Грязные игры

26 сентября 1997 года

8 часов

Москва,

Фрунзенская набережная

Я уже не раз повторял, что высыпаюсь по-насто­ящему только после окончания очередного дела. До того самого момента, как обвинительное заключе­ние будет составлено и подшито, а Костя Меркулов скажет свое обычное: «Ну все, старик. Отдыхай», я практически не сплю. Так, дремлю. Кемарю несколь­ко часов в сутки. Причем мозг в это время продол­жает работать на полную катушку. Как уж это ему удается — не знаю.

Но зато когда очередное следствие закончено — тут уж я отрываюсь. Дрыхну, как медведь в бер­логе, по восемнадцать часов в сутки. И если бы не моя жена Ирина, которая время от времени тычет меня в бок, чтобы убедиться, что ее муж не впал в летаргический сон, я бы вообще не вставал с по­стели.

В блаженное состояние долгожданного отдыха я погрузился вчера, вернувшись из прокуратуры в первом часу ночи. Как водится, мы с Меркуловым и Грязновым опрокинули по рюмочке, чтобы отме­тить окончание очередного запутанного дела, а по­том я поехал домой — спать.

Когда изобретут машину времени, я первым де­лом убью того американца, который придумал те­лефон. Разумеется, до того, как он сделал эту вели­чайшую на свете глупость. Хотя наверняка это оказалось бы в итоге бессмысленным. Выдумали бы еще какой-нибудь аппарат, чтобы общаться друг с другом на расстоянии. В конце концов овладели бы телепатией. Вот так лежишь ночью, а в голове раздается звоночек. Точь-в-точь телефонный. И по­том голос Меркулова:

Привет, Турецкий, как дела?..

Меня прошиб холодный пот. Что и говорить, сон был кошмарный.

Однако телефон все-таки звонил. Я, не открывая глаз, нащупал трубку.

Интуиция меня не подвела. Это действительно был Костя.

Я глянул на часы. Половина восьмого утра. Ран­ний звонок мог означать только одно — на этот раз выспаться мне не дадут.

Так и вышло.

Привет, Саша. Как дела?

Фу-ф... Ты, Меркулов, мне уже по ночам стал сниться. Имей совесть, перестань...

Во-первых, уже утро. Пора вставать. А во- вторых, ты срочно нужен. Так что собирайся. Ма­шину за тобой я уже выслал.

Я хмыкнул в трубку:

Хоть бы раз позвонил и сказал, что я не ну­жен. Никому. И никогда больше не понадоблюсь. Вот был бы действительно праздник.

На том конце провода раздались щелчки. Я очень хорошо знал, что это такое. Когда Меркулов не­рвничает, он начинает постукивать ручкой о стол. Волнуется, значит.

А что случилось?

Убийство.

Ну ясно, что не рождение, раз ты за мной машину послал.

Хватит трепаться, Турецкий. Давай собирай­ся. — Меркулов явно разозлился. — Машина при­едет минут через десять.

И куда ехать?

Дуй в Лужники. Грязнов уже там.

Тон у него был очень серьезный. Такой тон у Мер­кулова бывает только в двух случаях — если слу­чилось что-то действительно из ряда вон выходя­щее и после разговора с начальством. Собственно говоря, разница была небольшая. Лично мне, сле­дователю по особо важным делам Александру Ту­рецкому, ни первый ни второй вариант не сулил ничего хорошего. Во всяком случае, на этот раз выс­паться мне уже не дадут — это факт.

Стой, — закричал я, — кого убили-то?!

Но Меркулов уже повесил трубку.

Я открыл глаза и тут же снова закрыл. Послать бы все к чертовой матери и...

Кто это, Саша? — раздался из кухни голос Ирины. Она, как обычно, проснулась рано и уже шуровала у плиты.

Любовница, — подумав, ответил я. Это я так шучу.

Ира сделала паузу. Потом закричала:

Это не смешно, Турецкий!

Конечно. Скорее грустно, — со вздохом отве­тил я и рывком откинул одеяло.

8 часов 45 минут Москва,

Лужники

Я сразу догадался, что он раньше был спортсме­ном. Бывает так у опытных (скромнее, Турецкий!) следователей. Посмотришь на кого-нибудь, вроде человек как человек. Ничего примечательного. А где-то в неизведанных глубинах мозга вдруг само по себе появляется определение — «инженер», «быв­ший военный». Или вот как сейчас — «спортсмен». Как будто внутри сидит маленький Шерлок Холмс и подсказывает. Правда, по большей части он все- таки бездействует. Так что ничего не поделаешь — приходится шевелить мозгами самостоятельно.

Так вот, это, безусловно, был спортсмен. Не знаю почему, но я сразу определил.

Кроме того, лицо убитого было мне как будто известно. Хотя я мог бы поклясться, что знаком с ним не был. Интересно, правда? Такое ощущение, кажется, называют дежавю.

Почему-то когда спортсмены выходят на пенсию, они очень быстро превращаются в рыхлых, обрюз­гших толстяков. Видимо, организм не выдержива­ет резкого перехода от интенсивных тренировок к обычному образу жизни. Продолжает вырабатывать энергию, которая теперь превращается в жир.

Мужчина лежал прямо на мокром асфальте. Руки разметало в стороны, носки туфель были врозь. Брю­ки нелепо задрались, обнажив узкие полоски белой, покрытой редкими волосами кожи над носками. Го­лый рыхлый живот убитого расплылся по всей ниж­ней части туловища, почти прикрыв собой брючный пояс. Прямо у подбородка белела задранная рубашка, из-под которой выглядывал дорогой пес­трый галстук. Черный пиджак из отличной ткани показывал свою шелковую подкладку. Первое, что бросалось в глаза, — маленький лейбл на внутрен­нем кармане пиджака. «Hugo Boss» — значилось ка нем.

«Ну вот вам и социальный статус налицо», — сразу подумал я.

Впрочем, о том, что убитый был человеком не­бедным, свидетельствовала и машина, из которой он, по всей видимости, выходил, когда его шлепну­ли. Это был, разумеется, давно ставший банальным, как «икарус», шестисотый «мерседес» с затемнен­ными стеклами и чистыми, будто хрустальными, стеклами фар.

На безупречно отполированных боках машины отражались и стадион с недавно возведенной кры­шей, и милиционеры, и люди, столпившиеся погла­зеть на происшествие. Заграничная полировка де­лает окружающий мир умытее и чище — это свой­ство в свое время подметили бессмертные Ильф и Петров.

Толпа уже начинала редеть. Впрочем, зевак, по-видимому, и так было немного — в Москве начали привыкать к заказным убийствам...

Над трупом уже давно колдовали эксперты — криминалисты и медики, а руководил ими дежур­ный следователь Мосгорпрокуратуры.

Маленькое входное отверстие пули находилось точнехонько над диафрагмой. Другое, такое же, было у виска. Ведущие телепередачи «Дорожный пат­руль», завидя такие раны, сразу делают вывод — «стрелял профессиональный киллер». Эх, ребята, если бы все было так просто...

В машине сидели шофер и еще один тип в костю­ме. Судя по мощному телосложению — охранник. Вид у обоих был задумчивый. Может, они вспоми­нали своего бывшего хозяина. А может, просто при­кидывали, где бы найти новую работу.

Но скорее всего, их просто не отпускал Грязнов.

Чем больше я смотрел на все это, тем меньше мне хотелось браться за расследование. Вообще-то я не люблю поднимать лапки кверху и признавать­ся в том, что раскрыть преступление мне не по зу­бам. Делаю это крайне редко. Вы знаете. Но тут мне показалось, как раз такой случай. Наконец-то и тебе, Турецкий, сдаться придется. А почему — сам знаешь. Произошло заказное убийство — тут разобрался бы даже «Дорожный патруль». Как из­вестно, подавляющее большинство заказных убийств не раскрываются. А значит, Меркулов повесил мне на шею почти стопроцентный «висяк» (почти ка­ламбур!).

Спасибо тебе, Костя!

Я давно приметил Грязнова, который о чем-то бе­седовал с постовым милиционером, время от време­ни делая пометки в своем блокноте. Молоденький сержант в черной форменной куртке из кожзамени­теля с кучей разных ремешков, карманчиков и кно­почек, мялся и теребил в руках рацию. Видимо, это был дежурный, который первым прибыл на место происшествия. Выражение лица Грязнова было стро­гим и даже каким-то суровым. Любит Слава напус­кать на себя угрожающий вид. Сто раз говорил: тебя свидетели пугаются. Нет, не помогает...

Мне не хотелось подходить к ним. Я знал, что ему расскажет милиционер — ничего. То есть ни­чего вразумительного или полезного. Дежурный прибыл на место и увидел то же самое, что и мы сейчас. Свидетелей, судя по всему, в момент убий­ства не было. А те, что были, конечно же сразу разбежались по домам. И их можно понять. Лучше быть подальше от мест, где сильные устраивают свои разборки. Шофер и телохранитель то лее, разу­меется, ничего не заметили. Зря ты, Слава, чири­каешь в своем блокнотике. Дело гиблое. И постово­го мучить незачем. У него и так душа в пятки ушла оттого, что его допрашивает такая важная мили­цейская шишка, как Грязнов.

Я хотел домой.

Наконец Грязнов отпустил постового и подошел ко мне.

Ну как? — спросил он.

Грязнов обожает задавать вопросы, на которые нет и не может быть никакого ответа.

Кто это? — кивнул я в сторону трупа.

У Грязнова буквально глаза на лоб полезли.

Ну ты, Турецкий, даешь! Темнота! Нельзя же быть таким неучем.

Он зацокал языком. И цокал бы до завтрашнего утра, если бы я его не остановил.

Хватит выпендриваться. Тоже профессор на­шелся. Лицо вроде знакомое. А вот кто — никак не вспомню.

Да это же Серебров! Знаменитый нападающий из ЦСКА! Неужели не помнишь?

Все, я наконец вспомнил. Это действительно был он. Гениальный форвард, звезда советского хоккея начала семидесятых. Гроза канадских профессио­налов. Кумир дворовых мальчишек, к коим в те далекие годы относился и я. Одним словом, быв­ший национальный герой, о котором в последнее время не было никаких известий. Знаменитый Вла­димир Серебров. Конечно, сильно изменившийся, постаревший, обрюзгший, потерявший форму. Но все-таки узнаваемый. Вот вам и дежавю. Сколько же лет прошло с тех пор? Стареешь, Турецкий...

Да, действительно он. А чем он сейчас зани­мает... то есть я хочу сказать, занимался? Судя по всему, он не на пенсию мастера спорта живет.

Грязнов пожал плечами:

Серебров был председателем Российского Олим­пийского Комитета. Почти год эту должность зани­мал. Так что птица важная. Сам Генеральный зво­нил с утра Меркулову, чтобы расследование поручили именно тебе. Пользуешься доверием в верхах, Ту­рецкий!

Сейчас лопну от гордости, — вяло отреагиро­вал я, — лучше расскажи, как это случилось.

Думаю, что стрелял снайпер. С крыши во-он того дома, — Грязнов вытянул руку в направлении стоящей неподалеку хрущевки.

Нормально. Чтобы так точно в голову попасть, уметь надо.

Думаю, профессиональный киллер. Может, ла­зерный прицел?

Может, и прицел... — вздохнул я. Дело нрави­лось мне все меньше и меньше. — Оружие искали?

Ищут...

Он был один?

Грязнов улыбнулся:

— Один. Ну, конечно, если не считать телохра­нителя и шофера.

Он кивнул в сторону «мерседеса».

— И что он тут делал?

— Осматривал стадион. Дело в том, что в Москву намеревается приехать председатель МОК. Ну и, сам понимаешь, инспектирует спортивные объек­ты перед приездом начальства.

— Интересно... Как ты думаешь, это никак не связано? Я имею в виду убийство и визит председа­теля МОК?

Грязнов только безнадежно махнул рукой...

Начал моросить дождь. Труп Сереброва уже упаковали в черный пластиковый мешок и отправили на труповозке в ближайший морг. На Пироговку.

На асфальте остался только обрисованный мелом силуэт трупа. Белую черту постепенно размывал накрапывающий дождь.

Ну вот. Я так и думал. Дело гиблое. То есть абсолютно бесперспективное. Сейчас же еду к Меркулову и отказываюсь от расследования. Прямо сейчас. Пусть кому-нибудь из молодых поручает. Да хотя бы кому-нибудь из моих бывших стажеров — неко­торые из них уже довольно опытные следователи. И давно в бой рвутся. Да и вообще, в последнее время следственное управление Генпрокуратуры буквально набито до отказа молодежью. Которая, за­мечу, уже начала наступать нам на пятки. Ребят хороших и многообещающих много. Например, Женя Мишин, молодой следователь-практикант, ко­торого приставили ко мне несколько дней назад. И который теперь все время ходит за мной как хвост. Ждет «настоящего дела».

Хотя нет. Размечтался ты, Турецкий. Не вый­дет. Дело-то важняцкое. То есть — по уровню — для «важняков». МОК, Международный Олимпий­ский Комитет — это как-никак уровень. Да еще и сам Генеральный...

На крыше хрущевки не нашли ни оружия, ни гильз. Никаких следов. Впрочем, это, как ни стран­но, лучше, чем если бы оружие нашлось. Так есть надежда, что оно еще где-нибудь засветится... Как это ни цинично звучит. Хотя, скорее всего, оружие это уже на дне Москвы-реки.

Вскоре уехала следственная группа. Сняли оцеп­ление. На месте убийства Сереброва остались толь­ко мы с Грязновым да «мерседес», в котором по-прежнему скучали шофер и охранник. Впрочем, скучали они или нет, видно не было все из-за тех же затемненных стекол.

Ас этими что делать будем? — Слава кивнул в сторону «мерседеса». — Показания я снял. Ан­кетные данные имеются.

Конечно, они ничего не видели?

Ничего.

Ну и ладно. Пусть едут пока. Проку от них, думаю, не будет, но пусть на всякий случай завтра явятся в прокуратуру. Вот повестки, — беспечно сказал я.

Грязнов отдал повестки своему помощнику. Еще пару минут мы стояли и молча курили.

Опять подошел помощник Грязнова. Вид у него был озадаченный.

Нету их.

Как это — нету? — не понял Слава.

Нету, и все!

Вот это номер!

Мы подошли к «мерседесу». Он был действительно пуст.

Ну вот, — огорчился Грязнов, — не уследили...

Да ну, — беспечно отмахнулся я, — наверное просто испугались и решили скрыться. Наивные! Мы их в два счета поймаем. Если понадобится, ко­нечно. Но я лично, Слава, думаю, что они тут ни при чем.

