Границы души

Из дневников

14 ноября 1938 г. Осень — золотых дел мастер.

Декабрь 1939 г. Видел сон: в темном тоннеле метро навстречу поезду вдруг откуда-то вышла запряженная в телегу лошадь. Сворачивать ей было некуда, а поезд шел быстро. Что было дальше — не знаю.

16 августа 1953 г.

5 октября 1953 г. Поэты! Овладевайте смежными профессиями.

23 мая 1954 г. Ночью, в лесу, все удаляясь, дико, резко, почти как страшный хищник, кричал козел. Кажется, что такой крик должен был бы испугать волков, а для них, наверное, этот крик слаще меду и вина — приманка!

1954 г. Человека сняли с должности. Человек думал: всё рушится, жизнь сломана. А оказывается — ничего подобного. У него есть своя профессия, своя страсть, свое дело в жизни, независимо от должности.

1955 г. Конечно, история спишет многие из наших недостатков. Наши тридцать с чем-то лет — это миг, так, парок перед вечностью, небольшой отрезок. Но ведь мне жить в этот отрезок. Другого отрезка у меня не будет.

5 мая 1957 г. Зажмурься, но скажи правду!

10 января 1958 г.

Апрель 1958 г. В жару все лужи, даже самые большие, пересыхают. А роднички, даже маленькие, остаются.

14 июня 1958 г. Пожить бы мне в стране у Берендея…

*** На Руси — свои щуки, свои караси.

18 июня 1958 г. Птицы разговаривают. Есть язык — это ясно, это точно.

24 июня 1958 г.

11 июля 1958 г. Я убивал, я много убивал. Бывали и промахи и неудачи. Но вспоминаю и горжусь не тем. А днем, когда я в первый раз пощадил птицу, не выстрелил.

*** В лесу хорошо. А на опушку выйти — лучше. Ширь. Река. Провода, опоры-мачты, дорога вдаль. И вся опушка в цветах, словно и они вышли сюда выглянуть, осмотреться. А какое небо, его больше, чем земли, и тоже не пустое. Небо не пусто! И ветер. А что без ветра? Ветер меняет цвета на земле.

*** Трудно дереву умирать. В земле корни, в глубине.

*** Что то есть чарующее в понятиях «начало» и «конец».

16 июля 1958 г. Окно. Надо, чтобы стекло всегда было чистое. Промывайте, протирайте стекла: через окно виден весь мир.

17 октября 1958 г. Меня, быть может, поблагодарят за то, что я не писал обо всем, что вижу. А дочка просит: «Пиши сказки, папа!»

*** Темный день осенний. Даже электролампочка кажется солнышком. Дерево в окне то появится, то исчезнет.

25 ноября 1958 г. Старый бор сгорел, все колоды сгнили. Вырос новый — чистый бор. Сосна к сосне, одна к одной, сосны отражаются в Юг-реке. Чистый, светлый бор — в нем всегда солнце.

*** Хорошо у нас. Но если бы река еще! Без реки красота не та. Потому-то Юг-река ни одной деревни не обошла — извилины, излучины, весь район осветила, исколесила, украсила. Всех осчастливила — никого не обидела.

*** Еще о Юг-реке. Течет светлая, чистая. Пройдут коровы, взмутят воду. Дерево упадет… А она опять чистая, светлая. Ил — оседает, тина — прибивается к берегу. Так и с душой моей: что бы в нее ни попадало наносного — она опять чиста.

13 января 1959 г. У стихов свое «молекулярное» строение.

9 марта 1959 г.

6 июля 1959 г.

*** Любовь — как творчество.

12 июля 1959 г. Талантливых людей боимся — они сразу начинают спорить.

19 августа 1959 г. Паутина — кружок — похожа на срез дерева, на торец.

23 ноября 1959 г. При охоте на медведя, чтобы не сробеть, необходимо ощущение, что ты главный, а не он, ты начальник, а не он. Важно, чтобы не показалось тебе, будто ты пришел к нему в кабинет, как подчиненный…

23 января 1960 г.

15 мая 1960 г. Цветы — в молодости, цветы — после смерти, а вся жизнь — шипы.

21 мая 1960 г. В сумерках желтые цветы на лесной опушке — будто солнце, прежде чем зайти, оставило свои крапинки.

6 июня 1960 г. В конце улицы стоит дом. Для одних он последний на улице, для других — первый, начало улицы.

13 июля 1960 г. Солнечные дорожки по воде ложатся — для каждого своя, им увиденная, им открытая, — где бы он ни находился.

