Граница. Выпуск 3

1

Море было спокойным. Солнечные блики, отраженные от поверхности гавани, переливались светлыми прожилками на бетоне причальных стенок, словно собирались разрисовать их под мрамор. В этой небольшой гавани стояли корабли пограничников и разместилась экспериментальная станция военно-морского флота.

Командир бригады пограничных кораблей капитан I ранга Грачев остановился возле поднятого на клетки корабля, наблюдая, как двое в комбинезонах о чем-то спорят и что-то рисуют карандашами на листах синек.

— Добрый день, Иван Саввич, — послышалось сзади.

Командир бригады обернулся и поздоровался с главным конструктором корабля и офицером из Главного управления, усмехнулся и, кивнув на корабль, сказал:

— Вспоминаю старую флотскую байку. Командир эскадренного миноносца однажды получил бланк заказа на материальное снабжение, стандартный для всего министерства, в котором среди прочего была графа — потребное количество подков. Прочитал эту бумагу, прикинул по четыре подковы на каждую лошадиную силу мощности главных двигателей и вписал шариковой авторучкой двести шестнадцать тысяч подков. Так вот я и подумал, если подковать все ваши лошадиные силы, что вот напихали в этот корпус, — потонет корабль?

Главный конструктор рассмеялся:

— Потонет, прямо у стенки и швартовы оборвет. А ваш перехватчик?

— Уже прикинул в уме: если на палубу принять подковы — опрокинется, а вниз — уйдет в воду по клюзы.

Грачев посмотрел на часы. Несколько минут были свободными, можно и поболтать, и снова кивнул на корабль:

— Приделали бы ему крылья. С такой мощностью машин наверняка полетит и бить на волне не будет.

— Закажут — приделаем хоть петушиный хвост, хоть ракетный двигатель.

Когда до выхода перехватчика в море осталась одна минута, Грачев попрощался и направился к причалу.

У причальной стенки стоял небольшой темно-серый корабль. Он грузно сидел в воде и походил на утюг своей компактностью и приземистостью. В отличие от других кораблей на нем не было типичного открытого ходового мостика — все управление было размещено в боевой рубке, а узенький мостик вокруг нее служил только для выхода сигнальщиков. Над рубкой возвышалась короткая прочная тренога, держащая на себе большой темно-серый кожух радиолокационной антенны. Он казался массивным, тяжелым — вот-вот опрокинет корабль. Перехватчик походил на большую модель тем, что на его носу и корме темнели башни с двумя короткими орудиями в каждой, напоминающие орудийные башни крейсеров. Но они были такими маленькими, что в них не уместился бы даже подросток. Да этого и не требовалось. В башнях были кассеты с орудийными патронами. На кормовой надстройке поблескивала прозрачная полусфера, где по боевому расписанию должен находиться комендор, управляющий огнем обеих башен. Там были только рукоятки наводки, коллиматор[1] и спусковые кнопки. А внизу, в темной, забитой до отказа механизмами и приборами утробе корабля, размещались электронные блоки системы управления орудийным огнем.

Над кожухом радиолокационной антенны торчала невысокая мачта с традиционной реей и гафелем. У топа мачты трепетал на ветру коротенький зеленый язычок — все, что осталось от вымпела, обозначающего, что корабль находится в боевом строю.

На этом корабле-перехватчике вымпелу служить трудно. И вот после нескольких выходов в море от него остался только небольшой клочок возле самого вымпелфала. Остальное растрепал ходовой ветер. Не выдержала прочная ткань из шерсти специального кручения. Частая же смена вымпела никакими нормами снабжения не предусмотрена. А корабль без вымпела — что матрос без ленточек на бескозырке.

На причальной стенке командира бригады встретил командир перехватчика капитан-лейтенант Субботин и доложил, что корабль к бою и походу изготовлен.

Грачев поднялся по крутому металлическому трапу на мостик и вошел в боевую рубку. Все на этом корабле было миниатюрным, всюду было тесно. Чувствовалось, что конструкторы, как в авиации, выжимали каждый кубический дециметр объема и миллиметры размеров.

Металлический бас динамиков прогремел:

— По местам стоять, со швартовых сниматься!

В боевой рубке по левому борту в самолетном кресле перед пультами управления сидел инженер-механик Рогов. Капитан-лейтенант Субботин отрывисто отдавал распоряжения. Помощник командира — он же штурман — старший лейтенант Изотов склонился над штурманским столиком, готовясь к прокладке курса.

— Отдать носовой!

— Есть отдать носовой! Носовой отдан!

— Отдать кормовой!

— Есть отдать кормовой! Кормовой отдан!

— Оба малый вперед!

— Есть оба малый вперед!

Рогов защелкал переключателями на пульте управления, передвинул рукоятки подачи топлива, замигали сигнальные лампочки, колыхнулись стрелки приборов, корпус корабля вздрогнул, завибрировал. За иллюминаторами рубки медленно поплыли очертания берега и причалов.

— Опять он здесь, — раздраженно проворчал Субботин, поворачивая штурвал.

У ног капитан-лейтенанта шевельнулось нечто мохнатое, блеснули глаза, и щенок, словно поняв командира корабля, подполз к ногам инженер-механика, снова свернулся в клубок, упрятав шагреневый нос в шерсть.

Месяц назад щенок прибежал на территорию базы и был подобран матросами. У него была большая лохматая черная морда с выпуклыми озорными глазами, а два клока шерсти, торчавшие между ушами, придавали щенку одновременно и хищное и смешное выражение. Он был словно шарж на черта, и поэтому матросы окрестили пса Мефиступолом. Он быстро привык к новой кличке. Всех удивляло то, что пес ранее побывал на больших кораблях, где настоящие камбузы, удобные каюты и кубрики, мягкие теплые ковры, но почему-то прижился на этом маленьком и тесном корабле.

Командир бригады еще раз окинул взором рубку и вышел на мостик. Перехватчик, громыхая двигателями, огибал мол.

В солнечной дымке открылся силуэт морского торгового порта с лесом мачт и труб, с портальными кранами. Издали их движения были незаметны, казалось, что краны стоят на причалах, приветливо подняв свои ажурные руки, и поблескивают, как глазами, стеклами кабин.

Бурун под носом перехватчика стал выше и гуще, клочья пены и брызги далеко разлетались в стороны.

Рогов передвинул рукоятки подачи топлива, и всех на корабле отшатнуло назад. Держась одной рукой за ограждение мостика, командир бригады откинул узенькое сиденье и сел, прикрываясь от ветра за прозрачным козырьком.

Дрожь корпуса корабля усилилась, отдалась во всем теле, а носовой бурун начал опадать, смещаясь к корме. И вот уже под нос перехватчика летит спокойная, покрытая рябью, поверхность моря.

Грачев посмотрел вниз, поток воздуха перехватил дыхание и больно надавил в уши. Корабль поднялся над водой, показались стойки крыла, и стала видна в прозрачных струях его плоскость. И уже не традиционная морская пена — ажурная или кружевная, воспетая поэтами, — летела от корабля, а мелкая, как пар, водяная пыль опадала далеко за кормой длинной полосою, похожей на инверсионный след высоколетящего самолета.

С моря шла еле заметная зыбь. Корабль не бросало, не било на волне, как корпус торпедного катера, идущего полным ходом, не трясло, как грузовик на ухабах. Нет, тело испытывало какие-то непривычные упругие нагрузки, казалось, что они возникали где-то внутри организма, а не приходили извне. Прозрачный ветроотбойный щиток прикрывал лицо, но тело командира бригады обдувалось со всех сторон. Острые струи ветра били снизу, леденили щиколотки, вонзались под полы кителя, спиралями крутились в рукавах, лезли за воротник, пытаясь сорвать галстук…

Кто-то сзади тронул за плечо. Грачев обернулся. Сигнальщик, жмурясь от ветра, протянул ему кожаную меховую куртку.

Командир бригады надел ее, застегнул пояс, задернул молнию, чувствуя, как струи ветра бьют по коже куртки, словно вода из брандспойта.

Встречные чайки, лениво-кокетливо взмахивая крыльями, вдруг, испуганно разинув клювы, шарахались в сторону и проносились возле борта, барахтаясь в потоках воздуха, возмущенного ходом корабля. Перехватчик легко обгонял летящих впереди чаек.

Грачев застегнул ремешки на обшлагах рукавов, подтянул пояс куртки. Мимо, казалось с огромной скоростью, но почти без следа рассекая воду, пронеслась парусная яхта. В ее кокпите поблескивали загорелые мускулистые тела яхтсменов. На носу, держась одной рукой за ванту, другой оттягивая стаксельфал, упершись босыми ступнями в планширь, над водой напряженно изогнулась загорелая девушка в бикини. Она ловила ветер, растягивая косой носовой парус. Длинный вымпел на мачте яхты вяло колыхался, словно посмеивался над напрасными усилиями яхтсменки.

Затем в нескольких кабельтовых, казалось задним ходом, но отбрасывая за корму пену, проплыл прогулочный теплоходик. Он походил на корзину с цветами. Пестрели легкие платья и косынки женщин, поблескивали их плечи и руки, сверкнули солнечными бликами объективы фотоаппаратов.

Грачев недовольно поморщился: «Все-таки военный корабль, а не какой-нибудь экзотический парусник».

В первые месяцы, когда пограничные корабли-перехватчики появились в море, зарубежная пресса, особенно радиостанции, в голос закричали, что русские на охрану своей границы выставили реактивные корабли. Но даже несведущему в морском деле туристу, стоящему на палубе теплохода, мимо которого пролетал перехватчик под обстрелом фотоаппаратов и кинокамер, было ясно, что этот корабль — на подводных крыльях. Он очень похож на пассажирские суда, которые сейчас носятся по всем рекам Советского Союза, начиная от Западной Двины и кончая Амуром… Но главное — поднять шумиху. Видимо, кое-кому очень не понравилось, что на границе появились такие корабли, не способные лишь догнать самолет, зато могущие свалить его ливнем снарядов из скорострельных пушек с электронной системой наводки.

Командир бригады встал, сиденье за ним захлопнулось, как капкан. Ветер ворвался в легкие и не давал дышать, пытался свалить с мостика. Когда Грачев шагнул к двери, ветер набросил ему на голову капюшон куртки, больно хлестнув по щеке застежкой молнии. Отодвинув дверь, командир бригады просунул голову в рубку. В ней стоял гул голосов. Докладывали, спрашивали другие пограничные корабли, береговые и островные посты, свои сигнальщики, радист и радиометрист. Казалось, что корабль идет сквозь толпу разговаривающих людей.

Увидев краем глаза командира бригады, Субботин стал заново запрашивать боевые посты корабля, штурмана, придирчиво осматривать приборы на пульте инженер-механика.

— Чье судно прямо по носу? — спросил Грачев.

— Французское. Пассажир, — ответил Субботин.

В это время в динамике прозвучал голос радиометриста:

— Две малых цели слева тридцать пять дистанция девяносто три кабельтовых.

Отмечая на карте, Изотов заметил:

— Рыбаки возвращаются. Их время.

Рогов причмокнул, поднял кверху палец и произнес:

— С уловом. Свеженькая рыбка. Язык проглотишь.

Субботин сухо отрезал:

— Поберегите язык, еще пригодится.

Не отрывая затылка от спинки кресла и глядя перед собой, Рогов ответил:

— Есть поберечь язык… для докладов начальству. — Привычно пощелкал переключателем, определяя температуру выхлопных газов двигателей, и, не обращаясь ни к кому, нарочито окая произнес: — Голова дана офицеру для того, чтобы носить головной убор. Некоторые этой же головой еще и думают.

— Хватит! — оборвал Субботин. — Тем более с остротами времен Павла Первого. Поновей-то не придумать.

— Есть хватит, — спокойно ответил Рогов и, усмехнувшись, заметил: — Новое — это хорошо позабытое старое.

До назначения на перехватчик Рогов служил командиром БЧ-5 на большом охотнике и был на хорошем счету. Но, узнав, что собираются поставить на вооружение моряков-пограничников совершенно нового типа корабли-перехватчики, стал проситься на них, хотя перехватчик рангом ниже, чем большой охотник, и штатная должность на нем не позволит получить Рогову очередное воинское звание капитана III ранга, до которого Рогову осталось служить года полтора. Но Рогов все объяснил тем, что такие машины являются перспективными для будущих кораблей и он хочет их как можно быстрее освоить.

Грачев вернулся на мостик, откинул сиденье и снова пристроился за ветроотбойным щитком.

Вскоре корабль пролетел мимо двух идущих в кильватер рыболовецких баркасов. Попыхивая коричневыми дымками дизелей, они грузно сидели в воде, катя перед собой буруны пены.

Краем глаза Грачев заметил, как за стеклом рубки Рогов начал говорить что-то веселое, кивая на рыбаков. Субботин, не оборачиваясь, что-то отрывисто бросил, инженер-механик пожал плечами и снова откинулся на спинку кресла.

Перехватчик накренился, меняя курс. Теперь он шел по внешней кромке наших территориальных вод.

Глядя на серые башни, на отливающие вороненой сталью стволы пушек, на антенны и обтекатель радиолокатора, на маячившие за стеклом рубки молодые лица офицеров, командир бригады задумался и вспомнил свое первое боевое крещение.

2

…Бои у стен Сталинграда. Досрочный выпуск из училища. Приказ о присвоении офицерских званий. Полторы нашивки с зеленым просветом на рукавах кителя. Приказ о назначениях: Черное море, Балтика, Полярное…

— …Лейтенанты Грачев, Сидорчук и Аванесов — на Дальний Восток.

Как оплеуха наотмашь.

Комиссар училища долго разговаривать не стал, а зло спросил:

— Там что? Деревенский плетень? Ограда на поскотине в две жердочки? Что там, спрашиваю?

— Граница.

— Так чего ж проситесь на запад? Границу везде надо охранять. Идите! — И вслед бросил: — Пока есть время, набирайтесь опыта. Там тоже не сладко. Узнаете.

Каким долгим был путь через всю страну! Навстречу один за другим шли военные эшелоны к фронту с танками, с пушками, с боевыми катерами и подводными лодками-«малютками» на специальных длинных платформах. Всё для фронта. Всё для победы! А три молоденьких и здоровых, как племенные бычки, лейтенанта едут от фронта. Они старались не выходить из купе и только с наступлением темноты на остановках выскакивали из вагона, чтоб глотнуть свежего воздуха. И все им казалось, что каждая женщина или инвалид смотрят на них с укором и презрением.

…Лейтенант Осипов — командир деревянного суденышка с бензиновыми двигателями, с короткоствольной сорокапятимиллиметровой пушкой на носу и ДШК[2] на мостике, после того как Грачев доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы, расслабленно сел на гриб вентиляции и вздохнул:

— Слава тебе господи! Наконец-то! Я и года помощником не прослужил — назначили командиром. Много кораблей отправили на Запад. Этот старый. Команды недокомплект. Двигатели свой моторесурс выработали, переборку делать некогда, запчастей мало, стали прожорливы, как библейские коровы, а им авиационный бензин подавай. Мотористы и в море и в базе только ремонтом и занимаются. И все время на охране границы. Командование требует за троих, я же один, без помощника… — Спохватившись, лейтенант Осипов вскочил и подал руку. — Принимать дела не у кого, и нет времени, потом как-нибудь. Через три часа выход в море.