Это была ошибка. Правда, понял я это гораздо позже. Когда кусать локти было уже бесполезно. Нет, все-таки плохо, что никак не изобретут маши­ну времени...

В голове было пусто, как в кармане перед зарп­латой. Я совершенно не представлял, с какого кон­ца браться за это гиблое дело. Да и не убежден был, надо ли мне вообще за него браться. Хотя, скорее всего, никуда я не денусь, придется...

Ну давай, Турецкий, начинай шевелить своими хвалеными мозгами.

Распрощавшись с Грязновым, я поплелся к ма­шине. Несколько минут сидел, тупо уставившись в одну точку, пока, наконец, у водителя не иссякло терпение и он не поинтересовался:

Куда едем, Александр Борисович?

До сих пор не могу привыкнуть, что ко мне обра­щаются по имени-отчеству. Когда я сказал об этом Меркулову, он только похлопал меня по плечу:

Привыкай, старик. Заслужил.

Ну может быть. Может, за полтора десятка лет доблестной службы в органах правопорядка я и удо­стоился великой чести, чтобы ровесники называли меня Александром Борисовичем, но привыкать к этому я отказываюсь. Так и знайте.

Я вздохнул. Куда ехать, я совершенно не знал. Домой? Нет смысла. Все равно теперь-то уж мне спокойно не заснуть. В прокуратуру? Тоже бессмыс­ленно. Буду слоняться по коридорам, как сомнам­була.

Все-таки я решил ехать на работу. Надо занять­ся процессуальными бумажками — постановление составить о возбуждении уголовного дела. Принять дело, так сказать, к своему производству. Дать прак­тикантам важное поручение — завести новую пап­ку для этого дела. Между прочим, недавно ко мне прислали одну практикантку, студентку последне­го курса юрфака, — первый класс, я вам скажу... Но это к делу не относится.

Итак, я поехал в прокуратуру. И правильно сде­лал, потому что через по л минуты после того, как я вошел в свой кабинет, раздался звонок.

Это был первый заместитель Генерального про­курора Андрей Андреевич Быстров. То, что он зво­нил мне, было уже само по себе странно. Если я и общался с кем-нибудь из начальства, то только с Меркуловым. Через него же мне передавали все рас­поряжения сверху. Помнили то время, когда я был у него стажером.

Турецкий?

Я.

Зайдите ко мне.

Ну вот. Я же говорил, что это дело не принесет мне ничего хорошего. А только всякие неприятнос­ти, типа общения с руководством.

12 часов по восточному времени США

Нью-Йорк,

Бруклин, Шипсхед-бей

Сентябрь в Нью-Йорке — самое замечательное вре­мя. Уже спала одуряющая августовская жара, от которой, по выражению Вилли Токарева, «даже чер­ным очень жарко». Уже не надо искать спаситель­ного прибежища в кондиционированной прохладе ав­томобилей и магазинов. Уже рубашка не липнет к спине, а подошвы к асфальту. Не надо литрами пить кока-колу с бултыхающимися в стакане и стреми­тельно тающими кубиками льда. С другой стороны, н сентябре еще не наступила промозглая слякотная сырость, характерная для нью-йоркской поздней осе­ни. Целый месяц, а то и два будет стоять прекрасная теплынь, когда деревья только раздумывают — нора начать им желтеть или еще подождать.

В сентябре хорошо гулять по Нью-Йорку. Прой­тись по Парк-авеню, по вечно людным манхэттенским улицам, по Бродвею, по набережным, конеч­но, по дорожкам Центрального парка...

Грише Резнику, впрочем, несмотря на нью-йоркс­кий сентябрь, было не до прогулок. В сентябре он работал точно так же, как и в августе, и как будет работать в октябре, ноябре, декабре и во все осталь­ные месяцы. Даже без гарантированного трудовым законодательством Соединенных Штатов двухнедель­ного отпуска. Хотя Гриша в профсоюзе не состоял и «то это не касалось. Так что не до прогулок было Грише Резнику. Ему надо было кормить семью.

Потому в этот день он встал как обычно, в шесть часов утра, побрился, проглотил «эггз энд бекон», по-нашему яичницу с ветчиной, запил чашкой дурного американского кофе, а потом завел свой верный «шев­роле каприс классик» и отправился по бесконечным улицам «Большого яблока» в поисках клиентов.

Гриша Резник был одним из бесчисленного коли­чества эмигрантов, крутящих баранку желтых нью- йоркских такси.

День как день — ничего особенного. Гриша коле­сил по городу, старательно избегая «чужих», «чер­ных», «желтых» и других опасных районов, на гряз­ных улицах которых запросто могли кинуть железным болтом в стекло, проткнуть шину, а то и выволочь на асфальт и ни за что набить морду. Город еще со времен Великой депрессии был поделен бандитски­ми группировками на несколько зон влияния. Так­систы, как и везде в мире, традиционно входили в сферу повышенного контроля со стороны мафии, и поэтому (хотя это и было трудновато) нарушать гра­ницы Гриша не рисковал.

А иногда очень хотелось. Как, например, сегод­ня. Часы уже показывали половину девятого, стрел­ка, определяющая количество бензина, тоже не ра­довала, а потертые сиденья Гришиного «каприса» не почтила своим прикосновением еще ни одна зад­ница клиента. Ну куда это годится?

Гриша приехал в Америку десять лет назад. В общем-то почти случайно. Вытащив в один прекрас­ный день из почтового ящика объемистый белый пакет с надписью «Министерство иммиграции и на­турализации США», он долго не мог понять, какие такие дела могут его связывать с этим учреждени­ем. А потом вспомнил, что два года назад они с же­ной решили просто так, ради хохмы, отправить в аме­риканское посольство анкеты. Разговоры об эмигра­ции тогда были в ходу среди московской интеллиген­ции. Ну конечно, не только московской и не только интеллигенции. Гриша, конечно, не сомневался, что из Союза надо сваливать, и даже мог вести на эти темы долгие разговоры с приятелями, но, честно говоря, не очень верил, что это чем-нибудь закончится.

А вот — закончилось.

И спустя год с небольшим Гриша, бросив квартиру на проспекте Мира и работу в зачуханном и медленно увядающем НИИ, через восемь часов полета оказал­ся в нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди с женой Милой и шестью баулами, сшитыми предприимчи­выми кооператорами из списанных армейских пала­ток. Большую часть содержимого этих баулов, кста­ти, потом пришлось выбросить за ненадобностью.

Дальше было как у всех остальных. Оплаченная за три месяца квартира в «Вашингтон хайте» — од­ном из самых худших районов Нью-Йорка. Помрача­ющий умы бывших советских граждан холодильник, забитый невиданной жратвой. Четыреста долларов от еврейской организации «Наяна». Два старых сту­ла и обшарпанный комод от «спонсора». Работа на первое время — Гриша пошел маляром, а Мила бэби- ситтершей. В течение полутора лет Гриша сменил де­сять мест работы, от грузчика до продавца газет, пока не купил по дешевке подержанный «каприс-классик» и не выложил все свои жалкие сбережения за лицен­зию, позволяющую ему теперь по четырнадцать ча­сов в сутки ишачить на нью-йоркских улицах.

Одним словом, все как у людей.

С тех пор прошло, как уже было сказано, десять лет. Вот уж не думал Гриша, что за столь значи­тельный отрезок времени с ним не произойдет ни­чего. То есть ровным счетом. Все было почти так же, как и тогда, когда они приехали в Америку. Ну разве что из совсем уж бандитского, населенного одними пуэрториканцами «Вашингтон хайте» пе­ребрался сначала в Бронкс, а потом в чуть более приличный Бруклин, сменил третий подержанный «каприс-классик» и постарел. В остальном ника­ких изменений. Он все так же работал без выход­ных и отпусков. Все так же еле сводил концы с концами. Хотя нет, появились еще два маленьких Резника. Две дополнительные статьи расхода.

Одно утешение — когда по телевизору показыва­ли, какой кошмар творится в Москве и вообще в России, они с женой обменивались многозначитель­ными взглядами. Дескать, все-таки мы были пра­вы. Хотя эта уверенность то и дело ослабевала — например, когда Гриша приносил домой совсем уж мало денег.

К полудню Гриша только и подвез седую стару­шенцию, которая спешила на заседание общества защиты тушканчиков и полевок. Старая карга рас­платилась точно по счетчику, забыв о положенных таксисту чаевых. Гриша со злости так рванул, что чуть было не задел стоящий впереди «линкольн». На свое счастье, а то бы не расплатиться вовек...

Время стремительно уходило. В час должно было начаться «мертвое время», когда лучше всего при­парковаться где-нибудь в тихом дворике и поспать в машине, наподобие Штирлица. Все равно ни од­ного клиента не поймаешь.

Гриша уныло вертел баранку. Люди на тротуа­рах куда-то спешили, заходили в магазины, бол­тали друг с другом, курили... И никому почему-то пе нужно было такси. Правда, несколько раз ря­дом раздавался свист (так в Америке подзывают такси), но каждый раз какой-нибудь бойкий кон­курент успевал перехватить клиента. Невезуха, од­ним словом.

В голове у Гриши Резника текли однообразные мысли. Они по большей части представляли из себя столбец текущих расходов. Пунктов становилось все больше и больше, но заключительное «итого» все никак не хотело появляться. А суммы становились все более астрономическими.

Да еще этот карбюратор. Давно надо бы заехать в сервис. А то встанет машина посреди дороги, как уже раз было...

Гриша и не заметил, как оказался на дороге, ве­дущей прямо к аэропорту. Именно она, эта дорога, была одним из первых впечатлений семьи Резни­ков на американской земле. Гриша вспомнил, как разглядывал тогда непривычные рекламные щиты, удивлялся обилию маленьких и очень чистых (не чета нашему общепиту!) кафе, ровному бетону до­рожного покрытия... Эх, давно это было.

Аэропорт был зоной, куда Гриша, по идее, совать­ся не должен был. Там заправляли в основном пуэр­ториканские шоферы. Если бы кто-нибудь засек там Гришу, который никоим образом не был похож на пуэрториканца, ему пришлось бы несладко.

Но дорога была прямая, солнышко весело свети­ло, и верить во что-то плохое не хотелось. Гришина рука сама потянулась к рычагу.

«Ну ладно, — решил он, — заскочу, возьму кого-нибудь и тихо слиняю. Никто и не заметит».

Грише повезло. Едва он подкатил к большим стек­лянным дверям аэропорта, как оттуда вышел чело­век в темно-сером плаще с «дипломатом» и дорож­ной сумкой на плече. Как делают, наверное, все пассажиры во всем мире, выйдя из здания аэропор­та, он начал озираться по сторонам. Вот именно в это время они и становятся добычей таксистов.

Гриша небрежно и резко притормозил прямо воз­ле него, открыл переднюю дверь машины и криво, по-клинтоновски, улыбнулся:

—Такси!

Человек даже и раздумывать не стал. Он, видимо, на Гришино счастье, торопился. Бухнулся на много­страдальный кожзаменитель кресла Гришиной ма­шины. Потом, немного помедлив, как будто подыс­кивая слова (так оно и было на самом деле), произнес:

Это... В отель. Гуд отель.

Гриша, конечно же, сразу определил соотече­ственника. Незнание элементарных английских фраз и желание непременно попасть в «гуд отель» выда­вало прибывшего с исторической родины. Ну что ж, «гуд» так «гуд»!

Однако терять время было нельзя. Гриша уже за­метил несколько хмурых взглядов из-за лобовых сте­кол такси. Смуглые латины готовы были испепелить чужака. Он искусно вырулил между стоящими тут и там машинами конкурентов и быстро выехал на дорогу в город. И только тогда спросил по-русски:

Тебе какой отель-то?

Вообще-то Грише не раз приходитесь бывать в таких ситуациях. В последнее время в Америку уве­личилось количество приезжающих из России. Мно­гие бывали здесь впервые. И конечно, приятно удив­лялись своему везению — еще бы, сразу наткнуть­ся на своего, родного таксиста. Иногда это даже означало для Гриши дополнительный гонорар — по­началу за границей наш человек так же щедр, как и на родине. Конечно, пока не разберется, что тут к чему...

Но ни разу Гриша не видел, чтобы человек так отреагировал на родную речь. Пассажир вздрогнул, пыпучил глаза и втянул голову в плечи. Потом мед­ленно повернул голову в сторону Гриши. Он явно сильно напугался.

Да не бойся, — Гриша был удивлен такой ре­акции, — свой я. Из Москвы.

Незнакомец быстро взял себя в руки.

A-а, эмигрант... Я и не боюсь, — он даже по­пытался улыбнуться, что получилось плохо, — с чего это ты взял?

Гриша пожал плечами. Меньше всего ему хоте­лось вмешиваться в чужие дела. Потом хлопот не оберешься.

Так, показалось... — нейтрально сказал он, — значит, куда едем?

В какой-нибудь приличный отель. Ну там «Хилтон», например.

На мизинце пассажира красовался перстень с крупным рубином, который так и сверкал на солн­це. Вообще, весь облик его — одежда, обувь, хоро­ший цвет лица — выдавали человека обеспеченного. А между тем на вид ему было не больше тридцати. Смуглый, черноволосый, но не кавказец. Одет очень прилично, но без излишнего роскошества. Скорее всего, коммерсант средней руки. Крупные заказы­вают «роллс-ройсы» прямо к трапу самолета.

«Новый русский», — определил Гриша. И мыс­ленно поздравил себя с удачей.

Ехали молча. Клиент попался какой-то неразго­ворчивый. На все Гришины вопросы типа «Ну как там Москва, стоит?» или «Как здоровье Ельцина?» тот отвечал неопределенными междометиями и кив­ками. В конце концов Гриша, несмотря на свою обычную разговорчивость, замолк. И в голове сно­ва стали выстраиваться длинные неутешительные колонки цифр, никак не желающие, чтобы под ними подвели итоговую черту.

Неожиданно его отвлек голос пассажира:

Сверни-ка куда-нибудь в переулок.

Вот чего Гриша не любил, так это когда ему ука­зывали маршрут. Нью-Йорк он знал хорошо (так, по крайней мере, он сам считал) и поэтому очень раздражался, когда клиенты пытались советовать ему, как именно ехать в тот или иной район.

Поэтому Гриша, саркастически ухмыльнувшись, начал:

Во-первых, старик, в Нью-Йорке никаких пе­реулков нет. Здесь одни стриты и авеню. А во-вто­рых, тебе же в «Хилтон»? Так я туда и е...

Сверни куда-нибудь!

