Гробница Александра

8

Полет в Афины начинается в аэропорту Джона Фицджералда Кеннеди с длинной очереди греков, с нетерпением дожидающихся прохождения паспортного контроля. Высокие штабеля их багажа в основном состоят из объемистых картонных коробок и огромных чемоданов, обклеенных упаковочной лентой. Какая-то старушка, вся в черном, сжимая в руке золотой греческий крестик, свисавший с ее шеи, подталкивала Тома вперед животом, словно это было совершенно в порядке вещей. Хорошо хоть теперь курение запрещено на всех рейсах. Том вспомнил, как когда-то возвращался из Греции на самолете греческой авиакомпании и сидел в хвостовом отсеке, предназначенном для некурящих. Сидевший впереди мужчина в первую же минуту закурил и продолжал дымить не переставая. А когда Том пожаловался стюардессе, та просто передвинула знак «Не курить» на два ряда назад и, пройдя в конец самолета, закурила сама. А ведь это был долгий трансатлантический перелет.

Вылетев ночным рейсом, Том на следующий день днем оказался в новом афинском международном аэропорту, который греки построили задолго до летних Олимпийских игр 2004 года. Каждые четыре года друзья посылали Тому фиктивные, а точнее сказать, оптимистические футболки с эмблемами Олимпиад 1992, 1996 и 2000 годов. Но их час все же наконец пробил, и греки не ударили в грязь лицом, проведя Олимпиаду на высоком уровне и в хорошем стиле. Новый аэропорт составил небольшую, но важную часть их олимпийских усилий.

На поезде новой подземки Том доехал до площади Синтагма и задержался на станции, чтобы осмотреть археологическую экспозицию, развернутую на ней: находки, обнаруженные во время строительства, давали возможность заглянуть в богатую историю этого ареала. В Афинах невозможно что-либо построить, а тем более выкопать подземную станцию, не наткнувшись на остатки архаического города и его окрестностей. Выйдя из метро, Том остановил такси, которое повезло его вверх по горе Ликабетос, через площадь Колонаки к Американской школе классических исследований, располагающейся в доме 54 на улице Суидиас. Машина с лязгом остановилась перед входом. Запах паленой резины от покрышек, смешанный с запахом горячего асфальта, являл собой едкую смесь. Том прошел через тяжелые чугунные ворота, улыбнувшись и помахав рукой охраннику, и по гравийной дорожке проследовал к главному зданию. Представившись, он получил от дежурного администратора конверт, в который были вложены электронный ключ от комнаты и карточка с приветствием, и, перейдя улицу, направился к Лоринг-Холлу, изящному старинному зданию в неоклассическом стиле. Он открыл ключом недавно выкрашенную зеленой краской железную калитку, поднялся по мраморным ступеням и вошел в здание. Его комната находилась в южном крыле на втором этаже. Отворив высокую деревянную дверь, Том поставил чемодан рядом с больничного вида кроватью и по коридору прошел в ванную, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, а вернувшись в комнату, открыл окно и впустил в нее свежий воздух.

Лежа в кровати и прислушиваясь к шелесту сосен и воркованию голубей за окном, он вспоминал Викторию Прайс и ее невероятное видение. Поначалу оно показалось ему совершенно неправдоподобным, но чем больше он думал о нем, тем больше удивлялся тому, с какой ясностью и с какими подробностями она об этом рассказывала.

Том был физически изнурен путешествием. Надо бы спуститься в saloni выпить чаю, подумал он — он свято верил в восстановительную способность чая и знал, что спать нельзя, не следует поддаваться джет-лэгу[19], иначе проснешься среди ночи и не сможешь снова уснуть. А завтра предстоит напряженный день: уже в девять утра назначена встреча в библиотеке «Геннадион». Директор библиотеки пообещал показать ему все иллюстрированные манускрипты, имеющие отношение к «Деяниям Александра», и он хотел извлечь максимально больше из этой счастливой возможности изучить материал по первоисточникам.

В конце концов решив, что нуждается в чем-то более бодрящем, чем чай, Том отправился на площадь Колонаки выпить фраппе — холодный кофейный напиток со льдом. Приправленный сигаретой, этот напиток поддерживал большую часть местного населения в рабочем состоянии. Он сел за столик в открытом кафе на западном краю площади и заказал свой фраппе «meritomegala» — с молоком и одним кусочком сахара. На этой площади было на что посмотреть. Кафе по обе ее стороны были переполнены. Наблюдая за красивыми людьми, беззаботно наслаждающимися жизнью, Том снова обратился мыслями к Виктории Прайс и ее рассказу. Он никогда не задумывался о реинкарнации, и сейчас ему пришло в голову: а что думали о ней древние? Может, удастся что-то узнать об этом сегодня за ужином. Покончив со своим фраппе и чувствуя себя взбодрившимся, он оставил сытный масленый бисквит, который к нему подавали, на тарелочке рядом с чаевыми и, вернувшись в Школу классических исследований, целеустремленно проследовал в бар saloni. Там он налил себе узо[20], добавив в стакан лед и немного воды, и пока прозрачная жидкость от соединения с водой и льдом превращалась в молочно-белую, откусил кусочек рулетика из риса, завернутого в виноградный лист. Перекатывая лед в стакане и медленно потягивая холодный напиток, он наблюдал за тем, что происходит вокруг. Высокий бородатый мужчина, сидя в мягком кресле напротив бара, громко беседовал с молодой женщиной.

