Границы души

Белый стих

Я вновь почувствовал, что я в плену

все той же властной, безрассудной силы,

воспетой в тысячах поэм,

с которой

я был знаком не раз в былые дни,

которую по простоте душевной

и, верно, по доверчивости к людям

я именем красивым называл.

Она кидалась кровью мне в лицо,

гнала искать нехоженые тропы

и там, наедине, рыдать и петь.

И я, измученный и окрыленный ею,

приниженный и обоготворенный,

о смерти думал,

но и жить хотел.

Теперь, заметив по смятенью сердца

приход напасти старой,

удрученный,

я забиваюсь в угол и молчу

и, как бывало, божеством ее

не называю,

не рифмую с «кровью».

1937

«Я уезжаю. Ты тоскуешь…»

Я уезжаю.

Ты тоскуешь,

С душой своей наедине,

Клянешь погоду городскую

И рвешься, тянешься ко мне.

Вернусь — и все идет как было:

Обузу старую несем,

Все — пригляделось.

Все — постыло.

Обоим надоело всё.

И я уверился:

Милее

Скитаться в дальней стороне.

Затем что лишь тогда жалеешь

И даже плачешь обо мне.

1939

Сосна

Под палящим солнцем

У излучинки

Лугового ручейка

Одна

Длинные иголки, словно лучики.

Над землей раскинула сосна.

Полыхать хотела густокронная

И светить, как солнце в ясный день.

Но хвоя на ней была зеленая —

Не светилась,

А бросала тень.

И стоит грустна, как изваяние…

А находят люди у нее

Солнцу недоступное сияние

И тепло особое.

Свое.

1939

«Лось вышел на дорогу…»

Лось вышел на дорогу.

Никогда

Он не бывал еще на поле боя…

Все было издавна свое, родное:

Кочкастый мох, черничник и вода.

А не было ему нигде покоя.

Недоуменно поглядев вокруг,

Он приподнял копыто и послушал.

Прислушался, переступил…

И вдруг

Волной по телу пробежал испуг,

И лось прижал растрепанные уши.

Как будто сосны падали в бору,

Ломались с треском жидкие верхушки,

Рвались снаряды, надрывались пушки,

Вился воронкой ветер на юру.

Шел бурелом по лиственной опушке…

Немецкий хохот раздался в кустах,

И лось метнулся, яростный и дикий, —

Ему знакомы были рысьи вскрики.

Вгоняющие все живое в страх.

Метнулся лось по зарослям черники

И, словно напоровшись на штыки,

Упал с размаху, выдыхая воздух, —

Колючей проволоки завитки

Ему содрали кожу со щеки

И разорвали розовые ноздри.

Спираль в шипах, как будто на суку,

Повисла на широкой ветке рога.

С ногами спутанными, он с отрога

Скользнул по мху и камням на боку.

Осатанев,

В себя не приходя,

Он вновь вскочил

И, не считаясь с болью,

Шагнул вперед к зеленому заполью…

Но проволока, путь загородя,

Ощерившись, вся в шильях и гвоздях,

Задергалась вокруг, как сеть на кольях.

Я это видел.

Сердце облилось

Горячей кровью.

С горечью душевной

Следил я, как сраженье началось.

Как бился лось,

Как утомился лось

И замер, несмирившийся и гневный.

Как он потом зализывал бока,

И круп, и грудь, окрашенные кровью.

Как объявилось в действиях быка

Беспомощное что-то вдруг, коровье…

1942

«Отчаянное было дело…»

Отчаянное было дело —

В штыки рванулись моряки,

«Ура» взметнулось, загремело.

Все небо искрилось, горело

И рассыпалось на куски.

Немало всяких карнавалов

Я повидал за жизнь свою —

Нигде так небо не играло,

Нигде так много не бывало

Цветных огней, как в том бою.

Строчили в поле пулеметы,

Стальные плавились стволы.

Но не сдержать морской пехоты —

Что минометы, доты, дзоты! —

Пошли балтийские орлы.