Взгляд у него был странный. И все в одну точку. Гриша проследил, куда смотрит пассажир, и понял, что это всего-навсего зеркало заднего вида.

А что так?..

Сворачивай, говорю! — Он почти крикнул. И что самое неприятное — потянулся к рулю.

Только тогда Гриша решил от греха подальше все-таки свернуть. А потом уже выяснять.

Он перестроился поближе к тротуару и взял руль вправо. Машина нырнула в узкую улочку. Пасса­жир, не отрывая глаз, смотрел в зеркало.

И только тут Гриша понял, что к чему. Шикар­ный темно-вишневый «кадиллак», который он кра­ем глаза заприметил еще в аэропорту, свернул вслед за ними. Гриша повернул еще раз направо, потом налево. «Кадиллак» продолжал маячить в зеркале.

«Ну вот, вляпался... — тоскливо подумал Гри­ша, — бандит какой-то попался».

Перед глазами встали телевизионные кадры уби­тых на московских улицах, в московских подъездах, в московских квартирах, которые по телевизору, на­верное, были еще ужаснее, чем наяву. Они переме­шивались со сценами из американских гангстерских фильмов, которые радовали ничуть не больше.

Гриша Резник отнюдь не был смельчаком. И хотя часто клиента выбирать не приходилось, подозри­тельных типов он старался избегать. Но незнако­мец не был подозрителен. Тем не менее за ним явно гнались. А погонь без причины не бывает.

Нет, братишка, — начал Гриша, переставляя ногу на тормоз, — я в такие игры не иг...

«Бандит» тем временем, видимо предположив ход мыслей Гриши, полез во внутренний карман и дос­тал бумажник.

Триста долларов, — зашелестел он новеньки­ми бумажками, — если оторвешься от них.

Триста долларов — это было неплохо. Конечно, если из-за этих сраных денег не придется получить пулю в лоб. Или в затылок. Что по большому счету не имеет абсолютно никакого значения.

Раздумывать было некогда, и Гриша решился. Очень уж ему хотелось сократить колонки цифр в своей голове. Выжал педаль акселератора, и стрел­ка на спидометре резко скакнула вправо, к отметке «60». Разумеется, миль в час.

Машин на боковых улицах было немного, так что расстояние между ними и «кадиллаком» сразу увеличилось. Вскоре он скрылся за поворотом. Гри­ша было вздохнул с облегчением, но тот вскоре снова замаячил в просвете между домами.

Незнакомец положил сотенные бумажки в лоток между сиденьями, рядом со смятой пачкой «Лаки страйк».

Давай, братишка... — только и сказал он.

Гриша хмыкнул:

Как в кино.

Он свернул еще раз и, окончательно убедившись, что «кадиллак» не отстает, дал по газам. Гриша знал, что делать. Недаром же он уже десять лет был нью-йоркским таксистом. Правда, в такой си­туации ему бывать еще не приходилось. Ну ничего, опыт лишним не бывает.

За окнами «каприса» потянулись мрачные кир­пичные дома сороковых улиц с черными зигзагами пожарных лестниц прямо на фасадах. Впереди был перекресток. На светофоре — зеленый. Когда Гри­ша почти приблизился к перекрестку, уже засве­тился другой свет — желтый. Гриша притормозил, потом осторожно свернул на тротуар, вырулил, ста­раясь не задеть лоток с хот-догами, аккуратно объе­хал стоящие на перекрестке машины и влился в поток, двигавшийся по перпендикулярной улице.

«Хорошо, что поблизости ни одного копа, — про­неслось в голове у Гриши, — хотя штраф я бы все равно содрал с этого...»

Он покосился на своего пассажира. Клиент си­дел, нервно сцепив кисти рук. И, не отрываясь, смот­рел в зеркало заднего вида.

«Кадиллака» уже не было видно. Скорее всего, шофер не осмелился повторить Гришин маневр. Хотя даже если он и едет где-нибудь сзади, его все равно не видно — машин на этой улице много.

Ну что, вроде оторвались.

Гриша не мог не скосить взгляд на сотенные бу­мажки. Теперь они были его. Честно заработанные. С опасностью, можно сказать, для жизни. Он уже было совсем собрался переложить их в свой кар­ман, когда «новый русский» опять побледнел и ткнул пальцем в зеркало:

Вон они!

Действительно, метрах в двадцати позади Гри­шиного «каприса», лавируя между машинами, мед­ленно, но верно приближался «кадиллак».

Ёпсть! — выругался Гриша. — Как же они нас кашли?

Пассажир ничего не ответил. А только снова по­лез в карман и достал еще две бумажки с таким :шакомым портретом Франклина!

Гриша отреагировал немедленно, вдавив в пол медаль акселератора. И тут же чуть не наткнулся на ехавший впереди желтый «бьюик».

«Каприс» был наглухо затерт в потоке машин. Между тем «кадиллак» с нехарактерной для своей солидной марки прытью подбирался все ближе.

Они двигались довольно быстро, но перестроить­ся в другой ряд, поближе к противоположному тро­туару, не было никакой возможности. «Кадиллак» был уже в двух машинах позади и явно не собирал­ся останавливаться на достигнутом. У Гриши по спине снова поползли полчища муравьев.

Ты им чего, деньги должен? — спросил он, просто чтобы разрядить обстановку. В сущности, это ему было до лампочки.

—Да... Вроде того, — неохотно ответил «новый русский».

Внезапно желтый «бьюик» подался вперед, и в потоке машин образовалось свободное место. Гри­ша успел отреагировать: резко крутанул руль и ока­зался в следующем ряду — рядом с тротуаром.

Однако и «кадиллак» не мешкал. Каким-то дья­вольским образом он оказался как раз за бампером «каприса». Гриша даже успел разглядеть лица пре­следователей — какие-то смурные, ничего не выра­жающие рожи, как у гангстеров из голливудских боевиков.

«Почему как? — вдруг подумал он. — Это, на­верное, и есть гангстеры. Ну ты, Резник, и влип!»

Улица постепенно расширилась, и машин стало гораздо меньше. Надо сказать, обстоятельство не в пользу Гриши и его странного клиента — мотор у «кадиллака» наверняка был помощнее.

А что, — осторожно поинтересовался Гри­ша, — в случае чего они и стрелять будут?

Пассажир усмехнулся:

Будут. И в тебя попасть, между прочим, тоже могут. Ненароком.

До сих пор Грише как-то не верилось, что все происходящее действительно опасно. Но от слов клиента потянуло таким могильным холодом, что Гриша разом прибавил скорость и оторвался от «ка­диллака» метров на тридцать.

Внезапно из глубины мотора послышался глу­хой рокот. Он был короток. Рокот все усиливался, а потом внезапно сменился мертвой тишиной. Ма­шина проехала по инерции еще метров двадцать и нетала. «Кадиллак» на всех парах пронесся мимо.

«Карбюратор», — обомлел Гриша.

Так оно и было. Машина нелепо застряла посре­ди улицы, и каждый водитель, которому приходи­лось ее объезжать, считал своим долгом сделать Грише характерный жест средним пальцем.

Кроме, конечно, пассажиров «кадиллака». Води­тель его бесцеремонно развернулся посреди улицы и поехал против движения. Гриша судорожно снова и снова поворачивал ключ зажигания. Бесполезно. Мо­тор молчал, как испорченный радиоприемник.

«Хана, — пронеслось в голове у Гриши, — сей- час-то они и меня заодно...»

Пассажир, «новый русский», однако, мешкать не стал и, моментально оценив обстановку, выпрыгнул из машины. Схватил свои вещички, которые пре­дусмотрительно держал на коленях, и побежал к тротуару. Взвизгнули тормоза машин, но он ловко обогнул их и, расталкивая удивленных прохожих, понесся по тротуару. Через секунду он скрылся в проеме между домами. Больше никогда в жизни Гриша его не видел.

Завизжали тормоза. В буквальном смысле рас­толкав машины, «кадиллак» выехал на тротуар. Из него вывалились четыре молодца в черных кос­тюмах («Ну точно гангстеры», — подумал Гриша) п, доставая из подмышечных кобур огромные ни­келированные пистолеты, бросились вдогонку. На Гришу никто и внимания не обратил.

Все заняло несколько секунд. Однако Гриша ус­пел пережить все фазы сильнейшего испуга. Его прошиб холодный пот, спина покрылась гусиной кожей, засосало под ложечкой. Потом душа ушла в пятки, а глаза вылезли на лоб. Скорее всего, и во­лосы встали дыбом. И только когда последний ган­гстер скрылся, Гриша взял себя в руки. Он еще раз крутанул ключ зажигания, и, к счастью, мотор ис­правно заурчал. Поблагодарив про себя Бога, Гри­ша сорвался с места, стараясь как можно дальше убраться от этого кошмарного «кадиллака», всех гангстеров и «новых русских», вместе взятых.

Конечно, не забыв убедиться, что его пятьсот дол­ларов лежат на месте.

часов 30 минут

Москва,

Генеральная прокуратура РФ

Не знаю как вы, а я не люблю, когда меня вызы­вает начальство. Даже если это происходит для то­го, чтобы объявить мне о прибавке к жалованью. Хотя... Насчет последнего ничего сказать не могу. Такого еще никогда не случалось.

Надо сказать, с Генеральными прокурорами, как и их заместителями (исключая, конечно, Меркуло­ва), я вообще общаюсь крайне редко. Все больше в коридоре, когда случайно встречаюсь с ними. При­чем наш диалог на редкость однообразен. «Здрав­ствуйте», — говорю я. Лоб Генерального прокуро­ра (или заместителя) морщится — он мучительно вспоминает, кто я такой. Потом он, так, по всей видимости, и не вспомнив, кивает и беззвучно ше­велит губами, изображая какое-то подобие привет­ствия. И идет дальше по своим делам. Вот и все.

Но сегодня утром Меркулов сказал, что Генераль­ный приказал поручить расследование дела об убий­стве Сереброва именно мне. Значит, как минимум, он знает о существовании в его ведомстве следовате­ля со странной фамилией Турецкий. Кстати, может, поэтому он меня и запомнил — из-за фамилии?

Ладно, хватит злобствовать. Ради справедливос­ти скажу, что нынешнему Генеральному я симпа­тизирую. По-моему, самый приличный прокурор за все прошлые годы. И уж конечно не чета тому, что теперь дожидается своей участи в Лефортове.

Само собой разумеется, Быстров вызывает меня по поводу сегодняшнего убийства. И возможно, по по­ручению Генерального. Что и говорить — председа­тель Национального Олимпийского Комитета, да еще в прошлом знаменитый хоккеист — это вам не хухры-мухры. Это тянет еще на одно громкое убийство.

Хотя в последнее время этих громких убийств... Фигурально выражаясь, постоянно гром стоит. О них теперь вспоминают только тогда, когда случается очередное преступление. В газетах печатают списки прошлых нашумевших убийств, появляются статьи типа «Доколе?» или «Когда кончится этот беспре­дел?». Первые лица государства выступают с про­чувствованными речами и дают торжественные обе­щания победить организованную преступность уже в следующем квартале. Генерального прокурора вы­зывают на ковер в Кремль, он заверяет, что на рас­следование брошены лучшие силы. Потом президент, премьер-министр или, на худой конец, министр внут­ренних дел заявляют, что берут расследование под свой личный контроль. На этом все и заканчивает­ся... До следующего убийства, конечно.

Печально все это, граждане. А хуже всего то, что и меня не минула чаша сия. И я теперь тоже буду пытаться раскрыть преступление, которое в прин­ципе невозможно раскрыть.

Я вышел из своего кабинета и направился в при­емную Быстрова. И те несколько минут, что я шел, в голове постоянно вертелась одна и та же мысль — может, мне все-таки настоять и отказаться? Мо­жет, сейчас прямо зайти к Генеральному (один раз в жизни можно!) и попросить передать это дело кому-нибудь другому? В конце концов, вряд ли генераль­ный прокурор достанет из ящика стола свой та­бельный «Макаров» и приставит его мне к виску. Следователей по особо важным делам вон целый особняк в Благовещенском! Выбирай — не хочу.

И все-таки, уж поверьте моему нюху, не просто так он специально позвонил Меркулову насчет меня. Что-то тут не так. Не из-за моего криминалисти­ческого гения это. Во всяком случае, не только из- за него.

С этими мыслями я открыл дверь приемной пер­вого заместителя Генерального прокурора Российс­кой Федерации.

Помните фильм «Город Зеро»? Был такой на заре перестройки. Так вот там главный герой входит в приемную начальника и видит, что за столом си­дит совершенно голая секретарша и как ни в чем не бывало печатает на машинке. И главное, никто на это не обращает внимания. Разумеется, кроме героя. У которого глаза лезут на лоб.

Примерно то же чувство было у меня, когда я пошел в приемную. Как я уже сказал, следователь Турецкий нечастый гость в начальственных кабинетах. Поэтому секретаршу Быстрова я никогда не видел. И вот увидел. Конечно, она была не голая — это я так, ради красного словца... Но шок я испытал не меньший. Описывать ее не буду — все равно не получится. Во всяком случае, такую раскрасавицу в нашем ведомстве я еще не видел. А еще и полегающий свитер... А еще мини-юбка...

Добрый день, — сказал я, машинально пустив и ход свою самую магнетическую улыбку, от кото­рой женщины (так, во всяком случае, говорили сами женщины) млеют. Поверьте, я это сделал чисто ав­томатически.

Секретарша подняла длиннющие ресницы, на каждую из которых можно положить по три спич­ки, и молвила:

Александр Борисович Турецкий?

Ого, кажется я пользуюсь успехом в самых вер­хах!

Я самый.

Очень хорошо. Сейчас доложу.

Секретарша прикоснулась своим изящным паль­чиком к кнопкам селектора и доложила о моем при­бытии.

Андрей Андреевич ждет вас. — И она улыбну­лась, после чего я забыл обо всем на свете. Вот это да! Не знал, что в нашем учреждении есть такой бриллиант.

Быстров сидел за просторным полированным сто­лом, сцепив пальцы и глядя прямо на меня. При­чем чуть улыбаясь. У него манера такая.

Это был не старый еще, но закаленный в боях пятидесятисемилетний мужчина. Крупный, с боль­шой головой, покрытой седой шапкой волос. Не­смотря на возраст, на его голове не было никаких признаков залысин. Но самое главное — это глаза Быстрова. Они у него непроницаемые, как у буль­терьера. Про Быстрова ходили слухи, что он, как в свое время Микоян, запросто может пробежать во время ливня между струй. Не знаю насчет ливня, но то, что он пережил всех перестроечных проку­роров, — это факт. А им даже Костя Меркулов счет потерял.

Добрый день! — говорю.