Тогда на границе японцы вели себя нахально. Поставят фанерные мишени возле своих пограничных столбов и начнут лупить по ним из винтовок и пулеметов так, что крупнокалиберные пули свистели над крышами застав. В море японские корабли и рыбаки на кавасаки часто заскакивали в наши воды и, завидев пограничный корабль, успевали выбраться в нейтральные. А нашим пограничникам был дан строжайший приказ не поддаваться ни на какие провокации, но и спуску не давать. Попробуй разберись!

И вот через три часа выход в море. На сигнальной мачте берегового поста метались по ветру знаки штормового предупреждения. Крейсеры, эсминцы и другие корабли ВМФ отстаивались в бухтах, да и топлива для них было в обрез. Но шел на охрану государственной границы крохотный деревянный кораблик. Его вел лейтенант прошлогоднего выпуска, с помощником, даже не успевшим распаковать свой чемодан.

Болтало так, что, казалось, вот-вот корабль опрокинется. В рубке за штурманским столиком укачивало еще сильнее, чем на мостике. И как Грачев ни крепился, ни скрипел зубами, пришлось выскочить из рубки. Сквозь вой ветра услышал голос лейтенанта Осипова:

— Ничего, валяй, все с этого начинают! Нельсон в три балла травил! Есть моряки, что на двадцать пятом году службы на вахту с ведром выходят, и ничего. Со мной так же было. Валяй, не стесняйся!

На закате обнаружили в наших водах кавасаки. Японцы круто повернули к нейтральным водам. Объявив боевую тревогу, Осипов поставил рукоятки машинного телеграфа на «полный вперед». И когда на волне обнажались гребные винты, двигатели ревели так, что казалось, взорвутся цилиндры.

Не отрываясь от бинокля, Осипов крикнул:

— Хоть это и кавасаки, но не рыбаки, смотри, какой бурун за кормой. Такой мощности двигатели рыбакам не нужны — накладно слишком, обожрут. Спустись в машину, скажи, чтоб, кровь из носу, но держали обороты, пусть хоть руками крутят гребные валы.

Грачев протиснулся в горячий, душный, наполненный бензиновым угаром грохочущий ад. Оглушительно стреляли предохранительные клапаны двигателей. На черных потных лицах мотористов застыло выражение служебной обреченности, веки воспалены, зубы стиснуты, только глаза торопливо бегают по приборам. Прижав губы к уху старшего моториста, Грачев крикнул так, что подавился:

— Идем на захват нарушителя! Держите обороты!..

В таком реве и грохоте старшина наверняка ничего не расслышал, но догадался и громко свистнул. Мотористы покосились на него. Старшина сжал кулаки и покачал ими перед собой, словно удерживал тяжесть. Мотористы враз понимающе кивнули и снова повернулись к двигателям.

Пытаясь проглотить торчащий в горле противный горький комок, Грачев выбрался наверх, чувствуя, как грохот машин буквально выталкивает его. На палубе прямо в глаза ударила ледяная горько-соленая вода, словно кто-то изо всех сил окатил из ведра. Грачев стал глотать ветер, тоже соленый и плотный, как вода.

На мостике стояли мокрые с головы до ног командир, рулевой, сигнальщик и пулеметчик. Пулеметчик часто вытаскивал из-за пазухи тряпку, протирал ею пулемет и коробки с патронными лентами. На носу корабля, уцепившись за пушку обеими руками, широко расставив ноги, застыли в напряженных позах комендоры. Когда корабль врезался в волну, туча брызг и пены скрывала их совсем, невольно думалось, что волна снесла комендоров вместе с пушкой.

Увидев Грачева, Осипов крикнул:

— Сколько до внешней кромки наших вод?

Иван бросился в рубку, прикинул по карте циркулем и выскочил на мостик:

— Всего две мили!

Тогда Осипов, перегнувшись вперед, словно пытаясь дотянуться до пушки, крикнул в мегафон:

— Носовой! Один предупредительный, перелетом! Залп!

Так уж повелось издавна, что командиры малых кораблей, имеющих единственную пушку обычно на носу, командуют «носовое», как будто есть еще другое орудие, и непременно — «залп», хотя это так же неверно, как одному петь хором.

Наводчик припал к прицелу, локти его лихорадочно двигались. Желтым пятном метнулось пламя. Тупой звук выстрела оборвался сразу же за мостиком. Всплеск снаряда увидеть не удалось.

— Еще залп! — снова крикнул Осипов и совсем не по-уставному добавил: — Иваненко, смотри не попади!

Опять тупо ударила пушка.

Грачев успел различить в бинокль всплеск возле борта нарушителя. Бурун за кормой кавасаки опал. Стало видно, как на его палубе заметались фигурки людей, они что-то волочили и сбрасывали за борт. Обернувшись к мостику, комендоры кричали, показывая на кавасаки. Их голоса ветер тотчас рвал в клочья, на отдельные звуки. Оказывается, нарушители хитрили, они не легли в дрейф, их машина работала, сбавив обороты, в пене волн бурун был незаметен, но когда обнажались винты, было видно, что они вращаются. Два винта! А на рыболовецких судах этого типа всегда ставят по одному двигателю и, следовательно, одному гребному винту.

Осмотровая партия — боцман и два матроса уже стояли на скользком планшире, держась обеими руками за леера, подогнув колени, готовые к прыжку. Винтовки были закинуты за спину.

Черный смоленый борт кавасаки то взлетал вверх, то уходил вниз, и тогда казалось, что корабль пограничников выскочит на палубу нарушителя.

Рулевой, ругаясь сквозь оскаленные зубы, торопливо вращал штурвал туда-сюда, удерживая рыскающий на волнах корабль. Двигатели на малых оборотах постреливали, чихали.

Уловив момент, когда борта кораблей сравнялись, оба матроса ухитрились прыгнуть и повисли, уцепившись за фальшборт кавасаки. Судно снова взлетело вверх, и стали видны подошвы матросских ботинок.

Боцман прыгнуть не успел, но вовремя шарахнулся в сторону. Черный блестящий борт кавасаки со стекающими пенными струями ухнул вниз, раздался такой зловещий треск, что каждому показалось, будто крошатся его собственные зубы. Толстая обшивка кавасаки и массивный привальный брус оказались прочнее корпуса малого корабля, рассчитанного только на скорость.

Осипов что-то кричал в переговорную трубу, потом повернулся к Грачеву:

— Захватить нарушителя быстрей, быстрей, пока держимся!

Сбросив плащ, скользя по мокрой палубе, Грачев пробежал на нос и встал рядом с боцманом. От столкновения корабли разошлись, между ними вскипали и опадали шапки пены. Один из матросов принял брошенный боцманом швартов и ухитрился заложить его на кнехт кавасаки. На такой волне подтянуть судно руками было не под силу. Вот волна снова сблизила корабли, грозя их столкнуть. Грачев прыгнул и наверняка сорвался бы, но помог боцман. Они вместе перелезли через фальшборт. Один матрос пытался открыть люк в машинное отделение, второй изо всех сил бил прикладом в дверь рубки. Нарушители заперлись внутри судна.

«Что за детская глупость?» — подумал Грачев и вдруг догадался, что это хитрость. До нейтральных вод оставалась миля, а то и меньше. Кавасаки малым ходом, подгоняемый ветром и волной, таща за собой пограничников, уйдет из наших вод. Наверняка сейчас японский радист сыплет в эфир морзянку о том, что в международных водах на них напал советский военный корабль. Если его запеленгуют, то неувязку в одну милю легко можно объяснить. Грачев оглянулся, корабль заметно осел носом, на мостике метался Осипов, что-то кричал в мегафон и отчаянно размахивал кулаками, видимо торопил.

Грачев выхватил наган, выбил рукояткой стекло рубки и влез. Внутри рубки никого не было. Тусклый фонарик нактоуза освещал только картушку компаса, она металась и колыхалась под толстым стеклом. Если бы штурвал не был закреплен крепким концом, Грачев не сразу бы догадался изменить курс судна. Завязывая трос наспех, японский матрос остался верным привычке, не затянул конец «бабьим» узлом, который зубами не развяжешь, а в кармане Грачева был только крохотный складной ножичек. Раздернув узел, Грачев повернул судно к своим берегам и снова закрепил штурвал. Потом нащупал дверь, ведущую из рубки вниз, рванул, она не поддавалась. В это время ритмичная дрожь корпуса кавасаки прекратилась. Японские мотористы заглушили двигатели, и ветер вновь гнал оба судна в нейтральные воды. В горячке, не зная что предпринять, Грачев стал стрелять в дверь. От каждого выстрела в ней появлялись светящиеся точки — внизу горели лампы.

На выстрелы прибежал боцман, влез в рубку, потом догадался открыть запертую изнутри дверь, выскочил на палубу и крикнул матросам:

— Не стреляйте в сторону машины — повредите, и пожар может случиться! Ломайте люк!

А сам с другим матросом стал стрелять сквозь деревянную палубу в места, где должны были находиться кубрик и каюты.

Грачев, не заметив, что расстрелял все семь патронов в барабане, щелкал курком нагана. Вдруг дверь распахнулась, и фигура с поднятыми руками прижалась к борту. У ног на палубе валялась швабра, с помощью которой японец, видимо, открыл дверь, чтоб не угодить под пулю.

Забыв предупредить боцмана и матросов, с разряженным наганом Грачев спустился вниз. Японец, не опуская рук, попятился в кубрик. В нем, прижимаясь к бортам и переборкам, стояло несколько человек с поднятыми руками и угрюмо, без страха смотрели на Грачева. На переборках торчали кронштейны для каких-то приборов, которые, видимо, успели выбросить за борт.

Рация была еще теплой, но разбита молотком, который тут же валялся на палубе.

С минуту-две Грачев стоял с пустым наганом наготове, пока не подоспел боцман с матросами. Нарушителей обыскали, связали и заперли в шкиперской каюте.

Грачев быстро осмотрел судно, его трюмы были пустыми.

— Товарищ лейтенант, принюхайтесь, — сказал сопровождавший Грачева матрос.

Грачев потянул носом воздух и дернул плечом.

— Ничего не чувствую, ничем не пахнет.

— То-то и оно-то, что ничем. А от любого рыбацкого судна, как его ни мой и ни драй, за два кабельтовых рыбой несет. Значит, маскировались под рыбаков.

— Пожалуй, — согласился Грачев и подумал: «Оказывается, чтоб стать настоящим пограничником, мало еще получить высшее военно-морское образование».

Наши мотористы запустили двигатели кавасаки, боцман на корме закрепил буксирный трос, к штурвалу встал наш рулевой, и кавасаки направился к базе, ведя на буксире осевший носом корабль.

Впервые в жизни Грачев делал прокладку по японской карте с иероглифами, но он запомнил координаты встречи с нарушителем, да и точность была не так нужна, важно добраться до своего берега. К тому же более точную прокладку вел у себя лейтенант Осипов и в любой момент мог подправить Грачева.

На рассвете добрались до базы, сдали задержанное судно и нарушителей. Корабль краном подняли на кильблоки, рабочие ремонтных мастерских и матросы занялись починкой корпуса.

Вспомнив былое, командир бригады подумал, что надо смелее выдвигать молодых офицеров на ответственные самостоятельные должности. Грачев по себе знает, что ничто так не воспитывает командирские способности, как чувство ответственности и гордость от исполненного долга.

3

Перехватчик снова изменил курс, и солнце брызнуло в глаза командиру бригады с неба, со стремительно летящей навстречу кораблю поверхности моря. Прямо но носу темнел каменистый остров с несколькими низкими одноэтажными домиками. Недалеко от острова маячили силуэты стоявших на якоре кораблей. Грачев посмотрел на часы и усмехнулся. Обыкновенному кораблю потребовалось бы полдня ходу до этого острова.

Подошел капитан-лейтенант Субботин и, придерживая рукой на голове черную пилотку, спросил:

— Товарищ капитан первого ранга, на якоре стоит «Двести пятьдесят четвертый» и «Четыреста двадцать седьмой». К которому подходить?

— К «Двести пятьдесят четвертому».

— Есть подходить к «Двести пятьдесят четвертому»!

«Сегодня командир корабля особенно подчеркнуто служебно официален», — усмехнулся командир бригады и качнулся вперед. Рокот двигателей стал глуше, ход резко упал, нос корабля тупо вспарывал море, выворачивая наружу белый мех пены. Перехватчик подходил носом к корме большого охотника, на которой поблескивали два ряда глубинных бомб, похожих на железные бочки, покрашенные черным лаком.

Когда двигатели смолкли, Донеслась задорная музыка. Палубные динамики большого охотника гремели маршем из фильма «Бременскйе музыканты».

С подходом немного не рассчитали, и перехватчик довольно ощутило ткнулся носом в транец «Двести пятьдесят четвертого».

Стоявший у рычагов бомбосбрасывателя командир большого охотника капитан-лейтенант Августинов насмешливо крикнул спускавшемуся с мостика Субботину:

— Крепко меня понюхал, Николай Палыч! Ну и как?

— Это механик зазевался. Чаек считает за неимением ворон, — ответил Субботин.

Грачев нахмурился, фыркнул. Августинов еще хотел что-то сострить, но, увидев командира бригады, умолк на полуслове.

— Я пообедаю у Августинова, — сказал Грачев, проходя мимо Субботина, оперся о плечо матроса, примерился и перепрыгнул на корму большого охотника. Командир перехватчика крикнул:

— Смирно!

И вслед прозвучала команда Августинова. Проводив командира бригады, Субботин, ни на кого не глядя, втиснулся в свою крохотную, как спичечный коробок, каюту и сел, равнодушно глядя перед собой. С палубы доносились оживленные голоса. Соскучившись по берегу, матросы «Двести пятьдесят четвертого» расспрашивали товарищей с перехватчика о последних новостях и разошлись, когда прозвучало:

— Команде обедать!

И снова из динамиков большого охотника понеслись звуки марша из «Бременских музыкантов». Грачев поднялся на мостик и поморщился:

— Что у вас больше пластинок нет, все одну крутите? Не надоело?

— Надоело, товарищ капитан первого ранга, — признался Августинов и, кивнув на воду, добавил: — Но им этот марш больше всего нравится.

Вокруг корабля то там, то здесь возникали воронки и расходились круги, высовывались мокрые усатые морды тюленей с удивленно вытаращенными глазами.

— Вон что. Оказывается, у них неплохой вкус. Ну крутите-крутите, — рассмеялся Грачев и направился в боевую рубку.

Пользуясь хорошей погодой, команда перехватчика, расположилась обедать на палубе кто где. Основным столом служил принайтовленный к палубе вверх килем стеклопластиковый тузик. Его вместо скатерти покрыли чистым брезентом.

Задержав ложку у рта, Рогов прищурился и сказал:

— С островного поста к нам шлюпка за почтой идет. Наверняка утром ребята рыбки наловили.

Вскоре шлюпка подошла к борту перехватчика, и снова начался веселый галдеж.

— Ну как, ребята, шеи еще не свернули на такой скорости?

— Свернем кому нужно. А как вы, робинзоны, и где ваш Пятница?

— У товарища Робинзона была не Пятница, а гражданин Пятниц.

— Лешка, тебе от Таньки привет.

— Вот письма и литература. Где комсорг?