Четыре пункта населенных

За эту ночь оставил враг.

Таких лихих, ожесточенных

Еще не знал он контратак.

Поутру, с солнечным восходом,

С просветом в соснах, в облаках,

Бойцы увидели подходы

К заливу, к милым синим водам…

И кровь на листьях и руках.

Так много вдруг открылось взглядам

Простора, солнца, тишины,

Так был игрив разлет волны

И берегов тепла громада,

Что показалось вдруг: видны

Вдали ограды Ленинграда.

1942

В госпитале

От видений глаз не отвести —

Обдают меня горячим светом…

Ты должна сейчас ко мне войти,

Задержаться не могла в пути,

Чувствую тебя:

Ты близко где-то.

Разве поезд может опоздать,

Если ты торопишься?!

Не может.

Как меня ты будешь называть —

«Чудищем»? «медведем» ли опять?

Целый год с тобой в разлуке прожит.

Видишь, раны зажили мои,

Как у витязя из русских сказок.

Поднимусь — опять пойду в бои.

Дай мне руки теплые твои,

Не пугайся белизны повязок.

1943

«Мне надо так глядеть вперед…»

Мне надо так глядеть вперед,

Чтоб горы тьмой не застилались,

Чтоб рябь в глазах от тьмы забот

И шум в ушах не замечались.

Чтоб никогда средь бурь и вьюг

Мне не утратить дара слышать

И сердца собственного стук,

И — как в бору деревья дышат.

Мне надо все преодолеть,

Чтоб песня впредь не затихала,

Не замирала б жизнь, а смерть

Чтобы моим бессмертьем стала.

1944

«Только дождь да ветер за оградою…»

Только дождь да ветер за оградою,

Стонет лес, и листья опадают.

Зори над землей меня не радуют,

Золота в садах не замечаю.

Боль в душе тупая, деревянная,

Вспышки гнева — приступы падучей.

Ревность!

Провались ты, окаянная,

Не своди с ума,

Не старь,

Не мучай.

1946

«Как избавиться от лени?..»

Как избавиться от лени?

На душе темно.

Никаких стихотворений

Не пишу давно.

Нету силы, нету воли,

На подъем тяжел.

Как заброшенное поле

Мой рабочий стол.

А уже уходят годы

И не молод я.

Словно перед непогодой,

Тяжело, друзья…

1946

«Лес. Темно. Скрипят ботинки…»

Лес. Темно. Скрипят ботинки.

Хвойных лап переполох,

Ни травинки, ни тропинки,

Только ягодник да мох.

Даже пенья птиц не слышно.

Днем иду — как при луне.

Словно я нездешний, лишний

И ничто не радо мне.

Оборвался ельник темный —

День воскрес,

И я стою

Посреди степи огромной

У пшеницы на краю.

Сразу — солнце.

Сразу — вечность,

И с земли и с неба свет,

И такая бесконечность,

И от песен спасу нет!

1948

По дороге

Лес заиндевел, закуржавел,

До луны — белым-бело.

Ветви сосен в тонком кружеве,

Все берлоги замело.

Небо льдистое и синее,

Как полярная вода.

От игольчатого инея

Провисают провода.

А дороженька трескучая,

Как лощеная, гладка,

Вся в раскатах да излучинах

И сверкает, как река.

1948

«Сине-зеленый, издалека…»

Сине-зеленый,

Издалека

Лес мне казался сплошной стеною,

Где от листвы не отде́лишь хвою.

Ельник лохматый от сосняка.

А подошел —

И из этой стены

Хвойные выделились породы:

Лиственниц вышки взмыли поодаль,

Светлые сосны стали видны.

И, наконец, различает глаз

Даже орешник

И можжевельник.

Тут уж не просто березник да ельник —

Каждое дерево как напоказ.

Милые, с детства родные края!

Всё здесь имеет свою примету…

Каждая елочка тянется к свету,

Ветви раскинув:

—Вот она я!