Здравствуйте, Турецкий.

Он кивнул и указал на стул. Я сел.

Вы были сегодня на месте убийства Сереброва?

Да, был.

Ну и какие соображения?

Я развел руками:

Какие могут быть соображения? Пока ника­ких. Убийство, скорее всего, заказное.

Это ясно, — кивнул Быстров.

И выполненное профессиональным киллером. Ну а вы наверняка знаете статистику раскрывае­мости заказных убийств, Андрей Андреевич.

Знаю, — скорбно ответил Быстров, — поэто­му и сразу принял меры, чтобы содействовать про­движению следствия.

Я молчал, ожидая, когда он расскажет, что это за меры.

Быстров покачал головой:

Дело очень серьезное...

Я понимающе кивнул.

— И раскрыть его надо как можно скорее. Кро­ме того, попытаться это сделать по горячим сле­дам.

Я вздохнул. Если уж отказываться, то именно сейчас. Иначе будет поздно. В конце концов, о сво­ем отказе я могу сказать и заместителю Генераль­ного. Даже первому.

Я уже открыл рот, чтобы начать говорить, ког­да Быстров поднял руку, как бы пытаясь запих- муть обратно поток слов, готовый сорваться с мое­го языка.

Я знаю, Александр Борисович, я знаю, что никому не хочется вешать себе на шею такое лож­ное и потенциально труднораскрываемое дело.

Вот оно что! Первый зам нашего шефа, оказыва­ется, может читать чужие мысли. А также у него гибкий язык — попробуйте без запинки произнести «потенциально труднораскрываемое». Ну что ж, еще два балла в его пользу.

...Генеральный прокурор утром специально предупредил Меркулова о том, что хочет, чтобы именно вы взялись за это дело. Вы опытный и про­фессиональный следователь. И что самое главное — паши расследования всегда очень оперативны. Вы умеете быстро находить именно ту единственно вер­пую версию, которая и приводит в конечном счете к разгадке. Вы действуете решительно и точно. Вы...

Спасибо.

Конечно, перебивать зама Генерального не слиш­ком тактично. Но я ненавижу, когда поют дифи­рамбы в мою честь. Можете считать, что я опаса­юсь, как бы меня не сглазили.

Быстров от неожиданности кашлянул.

Да... А здесь именно такой случай, — продол­жил он. — Повторяю еще раз: надо как можно ско­рее раскрыть это преступление.

Почему? — задал я, как мне кажется, вполне резонный вопрос.

Андрей Андреевич поднял брови.

Почему именно это дело? Ну, во-первых, как вы понимаете, раскрытие громкого дела прибавля­ет престижа нашей организации. Генеральной про­куратуре то бишь. Я надеюсь, вы понимаете, что это дело непременно запишут в разряд громких?

Я кивнул.

Во-вторых, это не просто внутреннее дело Рос­сии. Убит руководитель Олимпийского Комитета. Тем более перед самым приездом в Россию предсе­дателя МОК. Это убийство будет иметь и междуна­родный резонанс. И от того, насколько быстро мы его раскроем...

И раскроем ли вообще, — вставил я, кажется, совершенно некстати, потому что Быстров нахму­рился.

Должны раскрыть, Турецкий. Поэтому рассле­дование поручено именно вам, — недовольно прого­ворил он, — к тому же у меня появились кое-какие материалы, которые, как мне кажется, касаются сегодняшнего убийства.

«Ага! — подумал я. — Вот с этого и надо было начинать».

Быстров вынул из ящика папку и, не раскры­вая, передал ее мне.

Ознакомьтесь. Эти материалы поступили из одного из окружных управлений внутренних дел Москвы. Я глубоко не вникал, потому что мне его передали только полчаса назад. Узнав об убийстве » Лужниках, я сразу запросил МВД, и вот, как ви­дите, сработали более чем оперативно... Сам уди- пился. Это, может быть, даст нам зацепку. Действуй­те. Надеюсь на вас, Турецкий.

И он снова сцепил пальцы на столе, давая по­пять, что аудиенция закончена.

Интересно, что это за папка такая волшебная? А главное, так быстро и кстати подвернулась. Подо­зрительно все это...

Выйдя из кабинета, я снова увидел богиню-сек- ретаршу. И только я открыл рот, чтобы сказать ей какой-нибудь комплимент, из селектора раздался голос: «Анечка, зайдите ко мне». Она тут же скры­лась за полированной дверью. Я вздохнул.

Может, это и к лучшему.

Начальнику ОВД Юго-Западного округа Москвы подполковнику милиции Кулакову С. А.

РАПОРТ

Сообщаю о нижеследующем:

14 июня 1997 года в 23. 52 на пульт поступил звонок от гр. Алабяна Р. С., хозяина кафе «Арзни», находящегося по адресу ул. Профсоюзная, дом 123. Алабян сообщил, что в его кафе происходит пьяная драка с применением холодного оружия. По выше­указанному адресу выехал наряд. Наряд прибыл в 24. 12. Однако на месте происшествия был только один участник драки, а именно, гр. Серебров Влади­мир Иванович, который был легко ранен в руку.

Персонал кафе оказал гр. Сереброву необходи­мую медицинскую помощь. Гр. Серебров категори­чески отказался давать какие-либо объяснения и писать заявление с просьбой о возбуждении уголов­ного дела по данному факту. Однако в ходе беседы с ним удалось выяснить, что конфликт у него про­изошел с неким гр. Старевичем, его давним прияте­лем. О причинах конфликта Серебров рассказывать отказался. После чего он сел в свой автомобиль («Мерседес-600», гос. номер «в 234 гн RUS») и уехал в неизвестном направлении.

Поскольку старший сержант Теплов совершил дис­циплинарный проступок, не составив акта по фак­ту нарушения общественного порядка, ему было объявлено взыскание.

Начальник 75-го отделения милиции майор милиции Митрохин А. В.

Начальнику ОВД Юго-Западного округа Москвы подполковнику милиции Кулакову С. А.

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

30 июня 1997 года в 75-е отделение милиции по­ступило заявление от гр. Сереброва Владимира Ива­новича, в котором сообщалось, что он системати­чески подвергается угрозам расправы по телефону со стороны неустановленных лиц. Звонившие не до­бивались чего-либо конкретного, а только запуги­вали Сереброва. По мнению Сереброва, организато­ром угроз мог быть некий гражданин Старевич Ва­лентин Петрович. В просьбе Сереброва установить в его квартире записывающую аппаратуру было от­казано, в соответствии с законом «Об оперативно­-розыскной деятельности». Однако гр. Серебров был поставлен в известность, что в случае применения в отношении его и членов его семьи каких-либо конк­ретных действий он может немедленно обратиться в отделение милиции и ему будет оказана срочная по­мощь. Однако больше от гр. Сереброва никаких за­явлений не поступало.

Начальник 75-го отделения милиции майор милиции Расулов Я. Т.

Вот, собственно, и все, что было в папке. Негус­то, прямо скажем. Хотя в качестве мотива убий­ства Сереброва вариант конфликта с этим Старевичем подходит как нельзя лучше. Драка, телефонные угрозы...

Кстати, почему в этом отделении милиции спус­тя две недели сменился начальник?

Я снял трубку и набрал «02».

Милиция, — раздался на том конце провода голос дежурного.

Генеральная прокуратура. Старший следова­тель по особо важным делам Турецкий, — сказал я, — соедините меня с семьдесят пятым отделением.

Есть!

В трубке раздались щелчки, шорохи, скрипы, какое-то жужжание, а потом, наконец, я услышал голос:

Дежурный слушает.

Семьдесят пятое?

Так точно.

Старший следователь Турецкий из Генпроку­ратуры. Мне нужно поговорить с майором Расуло­вым.

Дежурный закашлялся.

С кем? Плохо слышно.

С майором Расуловым! — проорал я в трубку.

С Расуловым?

Да.

В трубке на несколько секунд замолчали. Види­мо, дежурный не мог сразу переварить сказанное мной.

Майор Расулов у нас уже не работает. Его пе­ревели.

Хорошо. Тогда позовите, пожалуйста... — я заглянул в рапорт, — старшего сержанта Теплова.

Он тоже уволился.

Куда их перевели?

Не могу знать...

Интересно, что это у них такая текучка? Мне ни­чего не оставалось, как распрощаться с дежурным.

Ну что ж, следующим шагом должна быть бесе­да с этим самым Старевичем. Разработка свидете­ля, так сказать.

Я набрал номер МУРа.

Ответил приятный женский голос. Я звоню Грязнову почти каждый день, но этот голос слышал впер­вые. Новая секретарша, наверное.

Приемная.

Грязнова, пожалуйста.

Секретарша дипломатично помолчала несколь­ко секунд.

К сожалению, у него сейчас совещание... А кто его спрашивает?

Это Турецкий. Скажите, что он мне срочно нужен.

В трубке зашелестела бумага. Кажется, секретар­ша решила записать мою фамилию. А я-то думал, что тому, кто ее услышит хоть раз, она врезается в память на всю жизнь!

Девушка, вы, наверное, не поняли, — прого­ворил я, теряя терпение, — я Турецкий, следова­тель по особо важным делам. Старший следователь. Нажмите, пожалуйста, кнопочку на селекторе и доложите своему шефу. Немедленно.

Чем я особенно горжусь — так это умением раз­говаривать с секретаршами. А они, в сущности, та­кие же люди, как и все остальные. И им иногда нужен пряник, а иногда и кнут.

Через пару секунд в трубке раздался голос Сла­вы Грязнова:

Извини, Саша, эта секретарша всего два дня как работает. Не освоилась еще.

Растешь, Грязнов. Если ты уже секретарш на работу принимаешь, значит, ты скоро из врио пре­вратишься в полноценного начальника. Симпатичная?

Да нет, это не я... Прислали из нашего управ­ления кадров...

Я прямо-таки видел, как Грязнов ерзает на сво­ем стуле. Разговоры о женщинах он всегда воспри­нимал слишком серьезно.

Ладно, ближе к делу. Слава, мне тут нужно установку на одного типа дать.

Понимаю. По поводу утреннего убийства уже какие-то идеи появились?

А как же! Прокуратура работает! Работа кипит! Грязнов фыркнул, что должно было означать:

«И это вы называете работой? Сидеть по кабинетикам да в носу ковырять?..» Ну или что-нибудь в этом духе.

Если честно, Слава, ни фига не появилось. Кроме пары сомнительных документов, которые мне подбросил Быстров.

Быстров? Это интересно.

Мне тоже. Не успел я в кабинет зайти, как он меня вызывает и дает папку.

И что в папке?

Два рапорта. Исходя из их содержания, у убитого Сереброва были конфликты с неким Старевичем. Подрались в ресторане, потом тот ему угрожал по телефону... Вот я и хотел, чтобы ты мне скорень­ко информацию подкинул по этому Старевичу.

В трубке задышали. Учащенное дыхание всегда сопровождает мыслительный процесс Грязнова.

Как, ты сказал, его фамилия?

Старевич.

А зовут как?

Я снова заглянул в рапорт:

Валентин Петрович.

Грязнов издал какие-то странные булькающие зву­ки, которые должны были проиллюстрировать край­нюю степень его удивления.

Валентин Старевич?!

Ну да.

Серебров подрался с Валентином Старевичем?! Чего я не люблю в Грязнове, так это привычку

тянуть резину.

Да, да, Валентин Старевич. Ты его знаешь?

Это же ближайший друг Сереброва. «Три С»! Серебров, Старевич, Стриж! Неужели не помнишь?!

Мы знаете, мне, видимо, очень скоро придется лечиться от склероза. Опять я забыл фамилии кумиров своего детства. Ну конечно! Это же была зна­менитая тройка нападающих!

— Ах вот оно что... — протянул я.— Да, — радовался Грязнов, — теперь-то мы его на чистую воду выведем.— Не торопись, Слава. Лучше скажи, чем сейчас снимается Старевич?— Он ни много ни мало как президент Федера­ции хоккея России.

Значит, тоже не тюльпаны на даче выращивает... — сказал я больше себе, чем Грязнову.

— Чего-чего?— Ничего, это я так. Ну что же, тогда нужно намести визит этому хоккеисту в отставке.— Хорошо. Я все узнаю и тебе перезвоню. Лады?

Ну что же, если все пойдет так и дальше, то я, пожалуй, стану первым следователем, который раскрыл громкое дело. По настоящему громкое. Только маленький Шерлок Холмс у меня в голове подсказывал, что до окончания этой истории еще ой как далеко...

Я включил свой компьютер и начал составлять постановление о возбуждении уголовного дела по факту умышленного убийства Сереброва.Грязнов позвонил через полчаса и сообщил, что Старевич вроде в городе, но телефон не отвечает. Ни в городской квартире, ни на даче.Что-то вроде этого я ожидал. Ну что ж, в конце концов, отсутствие Старевича только подтвержда­ет в какой-то степени наши подозрения о его прича­стности к этому преступлению. Мы договорились с Грязновым продолжить поиски Старевича завтра.

часов по восточному времени США

Нью-Йорк,

район Южного Бронкса

Гриша перевел дух только минут через пятнад­цать. Долго искал место, а потом припарковался у какого-то бара и некоторое время сидел неподвиж­но, держась руками за руль. Страх понемногу про­ходил. Постепенно дрожь прекратилась, муравьи со спины куда-то уползли, зато лоб покрылся круп­ными каплями пота.

Да, такого в его жизни еще никогда не случалось. Даже несмотря на то, что он был нью-йоркским так­систом, а с нью-йоркскими таксистами, как извест­но, всякое бывает... В голове у Гриши еще и еще раз прокручивались детали этого дикого случая, и он не мог понять, как выбрался живым и невредимым. Повезло...

Но хорошо то, что хорошо кончается. А Гриша Резник, мало того что благополучно слинял, к тому же стал обладателем пяти сотенных бумажек. За полтора часа работы! Неплохо. За это можно и по­потеть! Гриша достал из кармана большой клетча­тый и не очень чистый носовой платок и вытер лоб.

Он решил, что имеет право угостить себя стейком и чашкой кофе, тем более время было обеденное.

И только Гриша собрался вылезти из машины, когда в лобовом стекле появились два смуглых лица.

Обладающий хорошей зрительной памятью Гри­ши сразу узнал эти хмурые взгляды. Пуэрторикан­цы и :i аэропорта Кеннеди.

Что называется, из огня — да в полымя!

Краем глаза он заметил неподалеку два желтых такси, видимо принадлежащих пуэрториканцам. Вот еврейское счастье!

Латины, мерзко хихикая, подошли к дверцу и от­крыли его. И зачем только Гриша выключил мотор?