15 июля 1960 г. Собирается гроза, на сенокосе забегали: туча на сенокосе — лучшая агитация за производительность труда. Туча вытянулась, как трубу к земле опустила, прошлась дождем.

23 июля 1960 г. Петухи поют в любую погоду: в хорошую — к дождю, в плохую — к вёдру.

3 августа 1960 г. Рыба, которая срывается с крючка, всегда крупная.

21 февраля 1961 г. Трава не растет — когда ее топчут и когда ее силой тянут вверх.

7 марта 1961 г. Капелек много, а светятся только те, на которые солнце упадет.

*** Весна отапливает лес (как дом).

*** Вокруг огромной сосны и лес кажется кустарником.

*** Вокруг живого дерева — снег растаял, круг проталинки ширится. А вокруг мертвого дерева — сушины — снег не тает. Не замечали?

21 апреля 1961 г. Неправда губит таланты.

4 мая 1961 г. Попробуйте на бумаге передать крик чибиса. Кто слыхал — поймет. Так и с войной.

29 июня 1961 г. Поэт — прежде всего личность!

23 декабря 1961 г. Сколько пива — столько и песен.

20 июня 1962 г. Хорошую погоду ждут, плохую пережидают.

29 августа 1962 г. Осенью даже воробьи собираются в большие стаи. Наверно, когда-то и они улетали к зиме на юг. Только сейчас никто, и сами они, об этом уже не помнит.

*** Холостяку хорошо иметь в доме собаку или кошку. А еще лучше самовар: с ним вроде как не один сидишь за столом. Самовар — что хороший собеседник.

31 августа 1962 г. Леса еще темны, как город перед рассветом, — огни не зажжены, осень еще не вошла в силу, но первые желтые вершинки деревьев вдоль реки — как первые огоньки перед разливом зари.

4 октября 1962 г. Золотая осень. Лес поредел, притих, словно из него выехали все летние жильцы и обстановку вывезли.

*** Листья опадают. Под каждым деревом свой коврик: под берёзой — чешуйчато-золотистый, под дубом — ржавый, темно-желтый, под осиной — серо-синий, с металлическим сизоватым оттенком, шерстяной. Долька луны — тоже как листик облетевшей березы.

*** На асфальте тени от деревьев и от палисадника сливаются, и получается богатая замысловатая решетка (барокко, ампир?). Не сравниться палисаднику со своей тенью!

7 июля 1963 г. Перед грозой тревожно. После грозы — ясность и покой.

12 июля 1963 г. Бареточки — 54 клеточки: это лапти!..

*** Муравейники — этакие лесные Дворцы Советов, высотные дома, пирамиды Хеопса.

*** Поразило молчание, с каким упал подстреленный глухарь. Молчание обреченности!

*** Большой стог сена на лугу — уже покой.

18 июля 1963 г. К Стихам «Босиком по земле»: Я босиком ходил только в детстве. А мои сверстники до сих пор любят и ходят с весны до осени босиком, и ноги у них целы, только задубели, закалились, отвердели. Я же свои ноги перерезал, изрезал — были гвозди в моих ботинках. И завидую я друзьям, ходившим босиком всю жизнь.

26 августа 1963 г. Рожает в перекладинку; сын — дочь, сын — дочь.

28 ноября 1963 г. Умри, внутренний редактор! Иначе я ничего не напишу. Меня интересует только внутреннее «я».

29 ноября 1963 г. Нет правды и полуправды, правды большой и правды маленькой. Всё складывается из маленьких правд.

Неправда — тоже правда, раз она существует?

12 апреля 1965 г. Птица и в клетке не может не петь. Не запоет — погибнет.

*** Дорога из лесу появляется и убегает в лес — кривая, несуразная, как лисий хвост.

*** Просвет в лесу. Просвет в жизни.

6 августа 1965 г. Прозу надо живописать, как стихи!

Апрель 1966 г. Солнце заходит и всходит. Жду утра, жду весны, над рекой, над миром, водополья, раздолья. Хорошо на земле сырой! А я говорил, что жизнь надоела…

Текут, текут весенние потоки — через мостки, перекладины, преграды, все размывая на своем пути. Размоют! А я говорил, что жизнь надоела…

Всходит! Всходит! Утро ширится. А я говорил, что жизнь надоела…

29 апреля 1966 г.

*** А снег-то хрустит! И всегда по-разному. Зимой один скрип — сухой, жесткий. Весной — мягкий, чавкающий. А по заморозку — колющий, режущий, стеклянный.