1948

Пир

Это был знаменитый пир,

Даже для здешних мест,

И если не на весь мир.

То на весь лес.

Так он радушен, русский хмель:

Если уж пить — так пить!

Я рад был каждую сосенку, ель

За стол с собой посадить.

1948

«Прости меня, любимая, за то…»

Прости меня, любимая, за то,

Что не во всём твоей мечте я равен

И часто, пораженный слепотой,

Хочу того, чего хотеть не вправе.

Прости за страх, что порождал,

За ту

Неровность в нашей жизни, за упреки,

Когда терял я веру в чистоту,

За жесткий голос и за взгляд жестокий.

Прости за то, что не хватало сил

И половину тяжестей

На плечи

Твои, родная, я переложил…

Но, видно, жить я не умею легче.

1956

Перед грозой

За столбами, за трубой железной

Черных туч клубящаяся бездна.

Стайка птиц вдали едва видна.

Непроглядна неба глубина.

Над лугами, нивами, лесами

Тишина, как полог, нависает.

Ветра нет. Открыта настежь дверь.

Солнца нет.

А где луна теперь?

Смотрим в небо, как в трубу колодца.

Вот сейчас все рухнет, оборвется

И пойдет греметь, слепить глаза.

Миру

мылить голову

гроза!

1948

Ствол берёзы

Вся береза в молодых сережках.

Старый ствол ее в узлах резьбы —

Словно стены вековой избы,

В трещинах,

В волоковых окошках.

Сколько глаз прищуренных и лиц,

Сколько по небу парящих птиц,

Всяких темных пятен, завихрений,

Как проталин на земле весенней.

Крепок ствол —

Поди качни плечом! —

Не уступит дубу нипочем!

1949

«Много есть хорошего на свете…»

Много есть хорошего на свете,

Милого и дивного,

О чем,

Месяцами сидя в кабинете,

Даже вспоминать перестаем.

И чего бы, думается, проще —

А ведь даже удивишься вдруг,

Услыхав,

Что есть на свете рощи,

И поля, и лютиковый луг,

Самые всамделишные горы,

Берег моря с галькой и песком…

Есть земля сырая,

По которой

Можно пробежаться босиком.

1955

«Счастливый дар не на года…»

Счастливый дар не на года

Дается

И не в одолженье,

Не для забав и развлеченья,

А навсегда —

Со дня рожденья

Для непрестанного труда.

И коль его не сохранить,

С обыденщиной коли слиться —

Не то же ль самое, что спиться?

Кого тем можно удивить?

Жизнь праздная не для меня.

Есть вдохновение в привычке…

Итак:

С сегодняшнего дня

Ни дня без строчки,

Без странички.

1975

«Старушке, матери своей, на диво…»

Старушке, матери своей, на диво

Вчера мы щи сварили из крапивы.

Сегодня над гостями из Москвы

Хохочет вся деревня: каковы!

Вот, дескать, в главном городе живут,

А пищу тоже всякую жуют.

Сколь ни велик был наш авторитет —

Его сегодня и в помине нет.

На что уж мать — а тоже смотрит криво

И всю посуду вымыла брезгливо.

Нам тоже в диво:

Ела же кору!..

Теперь — крапива ей не по нутру.

1958

«Всё к лучшему…»

Всё к лучшему…

В колхоз доставлен хлеб.

И выдан денежный аванс по книжкам.

Стрекочет в клубе кинопередвижка,

Опять поднялся спрос на ширпотреб.

Пришли бульдозеры в разгар весны

На торфоразработку —

Может статься,

И наши земли за год возродятся,

На севере они совсем истощены.

То в Липове, то в Пермасе шанга́ —

Так здесь зовут картофельную брагу.

Шанга — не пиво,

Но сбивает с шагу

И так же заливает берега.

А я опять готов писать стихи.

Вот только жаль —

Здоровья меньше стало:

Не пью шангу, как пиво пил, бывало,

Да ночью спать мешают петухи.