Мы тебя видели на нашей территории, — со скверным акцентом выговорил один из них. — Ты посадил клиента. Хороший клиент попался. Богатый.

Другой мелко закивал.

— Наверное, много взял с него?

— Да нет в общем-то, — промямлил Гриша.

— Это мы сейчас проверим. Выворачивай кар­маны. По-хорошему. Давай все деньги.

Что было делать? С латинами шутки плохи — это знает каждый житель Нью-Йорка. Гриша вытащил из кармана пятьсот долларов, заработанных им с риском для жизни, и сорок — из кошелька. Это были все деньги. Тем не менее латин залез своей грязной лапой во все Гришины карманы и сам удостоверился, что ничего не осталось. Потом поднес узловатый палец прямо к Гришиному носу и сказал:

Еще раз увидим в аэропорту — деньги тебе придется занимать, чтобы с врачами расплатиться. А это аванс. Понятно?

И он другой рукой коротко и резко ударил Гришу а солнечное сплетение. Дыхание сразу перехва­тило, и Гриша согнулся в три погибели. Когда через несколько минут он пришел в себя, латинов уже не было.

Что и говорить, день у Гриши Резника выдался трудный, если не сказать больше. Поглядев на инди­катор топлива, он понял, что ничего не остается, как вернуться домой. Денег не было даже на бензин.

Но, заведя машину и проехав пару метров, Гри­ша понял, что пуэрториканцы ко всему прочему еще и проткнули ему переднее колесо.

Оставалось одно — пропадать.

Гриша вышел из своего верного «каприса». Ос­мотрев колеса, он понял, что дело обстоит не так уж и плохо. Латины проткнули только одно колесо. А у него в багажнике была запаска. Там же лежал дом­крат и все остальное. Конечно, американца такой случай поставил бы в тупик. Нашему же человеку, как известно, ничто не страшно. Гриша достал из багажника свою единственную запаску, все необхо­димые инструменты и начал менять колесо.

Конечно, от его радости не осталось и следа. На душе опять стало неспокойно. Уже снова начали выстраиваться в голове бесконечные столбцы цифр.

Он уже заканчивал, когда ему понадобилась от­вертка. Она была под сиденьем. Гриша полез туда, и вдруг его взгляд остановился на резиновом ков­рике под пассажирским сиденьем. Точнее, не на са­мом коврике, а на предмете, который лежал на ков­рике. Это была черная кожаная сумочка-визитка с ручкой-петелькой, какие иногда носят мужчины.

В эту минуту ничего оптимистичного в голову Грише прийти не могло. От судьбы он ждал только еще одной пакости. Поэтому первой мыслью было: «Бомба!»

Действительно, лучше не придумаешь. Его недав­ний пассажир, конечно, сам тоже, как и его преследователи, был гангстером. И чтобы не оставлять лишнего свидетеля, решил взорвать его, ко всем чертям. Бомба, наверное, с часовым механизмом...

Гриша закрыл дверцу и отошел на несколько метров. Если эта штука действительно собирается взорваться, то... что же делать тогда? Идти в полицию? Вон на углу как раз стоит коп и уже, кажется, поглядывает в сторону Гриши. Такой типично американский коп, наглый и непременно в темных очках. Полиции нужно будет рассказать все, что с ним сегодня приключилось, — и про пассажира, и про погоню, и про гангстеров. И про пятьсот долларов, которые он полу...

Черт побери, нет уже никаких долларов! Были, да сплыли!

Гриша вспомнил о своей безвозвратной потере, и у него на глаза навернулись слезы. Это надо же! Надо жо было ему заехать в этот бандитский Бронкс и еще остановиться именно там, где его нашли латины...

Короче говоря, полицейскому придется рассказывать слишком много. Мозги у того просто не вы­держат. Они, блюстители порядка, везде одинаковые. И в Америке их тоже нужно девять человек, чтобы вкрутить лампочку — один, стоя на столе, держит, четверо вращают стол по часовой стрелке, п другие четверо идут в обратную сторону, чтобы у первых не закружилась голова. Так что он, скорее всего, не мудрствуя лукаво, арестует Гришу и поса­дит в кутузку. А машину отбуксируют на пустырь и там уже будут разбираться, что именно лежит в этой сумочке. Скорее всего, после этого от Гришиного «каприса» останутся рожки да ножки.

Л если еще там никакая не бомба...

Нет, решил Гриша, в полицию обращаться нельзя. Загребут ни за что ни про что.

Значит, ждать. Если через час не взорвется, то можно открыть эту сумочку. Конечно, тоже есть риск. Но что делать? Можно палкой поворошить...

И тут до Гриши дошло, что если там действи­тельно бомба и если она все-таки взорвется, то ма­шина, его надежнейший «шевроле каприс классик» тоже погибнет.

Нет, этого не будет, уверил себя Гриша и реши­тельно открыл дверь своего орудия производства. Будь что будет! Была не была! Помирать, так с му­зыкой!

Гриша огляделся по сторонам и неумело пере­крестился. Потом решил прочитать старую молит­ву, которой его учила бабушка. Но, кроме «Шма Исраэль», ничего не вспомнил. Он вздохнул и по­тянулся к сумочке. Осторожно взял ее.

Сумочка была довольно легкой. В такой вряд ли могла лежать бомба. По крайней мере, исходя из Гришиных понятий о бомбах.

Теперь надо было расстегнуть «молнию». Это был самый ответственный момент. Гриша схватился за металлический язычок и потянул.

Конечно, там не было никакой бомбы. Зато ле­жало кое-что поинтереснее.

Кошелек.

Гриша щелкнул кнопкой. И возблагодарил Бога. В нем были деньги. Судьба решила под конец пре­поднести ему сюрприз.

Денег было много. Две тысячи сто долларов! Гри­ша долго не мог поверить своему счастью. Нет, все- таки фортуна улыбнулась Грише Резнику.

Кроме кошелька в сумочке лежала записная п книжка, которую Гриша сначала хотел выбросить, и потом, неизвестно зачем, положил в бардачок. Ничего интересного не было в этой книжке. Только какие-то цифры, цифры, цифры...

27 сентября 1997 года

11 часов 30 минут по восточному времени США

Нью-Йорк

В Нью-Йорке, как и во многих крупных городах мира, много красивых женщин. Здесь прямо на улице попадаются и зеленоглазые дочери выходцев из Ирландии, чья кожа по цвету напоминает моло­ко, и великолепные латиноамериканки, которых хоть сейчас снимай в роли Кармен, прекрасные арабки с огромнейшими глазами, малазийки с глазами-щелочками, но сложенные, как греческие богини. Негритянки с точеными фигурами. Словом, в Нью-Йорке есть на кого посмотреть. И здесь к это­му быстро привыкаешь.

Но все-таки есть женщины, которые и в Нью-Йорке заставляют оглядываться половину прохо­жих мужчин. Половину, потому что всегда есть пятьдесят процентов стариков и детей, первым из которых уже, а вторым еще ничего не нужно. И та половина, что чуть не выворачивает шеи, оглядываясь на таких красавиц, потом долго вспоминает об этом.

Это была как раз такая женщина. Нежный овал лица, девичий пушок на щеках, и одновременно зре­лый и умный взгляд взрослой женщины. Крупные и при этом изящные черты лица. Дерзкие губы, темные глаза, орлиный нос. Брови двумя крутыми дугами. В ее чертах было что-то восточное. Не пол­ная, не худая, ростом, пожалуй, выше среднего, но и не заставляющая стоящего рядом мужчину ком­плексовать — словом, почти идеал. На такую дей­ствительно стоило посмотреть.

Тем более что шла она по самой что ни на есть шикарной улице — Пятой авеню. А публика там умеет ценить женскую красоту!

Она шла, независимо подняв подбородок, не обра­щая ни малейшего внимания на многочисленные взгляды прохожих мужчин. Да и женщин. Надо за­метить, что на Пятой авеню, как, собственно гово­ря, и во всем Нью-Йорке, все куда-то торопятся, спе­шат и, даже обратив внимание на женщину, почти сразу забывают об этом мимолетном впечатлении.

Хотя если бы кому-нибудь пришло в голову про­следить за ней, его бы наверняка заинтересовали ее странные манипуляции.

Женщина дошла до пересечения Пятой авеню с Пятьдесят девятой улицей, где высилось массивное здание роскошного отеля «Плаза». Прошла мимо больших дверей с дежурившим у них швейцаром в черно-красной ливрее, перешла улицу и останови­лась у витрины небольшого магазинчика готовой одежды. Постояв у него примерно с полминуты, она повернулась и пошла в противоположную сторону. На этот раз она не стала переходить Пятьдесят де­вятую улицу, а повернула за угол, где снова оста­новилась у одной из витрин. Здесь она стояла не­много дольше, примерно минуты полторы. Потом, дойдя до конца квартала, она снова перешла улицу и зашла в маленький бар. Там она заказала джин- тоник и, отхлебнув несколько глотков, через не­сколько минут удалилась в дамский туалет.

Из туалета она так и не вышла.

Спустя 15 минут

Номер отеля «Плаза»

Энн Хопкинс, младшая горничная отеля «Плаза», открыла номер в самом конце коридора шестнадцатого этажа, зашла внутрь и втащила за собой пылесос. В руках у нее была пачка свежего белья. Энн предстоя­ло убрать номер и подготовить его к заселению.

Что-то напевая, она положила белье на кровать и вставила штепсель пылесоса в розетку. Номер был большой — полулюкс, так что работы предстояло много. Оставить в номере хоть пылинку, хоть ка­кую-нибудь крошку было совершенно исключено — в отеле за этим смотрели очень строго. И, надо ска­зать, платили соответственно.

Энн уже почти заканчивала пылесосить ковер, когда за ее спиной неслышно открылась входная дверь. «Неслышно» потому, что Энн не могла слы­шать звук открываемой двери из-за шума пылесо­са. Она спокойно продолжала работать, что-то бор­моча себе под нос.

И, конечно, очень перепугалась, когда внезапно почувствовала, что ее шею сдавливают чьи-то очень сильные пальцы. Энн хотела закричать, но это ей не удалось. А если бы и удалось, то никто бы не услышал. Все из-за этого чертова пылесоса.

Энн потеряла сознание. И не чувствовала, как те же самые ловкие и сильные руки расстегивают на ней форменное платье, связывают лодыжки и за­пястья, вставляют в рот кляп...

9 часов утра

Москва,

Фрунзенская набережная

Телефон звенел как сумасшедший. Он у меня ста­рый, массивный, из тяжелого черного эбонита. Сде­лали его, наверное, еще при Сталине. Поэтому в нем чувствуется основательность — толстая подстав­ка, большая, как в уличном таксофоне, трубка, со­лидный вес. Ну и звонок, конечно, соответствую­щий. Пронзительный и оглушающий. Бегемота может разбудить.

Пожалуй, это единственное, что мне не нравится в этом телефоне. Потому что, когда он будит меня по утрам (а это, как вы уже, наверное, заметили, случается довольно часто), спросонья кажется, что голову поместили внутрь царь-колокола. Разумеет­ся, когда он был еще в рабочем состоянии.

Отработанным жестом я нащупал трубку:

Да. Турецкий слушает.

Разумеется, это был Меркулов:

Саша, доброе утро.

Я разозлился не на шутку:

Слушай, Костя, тебе не кажется, что я хоть и служу в бардаке, который в шутку именуется Гене­ральной прокуратурой, но, как и все граждане, имею конституционное право на сон. И, заметь, ты его систематически нарушаешь. Я буду жаловаться. В ООН! В комиссию по правам человека!

Ну ты же знаешь, Саша, зря я тебе звонить не буду. Охота была...

Хм... Как знать. Что, опять мне поручают не­разрешимое дело?

Меркулов вздохнул:

Да нет. Это все то же.

Насчет убийства Сереброва?

Теперь уже двух убийств.

Я резко сел на кровати.

Что?!

Да, Саша. Сегодня утром убили Старевича.

Вот и не верь после этого в интуицию. Я же гово­рил, что до конца еще далеко!

Где это случилось?

У него на даче. Труп обнаружила жена. Уби­ли, судя по всему, еще вчера.

Вот почему у него не отвечал телефон! Какой же я осел!

Где находится дача? Я немедленно выезжаю.

В Калчуге. Это недалеко от Барвихи. Сам не найдешь. Я тебя буду ждать через два часа на пово­роте с Рублевки.

Через полтора.

Не успеешь. Через два.

Он вздохнул и добавил:

Торопиться уже некуда.

Я вскочил с постели и, натягивая брюки, заорал:

Ира, готовь кофе! Срочно!

Интересно, когда это тебе надо было не сроч­но? — проворчала Ирина из кухни.

12 часов по восточному времени США

Нью-Йорк,

номер отеля «Плаза»

Жора Мунипов готов был кусать локти от доса­ды. Это же надо умудриться посеять самое главное. То, ради чего он летел в Америку. Сначала обход­ными путями он добирался до Шереметьева, потом всю дорогу боялся, что они достанут его в самолете. А потом, когда он уже было подумал, что все поза­ди, началась эта дурацкая погоня. И как они обо всем пронюхали? Он чуть было не умер от страха.

Если бы не этот таксист, не было бы уже Жоры Мунипова на белом свете.

В Нью-Йорк он приезжал не в первый раз. В ос­новном, конечно, по делам своего брата, Валеры. Но по разным закоулкам, по которым ему пришлось удирать от погони, ему до этого ходить не приходи­лось. Преимущественно Жора видел центр Нью-Йор­ка, причем в основном из окна автомобиля Валеры. Поэтому втройне удивительно, как это ему удалось сориентироваться и уйти от банды головорезов, пре­следующих его по лабиринту грязных улиц Нижне­го Бронкса. Видимо, помогло детство, проведенное среди кривых закоулков старой Астрахани. Как бы там ни было, от погони Жора ушел...

Но то, что обнаружилось потом, свело на нет все усилия. Жора чуть не взвыл, обшарив все карма­ны, все отделения своей сумки, переворошив все свое белье. Записной книжки не было.

Лучше бы они его убили.

Жора бухнулся в глубокое кожаное кресло, взял с журнального столика коробок спичек с золотой надписью «Plaza» и закурил. Обронить книжку он мог только в такси или на улице, когда удирал от пюих преследователей. Если случилось второе, то она либо безвозвратно потеряна, либо попала в руки... нет, об этом лучше не думать. Первый вари­ант все-таки не так безнадежен. А вообще, разыс­кать этого таксиста не так уж трудно. Марку ма­шины он запомнил, рожу таксиста тоже. Если он сел в его машину в аэропорту, то, значит, таксист обязательно появится там снова. Они обычно регу­лярно бывают на одних и тех же местах.