— Протагор сказал: «Человек — мера всех вещей». Кто-то думает, что он придавал особое значение индивидуальности, считая будто все пропускается через взгляд отдельного человека и фильтруется им. Такова, мол, его теория восприятия. Другие же полагают, будто это означает, что Протагор не верил в богов.

Том неторопливо приблизился к ним:

— А есть и такие, кто предпочитает считать, что мерой всех вещей является искусство. Подлинное искусство.

— А, это ты, — сказал мужчина. — Чего же еще ожидать от музейного хранителя? Как это тебя отпустили из музея?

— Всего на две недели, чтобы поработать здесь, в Школе, съездить в Дикту и еще кое-куда в Европу. Завтра буду работать в «Геннадионе», а послезавтра уеду на Крит. — Том повернулся к даме. — Разрешите представиться: меня зовут Том Карр. Занимаюсь греческим и римским искусством. Работаю в Метрополитен.

Молодая женщина посмотрела Тому прямо в глаза, лениво протянула руку и сказала:

— Привет. Я — Сэнди Милкен, стажируюсь в этом году здесь, в Школе. А вообще учусь в Мичиганском университете. — Прежде чем она успела сообщить что-либо еще, в столовой прозвучал гонг. — Кажется, зовут ужинать, джентльмены. Давайте продолжим дискуссию за столом, если не возражаете.

И они вместе с остальной публикой проследовали в столовую, где уже были накрыты для ужина длинные деревянные столы. По всей их длине горели свечи в тускло мерцавших канделябрах, что придавало оформлению комнаты несколько средневековый облик. Здесь собралось сообщество ученых, и разговоры не стихали ни на миг. За первым блюдом — чечевичным супом под доброе пелопоннесское красное вино из Немеи, Брюс, профессор классического отделения Южно-Калифорнийского университета Беркли, рассуждал о ценности бобовых.

— Вы, конечно, знаете, что у чечевицы в Греции давняя история. В древние времена она была здесь главной сельскохозяйственной культурой. Сам Пифагор расхваливал пользу бобов для здоровья.

— Кажется, он же первым заметил, что от них пучит, — в тон ему с серьезным видом подхватил, поднимая бокал с финном, Джон, другой бородатый профессор.

— Пифагор, разумеется, был блестящим математиком — его теорема до сих пор не дала течи. Но на мой взгляд, он не был чужд и некоему знахарству, и не только потому, что был вегетарианцем. Его мистические воззрения на жизнь и реинкарнацию кажутся мне граничащими с шарлатанством, — заметила Сэнди.

Тут в разговор вступил Том:

— Интересно, что в третьей четверти шестого века до новой эры Пифагор посетил святилище Зевса в Дикте. Порфирий[21] сообщает, что на пути из Малой Азии в Италию Пифагор заехал на Крит. Он высадился на берег в Дикте, где прошел обряд очищения, который свершил над ним один из жрецов с помощью так называемого громового камня — каменного топора эпохи неолита, который, как считалось, остался на земле в том месте, куда Зевс ударил молнией. После обряда очищения требовалось, чтобы Пифагор, надев на голову венец, сплетенный из черной шерсти, всю ночь пролежал на берегу лицом к морю, что символизировало своего рода второе рождение. Он посетил диктейское святилище, совершил паломничество в пещеру Зевса — легендарное место его рождения — и провел там целый лунный месяц. Вы знаете, что мистические обряды, посвященные Зевсу Диктейскому, имеют много общего с религией Древнего Египта, которая, как известно, интересовала Пифагора. Это и неудивительно, учитывая тесные связи между Египтом и его родным островом Самосом. Там, на Самосе, были сделаны изумительные египетские находки из святилища Геры, относящиеся к седьмому и шестому векам до новой эры… Но, Брюс, расскажите мне о воззрениях древних на реинкарнацию.