— Вам подарок. Берите-берите, свеженькая, сегодня на зорьке наловили. У нас еще есть. Берите.

Допив компот и покурив, Субботин взглянул на часы и вышел на палубу. Увидев, что шлюпка загрузилась почтой и литературой, а доставленное ею давно выгружено и что матросы сейчас просто зубоскалят, сказал:

— На шлюпке, стоп травить. Может, еще за анекдоты приметесь? Подойдите к борту «Двести пятьдесят четвертого», там командир бригады, может у него есть что-нибудь для поста.

Изотов и Рогов молча переглянулись и недоуменно пожали плечами.

4

— По местам стоять, со швартовых сниматься!

Первым отреагировал на команду Мефиступол. Он опрометью подбежал к трапу, вскарабкался, скользя когтями по металлу, и нетерпеливо заскулил возле рубки. Стоявший на мостике Грачев отодвинул дверь.

— Прошу, ваше превосходительство.

Закрыв за собакой дверь, командир бригады повернулся к командиру перехватчика.

— Сейчас пусть кораблем командует старший лейтенант Изотов.

Субботин бросил на Грачева удивленный взгляд и недовольно ответил:

— Есть!

— Он подготовлен к самостоятельному управлению?

— Не совсем еще.

— Да? Ну, что ж, пусть потренируется. Вы ведите прокладку и ничем не вмешивайтесь в его действия. Я буду на мостике.

— Есть. Прикажете записать в вахтенный журнал?

— Как же иначе?

Субботин скрылся в рубке.

— Чье судно? — спросил Грачев у сигнальщика, разглядывающего в бинокль сухогрузный пароход.

— Западной Гвинеи, товарищ капитан первого ранга.

Грачев перегнулся через ограждение мостика и спросил матроса, который, уложив на место швартов, направился к двери:

— Крикунов, кажется. Где находится Западная Гвинея?

— Так точно, Крикунов. Западная Гвинея в Африке. Там так жарко, что зебры круглый год в одних тельняшках бегают, а жирафы — нагишом и все в больших веснушках.

— Не так. В Западной Гвинее джунгли.

— Я про степную Африку, товарищ капитан первого ранга. Про саванну.

— Ну, то-то, — улыбнулся Грачев.

Взревели двигатели, всех отшатнуло назад, и снова началось не плавание, а полет.

Грачев сел, закурил, задумался, наблюдая краем глаза за тем, что делается в боевой рубке. Он думал о том, что Субботин чего-то недопонимает в службе. С подчиненными он строг, надменно-строг, и они это чувствуют. Чувствуют, что их командир считает, что корабль служит для него, а не он для корабля. В присутствии старшего начальника Субботин становится деятельным, требовательным, даже воодушевленным, а с уходом начальства — равнодушным. И чего он не поладил с Изотовым?

Размолвка эта произошла после задержания перехватчиком иностранной браконьерской шхуны, спустившей трал в нашем шельфе. Задержание было проведено по всем правилам, с соблюдением всех юридических формальностей…

Но после этого, как подметили матросы и командир бригады, взаимоотношения между Субботиным и Изотовым стали подчеркнуто официальными, нет-нет да и прорывались нотки взаимной неприязни.

Сам Грачев и начальник политотдела бригады капитан I ранга Озеров пытались осторожно узнать, что произошло, но безуспешно. Длительный служебный опыт обоим подсказывал, что подчиненных можно расспрашивать, но нельзя допрашивать или выспрашивать. Это оскорбительно для подчиненных и не украшает начальников.

Оба молодых офицера, Субботин и Изотов, были достаточно гордыми и знающими свои обязанности. Они избегали разговоров о своей размолвке или ссоре, происшедшей после того, как они вышли из штаба, сдав судовые документы нарушителей, протоколы задержания и предварительного допроса. Мачта браконьерской шхуны торчала в дальнем углу гавани, рядом с подготовленными к списанию баркасами. Субботин тогда спросил:

— Послушай, Михаил, с чего это ты во время допроса и составления протоколов вздумал ухмыляться, а потом вмешиваться в мой разговор с нарушителями? И вообще почему последнее время стал со мной то официальным, то ироничным? Нам ведь долго плавать вместе.

Изотов остановился, потупился, размышляя, потом вскинул голову и посмотрел на Субботина:

— Мы пограничники, Николай Палыч, а не судьи и не народные заседатели. Наше дело задерживать нарушителей, их дальнейшую судьбу решает закон.

— Чем и где я задел закон, Михаил Алексеевич?

— Ничем и нигде. Вы действовали точно, согласно уставу и инструкциям. Но зачем подробно рассказывать задержанному шкиперу, какое его ждет наказание, называя предельную меру? Вы сами не знаете, какое решение вынесет суд. Кстати, в большинстве статей нашего уголовного кодекса и указов поставлена верхняя мера наказания и нет низшей меры. Суду дается возможность определить меру наказания, начиная от оправдания и кончая предельной.

— Мы на службе. Нарушитель есть нарушитель, и с ним миндальничать нечего, — повысил голос Субботин и нахмурился. — А что вы нашли смешного в моем допросе?

Немного подумав, Изотов ответил:

— Так, вспомнил одну арию из «Князя Игоря»: «Пожил бы я всласть. Ведь на то и власть».

— В чем вы меня обвиняете, Изотов?

— Обвиняю? — Изотов пожал плечами, стиснул зубы, опять помолчал и сказал: — А ведь, на самом деле, вы нарушили инструкцию, по которой нам запрещено вести с задержанными посторонние разговоры.

— Что? Что вы говорите, товарищ старший лейтенант?!

Изотов ответил внезапно отвердевшим голосом:

— Когда этот старый шкипер, которому по нашим законам уже лет пять как пора на пенсию и который не владелец судна, а выполняет волю хозяина, вас спросил, что его ждет, вы вместо положенного для нас ответа: «Это решит суд», — начали рассказывать страсти-мордасти о Сибири, тундре и Колыме. А он газет наших не читал и жил старыми слухами, подогреваемыми их пропагандой. Вы не исполняли свои обязанности, а наслаждались властью, товарищ капитан-лейтенант.

Субботин изумленно отшатнулся:

— Вот как? Ну, не ожидал такой придирки. — Он вдруг прищурился, поиграл желваками и произнес с усмешкой: — Никакого нарушения я не вижу. А вот вы, товарищ старший лейтенант, нарушили устав: обсуждаете действия своего старшего начальника.

— Никак нет, товарищ капитан-лейтенант, — отчеканил Изотов. — Я отвечаю на вопрос старшего начальника. Вы спросили, почему я ухмылялся, вмешался в разговор, — я ответил. Приказы и действия старших начальников обсуждать нельзя, а поведение и отношение к людям нужно обсуждать по всем уставам, и прежде всего по уставу партии.

— М-да, — многозначительно произнес Субботин. — А не спросил бы — доложили начальству или выступили на партсобрании?

— Нет. Это вы сами поймете, — тотчас ответил Изотов и через несколько секунд признался: — Я жалею, что не сказал об этом раньше, после того как мы подобрали в море двух ротозеев. Ведь тогда любому… — Изотов запнулся, подбирая слова, а Субботин дернулся, как от пощечины. — Ну… каждому было ясно, что в нашем море в одних плавках, без крохи пищи и капли воды, на пляжной надувной лодке без весел даже сумасшедший не решится бежать за границу. А вы этих мальчишек довели чуть не до истерики, сказав, что их посадят на три года. Зачем?

Субботин сухо ответил:

— Из педагогических соображений. Пусть знают, что с морем не шутят, а граница есть граница.

— Из педагогических соображений? — переспросил Изотов, горько усмехнулся и, покачав головой, сказал: — Вы отличный специалист, знаете материальную часть и всех людей на корабле так, что я вам откровенно завидую.

— Да. Изучаю подчиненных подробно, до подноготной. Так требует устав.

— О подноготной в уставе ничего не говорится. Но дело не в этом. Но зачем к месту и не к месту показывать подчиненным, что вы все о них знаете? Вы хорошо знаете настроения главстаршины Бурмистрова. Парень женился за месяц до призыва, ну и, естественно, сейчас тоскует, ревнует, внушает сам себе черт знает что… А вы походя бросаете ему: «Чего вы такой квелый, как старый кранец, жена, видно, изменяет?» И ушли, ударив в самое больное место. Ушли и забыли тотчас, а Бурмистров двое суток был сам не свой. Наверно, думал, что вам известно о его жене больше, чем ему.

— Возможно. Но Бурмистров хорошо служит. И вообще оставьте эту демагогию. Мой корабль на хорошем счету, команда слаженна, исполнительна и дисциплинированна. Все! — Субботин помолчал и хмуро заметил: — А ведь нам с вами вместе служить.

— Так точно, вместе. Будем служить, — тоже со вздохом ответил Изотов.

На этом и расстались, чтоб завтра вместе на одном корабле нести нелегкую пограничную службу. Расстались… Шли, размышляя об одном и том же, оба уверенные, что любой нарушитель есть нарушитель. Его во что бы то ни стало надо задержать и доставить судно — в базу, человека на суше — на заставу. Потом другие определят, замыслил ли недоброе капитан судна или ошибся штурман. Определят, приведен ли на заставу шпион, бандит, контрабандист или заблудившийся грибник. Иначе быть не может. Граница есть граница.

Оба офицера пришли к себе домой не в духе, отмахивались от вопросов своих жен. Изотов пришел позже Субботина. Задержался из-за матроса Буранова.

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?

— Что?.. А… да… пожалуйста. В чем дело?

— Товарищ старший лейтенант, все ясно: за браконьерство в наших водах шкипера и тралмейстера под суд, матросов обратно на родину… но зачем же шхуну уничтожать — сжигать или топить? У наших рыбаков судов не хватает. Конфисковать в нашу пользу.

Изотов растерянно посмотрел на матроса, еще продолжая думать о разговоре с Субботиным. Потер лоб.

— Погоди, Буранов, сейчас отвечу. Минутку подумаю, — постоял, постоял и улыбнулся: — Когда ехал в эшелоне с новобранцами, предупреждали вас, что водку распивать запрещено?

— Так точно.

— Сопровождавшие вас старшины находили кое у кого бутылки?

— Находили.

— И что делали?

— У всех на глазах с размаху да об рельсу, аж радуга сверкала.

— А если б старшины водку конфисковали и унесли с собой, что бы вы подумали?

— Сами выпьют.

— Теперь понятно?

— Так одно дело водка, а тут шхуна — добро.

— Одно дело наше внутреннее, а другое международное. Мы доказываем, что нам чужого добра не надо, а границу нарушать не смей. — Изотов тронул матроса за рукав и добавил: — К тому же нам нужны однотипные суда, а с заграничной пестрятиной мороки будет больше, чем дела.

Придя домой, Изотов пожалел о последней фразе. Ведь главное было именно в том, что нам чужое не нужно, а границу не трогай.

…И вот идет служба. Перехватчик летит по воде. Всё и все работают, как положено.

Справа по носу показался морской буксир, пузатый, могучий, окруженный пенными бурунами. Перехватчик замедлил ход, потом остановился, нетерпеливо урча двигателями. Бурун под носом буксира опал, и на мачте к самому ноку реи взлетел черный шар, обозначающий, что машина застопорена. На мостик вышел Изотов и, не обращая внимания на командира бригады, досадливо стал махать рукой буксиру, как бы говоря: «Да проходи же ты, проходи. Чего встал?» Потом, сплюнув, направился в рубку, на ходу признавшись командиру бригады:

— По ППСС[3] я же должен уступить ему дорогу, а он ни с того ни с сего лег в дрейф. Испугался, что ли?

— Написали б ему прожектором или флагами, — заметил Грачев.

— Больше времени потрачу. Лучше обойду его с кормы.

Изотов скрылся в рубке. Двигатели взревели. Перехватчик снова поднялся на крыло, обогнул по корме буксир и снова лег на прежний курс. Грачев, рассмеявшись, подумал, что Изотов сманеврировал хоть и не по уставу, но по-хозяйски. Цену времени знает. Потом неожиданно вспомнил, как недавно, в воскресное утро, прогуливаясь с женой, встретил Изотова. В тапочках на босу ногу, в джинсах, в пестрой с короткими рукавами рубашке навыпуск, Изотов стремительно шел, почти бежал, насупив брови, сощурив светлые глаза, и походил на заводского парня-забияку, собиравшегося драться. Увидев командира бригады, не сбавляя шагу, он кивнул:

— Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга.

— Минуточку, Михаил Алексеевич, — окликнул его Грачев.

Изотов остановился, поправил на груди рубашку.

— В магазин? Внезапно гости нагрянули?

Старший лейтенант вздохнул и укоризненно посмотрел на командира бригады.

— Вашими, устами да мед бы пить, Иван Саввич. Васька у меня заболел. Всю ночь орал. Говорить еще не умеет. Что и где у него болит? Врач надавал рецептов — бегу в аптеку, да и в магазин надо, Ирка моя извелась за ночь.

— Чего ж вы поторопились с ребенком? Из-за него, как мне известно, ваша жена с пятого курса ушла.

Изотов пожал плечами и усмехнулся:

— Долго ли не умеючи. Я не возражал, но она сказала, что первенцем рисковать нельзя.

Грачев почувствовал, что жена сжимает ему локоть, и закончил:

— Ну, желаю скорейшего выздоровления Василию Михайловичу и доброго здоровья Ирине… Ирине…

— Юрьевне.

— До свидания.

Изотов заспешил дальше, выпятив грудь, и ветер играл складками рубашки на его спине. Жена Грачева укоризненно сказала:

— Тоже, нашел время для разговоров, заботу и чуткость о подчиненных проявлять. Чего полез в их жизнь. И хорошо, что молодые произвели ребенка, куда хуже, когда живут, гуляют, а детей заводить боятся.

— А я не как командир, а как Иван Грачев говорил с Михаилом Изотовым, — оправдался Грачев.

— Тем хуже. Он же спешит за лекарствами.

5

Обежав заданный район, просветив его радиолокатором, прослушав и прощупав глубину, перехватчик вернулся в базу.

Командир бригады стоял на причале. Казалось, что настил причала под ногами вибрирует и подбрасывает, как палуба. Команда тоже сошла с корабля и курила у обреза с водой, сделанного из старой железной бочки. Возле, как всегда, вертелся Мефиступол, с недоумением следя, как матросы глотают вонючий дым и бросают окурки, которые несъедобно, отвратительно пахнут.

По трапу взбежал главстаршина Бурмистров. Командир бригады подозвал его к себе.

— Как машины работали?

— Нормально. Никаких отклонений не заметили. Температура в отсеке была пятьдесят градусов.

— Тяжело там в выгородке на посту внизу?

Бурмистров задумался, потом кивнул в сторону стоящих у соседнего причала больших охотников.

— На них, бывало, двенадцатичасовую вахту мог стоять, если приходилось. На этом — четыре часа и чувствую — тяжеловато. Шум какой-то давящий и тряска особенная.

— Н-да, нелегко служить на корабле, легком на ходу, — произнес Грачев. — Чего ж вас командир БЧ-5 не подменил? Положено же.

Бурмистров пожал плечами:

— Обычно мы всегда меняемся.

— А сегодня исключение?

— Наверно.

