Грехи маленького городка

Энди

Я просидел возле Кейт и Энджи час, спрятав лицо в ладони и скуля, как раненый зверь в поле. Потом попытался помолиться, но быстро сдался и сказал Богу: «Знаешь что? Катись-ка ты на хер, и вселенную свою с собой прихвати». Наконец я выбрался из угла комнаты, где провел все это время, и вызвал полицию. А пока дожидался, взял оставшиеся полпакетика героина и спрятал в нашей спальне за вышивкой, на которой было написано: «Самое хорошее в завтра – что появится еще больше вещей, которые можно любить».

Шеф полиции появился в тот момент, когда я прятал два неиспользованных шприца: Кейт купила в аптеке упаковку из трех штук. А через час я сидел перед письменным столом в полицейском участке, пока скорая увозила двух единственных на свете людей, которых я любил.

Крайнер убедился, что я был утром на работе, и задал медикам достаточно вопросов, чтобы сообразить: я не имею никакого отношения к смертям жены и дочери. В таком маленьком городке, как Локсбург, он, по сути, был обычным копом в патрульной машине, просто с дополнительной нашивкой на рукаве. Как правило, я не доверяю людям в форме, но этот мужик, по крайней мере, проявил куда больше сострадания, чем полицейские Филадельфии. Те сплошь и рядом вели себя так же грубо и жестко, как наркоманы.

– Ну так где же героин?

– Я больше девяти лет как завязал.

– Значит, зависимость у вас прошла?

– Конечно, не прошла. Я зависимый и всегда буду зависимым. Я каждый божий день жажду этого дерьма. Просто научился сдерживаться.

– Где ваша жена взяла наркотик?

– Не знаю, – сказал я, хотя пара-тройка идей на эту тему у меня была. В Локсбурге полно лузеров, которые будут рады продать тебе любую дрянь, только попроси. Уж конечно коп должен понимать такие вещи.

– Я просто нигде не заметил пакетиков.

– Пакетиков?

– Из-под героина.

– А-а, ясно. Не знаю, что вам сказать. Может, они где-то в комнате валяются.

– Вы ведь не собираетесь последовать примеру жены? – спросил начальник полиции.

– Нет, – солгал я.

– Будь мы в большом городе, я направил бы вас в центр психотерапии, чтобы вам помогли справиться с горем. Но у нас есть только отец Глинн из церкви Святого Станислава, он проходил подготовку такого рода. – Крайнер взял со стола визитку и вручил мне. – Вот его телефон. Отец Глинн – мой хороший друг.

– Спасибо.

– Непременно сходите к нему.

– Хорошо.

– Вы ведь не пойдете, я прав?

– Да, – подтвердил я, решив, что небольшая порция правды не повредит. Потом посмотрел на часы на стене. Я пробыл в участке уже четыре часа. – Я свободен?

– Давайте отвезу вас домой.

– Лучше пройдусь.

– Уверены?

– Да.

Он протянул мне руку, я пожал ее.

– Сожалею о вашей потере, – сказал Крайнер.

Я кивнул, вышел из участка и двинулся к дому через Локсбург. Обычно путь занимал пятнадцать минут. Я никогда не был высокого мнения об этом городишке, но Энджи нравилось кормить уток в пруду и беседовать с горожанами, у которых, казалось, было больше времени на разговоры, чем у жителей Филадельфии, которые вдобавок сторонились незнакомцев. Проведя больше года вдали от Филли, я почти растерял странную гордость за родной город, который культивировал в людях непонятное высокомерие, причем, говоря по правде, совершенно необоснованное. Моим жене и дочери было лучше в Локсбурге, а потому Локсбург был достаточно хорош и для меня.

По пути я достал визитку с именем священника, которую вручил мне шеф полиции, и зашвырнул ее в мусорный бачок для вторсырья. Потом вернулся домой, лег в постель и постарался как следует выспаться.

С утра, прежде чем покончить с собой, мне предстояло многое сделать.

На следующее утро я проснулся, стал прислушиваться и с полминуты не мог понять, почему Энджи до сих пор спит и ее не слышно. А еще гадал, почему Кейт нет в постели, она же обычно встает поздно.