21 сентября 1967 г. Осень так неправдоподобно красива и тиха, что я то и дело недоверчиво озираюсь: нет ли и тут какого-нибудь очковтирательства…

23 сентября 1967 г. Утром по первому инею очень страшно бывает выходить из теплой избы. С непривычки. А зимой, в мороз, в метель — ничего.

22 мая 1968 г. От стихов, как от боли, никуда уйти не могу.

9 июля 1968 г. Одна часть памяти золотая, другая серебряная. Всё во мне из двух частей: одна старая, другая молодая. Два человека во мне. Крыльцо большое, резное, стоит один человек старый, другой молодой — эти два человека контрастируют, но не противостоят друг другу. Один накопил мудрость. А другой еще только в начале этого накопления…

И так я весь представляю собой как бы два потенциала, полярных. В каждом предмете опять-таки два начала…

Бобришный угор

Как это случилось — я сейчас и сам уже понять не могу. Вдруг представилось, что построить избу в лесу — дело нетрудное. Изба ведь из лесу, деревянная, а лес — вот он, кругом, строевой, сосна к сосне…

Представилось так же, что изба эта на высоком берегу реки мне совершенно необходима: каждое лето я буду сидеть в ней и писать так, как никогда и нигде мне еще не писалось. Это будет рабочий домик поэта. Да что поэта! Я решил, что именно здесь-то и смогу стать настоящим прозаиком! Давно уже задуман и выношен мною большой роман — где же его и писать, как не на Бобришном Угоре, знакомом и родном мне с детства. Даже названия окрестных деревень здесь милы мне: Липово, Блудново, Сторожевая, Скачково, Шолково, Осиново… А пожни какие кругом: Лебяжье, Смеряжиха, Бобриха, Вязовики…

Герои мои сами будут приходить на дом, в гости, это мои земляки, сверстники, бывшие одноклассники: Горчаковы, Коноплевы, Ципишевы, Мишиневы, Поповы, Поникаровы, Залесовы…

Только бы председатель колхоза «пошел мне навстречу»!

А почему бы и не пойти ему навстречу мне, хотя он и не местный, не Вершинин какой-нибудь, а Берсенев, но ведь тоже земляк, тоже вологодский мужик! Не может он не понять, что крутой Бобришный Угор, на котором я в былые годы вместе с одногодками продрал не одни штанишки, чтобы убедиться, что земля поката, — что Угор этот влечет меня к себе и поныне, что он моя судьба, что, может быть, именно на нем суждено мне сложить и бренные свои кости…

— Поддержим! Правильное это дело! — сказали мне в райкоме партии и в райисполкоме. — И Берсенев поддержит…

1962 год. Блудново

Под крутизной Бобришного Угора Юг-река под прямым углом поворачивает на запад. В темной этой излучине постоянно ходят воронки, глубина кажется непостижимой, дно черным и страшным. Да и есть ли оно здесь? Где же и водиться чертям, как не в таком омуте?

Все мои воспоминания о раннем детстве связаны с Бобришным Угором. В омуте, конечно, никто никогда не купался, а мы, ребятня, даже близко к нему подходить не решались, но сам Угор был излюбленным местом наших сборищ. Если смотреть на Бобришный Угор со стороны реки, видна на нем среди кустов и сосен почти отвесная песчаная полоса желто-красного цвета. Здесь мы съезжали с Угора вниз, продирая штаны, у кого они были, а то до крови царапая собственное то самое место. Съезжали смело, с разбегу, вместе с потоком сухого песка и гальки. Мы драли штаны, а дома матери драли нас, но на любви нашей к Бобришному Угору это никак не сказывалось.

Если же стоять на Бобришном Угоре лицом на юг и смотреть с него вниз и вдаль, то перед глазами, прямо на вас, как бы к вам под ноги, течет река, откуда-то издалека, из таинственных лугов и лесов на горизонте, и вправо на запад уходит к Бобришным пожням, к Куданге-реке, к Переволокам и Баданихам (это всё названия сенокосов). А слева было озеро Старица — во всю извилистую длину старого русла реки.

Ранней весной, когда речные ивняки и леса еще не густели от зелени, даль просматривалась необозримая, и озера и русло реки со всеми его поворотами видны были на многие километры, даже заречные луга были как на ладони, и до деревни Липово, казалось, рукой подать. То же самое — осенью, когда опадала листва и лес так же свертывался, редел, словно его сквозняком продували.

А летом река пряталась в густых прибрежных зарослях да и мелела к тому же, словно в землю уходила, и лес раздавался во все стороны — густой, непроходимый.

