Что вы хотите? — без обиняков спросил Валера.

Вот это другой разговор.

Он опять налил коньяку.

Я хочу твою девочку, — как бы мимоходом произнес Караханов.

Вот этого Валера не ожидал! Это был удар ниже пояса…

Фатима не вещь, чтобы ее отдавать, — произ­нес он, еле сдерживая ярость, — и, если ее кто-ни­будь хоть пальцем тронет, я...

Ц-ц-ц-ц, — весело улыбаясь покачал головой Караханов, — я же говорю, ты еще совсем маль­чишка. Только одно на уме. Ты думаешь, у меня баб не хватает? У меня их столько, сколько тебе никогда даже не приснится. Мне нужна популяр­ная певица Фатима Салхазова. И это только в тво­их и ее интересах. Потому что, хоть ты и добился успеха, его нужно сохранить и приумножить. Для этого нужен опыт. А его-то у тебя и нет.

Вы хотите, чтобы я просто так отдал вам ее после того, как она стала приносить деньги? — на­смешливо спросил Валера. — Да я лучше...

Зачем просто так? Я всегда, когда что-то беру, обязательно плачу.

А если я не соглашусь?

Не советую. Как сыну не советую. Ты не смо­жешь давать концерты — раз. В газетах и на теле­видении о Фатиме забудут — два. А через два меся­ца о ней забудут все остальные — три. Тебе это надо?

Конечно, Валере это было не надо. Он понимал, что с Карахановым ему не справиться. Но и о том, чтобы вот так просто отдать Фатиму, — об этом не могло быть и речи.

Так, что вы предлагаете?

Во-первых, гастролировать теперь она будет под моим контролем. Понимаешь, чтобы гастроли не «на­езжали» друг на друга, чтобы дать людям на перифе­рии немного стосковаться по эстрадным звездам.

Еще что?

Во-вторых, ты получишь деньги и уедешь на два-три года.

Это еще зачем? — удивился Валера.

Э-э, — махнул рукой Караханов, — молодые люди, любовь, туда-сюда, не дай Бог, она забереме­неет. Что тогда? Считай, все коту под хвост. С бе­ременной женщиной лучше не связываться. Она что захочет — то и будет делать. И ничем ее не заста­вишь. Так что только деньги потеряем.

Валера молчал.

Ты не беспокойся, — похлопал его по руке Ка­раханов, — я о ней буду, как о дочери, заботиться. Сам понимаешь...

Куда же мне ехать? В Астрахань?

Нет. О чем ты говоришь? Про свою Астра­хань забудь уже. За границу езжай.

Как это? — испугался Валера. Мысль о загра­нице по тем временам была почти что крамольной.

Очень просто. Отправлю тебя на ПМЖ.

Куда? — не понял Валера.

На постоянное место жительства, — объяснил Караханов. — В Израиль. Сделаем тебе визы, по­живешь, посмотришь. Может, и возвращаться не захочешь.

Я не хочу в Израиль!

Ну, не поедешь, — пожал плечами Караханов, — доедешь до Вены, а там выберешь, куда дальше по­даться. Многие в Америку едут. В Америку хочешь?

Кто же тогда не хотел в Америку?! Валера кив­нул. Отказываться от такого шанса он не мог.

Слушай, я тебе плохого не хочу, — продолжал Караханов, — пойми меня правильно. Если бы ты был в Москве один такой, я бы сказал: пожалуйста, дорогой, работай, зарабатывай. Но если я сейчас тебе позволю, завтра еще двести человек приедут. Ум­ных людей у нас много. Как и талантливых певцов.

Он тяжко вздохнул.

...Очень много. Поэтому нельзя тебе оставать­ся. И я, старший, тебя как брата прошу: уезжай. А то хуже будет.

И Валера решился:

Хорошо. А сколько я получу?

Пятьдесят, — быстро сказал Караханов.

Чего? — не понял Валера.

Пятьдесят тысяч.

Это смешно, пятьдесят тысяч мы зарабатыва­ем за два месяца.

Пятьдесят тысяч долларов.

Для Валеры, который только-только тогда при­коснулся к большим деньгам, это была фантасти­ческая сумма. За прошедший год он сумел отло­жить только примерно ее десятую часть. Тем не менее он поморщился и повысил ставку:

Давайте сто.

Караханов с уважением потрепал его по щеке:

А ты настырный. Люблю настырных. Ладно, дам тебе семьдесят. И билет оплачу. Так ты куда поедешь?

А где лучше?

Тебе, наверное, лучше в Америку. А я больше Израиль люблю. Там тепло, фрукты, море, женщи­ны красивые.

Караханов мечтательно закатил глаза.

...Через две недели Валера уже летел в самолете Москва — Вена. Фатиме он ничего не сказал — и как бы он ей объяснил, что элементарно продал ее Караханову.

«Ничего, привыкнет», — успокаивал себя Вале­ра. И надо сказать, быстро успокоил. Его ждала новая жизнь.

Кроме того, его радовала мысль, что он все-таки утер нос королю шоу-бизнеса...

Сигарета догорела до самого основания, но не­рвы не успокоила. Патрик Норд бросил ее в пепель­ницу и сразу же достал новую.

Это черт знает что! — произнес он вполго­лоса.

Нет, он не может просто так сидеть сложа руки! Сначала Жора, потом хоккеисты. Не говоря уже о... Но это, впрочем, он предвидел. И был готов.

А если так будет продолжаться, то, пожалуй, можно считать, что он проиграл...

Нет! Этому не бывать. Он еще никогда в жизни не проигрывал. Шел на компромисс — такое быва­ло. Но проигрывать...

Патрик Норд снял трубку.

Слушаю, мистер Норд, — донеслось из нее.

Джон, закажите билет на завтра в Москву.

На какое время?

Самый ранний рейс.

Обратную дату проставлять?

Нет. Оставьте открытой.

Положив трубку, Патрик Норд по очереди открыл несколько ящиков своего стола. Наконец он выу­дил из множества бумаг обтрепанную красную кни­жечку. Это был советский паспорт на имя Валерия Мунипова...


21 час

Москва,

Генеральная прокуратура РФ

Когда я вышел из прокуратуры, уже почти стем­нело. И поэтому не сразу заметил, что сразу же, как только я оказался на улице, из машины, при­паркованной на противоположной стороне улицы, вышел высокий человек в светлом плаще и тороп­ливо пошел ко мне.

Гражданин Турецкий! — негромко позвал он, оказавшись в нескольких шагах от меня.

Я обернулся:

Да, это я.

Я вас давно здесь жду. Моя фамилия Стриж.

Стриж?

Да, Стриж. Александр Эдуардович.

Вот это неожиданность! Так вот он какой, этот миллиардер, если, конечно, верить газетной статье, которую мне подсунул Меркулов. Председатель Рос­сийского фонда спорта. На его месте я бы еще дол­го не показывался в Москве. По крайней мере до тех пор, пока не окончится этот отстрел крупных спортивных функционеров. А может, он уже окон­чился? Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить...

Очень хорошо, что вы вернулись из команди­ровки. Мы как раз хотели с вами встретиться.

Да-да, — как-то растерянно повторял он.

Может быть, зайдем в прокуратуру? Там и поговорим.

Мне бы не хотелось, — сказал он, глядя в сто­рону.

Почему?

Видите ли, я бы не хотел, чтобы о моей встрече с вами кто-нибудь знал. Или хотя бы догадывался.

Гражданин Стриж, прокуратура — это одно из самых безопасных мест в Москве. Кроме того, мы бы все равно вызвали вас повесткой.

Повесткой? — почему-то перепугался Стриж.

Ну да, — пожал плечами я, — конечно, повес­ткой. Что тут странного?

Нет... Ничего. Просто о том, что я нахожусь в Москве, еще не знает никто. За исключением двух­трех человек. И вас, разумеется.

Не беспокойтесь, — пошутил я, — мы проник­нем в мой кабинет инкогнито.

Стриж недоверчиво посмотрел на меня, и я по­нял, что шутка моя неуместна. Потому что в гла­зах его был какой-то вселенский неизбывный страх.

Надо сказать, в отличие от своих бывших (а мо­жет, в недавнем прошлом и настоящих?) коллег Стриж не страдал той безобразной полнотой от­ставного спортсмена. Напротив, он был худым, даже сухощавым. Его лицо украшала небольшая бородка и очки в замечательной тонкой оправе. Вообще, он скорее походил на профессора, чем на спортсмена.

Пойдемте, — я взял его за локоть. Он послуш­но последовал за мной.

Эх, Ирина, сегодня тебе опять придется ужинать в одиночестве!

Ну вот, — сказал я, когда мы вошли в каби­нет,— садитесь и рассказывайте, что вас привело ко мне.

Прежде всего... Я, собственно... я хотел спро­сить вас о Леве...

Я покачал головой.

Ваш сын порядочно влип. Попытка похище­ния, как вы понимаете, это не шуточки.

Конечно, про то, что он еще и участвовал в напа­дении на машину с хоккеистами, я не сказал.

Да, я понимаю. Но все-таки и вы тоже долж­ны понимать. Он совсем молодой. Почти мальчик.

Почему они все называют его маленьким маль­чиком? Я в его годы уже... К своему стыду, я так и не вспомнил, что именно я делал полезного для об­щества в его годы. Ну ладно, это не важно.

Вы взрослый человек, — строго сказал я, — и должны знать, что в нашей стране совершенно­летними становятся в восемнадцать лет. Поэтому он будет отвечать по всей строгости закона. Одна­ко вы можете помочь следствию тем, что расска­жете некоторые интересующие нас подробности. Кстати, почему он живет не с вами, а у двоюрод­ного брата?

Стриж горестно вздохнул:

Это длинная история. Дело в том, что я раз­велся с женой, матерью Левы. Он в это время был в армии. Ну и у меня появилась другая женщина. А мальчик почему-то воспринял это очень болез­ненно. Не могу понять почему. Ну и ушел из дома.

А как ваша новая жена?

Ну до этого дело не дошло...

До чего?

До женитьбы. Мы в итоге расстались. Но Лева обратно не вернулся.

Ясно... Правда, подробности вашей личной жиз­ни меня не слишком интересуют. Итак, я прошу вас помочь следствию.

Здесь, в кабинете, при свете лампы дневного све­та я еще раз убедился, что у Стрижа лицо чем-то очень напуганного человека.

Конечно, — сказал он, — в общем-то для это­го я сюда и пришел. Но я еще раз прошу вас...

О чем?

Поймите, гражданин Турецкий...

Меня зовут Александр Борисович.

Поймите, Александр Борисович, — он чуть на­клонился в мою сторону, — я боюсь.

Я кивнул.

Хорошо вас понимаю. Но давайте начнем с самого начала. Во-первых, как вы узнали, что имен­но я занимаюсь расследованием дел о недавних убий­ствах Старевича и Сереброва?

Это выяснить нетрудно. Я знал о том, что дело об убийствах Валентина и Володи ведете именно вы, еще в Женеве.

Ну ладно, — сказал я, про себя удивившись, что даже в Швейцарии не составляет никакого тру­да узнать о внутренних делах Генпрокуратуры. Лихо!

Я буду с вами откровенен. Мне кажется, что и на меня готовится покушение.

Понимаю ваши опасения. Два «С» уже в моги­ле. Остался третий? Не так ли?

Да. Это верно. Из нашей бывшей тройки ос­тался я один. Но думаю, это просто совпадение.

Что именно?

Я хочу сказать, что вряд ли кто-то задался целью уничтожить весь состав той, старой коман­ды ЦСКА.

Я тоже так думаю. Ну тогда, может быть, вы расскажете о причинах, по которым были убиты

Старевич и Серебров. И по которым теперь вы тоже опасаетесь расправы.

Да. Я расскажу. По крайней мере все, что знаю. Но вы должны предоставить мне гарантии безопас­ности. Защитите меня. Посадите меня в камеру или еще куда-нибудь.

Мы, — улыбнулся я, — свидетелей не сажа­ем. Только подозреваемых.

А вы меня ни в чем не подозреваете? — вроде бы пошутил Стриж.

Нет. Во всяком случае, пока что.

Но как же я могу быть спокоен? Ведь завтра, в лучшем случае послезавтра о моем приезде в Мос­кву будет известно всем.

Кому это — всем?

Тем, кого это интересует, — зловеще ответил Стриж.

Предельно конкретно... Вы подозреваете кого-нибудь?

Имен исполнителей я назвать не могу. По про­стой причине — не знаю.

Это понятно. А как обстоит дело с заказчика­ми? Ведь главное для нас — это определить их круг.

Стриж улыбнулся:

Мне кажется, это бесперспективный путь. Лю­дей, заинтересованных в том, чтобы убрать Старевича и Сереброва...

И вас, — вставил я.

Да, и меня, — снова помрачнел он, — их слишком много. Никто не сможет проверить всех. Даже вы.

Невысокого вы мнения о наших правоохрани­тельных органах, — улыбнулся я.

Нет. Просто гораздо лучше знать конкретно.

Хорошо. Я не против, — согласился я, — на­зовите мне их конкретные имена.

Он вздохнул:

В том-то и дело, что я их не знаю. Хотя и догадываюсь.

Мне кажется, что он пытается морочить мне го­лову!

Пусть будет так. Кого вы подозреваете?

Он нагнулся ко мне и тихо спросил:

А вы?

Я разозлился:

Послушайте, Стриж, вы вынуждаете меня про­изнести банальнейшую фразу, что вопросы в этом кабинете задаю я.

Ну зачем же вы так, гражданин Турецкий. Я к вам, можно сказать, за помощью, а вы...

Нет, вы только посмотрите на этого хама! Он меня еще и укоряет!

Стриж действительно вполне освоился в моем ка­бинете и даже достал из кармана плоскую жестя­ную коробочку с голландскими сигарами. Кстати говоря, мне показалось, что страх в его глазах куда- то испарился. Теперь я видел перед собой только сытого, благополучного и, видимо, очень богатого человека.

Если бы не полная пепельница на моем столе, я бы обязательно запретил ему курить. Просто из принципа!

Можно? — он помахал в воздухе сигарой и золотистой зажигалкой «Ронсон».

А я думал, спортсмены не курят, — желчно заметил я.

Ну-у это далеко не так. И курят и пьют.

Не говоря уже о...

О-о-о, — светски расхохотался Стриж, — это в первую очередь!

Ну а как обстоит дело с бывшими спортсмена­ми? — произнес я, сделав ударение на слове «быв­шими».

Стриж не ответил. Он со вкусом прикуривал. Вскоре я почувствовал замечательный аромат и тоже полез в карман за куревом.