Жора встал с кресла и потянулся. Нет, все не так уж и плохо. Терпимо, скажем так.

Он поднял трубку. Нужно было позвонить Вале­ре. Сообщить, что приехал, рассказать о случив­шемся... Жора покрутил трубку в руках и снова опустил на рычаг. Нет, звонить пока незачем. И рассказывать Валере о пропаже книжки не надо. Звонить он будет, только когда разыщет книжку. А он обязательно разыщет ее.

Хорошо еще, что не потерял кредитные карточки. А то бы не удалось даже в гостинице поселиться. Ведь ему строго-настрого было запрещено контачить е лишними, а тем более с незнакомыми людьми.

Жора включил телевизор и стал нажимать кнопки пульта дистанционного управления. Программ уйма, штук семьдесят, если не больше, а смотреть нечего. Или новости, или реклама. Прямо как у нас. В кон­це концов Жора наткнулся на «Терминатора-2». Ко­нечно, жалко, что на английском языке. Ну что поделаешь— Америка... К тому же «Терминато­ра» он знал почти что наизусть. Так что можно было обойтись и без перевода.

Вдруг в дверь постучали.

Жора вздрогнул, напрягся. Если они его нашли... Он зарегистрировался на свое имя. А что было де­лать? Администратор моментально определил рус­ского и потребовал паспорт, хотя это и было про­тив американских гостиничных правил. А потом еще долго и придирчиво изучал въездную визу.

Он встал и осторожно подошел к двери. Прило­жил ухо к полировке, прислушался. Вроде тихо. Как и должно быть. Вряд ли они станут устраивать шум. Что делать? Убегать через балкон? Можно, конечно. Но тогда он выдаст себя с головой. И ад­министрация отеля будет знать, что «этот русский» чего-то очень опасается. Это не входило в планы Жоры. Эх, жаль, нет пистолета... Может, все-таки позвонить? Нет, тогда он завалит все дело.

Поразмыслив несколько секунд, он решил, что, по крайней мере, надо узнать, кто стоит за дверью.

Кто там?

Хелло, — донеслось из-за двери. Голос был жен­ский.

У Жоры отлегло от сердца. Слишком хорошо он знал своих противников. Не стали бы они здороваться по-английски. Да еще такими приятными голосами.

Жора приоткрыл дверь и совершенно успокоился.

На пороге стояла симпатичная горничная с охап­кой постельного белья в руках. На носу у нее по­блескивали плоские стекла круглых очков. Губы горничной расплылись в американском «чи-изе» от уха до уха. Увидев Жору, она что-то быстро зало­потала. Поскольку познания Жоры в английском ограничивались несколькими общеупотребительны­ми словами, он ничего не понял. Но по тому, что горничная все время показывала на то, что было у псе в руках, он все-таки понял, что она хочет.

A-а, белье менять? Ну заходи.

Впустив горничную, он на всякий случай запер дверь. И снова опустился в кресло. Шварценеггер как раз удирал от суперробота, который только что зано­во материализовался из кучи маленьких льдинок.

«А ничего телка. Симпотная. Кого-то она мне на­поминает... — лениво подумал Жора, поглядывая то на горничную, то на экран, — может, познако­миться, сводить в ресторан?»

Горничная, заметив, что он поглядывает в ее сто­рону, стала еще проворнее застилать огромную кро­пать, на которой свободно могли бы поместиться человек шесть. А не то что двое.

«Нет, не до этого сейчас, — с чувством ответствен­ности решил Жора, — сначала дело, а потом мож­но и за местных баб взяться».

И он окончательно уставился в телевизор. Через полминуты «Терминатор» так захватил его, что он п думать забыл о какой-то горничной. И поэтому очень удивился, почувствовав на своем затылке хо­лодный металлический предмет, который ни с чем по спутаешь.

Не двигайся, — сказала горничная на чистей­шим русском языке, — сразу же мозги вышибу.

«Сука», — только и подумал Жора. А больше ничего думать не стал. Потому что думать было некогда. Требовалось действовать.

Ты же все равно стрелять не будешь, — ска­зал он, чтобы оттянуть время.

«Горничная» только хмыкнула.

Ты в этом уверен?

Уверен.

Почему это?

Сюда же вся гостиница моментом сбежится, — продолжил Жора.

Не сбежится. У меня волын с глушителем.

«Волын, — подумал Жора, — я такие слова толь­ко в песнях Розенбаума и слыхал. Неужели эта дев­чонка уголовница? »

Так, — скомандовала псевдогорничная, — те­перь руки назад. За спинку кресла.

Жора послушно выполнил приказ и почувство­вал, что она ловко связала ему запястья.

Это чтоб не баловался, — объяснила она, — а теперь давай колись, где книжка?

Жора знал, что этот вопрос обязательно после­дует. И мстительно ответил:

А нету!

Ствол пистолета больно ткнулся в затылок.

Ты давай мне тут не лепи. Быстро дыру в баш­ке сделаю.

Да нету у меня книжки. Потерял...

Она обошла кресло и так звезданула Жоре в лоб рукояткой своего «тэтэшника», что перед глазами поплыли красные и синие круги.

Жора успел заметить, что она сняла очки. В ее глазах была какая-то дикая ярость. Такая, что Жора просто-напросто испугался. И снова подумал, что где-то он уже ее видел...

Теперь пистолет опять был приставлен к виску.

Я жду, — грозно проговорила она.

Да нету, — взмолился Жора, и у него из глаз брызнули слезы, — нету книжки. Скажите спасибо своим молодцам. Выронил, когда убегал.

Не лепи горбатого, если бы ты выронил книжку. то ребята это бы заметили. Подняли бы и не бегали за тобой по всему городу. На хрен ты кому нужен! Говно зеленое!

Ну, значит, в машине выронил. Когда выбегал.

Ответом был еще один страшный удар. На этот раз она надела на руку стальную пластину с прорезями для пальцев. Такой изящный дамский кастет. Жора почувствовал, как отвратительно хрустнула его челюсть и по подбородку потекла кровь.

— Да честно потерял! — Он еле-еле говорил. Сле­пы стискивали горло. — Нету, сам думаю, как бы того таксиста разыскать!

— Ладно, посмотрим среди шмотья.

Она двинула его еще раз, так, для острастки. Потом отошла и, время от времени поглядывая обливающегося кровью и слезами Жору, стала рыться в его сумке. Переворошив все вещи, она по очереди открыла ящики стола, залезла в шкаф, подняла матрас.

Книжки не было.

— Значит, на себе спрятал, — пробормотала она и снова подошла к Жоре.

Одной рукой приткнув пистолет к голове Жоры, она методично обыскала его одежду. Выкинула из карманов паспорт, кредитки, мелкие доллары. Даже заглянула в туфли и оттянула резинки носков. Потом, явно глумясь, положила руку ему на ширинку.

— А теперь посмотрим, какой ты мужчина, — сказала она со смехом, — смотри, заорешь — сразу в башку пулю получишь.

И изо всех сил сжала пальцы.

Конечно, Жора, несмотря на нечеловеческую боль, не стал кричать. Он только тихо завыл сквозь кровоточащие губы.

Ну-ка, — псевдогорничная сжала еще силь­нее, — что за таксист?

Не зна-аю. Русский. Москвич бывший.

Это он сам тебе сказал?

Да-а-а, са-а-ам!

Москвич, — задумчиво переспросила она, про­должая сжимать пальцы, — а зовут как?

Не знаю, честное слово, — проговорил Жора, стараясь вложить в свои слова всю искренность, отпущенную ему от природы.

На карточке на стекле что написано было?

Не по-омню. Кажется, Резник.

Редкая фамилия среди эмигрантов, нечего ска­зать, — пробурчала она, — имя как?

Слезы градом катились по Жориному лицу.

Имя! Вспоминай живо.

Она надавила еще сильнее. Боль была такая, что Жора нечеловеческим усилием воли напряг память и все-таки вспомнил имя таксиста.

А-а-а! Не помню... Резник... Григорий, кажется.

Ну вот видишь, сразу память появилась. Ка­кая машина у него была?

А хрен ее знает. Я в них не разбираюсь.

Цвет?

А-а-а-а!

Цвет, пидор гнойный!

Желтый!

Здесь все такси желтые. Ну ладно, ребята ви­дели...

Наконец она убрала руку.

Жора даже не успел почувствовать облегчение, когда его мозг пронзила острая вспышка боли. Он не услышал тихого щелчка за спиной. Все кончилось в одну стотысячную секунды.

Рука Терминатора медленно исчезала в расплавленном металле...

10 часов 30 минут

Подмосковный поселок Калчуга

Дача у Старевича была что надо. Трехэтажный каменный домина, похожий на средневековый за­мок, с башенкой и большими створчатыми окна­ми. Рядом со входом, вернее, надо бы назвать это более солидно, «подъездом», находились железные ни рота подземного гаража. А за домом виднелась сетка, по всей вероятности, огораживающая тен­нисный корт.

В общем, судя по всему, Старевич, как и его бывший друг по команде, а ныне, если судить по милицейским рапортам, злейший враг, тоже не бедствовавал.

По дороге Меркулов успел обрисовать ситуацию. Сегодня рано утром, часов в семь, жена Старевича приехала из Москвы и сразу же обнаружила труп своего мужа. Он лежал в гостиной на первом этаже. Стреляли из окна. Пуля пробила стекло и попала Старевичу в затылок. Ни гильзы, ни каких-либо сле­дом обнаружить не удалось. Вот, собственно, и все.

Пойдя в дом, я увидел все своими глазами. Труп не жал ничком, широко раскинув руки. Старевич mi поминал Сереброва — та же непомерная полнота бывшего спортсмена, тот же двойной подбородок. Только Старевич был совершенно лыс. А те воло­сы, что еще оставались у него на затылке, слип­лись от запекшейся крови. В крови был и ковер, устилавший пол в гостиной. Должно быть, он про­мок насквозь.

Гостиная была большая, обставленная хорошей мебелью. По стенам, на маленьких столиках, на пи­анино — словом, везде стояли кубки. Их было ви­димо-невидимо. Самых разных форм и цветов. А там, где не стояли кубки, находились грамоты в рамках и медали на лентах. Их тоже было полно.

Что и говорить, спортсмен он был заслуженный. В пятнадцать лет я бы, наверное, все отдал, чтобы попасть в гостиную к самому Старевичу. А вот сей­час гляжу на все это великолепие, и мне ни холод­но ни жарко.

По комнате расхаживал эксперт-криминалист из ГУВД, то и дело щелкая фотоаппаратом со вспыш­кой. Двое экспертов посыпали все вокруг дактилос­копическим порошком, а потом орудовали колон­ковыми кисточками в поисках отпечатков пальцев. Над телом колдовал судмедэксперт. Судя по всему, он еще не определил причины смерти, а тем более не составил заключение. Хотя чего тут гадать — и так ясно, что именно он напишет. «Смерть насту­пила вследствие огнестрельного повреждения, на­несенного в область затылка...». Ну и так далее. Если у человека в голове дыра, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, от чего именно он умер. Гораздо важнее будет следующий этап — когда из­влекут пулю. Тогда уже можно будет сделать хоть какие-то выводы.

В углу сидели понятые — двое испуганных ста­риков, видимо, соседи. Посмотрев на их крайне за­интересованные, даже азартные лица, я подумал, что к концу дня, скорее всего, жители поселка бу­дут знать малейшие подробности происшедшего.

Судя по аккуратной дырке в оконном стекле, стре­ляли всего один раз. И сразу наповал. Это мог быть только профессионал высокого класса — ведь го­раздо легче выстрелить два или больше раз, чтобы знать наверняка, что жертва не выживет. А тут, если, конечно, это было заказное убийство, киллер должен быть на сто процентов уверен, что убил. А значит, хотя бы посмотреть на результаты выстре­ла. Это лишнее время и, соответственно, опасность. Правда, с другой стороны, после такой раны в за­тылок мало кто выживет...

Судмедэксперту уже удалось извлечь пулю.

Из какого оружия стреляли на первый взгляд, как вы думаете? — спросил я у доктора, который держал пинцетом маленький окровавленный и де­формированный кусочек металла.

Ответил не врач, а один из экспертов. Он пока­чал головой:

Трудно сказать сразу. Видимо, стрелявший на­ходился на достаточно большом расстоянии. Пуля пробила затылок, прошла мозг и застряла на вы­ходе из лобной кости. Если бы не это, извлечь ее нам бы не удалось. Пуля довольно сильно деформи­ровалась. На первый взгляд калибр около пяти с половиной миллиметров. Пуля не боевая. Скорее псего, охотничий карабин. Типа «Сайга» или «Тигр».

Странно. Нетипичное оружие для убийства. Чем таскать с собой такую бандуру, легче положить в карман «тэтэшник». Хотя из пистолета с такого расстояния трудно попасть в цель.

Грязнов, естественно, тоже был тут. Как только я вошел, мы с ним обменялись выразительными взглядами. Мол, эх, опоздали... Кстати, Меркулов не знает, что еще вчера я узнал о связи Сереброва и Старевича. Сказать ему сейчас? Я подумал и ре­шил это сделать потом. У Кости был такой серьез­ный вид...

Вместо этого я решил побеседовать с женой Ста­ревича, которая сидела в углу, время от времени прикладывая смятый платок к красным от слез глазам. На вид ей было далеко за пятьдесят.

Ада Сергеевна, — ее имя и отчество мне сооб­щил Грязнов, — я старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры. Моя фа­милия Турецкий...

Она чуть вздрогнула и подняла на меня глаза. Несмотря на трагичность момента, я увидел в них интерес.

Я слышала о вас. — Голос ее был очень слаб. — И рада, что именно вы будете расследовать причи­ны убийства моего мужа...

Батюшки! Неужели я становлюсь знаменитым?!

Последние слова потонули в рыданиях. Вот к чему я никак не могу привыкнуть. Труп — он и есть труп. С годами к виду смерти привыкаешь. Душа на не­бесах или еще где-нибудь, где ей положено быть. А тело здесь. И дело тоже здесь. То есть дело, которое нужно расследовать. Все это работа. Обычная ра­бота. А вот когда видишь страдания близких уби­того, погибшего или умершего... Нет, к этому, на­верное, никогда не привыкнуть.

Ада Сергеевна, надо успокоиться и постарать­ся ответить на наши вопросы. Чем больше у нас будет информации, тем больше вероятности, что мы найдем убийцу.

Она еще пару раз шмыгнула носом и, надо от­дать должное, быстро взяла себя в руки.

Да, я готова. Но меня уже допрашивали.