1964 год. Москва

Когда вставили косяки в проемы окон, показалось, будто картины по избе развесили. Семь окон — семь картин. И все разные. Можно сказать, все направления в живописи представлены. В этой раме, конечно, реализм чистой воды, Левитан. Изгиб реки, берега, заросшие ивняком, тонкие рябинки чуть поодаль от сверкающей на солнце воды, небо, близкое и теплое. Хочется взять удочку и спуститься к заводи, попытать счастья.

Левее — Шишкин. Сосны в глубине леса, за изгородью. Могучие вершины, освещенные сверху и с боков. Там где-то рябчики летают. Медведей вообразить трудно — места здесь не такие глухие…

А можно и по-другому здесь все увидеть: каждая сосна — вроде высокой кирпичной трубы с зелеными клубами дыма над ней. Впервые так увидел сосновый лес поэт Александр Романов… И я уже не могу избавиться от этого образа, повторяю его и жалею только, что присвоить не могу, что сам я такого не разглядел. Зато, прочитав эти строчки в стихах Саши Романова, тогда еще совсем молодого паренька, я сразу почувствовал, что имею дело с подлинным поэтом. И мне это приятно: значит, и мне доступно понимание истинной поэзии.

В следующем окне что-то есть от живописи Ван-Гога. Густые мазки зелени и синевы, листьев и неба, земли и воздуха. И все это переливается, подрагивает, течет… Хорошо!

А в этой раме, если хотите, настоящий абстракционизм, только не мертвый, не бесталанный, не плод кабинетных измышлений и конструирований, а тоже рожденный природой, вызванный к жизни самой жизнью и нашим пытливым воображением. Переплетение голых, сухих сучьев, тонких прямых и ломаных линий, соединение геометрии с современной архитектурой: в геометрические очертания ветвей вставлены всевозможные цветные материалы дня — белый пластик плитки глазури, врубелевское стекло, высота и пространство. И все это рядом с окном, во всю его ширину. Всматривайся и создавай для себя любые картины, любые видения, мечтай, рисуй!

1965 год. Переделкино

В начале сентября я снова приехал на Бобришный Угор…

Бобришным Угором я сейчас называю не только облюбованное с детства место в лесу над рекой, где теперь стоит мой охотничий дом, но уже и деревню Блудново, в которой я родился, и район, и город Никольск, где началась моя сознательная жизнь, и вообще Родину. Вся Родина моя — Бобришный Угор, поэзия — тоже он. Завершение моей жизни на Бобришном Угоре.

Приехал я по истошному зову родных, по письму матери: «Шура, опять опоздаешь, грибов в этом году невпроворот, прямо ступить некуда. Обабки да беляницы никто и не берет, — не до сушеников, когда грузди пошли. Хоть с колен не вставай. Такого давно не видывали…»

Едва добравшись с аэродрома до деревни, наспех выпив чаю, я схватил корзину и на том же «газике» покатил в свою обитель. Да, грибов было столько, что по моей лесной дороге к Бобришному Угору было как-то неловко, стыдно, страшно ехать. Грибы росли прямо посреди дороги, в колеях, зарастающих травой, под каждым кустом, у каждого пня. Мы их давили, мяли, колеса скользили на них, почти буксовали. Наконец я не выдержал, взмолился: больше не могу, остановите машину, лучше пойдем пешком!..

1967 год. Бобришный Угор

Белки бегают у моего дома, и заяц был около моего дома… Значит, и медведь придет, потому что дом стоит в лесу.

Трудно носить воду к моему дому: надо спускаться, скользко. Еще труднее подниматься. Зато половодье не пугает, потому что дом стоит на горе.

1967

Удивительное, окрыляющее душу чувство любви к родной земле, страстное желание ей добра, силы, изобилия порой захватывает меня всего. Хочу всем и каждому из нас счастья. И еще хочу, чтобы ощущение радости и какого-то полета души было доступно каждому человеку, чтобы каждый хоть раз в своей жизни испытал это благородное слияние всего себя с Родиной и уже никогда больше не забывал бы этого животворящего, очистительного святого чувства.

Талая вода

Все большое начинается с малого. Сквозь лед перебежка теней, капелек, пузырьков. Только с горки течет надо льдом. Течет с крыш.

Постепенное нарастание шума. Шум снега, шум леса… Шторм на море. И все нарастает, все начинается с малого. А началось — не остановишь.

Весна придет неизбежно.

За первыми каплями воды под снегом уже чувствуются ростки зелени. Луг заполняется водой, становится озером, заливом.

Так и в поэзии, во всем так.

1956