Граненое время

26

Зачерпнет экскаватор полный, с верхом, ковш, — и в каждом ковше целое богатство: то полуметровый пласт великолепного чернозема, который жаль выбрасывать в отвал, то комья зеленоватого серпентинита с тонкими прожилками асбеста, то россыпь мучнистой охры такой неправдоподобной желтизны, что невольно прищуриваешь глаза.

Мелкое зверье переполошилось, начало переселяться на юг, на еще нетронутые массивы казахской целины, бросая обжитые норы. Особенно заторопились домовитые сурки, чтобы до холодов устроиться в чужих местах; а суслики нагловато держались до последнего, и уже не один из них угодил в кубовый ковш экскаватора, а оттуда — в самосвал.

В утреннем небе часами кружили беркуты, обучая резвых подорликов. В полдень они опускались на окрестные холмы и дремали, раскрылившись. А люди, бросив работу, прятались в выгоревших добела палатках. Но как только солнце трогалось с места, снова все приходило в движение на земле и в небе: люди заводили и включали моторы, птицы взмывали ввысь. Когда беркут, высмотрев оттуда суслика-переселенца, камнем падал на гребень отвала, какой-нибудь шофер невольно притормаживал машину, любуясь, стремительным пике.

Синев приезжал сюда ежедневно. Здесь ему не мешали ни телефонные звонки из совнархоза, ни предостерегающие советы Алексея Братчикова. Взявшись за новое дело с большой неохотой, он постепенно увлекся и все реже вспоминал о том, что собирался дать бой Зареченцеву, как только тот пожалует на площадку: «Черт с ним, в конце концов!» — решил он, довольный тем, что на стройку потянулись добровольцы.

Тут Братчиков прав: есть что-то и таинственное в притягательной силе новых строек. И у каждой из них свое магнитное поле: у одной оно простирается на тысячи километров, у другой — на сотни. В сфере притяжения «Асбестстроя» оказалось несколько областей, расположенных в центральной части Волжского бассейна (дальше на запад действовали более мощные магнитные поля сибирских электроцентралей).

Синев принял за месяц более пятисот человек. Холостяков селил в палаточном городке, — благо, палаток сколько угодно; а семейных направлял в поселок золотого прииска, — тоже благо, что поселочек наполовину пустовал. В давнюю т о р г с и н о в с к у ю пору, когда желтый металл собирали по крупице, чтобы наладить производство черного металла, здесь был основан полукустарный рудник. Верно, его золото обходилось государству «дороже всякого золота», как сказал Синеву один старожил; но прииск свою роль сыграл, и тихо, скромно, как полагается вдоволь поработавшему старателю, доживал теперь остаточные годы. Молодежь подалась на восток, кто в Сибирь, кто на Колыму, а старички, сполна отдав свое в актив внешнеторгового баланса, никуда больше не хотели двигаться. Они и приняли на постой семейных рабочих новостройки, — все будет с кем коротать зимние вечера, хотя народ и странный: помешались на этом горном льне, сразу видно, что понятия не имеют о золотых жилах, не говоря уже о самородках.

Вернувшись сегодня из гостеприимного поселка, Синев намеревался после обеда съездить на станцию, где разгружались кирпич и цемент. Но не успел он пообедать, как к дощатой конторке подкатили сразу две машины: черный лимузин Зареченцева и «газик» управляющего трестом. С ними приехали трое незнакомых инженеров, заведующий строительным отделом и инструктор обкома партии.

— Ого,сколько земли перелопатили! — сказал Зареченцев, осматриваясь вокруг.

Синев только глянул на него сбоку: на обветренном лице Вениамина Николаевича поигрывала улыбка победителя.

— Признаюсь, я не поверил Братчикову, когда он назвал мне объем земляных работ, выполненных за полтора месяца.

— За месяц, — поправил его Синев.

— Пусть за месяц, если вам так нравится.