1958

«Тянется тропинка…»

Тянется тропинка

Прямиком на диво —

И низиной топкой,

И сосновой гривой.

А потом с обрыва

Ринется с откоса —

Хорошо, что криво!

Хорошо, что косо!

1958

«Тишина над рекою…»

Тишина над рекою,

Над равниною вешней.

Наслаждаюсь покоем

И ходьбою неспешной.

Никаких заседаний,

Среди птиц — сам как птица.

Солнце без опозданий

И встает и садится.

Многослойная хвоя

Укрывает от зноя.

Но в трущобе таежной

Мне, как в детстве, тревожно.

Черный сук отгибая,

Чую даже спиною:

Сотни глаз, не моргая,

Наблюдают за мною.

Выжидают,

Гадают,

Не боясь, что обидят:

Все, что думаю, — знают,

Все, что делаю, — видят.

Ну и пусть! Я же дома.

Припадаю к стволине.

Мох хрустит, как солома

В пересохшем овине.

И глаза закрываю,

Ничего знать не знаю.

Эти птицы и звери

Мне-то

С детства знакомы…

Затаились, не верят.

Ну и пусть —

Я же дома!

1958—1967

«Всё земное могучим…»

Всё земное

могучим

Распускается цветом.

Только ивы плакучи

Как зимой,

Так и летом.

На опушке — проселок.

След колхозной трехтонки.

Оклики перепелок

Оглушительно звонки.

И цветы.

Их так много —

Диких, северных, пышных.

Тоже все на дорогу

Словно б из лесу вышли.

Вдруг поднимется ветер…

Но зачем мне всё это,

Если нет тебя, нету

И не знаю я — где ты?

Всё не в радость, не в диво.

Мир тобой не озвучен.

Знать, поэтому ивы

Даже летом плакучи.

1958—1967

Почему?

Мы с сынком заодно живем —

Вместе думаем, вместе спим,

В рощах воду живую пьем,

Из одной тарелки едим.

Удим рыбу, ищем грибы,

Учим грамоту:

«Мы не рабы!»

Он мне друг

И я ему друг.

Друг без друга мы как без рук.

Хорошо нам вдвоем.

Но к чему

Эти вечные «почему»?

«Почему?»

«Отчего?»

«Зачем?»

Разве нету попроще тем?

Вот над пашнями дождь прошел…

— Хорошо тебе здесь?

— Хорошо.

— Не зайти ли в село?

— Зайдем,

В дом зайдем, молока попьем.

— Стосковался о молоке?

— Почему же дом на замке?

— Чтобы воры не взяли чего.

— Кто ворует? Из-за чего?

— Вот опять ты вопросов тьму…

Ни к чему это.

— Почему?

— Мальчик мой, надо проще жить.

Нам всего не обговорить.

Видишь — бор. А в бору забор.

За заборами гладь озер.

Хочешь, щель найдем, поглядим,

О природе поговорим?

Сыну тоже нравится бор.

— Но зачем же в бору забор?

Почему?

— Опять «почему»…

Сам я многого не пойму.

Сам-то я их задам кому —

Эти вечные «почему»?

1959

В сельском клубе

Они вошли

и сели в три ряда

В заранее намеченном порядке.

Стол под сукном.

Трибуна.

И вода.

По краю сцены — зелень,

Как на грядке.

Поселок майским воздухом дышал,

И в клубе праздник начался весенний.

Но чем шумнее становился зал,

Тем лица их

Бесстрастней

И надменней.

Мы знали всех, сидящих за столом, —

Как говорится, нашенские парни:

Директор леспромхоза,

Агроном,

Начальник почты,

Мастер с сыроварни…

Но к нам они вошли из-за кулис

И — что случилось? —

До смешного строги,

Теперь на нас смотрели

Сверху вниз —

Ни дать ни взять

Всеведущие боги.

1959

«В каждом доме свое богатство…»

В каждом доме свое богатство.

