой снимет. Но теперь зубы почти заросли, да и к вязу никто не приходит.

– Я бы пришла. Я люблю народные приметы и неистребимые суеверия.

– Вы полагаете, дерево действительно излечивало от боли, если люди в это верили?

– Конечно. Оно излечило бы от чего угодно – в те далекие времена.

– Мне действительно вспоминаются такие случаи – видите ли, я жила в Говардс-Энде задолго до того, как там появился мистер Уилкокс. Я там родилась.

Разговор снова сменил направление. В тот момент казалось, что это ни к чему не обязывающая светская болтовня. Маргарет стало интересно, только когда хозяйка объяснила, что Говардс-Энд ее собственность. Она заскучала, когда миссис Уилкокс стала очень подробно описывать семейство Фасселлов, волнение Чарльза по поводу Неаполя и передвижения мистера Уилкокса и Иви, путешествующих на автомобиле по Йоркширу. Скуку Маргарет не терпела. Она слушала все менее внимательно, вертела в руках фотографию, уронила ее, разбила стекло, порезала палец, получила свою долю сочувствия и, наконец, сказала, что ей пора идти – нужно заниматься хозяйством и побеседовать с инструктором Тибби по верховой езде.

И тут опять прозвучала любопытная нотка.

– До свидания, мисс Шлегель, до свидания. Спасибо, что пришли. Вы подняли мне настроение.

– Я так рада!

– Я… Интересно, вы когда-нибудь думаете о себе?

– Да я больше ни о чем и не думаю, – сказала Маргарет, покраснев, но не выпуская руки больной.

– Мне вдруг пришел в голову этот вопрос. И тогда в Гейдельберге тоже.

– Я абсолютно в этом уверена.

– Мне почти показалось…

– Да? – сказала Маргарет, потому что пауза затянулась – пауза, которая в некотором смысле была сродни мерцанию огня, дрожащему свету от настольной лампы, падавшему им на руки, белой мути за окном; пауза шевелящихся вечных теней.

– Мне почти показалось, что вы забыли, что сами-то еще девушка.

Маргарет почувствовала крайнее удивление и легкую досаду.

– Мне двадцать девять, – заметила она. – Не такой уж это страшно юный возраст.

Миссис Уилкокс улыбнулась.

– Почему вы так говорите? Хотите сказать, что я проявила бестактность и грубость? – Маргарет покачала головой. – Я только напомню, что мне пятьдесят один год и что для меня вы обе… Прочитайте об этом в какой-нибудь книге, я не знаю, как ясно объяснить.

– О, я поняла вас. Неопытность. По-вашему, я ничуть не лучше, чем Хелен, но позволяю себе давать ей советы.

– Да, вы меня поняли. «Неопытность» – как раз верное слово.

– Неопытность, – повторила Маргарет серьезным и в то же время жизнерадостным тоном. – Конечно, мне еще всему надо учиться – абсолютно всему, – как и Хелен. Жизнь трудна и полна неожиданностей. В любом случае я это осознаю. Быть смиренной и доброй, идти вперед, любить, а не жалеть других людей, помнить о нищих – но невозможно следовать всем этим правилам одновременно, ведь они так противоречивы. И здесь мы приходим к идее соразмерности, то есть жизни по законам соразмерности. Однако не следует начинать с соразмерности. Так поступают только педанты. Пусть соразмерность придет как спасительное средство, когда не помогают другие, лучшие, и возникает тупик… Боже правый! Я начала проповедовать!

– Вы и в самом деле прекрасно описали трудности жизни, – сказала миссис Уилкокс, убирая руку глубоко в тень. – Мне самой хотелось бы уметь так говорить.