Я усмехнулся.

Это не допрос. Просто я хочу поговорить с вами. Сейчас, во всяком случае. Допрошу я вас поз­же. Может быть, и не один раз. А сейчас просто побеседуем.

Следователи всегда так говорят.

А вы часто общаетесь со следователями? — удивился я.

Нет, конечно. Но в кино следователи всегда говорят, что это не допрос, а просто беседа. А по­том получается, что именно допрос.

Эх, Ада Сергеевна, — грустно вздохнул я, — если бы в жизни все было, как в кино...

Ну ладно. Задавайте ваши вопросы.

Скажите, у вас есть какие-нибудь подозрения? Были у вашего мужа враги или недоброжелатели? Завистники, наконец?

Она передернула плечами.

Вы понимаете. Валя занимал такой пост... У начальника всегда есть недоброжелатели. Начиная от замов, которые метят на его место, и кончая тре­нерами команд, которых не допустили в Высшую лигу. Но чтобы кого-то подозревать... Нет, я не знаю.

Другого ответа я не ожидал. Этот вопрос всегда служит чем-то вроде вступления. Ну ладно, пойдем дальше.

Какие у вашего мужа были отношения с Вла­димиром Серебровым?

Ада Сергеевна подняла брови.

С Вовой? Они дружили всю жизнь. Вы, конеч­но, не помните, вы еще мальчик...

Я усмехнулся про себя. «Мальчик».

Прекрасно помню. Они были кумирами моего детства.

И не только вашего, — с гордостью в голосе сказала она, — они были кумирами всей страны. Можно даже сказать, на их примере выросло целое поколение.

Она смахнула слезинку. Этот жест мне показал­ся каким-то театральным. Или я ошибаюсь?

А как они дружили! В свое время это была дружба, о которой ходили легенды. «Три С» их на­зывали. Одна из лучших троек нападающих в сбор­ной Советского Союза за всю историю.

Она умолкла, только покачивая головой.

А в чем выражалась эта дружба в последнее время?

Ада Сергеевна внимательно посмотрела на меня.

Я понимаю, что вы имеете в виду. Конечно, вчера Вова, сегодня Валя... Мы и опомниться не успели. Он был потрясен. Я имею в виду Валю. Просто потрясен. Я его не видела, он всегда уезжа­ет в пятницу вечером на дачу. Прямо с работы. Но когда он позвонил, у него был такой голос...

Какой?

Ну не знаю... Потрясенный.

Она опять заплакала. А я отметил про себя, что Старевич, по-видимому, был на даче один почти сутки. А может, не один?

Когда вы с ним созванивались?

Часов в восемь. Может, в начале девятого. Я уже рассказывала вашему...

Она показала на Грязнова.

В доме еще кто-нибудь был кроме него?

Н-нет. Иногда приходит женщина убираться и готовить, но обычно она приходит по средам и...

А у него не было охраны? Все-таки долж­ность...

Его охранял шофер. Сережа Ермолин. А здесь, на даче, — нет. Но тут место спокойное. Обычно Валя отпускал его домой. Скорее всего, так было и на этот раз. И потом, этот участок охраняется. Вы же проезжали мимо ворот.

Да, действительно, большой участок, на котором находилось несколько дач, был обнесен легкой ог­радой из сетки-рабицы. А в сторожке у распахну­тых ворот дремал хлипкий старичок в камуфляж­ной форме.

Значит, последний раз вы говорили с ним в восемь или начале девятого?

Да.

И больше сюда не звонили?

Нет. Мы договорились, что я приеду с утра. Я и приехала. И вот...

И все-таки вернемся к Сереброву. Были ли какие-то перемены в их отношениях?

От Ады Сергеевны не ускользнула моя настойчи­вость в отношении Сереброва. Она пожала плечами.

А у кого в последние времена не изменились отношения? Когда все в стране так круто поменя­лось. Это вам, молодым, легко приспособиться к новому, не то что старикам...

Ну, ваш муж был не таким уж стариком, — заметил я.

Да, вы правы, — сказала она, и из ее глаз снова брызнули слезы.

Я мысленно отругал себя за бестактность. При­шлось ждать, пока она успокоится.

Я понимаю вас... простите, как к вам обра­щаться?

Меня зовут Александр. Можно просто Саша, учитывая разницу в возрасте.

Нет уж, пожалуйста, и отчество.

Борисович, — ответил я неохотно. Ненавижу эту официалыцину.

Так вот, Александр Борисович, я понимаю, что причину убийства Вали вы видите прежде все­го в его деятельности. Федерация хоккея действи­тельно непростая и необычная организация. Эта организация всегда была на особом положении, на­чиная с советских времен. Вы знаете, какое значе­ние раньше придавали спорту. Не то что сейчас. Раньше хоккей курировался на самом высоком уров­не. И эти связи, несмотря ни на какие перемены, сохранились. Так что здесь затронуты и «низы» и «верхи». Здесь всякое может произойти...

Что, например? — перебил я.

Мне показалось, что она немного пожалела о том, что сказала. Хотя вроде бы ничего особенного в ее словах не содержалось. Ада Сергеевна чуть повела подбородком, что означало «всему свое время», и продолжала:

Здесь свои интриги, впрочем, как и в любой организации. То же самое можно сказать и об Олим­пийском Комитете, председателем которого был

Вова. И окажись я на вашем месте, связь между этими двумя убийствами казалась бы мне несом­ненной. В конце концов, друзья, оба руководители спортивных ведомств...

Вот именно.

Но вы, Александр Борисович, не учитываете тот факт, что они не были связаны по работе. У них были совершенно разные сферы применения: Не говоря уже об отсутствии деловых контактов. Уж мне это доподлинно известно.

Она посмотрела мне прямо в глаза, словно пыта­ясь определить мое отношение к ее словам. Хоро­шо, что я умею делать абсолютно нейтральный вид. Ни да ни нет. Это иногда очень помогает.

Она продолжала:

Да, в последнее время они реже встречались. Но это происходило только от недостатка времени. Только от недостатка времени.

Значит, вы не можете предположить, что у них могли быть общие враги?

Она покачала головой.

Скажите, Ада Сергеевна, а Валентин Петро­вич часто посвящал вас в свои дела?

Она высокомерно усмехнулась.

То есть вы хотите сказать, что я не слишком компетентна в делах мужа? Нет, это не так. Он все­гда рассказывал мне практически все, что происхо­дило там. Кроме того, я часто сопровождала его в командировках — так повелось еще с тех лет, ког­да он был действующим игроком. Мы же с ним по­женились в начале семидесятых... И я имела воз­можность сама в какой-то мере изучить мир спорта.

Ну и как он?

Кто?

Ну этот... мир спорта, — я решил сыграть ду­рачка, за которого, впрочем, она меня, видимо, и принимает, — какой он — доброжелательный, под­лый, какие там люди? Вы понимаете, Ада Сергеев­на, я сам далек от спорта, но, чтобы раскрыть пре­ступление, необходимо хотя бы представлять себе, что это такое.

Как вам сказать? — она закатила глаза и сдела­ла рукой жест наподобие тех, что делают оперные певицы в начале арии. — Он разный. Там много и подлости, но много и благородства. Очень много. Го­раздо больше, чем подлости. Взять того же Протасо­ва, их бывшего тренера. Это же золотой человек.

Я слышал, он живет где-то неподалеку?

Да, в двух шагах. Это ведь он выбил этот уча­сток для Спорткомитета в свое время.

Мне почему-то казалось, что Ада Сергеевна зна­ет очень важные вещи, касающиеся сегодняшнего, а может, и вчерашнего убийств. Хотите верьте, хо­тите нет, но интуиция — это дело наживное. То есть приходит с годами. И, как мне кажется, в какой-то степени я ее, интуицию эту, нажил. Словом, интуи­ция подсказывала мне, что Ада Сергеевна что-то знает. Но рассказывать не хочет. Поэтому на мои вопросы отвечает неконкретно. Отсюда и театраль­ные интонации.

Я уже собирался было «нажать» на Аду Сергеев­ну, то есть предъявить ей милицейские рапорты и попросить прокомментировать, когда она вновь зап­лакала. Нет, сказал я себе, нельзя «нажимать» на женщину, у которой только что убили мужа. Даже если тебе кажется, что она что-то знает и скрывает.

И все-таки я решил задать ей еще один прямой вопрос:

Федерация хоккея занималась какой-либо фи­нансовой деятельностью?

Но напрасно я надеялся на искренность. Ответ был в стиле предыдущих.

Финансы... — грустно улыбнулась она, — кто сейчас ими не занят? Время, когда можно было жить идеалами, давно и безвозвратно прошло. Конечно, и в Федерации хоккея занимались какими-то ком­мерческими делами. Но не Валя. Он был такой бе­залаберный...

Нет, от нее можно чего-то добиться только упор­ным трудом. Конечно, хуже всего разговаривать со вдовами, но другого выхода не было.

Ада Сергеевна, как я уже говорил, мне необ­ходимо будет встретиться с вами еще раз. Завтра.

Конечно, Александр Борисович. Думаю, у меня завтра будет напряженный день. И вы со своими вопросами прекрасно впишетесь. Хотя, как видите, сообщить я могу немного...

И она улыбнулась самой невинной улыбкой, ко­торую только я видел в жизни.

И все-таки, Ада Сергеевна, я прошу вас хоро­шенько подумать, кому из знакомых или сослужив­цев ваш муж мог перейти дорожку.

Она согласно кивнула.

Понятное дело, я изложил на бумаге все, что уда­лось узнать у Ады Старевич. Хотя узнать удалось немного...

Потом приехали родственники Старевичей, и она стала принимать соболезнования, что-то рассказы­вать, снова плакать. Может быть, это и выглядит кощунственно, но меня не покидало ощущение, что она делает все это не очень искренне. Или у меня уже развивается следовательская паранойя?

Вернулись наши оперативники, которые опраши­вали соседей. Нет, никто ничего не слышал, ничего не видел, ничего не знает. Ожидать чего-то другого было бы наивно. Никого нет пугливей соседей, ря­дом с домом которых произошло убийство.

За окном действительно не было и не могло быть никаких следов. Сплошные цементные плиты. При­чем, чтобы дойти до забора или до ворот, убийце не требовалось пересекать газоны, клумбы и тому по­добное. Везде были такие же цементные дорожки.

Надо сказать, как и в случае с Серебровым, не нашлось буквально ничего. То есть абсолютно ни­чего. Ни оружия, которое киллеры обычно броса­ют на месте преступления, ни отпечатков подошв, ни окурков на худой конец. Шерлок Холмс сразу бы отказался от такого дела. Эркюль Пуаро убе­жал бы в свой Париж. Мисс Марпл сделала бы вид, что занята вязанием. И только я, Александр Ту­рецкий, не могу отказаться. И должен рыть носом землю в поисках преступника. Хотя и не считаю себя умнее всех вышеуказанных персонажей.

Я два раза обошел вокруг дома и не обнаружил ничего интересного.

Тут ко мне подошел Грязнов.

Ну что, какие будут соображения? — спросил я только для того, чтобы предвосхитить его точно такой же вопрос. У меня-то в голове ровным сче­том никаких соображений не наблюдалось.

Грязнова я знаю очень хорошо. Так хорошо, что по выражению его глаз могу определить, что ва­рится в его котелке. И тут мне показалось, что доб­лестный МУР опять на высоте. Что-то Вячеславу Ивановичу все-таки удалось откопать.

—Ты, Слава, сияешь, как медный таз. Давай ко­лись, что нашел.

Грязнов по своей привычке хитро усмехнулся:

Да ничего особенного. Так, по мелочам...

Любит он вытянуть из человека все жилы!

Грязнов, хватит... — Что я сказал дальше, вос­производить не буду. Среди читателей могут быть и дамы. То есть я сильно на это надеюсь!

Ну, во-первых, Саша, если ты заметил, ребя­та из экспертно-криминалистического управления сегодня те же самые, что и вчера, на убийстве Се­реброва. Так что нам повезло, а то ждать предва­рительных результатов пришлось бы несколько дней минимум.

Так!

Они определили, что на первый взгляд пули вчера и сегодня... То есть вчера утром в Лужниках и вечером здесь, в Калчуге, были выпущены из од­ного и того же оружия. Форма пуль и характер насечек от ствольной нарезки совпадают. На пер­вый взгляд, конечно. Последнее слово скажет бал­листическая экспертиза.

И он победоносно посмотрел на меня.

Ну я с самого начала что-то подобное пред­полагал, — сказал я, пожимая плечами. — Ясно, что убийства связаны между собой. Но это, согла­сись, нахальство — в один день и из одного ору­жия... Это наводит на мысль, что и убийца тот же самый.

Грязнов кивнул.

— Ориентировочно Старевича застрелили меж­ду девятью и одиннадцатью часами вечера. При­мерно через двенадцать часов после Сереброва.

Ну, этого времени хватит, чтобы доехать от Лужников до Калчуги, — иронически заметил я.

Да, даже с избытком, — серьезно и многозна­чительно произнес Грязнов и полез в карман за си­гаретами.

Прикуривал он целую вечность. Я так разволно­вался, что тоже решил покурить, и пока вынимал сигарету из пачки, сломал две штуки.

Не сори, Турецкий. Не имей такой привычки.

Грязнов выпустил изо рта густую струю дыма и

продолжал:

Ты помнишь, с какого расстояния стреляли в Сереброва?

С большого, до той хрущевки метров сто — сто пятьдесят.

Вот. А теперь скажи, Саша, ты веришь, что кое-какие вещи я могу определить и без баллисти­ческой экспертизы?

Я переминался с ноги на ногу:

Ну верю, верю. Не томи, Грязнов!

Этот змей еще раз с удовольствием затянулся и продолжил:

В случае с Серебровым пули не прошили грудь и череп насквозь, а застряли в теле. У Старевича произошло приблизительно то же самое. Вывод: стреляли примерно с одинакового расстояния. Ну, может, здесь киллер находился ближе — учитывая погрешность, стекло, которое пуле пришлось про­бить... Точно установит экспертиза. Но в общем, я думаю, что мои выводы верны.

Ну и что?

А то. По моим расчетам, стреляли во-он отту­да. Посмотри.

Метрах в ста от дома находился высокий глухой забор из бетонных плит.

То есть ты хочешь сказать, что киллер заб­рался на забор снаружи и произвел выстрел?

Именно. Больше стрелять неоткуда. И соот­ветственно там и можно найти какие-либо следы. И если ты не возражаешь, мы сейчас туда и отпра­вимся.