И меня господь наградил —

То ли плакать мне, то ли хвастать:

Семерых детей народил.

Их добру учу, не балу́ю.

Но беда, что пошли в отца:

Всё рифмуют напропалую

И строчат стишки без конца.

Ситуацию зная эту,

Убеждают:

Мол, чтобы жить —

Надо прозой писать поэту,

Чтоб концы с концами сводить.

Я и сам на эту дорогу

Не однажды хотел ступить,

Но ведь дети и те не могут

Дня без песни-складки прожить.

Не читатели виноваты —

Знай сердечней для них пиши! —

Что пока у нас маловаты

Для поэзии тиражи.

А что трудно —

Время рассудит:

Из моих семерых, как знать,

Может быть, и прозаик будет,

Чтоб родителей поддержать.

1959

«С сединою да с лысиной…»

С сединою да с лысиной

Примириться легко ль!

Много книг недописано —

Это главная боль.

Наши мысли, и чаянья,

И бессильные сны,

И немое отчаянье —

Никому не видны.

А предчувствие страшное

Часто мучает зло:

Может, самое важное —

То, что впрок не пошло?

И напрасно растрачено

Столько сил, столько лет.

Кровью сердца оплачены

Книги те, коих нет.

1959

«В дни юности ранней…»

В дни юности ранней

Отдался я слепо

Профессии странной

И даже нелепой.

Смешное влеченье!

И что за мученье —

Писать сочиненья

До отупенья?

Что — счастье?

Что — тленье?

В чем жизни значенье?

И нужно ли людям

Такое служенье?

С большим запозданием,

Как испытанье,

Настал мой период

Исканий, метаний.

С тоской безысходной

Лечу, как с откоса,

В свой мир

Переходных,

Проклятых вопросов.

И труд, коим рано

Увлекся я слепо.

Мне кажется странным

И даже нелепым.

1959

Новозеро

Вот и я побывал в раю —

Оказалось легко и просто:

В Белозерском лесном краю

Обнаружился Сладкий остров.

Так случилось, что ныне он,

Как заброшенный заповедник,

Не распахан, не заселен

И зверьем покинут последним.

Плоский, будто грибной пирог,

С невысокими берегами.

Заберись — и живи как бог,

Не водись с земными богами.

Многослойная тишина,

Разнотравье и разноцветье…

Да была ль на свете война?

Где, какое оно — лихолетье?

Только крыльев утиных свист,

Только звон зари глухариной,

Небо ясное, воздух чист,

Пахнет рыбою да малиной.

Пусть местами вода мелка,

Но как небо ясное глянет —

Отразятся в ней облака:

Глубже моря озеро станет.

17 июля 1960

«Костер догорел…»

Костер догорел,

Не шумит уже.

И лес потемнел,

Будто мы в шалаше.

Стало так темно,

Как в кромешной тьме,

Лишь полено одно

Чуть дымит в золе.

Что ж, оставим, пожалуй,

Его,

Не будет пожара:

Полено одно —

Одному полену гореть не дано.

1961

«Когда все силы на исходе…»

Когда все силы на исходе

И стылость осени в крови,

Еще сильнее год от года

Потребность в жертвенной любви.

Чтоб кто-то ждал тебя весь вечер,

Осатаневшего от дел,

Клал руки ласково на плечи,

Отогревал, кормил, жалел…

И хоть уж ясно, что не можешь

Свершить,

О чем всю жизнь мечтал,

Тебе с годами все дороже

Слова признаний и похвал.

1962

«От кустика да к кустику…»

От кустика да к кустику

по ягодке, по кисточке —

в корзинке полно.

По рыжику, по груздику —

ведро насолено.

По слову, по присловию,

к словцу словцо —

и вот стихотворение,

и книга налицо.

Поэма есть,

и новая

почти завершена —

и жизнь прошла не попусту,

и смерть мне не страшна.