Он широко шагал впереди всех, длинный и сутулый. Иногда приостанавливался, брал горсть охры или зернистого песка, разминал в кулаке и бросал под ноги размашистым движением руки. Только чернозем не интересовал этого сеятеля.

Он был доволен собой: положено начало еще одной большой стройке, четвертой за четыре года его работы в совнархозе. Как год, так новый комбинат — медный, химический, никелевый, асбестовый. А где комбинаты, там и города, электростанции, железные дороги. Москва уже снова заметила его, Зареченцева, хотя в наше время трудно обратить на себя внимание Москвы и еще труднее заслужить ее уважение вторично. Здесь без риска не обойдешься. Рисковал же он год назад, поторопившись с никелькомбинатом; рисковал и весной, начиная сооружение асбестового. Лиха беда — начало. Пройдет несколько месяцев, и ни у кого не поднимется рука вычеркнуть из титульного списка эти стройки. А осенью или зимой могут позвать в Москву: строители, как видно, опять получат полную самостоятельность. Что ж, не стыдно будет возвращаться, имея за плечами такие комбинаты. Хорошо, что не поехал в пятьдесят седьмом в какую-нибудь из подмосковных областей. Занимался бы там реконструкцией да капитальным ремонтом. Немного заработаешь на ремонте. Но сколько р е м о н т н и к о в оказалось в министерстве, когда речь зашла об Урале, Сибири, Дальнем Востоке! Ну и пусть их дремлют в электричках, — ближе к Москве не тот, кто мотается в пригородных поездах...

А если тебя не пригласят ни в один из госкомитетов? Что тогда? Если тебе придется дорабатывать последний десяток лет вместе с братчиковыми и синевыми?.. Вениамин Николаевич не хотел сейчас думать об этом.

Он шел и шел, будто позабыв, что за ним шли люди. Он привык, чтобы от него не отставали. И когда оглянулся, то почувствовал себя обиженным, все лениво шагали рядом с обкомовцами, даже Синев, который обязан сопровождать зампредсовнархоза, не потрудился ускорить шаг. И Братчиков тоже хорош: идет себе, помахивая прутиком. Вениамин Николаевич сделал вид, что заинтересовался кусочком асбеста, поднятым с бровки котлована.

Пока все подошли, он уже успокоился, что ему теперь давалось с трудом, и нарочито громко спросил заведующего отделом обкома:

— Что скажете, Прохор Кузьмич?

Грузный разомлевший человек в полотняных брюках и в одной рубашке, сам выходец из прорабов, ответил сдержанно:

— По-моему, неплохо для начала.

— Весьма неплохо! Кстати, теперь вы видите, что стройка существует, живет, действует. Остается дать имя новорожденной.

— И зарегистрировать в госплановском загсе, — продолжил Синев.

— Вы все такой же колючий, Василий Александрович.

— Боюсь, как бы родители не подкинули кому-нибудь незаконнорожденное дитя.

— Не ваша забота.

— Верно, забота ваша, а работа наша. Вам бы только застолбить очередную площадку, а там хоть трава не расти. Кому не ясно, что мы потеряли, по крайней мере, полгода. Во всяком случае, в этом году мы не сможем приступить к основным цехам никелевого комбината. Взятый темп утрачен. Эти самосвалы и экскаваторы предназначались для «Никельстроя». Деньги, брошенные сюда, имели другое целевое назначение. Да и полтысячи рабочих пригодились бы нам на главной площадке. Чего вы достигли? Подойдут сроки, а у вас ни никеля, ни асбеста. Привыкли охотиться за двумя зайцами.

— Не беспокойтесь, убьем обоих в положенные сроки. Кстати, если нужно будет, создадим необходимое напряжение.

— Что верно, то верно. Привыкли вы создавать напряжение. Но времена не те, Вениамин Николаевич.

— Я не сержусь на вас, Синев, вы же не специалист, вам простительно.