Потом осознание обрушилось приливной волной, и я остался лежать, потрясенный и раздавленный до такой степени, что на меня напала нервная трясучка. Взгляд заметался по сторонам, я совершенно потерялся и стал убеждать себя, будто все случившееся вчера – лишь кошмарный сон, от которого мне только что удалось очнуться. Однако вскоре пришлось заставить себя смириться с тем, что моих любимых больше нет. Эмоции стали захлестывать, и мне оставалось лишь утешаться мыслью о скоротечности моих страданий. Продержись сегодняшнее утро, приказал я себе. А потом можно будет покончить с жизнью и всей ее болью.

Я принял душ и постарался максимально привести себя в порядок, чтобы выглядеть презентабельно. В моем случае это означало надеть джинсы, купленные два года назад, и простую черную футболку. Потом я прошел несколько кварталов до похоронного бюро, которое выбрал по территориальному признаку: оно располагалось ближе всего к дому.

Там я застыл на крыльце, не зная, то ли постучать, то ли просто войти, но через несколько мгновений нерешительности меня спасла женщина, которая, вероятно, увидела меня из бюро. Она открыла входную дверь и сказала:

– Доброе утро!

Ей было, наверное, лет шестьдесят. Седовласая, с хорошей укладкой, она, подобно мне, надела сегодня джинсы и футболку, но при этом производила впечатление респектабельности и профессионализма, которых у меня никогда и в помине не было. Женщина посмотрела мне прямо в глаза, а я, наоборот, стал глядеть в сторону, стесняясь покрасневших белков.

– У вас… открыто?

– Да. Муж уехал по делам, но я готова вам помочь. Не хотите ли войти?

Я последовал за ней в маленький кабинет, располагавшийся неподалеку от входной двери, справа. Хозяйка предложила мне тяжелый деревянный стул, а сама села за стол.

– Наверное, надо было позвонить, но, как бы так сказать, видите ли… – Я нечаянно сбился на филадельфийское произношение и заставил себя притормозить. От такой манеры речи местные порой дуреют: я слишком четко произношу окончания, да и словарный запас у меня несколько отличается. Бывало, спросишь в лавке: «У вас есть содовая?» – и слышишь в ответ озадаченное: «А шипучка не устроит?»

В общем, я вынужден был замолчать, чтобы взять себя в руки. Женщина пришла мне на помощь:

– Не волнуйтесь. Хотите кофе?

– Нет. Его слишком долго варить.

– Минутное дело: у нас кофеварка новой модели. Сказать по правде, я бы и сама не отказалась от чашечки. Сейчас вернусь.

Я стал разглядывать кабинет: на стенах – образцы мемориальных табличек, сертификаты в рамочках, фотографии. Тут стояла такая тишина, что было слышно, как в соседней комнате журчит наливаемый в кружку кофе. Женщина сунула в дверь голову:

– Вы какой пьете?

– Пожалуйста, с молоком и без сахара. – Я попросил бы добавить и капельку виски, если бы не ранний час и специфическое дело.

Женщина вернулась с чашками и снова заняла свое место.

– Ой, простите, не представилась. Кэрол Ломбард. А вы?..

– Энди Девон.

– Что я могу для вас сделать, Энди? – спросила Кэрол.

– Я… э-э… моя жена. И дочь…

Лишь оттого, что я произнес эти слова вслух, у меня задрожала нижняя губа. Я уставился в пол, смирившись с тем, что информацию придется насильно выталкивать изо рта, и напомнил себе: нужно завершить начатое, покончить с этой задачей, а там можно будет покончить и со всем остальным.

Я попытался еще раз:

– Вы, наверное, уже слышали. Похоже, в этом городе секретов не бывает.

– Да, я слышала про мать и дочь. Очень вам соболезную.

– Я хотел бы кремировать их обеих. Никаких церемоний, ничего такого.

Хозяйка бюро удивила меня неожиданным вопросом:

– Сколько вы были женаты?

– Десять лет. Наша дочка… у нее был синдром Дауна. Мы много гуляли. Иногда и тут тоже. Вы могли нас видеть.

– Да, я вас помню.

Женщина не выглядела знакомой, но я понимал, что она действительно нас помнит. Попробуй забудь такую дружную компашку, когда мы с Кейт и Энджи втроем бродили по улицам и были счастливее всех на свете. Кроме шуток. Скажу прямо: хотя поначалу моя жизнь и была жалкой, я уверен, что потом испытал настоящее счастье. У меня даже появилась особая гордость человека, пережившего кошмарные времена и все-таки нашедшего любовь, любовь такую сильную и…

– Энди, дорогой…

Меня совершенно унесло из реальности. Пришлось глотнуть горячего кофе, чтобы обжечься и наконец сосредоточиться на происходящем.