— Для греческой религии идея реинкарнации не была центральной. Но Пифагор, я думаю, не следовал господствовавшим тенденциям. Наиболее популярно и ясно это верование изложено в эпических поэмах Гомера. После смерти ваш дух, или, если хотите, душа, проделывала путь по реке Стикс в подземный мир, царство Аида. В «Одиссее», когда герой спускается туда, чтобы встретиться с духом умершего Ахилла, величайший из воинов говорит ему, что предпочел бы быть последним человеком на земле, чем царем в царстве подземном. А еще есть пассаж в «Илиаде». Ахилл выбирает свою судьбу: прожить долгую и скучную жизнь дома или короткую, но славную как величайший герой Троянской войны и обрести бессмертную славу.

Брюс перевел дыхание — теперь он сел на своего конька, подумал Том, — и продолжил:

— Греки трезво относились к Фуриям — или Паркам, как их называли. Конечно, случай и удача свою роль играют, но человеческая воля чаще выступает определяющим фактором. Всегда существует более чем одно предопределение, которому можно следовать. Ахилл хорошо знал: как только он умрет, как только испустит последний вздох, возврата не будет. Тем не менее он предпочел короткую, но славную жизнь и вечную посмертную славу. Свою судьбу творим мы сами.

Брюс откашлялся:

— Не один Пифагор верил в реинкарнацию. Например, у Платона есть глубокие размышления о душе. Взять хотя бы тот замечательный отрывок из «Республики», где он описывает, как только что скончавшийся человек пьет из Реки забвения. Он пишет: те, кто неосмотрительно выпивает больше, чем им отмерено, забывают все. Словно большой глоток этой магической воды стирает в нас память о прошлых жизнях, в противном случае мы смогли бы их вспоминать. Когда умерший ложится спать на берегу этой реки, он рождается заново, как падающая звезда. Согласно Платону, душа — нечто, отдельное от тела. Она бессмертна и возрождается бесконечно. Он даже утверждал, что она как бы обволакивает и разум, и личность.

Брюс сделал паузу, поскольку в этот момент официант поставил перед ним основное блюдо: пряного цыпленка, приправленного розмарином, оливковым маслом, морской солью, мелкими томатами. А гарнир из жареного картофеля был посыпан душицей.

Том между тем подумал, что видения Виктории соответствуют Платоновым воззрениям. Словно она выпила недостаточно воды из Реки забвения, потому и пережила эпизод из своей прошлой жизни так ясно, будто это было просто воспоминание из нынешней.

Брюс ненадолго отвлекся на еду. Ему явно нравилось развивать монолог на любимую тему, а поскольку и Том ободряюще посмотрел на него, он продолжил:

— Более того, как говорится, не могут же ошибаться все сорок миллионов индусов. Кстати, в последнее время ученые сделали предположение, что индуистская вера в жизнь после смерти ведет свое происхождение от философии Платона, занесенной на полуостров Александром Великим в ходе его завоевательных походов в конце четвертого века до новой эры. Римский автор Арриан описывает встречу Александра в Индии с группой обнаженных философов, которые при его приближении начали топать ногами. Когда Александр через переводчика спросил, почему они это делают, они ответили ему вопросом: зачем он тратит жизнь на завоевание необъятных пространств, когда человеку в конце концов бывает нужен только маленький клочок земли, где его погребут. Поэтому, мол, они и топают. Ты не сможешь унести завоеванное с собой — таков был их посыл.

— Интересно, — вступил в разговор Джон, — почему каждый раз, когда я встречаю человека, верящего в реинкарнацию, в прошлой жизни он непременно оказывается кем-нибудь знаменитым вроде Клеопатры или Генриха Восьмого? — Тут Том, конечно же, вспомнил свою новую знакомую. — Каковы здесь шансы? — продолжал Джон. — Это напоминает мне ту книгу, «Арчи и Махитабел»[22], ну вы знаете — про таракана-прусака и кошку. Я считаю ее забавной, но неправдоподобной.

— А древние греки и не верили во второе пришествие на землю в ином облике, кроме человеческого, — ответил Брюс.

Джона это не убедило.

— Но ведь римляне иногда предполагали, что люди рождаются заново в образе животных. Помните «О поедании плоти» Плутарха? Он там говорит: хоть переселение душ из одного тела в другое и не доказано несомненно, он видит достаточно тому свидетельств, чтобы проявлять осторожность и бояться есть мясо. — И тут Джон опасливо вонзил зубы в цыплячью ножку.

По мере того как разговор продолжался за десертом, перескакивая с темы на тему, касаясь то недавних поездок на места раскопок, то планов создания нового музея в Акрополе, то фильма, который будут показывать сегодня в местном зимнем кинотеатре, Том не переставал думать о рассказанной ему Викторией Прайс истории.

После крепкого греческого кофе, поданого в крохотных чашечках, Том, извинившись, встал из-за стола и отправился в свою комнату. Симптомы джет-лэга начинали сказываться в полной мере, и, когда принесли десерт, ему уже трудно было поддерживать беседу. Умывшись в ванной комнате в конце коридора, он рухнул в постель и забылся глубоким сном.