Грязнов оказался совершенно прав. Правда, ни­каких следов пороха или гильзы мы не нашли. Но рядом с забором четко отпечатались следы автомо­бильных протекторов. Совсем свежие.

Интересно, — почесал в затылке Слава, — за­чем он подъехал так близко? Его же могли заме­тить.

Он показал на соседнюю дачу.

Сейчас уже быстро темнеет. Хотя профессио­нал все равно не стал бы так рисковать. Может, это отпечатки другой машины?

Непохоже...

Несколько секунд мы молчали, пока мне в голо­ву не пришла разгадка.

Смотри, Слава. Забор совершенно гладкий и высокий. Залезть на него не так уж просто.

Ну!

Неужели киллер стал бы возиться со стремян­кой или еще чем-нибудь? Гораздо удобнее подогнать машину прямо к забору и встать на крышу или, скажем, на раму окна. А потом сразу заскочить в кабину и быстро убраться с места преступления.

Грязнов восхищенно улыбнулся:

Похоже на правду. Надо будет провести след­ственный эксперимент.

Эксперты быстро сфотографировали участок, сняли гипсовые и полимерные слепки отпечатков покрышек, а потом мы не поленились и подогнали к забору «ГАЗ-31» Меркулова. Выводы в точнос­ти подтвердились. Правда, на крышу своей слу­жебной машины нам Костя лазить сразу запретил, но это и не понадобилось. Я встал на раму окна, и забор оказался у меня как раз на уровне груди. Двор дачи Старевича был как на ладони. А глав­ное — я прекрасно видел окно и даже дырку от пули. Лучше огневой точки не найти. Кстати, убий­ца мог упереться локтями и стрелять как с бру­ствера.

Все так и есть, — сказал я, спрыгивая на мяг­кую землю, — стрелять отсюда очень удобно.

Итак, теперь у меня в руках была ниточка. Хоть и тонкая и ненадежная, но все-таки лучше, чем ни­чего. Мне предстояло всего лишь отыскать машину по отпечатку протектора.

И тут я вспомнил про старика, который спал в сторожке у въезда на участок. Он может пролить свет. Конечно, если не дрых вчера весь день.

Мы с Грязновым проследили борозды, оставлен­ные колесами. Судя по ним, машина въехала на асфальтированную дорожку (по которой, видимо, она сюда и попала), а потом двинулась к воротам.

Когда я подошел к сторожке, старикашка как раз занимался своим любимым делом. То есть спал.

Я бесшумно зашел в сторожку и тронул деда за плечо.

А! Кто! Стреляю! — закричал он, тряся седой бородой, и потянулся к резиновой милицейской ду­бинке, лежащей на столе, видимо, своему единствен­ному оружию. Конечно, завидев вооруженного ду­бинкой старика, бандиты моментально разбегутся во все стороны!

Спокойно, — сказал я, подсовывая ему под нос свою красную корочку.

На людей старшего поколения удостоверения с гер­бом оказывают магическое действие. Старик вскочил и вытянулся в струнку. Видимо, бывший военный.

Я из Генеральной прокуратуры. Следователь по особо важным делам, старший советник юсти­ции Александр Борисович Турецкий.

Мой чин должен был произвести впечатление. И произвел.

Семенюк Пал Анатольевич. Сторож дачного кооператива ЦСКА! — отрапортовал тот.

Добро, Пал Анатольевич. У меня к вам не­большой разговор.

Слушаюсь, товарищ Турецкий. Присаживайтесь.

Я сел на шаткую скамейку, на которой был раз­ложен зимний тулуп, служащий сторожу постелью. Сам он примостился на табуретке.

Павел Анатольевич, вчера вы дежурили?

А как же? Я работаю двое суток через двое. Позавчера утром заступил — значит, завтра в де­вять домой. Спать, — улыбнулся он в усы.

Как будто здесь он бодрствует! Этого я деду, ко­нечно, не сказал.

А вчера примерно с восьми до одиннадцати вы никуда не отлучались?

Старик покачал головой.

Обижаете, товарищ... старший советник! Куда ж я денусь отсюдова во время дежурства? Я со свое­го поста ни на шаг. Да и чего мне, старику, на месте не сидеть? Все время был здесь как штык!

Отлично. Кроме этого еще есть въезд на участок?

Нет, только отсюда въезжають.

И много машин вчера было?

Дед погладил бороду.

Да нет, может, машин пять, может, шесть.

Вы, Павел Анатольевич, наверное, все здеш­ние машины знаете?

Знаю. Как не знать, когда они каждый день мимо ездють.

А незнакомые вчера были?

Старик задумался. А потом как-то стыдливо на меня посмотрел.

Вроде нет, не было... — неуверенно сказал он.

Ну вот. Сбылись мои самые худшие предчувствия.

Сторож наверняка вчера вечером дрых как сурок. Эх, дедуля, если б ты знал, как много от тебя сей­час зависит!

Павел Анатольевич, — поднял я указатель­ный палец, — вы должны помочь следствию. Вспом­ните, очень вас прошу.

Старик наморщил лоб.

Была вроде какая-то. Я как раз задремал не­много... — он виновато закашлялся, — а потом от шума мотора проснулся. Мы-то закрываем ворота в двенадцать, и с этого времени точно могу сказать, кто уехал, кто приехал. Это было... А... программа «Время» еще не началась. Значит, около девяти.

Марку машины запомнили? — спросил я ос­торожно, боясь спугнуть свою удачу.

А шут его знаеть. Я в этом не разбираюсь, ни к чему мне это. Черная, длинная такая... Солидная машина.

Наша?

Нет, — сторож хитро улыбнулся и добавил: — Тут на наших и не ездють. Только на заграничных.

Он несколько секунд помолчал и добавил:

По телевизору часто показывают такую ма­шину. Правительство на таких ездить, депутаты...

И он беззвучно пошевелил губами, давая, види­мо, про себя емкую характеристику пассажирам этих машин...Я все-таки выжал из старика все что мог. Пота­щил его на Рублевское шоссе и заставил смотреть на проезжающие мимо иномарки. Благо машин, в которых «ездить правительство», там всегда доста­точно.Наконец сторож вытянул свой дрожащий узло­ватый палец:

Вот. Такая машина вчерась была. Только без мигалки.

Палец указывал на черный «Мерседес-600».

18 часов 45 минутМосква,Генеральная прокуратура РФ

Как говорят, главная заповедь следователей — «ищите прецеденты». Но, по-моему, это беспреце­дентный случай, когда два убийства в один день имели бы столько общего. Посудите сами: оружие то же самое, патроны тоже. Стреляли с дальней дистанции. Обе жертвы — бывшие знаменитые спортсмены, в настоящее время руководители круп­ных организаций, связанных со спортом. К тому же раньше оба играли не только в одной команде, но и в одной тройке нападающих...

Кто-то начал отстрел бывших знаменитостей ЦСКА?

Вернувшись в прокуратуру; я поручил Жене Ми­шину, одному из своих практикантов (надо же его хоть чем-то занять), составить список всех наибо­лее крупных преступлений, связанных со спортом, за последние полгода. Парнишка попался старатель­ный и минут через сорок принес мне лист бумаги.

Заглянув в него, я прямо-таки присвистнул. Двад­цать пунктов, и почти все — убийства. Или поку­шения на убийства. Люди самые разные. Подбор видов спорта — как на Олимпиаде. Есть любые. Зимние, летние, с мячом, с шайбой, водные и су­хопутные. Причем, в основном, убирают крупных функционеров. Скажем, в Нью-Йорке застрелили вице-президента Всемирной боксерской федерации, в Москве — президента Лиги кикбоксинга, и еще кучу вице- и просто президентов, замов, казначеев и председателей. А несколько лет назад, помнит­ся, кокнули председателя Фонда защиты спортсме­нов с труднопроизносимой грузинской фамилией. Может, с этого все и началось? Защищать стало некому...

Еще один небольшой штрих. Ни одно из убийств раскрыто не было. Примите это к сведению, граж­данин Турецкий.

Но шутки в сторону. Если людей, связанных с большим спортом, убивают, значит, это кому-то надо.

Значит, у кого-то, кто обладает большими возмож­ностями, есть интерес в этой области. Ну а какой в наше время может быть интерес? Только деньги.

Деньги.

Значит, спорт у нас, как и все остальное, в заго­не, даже российскую сборную иногда одеть не во что, а у всевозможных спортивных лиг, фондов и комитетов денег столько, что из-за них даже устра­ивают мафиозные разборки с убийствами, стрель­бой и кровью. Значит, суммы делятся гигантские.

Тут позвонил Меркулов и прервал мои размыш­ления:

Зайди ко мне, Саша.

Костя сидел за столом и рисовал на листе бумаги геометрические фигуры и тут же заштриховывал их шариковой ручкой. Как он объяснял, это спо­собствует мыслительному процессу. Судя по коли­честву квадратов и треугольников, мыслительный процесс шел полным ходом.

Плохо дело, — мрачно сказал он, едва я уст­роился на стуле.

В каком смысле?

В прямом.

И снова приступил к своему нескончаемому чер­тежу.

Эй, Меркулов! Ау! — позвал я, когда понял, что сам по себе он не заговорит.

Костя бросил ручку на стол и вынул из кармана ключ от сейфа. Мне не надо было объяснять, что это значит.

Может, не надо, а, Костя? — взмолился я, — рабочий день кончился, пора домой. Поздно уже.

Меня жена ждет. Я уже два месяца раньше двенад­цати не возвращаюсь.

Служба дни и ночи, — назидательно поднял Костя указательный палец. И достал из сейфа по­чатую бутылку коньяку. Почали мы ее как раз по­завчера. И я тогда поехал домой отсыпаться. Что из этого вышло, вы уже знаете.

Меня вызывал Генеральный, — сказал Мер­кулов, разливая коньяк.

Мы выпили, не чокаясь и без тоста.

И что он тебе сказал?

Костя достал из ящика стола припасенный заго­дя лимон и порезал его тонкими ломтиками.

В общем, так, Саша. Он дал неделю на рас­крытие убийств Сереброва и Старевича.

Но это же нереально, Костя.

Меркулов пожал плечами.

А что я могу поделать? Завтра выступит Пре­зидент со своим еженедельным обращением по ра­дио и скажет, что берет под личный контроль рас­следование.

Откуда это известно?

Что ты имеешь в виду? — не понял Мер­кулов. — Президент выступает с еженедельным обращением. То есть это происходит каждую не­делю.

Нет. Откуда известно содержание будущего об­ращения?

Шефу звонил пресс-секретарь.

Ну, — махнул я рукой, — они дела Листьева, Меня, Холодова и все остальные тоже под личный контроль брали. И Президент, и премьер, и министр внутренних дел... И что? Помогло? Очень киллеры и организаторы убийств боятся этого «личного кон­троля». Им плевать на этот лич...

Ну хватит, — стукнул ладонью о стол Мерку­лов, — хватит юродствовать. Тоже привычку взял. В кабинете старшего по званию...

Извините, господин-товарищ государственный советник юстиции первого класса. Увлекся. Об од­ном прошу: на гауптвахту не сажайте.

Меркулов только фыркнул и разлил коньяк.

Саша, пойми. Это касается и тебя, и меня. В кои-то веки у нас появился приличный Генераль­ный прокурор. И чем дольше он тут продержится, тем лучше. Для нас лучше. И, прости за высокий стиль, для страны это тоже лучше.

В глубине души я не мог с ним не согласиться.

Мы выпили.

А между прочим, недельный срок не с неба взялся. Через неделю намечается отчет правитель­ства у Президента. И наш шеф, к твоему сведению, будет отчитываться тоже. А если ему в Кремле по­хвастаться будет нечем, то не исключено, что он попа­дется под горячую руку и вылетит из своего кресла.

Да ну!

Ну да! И тогда один Аллах знает, кого нам сюда пришлют. На этот счет у меня самые песси­мистические прогнозы. Что же мне, опять перед соседями краснеть, как при прошлом генеральном?!

От этого вывода я так и сел.

О чем речь, Меркулов? Чтобы спасти твой ав­торитет в глазах соседей, я и в огонь и в воду...

Ну ладно, ладно, кончай язвить, — сдвинул брови Меркулов, — имей в виду, я тоже беру это дело под личный контроль.

Вот это другое дело, — серьезно 'сказал я, — пусть меня обвиняют в отсутствии патриотизма, но тебе, Костя, я доверяю как-то больше.

На этот раз мы с ним чокнулись.

Значит, так, — Меркулов положил перед со­бой чистый лист бумаги взамен изрисованного, — давай соберем вместе наши соображения и вырабо­таем круг основных версий. Выберем из них самую правдоподобную и...

Он поставил в углу листа цифру 1.

Костя, — сказал я, с сомнением глядя на эту цифру, — мне кажется, до версий еще далеко. Во всяком случае, пока мы не обладаем никакой ин­формацией по поводу убитых. Ни об их связях, ни о том» чем они там в своих конторах занимались. В сущности, что нам известно? В один день застреле­ны два спортивных функционера — из одного ору­жия, предположительно одним и тем же человеком. На дачу этот убийца приехал на черном «Мерседе­се-600», если, конечно, верить старику сторожу...

И тут я застыл с открытым ртом. Я вспомнил еще одну вчерашнюю деталь.

Ну! — нетерпеливо воскликнул Меркулов. — Что там у тебя в черепушке сварилось?

Слушай, а ведь Серебров со своим телохрани­телем тоже ехал в «мерседесе», и тоже в черном. Значит, еще одна сходная черта.

Меркулов покачал головой.

В Москве шестисотых «мерседесов» полно. И заметь, почти все они, как один, черные. То, что у Сереброва и убийцы Старевича, а также предполо­жительно его собственного оказалась машина той же марки и цвета, думаю, чистая случайность.

Что-то много случайностей и совпадений...

Мы, конечно, отмели «мерседесы» в сторону. Труд­но было предположить, что киллер вышел из машины у Лужников, забрался на чердак, застрелил оттуда Се­реброва, потом спустился, спрятался, а когда уехала следственно-оперативная бригада, сел в «мерседес», по­ехал в Калчугу и застрелил Старевича. В нашей стра­не, конечно, всякое может быть, но до такой научной фантастики даже мы не дошли. И все-таки где-то в глубине своего мозга я поставил невидимую птичку...

В бутылке уже оставалось совсем на донышке. Меркулов вылил остатки коньяка в рюмки и задум­чиво сказал:

Убийства, конечно, заказали люди, как-то свя­занные с доходами, которые контролировались Се­ребровым и Старевичем. А эти доходы, Саша, судя по сообщениям в прессе, просто огромные.

Это с чего же?

Турецкий, ты хотя бы время от времени бе­решь в руки газеты?