Бывшие спортсмены живут по-разному, гос­подин следователь. Кто как устраивается. Кто-то спивается, кто-то болеет...

Ну а у вас, как я понимаю, все в порядке?

Нет. И поэтому я здесь.

Ну со здоровьем, я надеюсь, у вас все нор­мально?

Спасибо. Но я не об этом.

Я понимаю. Скажите, а зачем вы вообще при­ехали в Москву? Не лучше ли было оставаться за границей, раз вы так боитесь нападения.

Нет, — подал голос Стриж.

Что — нет?

Не спокойнее.

Почему? — удивился я.

Там я на виду. Меня легко вычислить. Отель, Олимпийский Комитет. Спортивные организации. Не буду же я снимать квартиру или жить в приюте для бездомных. Так что, как это ни парадоксально, в Европе я в меньшей безопасности.

А почему вы не поехали в другую страну?

Ну разве что куда-нибудь в Африку. Нет, Алек­сандр Борисович, в наших необъятных просторах гораздо легче затеряться. И так было всегда. Обра­тите внимание, даже в самые жуткие сталинские годы никто не обнаружил семейство Лыковых. Ну этих, старообрядцев, которые чуть ли не с конца прошлого века живут в тайге.

Знаю, — кивнул Турецкий.

А ведь по всем показателям их должны были арестовать и посадить в лагерь. А они жили себе спокойно, молились...

Давайте оставим Лыковых в покое. Итак, вы приехали, потому что в Москве можно спрятаться более надежно?

Я не имел в виду — в Москве. В России.

Хорошо. Зачем же вы сюда пришли, в центр города? Ехали бы в Сибирь. К Лыковым.

Стриж расхохотался.

А у вас есть чувство юмора, Александр Бори­сович! Но если говорить серьезно, то в России меня труднее достать человеку, которого я подозреваю в убийствах Старевича и Сереброва.

Так назовите мне его, в конце концов!

Стриж огляделся по сторонам, как будто кто-ни-

будь мог нас подслушивать, и вполголоса произнес:

Патрик Норд. Вам известно это имя?

Известно...

Ничего нового, конечно, для меня в откровении Стрижа не было. То, как Норд силой заставлял хок­кеистов подписывать контракты, говорило само за себя. В общем-то такой человек мог устроить охоту на спортивных функционеров.

У вас есть доказательства? Я имею в виду до­казательство его соучастия в убийствах ваших парт­неров по спорту, бизнесу...

Он, видимо, был готов к этому вопросу, И с го­товностью достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый картонный конверт экспресс-почты.

Вот, пожалуйста, Александр Борисович. Взгля­ните вот на это письмо. Я получил его в Женеве неделю назад.

Я вынул письмо из конверта и начал читать:

Дорогой Саша!

Посылаю письмо по почте, потому что не слиш­ком доверяю телефону и прочим электронным сред­ствам связи. Кто знает, может быть, они прослу­шиваются. Ты знаешь, что мой, или, вернее сказать, наш враг по ту сторону океана способен на многое. Если не на все. А почта как-то надежнее.

Хуже всего то, что его никак нельзя поймать за хвост — он действует через подставных лиц и не оставляет никаких следов. Но его требования захо­дят слишком далеко, и дальше терпеть это я не на­мерен. Поэтому я попытаюсь лишить его канала, связанного с «Национальным кредитом». Сейчас для этого самый удобный момент.

Твоя задача — подстраховать операцию в Жене­ве. О том, когда понадобится действовать, я сооб­щу по телефону. Просто позвоню, и это будет озна­чать, что пора.

Очень надеюсь, что все получится. Ожидай звон­ка на днях.


Твой Валя.

Письмо было отпечатано на бланке Националь­ной федерации хоккея.

И что это все значит? — спросил я.

Как вы, наверное, уже знаете, Федерация хок­кея занималась кое-какой коммерческой деятель­ностью. Ну там торговлей, коммерцией.

Торговлей чем?

Разным...

Водкой, например. Сигаретами...

В том числе. Вы же понимаете, сейчас такое время...

Понимаю, — отрезал я. Все эти разговоры о времени, которое вынуждает спортивные организа­ции торговать спиртным и табаком, мне уже по­рядком надоели, — продолжайте пожалуйста.

Вот. Патрик Норд хотел взять доходы от этих операций под свой контроль.

Каким образом?

Обычным, свойственным ему способом. То есть наскоком. Он воспользовался своими связями в бан­ках, через которые мы переводили деньги, и поста­вил нас перед фактом — либо мы отдаем часть, либо лишаемся всего. Разумеется, нам ничего не остава­лось, как согласиться. Конечно, до тех пор, пока мы не нашли способ бороться с Нордом.

Постойте-постойте. Вы переводили доходы от операций за границу? — неожиданно, как мне по­казалось, спросил я.

Стриж чуть запнулся, но потом очень складно продолжил:

Вы меня не так поняли. Наши фирмы, разумеет­ся, переводили деньги по счетам в заграничные банки.

В том числе в Швейцарию?

Да.

Это и есть причина вашей командировки в Же­неву?

Да. Но до поездки я не знал о планах Старевича. В принципе мы обсуждали что-то подобное, но ни о каких сроках не договаривались.

Объясните, пожалуйста, почему Старевич так поступил, и вообще, каков был механизм изъятия денег Нордом?

Механизм прост. Часть контрактов заключа­лась с подставными фирмами, контролируемыми Нордом. Им перечислялись деньги за несуществую­щие контракты. Норд имел полную информацию о поступлении денег на наши счета в банке «Нацио­нальный кредит». Поэтому в любую минуту он мог отдать команду заморозить тот или иной платеж. Вот, собственно, и все. С юридической точки зре­ния к Норду не может быть никаких претензий.

А почему вы просто не сменили банк, через который происходили расчеты?

Собственно говоря, именно это мы и готови­лись сделать. Но и Норд, как вы догадываетесь, предвидел такую ситуацию. Поэтому на счетах по­стоянно имелась, если так можно выразиться, «бу­ферная» сумма. Конечно, достаточно крупная. И если бы Норд что-то заподозрил, мы сразу лиша­лись ее.

Как я понимаю, суммы контрактов были боль­шими?

Да. Достаточно велики.

А поконкретнее?

Стриж улыбнулся:

Конечно, каждый раз они были разными. Я могу указать только порядок цифр. Это сотни мил­лионов долларов.

Порядочно... А размеры ваших счетов?

Стриж замялся:

Вы понимаете...

Да, понимаю, — оборвал я его, — и прошу вас назвать примерные размеры сумм, хранящихся на счетах, контролируемых вами.

Ну-у в общей сложности... — Стриж почмо­кал тубами, затем, понизив голос до предела, выда­вил: — Два с половиной миллиарда.

Собственно говоря, что он делает из этого тайну, когда ту же самую цифру можно узнать из газет. Нет, все-таки молодцы журналисты. Все пронюхают!

Хорошо. И в чем же состоял план Старевича?

Надо было выждать момент, когда размер этой «буферной» суммы будет как можно меньше. Тогда можно быстро закрыть взаиморасчеты и перевести платежи в другие банки. Видимо, такая возмож­ность появилась, когда я был в Женеве.

Откуда у Старевича могла быть такая инфор­мация?

Мы тоже не сидели сложа руки. И в конце концов нашли лазейку в «Национальный кредит». Кроме того, это можно просто рассчитать. Но вре­мя, когда на счетах будут минимальные суммы, мог­ло продлиться очень недолго. Буквально несколько часов. Так что риск был велик.

И что, этот план удался?

Стриж пожал плечами:

Не знаю. Но судя по... по последствиям — да.

Понятно. Значит, Старевич провернул опера­цию, Норд лишился денег и за это подослал к Ста- ревичу наемного убийцу.

Стриж кивнул:

Видимо, так.

А вы можете подвергнуться такому же напа­дению как посвященный в эти дела и сподвижник, если так можно выразиться, Старевича.

Вот именно. — Стриж улыбнулся. — И поэто­му я пришел сюда. Потому что на наши места мо­гут прийти другие люди, люди Норда. И тогда он будет получать гораздо большие барыши. Он, а не российский спорт.

Вот оно что! Оказывается, Стриж больше всего печется о судьбе российского спорта. А я-то думал, о своем кармане. В любом случае, он явно недого­варивает. Ничего. Я его выведу на чистую воду.

И все-таки не может быть, чтобы Патрик Норд не имел на вас каких-то еще рычагов давления. Ну не мог же он просто так прийти и сказать, что, дескать, я контролирую банк и отныне вы должны мне платить. Согласны?

Да, согласен,— без особой охоты ответил Стриж, — ну хорошо. Вам я, так и быть, скажу.

Ты смотри! Он мне еще и одолжение делает! Ну и типчик.

Спасибо за доверие, — не удержался я.

Пожалуйста, — ответил он без тени иронии.

Стриж вынул еще одну тонкую сигару из короб­ки и щелкнул своим «Ронсоном».

Дело в том, — начал он, — что некоторые группы товаров... как бы это сказать... регистри­ровались под другими названиями.

Какие именно группы?

Стриж запыхтел, как скороварка, а потом с тру­дом выдавил:

Но вы понимаете, что я к этому не имел ника­кого отношения?

А кто имел?

Ну-у те, кто руководил фирмами, поставщи­ки, экспортеры, дилеры...

Ясно, — с улыбкой заключил я, — значит, день­ги были ваши, переводил их за границу фонд под вашим управлением, прибыль тоже получали вы...

Не я! Наш фонд, а значит, весь российский спорт! — напыщенно вставил Стриж.

Странно, что вы его не упомянули в числе ответственных за контрабанду.

Кого? — не понял Стриж.

Российский спорт. Мы бы его допросили, взя­ли бы подписку о невыезде, а потом судили по всей строгости закона. Весь российский спорт. Удобно, правда?! — грозным тоном закончил я.

Ну зачем же вы так, товар... гражданин сле­дователь. Я же вам все как на духу...

Выкладывайте. Что за товар вы перевозили через границу?

Стриж тяжко вздохнул.

Спиртные напитки, табак... Только немнож­ко... неактированные.

Ясно. Фальшивые?

Ну не совсем... продукт был достаточно каче­ственным. Но под другими товарными знаками...

Какими именно?

Водка «Абсолют», виски «Джонни Уокер», су­хие вина, «Мальборо». Ну и так далее.

Хороший ассортимент, нечего сказать. И где все это производилось?

Виски в Польше. Там работает небольшой за­водик. Водка в Венгрии. Сигареты в Румынии и Молдавии.

Все ясно. Норд знал всю эту информацию и держал вас на крючке?

Не совсем так. Норд контролировал и произ­водство. Но так как мы принимали участие и в от­личие от Норда граждане России...

Ваше разоблачение будет иметь более тяже­лые последствия, — закончил я.

Да.

Александр Эдуардович, вы понимаете, чем вам все это грозит?

Скажу вам честно, гражданин следователь, хуже, чем Старевичу и Сереброву, мне уже не будет.

Откуда вы знаете? Может, им сейчас гораздо лучше и легче? — саркастически заметил я.

Не знаю... Я в философии не силен.

Я посмотрел на часы. Было уже довольно по­здно.

В общем, мне понятны обстоятельства гибели Старевича. Но объясните, почему если он пытался помешать Норду, то первым погиб не Старевич, а Серебров?

Это понятно, — как-то чересчур быстро отве­тил Стриж. — Володю убили, чтобы показать, на что они способны. Так сказать, для острастки.

Для острастки убить председателя Олимпийс­кого Комитета? Быть такого не может!

Тем не менее, скорее всего, это так, — грустно отозвался Стриж.

И потом, скажите, какую роль играл во всем этом бизнесе Серебров? — задал я вопрос, который давно меня мучил.

Такую же, как и мы. У него были связи за границей, он часто ездил в командировки, ну и...

Скажите, Александр Эдуардович, а чего-то вроде конкуренции между вами не было? — осто­рожно спросил я.

Не понимаю, — наморщил лоб Стриж.

Ну, может, какие-то трения...

Нет. Никаких трений не могло быть. Да и за­чем нам ругаться? Мы уже много лет друзья.

Да уж, — вздохнул я, — скажите, а вам зна­комо название «Просперити»?

«Просперити»? Это по-английски, кажется, « процветание » ?

Да. Вы не знаете фирмы с таким названием?

Пусть меня обвиняют в приверженности к лите­ратурным штампам, но я все-таки скажу, что пос­ле моего вопроса по его лицу пробежала тень!

Нет. Не слышал.

Не нравится мне все это! И Стриж этот хитро­ват, и вообще... Что-то он не договаривает, и, мне кажется, что-то очень важное, может быть, самое главное в этой запутанной истории. И мне надо выяснить это, потому что Стриж, может быть, единственный, кто может рассказать об истинном положении дел. А его логика понятна. После того что он мне поведал, я должен беречь Стрижа как зеницу ока. Поэтому-то он так легко и расколол­ся. Ну а потом, видимо, когда все уляжется, он надеется выкрутиться. В конце концов, как это ни банально звучит, явка с повинной и чистосердеч­ное признание...

Ну ладно, Александр Эдуардович, вы расска­зали много интересного. И надеюсь, расскажете еще.

Я вам рассказал все очень откровенно, — отве­тил Стриж, — и надеюсь, что вы меня оградите от...

Ни о чем не волнуйтесь. Езжайте домой. У дверей вашей квартиры мы поставим охрану. У вас есть плотные шторы?

Да, есть.

Занавесьте все окна и старайтесь, чтобы вас видело как можно меньше людей. Машину оставь­те здесь, я сейчас вызову дежурный наряд, он вас и отвезет.

Стриж растрогался:

Спасибо, спасибо вам, Александр Борисович! Спасибо за чуткость и отзывчивость! Спасибо за...

Это наша работа, — скромно ответил я.

Вскоре снизу сообщили, что наряд готов.

Ну, до свидания,— протянул мне ладонь Стриж.

Минуточку, Александр Эдуардович. Позволь­те телефончик.

Ну конечно, конечно!

Он полез в карман и достал изящный кожаный футляр для визиток.

Вот. Тут и служебный и домашний.

Он ушел вслед за милиционерами, то и дело ог­лядываясь и махая мне рукой.

Ну и что теперь прикажете делать? Этот разго­вор со Стрижом, вместо того чтобы внести ясность, вконец запутал меня. Врагами были Старевич и Серебров или закадычными друзьями? Почему, если Серебров был застрелен, как говорит Стриж, «для острастки», Старевича убили в тот же день? Даже не дав ему времени на размышление и «исправле­ние»? И в конце концов, что это за «Просперити» такое? А Стриж знал это название, голову даю на отсечение, что знал. Но говорить все-таки не стал. Значит, можно предположить, что именно здесь та­ится что-то важное. А вот что — неизвестно.