В это время на пирсе появились Изотов и Рогов. Отпустив главстаршину, Грачев спросил инженер-механика:

— Почему в походе не подменили старшину мотористов?

Чуть помедлив, Рогов ответил:

— Один раз — ничего, можно, товарищ капитан первого ранга.

— Потому что начальство на борту было?

Рогов опять подумал и признался:

— Так точно.

По тому, как он отвечал, сначала обдумывая, по интонациям его голоса Грачев понял, что это было не решение механика, а приказание командира корабля, но Рогов не любит жаловаться ни на подчиненных, ни на начальников

— Жаль. Мне хотелось посмотреть, как он управляет.

— Хорошо управляет, — ответил Рогов. — У нас с ним взаимозаменяемость отработана.

— А вы не задумывались, нужен ли этот машинный пост внизу, когда все управление машинами из рубки и притом дублированное? Пока этот корабль под наблюдением науки, можно кое-что предложить и изменить. В авиации же не ставят людей к моторам.

— Думал, товарищ капитан первого ранга. Если бы толщина крыла и весовые нагрузки позволяли, то и в авиации бы поставили людей к моторам. Никакая автоматика и телемеханика не сможет предусмотреть всех возможных боевых повреждений. С ними справится только человек.

Подошел Субботин, вслушиваясь в разговор. Грачев отозвал его в сторонку и спросил:

— Когда вам стало известно, что откомандировываетесь на учебу?

— Месяца три назад.

— Почему за это время усиленно не готовили себе заместителя?

— За меня может командовать командир «Сто двадцать шестого».

— Через месяц-полтора «Сто двадцать шестой» будет в строю. Вы это знаете.

— «Двести тридцать девятый» становится в текущий ремонт.

— Это уж моя забота, — оборвал Грачев. — Есть писаное и неписаное правило для командира: прежде всего готовить себе заместителя, способного самостоятельно управлять кораблем. Вдруг схватка с нарушителем и вы вышли из строя — убиты или ранены… В вашей службе все возможно, да и в море всякое случается.

— Я готовил согласно вами утвержденному плану офицерской учебы.

— Согласно плану… Н-да, — Грачев постоял, перебирая пальцами сложенных за спиной рук, потом произнес: — Вам, Николай Павлович, еще долго и много служить. Не откажите в любезности, выслушайте несколько советов. М-да. — Грачев снова задумался и потом продолжил: — Лучше взять больше вины на себя, чем валить ее на других, особенно на подчиненных. Это вызывает недоверие как сверху, так и снизу. Как-то я слышал: один из ваших офицеров спросил, почему они должны делать именно то… о чем шла речь, я сейчас не помню, да дело не в этом, а в том, что вы тогда ответили: «Так приказал комбриг». Ведь это неверно. Комбриг вашим подчиненным ничего не приказывал. Комбриг приказал вам. А уж вы обязаны во исполнение его приказа отдать свой приказ. Свой, понимаете? Ссылаясь же на начальника, вы как бы исключаете себя из цепи управления людьми и опять-таки снижаете авторитет и лично ваш — это полбеды, но и авторитет командира корабля. — Грачев опять задумался. Субботин молча слушал, его лицо выражало служебное внимание и больше ничего. Командир бригады усмехнулся и качнул головой. — И вот еще одна тонкая, но нужная в нашем деле штука. М-да. На военной службе часто не так важно, ЧТО делается, а главное — КАК делается, независимо от степени важности. Выполняется ли серьезное боевое задание или ремонтируется швабра. Если человек халатно выполняет пустячное задание, уверяя, что серьезное он выполнит в полную силу, — грош такому цена. Ему нельзя доверять. Он и серьезное выполнит кое-как. Потому что при любом задании можно найти еще более значительное задание. Поэтому очень важно, чтобы любое приказание выполнялось точно в срок и с ОХОТОЙ, СТАРАТЕЛЬНО. Это, как вы прекрасно знаете, зависит от воспитания подчиненных, контакта командира с ними и еще от такой тонкости, изюминки, как уменье приказать. Да-да. Отдать приказание может всякий, и подчиненные его выполнят. Но отдать приказание так, чтоб подчиненные его охотно выполняли, умеет не каждый. Например, можно скомандовать «вперед» так, что никому даже встать не захочется. — Грачев снова помолчал, словно думал: говорить дальше или нет? Испытующе посмотрел на Субботина и продолжил: — Очень вам советую, постарайтесь изъять из вашего разговора с подчиненными, особенно при отдаче распоряжений, нотки надменности и пренебрежения. Это трудно, все равно, что ломать характер, и без этого у вас служба пойдет, но все-таки советую: постарайтесь. Это здорово вам поможет в дальнейшем. — И Грачев закончил уже строгим голосом: — Но о том, что вы, зная о направлении вас на учебу, не старались готовить себе заместителя как можно быстрее, придется указать в вашей аттестации. До свидания.

В штабе Грачев заглянул в канцелярию.

— Игнат Савельевич, личное дело Субботина отправили?

— Сегодня к концу дня отправим, уже законвертовали.

— Распечатайте, изымите последнюю аттестацию и принесите мне.

— Есть.

Затем командир бригады зашел в кабинет начальника политотдела. Капитан I ранга Озеров только что вернулся с окружного семинара политработников и прямо с вокзала направился в бригаду. Под столом темнел маленький чемодан, а сам Озеров, шурша жесткой оберточной бумагой, распаковывал свертки и раскладывал на столе, стульях, подоконнике книги, брошюры и журналы. Увидев Грачева, он выпрямился, откинул со лба волосы, поздоровался и спросил:

— Что у вас новенького?

— Ничего, пока все идет нормально.

Озеров снова зашелестел бумагой. Грачев подошел к столу, начал рассеянно перебирать привезенные книги.

— Что так много беллетристики? Для библиотеки, что ли, Сергей Сергеевич?

— Нет, для себя. — Озеров устало сел на диван рядом с бумажным ворохом, снова поправил волосы и сказал, сокрушенно поглядывая на книги. — Просто беда. Так много надо читать нашему брату — офицерам, а где взять время? Рабочий день загружен полностью. Вечером надо готовиться к очередным занятиям, да и семья у каждого. Теперь у матросов эрудиция такая, что того гляди на политзанятиях вопросами затюкают. Как недавно старшина мотористов с субботинского корабля Бурмистров на лекции о кризисе буржуазного искусства осадил лектора. Спросил вдруг, как лектор относится к последним произведениям и назвал какую-то незнакомую иностранную фамилию. Лектор многозначительно помычал и ответил, что в последних произведениях данный автор не сошел со своих прежних позиций. Тогда Бурмистров, невинно взирая на лектора, заявил, что как это автор мог сойти, когда его фамилию он — Бурмистров — только что выдумал. Хохот. Лекция насмарку. А что зазорного было признаться, что такого автора не знает? Я, конечно, отчитал Бурмистрова за бестактность, но лектора еще больше и ему в путевке написал. А наш начальник клуба лейтенант Зайцев? С каким багажом пришел с курсов, на том и сидит, как транзитник на вокзале. Я уже с ним откровенно поговорил, что он от матросов стал отставать в эрудиции и если так дальше пойдет, то придется откомандировать, — Озеров встал и снова начал разбирать книги. — Вот и приходится недосыпать из-за книг. Буду осваивать методику скоростного чтения. В «Науке и жизни» написано.

Продолжая рассматривать книги и рассеянно кивая в такт словам Озерова, командир бригады произнес:

— Вот что, комиссар…

Грачев обращался к начальнику политотдела в трех формах. По имени-отчеству в повседневной службе, когда речь шла о насущных делах. Или говорил: «Вот что, начПО, бумажки к исполнению по вашей части». Это о проходных, формальных делах, от которых, как говорится, ни жарко, ни холодно, а выполнять надо для птички. Но когда командир бригады был серьезно озадачен, то называл Озерова комиссаром. Так и сейчас:

— …Будем на место Субботина назначать командиром корабля Изотова? Он недостаточно подготовлен, Субботин мало с ним занимался и тем более не давал практиковаться. Но Изотов, как я посмотрел, дело знает, уверен в себе, что немаловажно, и с личным составом ладит.

Озеров снова сел на диван, задумался и вздохнул:

— Не дело это, когда на корабле часто меняются командиры. Для них-то хорошо — практика. Но каково личному составу? Ведь у каждого командира свой подход, характер, своя методика. Только привыкнут, и на́ тебе — новый появился. Да и сами командиры, зная, что командуют временно, болеть за корабль не станут. Думаю, что Изотов справится. Поначалу будет ходить в море с обеспечивающим командиром, а так он офицер толковый и самостоятельность обретет быстро.

— Пожалуй, так и сделаем.

— Да, только давайте, Иван Саввич, сразу станем называть Изотова командиром корабля, а не по-ишачьи И. О. — И. О. Это размагничивающе действует на человека.

— Но Субботин, пока на курсах, будет в нашем штате.

— Приказом отдадим, как положено, тут ничего не попишешь, а перед строем объявим: назначен командиром корабля. Это его сразу подстегнет и на первых порах облегчит командование кораблем.

— Подумаем, — пробормотал Грачев и, не выпуская из рук книги, спросил: — Что было на конференции?

— Доклад о международном положении. Так себе, не очень. Стандартный. Лекции о новом в антисоветской пропаганде и о некоторых тенденциях в современной буржуазной идеологии. Я завтра доложу подробно, сегодня вечером приведу в порядок заметки. Но вот что меня озадачило, я даже резко выступил против. Понимаешь, у некоторых офицеров появилось мнение, что, поскольку у подавляющего большинства матросов среднее образование, то это люди сознательные и поэтому-де к ним надо относиться с меньшей строгостью. Чушь несусветная! Как раз наоборот. Если сознательный, образованный, надо меньше объяснять, а больше и строже спрашивать. Логично?

— Разумеется, — ответил командир бригады. — А насчет Изотова у нас еще есть время подумать.

Недели через две после того, как Изотов принял у Субботина командование кораблем и сдал экзамены на самостоятельное управление, перед рассветом по тревоге перехватчик был направлен к одному из островных постов. До этого радиометрист поста докладывал, что видит крупную цель, по всей вероятности, грузовое или пассажирское судно. И вдруг цель исчезла. Была и нет. Радиометрист начал проверять аппаратуру, потом спохватился, что все береговые очертания четко прорисовываются лучом на экране, — значит, приборы исправны, но цель исчезла. Может, это была подводная лодка? Шла и погрузилась? Но радиометрист знал, что на таком расстоянии подводная лодка видится на экране не таким ярким пятнышком. Это был явно большой с высокими бортами и надстройками транспорт.

В штабе бригады были озадачены докладами с поста и приказали Изотову немедленно выйти в район исчезновения цели.

Когда перехватчик летел по волнам полным ходом, оставляя за собой пушистый след водяной пыли, радиометрист того же поста доложил, что видит четыре малых цели, идущих к острову фронтом. Трудно было предположить, связано ли исчезновение большой цели с появлением малых или это случайное совпадение.

Было уже довольно светло, когда перехватчик подлетел к острову. У берега белели четыре спасательных вельбота, а на песке стояла кучка людей. Связавшись с постом по радиотелефону, Изотов узнал, что это моряки с затонувшего греческого судна.

Это судно шло с грузом в наш порт. Часов десять назад в ясную погоду оно сбилось с курса и село на мель. Проходивший поблизости наш теплоход предложил помощь, но греки отказались и часа через два снялись с мели своими силами и проследовали дальше. И вот вдруг, выйдя на большую глубину, судно затонуло.

6

Экипаж спасся весь и даже успел прихватить свои личные вещи. Капитан объяснил, что, по всей вероятности, во время посадки на мель, корпус судна получил повреждения, но некоторое время еще не сильно пропускал воду, может быть, трещины были забиты донным илом. А потом на волне поврежденная обшивка не выдержала, и судно быстро затонуло.

Изотов направил свой корабль к месту гибели, обследовал район. Обнаружил большое пятно мазута и несколько спасательных кругов. Видно, что судно покидали без спешки. Прощупал глубину эхолотом и гидролокатором, обнаружил затонувшее судно. Доложив об этом в штаб, Изотов положил свой корабль на обратный курс.

Лейтенант Волков, назначенный штурманом на место Изотова, поставив на карте значок — затонувшее судно, сказал:

— Вот же, гады, ведь всем ясно, что сами угробили пароход, чтоб получить страховку. А попробуй докажи. И глубину выбрали триста метров — не так легко поднять.

Рогов в ответ усмехнулся:

— Они не дураки. А ну как поднимем и увидим, что корпус цел, открыты кингстоны, известим, поднимется в прессе шумиха, у них дело до суда дойдет? Поэтому и выбрали такую глубину.

Сейчас перехватчик обегал свой район, «просвечивая» пространство радиолокатором далеко вокруг себя. Привычно подбрасывало на невидимых волнах, и снова знакомое биение корпуса, вибрация. Изотов стоял за штурвалом. Эту привычку он перенял у Субботина.

Вступив в командование кораблем, он сразу заявил экипажу, что никаких изменений не произойдет и новую метлу он изображать не станет. Может, поэтому, как и Субботин, он не стал садиться в кресло у своего пульта и тоже ворчал на Мефиступола, отодвигая его носком ботинка к стенке:

— Чего развалился? Наступлю ненароком на лапу или ухо. Визг поднимешь.

Через полчаса после выхода из базы Рогов вдруг попросил Изотова разрешить несколько раз прогнать машины по всему диапазону оборотов. Хотя приборы показывали нормально, Рогов объяснил, что приемистость двигателя правого борта изменилась. Он несколько медленнее наращивает обороты с увеличением подачи топлива рукояткой управления. Рогов запросил сидевшего в выгородке у машин Бурмистрова, тот ответил, что тоже обратил внимание на приемистость правого двигателя, это заметно и по приборам и по гулу машины.

— Но приборы показывают, что все работает нормально, — сказал Изотов.

— Все это верно, машины работают, как положено, но что-то не так, — Рогов пожал плечами. — Мы пополнились топливом, может сорт немного не тот? Но я сам видел лист анализа. И тогда бы на это реагировали одинаково оба двигателя. Г-мм…

Прогнав двигатели несколько раз от самого малого до самого большого числа оборотов, Рогов сказал:

— Михаил Алексеевич, прошу разрешения подменить Бурмистрова, побуду поближе к двигателям.

— Добро.

Сейчас Бурмистров сидел на месте Рогова. Худощавое лицо главстаршины было замкнуто-спокойным. Изотов подметил, что Бурмистров целиком поглощен управлением двигателями и только изредка взор его устремляется куда-то сквозь приборную доску, губы сжимались плотнее, их уголки опускались вниз. Но ненадолго, видимо, усилием воли главстаршина прогонял набегавшую мысль, и снова лицо его обретало спокойствие. Изотов догадывался, что Бурмистров очень сильно тоскует по дому, по жене…

Мерно гудели машины перехватчика. Мысли старшего лейтенанта Изотова прерывали доклады сигнальщиков, радиста, радиометриста. Шарахались в стороны чайки, медленно поворачивался подернутый предвечерней дымкой горизонт. В тесной боевой рубке каждый четко выполнял свои обязанности, а мысли сами по себе возникали в мозгу, то уносились далеко-далеко, то возвращались к самому повседневному, сегодняшнему.

