Не беру. И телевизор не смотрю. И радио не слушаю.
Как будто он не знает, что у меня времени на это не остается!
Надо следить за средствами массовой информации, — назидательно сказал Меркулов, — ив них иногда содержится разумное, доброе, вечное. Вот, например, в сегодняшних «Известиях» напечатали большую статью про спортивную мафию.
Я понял, Костя, откуда ты берешь все свои гениальные версии причин преступлений. Из газет.
Меркулов загадочно улыбнулся. Может, я хотя бы частично угадал? Впрочем, я хорошо знал, что в кабинет Меркулова регулярно поступали статистические отчеты обо всех преступлениях, совершаемых по всей матушке России. И Костя каким-то неведомым образом складирует их в своей голове. И не просто складирует, а еще и умеет извлечь нужные сведения в нужный момент. Прямо компьютер какой-то, а не мозг у него!
Вот посмотри, Саша. «Еще в конце 1993 года вышел указ о протекционистской политике Российской Федерации в области физической культуры и спорта. Он позволял фактически без таможенных пошлин импортировать и перепродавать любые товары, если выручка от этих операций пойдет на финансирование спортивных мероприятий, содержание стадионов, экипировку спортсменов и тому подобное. И сразу же, как грибы, стали расти спортивные и околоспортивные организации, фонды, федерации и так далее. Разумеется, в большинстве своем они занимались наиболее выгодным — экспортом табачных изделий и спиртных напитков. Во-первых, их ввоз по сравнению с другими группами товаров дает самые большие доходы, а во-вторых, если не платить налогов и акцизных сборов, прибыли поднимаются до фантастических сумм. Например, по непроверенным данным, за полтора года подобной деятельности Российский фонд спорта получил более двух миллиардов долларов чистой прибыли. Информацию о том, как были распределены эти деньги, нам предоставить отказались». — Меркулов поднял брови и отодвинул газету в сторону, чтобы посмотреть на мою реакцию.
Я вздохнул:
Слушай, Костя, я в свое время за школьную сборную по футболу играл. Как ты думаешь, меня возьмут в этот фонд?
Не смешно, — рявкнул Меркулов и снова уткнулся в газету. — «Разумеется, никого не волновало, что спортивные организации, которые прежде всего должны заботиться о здоровье граждан России, фактически занимаются противоположным делом. На развитие спорта шли ничтожные суммы, в то время как доходы росли день ото дня. Разумеется, огромными деньгами заинтересовалась мафия. Ее задачей было как можно быстрее взять под контроль всю деятельность фондов. По мнению некоторых экспертов, на сегодняшний день этот процесс в России практически завершен».
Он отложил газету.
Костя, ежу ясно, что и Старевич и Серебров распоряжались большими деньгами и из-за этого их и убили. Для этого не нужно быть семи пядей во лбу. Для меня важно знать, какие отношения с мафией были у Сереброва и Старевича.
Да, — согласился Меркулов.
Которые, между прочим, если судить по документам, отданным мне Быстровым, были в последнее время злейшими врагами.
Странно...
Что странно?
Все странно. То, что Быстров неожиданно проявил активность и в мгновение ока добыл эти документы. Странно, что жена Старевича ничего не знает об этих конфликтах, а если и знает, то не говорит.
Ты знаешь, Костя, мне сегодня показалось, что ей известно очень много важного. Но почему она не стала колоться?
Это как дважды два четыре, Саша. Если она знает, хотя бы гипотетически, конкурентов своего мужа...
Она мне сказала, что была в курсе его дел.
Тем более. Если она знает, но не говорит, то, по всей вероятности...
Он замолчал, внимательно разглядывая свои ногти.
По всей вероятности?
Боится, Саша. Жена Старевича просто боится.
Действительно. И как это не пришло мне в голову?! Если Ада Сергеевна боится бывших конкурентов или, наоборот, подельщиков своего мужа, то все сразу становится на свои места. Тогда понятны и ее малоконкретные фразы, и, в общем-то, довольно спокойное поведение. Кроме того, я, как следователь, не могу исключить версию ее участия в убийстве.
Я сегодня уже допросил ее в общих чертах. То есть не допросил, а побеседовал с ней. А на завтра вызвал Аду Сергеевну Старевич для подробного, детального допроса. Надеюсь, завтра она сообщит больше.