— Речь идет не о технике. Надеюсь, в политике у нас с вами дипломы одинаковые. А что касается вашего «простительно», то я уверен, что товарищ Зареченцев не простил мне ни одного слова в прошлом.

— Что это вы все хулите прошлое, товарищ Синев?

— Прошлое я ценю. В прошлом мы — ни много ни мало — построили социализм.

— То-то.

Обкомовцы, не вступая в разговор, с любопытством приглядывались к Синеву.

— Кстати, могу сообщить вам: принято решение об образовании самостоятельного треста «Асбестстрой». Знакомьтесь, вот управляющий трестом, главинж, начальник производственного отдела, — Зареченцев с видом победителя показал на инженеров, которые, следуя примеру обкомовцев, придерживались строгого нейтралитета.

Синев подошел к ним, снова подал им руку, на этот раз как своим преемникам.

— Рад, что нашего полку прибыло. Надеюсь, станем добрыми соседями.

— Давно бы так, — заметил Вениамин Николаевич.

— Но это решение не оправдывает вас, — живо повернувшись к нему, сказал Синев. — Насколько я понимаю, новый трест создан за счет «Никельстроя». Вы поставили Госплан перед совершившимся фактом, и он еще раз пошел вам навстречу. Однако терпению Москвы есть предел.

— Вы весьма много на себя берете.

— Дотащу, не беспокойтесь. Пока вы служите, нельзя уходить в отставку.

— Вот как? — усмехнулся Зареченцев и, не желая больше разговаривать с этим солдафоном, сердито зашагал к автомобилям.

Обкомовцы, поотстав от него, шли вдвоем.

— Синев спуска не дает, — заметил инструктор.

— Он прав, — сказал заведующий отделом.

— Вряд ли они сработаются с Зареченцевым.

— Небольшая беда. Плохо, что мы сами все еще пытаемся сработаться с зареченцевыми. Тратим время попусту.

Вениамин Николаевич открыл дверцу своей машины, пригласил завотделом обкома на почетное место, рядом с водителем, но тот вежливо поблагодарил и сел сзади вместе с инструктором. Двух инженеров взял с собой Братчиков, а третий, что оказался управляющим новым трестом, попросился к Синеву.

— Довезете по-соседски безлошадного строителя?

— С удовольствием. Только шофер я не первоклассный, с любительскими правами.

— Это и хорошо. Любители — люди осторожные, уступают дорогу каждому сурку!

Машины тронулись: впереди быстроходный лимузин Зареченцева, вслед за ним, стараясь не отставать, юркнул в густое облако пыли «газик» Братчикова.

— Не будем гнаться за начальством. Согласны? — обратился Синев к своему пассажиру.

— Вполне.

Лисий хвост, тянувшийся за головной машиной, был таким длинным и пушистым, что приходилось то и дело притормаживать. Боковой ветер едва успевал относить пыльную завесу в сторону железной дороги. Когда они отстали на почтительное расстояние, Синев предложил спутнику папиросу.

— Извините, как ваше имя и отчество?

— Игорь Петрович.

— Игорь Петрович, вы давно знаете Зареченцева. Говорят, что он был крупным работником.

— Да, Зареченцев долгое время занимал пост начальника главка, потом замминистра, готовился стать даже министром, но...

— Помешала реорганизация? Я так и предполагал.

Несколько минут они ехали молча, словно бы оценивая друг друга по этим первым фразам. Наконец, бросив окурок за борт, Игорь Петрович заговорил совсем по-дружески:

— Смерть одного человека перепутала все карты Вениамина Николаевича Зареченцева: он уже стоял на пороге министерского кабинета, и вдруг... Пятнадцать лет, с тридцать восьмого по пятьдесят третий год, успешно продвигался по службе. Надо было, усердно овладевал английским языком, чтобы стать советником в переговорах с американцами по ленд-лизу; потом заделался ученым, защитив кандидатскую диссертацию (но дальше в науку не пошел, боясь оторваться от министерства). Вениамин Николаевич стремился быть мастером на все руки. Но и безупречное знание английского языка, и степень кандидата технических наук, и слава комментатора экономических проблем понадобились ему только для того, чтобы всегда находиться на виду. Ни дипломатия, ни наука, ни публицистика сами по себе не прельщали Вениамина Николаевича. Вениамин Николаевич метил в министры.