Рогов по трансляции попросил Изотова разрешить снова прогнать машины по всему диапазону оборотов.

Перехватчик замедлил ход, взбил корпусом буруны, потом снова вышел на крыло, пролетел несколько минут самым полным ходом, снова замедлил бег и пошел нормально.

Рогов спросил у Бурмистрова:

— Заметили что-нибудь?

— В общем-то двигатель работает нормально, — ответил в микрофон главстаршина. — Но что-то немного не то.

— Да-да. Надо повнимательней присматриваться к правому двигателю.

— Время поворота на курс триста тридцать, — доложил лейтенант Волков.

— Есть, — ответил Изотов и повернул штурвал, стараясь не дать кораблю рыскнуть, проскочить заданный курс, понимая, что за новым командиром корабля вольно или невольно наблюдают все члены экипажа. Вот и Бурмистров нет-нет да и бросит на Изотова короткий внимательный взгляд.

Плотный гул машин заполнял рубку. В динамиках звучали команды и доклады, прерывая мысли каждого. И они, мысли, словно машины на переезде, — постоят у шлагбаума, подождут, когда пройдет поезд, и трогаются дальше.

Когда Изотов, приняв от Субботина корабль, заявил перед строем, что он будет строже и требовательнее, чем его предшественник, матросы вдруг оживились и даже повеселели. А Изотов действительно стал требовательнее Субботина, а порой и придирчивее. Однажды, проверяя состояние корабля, он при всех накричал на акустика Горелова, обнаружив, что тот не тщательно прибирает на своем боевом посту, и даже обозвал шалопаем и неряхой. Горелов не обиделся, а только отвечал растерянно: «Есть. Исправлюсь. Больше этого не будет». И все, может быть, только потому, что матросы поняли: командир возмутился откровенно, от всей души, чисто по-человечески. Матросы потом накинулись на Горелова: «Лопух ты чертов, такого спокойного человека вывел из себя!» И никто бы не удивился, если бы Изотов после ругани извинился перед матросом. Это он мог сделать, и все бы поняли, что это тоже от души. Обычно Изотов, заметив непорядок, подзывал виновного, молча указывал ему, смотрел укоризненно и уходил, а виновник, торопливо ответив «есть», сразу принимался за работу.

Но недавно командир вспылил еще раз. Стоял на пирсе и курил, команда тоже отдыхала, сидя на пирсе. В стороне с недавно полученным из дома письмом в руке стоял Бурмистров и тоскливо смотрел на горизонт. Покосившись на него, комендор Росляков скорчил ехидную рожу и дурашливо пропел:

Бурмистров не шелохнулся, но было видно, как все его мышцы напряглись, а Изотов, шагнув к Рослякову, тотчас объявил ему три наряда вне очереди.

— За что, товарищ старший лейтенант? — удивился Росляков.

— Постарайтесь сами понять… до восемнадцати ноль-ноль. Потом придете и доложите, поняли или нет, — ответил Изотов и ушел.

Когда об этом узнал комсорг корабля старшина 2-й статьи Лаптев, он тотчас тут же на пирсе собрал комсомольцев, это значит всех старшин и матросов. Изотов на собрание не пришел, сказал по телефону: «Разбирайтесь сами, комсорг». А Лаптев возмущался:

— Только три наряда? Да за это под суд отдавать надо! Даже в уголовном кодексе есть статья об осквернении памятников и реликвий. А эта песня — реликвия, почти знамя, ее поют на всех языках мира. А ты ее опошлил, и ради чего, чтоб уколоть товарища, когда ему и так тошно.

В восемнадцать ноль-ноль Росляков доложил Изотову упавшим голосом:

— Товарищ старший лейтенант, я все понял. И хотя обсуждать распоряжения командира не положено, заявляю, что вы поступили со мной слишком мягко.

— Возможно. Для начала хватит и этого. Идите, — сухо ответил Изотов.

И Росляков ушел, удрученный не тем, что получил взыскание, а тем, что командир сам переживает его поступок.

Привычным взглядом окинув рубку, Изотов задержался перед склоненным над картой Волковым и сказал:

— Штурман, стихи сочинять умеешь?

Волков удивленно оглянулся на командира и, снова склонившись над картой, ответил:

— Баловался в училище нежной лирикой всухомятку. Стихи, говорят, получались. А что?

— Я вот, когда стоял на твоем месте, все пытался переделать песенку из кинофильма «Хроника пикирующего бомбардировщика»:

— Так это надо вместе с комендором сочинять.

— Комендор под своим колпаком может повернуться, а штурманский стол к кормовой переборке намертво прихвачен.

— Попробую как-нибудь, сочиню задом наперед.

7

Изотов открыл в переборке круглую дверь и впрыгнул в соседний отсек. Впрыгнул, а не прошел. Немало хохотали матросы перехватчика, когда к ним приходил новичок или кто-нибудь с большого корабля. Он пролезал в дверь головой вперед, как мальчишка в дыру забора и сразу принимал не изящную позу. Руками опирался в настил одного отсека, а ноги болтались в другом. Краснея от натуги и досады, новичок полз на руках, протягивая свое тело, и обязательно застревал, зацепившись карманами или бляхой ремня за комингс. И когда с грехом пополам пролезал весь, то ударялся лбом в противоположную переборку, настолько мал был отсек.

Матросы и офицеры перехватчика хватались одной рукой за скобу над дверью, другой за кронштейн блока корабельной трансляции и резко подавали свое тело вперед, как гимнасты на турнике, и оказывались в соседнем отсеке. Во время прыжка надо было не задеть верхний край двери, иначе можно было остаться на всю жизнь курносым.

В отсеке Изотов застал радиометриста Гостюнного и электрика Лаптева. Они прикладывали к переборке небольшой грубо сколоченный фанерный ящик и о чем-то спорили. Увидев командира, они бросили ящик на палубу и вытянулись.

— Почему не отдыхаете после обеда?

— Да вот, товарищ старший лейтенант, прикидываем, как к этой переборке на подвесках телевизор приспособить.

— Телевизор? Он нам по штату не положен.

— Хочется же. Чем мы хуже других? Может, разрешите скинуться всей командой?

Изотов вспомнил, что один раз уже матросы обращались к капитан-лейтенанту Субботину с такой просьбой, и он отказал, заявив, что раз не положено по штату, то и ни к чему электронная самодеятельность, особенно на этом корабле, где каждый кубический дециметр объема дорог. Хватит телевизора и в клубе. Изотов вспомнил, что обещал команде никаких изменений в порядках, заведенных предыдущим командиром, не допускать… Сам-то он не сомневался, что многое изменит, но постепенно, по ходу дела. Кивнув на ящик, спросил:

— Это макет что ли?

— Так точно, в масштабе один к одному.

— А смотреть будут трое к одному?

— Никак нет. Мы это уже продумали, — ответил Лаптев. — Вот если укрепить телевизор на этом месте, — Лаптев приложил ящик к переборке. — То трое смогут смотреть в этом отсеке, а шестеро из соседнего отсека, правда, им придется сидеть на палубе по-турецки.

— Ишиас получат. Палуба-то металлическая.

— Аварийные доски и подушки подсунут под себя. Они же в этом отсеке уложены.

— Постоянно держать здесь телевизор нельзя — мешает. А после первого выхода в море это будет красивый бак с кашей из диодов, триодов, сопротивлений и конденсаторов.

Лаптев вздохнул:

— Единственный выход — на время похода подтягивать телевизор к подволоку в этом углу отсека, подложив толстые куски поролона. Весь корабль облазили, другого места нет. А растрясет — сами и починим, тоже нам техника. У Гостюнного хозяйство посложнее.

«Когда же команда сможет смотреть телевизионные передачи? — подумал Изотов. — В базе матросы живут на берегу. Правда, иногда приходится стоять на рейде или в море на якоре, но редко. Но дело не в этом, просто ребятам хочется, чтоб на их корабле было не хуже, чем на других. И собаку завели из-за этого».

— Идите отдыхайте. Работы впереди много. После похода сообща подумаем.

— Разрешите остаться, товарищ старший лейтенант. Какой отдых? Только разомлеешь.

— Неверно. Даже десять минут сна снимают усталость, — возразил Изотов, осматривая отсек. — Ладно, оставайтесь.

Единственным, в чем он тотчас отступил от привычек Субботина, было то, что Изотов любил осматривать корабль, когда на нем никого не было. Субботин обходил отсеки, когда все стояли на своих боевых постах, тут же делал замечания и давал указания. Это ближе к уставным требованиям. Так Изотов поступал редко, только перед серьезными выходами в море. Надо доверять офицерам и старшинам. Они осматривают и докладывают, что вверенные им заведование и боевая часть корабля к бою и походу готовы. Частые же осмотры после докладов могут создать впечатление, что командир не доверяет, а это скажется на настроении личного состава. И наоборот, когда командир редко, но обстоятельно осмотрит все отсеки, механизмы и вооружение, это поднимает старательность людей.

Когда в отсеках было безлюдно и тихо, только мягко бились о борта мелкие волны гавани, можно было постоять у того или другого боевого поста или заведования. Постоять и подумать о том, как нелегко обходится народу такая сложная и дорогая техника, и о том, правильно ли установлены машины и агрегаты. Может, потребовать разместить их иначе, или предусмотреть иное размещение на последующих кораблях? Удобно ли стоять и действовать матросу на своем боевом посту? Изотов сам проверял все манипуляции матроса, стараясь определить, нельзя ли упростить их, сократить время на излишние движения, что в практике заводского производства называется потерянным или подготовительным временем и снижает производительность труда, а здесь на корабле — боеспособность поста.

До этого все помыслы офицеров, старшин и матросов были сосредоточены на том, чтобы как можно скорее освоить новую технику и ввести корабль в боевой строй. И только потом можно было думать о том, что и как изменить, улучшить, усовершенствовать или упростить. Изотов стал читать статьи по научной организации труда, инженерной психологии и промышленной эстетике. Стал внимательно присматриваться к действиям матросов на корабле, расспрашивать их. Появились замечания и предложения. Выслушав Изотова, Субботин тогда отмахнулся:

— Все это совершенно верно, но нам никто не позволит перемещать механизмы и приборы со своих штатных мест. А ваши мысли сами по себе дельные, и нужно подавать рацпредложения в бриз. Кстати, мы отстаем в количестве поданных рацпредложений.

Осмотрев отсек, Изотов заглянул в машинное отделение и услышал обрывок разговора Бурмистрова с Роговым.

— Валерий Геннадиевич, ведь приемистость двигателя изменяется в допускаемых пределах. Значит, не так уж важно.

— Знаю, что в пределах нормы. Но для меня важно знать, почему это происходит.

В засаленных комбинезонах, позвякивая ключами, инженер-механик и старшина группы мотористов разбирали фильтр левобортного двигателя.

Решив им не мешать, Изотов прошел в другой отсек. Там возился электрик Кононов.

— А вы почему не отдыхаете?

— Внезапно обесточилась канализация электроэнергии правого борта. Командир БЧ-5 приказал немедленно найти и устранить неисправность.

Изотов смотрел, как возится в отсеке матрос, а из головы почему-то никак не выходил разговор о телевизоре и вспоминался фанерный ящик.

К вечеру после окончания корабельных работ и занятий, когда команда отправилась на береговую базу, Изотов обратился к Рогову:

— Валерий Геннадиевич, в обед на корабле возился твой электрик, неисправность искал. Смотрю, а контакты автомата левого борта заклеены еле заметной тонкой прозрачной пленкой…

Рогов удивленно посмотрел на своего командира и, опустив руки по швам, сказал:

— Товарищ командир, в обязанности инженер-механика входит обучение и тренировки вверенного ему личного состава. Обучать и тренировать командира корабля он не обязан. Да и командиру не дело работать за электриков. Контакты я нарочно сам заклеил, чтоб напомнить Кононову, как искать неисправности. Он, видите ли, уже забыл, чему его учили.

Изотов всплеснул руками:

— Фу-ты, черт! Я увлекся, думал о другом и не сообразил как-то. Прости, Валерий.

— За знание электрооборудования корабля ставлю тебе пять, Михаил.

Сойдя с корабля и увидев лежащий на пирсе фанерный ящик, Изотов остановился и спросил у Рогова:

— Скажи, прежде чем строить наш корабль, был изготовлен его макет в натуральную величину?

— Да.

— А нельзя ли его нам приобрести? Наверняка дадут пятую категорию. Дерево, как дрова, металл, как лом по рупь двадцать за тонну, или пусть передадут нам в порядке шефской помощи.

Рогов покачал головой:

— Поздно. Серию кораблей закончили и макет уничтожили и не по пятой категории, а списали как расходный материал. Опоздали мы, а то получили бы даром.

Изотов сердито посопел и сказал:

— Тогда нам самим надо построить макет в натуральную величину.

Полчаса говорили о макете, и Рогов заметил:

— Целиком и полностью согласен, что такой макет и исследования на нем нам нужны.

8

В эту ночь, наверное, непрерывно икалось синоптикам. Их поносили военные и торговые моряки, рыбаки и яхтсмены, жители прибрежных селений, начальники лодочных станций и курортники — все, кто имел отношение к морю.

Шел циклон с юга на север почти точно по меридиану. С метеорологических спутников были получены его фотографии. Все портовые города и корабли, находящиеся на предполагаемом пути циклона, были своевременно оповещены…

Но произошло непонятное: по каким-то еще неизвестным законам природы циклон резко повернул почти на девяносто градусов и обрушился на ничего не ожидавшие районы моря. Он-то и застал перехватчик далеко от своей базы.

Правда, шторм нагрянул не так уж внезапно. Изотов получил срочное штормовое предупреждение тогда, когда перехватчик находился на полпути к своей базе. Шторм быстро развел крутую волну, и пришлось идти на корпусе. После полета на крыльях команде трудно было примириться с движением «на брюхе». Упала скорость, и сразу же неимоверно растянулось время. Крутая волна набегала, оглушительно била в транец кормы, забиралась на палубу, грозя опрокинуть своей тяжестью. Натужно стонали двигатели, не приспособленные длительно работать на малых оборотах. Вместо привычного ритма полета началась безалаберная качка, броски, не характерные для обычного килевого корабля.

Штурман лежал грудью на карте, часто хватаясь левой рукой за край стола, и вел прокладку. Рогов крикнул Изотову:

— Михаил Алексеевич, сядь в кресло: все-таки надежней! — И, видя, что Изотов раздраженно отмахнулся, добавил: — Тогда хоть шлем надень, все-таки поможет. Я вот сейчас, сидя, так головой о переборку трахнулся, до сих пор мозги трясутся, как студень.

Изотов в этот раз не успел и отмахнуться, хорошо, что держался за штурвал обеими руками. Внезапная тяжесть сначала прижала к палубе так, что подогнулись колени, потом наступило состояние невесомости, и самому Изотову показалось, что подошвы оторвались от палубы. С отчаянным визгом вылетел на середину палубы Мефиступол, и его начало швырять, как футбольный мяч.

Изотов был мокрый с головы до пят. Чтобы лучше видеть обстановку, приходилось часто выскакивать на мостик. Казалось, что корабль мотался в месиве бьющих отовсюду струй воды, пены, водяной пыли и воздуха. Стекла рубки непрерывно заливало, и «дворники» не успевали сметать со стекла воду. Изотов непрерывно поддерживал связь с оперативным дежурным, говорил с начальником штаба и командиром бригады. Все спрашивали, как дела.