Меркулов с сомнением покачал головой:
Если она действительно что-то знает, то ее сомнения могут оказаться не напрасными. И...
Мы посмотрели друг на друга. И нам в голову пришла одна и та же мысль.
20 часовМосква,центр
Потихоньку смеркалось. В конце сентября всегда так — день вроде длится долго, почти столько же, сколько и летом, а потом — раз! — уже сумерки. И начинаешь верить, что через каких-то два — два с половиной месяца начнется долгая унылая московская зима.
В кабинете было почти совсем темно. Только кое- где виднелись блики от наполовину открытых штор — на стеклянных дверях шкафов, на нескольких хрустальных вазах для цветов, ну и, конечно, на плоскостях полированной мебели. В которых, если хорошенько вглядеться, можно было различить причудливые узоры карельской березы.
Самого хозяина кабинета разглядеть было труднее. Он сидел за огромным письменным столом и совершенно сливался с темными дубовыми панелями, которыми были обиты стены. Справа от хозяина кабинета находилась стойка с Российским флагом, а прямо над его головой улыбался Президент. Все как и положено в кабинете у государственного чиновника.
Было тихо. Основная часть служащих давно разошлась по домам. Только редко когда был слышен звук открываемой двери и мягкие шаги по ковровым дорожкам в коридоре.
Человек, сидящий за столом, нервничал. Он беспрерывно курил, выпуская клубы дыма, которые большим сизым облаком скапливались где-то в районе портрета Президента, отчего его становилось почти совсем не видно.
Человек докурил сигарету и потянулся за следующей. Пачка «Мальборо» оказалась пустой. Он открыл ящик письменного стола и тут же с досадой задвинул его обратно. Потом заглянул в сигаретницу из темного дерева, которая при открывании издала мелодичный звук. Но и там было пусто.
Он забарабанил по столу. Схватил лежащий на столе черный круглый предмет и стал постукивать
им по столу. Этот предмет издавал тихие глухие звуки, как если бы был сделан из резины.
Это была хоккейная шайба.
Почти совсем стемнело. Человек встал из-за стола и прошелся взад-вперед по кабинету. Шаги глохли на толстом пушистом ковре.
Он подошел к окну.
Просторная Ивановская площадь была совсем пуста. Разумеется, если не считать нескольких охранников, прохаживающихся по дорожкам на лужайках и по чистому кремлевскому асфальту. Серой громадой высился Успенский собор. За ним белела колокольня Ивана Великого. Вон, мимо пушистых голубых елей у стены проехал черный автомобиль с мигалкой на крыше. Горели рубиновые звезды...
За спиной у него мелодично затренькал телефон. Человек кинулся к нему. По всей вероятности, именно этого звонка он так долго ждал.
Да, — коротко сказал он в трубку.
Пару секунд в трубке молчали. Потом раздался голос:
Сегодня. Двадцать три сорок.
Руби, — быстро ответил человек и положил трубку.
В комнате уже была непроглядная темень...
0 часов 10 минут
Кутузовский проспект
Когда мы позвонили в дверь московской квартиры Старевича на Кутузовском проспекте, нам никто не ответил. А между тем родственники на даче, которым мы позвонили, сказали, что она поехала в Москву и должна вернуться только следующим утром.
Медлить было нельзя, и мы вызвали дежурный наряд. С дверью пришлось повозиться — толстый стальной лист с трудом брал даже автоген.
... Ада Сергеевна Старевич лежала посреди гостиной с простреленной головой. На оконном стекле мы обнаружили маленькую аккуратную дырку.
Ночь на 28 сентября
На подлете к аэропорту Шереметъево-2
Надо же, столько мучений — и все ради этого куска железа. Пусть даже один ее вид вызывает восторженные охи и ахи, наверное, у доброй трети человечества. Конечно, которая знает о существовании игры под названием «хоккей».
Так думал Павел Бородин, центральный нападающий команды «Нью-Йорк вингз», то есть «Нью- йоркские крылья», сидя в кресле мерно гудящего «боинга» и глядя не в окошко, за которым все равно было черным-черно, а на то, что лежало На коленях у него и его соседей. Ради чего пришлось целый год тренироваться по десять часов в сутки, а потом в буквальном смысле вырывать победу у видавших виды американских хоккеистов. Ради чего было получено множество травм, выбито несколько зубов, не считая рассеченных клюшками губ. Ради чего ему, да и не только ему, целый год пришлось держать рот на замке. И ради чего даже в просторном «Боинге-747» пришлось поднять подлокотники.