— Однако вы хорошо изучили его, — не удержался Синев.

— Не сразу, конечно. У него поразительная способность тонко чувствовать малейшие колебания почвы под ногами. Так он, в отличие от других, первым из всего министерства вызвался поехать на работу в совнархоз. Он всегда и всюду выглядел энтузиастом-добровольцем. Но тут ему не повезло: вместо высокого поста предсовнархоза он был назначен на скромную (по его масштабам) должность начальника строительного управления. Отступать было поздно, и Вениамин Николаевич, переселившись из Москвы на Урал, начал все сначала. Я, признаться, раньше не подозревал, что он умеет начинать все сначала. Если у него и дальше так пойдут дела, то он еще наверстает упущенное время.

— Не надо, Игорь Петрович, преувеличивать силы таких людей.

— Я не преувеличиваю. Но вы, может быть, и не догадываетесь, что уважаемый заместитель председателя совнархоза ходит уже в героях. Геологи готовы поделить с ним даже славу своих открытий. Не ровен час, Вениамин Николаевич снова попадет в лауреаты. Что, вы не согласны со мной, Василий Александрович?

— Вы лучше знаете его. Однако наше время демаскирует таких. А по открытой цели бить легче, это уж я знаю по собственному опыту.

— Мне сегодня понравился ваш разговор с Зареченцевым. Я представлял вас сердитым, неуживчивым, ворчливым отставником, которому все не так да не этак. В любом учреждении, в том числе и в нашем, есть свое к о р и д о р н о е общественное мнение: вот и я очутился под его воздействием. Коридоры часто бывают влиятельнее кабинетов! — посмеиваясь, добавил он.

— Верно, коридорные еще не перевелись, — сказал Синев, опять притормаживая «газик» перед встречной машиной, которая, отчаянно сигналя, требовала уступить дорогу.

Мимо них, не сбавляя скорости, промчался вездеход с приподнятым ветровым стеклом. Пронзительно блеснули золотые блики на плечах Витковского.

— Кто это? — заинтересовался Игорь Петрович.

— Директор совхоза.

— А, слыхал. Рассказывают, что боевой товарищ.

— Боевой, — коротко отвечал Синев, думая о том, куда же это он собрался в полной парадной форме.

На горизонте расплывчато вырисовывались белокаменные многоэтажные дома, над ними прочерчивались летящие в небе стрелы кранов, и, надвое перерезанный тонкой струей марева, висел в воздухе цилиндр водонапорной башни. А южнее проступали контуры замка, обнесенного колеблющимся валом, — но это уже был мираж.

— Так, значит, вы артиллерист? — спросил Игорь Петрович.

— Да, всю жизнь копаюсь в. земле. И здесь тоже попал на нулевой цикл.

— Судя по размаху земляных работ, почерк у вас действительно артиллерийский.

— Не перехвалите, разучусь расписываться.

Когда они подъезжали к «Никельстрою», справа от большака, на берегу протоки, показался могильный холмик. Игорь Петрович пожелал остановиться.

«А Зареченцев, наверно, и внимания не обратил», — подумал Синев.

Его спутник снял шляпу, стал читать высеченную на камне надпись. Рядом была другая могила, сплошь укрытая живыми цветами, которые еще не успели завянуть.

— Вот уже и кладбище, — задумчиво произнес Игорь Петрович.