Изотов отвечал, что пока все нормально, очень сильно болтает. Машины, механизмы и аппаратура работают исправно, личный состав держится хорошо.

Командир бригады предложил свернуть к берегу и укрыться в устье реки возле рыбацкого поселка.

Изотов молчал, напряженно думая. В динамике звучал встревоженный голос командира бригады:

— «Двенадцатый», «Двенадцатый», почему не отвечаете? Я слушаю. Прием.

Изотов ответил:

— Нельзя. Придется идти лагом к волне — опрокинусь. Много ли нам надо.

А шторм все нарастал и нарастал. Командир бригады сообщил, что высылает навстречу для обеспечения «большой охотник». И опять Изотов задумался.

— «Двенадцатый», отвечайте! «Двенадцатый»!

Решившись, Изотов хрипло сказал в микрофон:

— Стоит ли трепать корабль и людей? Случись что — мало кто успеет выскочить, да и подобрать в этой кутерьме не смогут, просто не найдут. Лучше мы сами справимся, без помощи…

— Отставить болтовню! Ваше рандеву состоится через три часа пятнадцать минут. Держитесь, — строго проговорил командир бригады.

Когда Изотов закончил разговор, Рогов спросил:

— Михаил Алексеевич, прошу разрешения подменить Бурмистрова. Измотался он там внизу.

— Добро, — не шелохнувшись ответил Изотов, глядя вперед, сквозь сплошные струи воды на стекле рубки, и подумал: «Ведь только на двигателях и держимся. Заглохнут, развернет корабль лагом к волне, одна накренит, вторая ударит в днище и — оверкиль».

Рогов поднес ко рту микрофон:

— Главстаршина Бурмистров, в рубку. Поменяемся постами. Бурмистров, Борис Дементьевич!

В ответ донесся усталый голос главстаршины:

— Нельзя, товарищ капитан-лейтенант… не сто́ит… У вас уже есть почти трехчасовой опыт управления машинами в такой передряге, а у меня его нет. И сейчас не время для тренировок.

— Ну, как знаешь, Борис. Держись. Надо будет — скажешь. Держись.

Тяжелый удар обрушился на корму корабля, нос его задрался кверху, словно на палубу упала скала. Из рук Волкова со звоном и дребезжанием вылетел транспортир, циркуль и линейка. Штурман, кряхтя и ругаясь, еле удержался, уцепившись обеими руками за край стола. Рогов чуть не вылетел из кресла, а Изотов ударился лбом о стекло рубки, потряс головой, отдуваясь, затем крикнул в микрофон:

— Осмотреться в отсеках!

Штурман ползал по палубе рубки, ловя инструменты, а они будто ожили и вздумали играть в пятнашки. Через минуту стали поступать доклады, что в отсеках все нормально, и вдруг вмешался встревоженный голос комендора:

— В рубке, колпак снесло!

— Какой колпак? Назвать правильно!

— Прошу прощения. Сферу с поста управления артогнем.

Почти машинально Изотов переключил управление артиллерийским огнем на себя и приказал:

— На палубу не выходить. Пусть так будет! — И бросил через плечо: — Штурман, записать в вахтенный журнал.

— Есть. Уже пишу, — глухо ответил Волков.

Изотов сказал Рогову:

— Надо сразу, как придем, сообщить конструкторам. Не продуман этот узел.

— А они и не рассчитывали на такую передрягу, — возразил Рогов. — И в техзадании такой шторм не предусматривался.

— Но на самолетах такие колпаки не слетают.

— Слетают от взрывной волны. А вода в восемьсот раз плотнее воздуха, гидравлический удар сильнее и резче ударной воздушной волны. В такой шторм с подводных лодок четырехмиллиметровую стальную обшивку легкого корпуса сдирает, как мокрую фанеру, шпангоуты у эсминцев гнутся. Наше счастье, что мы легкие, почти на пене держимся.

— Как Афродита новорожденная?

— Почти, только от нее соляром не пахло.

И так еще четыре часа. В указанное командиром бригады время встретились с большим охотником. Он зарывался носом в волну так, что возле орудия взлетал столб пены, как от падения снаряда. Обменялись позывными, большой охотник пошел сзади, стараясь прикрыть перехватчик своим корпусом, от ветра и волны. Теперь в динамике часто раздавался голос капитан-лейтенанта Августинова:

— «Двенадцатый», может ближе подойти? Надежней прикрою.

Изотов отвечал:

— Держись так. Когда я тебя стукну в корму — тебе ничего, а если ты меня — расколешь. Ты стальной, а я дюралевый.

Перед рассветом шторм опять повернул к северу. Ветер дул вдоль гребней волн и развел невообразимую толчею. Теперь уже не было ни килевой, ни бортовой качки, а какая-то судорожная пляска сумасшедшего. Но этот же ветер и сбил волну. Через час Изотов предложил:

— Валерий Геннадиевич, попробуем выйти на крыло. Хотя бить будет здорово.

Рогов подумал и тряхнул головой:

— Эх, была не была. За битого двух небитых дают. А так, как нас било… Попробуем. Надо ж испытать.

Измотанные, одуревшие от усталости и бессонницы, избитые от ударов о механизмы и переборки, матросы оживились, услышав, как двигатели зычно усилили свой рев. Затрясло, заподбрасывало, замотало еще сильнее, но пошли! Пошли на крыле, как надо, как положено! Хватит ползать на брюхе!

Стоя на мостике большого охотника, Августинов, не спускавший взгляда с перехватчика, рассмеялся и крикнул вахтенному офицеру:

— Ну, ты смотри, как утенок, запутавшийся в траве, вырвался, обрадовался и побежал-побежал. Ишь ты, на крыло выходит. Теперь не догонишь! — и взял микрофон. — Миша, с морским крещением тебя… всех вас! Счастливого пути!

— Спасибо за поддержку! Я пошел! — донесся ответ Изотова.

Убедившись, что корабль идет нормально и ровно работают двигатели, Рогов сказал в микрофон:

— Главстаршина Бурмистров, теперь все в порядке. Идите за меня в рубку.

В ответ донесся безразличный хриплый голос Бурмистрова:

— Не могу, Валерий Геннадиевич. Разрешите остаться на месте. Здесь гремит, бросает, а в кресле у меня сил не хватит — засну.

— Опять неладно, — усмехнулся Рогов, положил микрофон и многозначительно посмотрел на Изотова. Тот вместо ответа тоже многозначительно покачал головой.

9

— Товарищ старший лейтенант, старший матрос Буранов прибыл по вашему приказанию.

Изотов осмотрел матроса с ног до головы. Это был парень не крупный, но плотный. Его короткие волосы росли густой щетиной. В прошлом году Буранов подал рапорт с просьбой разрешить ему поступить в летное училище. Субботин по ходатайству Рогова выхлопотал ему отпуск, но это не помогло — Буранов срезался на вступительных экзаменах. Отчитав его, Субботин заявил, что больше не ударит пальцем о палец, чтобы помочь Буранову.

Проверяя кубрик команды, Изотов нашел в тумбочке Буранова учебники и конспекты. А сегодня, осматривая корабль, тоже увидел тетрадки матроса и вызвал его к себе.

— Я вижу, что ты надежду на поступление в училище не оставил.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, готовлюсь.

— По-прежнему летчиком собираешься стать?

— Никак нет, бортинженером.

— А почему не флотским инженер-механиком, как Рогов?

Матрос вздохнул и развел руками:

— С детства хочется летать, и машины люблю. Тут все как раз совпадает.

— Готовишься урывками?

— Вторично отпуска не получить.

— Как же иначе?

— Так точно. Да я слышал, как товарищ капитан-лейтенант Субботин, сдавая вам дела, сказал про меня, что этому лодырю никаких поблажек для подготовки в училище давать не следует, не в коня корм.

Изотов нахмурился, потер ладонью подбородок и, вдруг доверительно улыбнувшись, спросил:

— И услышав это, ты решил заниматься назло?

— Ага… прошу прощения, так точно.

Изотов рассмеялся:

— Уже Неплохо, — потом задумался, слыша осторожное дыхание матроса, и произнес: — Не в коня корм… Смотря по тому, какой конь и какой корм. Н-нда. — И пристально посмотрел в глаза Буранову: — Получишь отпуск. На «Сто двадцать шестом» моторист без практики на берегу сидит, договорюсь с его командиром, если командование не даст отпуск, сам устрою. — Изотов хлопнул ладонью по штурманскому столу. — Но даже если командование разрешит, с территории базы не выпущу. Занимайся хоть здесь, хоть в библиотеке, хоть у меня дома. И никаких отвлекающих факторов, которые, уверен, были у тебя во время отпуска. Согласен?

— Согласен. Спасибо, товарищ старший лейтенант.

— Но продолжай, не рассчитывая на отпуск, заниматься, как прежде. Используй каждую минуту. Иди.

— Есть, — ответил Буранов и, уже открыв дверь рубки, обернулся и признался с растерянной улыбкой: — Правильно и сделаете, что отпуск при части… Тогда, дома-то я закуролесил: девчонка одна подвернулась. За сердце забрало…

— Иначе я и не думал, — рассмеялся Изотов. — Иди-иди. Девчонка, если настоящая, то подождет, а вертихвосток везде хватает.

Тотчас после матроса в рубку вошел Рогов, расстроенный и злой, положил на штурманский стол фуражку, сел в свое кресло и закурил.

— Ну как? — спросил Изотов.

Сделав несколько затяжек, Рогов выругался и объяснил ситуацию.

Дело в том, что запасных сфер для двух перехватчиков на складах базы не оказалось. По всей вероятности, часть комплекта запасных частей и оборудования застряла где-то на промежуточных складах. Командир базы срочно отправил запрос.

Перехватчик мог выходить в море и без колпака, сохраняя полную боеспособность. Комендор Росляков раздобыл у одного из старшин базы, имеющего мотоцикл, защитные очки, резонно заявив, что скорость корабля близка к скорости довоенных самолетов, а на тех стрелки-радисты сидели у открытой пулеметной турели в защитных очках.

И хотя артиллерия корабля находилась в ведении помощника командира (он же штурман), Изотов приказал инженер-механику найти или изготовить сферу, поскольку Волков на корабле временно и не так опытен в хозяйственных и технических делах. Перешарив склады базы, Рогов вспомнил рассуждения Рослякова и хлопнул себя по лбу:

— Эврика, черт возьми! Ведь наверняка эта сфера, как и многое из оборудования перехватчика, от серийного бомбардировщика. Надо идти к летчикам, у них-то уж есть запасные сферы.

Во второй половине дня Рогов уже сидел перед столом начальника техснабжения авиационной части. Лысый, с седыми висками майор принял любезно, предложил закурить и спросил, чем он может быть полезен.

Рогов рассказал о потере колпака и показал эскиз. Майор посмотрел его, положил на стол и ответил:

— Да, это от серийного бомбардировщика, уже снятого с вооружения. Такие детали у нас на складе есть, но приказа о списании их в ОФИ[4] еще не поступило.

Рогов даже подпрыгнул на стуле.

— Так, товарищ майор, дайте нам один колпак, хоть на время, пока мы свои получим. Честное слово, вернем. Вот официальная бумага с просьбой нам помочь.

Майор откинулся на спинку стула, скрестил пальцы и укоризненно покачал головой:

— Товарищ капитан…

— Капитан-лейтенант, — вежливо поправил Рогов.

— Тем более. Вы же не первогодок, а опытный офицер инженерной службы, и знаете, как это делается, — он вернул бумаги Рогову. — Мы не купчики какие-нибудь, чтоб на честном слове, взаймы и тому подобное. Пошлите ваше требование по соответствующей инстанции, ваше командование передаст его нашему командованию, мне спустят распоряжение, и я отпущу вам сколько угодно. Как видите, все очень просто.

— Очень просто? — растерянно повторил Рогов. — Да ведь на это полгода уйдет, а нам срочно нужно.

— Таков порядок, и не нам его менять, — вежливо уточнил майор.

— Да поймите, товарищ майор, из-за одного колпака….

— Сферы, — деликатно поправил майор.

— Ну, сферы, председатель комитета будет обращаться к министру обороны? Это так же нелепо, как выдирать зуб через ноздрю.

Майор развел руками:

— Ну, зачем так высоко брать? Я почти уверен, что это можно решить на уровне техуправлений нашего и вашего округов. Вам повезло — мы подчинены военному округу.

— Но ведь эти колпаки вам не нужны!

— Сферы, — уже назидательно поправил майор. — Они нам, конечно, не нужны, но я же не частный владелец, а служебное лицо.

Видя, что до конца рабочего дня осталось полтора часа, Рогов помчался в ОФИ.

Начальник ОФИ прочитал требование и, глядя на эскиз, сказал, что документы написаны не по форме и адресовать их нужно начальнику тыла, которому подчинен начальник ОФИ.

— Так бумажки завтра перепишем, — торопливо успокоил Рогов.

— Но, к сожалению, сейчас таких изделий у меня нет. Были, роздали пионерам, школам, кое-кто из наших взял. Говорят, один из офицеров ванночку для купания своего ребенка смастерил. Так что ничем помочь не могу. Позванивайте, как получим — пишите бумагу, и я отпущу.

Все это, прерывая речь руганью, Рогов рассказал Изотову. Тот посмотрел на часы.

— Поздновато. Хотя начпо часто задерживается, пошли к нему. Чушь какая-то.

Озеров действительно был в кабинете. Он выслушал рассказ Рогова и через оперативного дежурного старшего морского начальника дозвонился до авиационной части. Дежурный по части ответил, что заместителя по политчасти нет на месте, ему нужно звонить утром завтра с девяти ноль-ноль. Повесив трубку, Озеров спокойно сказал:

— Напомните сразу после подъема флага. Позвоню. Уладим.

Когда Рогов и Изотов вышли от начальника политотдела, встретили боцмана. Он спросил, достали ли колпак.

— Сферу, — поправил Рогов и сплюнул.

Узнав о неудаче, Ожегин всплеснул руками:

— Товарищ капитан-лейтенант, разве это так делается? — и повернулся к Изотову. — Разрешите мне утром съездить к этим летчикам. Наверняка там начальник склада старшина-сверхсрочник, найдем общий язык, тем более, что дело уже ОФИ запахло.

Домой идти Рогову не хотелось, уж больно было скверное настроение, и он поехал в город, просто так, без цели. Побродил по парку, остановился возле ресторана, вспомнив, что забыл поужинать на базе, и не мог вспомнить, обедал он или нет.

В зале стоял уютный полумрак и сдержанный гул голосов. Пологая витая лестница вела наверх, где под черным потолком, усеянном маленькими лампочками, за стойкой бара темнели силуэты мужчин и женщин, потягивающих коктейли. Возле лестницы Рогова окликнули:

— Эй, флот, капитан-лейтенант!

Обернувшись, Рогов увидел за столиком трех летчиков-капитанов. Один из них показал на пустующий четвертый стул. Поколебавшись, Рогов подошел, поздоровался и взял меню. Пригласивший его летчик, скуластый, с раскосыми глазами, был до странности белобрысый.

— Потом закажешь, успеешь. Легче с Мао договориться, чем подозвать официанта. Закуски хватит. Э, нет тарелки и прибора. Сейчас сварганим.