1962

Весенняя болтовня

С зимы о весне мечтаем,

Живем как в волшебном сне,

Болтаем,

Болтаем,

Болтаем

О ростепели, о весне.

А стужа —

Она крепчает,

Все толще на речках лед,

И ветер, свистя, наметает

Сугробы у наших ворот,

До самых высоких окон,

До чердаков,

До крыш.

А до весны далёко,

Далёко —

Не разглядишь.

Деревья сгибают плечи

Под тяжестью снежных глыб.

Клестам пробиваться нечем,

И воздуха нет для рыб.

Солому с сараев срываем,

По норме скоту корма,

И все болтаем,

Болтаем,

Что не навек зима.

А только весна наступит,

Сломает,

Растопит лед —

Вода забурлит, как в ступе,

И тоже

Болтать начнет.

1963

«Осенью засыпает вода…»

Осенью засыпает вода —

Холодна становится и темна.

Много ли из-подо льда

Видит и слышит она?

А ослепнет человек —

Долго ли помнит во мгле

Под ледяною корочкой век

Краски на небе и на земле?

Душа тоже слепнет.

И что ж?

Мутной, как водоем,

Всё ей порою вынь да положь

Память о светлом, о былом,

О назначенье своем.

1964

«В этом поле замерзнуть можно…»

В этом поле замерзнуть можно —

Снег по грудь,

Никаких примет,

Бесконечное бездорожье,

Только ветер свистит тревожно,

Только заячий вьется след.

На приволье, а как в неволе…

Если б лыжи!

Но лыжи где?

А кому-то и в этом поле

Хорошо, как рыбе в воде.

1964

Перегрузка

Вся жизнь в перенапряжении,

Порой до потери чувств,

Отрыв от земли,

Кружение,

Снижение, торможение

И, наконец, приземление —

Спуск.

И новое воспламенение,

И новое самосожжение.

Какие нервы выстоят,

Какое здоровье не сдаст? —

Наслаиваются неистово

Волнения пласт на пласт.

Ни у друзей, ни дома,

ни на пиру

Спокойствие не знакомо,

не по нутру.

1964

Границы души

А душа у меня все-таки есть.

И у нее свое зрение, слух и память

и свой сказочно-богатый мир.

Это целая держава,

в которой царит воображение

да желание добра и правды.

Зрение души удивительно —

оно тоньше ультрамикроскопов,

сильнее локаторов.

Душа видит в пространстве

и во времени,

проникает в глубь веков,

заглядывает в самое себя.

И слух у души

совершеннее морских эхолотов —

слышит она музыку вечности,

голоса цветов и трав,

их рост и дыхание.

А память души —

это граничит с чудом…

Берегите душу,

раздвигайте ее границы,

расширяйте се полезную площадь,

чтобы приблизиться к будущему.

1964

«И когда, может быть, впервые…»

И когда,

может быть, впервые

мне стало невыносимо тяжело —

ты меня не поняла.

Ты отвернулась от меня,

не увидела меня

и не пожалела.

И я остался один.

Я должен был бы стерпеть

эту боль и обиду,

смолчать…

Но я не стерпел.

И на этом все кончилось:

я потерял тебя.

1966

Тимониха

Деревни — как сказания,

В длину и ширину.

Уже одни названия

Плотны до основания,

Что сруб —

Бревно к бревну.

Тимониха, Лобаниха,

Тетериха, Печиха —

В них что-то есть от Палеха,

От песни тихой.

И все — по кромке берега

На Сохте неглубокой,

Извилистой, негромкой,

Затянутой осокой.

От этой речки быстрой

Любого мужика

Вводи в Совет министров,

В Политбюро ЦК.

А я живу в Тимонихе

У Васи у Белова…

Там избы, словно бабы, —

Добротны и плотны,

А бабы, словно избы,

Степенные.

Коли не Колоти́ловы,

То уж Колоколены:

На песни волокнистые,

На сказы — мастера.

Тимониха, Тимониха,

Домов, наверно, пять.