А был это легендарный Кубок Стэнли, за право хотя бы мизинчиком дотронуться до которого любой хоккейный болельщик отдаст десять лет жизни.
Надо сказать, вблизи этот кубок действительно напоминал хромированную консервную банку гигантских размеров на массивном круглом постаменте. Причем банку, судя по весу, наполненную булыжниками.
Хлопоты с этим кубком начались еще в аэропорту Кеннеди. Футляра к нему не полагалось — Кубок Стэнли принято носить над головой на вытянутых руках, выражая при этом крайнюю степень восторга. Не в багаж же его сдавать! Американские таможенники, правда, обалдели от такой «ручной клади». Каждый не преминул прикоснуться к национальной святыне и пожать руки ее обладателям, но о правилах провоза кубков никто ничего не знал. Пришлось везти его на коленях.
Павел, правда, предлагал поставить его куда-нибудь в угол, например в комнату стюардесс, но Слава Шаламов, который, конечно, встречал любое предложение Бородина в штыки, воспротивился. «Мы за него отвечаем», «что мы через неделю вернем в НХЛ, если кубок пропадет», и прочее. Интересно, как в самолете может пропасть такая бандура? Разве что какой-нибудь арабский террорист с парашютом скинет прямо в Атлантический океан, чтобы досадить американцам.
Но к Шаламову сразу присоединились и Валера Коняев, и Сережа Прохоров, и Леша Ким — словом, все остальные члены основной пятерки «крылышек», как они между собой называли «Нью-Йорк вингз».
Так что все двенадцать часов перелета Кубок Стэнли покоился у них на коленях. Павел отделался легче — на его долю досталась узкая нижняя часть с подставкой. Кстати, именно поэтому ему и удалось кое-как поесть. Под завистливые взгляды своих коллег по команде.
Бородина в команде не любили. По многим причинам. Потому что, по слухам, у него был самый выгодный контракт, несмотря на то что в Нью-Йорк он приехал последним. И кстати, последним согласился покинуть родной ЦСКА. Те несколько лет, что он играл за «Детройт террапинз», не в счет. Не любили еще потому, что он был нападающим, что называется, от Бога. Может быть, лучшим нападающим в мире. Потому что ни у кого не было такого сильного и меткого удара. Потому что ему, и только ему, разрешалось пропускать тренировки — все знали, что и так, выйдя на лед, Бородин затмит любую звезду Национальной хоккейной лиги. Ну и еще много за что не любили Павла Бородина в команде.
Хотя трудно представить, чтобы в этой команде вообще кто-нибудь кого-то любил...
Да и русские в «Нью-Йорк вингз» появились всего год назад, заменив собой американцев. И вот результат налицо. То есть на коленях у хоккеистов. И по общему мнению, главной причиной этого была блестящая игра Бородина. Конечно, исключая мнение игроков. Хотя возражать против этого было бессмысленно — Бородин забил в этом сезоне больше шайб, чем кто-либо в команде, — несмотря на это, а скорее всего именно поэтому, отношения с остальными игроками «Нью-Йорк вингз» у него испортились окончательно.
Да, ко всему прочему, и стюардессы ему улыбались больше, чем всем остальным.
Во время перелета они по большей части молчали. Шаламов, Коняев, Прохоров и Ким быстро уснули и храпели почти до самого Франкфурта.
А Павел никак не мог заснуть. Еще бы, совсем скоро, часа через три, он увидит Инну. И все это наконец закончится...
Жаль, что она не знает о его приезде. Менеджеры команды да и сам Патрик Норд настояли, чтобы самолет с нашей пятеркой прибыл в Москву глубокой ночью, чтобы не слишком афишировать главное событие следующего дня — представление Кубка Стэнли, который первый раз за всю историю приехал в Россию. Поэтому Бородин тоже решил устроить сюрприз — явиться неожиданно. И не стал звонить и давать телеграммы в Москву.
