Грач

20

По пути к автобусной остановке мне стало полегче — так бывает почти всегда, когда попросишь прощения. Но это не отменяло того факта, что моя жизнь катится коту под хвост.

Я почти вышел из переулка, в котором стоял дом Станно, когда сзади послышались шаги. Учитывая, как у меня всё складывалось в последнее время, ничего хорошего они не обещали. Это мог быть грабитель или мать Станно, уже замахнувшаяся скалкой, чтобы проломить мне голову. А то и сам Станно, которому вздумалось надо мной позлорадствовать. А может, они все трое — грабитель и Станно с матерью — собрались, чтобы развлечься вместе. Бежать мне не хотелось. Бегство легло бы на меня новым позором. Поэтому я просто втянул голову в плечи и прибавил шагу.

— Подожди, постой, идиот.

Я узнал голос. Он не принадлежал ни Станно, ни его матери.

Обернувшись, я увидел Сару. Она была в большой, с чужого плеча, куртке, надетой прямо на пижаму. На ногах у неё были домашние тапочки в виде кроликов с длинными, болтающимися ушами. Непричёсанная голова выглядела… как бы это сказать… всклокоченной. Она явно догнала меня, чтобы высказать мне, какой я подонок и как сильно она меня ненавидит.

— Это не из-за тебя, — сказала Сара.

Я не понял, о чём она, и вид у меня от этого, наверно, был туповатый. Она закатила глаза, как будто разговаривала с недоумком. Хотя почему «как будто»?

— Чего?

— Ну, с Питером.

— Я… я не понимаю, что ты хочешь сказать.

Она снова закатила глаза и вдобавок ещё поцокала языком.

— Это не из-за тебя у него начался припадок. Он бы сам по себе случился. Невозможно толкнуть человека так, чтобы вызвать эпилептический припадок. Особенно такому тюфяку, как ты.

Тут наконец мне стало понятно, почему Станно сегодня утром так странно выглядел. И почему я так легко сбил его с ног.

— Но твоя мама… — начал было я.

— Она переволновалась, — сказала Сара. — Питер — её любимчик. А с тех пор как у него началась эпилепсия, она вообще… оберегает его ото всего на свете.

Я по-прежнему не знал, что сказать. Какая-то часть меня хотела прокричать, что так нечестно, чтобы один этот случай разрушил всю мою жизнь. Другая считала, что важнее хранить хладнокровие. А ещё одна была готова взорваться, как хорошенько взболтанная бутылка фанты, оттого что я разговаривал с Сарой, оттого что она бежала за мной по улице в этих своих смешных тапках.

— Послушай, — сказала она уже помягче и почти без сарказма. — Мне сейчас неудобно разговаривать. Давай завтра встретимся. Я хочу тебе кое-что рассказать.

— Меня выгнали из школы, — сказал я.

— Ох. — Она побледнела. — Я не знала. Ты имеешь в виду, отстранили от занятий?

— Нет, исключили навсегда. И теперь я пойду в Милтон-парк, туда, где одни придурки.

Она на пару секунд задумалась. Я в это время размышлял о том, как же она красива в этой своей куртке поверх пижамы и в тапочках-кроликах.

— Ну, я могу выйти к тебе из школы во время обеда. Давай в пол первого в «Старбаксе»?

— Э-э… давай. У меня не то чтобы слишком много дел.

И она ушла, ярко промелькнув несколько раз в пятнах оранжевого света под фонарями.

Я так и не понял, что это такое было и что могло означать. Но моё положение вдруг показалось мне не таким уж и безнадёжным. И на ум пришла поговорка про то, что ночь темнее всего перед самым рассветом. Но потом я вспомнил, что бывает и ложный рассвет — его называют зодиакальным светом, — когда кажется, что солнце вот-вот взойдёт, но оно не восходит, а ночь становится только ещё темнее.

Когда я пришёл домой, все уже спали. Но на кухонном столе меня ждал сэндвич с сыром и ветчиной. Тарелка, на которой он лежал, была аккуратно накрыта прозрачной плёнкой, чтобы сэндвич не пересох, как задница ящера. Плёнка завелась у нас в доме недавно. После того как у отца встали на место мозги. Рядом с тарелкой лежала записка почерком Дженни:

В основном благодаря Дженни отцовские мозги и встали на место. До неё мы жили кое-как, а теперь у нас всё как надо. Или, точнее, было как надо — до тех пор пока я всё не испортил.

Заморачиваться и греть сэндвич я не стал, но в горле у меня стоял комок, и глотать было трудно.