И некому в Тимонихе

Домов пересчитать.

1966

«Когда говоришь с другом — помни…»

Когда говоришь с другом — помни:

быть может,

это последний разговор с ним,

это последний день его жизни,

последний раз видишь его…

Помни:

завтра может его не быть.

Ты навсегда потеряешь друга.

Спеши любить его,

жалеть и любить.

1967

«Прости меня, мама…»

Прости меня, мама,

прости — что пусто в твоей избе,

а я это вовремя не заметил,

прости — не заметил,

что ноги твои отекли,

что пальцы скрючило от работы.

Прости меня, моя родная земля, —

я рожден здесь для того,

чтобы все видеть

и обо всем рассказать людям…

А я долго на все закрывал глаза.

1960

Снег

С детства,

С самых первых зим

И на весь свой век,

Как Отчизны сладкий дым,

Полюбил я снег.

Полюбил его покой

И буранный вой.

Снег не мертвый,

Он живой —

Вихорь огневой!

У него свое лицо —

Запах, вкус и вид.

Звон морозный бубенцов —

Это снег звенит.

Знает вся моя родня:

Из села

Лыжня

Столбовой дорогой в мир

Стала для меня.

Не о вечности грущу —

На земле мой век!

Все ж, когда умру, —

Прошу:

Схороните в снег,

В его светлой мерзлоте

На Бобришной высоте.

1967

«Схороните меня на Бобришном Угоре…»

Схороните меня

на Бобришном Угоре.

Только на Бобришный.

Там есть

против крыльца

моего охотничьего дома

старая береза

с муравейником —

самое чистое место на земле,

самое дивное и сухое.

В грозы обмывается,

в ветры обдувается.

Отсюда

в детстве съезжали мы с горы,

потом — охотились здесь

на рябчиков и глухарей…

Вот место,

которое я для себя выбрал.

Прошу только сюда:

на Бобришный Угор.

1967

Мухоморы

Из кустов, как с экрана,

Смотрят в очи вселенной

То шатры Чингисхана,

То Василий Блаженный.

Прохожу коридором

По сосновому бору:

Счета нет мухоморам —

Мухомор к мухомору.

А отсюда, бывало,

На телегах, навалом,

Снедь лесную возили —

Пестерей не хватало.

Вдоль борушки-опушки,

Словно девочки в школе,

Бесенились волнушки

С бахромой на подоле.

Табунились маслята,

А по влажному скату

В листьях прятались грузди,

Как зайчата в капусте.

Даже белые были —

Что ни год, в изобилье

Выносила их осень.

Как хлеба на подносе.

А теперь тут заборы

По всему косогору

И одни мухоморы —

Мухомор к мухомору.

Разнородны и ярки,

Как заморские чарки,

Как ковры на паркете.

Как почтовые марки

На зеленом пакете.

Длинноногие франты

В чужеродном наряде.

Наглые оккупанты

На победном параде.

1967

Утренняя почта

Не поземка ночью

Снегу намела —

Утренняя почта

Посреди стола.

Отбираю срочную,

Что душе мила.

Все делю поровну:

Важное — в стопу,

Остальное — в сторону,

Как щепу.

Будто свежая щепа —

Письма по избе.

Но от каждого — тропа

К чьей-нибудь судьбе.

Рубят лес там и тут,

И щепа летит,

И со всех концов идут

Письма, полные обид.

Просят жены и мужья

Укрепить семью.

— А нельзя ль иметь, друзья,

Голову свою?

От влюбленных вороха —

Их не перечесть.

Главным образом в стихах —

Даже рифмы есть!

Открываю в чью-то жизнь

Дверь — рву конверт:

«Поддержи, заступись.

Защити, дай совет!..»

— Добрый дай совет!

Если б сам не писал,

Сам не грешил… —

Я бы кое-что сказал

Им от души!

4 февраля 1968

Академгородок

Посреди поселка

Кормятся клесты.