И все-таки я чувствовал, что действительно, как выразился Меркулов, «становится все теплее». И разгадка близко.Я сделал самое разумное, на мой взгляд, в этой ситуации. Я позвонил Грязнову домой.

Слава? Это Турецкий.

Слушаю. Ты еще на работе?

Да. Тут ко мне Стриж-старший в гости прихо­дил.

Врешь, — не поверил Грязнов.

Падла буду, — пользуясь его любимым уго­ловным лексиконом, ответил я.

И что он рассказал?

Много интересного. Но это долгая история. Пока что я хочу, чтобы ты поставил на прослуши­вание его телефоны.

А как быть с законом об оперативно-следственной работе? Будем дожидаться решения суда? — иронически спросил Слава.

В гробу дождемся.

Ну ты же понимаешь, что я не могу поручить это муровцам из второго отделения.

Я надеюсь, что ты поручишь это Денису, пле­мяннику своему.

Разумно. Моя «Глория» идеально подходит для подобных дел. Но имей в виду, что использовать эти материалы в качестве доказательств будет нельзя.

Плевать. Сейчас для нас главное факты. О чем будет говорить он. И главное — с кем. Ну так сде­лаешь?

Диктуй.

Я прочитал домашний телефон Стрижа на его визитке и добавил:

У него наверняка есть мобильный. И может, даже не один. Надо срочно выяснить номера и по­ставить на прослушивание и их.

Трудновато будет это сделать. Но можно.

Только я тебя прошу, Слава, побыстрее.

Само собой.

И еще. Как там с «Просперити»? Ты что-ни­будь выяснил?

А как же! — важно ответил Грязнов.

Я прямо как будто видел перед собой эту самодо­вольную рожу!

И что?

Очень интересно. Фирма занимается менедж­ментом, в частности в области спорта. Борьба, бас­кетбол, теннис. Хоккей. Фигурное катание...

Я уже понял, что они решили охватить весь список «Спортлото». Давай покороче.

Владелец агентства некий Михаил Островский. Занятная, кстати, личность. Кандидат философии, некоторое время преподавал в МГУ эстетику. По­том внезапно ударился в криминал.

Что значит «ударился в криминал»?

То и значит. В восемьдесят втором году органи­зовал подпольный цех по производству фуфловых об­ручальных колец с золотым напылением. Реализо­вывали через подставных лиц в салоне «Гименей» на Ленинском проспекте. Так что никому и в голову не приходило проверять. Ну контролеры, понятно, были в доле. По л го да цех работал и, если бы одному из брачующихся, любознательному ювелиру, не пришла в голову мысль вычислить плотность металла, из ко­торого сделаны кольца, проработал бы еще столько же. Ну всю банду посадили на полную катушку, а самому Островскому дали всего пять лет, непонятно почему. Чувствую, взятки там были о-го-го...

Ну и что дальше?

Ничего. Вышел через три года по амнистии и на этот раз занялся антиквариатом. Поймали на контрабанде и опять посадили. И снова всего на два года. Что делал после освобождения — неизвес­тно. Но в милицейских сводках не светился и ни по каким делам не проходил. Думаю, просто ни разу не прокололся. Умный, гад.

Философ, — вставил я.

Да, кстати, и кликуха у него соответствую­щая. Сократ. Но не только из-за образования. Во время первой отсидки ему сломали нос, и хрящ не­правильно сросся. Так что и нос у него соответ­ствующий, как у Сократа.

Значит, Сократ, — задумчиво повторил я, — неизвестно, связан ли он с Нордом?

В том-то и дело. Насколько мне удалось выяс­нить, раньше агентство Сократа и фирма Норда кон­курировали. А примерно месяца четыре назад Норд вдруг объявил, что его хоккеисты перезаключают контракты с «Просперити». Это было очень нео­жиданно.

Может, полюбовно договорились?

Нет. Сократ надавил на Норда, и тому больше ничего не оставалось, как согласиться.

Откуда такая уверенность? — изумился я.

Сегодня я был в больнице у Бородина. Он выз­доровел и заговорил. И рассказал, кстати, массу интересного.

Что же ты, подлец, сразу мне не сказал? — закричал я в трубку.

А ты не спрашивал, — спокойно ответил Грязнов.


1 октября 1997 года

11 часов 30 минут

Москва,

Генеральная прокуратура РФ

Не успел я заявиться на работу, как в мой каби­нет ввалился Грязнов собственной персоной.

Привет, Слава, — изумился я, — какими судь­бами?

Да вот решил навестить. Ты, Турецкий, ка­жется, не рад?

Да нет, заходи, гостем будешь.

Грязнов потопал на пороге, чтобы стряхнуть с по­дошв грязь (как будто не мог сделать этого внизу!), бухнулся на стул и положил мне на стол папку.

Вот, — сказал он.

Что — вот? — не понял я.

Сработало.

Говори толком, Слава, — погрозил я ему паль­цем.

У тебя, Турецкий, ранний склероз. Это я тебе как начальник МУРа говорю.

Временный, — уточнил я.

Это ничего не меняет, — важно надул щеки Грязнов, — ты что, не помнишь наш вчерашний разговор?

О чем?

О том. О Стриже.

Помню ли я наш разговор! Да я всю ночь не спал, размышлял, что из сказанного им вчера правда, а что ложь. И надо сказать, так ни к чему и не пришел.

И что Стриж?

Я уже сказал. Сработало. То есть позвонил он.

Кому?

Во-первых, не «кому», а «как». То есть «от­куда». Это самое главное.

И откуда же?

Из телефонной будки. Представляешь, через час после возвращения домой он сказал присланным тобой охранникам, что идет в магазин за сигарета­ми. Они предложили ему свои. Но он отказался.

И что? — от нетерпения я начал грызть ногти.

Ну вот. Действительно, Стриж дошел до бли­жайшего киоска и купил сигарет.

Сигарет? А у меня в кабинете он курил сига­ры... — вспомнил я.

Конечно. В киоск-то он ходил только для от­мазки. Вернее, не только. Он в нем купил несколь­ко телефонных жетонов. Потом он прошел квар­тал, завернул за угол и дошел до телефонной будки.

Все ясно, — грустно сказал я, — он понял, что мы можем прослушивать его разговоры даже по сотовому телефону, и решил нас перехитрить. Умный, гад. Все-таки обошел!

Обошел бы, ты хотел сказать, — самодоволь­но произнес Грязнов.

Что?! — не веря своим ушам, закричал я. — Ты прослушал его разговор?!

Ты, Турецкий, опять забываешь, что я хотя и временный, но все же начальник МУРа. Что же я, по-твоему, не смогу подслушать какой-то парши­вый телефонный разговор? Денис моментально, как только он вошел в будку, позвонил моим ребятам, которые уже дежурили на станции. Они и перехва­тили разговор. Все очень просто.

Он эффектно щелкнул кнопками своей папки и достал оттуда лист бумаги.

Молодец, Грязнов! Что бы я без него делал!

Давай скорее распечатку!

Погоди. А благодарность? — Слава задержал руку в воздухе.

Получишь от министра, — отрезал я и прямо-таки выхватил у него лист.


СИНХРОННАЯ ЗАПИСЬ ТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА

Телефонный разговор был произведен из телефо­на-автомата № 375-907, расположенного по адре­су: ул. Пречистенка, дом 21. Разговаривали двое мужчин, в дальнейшей записи обозначенные как «1» и «2». Разговор начался в 23.14 и продолжался 3 минуты 24 секунды. Номер абонента — 567-6540.

— Алло.

— Я слушаю.

— Миша, это я,

— Привет.

— Я звоню из автомата. Боюсь, что мой теле­фон поставили на прослушивание.

— Правильно опасаешься. Хотя я сомневаюсь, что они так быстро успели. Ну как прошло?

— Вроде ничего.

— Ты рассказал все, как договаривались?

— Да. Но пришлось еще кое-что добавить. Сле­дователь въедливый и хитрый.

— Мы же договаривались — ничего, кроме того, что необходимо.

— А что было делать? Он как прицепился. Кро­ме того, насколько я понял, ему и так многое изве­стно.

— О чем?

— О Норде.

— Ну это нам, наоборот, поможет. Еще о чем?

— О деньгах. О счетах. А о твоей конторе — не знаю. Но название ему известно.

— Спрашивал что-нибудь?

— Да. Но я ничего не сказал.

— Хорошо, хорошо... Ну, в общем, я думаю, что удалось. А защитить от бандитов просил?

— Конечно (смеется). У меня возле порога теперь менты дежурят.

— (После небольшой паузы.) Много?

— Двое. Так что, если что... (смеется).

— Типун тебе на болтун. Ты когда собираешься?

— Завтра вечером.

— Ну давай. Счастливо.

1. — Пока, Миша.

Ну вот и верь после этого людям. Честное слово, еще несколько лет такой работы, и я окончательно потеряю веру в человечество. Шутка.

Как я понимаю, звонил он Сократу?

Да, — ответил Грязнов, — хотя определить но­мер поначалу было трудно. У Островского дома ка­кой-то аппаратик в телефоне стоит.

Анти-АОН, — продемонстрировал я свою ос­ведомленность.

Вот-вот. Но, конечно, против мощи нашей ап­паратуры он не устоял.

Ясно... Это что же получается? Он вчера меня на понт брал? Я правильно выражаюсь?

Думаю, что да. Но мне кажется, что часть того, что Стриж рассказал тебе, — правда.

Это и так понятно. Только вот как опреде­лить, где эта правда?

Может быть, пора брать Сократа?

Эта мысль мне пришла в голову сразу же после того, как я прочел расшифровку телефонного разговора.

Думаю, что нет. Не забывай, мы расследуем убийства и покушения на убийства. А против Со­крата у нас, кроме этой бумажки, ничего нет. Так что пошлет он нас на три буквы, и все.

Тогда давай установим за ним слежку. Авось какой-нибудь следок покажется.

Вот это бы не мешало. Только давай это тоже сделаем через Дениса.

Ладно, — Грязнов встал со своего стула, — у меня еще куча дел. Ты обмозгуй и мне сразу звони, если что...

Но долго думать мне не пришлось. И звонить Грязнову тоже. Потому что не прошло и пятнадцати минут, как он позвонил сам...

Двадцатью минутами раньшеМосква, улицаПречистенка

На лестничной площадке было тихо. Редко-ред­ко тишину нарушал звук поднимающегося или опус­кающегося лифта. Один раз он даже остановился на пятом этаже, где, устроившись на двух склад­ных стульях, дежурили старший сержант Мальков и младший сержант Птицын. Следуя инструкции, они разом вскочили со своих мест и сделали по шагу в сторону друг от друга.

Однако это оказалась женщина с коляской, ко­торая, видимо, жила на этой площадке. Они даже не стали проверять документы. Испуганно покосив­шись на милиционеров, женщина скрылась за сво­ей стальной дверью.

Мальков и Птицын снова уселись на свои стулья.

Кого ждем-то хоть? Не знаешь? — подал го­лос Птицын.

Хрен его знает. Не сказали.

А в квартире кто живет?

Не знаю.

Важная шишка небось. Раз охрану приставили.

Не твоего ума дело, Птицын, — наставитель­но сказал Мальков, — твое дело охранять.

Ну интересно же, — не унимался Птицын.

Тебя не касается.

Птицын вздохнул. И замолк на несколько минут.

И чего нас сюда посадили? — наконец не вы­держал он. — Домофон, привратница, попробуй пролезь.

Посадили — значит, надо, — угрюмо бубнил Мальков.

Дом видишь какой шикарный. Лифты чистые, в подъезде никто не насрал. Не то что у нас в Би­рюлеве.

Мальков молчал. Птицын же продолжал размыш­лять вслух:

Небось правительство в таких домах живет. Ну и понятно, кто же бомжей всяких сюда пустит? Вот и чистота, культура. Цивилизация.

Мальков молчал.

Слушай, — Птицын заговорщически понизил голос, — а Ельцин не здесь живет?

Нет, — нехотя отозвался Мальков.

А где?

Не твое дело. Где надо, там и живет. Это госу­дарственная тайна, — ответил умудренный опытом Мальков.

Ну ясно...

Птицын надолго замолк. Малькову даже показа­лось, что он уснул. Так оно и было на самом деле. Вскоре мысли в голове у Малькова тоже стали за­туманиваться. Задремал и он.Поэтому ни один из милиционеров не услышал звук приближающегося лифта. Только когда раз­дался лязг раздвигающихся дверей, они разом от­крыли глаза.В ту же секунду яркая вспышка ослепила Маль­кова. Вспышка — это стало последним, что он уви­дел в своей жизни. Спустя миг он тихо сполз со своего стула с аккуратной темной дыркой посреди лба.

Господи, не надо. Не надо... — успел прошеп­тать Птицын, прежде чем раздался еще один не­громкий хлопок и пуля прошила его грудь. Он так и остался сидеть на своем стуле.

Через несколько секунд Александр Стриж услы­шал звонок в дверь. Он посмотрел в глазок. Широ­кая тулья милицейской фуражки закрывала почти весь обзор.

Кто там? — на всякий случай спросил Стриж.

Хозяин, — донеслось из-за двери, — нам бы в туалет...

Стриж загремел замками. Дверь широко распах­нулась... Спустя пятнадцать минут соседка обнаружила на площадке подозрительные пятна. Прибывший на­ряд милиции вскрыл дверь и обнаружил в прихо­жей три трупа в большой луже крови.

13 часов 55 минутМосква,улица Пречистенка

Осмотр квартиры Стрижа ничего не дал. Войдя в комнату, я первым делом обратил внимание, что все окна были занавешены шторами. Видимо, Стриж все- таки последовал моему совету. Но это его не спасло...Дежурившая внизу привратница напрочь отвер­гла, что кто-то мог войти незамеченным. И разуме­ется, ни один подозрительный человек в дом не за­ходил. Мы с Грязновым допрашивали ее битых двадцать минут, а потом плюнули. Ну не видела старушка никого, что тут поделаешь!К тому же оперативники обнаружили с задней стороны дома маленькую дверь, ведущую в транс­форматорную, из которой убийца легко мог попасть на лестничную клетку. А потом, поднявшись на второй этаж, вызвать лифт. Все очень просто.Единственная любопытная вещь, которую уда­лось обнаружить, это был авиационный билет на имя Стрижа. Судя по всему, сегодня в 22. 40 он собирался лететь в Женеву. Так что все его рассуж­дения о бескрайних российских просторах, на ко­торых легко затеряться, тоже оказались блефом...

