Грация и Абсолют

16

В «жигулях» Виктор, привалясь к спинке сиденья, отвечал на вопросы сквозь стиснутые зубы:

– Рёбра целы… ну, конечно, пинали… туда – нет.

Римма сострадающе нервничала:

– Завтра отвезу тебя к врачу! У меня очень хороший знакомый врач!

Можов, морщась, рычал:

– Легавые! Ненавижу…

– Зачем, зачем ты влез?! – вырывалось у дамы. – Кто тебя просил?!

Дома она помогла ему раздеться и, увидев кровоподтёки, прижала пальцы к вискам:

– Ужас!.. – суетилась вокруг него, принесла обезболивающую таблетку, а уложив в постель, не легла рядом: – Тебе нужен полный покой! Не дай Бог что-то внутри повреждено…

Присев на край постели, поправила под его головой подушку:

– Разве можно было соваться? Чего ты добился… кому это надо?

– Но они тебя внаглую грабили! Как я мог спокойно смотреть?!

О-о… – она с гримасой отчаяния мотнула головой. – Хочешь мир перевернуть?.. А сам ты – за честный рубль?!

Он хотел бросить ей в лицо, что не намерен обирать какого-то конкретного человека, но смолчал.

– Ты – трудный, – говорила она, приняв успокоительное. – У меня муж тоже был трудный…

Виктор знал от неё, что она разведена, но в подробности брачной жизни Римма не вдавалась. Известно ему было, и что у неё есть дочь-студентка, которая живёт у бабушки, – «чтобы не стеснять маму в личной жизни», – заключил Можов. Он не питал интереса к родным своей дамы, к её прошлому, но сейчас она, видимо, не могла не сказать о бывшем муже:

– Он нарывался на конфликты с начальством! И все проблемы волок домой. Ему раз дали пятнадцать суток. Я знаю точно: он не нахулиганил, но начальник так устроил, что его посадили на пятнадцать суток за хулиганство. И мой нисколько потом не успокоился, нет! В конце концов мне обрыдло: «Всё! Ты конфликтный, с тобой нельзя жить! Сыта по горло!»

Виктор попытался улечься так, чтобы избитое тело поменьше болело. «Намекаешь? – мысленно вопросил он даму. – Я раньше уйду».

Происшествие поселило в Можове глухую обиду на Римму Сергеевну. Он понимал: в той ситуации, которую он навязал ей, она сделала для него всё возможное. И, тем не менее, его корёжило при воспоминании, как она старалась найти общий язык с легавыми: «Сама послушность! Сучонка угодливая!»

Она оказывалась виновной в том, что ей не было дано действительностью, в какой они жили, вести себя иначе, чем она вела себя. У него не лежала душа взвешивать обстоятельства, ибо тогда пришлось бы учесть то, что говорило в её пользу, и оправдать её. А его чувства восставали против этого.

Тем более что с каждым днём он убеждался: теперь уж она ни за что не пристроит его где-либо снимать сытный наварец, она уверена – он её подведёт.