Он подошел к столику официанта, взял тарелку, вилку, нож, протер их чистой салфеткой и поставил перед Роговым, заметив:

— Порядок в авиации.

— Тоже мне порядок, — проворчал Рогов и рассказал о разговоре с майором.

Летчики расхохотались.

— Это Бердяев, наверно. Точно, он. Известный жмот и бюрократ. Нашел к кому обращаться. Сказал бы нам.

— Что я, буду у встречных летчиков на улице просить?

— А зачем вам сфера-то?

— На нашем корабле стоит такая же. Да ее в шторм волной снесло.

Вышли из ресторана поздно вечером довольные компанией: все в одном звании, субординацию соблюдать не требовалось, обменивались флотскими и авиационными остротами… Летчики записали, как найти Рогова, поймали такси и уехали. Рогов сел в следующее.

В машине у него снова испортилось настроение. Думал о том, что часто приходится встречать людей любезных, веселых, остроумных — открытая душа, а увидишь его за служебным столом и не узнаешь, даже внешность изменяется, не человек, а дубовый чурбан с оловянными глазами. Обещать за ресторанным столиком — куда проще.

Капитан I ранга Озеров дозвонился до замполита авиационной части к десяти утра. Тот пояснил, что начальнику техснабжения осталось менее года до увольнения в запас. Он и раньше был таким, а теперь, стремясь получить пенсию «под завязку», ничего самостоятельного предпринимать не хочет. Делает только то, что написано в инструкциях, и ни на миллиметр в сторону. Замполит пообещал выяснить, записал номер телефона. Через пятнадцать минут он снова позвонил:

— Все в порядке, присылайте машину.

Когда Рогов привез на пирс четыре сферы, то увидел, что на перехватчике уже переливается новая, промытая. А вторая сфера, упакованная в оберточную бумагу, лежала на палубе. Их привез боцман на автобусе и нес до базы на голове, поддерживая обеими руками.

На причале зазвонил телефон, и вахтенный матрос, повесив трубку, сказал Рогову:

— Товарищ капитан-лейтенант, на КПП вас какой-то летчик спрашивает, торопит — ему некогда.

Перед КПП стоял «пикап», возле него курил вчерашний белобрысый знакомый. Он торопливо поздоровался.

— Извини, Валерий, спешу. Крюк изрядный сделал. А чего людей не взял с собой? Ведь шесть штук. Как освободишься — заскакивай к нам, надо ведомость передаточную оформить и требование привези.

Расхохотавшись, Рогов полез в кузов, позвав подсобить дневального по КПП.

— Спасибо, Коля, ей богу не ожидал.

— О чем разговор? На шесть штормов хватит? Запиши мой телефон, заходи, не по делу, просто так. Неплохо было бы встретиться еще раз, как вчера.

10

— Встать! Смирно! Товарищ старший лейтенант, личный состав корабля собран по вашему приказанию. Боцман корабля главстаршина Ожегин.

— Вольно. Сесть.

Изотов снял фуражку, положил рядом с собой, попытался пригладить волосы, поглядывая на матросов. Вся команда перехватчика, за исключением вахтенных, была в сборе. Изотов укоризненно посмотрел на Лаптева.

— Я, по-моему, ясно сказал тебе, что нужно комсомольское собрание.

— Так это ж все равно, — ответил Лаптев, — у нас все комсомольцы, кроме офицеров.

— Хотя да, у нас тут один беспартийный затесался, — усмехнулся Изотов и кивнул на сидящего в углу Мефиступола.

За окнами кубрика шумели желтеющей листвой деревья. В кубрике с потолка свисали гимнастические кольца на толстых капроновых тросах. Показав на них, Изотов спросил:

— Надежно закрепили? Не то сорвется кто-нибудь и сломает шею.

Поднялся Бурмистров:

— Там, товарищ старший лейтенант, двутавровая балка проходит. В нее и ввернули рымы, резьба метрическая двадцать два. Слона выдержит.

Рассеянно кивнув в ответ, Изотов задумался, почесал висок, покосился на сидящих рядом Рогова и Волкова, потом сказал:

— Сегодня у нас, товарищи, не собрание личного состава, а скорее совещание, что ли…

Рогов вставил:

— НТС, Михаил Алексеевич, научно-технический совет нашего корабля.

— Пожалуй, так.

Изотов встал, походил по кубрику, заложив за спину руки, потом остановился и спросил:

— Кто конструктор автоматов «АК», стоящих на вооружении личного состава армии, флота и у нас?

— Калашников, — ответило несколько голосов.

— Не точно. Старший сержант Калашников — лауреат Государственной премии, — поправил Изотов. — Понимаете, ребята, в нашей стране в специальных институтах, в конструкторских бюро, на кафедрах академий и училищ инженеры и ученые разрабатывают новые образцы стрелкового оружия, а на вооружение в нашей огромной стране принята конструкция оружейного мастера — старшего сержанта. Может, я привел слишком исключительный пример… Понимаете… Ну, допустим, кто-то потерял на территории базы часы. Мы решили найти, вышли всей командой, будем искать все, а найдет один. — Изотов осекся, растерянно посмотрел на Рогова и признался: — Вот черт, кажется, не с того начал и не туда пошел? Мы же собирались говорить о коллективном творчестве.

Рогов вставил:

— Все верно, Михаил Алексеевич, ищут все, а находит один, но находит потому, что ищут все. А ну, как один-одинешенек отправится искать? Не найдет.

— Угу. Сейчас выйду на курс, — сам себе сказал Изотов. — Прежде чем поставить самую незначительную деталь, тщательно продумывают ее тип и ее место на корабле, чтоб не мешала другим, была удобна и доступна в обращении и не подвела в бою. Вы знаете, что прежде чем выдать заводу окончательные рабочие чертежи, в конструкторском бюро был построен макет в натуральную величину со всем оборудованием и снаряжением, где практически проверялась возможность и удобство размещения. Так?

— Так точно.

Изотов оперся обеими руками о спинку стула.

— Кажется, все было продумано опытными и умными специалистами. Однако после заводских испытаний наша команда предъявила заводу и конструкторскому бюро перечень замечаний и предложений на скольких страницах? — Изотов повернулся к Рогову.

Тот не задумываясь ответил:

— На шести. Всего девяносто четыре пункта.

— Часть из них была принята заводом и конструкторским бюро, часть обещали предусмотреть в последующих сериях кораблей, остальные отклонили. Мы спорили. Конструкторы, инженеры не бюрократы, а мы не ясновидцы. Они и мы одинаковые люди, и порой каждый по-своему бывает прав.

Изотов опять прошелся по кубрику, посмотрел в окно, обернулся:

— Хорошо. Корабль спущен. Мы начали плавать, выполнять учебные и боевые задачи, и у нас опять появились новые замечания, предложения. — Изотов посмотрел на радиометриста и сказал: — Старшина второй статьи Гостюнный, покажите, как вы переходите на аварийное питание станции.

— Есть! — Гостюнный привычным жестом показал, как он переключает пакетник.

— Быстро?

— Так точно.

— Да. Но вам пришлось оторвать свою корму от сиденья и приподняться на полусогнутых. А в это время вдруг корабль мотнет волной, подбросит взрывом, в такой позе вы не устоите, вас может сшибить. При этом вы на несколько секунд выйдете из строя и не будете видеть цель.

— Это точно, товарищ командир, — согласился Гостюнный и снова повторил свой жест. В этот момент акустик Горелов толкнул его в бок, и радиометрист повалился на электрика Лаптева. Все захохотали.

Подождав, пока матросы успокоятся, Изотов продолжал:

— Значит так, мы осваиваем технику, мы ее принимаем… Кому, как не нам, знать что к чему? К тому же нам повезло — мы попали в сильный шторм, на который корабли этого типа не рассчитаны. Мы проверили себя и технику, и у нас опять появились новые замечания, предложения. — Изотов снова обратился к радиометристу: — Вы думали, где удобнее разместить пакетник?

Встав и чуть помедлив, Гостюнный ответил:

— Так и так прикидываю — негде.

— А если чуть сдвинуть в сторону один из блоков?

— Тогда возможно, но кто это разрешит?

— Об этом речь пойдет дальше, — заметил Изотов и продолжил: — Я как-то слышал одно, хоть и слишком резкое, но в общем правильное изречение: критиковать может каждый дурак. Заявить, что это плохо, может всякий; доказать, почему это плохо, не каждый сумеет, и совсем немногие могут показать, как сделать лучше. Вот это и будет настоящая критика. Де-ло-вая. Допустим, мы предъявили КБ или заводу список своих заключений и предложений. Там нас поблагодарят и будут разбираться. Нам, в свою очередь, нужно будет доказывать свою правоту. А для этого лучше всего проверить свои предложения на практике. Но многое на своем корабле мы проверить не сможем. Мы в боевом строю. У нас есть единственная возможность практически проверять, делать разные варианты на макете в натуральную величину. Значит, нужно иметь свой макет корабля со всем вооружением и оборудованием. На нем мы будем полными хозяевами, будем делать что хотим и как хотим. Вот и все. О технической стороне дела нам расскажет командир БЧ-5.

Рогов встал:

— Наш командир прав, что сколько бы пядей во лбу ни было у тех, кто проектировал и строил, всего они предусмотреть не могут. Практика — критерий истины. Многое определят не испытания, а длительная эксплуатация, то есть мы с вами. Не только командир, механик, штурман, а все мы вместе. Корабль только тогда корабль, когда на нем каждый выполняет, что ему поручено. Мы все вместе управляем кораблем, значит и думать должны сообща. Понятно?

— Понятно.

— Я хочу привести свежий пример о том, что не боги горшки обжигают. После эпопеи с колпаками у меня завязалась дружба с летчиками. Славные парни. Так вот, несколько недель назад в газетах было сообщение о том, что при взлете разбился пассажирский самолет и что назначена специальная комиссия для расследования. Не помню, было ли опубликовано сообщение комиссии, но летные части все эти материалы получают подробно. И вот в этой части, что недалеко здесь находится, молодой врач больше недели сидел в кабине пассажирского самолета в нашем аэропорту и повторял все манипуляции летчиков во время взлета, делал свои измерения, расчеты и пришел к выводу, что весь пульт управления находится в поле зрения пилота, но при взлете, когда он внимательно смотрит на один прибор, аварийная сигнальная лампочка хоть и находится в поле зрения, но попадает в район слепого пятна. Есть такой участок в каждом глазу на его сетчатке, где выходит зрительный нерв. И какие-то доли секунды летчик может не заметить аварийного сигнала, когда на него нужно реагировать мгновенно. Возможно, что это явилось причиной катастрофы. Понимаете, самолет проектировали сотни опытнейших конструкторов, а вот такую деталь подметил врач. Ну там сразу послали письмо в управление гражданской авиации, а сами в летной части создали комиссию, чтоб проверить это и на своих машинах. А теперь о макете. Командование бригады согласилось с нашими доводами и поддерживает. Мы заявили, что не собираемся открывать Америку и выдумывать порох, даже гениальные открытия тоже не сделаем, чтоб не отбивать хлеб у Академии наук.

Подождав, пока прекратится смех, Рогов продолжал:

— Но на этом неплавающем корабле мы принесем какую-то пользу плавающим кораблям и тем, которые будут плавать потом. Ясно с этим?

— Ясно.

— Место для сарая, будем называть его эллингом, в котором будет находиться макет, командир базы нам отвел в углу двора за грузовым пирсом. Макет будет точной копией нашего корабля в натуральную величину. Затем мы пойдем по методу Шерлока Холмса — дедуктивно — от частного к общему. Каждый из вас изготовит макет своего заведования и боевого поста со всеми рычагами, тумблерами, переключателями, приборами и прочим оборудованием. Тоже в натуральную величину. И каждый будет размещать в отсеке, как ему удобнее работать в бою и походе.

Моторист Буранов, забывшись, присвистнул и воскликнул:

— Ну, и свалка получится! До драк дело дойдет!

— Пожалуйста, — заметил Изотов. — Сколько угодно за счет личного времени в физзале. Там есть ринг и боксерские перчатки. Продолжайте, Валерий Геннадиевич.

— Есть, — ответил Рогов. — Далее. Год идет к концу. Нам надо построить макет к ледоставу. Зимой для таких исследований и занятий времени больше. Финансовый год кончается. Командир базы обещал выхлопотать на следующий год средства и материалы. Но нам ждать недосуг. Поэтому ныне нужно рассчитывать на самих себя и самим изыскивать материалы… — Рогов вдруг рассмеялся: — Наш боцман уже обеими руками затылок чешет.

Укоризненно посмотрев на инженер-механика, главстаршина Ожегин ответил:

— А как же, товарищ капитан-лейтенант, на чью это шею все ляжет? Конечно, на мою. Боцман, найди, боцман, давай, боцман, шевелись.

— На то и боцман, — сказал кто-то.

— Постойте-постойте, Валерий Геннадиевич, — вмешался доселе молчавший Волков. — Конечно, можно приказать. Мы люди военные. Но лучше, когда все сами захотят. Так, Михаил Алексеевич?

Изотов твердо ответил:

— Сейчас плебисцит устраивать не будем. Приказывать не стану. Неделю срока на обдумывание хватит?

— Хватит!

— Вполне!

— Так и будет. Через неделю соберемся снова и решим. А пока все. Вопросы есть?

— Есть! — вскочил акустик Горелов. — А почему обязательно делать макеты своего заведования в натуральную величину? Я вот считаю, что большинство моих блоков за счет уплотненного монтажа можно сделать меньших размеров и веса.

— Мало ли что вы считаете. Вы докажите, — заметил Изотов.

— И докажу, — запальчиво ответил акустик. — Я сам по-своему соберу действующую схему, только кожухи пока будут деревянными. Все необходимое для этого найду.

— Ну, как говорится, дай бог нашему теляти волка съесть.

— И съем, даже шерсть не выплюну.

Проводив командой «смирно» офицеров, боцман задержал экипаж и сказал:

— Вот что. Чую, что делать будем, потому что это — дело. Надо доставать материал? Надо. Где доставать? Не знаю. Подумаю. Но сколько раз вам внушали, что матрос во всем должен быть смелым и находчивым! Так вот пусть каждый проявит находчивость.

Недели через две на пирс прибежал матрос хозкоманды и сказал, что капитан-лейтенанта Рогова срочно вызывает командир базы. Капитан II ранга Колесов стоял в углу двора перед грудой строительных материалов, натащенных командой для возведения эллинга. Ответив на приветствие, хмуро сказал:

— Вот что, товарищ инженер, на этом месте вам разрешили возвести служебную постройку, эллинг, как вы ее назвали. А я вижу, что здесь вы собираетесь изобразить уголок старого Чикаго или нью-йоркского Гарлема. Фильм, что ли, собираетесь снимать, так почему на территории военной базы?

— Алексей Иванович, ведь мы только начинаем собирать материалы.

— Какой это стройматериал? Бревна, доски, горбыль, подтоварник, жерди, куски толя, ржавое железо.

— Потом разберемся.

— Разбирайтесь. Но тут и мое упущение. Представьте мне проект вашего сарая. Общий вид в трех проекциях. Внутри хоть верблюдов разводите. А снаружи вид должен иметь опрятный.

— Есть. Сделаю.