10.20 по среднеевропейскому времениБорт самолета авиакомпании «Дельта»

В салоне бизнес-класса было пусто и тихо. Кро­ме Патрика Норда здесь было только четыре чело­века. Толстый и лысый банкир, с самого начала уткнувшийся в свой ноутбук и так и не поднявший головы до самой Москвы, два одинаковых, одетых в черные костюмы и пестрые галстуки бизнесмена и «новый русский» с молодой любовницей, в ушах которой болтались ненормально большие брилли­антовые серьги.Патрик Норд плотно поел, запил обед двумя ста­канами красного калифорнийского вина, выкурил сигарету и решил соснуть. До Москвы оставалось еще три часа...Прошло полтора года, прежде чем Валера Мунипов попал в Америку. Год в Вене, потом год в Ита­лии, в Риме — обычный путь эмигранта тех лет. В Израиль отправилась лишь небольшая часть, у ко­торых там были настоящие, а не служащие лишь для того, чтобы проставить имя в вызове, родствен­ники. Все остальные жили в скромных квартирках на маленькое пособие, рыдали от счастья при виде забитых полок продуктовых магазинов и свободно продающихся дубленок. Они писали письма на ро­дину, взахлеб рассказывая о своей новой жизни. Родным письма приходили распечатанные, кем-то (известно кем!) прочитанные, а потом неаккуратно заклеенные. Но никто на это особого внимания не обращал. Главное — держать в руках эти листочки ненашенской бумаги, вчитываться в строки, рас­сказывающие о заграничной сказке, потом читать вслух родственникам, потом показывать знакомым чудные цветные фотографии, без конца удивляться и... немножечко не верить во все это великолепие.

Валера никому писем не писал. Отец, узнав, что сын «уезжает», молча подмахнул отказ от взаим­ных претензий и просто отвернулся. Сын оказался еще более неудачным, чем он думал раньше. Мать — как отец. Правда, через восемь месяцев он отпра­вил маленькое письмо Фатиме. Однако ответа не было...Свои деньги Валера получил спустя неделю пос­ле прибытия в Вену. Караханов сдержал слово — Валеру разыскал один советский дипломат и вру­чил ему семьдесят тысяч долларов наличными — за вычетом своих комиссионных. Валера сразу же отнес деньги в банк.Правда, он быстро понял, что сумма, казавшая­ся ему в Советском Союзе фантастической (300 ты­сяч рублей, это же гостиницу «Россия» купить мож­но), на Западе хоть и достаточно крупна, но все же не настолько, чтобы обеспечить ее владельцу без­бедную жизнь до конца дней. Эти деньги нужно было куда-то вложить. Куда именно — этого Валера еще не знал. Он чувствовал, что условия игры здесь, в «обществе равных возможностей», гораздо жестче, а акул, которые только и думают, как бы тебя про­глотить, намного больше. Поэтому Валера принял мудрое решение — просто на время забыть о своих деньгах. До тех пор, во всяком случае, пока он не разберется, что здесь к чему. И не сможет ударить наверняка. В самую десятку.

А пока что Валера присматривался и делал то же самое, что и все остальные эмигранты, — вос­торгался в недавнем прошлом чужой благополуч­ной жизнью, учил английский язык, иногда подра­батывал грузчиком в магазинах, хозяева которых давно просекли, что использовать дешевую рабси­лу гораздо выгоднее, хоть и более рискованно.Как бы там ни было, через полтора года Валера оказался в Америке. Более того, в самом главном городе Соединенных Штатов — Нью-Йорке. Надо сказать, здесь ему понравилось гораздо больше, чем в стерильно-чистой, сонной и до омерзения благо­получной Европе. Его характер неосознанно требо­вал конфликта — в Нью-Йорке этого добра было предостаточно. Буквально через два месяца после приезда, вечером, когда он возвращался с языко­вых курсов, к нему подвалила компания негритян­ских подростков и жестами (разговаривали они на своем кошмарном сленге, что, впрочем, для Вале­ры было все равно — он тогда едва умел объясниться с продавцами магазинов), угрожая сверкающими в свете уличных фонарей ножами, потребовали вы­тряхнуть кошелек. Денег пришлось отдать немно­го, но это Валере совершенно не понравилось. Он привык брать деньги у других сам. Но уж никак не отдавать.Поэтому Валера понял, что чем быстрее он будет соображать, куда лучше приложить свои таланты и хранящиеся на банковском счету деньги, тем луч­ше. Эмигранты прибывали в Америку толпами, при­чем по большей части не из СССР, а из Азии и Ла­тинской Америки. Толпа прохожих на улицах «Боль­шого яблока» становилась все более живописной. Со­ответственно точку приложения своего таланта найти было все труднее.

Как всегда, помог случай. Открыв в один прекрас­ный день эмигрантскую газету «Новый русский вест­ник», он прочел, что редакция приносит извинения своим читателям, так как «по причине отсутствия финансирования газета переходит с ежедневного вы­хода на еженедельный». Валера вдруг понял, что вы­пал его шанс. Почему он так решил, сам Мунипов объяснить бы не смог. В газетном деле он ничего не смыслил, да и не мог смыслить. Скорее всего, это была просто интуиция, которая не подвела.Валера пошел к хозяевам газеты и спросил, сколь­ко они хотят получить за нее. Пряча улыбку от низенького, неважно одетого парня, издатели на­звали цену. Они, конечно, были бы рады избавить­ся от малоприбыльного предприятия, но больно уж покупатель пришел невзрачный какой-то...Сумма поразила Валеру. Он давно знал, что его деньги — не такой уж большой капитал в Нью-Йор­ке. Но то, что эмигрантская газета будет стоить так дорого, — этого он не предполагал.Валера попытался торговаться. Издатели немно­го спустили цену. Но все равно сумма намного пре­вышала наличность Валеры.Любой другой бы на его месте отступил. В прин­ципе на его деньги можно было купить в рассрочку маленькое кафе не в самом лучшем районе или, на­пример, дом в Нью-Джерси — мечту многих эмиг­рантов, до воплощения которой им нужно будет вка­лывать в лучшем случае три-четыре года. Но Вале­ре дом был ни к чему. Он твердо решил, что «Но­вый русский вестник» станет его собственностью.

...С некоторых пор у владельцев этой газеты на­стали еще более тяжелые времена. Как-то раз ма­шина, которая перевозила весь тираж газеты из типографии, внезапно загорелась. Когда пожар по­тушили, обнаружилось, что пачки кто-то обильно полил бензином. Так как виновного найти не уда­лось, обвинили шофера. Впрочем, за неимением до­казательств, пришлось ограничиться его увольне­нием со службы. Через пару дней в типографии во время обеденного перерыва неизвестный злоумыш­ленник рассыпал почти готовый набор. Метранпа­жи взбунтовались и отказались делать номер зано­во. Газета опять не вышла. Еще через несколько дней в редакции прорвало водопроводные трубы. Материалы спасти не удалось. Так продолжалось полтора месяца.Издатели терпели большие убытки, поскольку приходилось отдавать рекламодателям назад день­ги за невышедшие объявления. Газета оказалась на грани банкротства.И вот тут-то в редакции опять появился низень­кий человечек с шапкой густых и черных как воро­ново крыло волос. Он снова предложил приобрести газету. На этот раз издатели оказались более сго­ворчивыми. Они были готовы отдать ее за любые деньги. И отдали.Так Валера Мунипов стал хозяином второй по популярности русскоязычной газеты в Нью-Йорке.Неприятности, как по волшебству, прекратились. Газета стала выходить регулярно и вскоре верну­лась к ежедневным выпускам. Валера изменил здесь все: уволил главного редактора, пригласив недавно приехавшего из Москвы опытного журналиста из «Известий», почти полностью обновил штат сотруд­ников, договорился с другой типографией на го­раздо более выгодных условиях. В «Новом русском вестнике» стали печатать массу интересных ново­стей с исторической родины — причем в отличие от других эмигрантских газет не только отрица­тельного характера. Это, неожиданно для многих, пришлось по вкусу читателям. Соответственно под­нялся тираж.

Через год «Новый русский вестник» стал самым читаемым на Брайтон-Бич и в других «русских» районах Нью-Йорка.Конечно, для Валеры это был тяжелый год. Он лично, не доверяя рекламным агентам, бегал по все­му городу, выколачивая из бесконечных бывших советских граждан — стоматологов, держателей мел­ких лавок и магазинов, ресторанов и частных фир­мочек, объявления для своей газеты. Валера сам читал все материалы, безжалостно бракуя то, что, по его мнению, будет неинтересным. Он даже до­бился, чтобы газету получали не только в Нью-Йор­ке, но и в других американских городах, где много русских, — в Лос-Анджелесе, Балтиморе, Сан-Фран­циско, Бостоне, Чикаго. И наконец, газета начала приносить прибыль.Может быть, видя успехи Валеры, прежние вла­дельцы газеты догадывались, кто на самом деле стоял за всеми свалившимися на них бедами. А может, и нет. В любом случае после драки, как го­ворится, кулаками не машут...

Итак, популярность «Нового русского вестника» росла. А остальных эмигрантских изданий соответ­ственно падала. Выходцев из СССР и России в Аме­рике не так уж много — во всяком случае, не так много, как кажется на первый взгляд. Куда нам до латиноамериканцев, китайцев, итальянцев или даже тех же самых осевших здесь чуть ли не сразу после открытия Нового Света и продолжающих оседать и по сей день ирландцев. Борьба за русского чита­теля, русского зрителя, русского слушателя в Аме­рике всегда была очень жесткой. А Валерий Муни- пов постепенно набирал очки в этой борьбе.Следующим его приобретением стала небольшая русскоязычная радиостанция. Валера купил ее за бес­ценок — хозяин радиостанции, бывший дирижер из Ленинграда, пытался бороться с бездуховностью и жаждой наживы эмиграции своеобразным спосо­бом — он с утра до вечера крутил в эфире симфони­ческую музыку, сопровождая ее скучнейшими ком­ментариями. Радиостанция как-то держалась на плаву только потому, что ежедневно в выпуске но­востей сообщали о свадьбах и похоронах среди рус­скоязычных жителей города. В конце концов полно­стью разочаровавшийся в своих соотечественниках дирижер устроился настройщиком, а радиостанцию продал Валере. Причем, прощаясь, он выразил на­дежду, что у Валеры «получится то, что у него не получилось».Конечно, у Мунипова и на этот раз все получи­лось. По радио начали транслировать Вилли Тока­рева, Новикова, Аркашу Северного, Мишу Гулько и остальных приблатненных певцов. Разумеется, каж­дый эмигрант по дороге на работу и с работы вклю­чал только «Радио «Балалайка» (так, не мудрствуя лукаво, Валера назвал свою станцию) и пускал сле­зу под «Поручика Голицына» или «Призрачно все в этом мире бушующем». Всем очень нравилось.

Дальше — больше.

Валера постепенно скупил все русскоязычные га­зеты Нью-Йорка, еще две радиостанции и кабель­ный канал телевидения. Он уже мог позволить себе купить просторный дом и хорошую машину.Нельзя сказать, что он никогда не вспоминал свою бывшую родину. Он переписывался со своими бра­тьями — Пашей и Жорой, впрочем откровенно иг­норируя просьбы забрать их в Америку. В отноше­нии братьев у него были другие планы. И конечно, писал письма Фатиме. Примерно раз в год. Но от­вета по-прежнему не было...

Так пролетело пять лет.

И вот наступил долгожданный момент обретения американского гражданства. На Валеру не произве­ла никакого впечатления торжественно-напыщенная церемония и тем более высокопарная речь судьи о том, что с этой минуты он обязан служить благосос­тоянию Соединенных Штатов Америки. Если уж кому и собирался служить Валера Мунипов, то только самому себе. А уж отнюдь не Соединенным Штатам.Однако этот день, спустя пять лет после того, как он ступил на американскую землю, стал нача­лом новой жизни для Валеры Мунипова. Он, Вале­ра, умер, исчез. Вместо него появился новый граж­данин Соединенных Штатов Патрик Норд. Проще говоря, он поменял фамилию и имя.Фамилия «Норд» очень распространена в англо­язычных странах. Услышав ее, никому и в голову не придет спрашивать о ее происхождении. И уж конечно мало кто знает, что так в Астрахани поче­му-то называют дующий с моря южный ветер...

У Патрика Норда (будем теперь называть его так) дела шли в гору. Он уже стал фактическим хозяи­ном всей русскоязычной прессы Соединенных Шта­тов, контролировал два русских телеканала в Нью- Йорке и один в Лос-Анджелесе. Ему принадлежали несколько радиостанций.О нем стали с уважением говорить в кругах бога­тых эмигрантов. А в среде обычных обитателей Брайтон-Бич его без обычного завистливого злоб­ствования, не обращая внимания на его новое имя, называли «наш Валера». Дескать, утер нос амери­канцам.Между тем в СССР перемены шли своим чере­дом. На членов Политбюро напал мор, в результа­те которого к власти пришел Горбачев.И вот тут-то Норду и понадобились его братья. И он их все-таки перевез из Астрахани. Но не в Америку, а в Москву. Он организовал совместное предприятие «Норд и братья», которое занималось многим — туристической деятельностью, органи­зацией гастролей российских эстрадных звезд в Америке и Израиле, даже устройством выезда за границу стремительно беднеющих ученых. Словом, образно выражаясь, Норд протянул свои щупаль­ца и через океан.Норд уже стал очень обеспеченным человеком. У него были большие дома в Калифорнии и под Нью- Йорком, несколько шикарных автомобилей, офис в центре Нью-Йорка и квартира в Манхэттене. Он добился многого. Иногда ему казалось, что он до­бился всего, чего хотел. Но не прошло и пяти лет, как Норд понял, что это далеко не так...

Когда братья рассказывали ему по телефону о меняющейся жизни в Москве, Норд не очень-то и верил. Пока не увидел своими глазами расхажива­ющих по Нью-Йорку «новых русских» с золотыми цепями и перстнями, которые поначалу опустоша­ли ювелирные магазины, потом начали покупать виллы, а потом и открывать счета в американских банках.

Норд разволновался. Он почувствовал запах де­нег. Больших, даже огромных денег. Которые по­током пошли из России на Запад. Хотя газеты по­чему-то утверждали обратное — что это Россия выпрашивает у Запада кредиты и инвестиции. Впро­чем, Норду было не до газетной лжи и политичес­ких тонкостей. Он боялся упустить время.