Стелется поземка,

Распустив хвосты, —

Легкими и юркими

Среди снежных груд

Серенькими струйками

Белки бегут.

Прямо под ногами

Мечутся дымками,

Катятся клубками,

Веют ветерками.

За сосновым бором

От берез бело —

То ли это город,

То ли село.

По кромке поселка,

Где институт,

Стелется поземка —

Белки бегут.

6 февраля 1968

Редкая погода в городке,

В небе облаков ни лоскутка,

Ветерков вокруг — ни ветерка.

Снег сухой хрустит на холодке.

Улицы как просеки в лесах.

На Морском проспекте — край земли.

Из берез

жилые корпуса

Выплывают, будто корабли.

Прямо от гостиницы лыжня:

Оттолкнись — и лётом по прямой,

Где в вершинах птичья щебетня,

Где живицей пахнет и зимой.

5 февраля 1968

«Что ж ты спишь, ветер…»

Что ж ты спишь, ветер,

Куда глядишь?

Хуже всего на свете

Такая тишь.

Сосны, обессилев

От снежных груд,

Руки опустили,

Спины гнут.

Снег вроде дыма —

Пока летит,

Почти невесом,

А невыносимо

Придавит он.

Обломает ветви у ствола,

Обломает крылья —

Будет роща гола.

Одни будылья.

Обломает ветви,

Того гляди.

Покалечит лес.

Что ж ты медлишь, ветер,

Гряди, гряди!

Нагрянь с небес.

7 февраля 1968

Вязы

К вам иду с верою,

В вашу мощь уверовав…

Не оскорблю ни одного дерева —

Ни на одном не повешусь.

Милые мои вязы,

Вы мне — как братья.

Давайте начнем с азбуки,

Всю жизнь сначала.

В детстве был я огненно-рыжим,

Почти красным.

Как столько прожил

и выжил —

Самому неясно.

А все мне мало,

Мало!

Вы смените листья —

Для вас опять лето.

А со мной —

Раз оголиться,

И моя песня спета.

8 февраля 1968

«Шелестит, шелестит листва…»

Шелестит, шелестит листва

Надо мной,

Над моей головой.

Точно так — людская молва:

Все о нас.

Обо мне с тобой.

Я один теперь.

Синева,

Да цветы вокруг, да трава…

Разговариваю с тобой —

Сам с собой,

Сам с собой.

Неужель тебя нет?

Неужель

Ничего никогда не узнать?

Подтянуться б,

На цыпочки встать —

Где ты там?..

А листва — как метель.

Ты-то видишь меня или нет?..

Только липы шумят в ответ.

1967

«Счастливы однолюбы…»

Счастливы однолюбы —

Они что единоверы:

Душа не идет на убыль,

Чужды ей полумеры.

Раз навсегда влюбиться

Это,

ни мало ни много,

В жизни определиться,

Выбрать свою дорогу.

20 февраля 1968

«…Подари, боже…»

…Подари, боже,

Еще лоскуток

Шагреневой кожи.

И женщины, женщины

Взгляд влюбленный,

Чуть с сумасшедшинкой

И отрешенный,

Самоотверженный,

Незащищенный.

Еще хоть одну,

С ее миражами,

Большую весну

С журавлями, с ветрами.

С ее полноводьем

И полногрудьем,

С разнопогодьем

И многотрудьем.

Еще сверх счета

Прошу у бога

Одну охоту,

Одну берлогу.

А там и до осени

Недалёко,

До золотоволосой,

До кареокой,

С поволокой,

С многоголосьем…

А там прихватим зиму

Неукротимо…

1968

«Так же будут юноши писать…»

Так же будут юноши писать

И стихи и прозу,

Так же будут ветры задувать

И трещать морозы.

Все, что пело, будет впредь

Так же петь,

Достигая роста…

Просто можно зареветь —

До того все просто.

Так чего же мне желать

Вкупе со всеми?

Надо просто умирать,

Раз пришло время.

28 апреля 1968