Пришлось коротко рассказать ему, одну за другой, две печальные истории. В прошлом году приехала на стройку девятнадцатилетняя выпускница геодезического техникума. Умная, работящая, милая, — словом, из тех, которые в девушках долго не засиживаются. И приглянулась она комсомольскому секретарю, тоже геодезисту по образованию. Это была первая свадьба на стройке. Но не повезло технику Нине Рыжовой: заблудилась в пургу в степи; искали ее всю ночь, во всех концах, а утром нашли мертвую рядом с автобазой. Это была первая смерть на стройке. И совсем недавно погиб славный парень из бригады коммунистического труда: сорвался с трапа, упал на штабель железобетонных плит.

— Стройка и кладбище — что может быть более несовместимым? — сказал Игорь Петрович.

...Не дожидаясь Синева, Братчиков открыл внеочередную планерку. Когда Синев вошел в кабинет управляющего, Зареченцев недовольно покосился на него.

— Почему опаздываете?

— Я не знал, что будет совещание. Мы с Игорем Петровичем заезжали по пути на кладбище.

— Что за поминки в рабочее время?

— Почему же не почтить память жертв несчастных случаев?

— Жертвы, жертвы! Без жертв строить нельзя!... — повысил голос Зареченцев. — Продолжайте, — круто повернулся он к Братчикову, прерванному на полуслове.

Синев вспомнил первые встречи с ним: каким мягким, добрым интеллигентом выглядел он тогда, — не то что прикрикнуть, грубого слова не скажет никому. И вот совсем другой человек: глаза гневно сужены, тонкие губы плотно сжаты.

Разговор шел о проекте обжиго-восстановительного цеха, который будет работать на концентратах кубинской никелевой руды. Зареченцев все время старался держать нить разговора в пределах технических вопросов, желая дать почувствовать ему, Синеву, что он здесь абсолютно лишний.

Вечером, проводив всех с рейсовым самолетом, Братчиков и Синев остались наконец вдвоем. Они шли с аэродрома напрямую, по целине.

— Все дуешься? — спросил Братчиков, приноравливаясь к мерному шагу Синева.

— Мое дело диспетчерское: дуйся не дуйся, а команду выполняй.

— Кто старое помянет, тому глаз вон! Не дуйся, давай мириться. Спасибо, что выручил, без твоей помощи я не скоро бы избавился от этого принудительного ассортимента в виде «Асбестстроя».

— Зря рассыпаешь благодарности. Я все равно скажу тебе всю правду. Говорить сейчас или потом?

— Давай сейчас.

— Верно, я горячился, когда упрекал тебя во всех грехах смертных. Если бы ты принадлежал к тем людям, которые подсчитывают выслугу лет по пальцам, то наши с тобой дороги давно бы разошлись...

— Брось расписывать!

— Но чего ты побаиваешься этого Зареченцева? Верно, от него еще расходятся круги былой славы: теоретик металлоконструкций довольно ловко перестроился на бетонный лад, чтобы удержаться на своей вышке. Допускаю, что он неплохой инженер, но как руководитель давно вышел в тираж, и пусть его ходит в спецах, от услуг которых мы и раньше не отказывались. Тебе ли, видавшему виды прорабу, пасовать перед этим спецом? Тебя выдвинул на пост начальника ударной стройки не Зареченцев, выдвинуло само время, которому ты обязан служить верой и правдой. Кто-кто, а Вениамин Николаевич Зареченцев до сих пор держал бы таких прорабов в черном теле.

— А ты, братец, не ошибаешься?

— В чем именно?

— Ну в том, что Вениамин Николаевич из тех, вышедших в тираж?

— Да черт с ним, в конце концов! Горбатого исправит могила. Не о нем речь. Речь о тебе. Ты же поднимался по рабочему трапу, а не по служебной лестнице, и не повышение в должности интересовало тебя, а возвышение своего народа. Так будь же до конца прорабом, Алексей! И пусть зареченцевы посторонятся — их время кончилось. Вот теперь давай руку на мировую.

Они остановились лицом к лицу, выжидающе посмотрели друг на друга и, улыбнувшись, одновременно протянули друг другу руки.