Однако неожиданно для самого Норда удача на этот раз отвернулась от него. Он пытался заняться экспортом нефти — ничего не получилось. Пытал­ся пролезть в московский гостиничный бизнес — его чуть не убили солнцевские братки. Хотел ку­пить металлургический комбинат — его вежливо по­просили. Норд был в недоумении.

«Как же так, — думал он, — правительство при­зывает инвесторов, они, в моем лице, являются — и что? Оказывается, мои деньги никому здесь не нужны? Как так?»

Он долго не мог ничего понять. А понял только через некоторое время, когда открыл газету, где статья, в которой сообщалось об убийстве одного российского банкира, называлась «Русские играют в бизнес по собственным правилам».

И тут до него наконец дошло, что за годы, прове­денные в Америке, он отвык от России. Вместе с именем он сменил и свой менталитет. Он забыл, каким образом приобрел в собственность свою пер­вую газету. Он превратился в обычного американс­кого бизнесмена.

А в России действительно надо было играть по другим правилам. И Норд, конечно же, решил трях­нуть стариной.

Начать он решил с самого естественного для Рос­сии продукта — с водки. Он за копейки купил в Польше маленький заводик по производству «Зуб­ровки». Водка разливалась по-прежнему для внут­реннего рынка, но в обширных подвалах, ради ко­торых Норд, собственно, и купил именно этот завод, он Наладил производство шотландского виски «Джон­ни Уокер». Основным ингредиентом был, естествен­но, тот же отвратительный картофельный спирт, из которого наверху делали вполне легальную «Зуб­ровку». Бутылки производились рядом, на стеколь­ном комбинате, наклейки — в местной типографии. Больше всего Норда поразил ничтожный размер взя­ток для чиновников местного воеводства.

Через свою фирму «Норд и братья» он «импор­тировал» товар в Россию. Паша и Жора распрода­вали его мелкими партиями.

Результат превзошел все ожидания. Чистая при­быль составила восемьдесят процентов от вложен­ных средств! Норд немедленно увеличил производ­ство. Окрестные поляки начали ощущать дефицит «Зубровки». Зато в Москве «Джонни Уокером» Нор­да торговали даже самые лучшие магазины. И ник­то даже не заметил разницы.

Потом Норд случайно узнал, что в Сербии во время войны разрушили фабрику, где изготавливали ли­цензионные сигареты «Мальборо». Он немедленно выехал на место и чуть ли не под пулями купил ее за пятьсот долларов у сторожа, который в одноча­сье, после внезапного бегства дирекции в полном составе, стал обладателем и фабрики, и всех доку­ментов на нее. Впрочем, пятьсот долларов в Юго­славии были в то время просто гигантской суммой.

Склады фабрики были забиты упаковочными ма­териалами — пустыми пачками, коробками, фоль­гой и так далее. Норд нанял охрану и, не обращая никакого внимания на грохочущие в километре взрывы, начал производить сигареты на сохранив­шемся оборудовании. И производил, пока не иссяк­ли запасы табака и упаковки. Через неделю после того, как он вывез товар, фабрику разбомбили на­товские бомбардировщики, наносящие «превентив­ные удары». На часть денег от этой операции Норд купил еще одну табачную фабрику — на этот раз во вполне благополучной Румынии. Здесь начали делать то же самое «Мальборо».

Норд чувствовал, что теперь он действует так, как надо действовать. В России, разумеется.

Оборот спиртного и сигарет давал огромные до­ходы. Единственное, что огорчало, — непомерно большие таможенные пошлины. Такие, что, если бы продукция была настоящей, Норд давно бы про­горел. Требовалось найти выход. И он был найден.

Норд прослышал, что недавно Ельцин подписал указ, по которому доходы от коммерческой деятель­ности спортивных организаций не облагались на­логами.

Этот указ стал настоящим подарком Патрику Норду. Он моментально нашел несколько, а имен­но три крупные спортивные организации, с руково­дителями которых удалось очень быстро догово­риться. Он организовал множество мелких фирм, через которые пошли потоки фальшивого спиртно­го и сигарет.

Это были настоящие деньги. Норд купил офис в одном из нью-йоркских небоскребов, а для фирмы «Норд и братья» — старинный особняк в тихом цен­тре Москвы, в Сухаревских переулках.

Дела шли как нельзя лучше. Норд был доволен, как никогда еще в своей жизни. И только одно его заботило. Иногда, правда. Несмотря на свои час­тые поездки в Россию, он ни разу не встретил Фа­тиму. Ему не удалось узнать ничего о ее дальней­шей судьбе. Шамиль Караханов давно умер от инсульта, не выдержав конкуренции, которую ему так и не удалось сдержать, а певицу с таким име­нем забыли. А временами Патрику Норду хотелось узнать о ней. О ней и о последствиях той шуточки, которую он выкинул перед своим отъездом. То, что она удалась, он не сомневался.

Между тем деньги уже некуда было девать. Домов покупать не хотелось, даже в Ницце — Норд плохо переносил жару. К машинам он был равнодушен. К золоту и бриллиантам питал отвращение. В еде он был невзыскателен— самый дорогой в мире продукт питания, черную икру, на дух не переносил.

Единственное, что любил Норд с детства, — это хоккей. О том, чтобы играть самому, и речи не могло быть — рослые великаны-хоккеисты его бы просто не заметили на катке. Да и по возрасту он уже не подходил. И тогда Норд решил просто-напросто ку­пить хоккейную команду. И собрать в нее лучших российских игроков. Почему российских? Для Нор­да, как и для любого человека его поколения, это был не вопрос. Разумеется, наш хоккей, а соответ­ственно и наши хоккеисты — самые лучшие. Норд даже испытывал какое-то чувство ревности, когда хоккеист из России блистал в HXJI, тогда как оте­чественные и такие родные «Крылышки», «ЦСКА» и другие терпели поражение за поражением.

Правда, когда он узнал размер гонораров луч­ших игроков, это несколько остудило его пыл. Но Патрик Норд, Валерий Мунипов, не привык оста­навливаться на полпути. Не остановился он и на этот раз.

Конечно, возникло много препятствий. Спорт как бизнес, приносящий огромные барыши, привлекал многих. Особенно после того, как были введены на­логовые льготы для спортивных организаций. Норд вскоре почувствовал просто давление, потом прес­синг, а потом, неожиданно для самого себя, при­шлось вести прямо-таки настоящую войну.

Вот к этому Норд готов не был. Все-таки годы, проведенные в Америке, не могли не отразиться на нем. Поэтому те методы, которыми вели войну про­тив него противники, шокировали Норда каждый раз, когда он читал в газетах сообщения об очеред­ной смерти своих людей — таковыми он считал «Трех С». А нападение на команду стало последней каплей. Теперь и он собирался начать войну теми же методами. Для этого, собственно, он и ехал в Москву. Это, конечно, было рискованно. Но друго­го выхода не было.

Самолет мягко приземлился на мокрую взлетно- посадочную полосу. Через пятнадцать минут Пат­рик Норд уже сидел в черном «мерседесе», кото­рый катил по Ленинградскому шоссе в направлении центра. А точнее, небольшого старинного особняка в Сухаревских переулках, где помещался офис фир­мы «Норд и братья». Впрочем, множественное число в слове «братья» было уже неуместно...


17 часов

Москва,

Генеральная прокуратура РФ

Итак, все продолжается совершенно естественным образом. Третий «С» погиб, как и два предыдущих. Правда, как сказали эксперты, пуля на этот раз была пистолетная, от «магнума». Но не все ли равно? Убийце снова удалось уйти незамеченным. И ты, Турецкий, ничего с этим поделать не можешь. Хоть тресни!

Ладно, попытаемся рассуждать логически. И пос­ледовательно. По мере сил, во всяком случае.

Значит, Сереброва и Старевича, по словам по­койного Стрижа, убили по заказу Норда. Может это быть правдой? Может.

На фотографии был изображен среди прочих и сам Норд. Жена же Старевича пыталась ее уничто­жить, чтобы скрыть связь своего мужа с ним. Ну или с Назаренко. Кстати, пока что против после­днего нет ни одной улики, хотя бы косвенной... Пра­вильно? Правильно.

Мог Патрик Норд заказать расстрел своей коман­ды? Мог. Хотя бы чтобы никто не проболтался о том, каким образом он «вербовал» хоккеистов. От­куда тогда такая настойчивость в том, чтобы изба­виться от Бородина? С другой стороны, тогда он должен избавиться от всех хоккеистов. Может быть, Бородин знает что-то такое, что неизвестно другим?

Покушение совершили Лева Стриж и его брат, Юрий Васильев. Задание, по всей вероятности, они получали из «Просперити». То же самое «Проспе­рити» занималось делами Бородина и других хок­кеистов... Нелогично это как-то. Ну ладно, пойдем дальше.

Шеф «Просперити», Сократ, дал задание Стри­жу встретиться со мной и запудрить мозги. То есть дезинформировать.

Вопрос: было ли то, что рассказывал Стриж о Норде, дезинформацией?

Не знаю...

Отсюда вытекает еще один вопрос, о другой де­зинформации, а именно о той папке, которую мне вручил Быстров в самый первый день. И вопрос этот очень серьезный, потому что способен разру­шить мои представления о возможностях современ­ных бандитов. Дезинформировать Генеральную про­куратуру — это вам не шуточки. Режьте меня на куски, но я не поверю, что какие-то там Норд и Сократ способны на такое. Тем не менее, раз по­койный Теплов работал в ведомстве Старевича, оче­видно, что его «хозяева» либо заслали его в каче­стве резидента, либо взяли его к себе, чтобы тот отсиделся, пока идет расследование. В любом слу­чае убили его те же самые люди, которые стреляли в «линкольн» с хоккеистами. Может быть, те же самые Лева Стриж с братом.

Подведем итоги. По всей вероятности, идет вой­на двух мафиози. Сократа и Норда. Война не на жизнь, а на смерть. Победившему достается приз — неограниченный контроль на рынке фальшивого спиртного и сигарет, ввозящихся в Россию без по­шлин, и доходы от хоккейной команды «Нью-Йорк вингз». Тоже суммы немаленькие.

И визит ко мне Стрижа — тоже часть этой войны. Конечно, он признался кое в чем, но основная задача его была попытаться вывести следствие на Норда. Это, конечно, не значит, что Норд ни в чем не виноват. Но задача состоит в том, чтобы моими руками добить его. И соответственно взять под контроль все.

Хитро задумано... Но мы хитрее!

Словом, все нити ведут к Сократу.

Из-за чего Норд (предположим, что это действи­тельно он) так упорно пытается убить Бородина? Вероятно потому, что Бородин (как он сам расска­зал Грязнову) подслушал его разговор с Сократом. Сократ угрожал ему разоблачением, если он не со­гласится делить барыши и не переведет хоккеистов под крыло «Просперити». И вроде тот уступил под нажимом Сократа и согласился. Соответственно та доля, которую раньше получал Старевич, теперь доставалась Сократу. Может быть, Сократ проде­лал то же самое и с барышами от фальшивой водки и сигарет. Зачем же Норду избавляться от Старе­вича, который поставлял ему хоккеистов и был на­дежным прикрытием для бизнеса?

То, что рассказал Стриж, может быть правдой только отчасти. Скорее всего, Старевич все-таки перевел деньги на другие счета. Но Патрику Норду прежде всего необходимо было вернуть их. Убий­ство человека, который знает, где именно они хра­нятся, — не самый лучший способ для этого.

Кстати, интересно, где эти деньги сейчас? Пред­положим, что брат Норда Георгий Мунипов, у ко­торого в день убийства Сереброва в кармане были билет и американская виза, узнал о готовящемся покушении на своего босса. А не вез ли он ему ка­кую-то информацию? Но кто тогда убил его?

Ах да, я же хотел позвонить Грязнову!

Алло, Слава. Ну, как там дела?

Ничего особенного.

Совсем ничего?

Кроме того, что, как выяснил Денис, это «Про­сперити» курирует Назаренко.

Что?!

Да. Это совершенно точно.

Откуда это известно?

Во-первых, жена Назаренко — один из учре­дителей «Просперити». А к спорту между тем она не имеет никакого отношения. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит?

Так, дальше.

Во-вторых, благодаря личным связям Наза­ренко «Просперити» получило бесплатно особняк в центре Москвы, освобождение от налогов и круп­ный кредит. Все это задокументировано.

Хорошо Денис работает, — восхитился я.

Ну так... моя школа, — без ложной скромнос­ти заявил Грязнов. — Да, кстати, ему же удалось выяснить, что Назаренко контролирует еще и газе­ту «Московский доброволец». Так что...

Так что статья могла быть инициирована его людьми...

Значит, все-таки Назаренко! Что это мне дает? А дает это мне очень много. Эта пресловутая война идет не между Нордом и Сократом, как я думал вначале, а между Нордом и Назаренко! Где Сократ просто выполняет служебные функции. И кроме того, эта война вот-вот должна вступить в решаю­щую фазу...А еще это означает, что инициатором визита в мой кабинет Стрижа мог быть сам Назаренко. И кстати, первой, быстровской дезинформации тоже. По уровню своего влияния он запросто мог устро­ить такую комбинацию. Только вопрос: зачем? За­чем у нас должны были появиться доказательства, что Серебров со Старевичем враги?..Самым простым было бы, конечно, арестовать всех предполагаемых организаторов убийств, а по­том разобраться. Но Патрик Норд в Америке, а съез­дить туда и быстро выйти на него вряд ли удастся. Одни формальности с посольством займут массу вре­мени. Против Сократа нет никаких доказательств. А что касается Назаренко... Вряд ли меня допус­тят к нему ближе, чем на десять метров. Его не­прикосновенность небось гораздо круче, чем депу­татская. Конечно, если бы были доказательства, можно обратиться даже к самому Президенту и до­биться разрешения на допрос.

Если бы были доказательства...

Значит, пока остается Сократ. Вот его-то нам упу­стить никак нельзя. Потому что ключ к разгадке — это деятельность «Просперити».Но действовать надо очень осторожно, чтобы не дать Сократу спрятать концы в воду. Потому что я более чем уверен, что никакие открытые про­верки этого агентства ничего не дадут. А вред мо­гут нанести колоссальный. В итоге мы просто по­теряем время. Здесь нужно действовать тоньше. Гораздо тоньше.

Поэтому остается ждать, что предпримет Сократ. Должен же он хоть чем-то себя выдать!

Я зашел к Меркулову и поделился с ним своими мыслями.

Он, внимательно выслушав меня, воздел руки к потолку.

О чем ты говоришь?! Ждать мы не можем- Не забывай, что времени осталось всего ничего.

Ну, Костя, ты же понимаешь, что я не могу сейчас просто так пойти и арестовать Сократа. Ни­каких доказательств нет.