– Извините. Что вы говорили?

– Я спрашивала, где они сейчас. Наверное, в…

– В городской больнице. Если честно, я совсем не знаю, как… все это работает. Может, мне нужно туда позвонить или…

– Мы обо всем позаботимся. – Наверное, если бы я сидел рядом, она бы сочувственно коснулась моей руки.

– И сколько это примерно будет стоить?

Она принялась складывать числа на калькуляторе, потом написала результат на листке и вручила его мне. Вышло больше, чем я ожидал.

– Это ведь без церемонии и всякого такого? Извините, если я веду себя как идиот. Просто никогда таким не занимался. Понятное дело.

– Не извиняйтесь. Да, это цена кремации. Энди, вы уверены, что не хотите пойти домой и отдохнуть? Я могу попросить мужа, чтобы он зашел к вам попозже. Или вообще завтра. Не надо спешить. Вы можете…

– Нет, мне необходимо разобраться с этим прямо сейчас. Можно заплатить чеком?

– Да, чек вполне годится.

– И еще одно, – сказал я. – Если… это, конечно, странно звучит, но все-таки. Когда я умру… Понимаете, теперь я совсем один остался. Вот и боюсь, что, если уйду… в смысле, умру, никто ж меня хоронить не станет. Поэтому я хочу оставить инструкции на этот счет. Чтобы меня тоже кремировали. И чтобы весь наш прах перемешали и развеяли. Можно, допустим, заплатить заранее, так делают?

– Иногда. Но я уже сказала, Энди, вам нужно время. Не спешите, обдумайте…

– Да не нужно мне время! – выпалил я, хоть и не собирался грубить этой милой женщине. Но приходилось переть напролом, чтобы решимость не ослабла. – Я просто хочу уже со всем этим покончить. Пожалуйста.

Полчаса спустя я вышел оттуда с чеком на три кремации в кармане, потратив всего на четырнадцать долларов меньше, чем оставалось на моем сберегательном счете.

Ну и хорошо, сказал я себе. Никаких хлопот с наследством.

Я рассматривал возможность обставить свою смерть с мрачным романтизмом, например, разложить вокруг сотни фотографий, которые мы с Кейт и Энджи сделали за эти годы, или включить детские записи из тех, что мы слушали, подпевая песенкам. Но потом подумал про жену, которая вообще не была сентиментальна. Если она хотела что-то сделать, то и делала без лишних ужимок. Не зря ее любимое выражение не назовешь мечтательным, мудрым или сентиментальным. Оно звучало так: «Возьми и сделай».

– Возьми и сделай, козел! – крикнул я себе, сидя в пустом доме. И до кучи двинул кулаком по дверному косяку.

Из-за вышивки на стене я достал пакетик с остатками героина. Я кипятил его в ложке и невольно думал о своей жизни. Мысленно я часто раскладывал ее на главы. Глава первая, где я расту на северо-востоке Филадельфии, дикий, как уличный крысеныш, и моим родителям почти нет дела до самих себя, не говоря уже обо мне. Вторая глава будет пожестче, она начинается с той ночи, когда отец жутко избил мать и навсегда исчез, а она совершенно переменилась и стала настолько отстраненной, что даже не заметила, когда я в десятом классе бросил школу. Потом идет героиновая глава: в ней я подсел на иглу, а потом встретил Кейт, и мы вместе кололись и жили где попало, иногда прямо на улице. А дальше начинается единственная хорошая глава, когда у нас с Кейт появилась Энджи, мы завязали с наркотиками и стали жить душа в душу.

На этих воспоминаниях мне и хотелось остановиться.

Я выбрал героин из ложки в шприц, наполнив его под завязку. Сильнее затянул ремень на руке, похлопал по ней, чтобы проступили вены. Ощутил боль, когда вошла игла, и решительно надавил на поршень.

Секунда – и меня накрыл приход.

Я судорожно втянул воздух.

Веки отяжелели и весили теперь по два пуда каждое. Потом они упали и погрузили меня в черноту. Шея ослабла, а голова… она…

стала невозможно…

тяжелой, клонилась набок и

я совсем

не мог ее поднять.

Я замычал, проваливаясь в бесконечно темную и бездонную пучину. Не знаю, сказал ли я вслух эти слова, но я чувствовал их всем своим существом. А слова были такие:

Кейт.

Энджи.

Вот и я.