Когда самолет подлетал к Шереметьеву, было уже около двух ночи.
Больше всего на свете Павел любил эти минуты в воздухе, последние минуты перед Москвой. Когда самолет летит на небольшой высоте и все видно, как на ладони. Вначале — сплошная чернота, хоть глаз выколи. Потом где-то вдалеке замечаешь огонек. Потом другой. Дальше уже можно различить двор, освещенный мощным прожектором. Островков, состоящих из маленьких огоньков-окон становится все больше. Подмосковные деревеньки и колхозы. Большой остров — это уже городок. И потом, что самое удивительное, вдруг, внезапно все до самого горизонта покрывается большими и маленькими огнями, пронизывается ровными, как стрела, полосками проспектов и шоссе. Это уже большая Москва.
Вот уже и ярко освещенная, с окантовкой из красных фонариков взлетно-посадочная полоса Шереметьева-2. Могучий «Боинг-747», несмотря на свои гигантские размеры и вес, мягко сел на гладкий бетон и покатил к серым кубам здания аэропорта.
«Коллеги» Бородина проснулись. Шаламов нетерпеливо барабанил костяшками пальцев по Кубку Стэнли. Остальные озирались по сторонам и отвечали на восхищенные улыбки пассажиров. Некоторые даже просили у хоккеистов автографы.
Когда подали трап, стюардесса вежливо пригласила хоккеистов к выходу. Конечно, они выходили из самолета первыми. А Павел еще из иллюминатора заметил, что к самолету спешит знакомая фигурка Володи Осипова — заместителя президента Федерации хоккея. Он знал Осипова давно — еще по ЦСКА.
Больше никого не было. Что и говорить, менеджеры постарались, чтобы сохранить приезд спортсменов в тайне. Хотя Шаламов, например, был этим недоволен. Очень ему хотелось, чтобы телекамеры зафиксировали момент, когда он, капитан команды, будет сходить с трапа самолета с кубком в руках. Ну и с соответствующим выражением лица. Но менеджеры были непреклонны.
Так что на летном поле стоял один Володя Осипов. С букетом цветов.
Первым к нему подскочил Шаламов.
Ты чего это один, Володя?
Шаламов все время озирался вокруг, словно ожидая, что вот-вот к ним хлынут толпы восторженных болельщиков. Но никого не было, кроме, конечно, пассажиров, выходящих из «боинга».
Сказано же было — без помпы. Ничего, завтра отпразднуем. Поехали.
Когда они подошли к машине, на которой приехал Володя, Бородин улыбнулся:
Это в России теперь называется «без помпы»?
У служебного въезда на летное поле стоял длиннющий черный «линкольн», своими размерами больше напоминающий трамвай.
А что? — не понял Осипов. — Чем тебе не нравится? В Москве таких теперь много. Хорошая машина. Просторная, и холодильник есть.
Да, — подхватил Павел, — и недорогая.
Все рассмеялись.
Чем хорош был «линкольн» — в его огромном салоне удалось поместить даже кубок.
Все уже расселись в машине, когда вдруг выяснилось, что куда-то подевался водитель. Володя сбегал в будку постового и выяснил, что водитель сказал ему, что идет в туалет, и до сих пор не вернулся.
Странно, — приговаривал Осипов, поглядывая на часы, — я же ему сказал, чтобы он никуда не отлучался.
Прошло пять минут. Десять.
Уволю, — резюмировал Осипов, когда прошло полчаса. — Жаль, что я не взял с собой права, а то бы сам повел,
Я сяду за руль, — сказал Бородин, — у меня есть права. Американские.
О странной пропаже водителя сразу забыли.
Находиться в компании своих коллег по команде Бородину всегда было тягостно. А сейчас, на родной земле, это было еще хуже. Поэтому он даже обрадовался, что ему предстоит вести машину.
— Вот и хорошо, — с облегчением сказал Осипов.
Через пять минут они уже катили по шоссе.
Рядом с Павлом никто не сел. Все устроились сзади, вокруг блестящей никелем добычи. В маленьком баре оказалось пиво, так что вскоре послышался звук открываемых банок.