Так, давай подумаем. Против Норда у нас есть показания Бородина. Так как дела Бородина вело агентство Сократа, то в принципе эти же показа­ния можно использовать и против него. Нужно глуб­же копнуть это агентство.

Я покачал головой:

Не пойдет. Бородина-то вербовал Норд, когда Сократа еще не было.

Да, верно, — не мог не согласиться Меркулов.

Мы сидели и молчали несколько минут, пока Ко­стя, наконец, не подал голос:

Ну что ж, — сказал он решительно, — друго­го выхода нет. Устанавливаем наблюдение за Со­кратом и «Просперити» — раз. Я сейчас же иду к Генеральному, ввожу его в курс дела и пытаюсь добиться санкции на вызов для допроса Назарен­ко — два. Основания для этого есть.

А как быть с Нордом?

Я провентилирую и этот вопрос.

Он вернулся довольно скоро. Очень довольный.

Есть, — заявил Меркулов с порога.

Что — есть?

Санкция есть. На допрос Назаренко.

Видимо, Генеральный тоже то и дело поглядывает на календарь. Поэтому и обошлось без проволочек.

Уже через полчаса Грязнов позвонил и сообщил, что за Сократом установлена слежка. Все телефо­ны «Просперити» поставлены на прослушивание. За агентством установлено наблюдение. Все это пока осуществляли люди из «Глории».

Назаренко была послана повестка с посыльным.

Теперь оставалось только ждать, пока не про­изойдет что-нибудь существенное. Я был уверен, что вот-вот что-то должно произойти. И не ошибся.

Я привычным жестом похлопал себя по карма­ну. Сигарет не было. Вспомнил, что так и не успел купить курево.

Жень, у тебя курить не найдется?

Сидящий за столом Женя Мишин, который бес­цельно перебирал какие-то бумаги, отрицательно покачал головой.

Нет. Вы же знаете, Александр Борисович, я не курю.

Жаль, — вздохнул я, — никотин активизиру­ет клетки головного мозга и повышает аналитичес­кие способности. Очень полезно для следователей.

Женя недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не ответил. А я тут же пожалел о своей шутке. Те­перь, чего доброго, он примет мои слова за чистую монету и начнет дымить как паровоз...

Я глянул на часы. Дело шло к шести.

Женя, я, пожалуй, пойду домой. Оставляю тебя за главного.

В конце концов, имею я право хоть раз уйти с работы вовремя?! Заодно и сигарет куплю.

Я накинул плащ и спустился вниз. Погода была отвратительная. Пешеходы жались к стенам домов, чтобы хоть как-то защититься от комьев жидкой грязи, летящей из-под колес проезжающих авто­мобилей. Но это не помогало, так как на Пушкинск... пардон, Большой Дмитровке тротуары слишком узкие.

Табачный киоск был за углом.

Я пошел прямо по краю тротуара, ничуть не опа­саясь грязных брызг. Все равно скоро плащ при­дется в химчистку сдавать. Или сменить на что- нибудь более теплое. Кроме того, я испытывал некое чувство гордости и превосходства над теми, кто бе­рег свои жалкие шмотки и прятался от водителей, среди которых хамов в последнее время заметно прибавилось...

В чем я и убедился спустя полторы минуты. Не­долго мне довелось тешить свое самолюбие — очень скоро я был наказан за свою гордыню. Белая «той­ота» въехала колесом в глубокую лужу под тротуа­ром и обдала меня потоком грязной талой воды с головы до ног. Даже лицо покрылось слоем едкой московской грязи.

Кое-как утеревшись, я повернулся к «тойоте», чтобы высказать водителю, что я думаю о нем, о его машине, о жилищно-коммунальном хозяйстве города Москвы и о жизни в целом. Повернулся — и застыл.

Есть женщины, увидев которых я забываю обо всем и иду за ними, как сомнамбула. Что делать — есть у меня такой недостаток, есть. Не самый худ­ший, между прочим. Хорошо еще, что таких жен­щин не так уж много. Примерно одна на десять тысяч.

Но за рулем «тойоты» сидела именно такая жен­щина. Несмотря на отвратительную погоду, свою злость и нелепый (как я думаю) вид в забрызган­ном грязью плаще, я был готов рассыпаться в изящ­ных комплиментах.

Она смущенно выглядывала из машины.

Ой, простите! Я совершенно вас не заметила! — приговаривала она.

Нет-нет, ничего, — пробормотал я.

Нет, — сказала она, открывая дверцу, — так ходить по улицам нельзя. Вы благодаря мне стали похожи на бомжа. Садитесь.

Да нет, спасибо...

Садитесь, садитесь! — повторила она. — Про­шу вас.

Что-то она чересчур настойчива. Конечно, не могу сказать, что мои внешние данные оставляют про­тивоположный пол равнодушным, — это было бы неправдой. С другой стороны, что-то не замечал, чтобы прямо на улице он, этот пол противополож­ный, был так настойчив в желании со мной позна­комиться. Но в любом случае это интересно... Как бы там ни было, я решил познакомиться с ней. Не забывайте, что это была женщина, которых одна на десять тысяч!

Между прочим, меня зовут Саша, — безапел­ляционно заявил я, забираясь в машину.

А меня —Наташа. Мы с вами — как одеко­лон.

Что? — изумился я. — Какой одеколон?

Ну раньше была серия одеколонов. «Саша» и «Наташа». Не помните?

Еще как помню! Я отпугивал этими ужасными запахами всех девчонок на школьных дискотеках. Пока наконец не перешел на «Арамис» и не взял реванш.

Помню, — ответил я, — поразительное совпа­дение.

Она звонко рассмеялась, откинув голову и обна­жив белые и ровные зубы.

Простите меня, Саша. Я такая неуклюжая.

Уже простил.

Как мне загладить свою вину? Давайте я вас куда-нибудь отвезу.

Не надо, — говорю, — я здесь недалеко рабо­таю. А вот от вашего телефончика в качестве ком­пенсации я бы не отказался. И от сигареты.

Я давно заприметил пачку «Винстона», лежащую над бардачком.

Она пару раз моргнула, как делают женщины, когда хотят изобразить нерешительность, а потом достала маленький блокнотик и ручку.

А где вы работаете?

В Генеральной прокуратуре, — никогда не де­лаю тайны из своей должности, — я следователь.

Ого, — поразилась она, — как интересно! Вы ловите жуликов?

Да.

Нет лучших актеров, чем женщины. И никакой мужчина не сможет так мастерски скрыть свою игру. Но вот разгадать чужую — я могу. Это один из главных навыков, который я приобрел за годы работы следователем. И вот хотите верьте, хотите нет, но мне вдруг показалось, что моя новая знако­мая имеет в своей замечательной головке какую-то заднюю мысль. Причем мысль, имеющую ко мне самое непосредственное отношение. Разумеется, мне захотелось выяснить, что это за мысль такая.

Вот это да! Никогда бы не подумала, что по­знакомлюсь с настоящим следователем. Да еще окачу его грязью с ног до головы.

Она прыснула и уже собралась вырвать листок из своего блокнота. И неожиданно сказала:

Знаете что, если вы покажетесь на работе в таком виде, все жулики разбегутся. Давайте я в ка­честве компенсации лучше отвезу вас к себе и почи­щу как следует. Я тут недалеко живу, на Тверской- Ямской.

И опять мне показалось, что она имеет в отноше­нии меня какой-то план.

Однако если вы думаете, что я отказался, то не­медленно закройте эту книжку и никогда больше ее не открывайте! Я должен узнать, что она задумала.

По дороге Наташа рассказала мне, что работает в модельном агентстве у Юдашкина.

Неужели манекенщицей! — испугался я. Пусть меня сочтут тухлым, старомодным консерватором, но я не люблю этих кукольных красоток, снующих туда-сюда по возвышению посреди зала, которое име­нуется «подиум». К тому же у них при этом такой важный вид, как будто они только что открыли первый закон термодинамики. Хотя и среди них иногда попадаются вполне сносные...

Нет, я не манекенщица. Я модельер, — сказа­ла Наташа.

Когда она затормозила у своего дома на Тверской-Ямской, мы уже были на «ты».

Когда я сказал, что таких женщин всего одна на десять тысяч, то явно завысил это число. Куда там секретарше Быстрова! У Наташи были темные во­лосы, светлая кожа, тонкий орлиный нос, большие темные глаза. В ее лице чувствовалось что-то вос­точное, но только чуть-чуть. Она была высокая, с меня ростом, не худая и не полная. А еще в ней было что-то такое, что я описать не могу. То ли глаза как-то по особенному блестели, то ли тембр голоса...

Одним словом, от Наташи исходили особые флю­иды, которые заставили забыть обо всем.— о хок­кеистах, о трупах обычных граждан, о трупах хок­кеистов и о преступлении, которое нужно кровь из носу раскрыть через три дня. Конечно, я забыл о работе не окончательно. К тому же что-то мне под­сказывало, что это неожиданное знакомство на са­мом деле не такое уж и неожиданное...

Снимай свой плащ! — первым делом скоман­довала Наташа, как только мы переступили порог ее квартиры.

Я послушно скинул плащ.

Проходи в комнату. Я сейчас. — Наташа ис­чезла в глубинах квартиры.

Я говорю «в глубинах», потому что так оно и было на самом деле. Такой гигантской квартиры я еще не видел в своей жизни. В прихожую выходило шесть дверей, ведущих в комнаты и три коридора, которые тоже заканчивались дверями.

— В какую именно? — переспросил я.

В гостиную. Четвертая дверь справа от вхо­да, — издалека донесся голос. Жителям этой квар­тиры, я думаю, надо общаться по телефону. Или при помощи почтовых голубей.

Я последовал инструкциям и попал в гостиную, размером с футбольное поле. Ну по крайней мере, с мою квартиру.

Судя по всему, труд модельера оплачивается у нас гораздо лучше, чем следователя по особо важ­ным делам. Гостиная Наташи была уставлена рос­кошной мебелью, пол устлан мягкими коврами, на полках стояли какие-то невообразимые золотые сер­визы, серебряная посуда и масса разных блестя­щих штучек. Люстра была точь-в-точь как в Боль­шом театре и, наверное, такая же дорогая. Может, она на самом деле банкирша? А может, у нее муж банкир? Как вы понимаете, вопрос о наличии или отсутствии мужа занимал меня не в последнюю оче­редь. Никаких обручальных колец у нее на паль­цах я не заметил, но это, конечно, не показатель. А если сейчас из какого-нибудь коридора появится этот неизвестный банкир? Что тогда? А ничего. Ска­жу, плащ почистить зашел.

Я смело ступил на ковер своими не слишком чи­стыми ботинками и сел в кресло.

Донесся еле слышный телефонный звонок. Моя новая знакомая взяла трубку и о чем-то коротко поговорила. О чем именно — услышать мне не уда­лось.

Этот телефонный звонок навел меня на мысль, что неплохо было бы позвонить Грязнову и предуп­редить, где я и зачем. Мало ли что...

Я вытащил из кармана свой сотовый телефон и набрал номер МУРа. Как назло, там было занято. Ничего, позвоню попозже.

Все-таки не так я себе представлял жилище ху­дожника, хоть и модельера. Разбросанные холсты, всякие там рамы с подрамниками, вообще творчес­кий беспорядок. А это больше похоже на квартиру «нового русского». Значит, она новый русский мо­дельер.

На журнальном столике рядом с диваном лежа­ла толстенная газета на английском языке. От не­чего делать я взял ее в руки. Это оказалась «Нью- Йорк тайме». Открыта газета была на одной из последних страниц. Мое внимание привлек заголо­вок одной из маленьких заметок. Как вы знаете, я неплохо знаю английский. Поэтому прочитать за­метку мне не составило труда.

ЕЩЕ ОДНА ГИБЕЛЬ РУССКОГО ЭМИГРАНТА

Сегодня в одном из домов Бруклина, заселенных, как и весь этот район, преимущественно выходца­ми из стран бывшего СССР, полицейские, вызванные соседями, обнаружили страшную картину. На полу небольшой квартирки лежали четыре трупа — муж­чины, женщины и двух детей, на вид семи и трех лет. После проведенного дознания выяснилось, что убитые — семья эмигранта из России Григория Рез­ника, который приехал в Нью-Йорк около десяти лет назад и последнее время работал таксистом. Уби­тый никогда не был замечен в связях с криминаль­ными структурами, семья жила тихо и незаметно.

Что послужило причиной столь зверского преступ­ления, выяснить не удалось. В квартире, в том числе в карманах Резника, были обнаружены день­ги, что исключает версию убийства с целью ограб­ления.

Нью-йоркская полиция продолжает расследова­ние. Однако уже сейчас ясно, что это преступление станет еще одним неприятным штрихом перед пред­стоящими слушаниями в конгрессе о росте влия­ния криминальных группировок в России и сопре­дельных государствах.

Вы спросите, почему я наткнулся именно на эту заметку? Очень просто. Она была обведена желтым, поначалу не очень заметным маркером.

Значит, моя модельерша еще и интересуется кри­минальной ситуацией в Америке. Любопытно.

Я отложил газету. Наташа все никак не шла. Ви­димо, решила отчистить мой плащ на совесть.

Я снова набрал МУР. Глухо. Надо будет насту­чать Славе на его секретаршу, которая, по-видимо­му, и висит на телефоне. Я уже было начал наби­рать другие муровские телефоны, которых там, понятно, полно, но закончить мне не удалось.

На пороге появилась Наташа. И конечно, я сно­ва забыл обо всех делах. Здесь, в квартире, она смот­релась, понятно, гораздо лучше, чем на промозг­лой улице. Кроме того, благодаря короткой юбке обнаружилось, что ноги у нее, как у баскетболиста, и растут прямо из подмышек. Это действительно была почти идеальная женщина. Конечно, ее нельзя было назвать юной, однако Наташа относилась к тем женщинам, которые с годами становятся про­сто шикарными. Единственное, что несколько дис­сонировало с ее обликом, — это плотная марлевая повязка на руке. Ну еще несколько искусно за­гримированных синячков на шее. Впрочем, их про­исхождение у такой женщины вполне объяснимо...

Твой плащ я повесила в прихожей.

Это где? Третья дверь за поворотом направо? Ты, я надеюсь, меня проводишь, когда я буду ухо­дить. А то я заблужусь в твоей квартире.

Она не такая уж большая, — сказала она, под­ходя к бару, который находился в углу, — это про­сто так кажется из-за хорошо продуманной перс­пективы.

А-а.

И кроме того...

О, как знаком мне этот псевдозастенчивый взгляд из-под длинных ресниц!