— И еще. Какими путями вы добываете эти материалы? Я видел, ваши матросы таскали доски из склада наших флотских соседей.

— Это боцман организовывает. Договаривается.

— Знаю. Вашего боцмана уже все кладовщики боятся, говорят, что если не вытребует, то выпросит, а не выпросит — сопрет.

— На то и боцман. А бревна эти — плавник. Матросы выходят в море на рабочем баркасе и собирают.

— Знаю, — буркнул командир базы. — Но смотрите, чтоб скандала не было. А проект представьте. Без его утверждения строить вам не разрешу.

К капитану I ранга Озерову пришел начальник клуба лейтенант Зайцев и доложил, что у него исчезла половина запаса фанеры, приготовленной для декораций и обновления щитов.

— Куда же она делась?

— Наверно, изотовцы стащили. Больше некому.

— Проверяли?

— Так точно. Она у них кипами лежит. Говорят, ихняя. Все листы одинаковые.

— И что вы предприняли?

— Дырок насверлил.

— Где? Каких дырок?

— В своей оставшейся фанере. Пометил. Дырки, как ни заделывай, заметны. Недаром ГАИ проколы в шоферских правах делает за нарушения. Дырку не сотрешь и не вытравишь.

— Найдите старшего лейтенанта Изотова и его боцмана. Через десять минут я буду на их стройплощадке.

В углу двора двое матросов расчищали место под сарай, выравнивая грунт и измеряя рулеткой. Невдалеке, покрытые старым брезентом, толем, лежали штабеля, бревен, досок и фанеры. Вскоре подошел запыхавшийся Изотов, за ним трусил боцман.

— Откуда у вас столько фанеры?

Изотов молча вынул из внутреннего кармана бумажник и протянул начальнику политотдела корешок товарного чека лесоторговой базы на отпуск фанеры и пиломатериалов гражданину Изотову М. А. за наличный расчет.

— Всей командой скинулись?

— Никак нет. Всей командой мы телевизор приобрели. А это только я, Рогов и Волков.

Озеров подошел к штабелю свеженапиленных отличных сортовых досок.

— А эти откуда взялись? Такого на лесоторговой базе не бывает.

— Сами приплыли, — спокойно ответил боцман. — Волнами прибило прямехонько к нашему грузовому пирсу, а часть в море подобрали.

— Но откуда они в море оказались?

— Наверно, из лесной гавани вынесло. Или с палубы лесовоза свалились.

Доски действительно были намокшими. Потрогав их рукой, Озеров спросил, хитро прищурясь:

— И как это вы, боцман, точно знаете, когда и откуда принесет доски?

— Зачем мы? Просто вахтенные сигнальщики нашей бригады и береговые посты несут службу, как положено. Они же в стереотрубы и бинокли просматривают все водное пространство до горизонта и обязаны обращать внимание на любой плавающий предмет. Что им стоит позвонить нам: «Плывут доски, пеленг такой-то, дистанция столько-то». Садимся в рабочий баркас, и порядок. Найдется хозяин — пусть забирает. Да только эти доски сразу же по акту списали.

Озеров покрутил головой. На обратном пути он сказал Изотову:

— Плавник — это черт с ним, но, боюсь, твои орлы отовсюду тащат, и из клуба тоже.

— Вряд ли, — неуверенно произнес Изотов. — Но, Сергей Сергеевич, увлеклись ребята, а командир базы не хочет нам помочь. У него обширные деловые связи. Он может получить материалы сейчас в долг, в счет будущего года.

— Я с ним поговорю об этом. Но вы, Михаил Алексеевич, предупредите команду. Строго предупредите.

— Есть. Еще раз предупрежу. А некоторые уже приступили к работе. Хотите посмотреть?

В береговом кубрике на подставках у стен стояли макеты пультов, аппаратов и механизмов со всеми приборами контроля и управления. Изотов объяснял:

— Вот макет радиолокационной станции. На нем сейчас по вечерам Гостюнный размещает приборы, переключатели и так далее, как он считает удобнее. А это работа акустика Горелова. Ему сейчас вовсю помогает лейтенант Волков. Они по-своему перекраивают все схемы. Что из этого получится, не знаю. Но люди думают, изучают. Это уже хорошо. Правда, условия монтажа очень усложнены. На такое завод вряд ли согласится, надо весь сборочный цикл переделывать. Но можно заставить, если докажем. Для монтажа Волков с Гостюнным сконструировали и изготовили специальные приспособления и инструмент. — Изотов раскрыл плоский ящик. В нем рядами лежали длинные отвертки и непонятные, по-разному изогнутые ключи, захваты, паяльники.

Озеров подошел к полке с книгами. Полистал брошюры и журналы по промышленной эстетике и даже инженерной психологии. Изотов объяснял:

— Это в самом конце наших работ займемся подбором колера для окраски помещений, оборудования и освещения боевых постов, чтоб лучше виделось и меньше уставали глаза. Снаружи корабль должен обязательно быть шарового цвета, или закамуфлированным, а внутри все надо делать так, чтоб быстрей и уверенней действовать.

Озеров молча походил по кубрику и, открывая дверь, сказал с порога:

— Дело делаете. А на командира базы я нажму.

11

В штабном коридоре на вешалке темнели набухшие от дождя плащи. Дневальный со штыком у пояса затирал шваброй натекшую с плащей лужу.

— Погоди-ка, — сказал Изотов, стаскивая с себя плащ и стряхивая фуражку. — С моего сейчас побольше натечет.

— Вот уж размокропогодило, — проворчал дневальный. — Льет и льет целую неделю.

— Ничего не попишешь — золотая осень, — рассмеялся Изотов. Одернул тужурку перед зеркалом, попытался причесать упругие вихры. Снова взял фуражку, потер ее верхом волосы, чтоб смочить и, махнув рукой, направился в кабинет командира бригады.

— Товарищ капитан первого ранга, старший лейтенант Изотов по вашему приказанию прибыл.

Грачев показал на свободное кресло возле стола. В другом кресле сидел начальник политотдела.

— Ну как дела на вашем «ковчеге»? Вы не обижайтесь, я в шутку сказал, — спросил командир бригады.

Изотов улыбнулся:

— Мы уже привыкли. А меня на бригаде уже зовут старшим лейтенантом Ноем. Сегодня как закончили корпус, на транце матросы написали название «Обгоняющий птиц».

— Гм, почему? Это же макет.

— По аналогии. Если в мечтах Александра Грина была «Бегущая по волнам», то почему не быть «Обгоняющему птиц»? А то, что это макет и стоит неподвижно, — неважно, лишь бы мысль, идея летела вперед, обгоняя птиц. А дела идут. Гостюнный и Волков добились своего. Они уменьшили объем и, следовательно, вес всех блоков аппаратуры почти на двадцать процентов. Будем оформлять как рацпредложение. Если выйдет, придется изрядно повоевать с заводом. Очень трудно монтировать.

— Ну, молодцы. Так держать. — Грачев посмотрел на Озерова. — Что, комиссар, выдадим военную тайну?

— Выдадим, — кивнул Озеров.

— Пока между нами, Михаил Алексеевич, звонили из управления и сообщили, что подписан приказ о присвоение вашему кораблю звания «Отличный корабль», ну и соответствующее приложение: поощрения и звания старшинам.

Изотов встал:

— Служим Советскому Союзу!

— Это потом, когда придет приказ. А сейчас смотрите не подкачайте.

— Звание оправдаем.

— У вас что-то есть ко мне?

— Так точно. — Изотов с театральным вздохом протянул командиру бригады телеграмму: — Кадры теряем, товарищ капитан первого ранга.

Грачев прочитал вслух:

— Командиру. Дорогой Михаил Алексеевич. Экзамены сдал. Принят. Сам удивляюсь. Большое спасибо. Военно-воздушный поцелуй всем. Курсант Андрей Буранов.

Возвращая телеграмму, Грачев заметил:

— Это не потеря, а приобретение.

Изотов протянул лист бумаги. Грачев стал читать:

— Та-ак. От старшины команды мотористов главстаршины… неточно, уже корабельного главстаршины, коли приказ подписан, Бурмистрова Бориса Дементьевича. Прошу оставить меня на сверхсрочную службу сроком на пять лет. Ходатайствую по существу рапорта. Изотов… Неплохо, комиссар, — Грачев протянул рапорт Озерову и взял у Изотова следующий лист. — От боцмана главстаршины Ожегина Аркадия Савельевича… на сверхсрочную на пять лет… Ходатайствую по существу рапорта. — Грачев отдал рапорт Озерову и взял следующий. — От старшины второй статьи Лаптева Владимира Электроновича. — Грачев расхохотался: — У него отец наверняка двадцать восьмого — тридцать второго года рождения.

— Так точно, тридцатого.

— Конечно, тогда родители резвились, давая имена новорожденным: Вольт, Динамо, Электрон, Искра, Идея, Эра. Кем он до призыва был?

— Токарем-карусельщиком.

— Ха! А у нас в электрики определили. Значит, в отделе кадров развлекались. — Грачев продолжил чтение: — …на сверхсрочную на пять лет. Ходатайствую по существу рапорта. — Командир бригады посмотрел на Изотова. — Вы бы печатку заказали с факсимиле, как у Ильфа и Петрова: «Одобряю. Полыхаев», «Утверждаю. Полыхаев». Фантазии не хватает?

— А зачем она здесь, фантазия-то или беллетристика? Не любовная записка, а резолюция на служебном рапорте. Конкретно, — ответил Изотов и протянул следующий лист. — Вот с этим серьезнее.

— Сейчас-сейчас, — довольный и повеселевший Грачев стал читать: — От комендора старшего матроса Рослякова, тоже на пять лет, тоже ходатайствую. — Грачев вскинул глаза на Изотова: — Это последний или еще есть?

— Пока все.

Грачев посмотрел на Озерова.

— Видал, комиссар? С четырех больших кораблей, где условия службы легче, подали на сверхсрочную только трое, а с этого водобегающего дюралевого существа — четверо! Почти треть экипажа! — И повернулся к Изотову: — Молодец. Долго агитировал?

— Даже не заикался. Наоборот, только твердил: честно от всей души отслужите положенный срок и — на все четыре стороны с чистой совестью свою жизнь устраивать.

— Неплохо, честное слово неплохо.

Изотов осторожно вставил:

— Вы весь рапорт прочитайте.

Грачев снова поднес лист к глазам:

— «В случае невозможности оставить служить на данном корабле, прошу этот рапорт считать недействительным». — Грачев снова взглянул на Изотова: — Неужели он не понимает, что не подряд на работу подписывает и не контракт, а рапорт об оставлении на военной службе? Приказ — и загремел на другой край света.

— Объяснял. Он все понимает, но стоит на своем. Говорит, что сначала окончательно отработается на этом корабле, а потом хоть куда. Но дело осложняется тем, что комендор-сверхсрочник мне по штату не положен. Вот что.

Передав и этот рапорт Озерову, Грачев произнес:

— Да. Над этим надо подумать, комиссар. Наверно, придется совершить бюрократический маневр: зачислить на одну должность, а исполнять будет другую. Все у вас, Михаил Алексеевич?

— Не совсем, — медленно проговорил Изотов. — Во-первых, вам привет от капитан-лейтенанта Субботина.

— В отпуск приехал?

— Нет. Письмо мне прислал. Кроме обычных приветов и рассказов о своей жизни, просит меня ускорить высылку его рабочих тетрадей. Они ему теперь очень понадобились. Запрос к нам по соответствующим каналам он послал.

— Придет запрос — вышлем. Вам его тетради не нужны?

— Спасибо, у меня своих полно. — Изотов замялся. — Дело еще вот в чем. Субботин просит меня на чистых страницах его последней неоконченной тетради перечислить наши замечания и предложения по размещению боевых постов и оборудования, включая и те, которые мы собираемся проверить на стенде зимой. Обещает, что уже сейчас часть из них может протолкнуть к реализации, мол, получил такую возможность. А после окончания курсов, в связи с предстоящим новым назначением, эта возможность станет больше. О макете он узнал, видимо, от наших отпускников или командированных. Субботин вообще обладает удивительной способностью подробно знать все о всех и всем.

— Ну, и что вы решили? — хмуро спросил Грачев.

— Раз появляется хоть какая-то возможность реализации наших предложений, то почему ею не воспользоваться? Это же наше общее дело. Напишу в его тетради, сделаю оговорки о тех замечаниях и предложениях, которые требуют проверки на макете.

— Так, значит, — еще угрюмей произнес Грачев и исподлобья посмотрел на Озерова, тот сдержанно усмехнулся.

Долго все трое молчали, и каждый знал, что все они думают об одном и том же: как доложит эти замечания и предложения капитан-лейтенант Субботин? Как свои собственные или как присланные ему старшим лейтенантом Изотовым? Скорее всего не так. Субботин офицер умный. Он изложит все замечания и предложения, как собранные личным составом его корабля. Не иначе.

Наконец Грачев откинулся на спинку стула и твердо сказал:

— Что ж, надо использовать и эту возможность. Идеи не вино, выдержки не требуют, а обмен опытом необходим, — он посмотрел зачем-то на часы, потом на Изотова. — Завтра справьтесь в штабе, пришел ли запрос на рабочие тетради Субботина. Еще скажите, чтоб перечень замечаний и предложений из вашей рабочей тетради размножили на машинке в пяти экземплярах с расчетом рассылки: в наше Управление, в конструкторское бюро, на обе бригады, где есть такие же, как у нас, перехватчики, начальнику курсов по запросу слушателя Субботина и в дело. Заготовьте препроводительные во все адреса за подписью начальника штаба. Согласны? Все у вас?

— Теперь все.

— До свидания.

Изотов надел мокрый, шелестящий, как жесть, плащ, расправил складки, привычным жестом, похожим на пионерский салют, проверил, правильно ли сидит фуражка, распахнул дверь и остановился. Лил плотный дождь.

Идя вслед за Изотовым, Озеров сказал:

— Садитесь в машину, подброшу до ДОСа[5].

— Спасибо. Тут всего метров двести.

— Садись. Промокнуть всегда успеем. ДОС ведь у самого КПП, мне все равно останавливаться.

— Домой, товарищ капитан первого ранга? — спросил шофер, надевая бескозырку.

— Куда же еще? И так жена пилит, что ночевать только прихожу.

Когда машина остановилась у КПП, шофер сказал:

— Товарищ капитан первого ранга, возьмем троих матросов, вон у КПП стоят. Им на совет рационализаторов в Дом офицеров надо, нам по дороге.

— Добро, — ответил Озеров и сердито добавил: — Да только на обратном пути не вздумайте девчат катать.

— Что вы, товарищ капитан первого ранга, разве в такую погоду по пути подбросить…

— Ладно, знаю, всегда обоснования найдете. До свидания, Михаил Алексеевич. Да, а как пес после качки, не сбежал с корабля?

— Он, Сергей Сергеевич, уже давно решил у нас служить сверхсрочно до конца своих дней, — отшутился Изотов и вышел из машины.

Лил дождь. Асфальт блестел, как поверхность канала. Шумели, роняя листья, деревья. Светились окна клуба, казарм, ДОСа. За пеленой дождя в промозглой тьме переливались стояночные огни кораблей. За ними был мрак, и только чувствовалось, как широко и грузно дышит море.