Павлу еще не приходилось сидеть за рулем такого монстра. Все как обычно — только чувствуешь себя водителем «икаруса»-гармошки. Совершенно непонятно, что в данный момент поделывает зад машины. У американцев, любителей длинных шикарных автомобилей, даже есть поговорка, что, «когда едешь по Пятой авеню, твой зад еще в Нью- Джерси».
Сзади доносились разговоры, обычные для хоккеистов, обсуждали последние игры, достоинства снаряжения той или иной фирмы, ругали соперников. Подшучивали над тренером.
«И ни слова о Норде, — усмехнулся про себя Павел, — короткая же у них память...»
Впрочем, он и сам хотел как можно быстрее забыть обо всем этом...
Дорога была почти пуста. Павел глянул на освещенный кружок часов на приборной доске. Без десяти три. Дома уже давно все спят. Ну ничего, мама будет ему рада в любое время. А завтра он позвонит Инне. Прямо с утра.
Павел смотрел на пустынное шоссе, с обеих сторон которого высились многоэтажные дома с темными окнами. Москва в это время спит.
Время от времени навстречу проносились машины, слепя плохо отрегулированными фарами. Наверное, никогда у нас не добьются, чтобы водители думали не только о себе, но и о встречных. Штрафуй не штрафуй, все без толку.
Машин было немного. И приближение каждой из них Павел видел издалека. Так случилось и с этой. Вначале засветили два желтых глаза, потом проявились очертания машины. Это был «москвич». Павел не обратил на него особого внимания.
А зря.
Потому что метров за десять до «линкольна» машина вдруг резко подала в его сторону. Павел среагировал — крутанул руль вправо, чтобы избежать столкновения. Водитель «москвича», однако, свернул — только в самый последний момент. И сразу Павел услышал несколько негромких хлопков. Сзади звякнуло стекло. Кто-то из ребят, сидящих сзади, закричал...
Павлу, впрочем, было не до того. Он пытался выровнять машину. Оказалось, что сделать это с шестиметровым «линкольном» не так уж просто. Руль перестал слушаться, и капот резко ушел вправо.
Машину чуть перекосило, как бывает, когда спустит колесо. Жутко взвизгнуло справа — это крыло «линкольна» задело за металлический барьер с чередующимися черными и белыми полосами. Посыпались искры. Машину тряхнуло. Капот пробил барьер и провалился вниз.
Последнее, что увидел Павел, был ствол большого дерева. Он приближался со скоростью гоночного автомобиля. Казалось, вот-вот он достигнет лица. Вдруг приборная доска с желтым кружочком часов выдвинулась, и руль с кожаной оплеткой уперся в грудь.
Через полсекунды снаружи раздался громкий треск и скрип. И тут же крыша «линкольна», как по волшебству, стала проваливаться. Сзади раздался еще один истошный вопль.
«Знакомые проделки... » — пронеслось в голове у Павла, прежде чем он потерял сознание.
Через 45 минут
Павел очнулся от боли в груди. Боль была невыносимой — словно в солнечное сплетение пытались вбить гвоздь. Когда он открыл глаза, на ощупь обнаружил, что рулевое колесо уперлось ему в грудь.
Вокруг была непроглядная темень. Ни звука, если не считать редкого шуршания проезжающих где-то рядом машин.
Мысли постепенно возвращались. Павел вспомнил и катастрофу, и «москвич», и стремительно приближающийся ствол дерева. А еще он вспомнил, что прямо перед аварией справа в низине была небольшая рощица, куда, по всей видимости, и провалился «линкольн».
Павел попытался пошевелиться. Каждое движение отзывалось сильной болью. Но руки-ноги вроде были целы. Он попытался, уперевшись руками в руль, понемногу выкарабкаться из сиденья. Руль неожиданно легко ушел куда-то вглубь. Павел вдохнул полной грудью и чуть не закричал от боли. Потом почувствовал металлический привкус на языке. Это могло значить только одно — одно из ребер, переломившись, проткнуло легкое.
Павел понял, что, если он не выберется из машины в ближайшие десять минут и не найдет помощи, наутро какой-нибудь патруль найдет «линкольн», а в нем... Стоп! А где же остальные?
Павел повернул голову. К счастью, шейные позвонки, да и весь позвоночник были целы.
Ребята! — позвал Павел.
Никакого ответа. Либо они все погибли, либо еще не пришли в сознание.