...Кроме того, я надеюсь, что ты не уйдешь очень скоро, — многозначительно закончила она.

Ну что ж, — индифферентно сказал я, — по­сижу немного.

Выпьешь что-нибудь?

Пожалуй.

Я встал с дивана и тоже подошел к бару.

Только дай-ка я сам поухаживаю за тобой.

Осторожность никогда не повредит.

Ладно, — улыбнулась она. Улыбка, конечно, была просто обворожительной, но мне показалось, что Наташа сделала над собой усилие, чтобы улыб­нуться. Почему?

Бар в твоем распоряжении.

Виски, джин-тоник?

М-м, — она замялась, — я выпью вина. Вот этого.

Она показала пальцем на одну из бутылок.

Ну а я выпью коньяку. — Коньяк в бокале не дает мне расслабляться до конца. Отпивая по гло­точку, я каждый раз вспоминаю Меркулова.

Я налил ей вина, а себе коньяку из хрустальной бутылки. Мы взяли бокалы и сели на диван.

Давай выпьем за знакомство, — сказала она, подсаживаясь, может, даже немного ближе, чем я мог рассчитывать.

Ну разумеется. За что же мы еще могли пить? Конечно же, за знакомство.

Не думайте, что, оказываясь в таких ситуациях, я не испытываю никаких моральных мук. Испы­тываю, и еще какие! Одно меня оправдывает: ника­кая даже самая распрекрасная женщина не смо­жет изменить моего отношения к Ирине. Я это прекрасно знаю. И Ирина, надеюсь, тоже. Навер­ное, поэтому она от меня еще не ушла...

Только не думайте, что я расслабился оконча­тельно. Хотя коньяк подействовал сразу.

Слово за слово — сценарий у таких встреч всегда один и тот же. Вскоре она уже страстно впивалась в мои губы, обнимая своими длинными руками и прямо-таки бесконечными ногами. Пальчики с ост­рыми ноготками уже вовсю хозяйничали у меня под рубашкой, блузка ее уже была расстегнута, и под ней, конечно, ничего не оказалось...

Время от времени мы отхлебывали из своих бо­калов, чтобы снова заняться друг другом.

И, уверяю вас, все бы закончилось совершенно логичным и естественным образом, если бы не одна странность, которая, к счастью, не ускользнула от моего внимания.

Когда мой бокал почти опустел, она на миг ото­рвалась от моих губ и спросила:

Турецкий, хочешь еще коньяку?

Стоп! Я ведь ей еще не успел сообщить свою за­мечательную фамилию.

А откуда ты знаешь мою фамилию? А? — спро­сил я, остановив свои пальцы, которые в данный момент расстегивали ее юбку.

Она чуть вздрогнула.

Ты же мне сам сказал, — томно ответила она, сама помогая мне избавиться от всех ненужных де­талей своей одежды.

—Я? Я не говорил...

Не говорил? — хихикнула она. — Странно...

Черт, почему так кружится голова?

Не говорил. Откуда ты знаешь мою фамилию?..

Последние слова я произнес с трудом, потому что мой язык неизвестно от чего вдруг начал заплетать­ся. Неужели от полбокала коньяка? Не может быть...

Откуда? — улыбаясь, прошептала Наташа. — От верблюда, мусор сраный!

Сердце у меня в груди екнуло так, что чуть не выпрыгнуло наружу. Вот и оправдались все мои опасения. Но было поздно. Я попытался что-то ска­зать, но с удивлением обнаружил, что пошевелить языком не могу. То же самое произошло и с конеч­ностями. Было такое чувство, что я внезапно ли­шился тела. Но мозг работал, глаза видели, уши слышали. Пока что, во всяком случае...

Увидев, что я не могу пошевелить и пальцем, На­таша резко встала и, усмехаясь, начала снова на­тягивать свою одежду. При этом она издавала сво­им очаровательным ротиком такие изощренные и сверхнеприличные ругательства, что по сравнению с ними беседы мужиков у пивной просто симпози­ум литературоведов. Я, во всяком случае, еще та­кого не слыхал. И разумеется, воспроизвести не могу...

Смысл произнесенного сводился к тому, что я, мент поганый, хотел ее трахнуть, а теперь со мной рассчитаются «ребята». Что это за таинственные «ребята», она не объяснила...

Мое самочувствие между тем становилось все хуже. Голова наливалась свинцом, перед глазами плыли разноцветные круги, в ушах нарастал звон. Я уже давно понял, что эта стерва подсыпала мне какую-то гадость в коньяк. Так, Турецкий, спокой­но. Даже если ты живешь последние минуты на бе­лом свете, ты не должен расслабляться! Будешь знать в следующий раз, как клеиться на улице к незнакомым бабам! Если выживешь, конечно.

Спокойно, спокойно! Сейчас, самое главное — это выяснить, кто она и зачем это сделала. С какой целью? Или сумасшедшая, или маньячка, или... Мозги работали все хуже и хуже, мысль плыла все медленнее...

Одевшись, Наташа взяла со стола телефонную трубку и потыкала пальцем в кнопки.

Але! Все готово. Отрубился. Еду. Да нет, бу­дет дрыхнуть часа четыре, с-собака.

И она, глянув на меня, вышла из комнаты. Пос­леднее, что я услышал, перед тем как провалиться в темноту, был голос Наташи. Она пела старую-престарую ресторанную песню «Посмотрите, ноги мои босы»...


16 часов 15 минут

Москва,

больница Склифосовского

Ну вот, если так пойдет и дальше, через не­сколько дней мы вас выпустим. То есть выпишем.

Старый доктор сделал такой вывод после долгого осматривания и ощупывания Павла. Хотя сам Боро­дин теперь, после неудачного похищения, сомневал­ся, стоит ли ему пока выписываться. Сейчас он ле­жал в палате, окна которой были забраны решеткой, у дверей поставили двух вооруженных автоматами милиционеров. Кровать специально стояла так, что­бы ее не видно было из окна. Пускали к нему теперь только по специальным пропускам. Так что здесь он чувствовал себя почти в полной безопасности.

«А дома? Не достанут ли они меня, когда я пере­еду домой?» — в сотый раз задавал он себе вопрос. И не находил ответа.

Кстати насчет квартиры. Норд сдержал свое обе­щание — весь урон, который он в свое время нанес Бородину, был возмещен. Квартира была полнос­тью отремонтирована и обставлена, а в гараже сто­яли две новые машины. Но это не прибавляло спо­койствия — раз тогда, год назад, Норд смог его достать, то почему бы теперь кому-нибудь другому не сделать то же самое?

Эти мысли не прибавляли Павлу Бородину поло­жительных эмоций. То же самое можно сказать и о его воспоминаниях...

А к вам опять милиционер, — без энтузиазма сказал врач, — как вы себя чувствуете? Пригласим или прогоним?

Зовите, — сказал Бородин, — я себя прекрас­но чувствую.

Вскоре в дверях появился Грязнов.

Сегодня лимит времени устанавливать не бу­дем, — предупредил его врач, глядя через толстые стекла очков, —но и вы не перебарщивайте. Имей­те совесть.

Ладно, — сказал Грязнов и подсел к Бороди­ну. — Ну как поживаете?..

Это была пора самых напряженных тренировок. До финальной игры оставалось чуть больше неде­ли. И хотя блестящие победы «Нью-Йорк вингз» в предыдущих матчах вселяли уверенность, нервы у всех были напряжены до предела. Кстати, надо ска­зать, успехи команды наложили свой отпечаток и на самого Норда. Он заметно подобрел, стал чаще улыбаться, причем не так, как раньше, хитро, од­ними уголками губ, а широко, весело. Он даже стал рассказывать анекдоты игрокам, а как-то раз при­гласил всех на пати к себе в загородный дом.

Жилище у Норда было богатое. Дом, по-видимо­му, построили еще в конце прошлого века, и, по су­ществу, он представлял собой целую усадьбу с ог­ромным садом, лесом, озером, теннисными кортами и так далее и тому подобное. Большое трехэтажное строение с колоннами над широким крыльцом и дву­мя флигелями поражало своей роскошью.

Хоккеисты приехали часов в шесть вечера. И вско­ре разбрелись с коктейлями в руках по большому залу для приемов и сбились в группки по три-четы- ре человека. Трепались, обсуждали новинки хок­кейной экипировки. Норд был весел. Он переходил от группки к группке, что-то рассказывал, смеял­ся. Словом, поднимал боевой дух команды перед решающим матчем.

Все было хорошо, но Бородина поразило, что Пат­рик Норд живет совершенно один. У него не было ни жены, ни детей, ни родственников. Так что един­ственным жильцом этого огромного дома был сам хозяин. Не считая прислуги, которой в таком доме требовалось немало.

Павел подошел было к одной группке, к другой, а потом заскучал. И уже собрался незаметно вый­ти из дворца Норда, когда к нему подошел сам хозяин.

Скучаете? — спросил он.

Павел пожал плечами:

Да нет...

Скучаете-скучаете, я вижу, — тоном, не тер­пящим возражений, заявил Норд. — Вы вообще, Павел, не слишком-то много общаетесь со своими коллегами по команде. Это я давно заметил.

Павел промолчал. Того, что он действительно думал по этому поводу, сказать Норду он не мог. А отделываться ничего не значащими фразами не хотел.

Я вас понимаю, — продолжал Норд, — вы ску­чаете по дому. Я прав?

Ну, в общем, да, — кивнул Павел.

У вас невеста, мама... Вы давно были в Моск­ве последний раз?

Почти год. С того момента, как...

С того момента, как приехали? — покачал го­ловой Норд. — Нет, Павел, это не дело. Так нельзя. Я, конечно, понимаю, что хоккей — это ваша жизнь, но нельзя же так наплевательски относиться к себе. Надо иногда развеяться, отвлечься...

Это было странно. Бородин еще ни разу не слы­шал от Норда подобных слов, обращенных ни к себе, ни к другим хоккеистам «Нью-Йорк вингз». Забота об игроках вообще его мало интересовала — Норд требовал только результатов. И надо сказать, по­лучал их.

Так нельзя, — продолжал Норд, — а если ваша невеста устанет ждать? А? Вы не задумывались? Ведь уйдет!

И он приятельски похлопал Павла по локтю.

Кстати, почему вы ее не привезли в Америку?

Она учится в институте.

Хорошо. А знаете что, Павел. Я хочу с вами поговорить. Пойдемте ко мне в кабинет.

Кабинет Норда был размером с Овальный каби­нет Белого дома. Ну во всяком случае по роскоши убранства никак ему не уступал.

Норд жестом пригласил Павла сесть на неболь­шой диванчик, а сам устроился в кресле напротив.

Я хочу вам сделать небольшой подарок, — без всякого предисловия начал он.

Павел насторожился. Он прекрасно знал, что та­кое «подарки» Норда. Лучше от них держаться по­дальше.

Я хочу предложить вам небольшой отпуск. Всего на три дня. В Москве.

Меньше всего Павел ожидал услышать такое. От­пуск? В самое напряженное время? Когда надо ежед­невно тренироваться перед финалом?

Павел покачал головой:

А как же тренировки?

Норд беспечно махнул рукой:

Павел, вы и без всяких тренировок лучший игрок HXJI. И потом, когда вы вернетесь, до финала останется еще несколько дней. Успеете покататься.

Предложение было в духе Норда — абсолютно неожиданное и не имеющее объяснений. Павел не стал его расспрашивать, а только приготовился слу­шать.

Кроме того, — развивал свою мысль Норд, — я думаю, после Москвы, после общения с вашей невестой вы будете в гораздо лучшей форме, чем даже после месяца беспрерывных тренировок. Раз­ве нет?

Он лукаво посмотрел на Бородина.

Кроме того, я оплачу вам билет.

Не стоит, — возразил Бородин, — я сам в со­стоянии это сделать.

Знаю, знаю... — улыбнулся Норд, — но не от­казывайтесь. Я оплачу вам билет и даже дам гоно­рар. За небольшую услугу, которую вы мне окаже­те в Москве.

«Ага! — подумал Павел. — Так бы сразу и ска­зал. А то «подарок».

Что это за услуга?

Норд вскочил со своего кресла и прошелся по кабинету. Потом снова сел.

Услуга пустяковая. Вы должны будете при­везти из Москвы одну вещь.

Какую?

Это мелочь. Маленький конверт. Или, скажем, письмо. В общем, ерунда.

Павел задумчиво теребил соломку своего безал­когольного коктейля.

Вы, наверное, ищете подвох в моих словах, — Норд проницательно посмотрел на Павла, — так вот — никакого подвоха нет. Это действительно просто конверт — никаких наркотиков, золота, ал­мазов и прочей чепухи.

Почему же вы хотите, чтобы я из-за этого ле­тел в Москву в самый разгар тренировок?

Павел, — Норд почесал подбородок, — дело в том, что я хочу, чтобы никто об этом не знал.

Павел улыбнулся. Нет, что на уме у Норда, отга­дать невозможно. Даже и пытаться не стоит.

Вы спросите, почему именно такая заметная личность, как вы? А я отвечу. Именно поэтому. Вы один из самых знаменитых хоккеистов. Впереди финал. Никому и в голову не придет искать вас в Москве.

Подождите, Норд. А как же мои коллеги по команде? Журналисты? Мое отсутствие сразу же заметят.

Послушайте меня, Павел. И не перебивайте. Я уже все продумал. Осталось только осуществить. Мы объявим, что вы растянули сухожилие и вам нужно срочно лечь в больницу на несколько дней. Палата будет закрыта для доступа. Кроме того, в этой палате действительно будет лежать человек, похожий на вас, чтобы даже медицинский персо­нал думал, что лечит самого Бородина. Сухожилие мы ему, естественно, растянем.

Норд довольно захихикал.

Бородин не понимал ровным счетом ничего.

Дальше. Вы поедете в Москву с чужим пас­портом.

Павел замотал головой:

Нет, об этом не может быть и речи.

Погодите, — поднял руку Норд, — вы еще не все выслушали. Итак, паспорт мы вам дадим дру­гой. Естественно, настоящий, естественно, с вашей фотографией. Невесту (ее зовут Инна, если я не ошибаюсь?) мы оповестим заранее и тоже предуп­редим о том, что ваш визит в Москву совершается втайне. Она поедет за город, на мою дачу. Где вы и будете жить. В последний день вам передадут конверт. Это произойдет непосредственно перед вашим отъездом. Вы спокойно доберетесь до аэро­порта и улетите обратно в Нью-Йорк. Таким обра­зом, ни одна живая душа не будет знать о вашем приезде в Москву. Ну как?

Черт знает что, — выругался Бородин, хотя делал это крайне редко, — какой-то плохой шпион­ский роман. Может быть, еще пароль надо будет говорить. Не продаете ли вы славянский шкаф? Глупости!

Ошибаетесь, Бородин, ошибаетесь. Вы меня знаете не так уж мало. Разве я занимаюсь глупос­тями?

Павел был вынужден признать, что нет. Уж кто- кто, а Патрик Норд глупостями не занимается.

Для чего это все? — продолжал настаивать Павел. — И потом, вы не боитесь, что моя невеста проболтается после моего отъезда?

Ну это пожалуйста, — рассмеялся Норд, — это уже не будет иметь никакого значения.

А почему вы хотите, чтобы это сделал имен­но я?

Я вам уже сказал. Никому в голову не придет, что я послал лучшего игрока HXJI...

Одного из лучших, — вставил Бородин.

Хорошо, пусть так. Короче говоря, только идиот пошлет вас в Москву чуть ли не накануне финаль­ной игры!

И вы хотите сказать... — с улыбкой сказал Бородин.

Что этот идиот — я? Да!

Норд расхохотался так, что Павел подумал, уж не сошел ли тот с ума на самом деле.

· — Да! — повторил Норд. — Я этот идиот. Но за­кавыка в том, что ни один человек на свете, слы­шите, Бородин, ни один человек не может назвать меня идиотом! Потому что на самом деле я не иди­от. Поэтому-то никто и не догадается, что вы — это вы, даже если столкнется с вами нос к носу. Пони­маете?

Понимаю, — отозвался Павел, —но я не пони­маю, для чего это вам. Но догадываюсь, что этот конверт, который я должен привезти из Москвы, составляет большую ценность, раз для его транс­портировки нужно столько предосторожностей.

Вы удивительно проницательны, Бородин, — иронично заметил Норд.

Ну тогда вот что, — решительно сказал Па­вел, — наверняка это очень рискованная миссия. Кроме того, я не хочу ввязываться в ваши дела. Они слишком опасны. Мой ответ — нет.

Слушайте, Павел, — четко и раздельно произ­нес Норд, — если вы согласитесь, то я заплачу вам полный гонорар, указанный в нашем контракте.

Бородин в очередной раз не поверил своим ушам.

Вы хотите сказать, что я получу еще четыре миллиона?

Да. За вычетом налогов, разумеется.

Ну вот видите, Норд, если вы согласны запла­тить такие бешеные деньги за работу обычного ку­рьера, значит, это не просто опасная миссия. Это...

Норд замахал руками:

Вы ошибаетесь. Я плачу такие деньги просто потому, что я не могу заплатить вам, хоккеисту с одним из самых высоких рейтингов, скажем, две тысячи, как обычному курьеру. А почему я вообще их плачу? Да, сведения, которые вы привезете, име­ют для меня очень большую ценность.

Превышающую мой полный гонорар?

Конечно.

Что же это за сведения?

Норд улыбнулся:

Ну зачем вам это знать, Павел? Маленькое знание — маленькие проблемы, большое знание — большие проблемы, так, кажется, говорят. Уверяю вас, вы будете чувствовать себя гораздо спокойнее, если не будете знать, что именно везете.

Бородин развел руками:

Ну тогда, извините, я никуда не поеду. Даже несмотря на огромный гонорар.

Он уже собрался встать, когда Норд его остано­вил жестом руки;

Хорошо. Я вам скажу. Но я надеюсь, после этого вы согласитесь?

Ничего не могу обещать. Это зависит от со­держания. Могу только дать слово, что никому не расскажу о вашем предложении.

Норд вздохнул:

Это обычный запечатанный конверт с несколь­кими листами бумаги внутри. Листы заполнены колонками цифр. Их немного — всего десять — пят­надцать строк. Вам этого не достаточно?

Нет, — настаивал Павел, — что это за циф­ры? Может быть, это зашифрованные сведения о дислокации межконтинентальных ракет?

Норд рассмеялся:

Не говорите глупости, Бородин. Чтобы пере­дать такую информацию, в наше время достаточно воспользоваться факсом или, на худой конец, теле­фоном. Почтой, в конце концов. Нет. Все гораздо проще.

Он наклонился к Бородину и шепотом произнес:

Это банковские коды и номера счетов.

А почему их нельзя передать по факсу или телефону?

Потому что телефонный звонок очень просто подслушать. Перехватить факс еще проще. Если кто- то сделает это, то коды и счета будут изменены. Так что единственный способ — это курьер.

Значит, если выяснится, что я и есть ваш ку­рьер, то меня могут... того?

Павел изобразил из пальцев пистолет и «паль­нул» в Норда.

Это не может выясниться, потому что, во-пер- вых, вас в Москве не ждут, во-вторых, даже если вас узнают, никому не придет в голову, что вы пе­ревозите для Меня сведения, так как известно о на­ших м-м... отношениях.

Кому известно?

Заинтересованным людям, — отрезал Норд, — и, наконец, в-третьих, вас они не тронут ни при каких обстоятельствах, это совершенно точно.

Почему? — допытывался Павел.

Норд опять вздохнул:

Какой же вы настырный, Бородин! Потому, что они тоже заинтересованы в том, чтобы вы вышли на лед в финальной игре.

Кажется, я начинаю догадываться. Этот ваш конкурент — Островский? Тот, с кем я вас встре­тил как-то раз на базе в коридоре?

Норд покачал головой.

Павел, поверьте, вам совершенно незачем это знать. Чем вы будете меньше знать, тем больше вы­играете. Это не ваши игры. Ваше дело — хоккей.

Но вы сами мне предлагаете заняться несвой­ственным делом.

Только по необходимости. Ну что, Павел, со­гласны? Имейте в виду, что вы — единственный, кому я могу поручить это. Поэтому, если вы не со­гласитесь, мне придется привести другие аргумен­ты. И так до тех пор, пока не уговорю вас. Так что давайте не будем терять времени.

Была это угроза или просто шутка? Не все ли равно? Павлу еще в самом начале разговора было ясно, что, так или иначе, ему придется согласить­ся. Норд умеет настоять на своем...

Поэтому уже вечером следующего дня он летел в Москву. В кармане у Бородина лежал паспорт на имя некоего Николая Арефьева...

Этот неожиданный «отпуск» прошел замечатель­но. Бородина встретили в Шереметьеве-2 и отвезли на дачу Норда под Москвой, которая хоть и уступа­ла его дворцу в Америке, но была достаточно рос­кошна. Буквально через два часа привезли и Инну. О том, что Павел приезжает в Россию, ее предупре­дили за несколько часов. Поэтому она даже толком не успела собрать вещи — ведь им предстояло безвы­лазно пробыть на даче два дня. Однако там было буквально все, что необходимо, — от зубных щеток до коллекции всевозможных напитков в баре. Так что этот «подарок» Норда оказался просто царским — давно Павлу не удавалось так хорошо отдохнуть. Одно тревожило Павла. Предстоящая «операция», кото­рая была главной целью Норда. Разумеется, он ни­чего не сказал о ней Инне.

И вот пришел третий день. Инна поначалу недо­умевала, почему она не может проводить его в аэро­порт. Вообще, вся эта «конспирация» ее забавля­ла. В конце концов Павлу удалось ее уговорить, они попрощались, и она уехала.

Через несколько минут после ее ухода в комнату вошел худощавый смуглый человек, который не­уловимо напоминал самого Норда. Если бы не его совершенно нормальный рост, Павел принял бы их за братьев. Он поздоровался и достал из кармана маленький запечатанный конверт.

Вот это и есть то, зачем вы приехали.

Он протянул конверт Павлу:

Положите его в карман. Только не прячьте.

Почему?

Знаете, — сказал он, усмехнувшись (ну точь- в-точь как Норд), — чем ближе лежит вещь, тем труднее ее найти.

А что, кто-то будет искать? — удивился Павел.

Тот пожал плечами:

Кто знает...

Внизу Бородина ждала машина.

Вас довезут до шоссе. Там вы выйдете и пой­маете такси. Доедете до аэровокзала, а там переся­дете на обычный рейсовый автобус в Шереметьево.

Зачем это все? Почему я не могу доехать до аэропорта на такси?

Это нужно на всякий случай. Мало ли что... Думаю, за те деньги, что вы получите от Норда, можно потрястись час в автобусе.

Да. Можно, — ответил Павел и сел в машину.

Все шло в точности по плану. Павел доехал до

аэровокзала, потом отстоял очередь на рейсовый автобус, потом долго ехал на стареньком, дребез­жащем «Икарусе» до Шереметьева.

Там он опять же долго стоял в очереди среди эмигрантов со счастливыми лицами, озабоченных бизнесменов, беспечных туристов и даже несколь­ких чрезвычайно подозрительных личностей, на пальцах которых поблескивали абсолютно одина­ковые перстни с крупными бриллиантами.

Билет был куплен, конечно, в экономический класс, чтобы не привлекать лишнего внимания. Быстро пройдя таможенные формальности (Павел ехал налегке), он прошел за барьер.

До вылета оставалось каких-то двадцать минут. И Павел решил, что все уже позади. Однако он оши­бался...

Через пару минут перед Павлом как из-под зем­ли выросли двое парней в форме пограничников.

Гражданин Арефьев? — спросил один из них.

Да, я, — ответил Павел.

Просим пройти с нами для выполнения неко­торых формальностей.

Каких формальностей? Сейчас самолет выле­тает, — запротестовал было Павел.

Это не займет много времени. Вы успеете на посадку, — твердо сказал один из пограничников и взял Павла за локоть.

Сопротивляться было бессмысленно. Бородин по­слушно пошел за ними.Они вышли в маленькую боковую дверь и пошли по коридору. У Павла неприятно посасывало под ложечкой. В его голове промелькнули все виден­ные им фильмы про контрабандистов.«Ну вот, — думал он, — сейчас начнут обыски­вать, просвечивать, заставлять раздеваться. И как я должен себя вести, интересно? Держаться до пос­леднего, как партизан? Или плюнуть и отдать им этот конверт сразу?» В конце концов, он немного успокоился и решил действовать по обстоятельствам.Однако все решилось сразу же, как только по­граничники открыли дверь в одну из боковых ком­нат. Павел вошел один — его сопровождающие ос­тались в коридоре. Зашел и обомлел. За письменным столом сидел тот самый «боксер-сифилитик» Ост­ровский, разговор которого с Нордом он подслушал. Больше в комнате никого не было.

Островский широко улыбался:

Здравствуйте, Павел!

Вообще-то Бородин должен был отнекиваться всеми силами и утверждать, что его фамилия Аре­фьев. Но от неожиданности он так растерялся, что только кивнул:

Здравствуйте...

Островский повеселел еще больше:

Это просто замечательно!

Он вскочил со своего места и, подойдя к Павлу, крепко пожал ему руку:

Это просто замечательно. Прекрасно, что вы не стали настаивать на том, что вы — не вы, а кто- то другой. Как там ваша фамилия в паспорте, ко­торый вы получили от Норда?

Павел не нашелся что ответить. Он был настоль­ко ошарашен, что просто потерял дар речи.

Сами не помните. Ну и не важно, — продол­жал Островский, — это не имеет никакого значения.

Он жестом пригласил Павла присесть. Бородин выразительно посмотрел на часы.

Не волнуйтесь, — замахал руками Остро­вский, — на самолет вы успеете. Доставим прямо к трапу. А если надо — задержим рейс.

У вас большие возможности, — заметил Павел.

Островский рассмеялся:

Не жалуюсь. И без ложной скромности могу сказать, что мало кому удалось бы вытащить вас уже после досмотра.

Глаза Островского блестели.

Что вы хотите? — в лоб спросил Павел.

Островский пожал плечами:

Вы прекрасно знаете, что мне надо. То, за чем вы приехали в Москву, несмотря на самое напря­женное время перед финальной игрой. Ха-ха! Все- таки как был Патрик Норд обычной шпаной, так и остался, несмотря на его миллионы. Вздумал нас обмануть! Обвести вокруг пальца! И надо же, как хорошо все придумал.

Он покачал головой.

А вы, Бородин, зачем вы-то согласились? Вы же хоккеист, а не Штирлиц! Вот и катайтесь на льду, забивайте шайбы — это у вас прекрасно по­лучается. Хотя я догадываюсь... Норд применил свои методы воздействия. Те самые, с помощью кото­рых он вас «уговаривал» заключить контракт с «Нью-Йорк вингз». Я прав?

Павел промямлил:

Ну не совсем.

Он совершенно не знал, как себя вести в этой дурацкой ситуации. Конверт придется отдать — это ясно. Но зачем Островский завел этот разговор?

Значит, пригрозил их применить. Да, да, я вас понимаю. С такими людьми, как Норд, лучше не шутить. Давайте конверт.

Павел, не говоря ни слова, вынул конверт из кар­мана и протянул Островскому.

Я могу идти?

Погодите минутку. — Островский взял кон­верт, вскрыл его и, вынув лист бумаги, пробежал его глазами. Видимо, найдя то, что искал, доволь­но ухмыльнулся.

Очень хоро...

Тут внезапно из кармана Островского донесся ти­хий телефонный звонок. Он достал трубку и нажал кнопку.

Да... Я слушаю... Да... Да... Да... С каждым следующим «да», выражение его лица постепенно менялось. Из благожелательно-довольного оно ста­новилось все более мрачным. А к концу разговора он совсем сник.

Да... Разве это необходимо?.. Так ведь... Хо­рошо. Будет сделано.

Он посмотрел на Бородина и сказал:

Ну что же, счастливого пути, дорогой Павел. И мой вам совет, не занимайтесь больше такими вещами. Это не для вас...

Он открыл дверь и подозвал пограничников:

Проводите его. Через задний ход. Прямо к трапу.

Павел не заметил, как Островский что-то шеп­нул на ухо одному из них.Шли они другой дорогой. В конце коридора выш­ли на узкую лестницу, начали спускаться. Снова прошли коридор, потом снова лестница. В конце концов вышли к маленькой железной двери. Один из пограничников отпер ее своим ключом.

Выходите.

Павел вышел. Дверь вела, к его удивлению, не на взлетное поле, а на какие-то задворки. Неболь­шой дворик был огорожен глухим бетонным забо­ром. Тут же стоял небольшой микроавтобус.

Садитесь, — сказал один из его провожатых, открывая дверцу.

Зачем это, я могу и пешком дойти, — возра­зил Павел.

Один из них глянул на часы:

Опоздаете.

Павел тоже посмотрел на свои. До взлета остава­лось еще минут десять.

А где выход?

Пограничник поднял руку и указал в угол, где находились железные ворота.

Вон оттуда попадем прямо на взлетное поле.

Загрузка...