Надо было выбираться из машины. Павел нажал на ручку двери. Куда там! Замок, конечно, заклинило. Прикусив губу от боли, он попытался достать рукой до противоположной двери. Но его пальцы наткнулись на виниловую внутреннюю обшивку крыши. Значит, на машину что-то обрушилось. Единственным выходом было выбраться через лобовое стекло. Благо от удара оно растрескалось на мелкие кусочки, держащиеся лишь на тонкой пленке между слоями стекла. Павлу не составило большого труда выдавить эту пленку наружу.
Павел подтянул тело к проему. Когда голова оказалась снаружи, он огляделся.
Эта шикарная машина только с виду такая массивная и прочная. На поверку оказалось, что она ничем не крепче, например, «жигулей». Огромный капот просто-напросто «обнял» ствол толстой сосны, который, переломившись, накрыл крышу машины.
Ствол упал немного наискось, причем задняя часть кабины оказалась практически совершенно вдавленной внутрь. Не хотелось думать о том, что произошло с сидящими сзади...
Все это Павел разглядел в отблесках света проезжающих машин, пока собирался с духом, чтобы вылезти из машины. Но тут из горла пошла теплая вязкая пена. У него закружилась голова...
Через десять минут разбитый «линкольн» был обнаружен проезжавшим мимо инспектором ГАИ Васильковым.
23 часа 55 минут
Москва,
Кутузовский проспект
ПРОТОКОЛ
осмотра места происшествия и наружного осмотра трупа
Сего числа старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Российской Федерации Турецкий А. Б. с соблюдением ст. 178— 180, 182 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в присутствии понятых Левкина Анатолия Степановича и Оганесова Карена Константиновича, проживающих по адресу: Кутузовский проспект, д. 23, с участием судебно-медицинского эксперта-криминалиста Экспертно-криминалистического управления ГУВД Залипухина Т. Р. произвел осмотр места происшествия, квартиры номер 56 по Кутузовскому проспекту, дом 23, где, согласно поступившей информации, совершено убийство гр. Старевич Ады Сергеевны и находится ее труп.
При осмотре присутствовали: заместитель Генерального прокурора Российской Федерации, государственный советник юстиции первого класса Меркулов К. Д. и врио начальника Московского уголовного розыска ГУВД Москвы полковник милиции Грязнов В. И.
На основании ст. 135 УПК РФ понятым разъяснены их обязанности удостоверить факт, содержание и результаты осмотра места происшествия и право делать замечания по поводу производимых действий.
Осмотр начат в 23 часа 10 минут и закончен в 03 часа 30 минут следующего дня.
Во время осмотра установлено следующее.
Местом происшествия является квартира, состоящая из четырех комнат, принадлежащая на правах личной собственности гражданину Старевич В.П. Данная квартира находится на 8 (восьмом) этаже дома номер 23 по Кутузовскому проспекту в городе Москве. Данная квартира состоит из холла, размером 12 кв. м, гостиной площадью 30 кв. м и анфилады из трех комнат площадью 13, 25 и 20 кв. м соответственно.
Осмотр начался с гостиной прямоугольной формы 7,5 х 4 метра с зашторенным окном размером 2 х 1,5 метра, выходящим на улицу Косыгина. Вход в гостиную расположен напротив окна. Справа от окна на расстоянии 1,5 метра стоит обеденный стол удлиненной овальной формы размером 3,5 х 2 метра с 12 стульями, расположенными по периметру стола. У противоположной стены находится журнальный столик размером 1,5 х 1 метр и два кресла, обитых натуральной кожей черного цвета.
На столике находятся четыре деревянные резные статуэтки, изображающие диких тропических зверей, одна массивная хрустальная пепельница (пепельница пуста), а также номера девятый и десятый (за текущий год) журнала «The Oilers», освещающего хоккейную тематику.
Во всю ширину стены справа от входа в гостиную расположены книжные полки, на которых установлены спортивные наградные кубки в количестве 26 штук, тут же висят медали на лентах в количестве 32 штук, грамоты в рамках, фотографии, преимущественно изображающие хоккейные команды. Также на полках находится много книг, альбомов и журналов.
В левом простенке у окна находится стойка с радиоаппаратурой фирмы «Bang & Olufsen». На верхней панели лежат компакт-диски в количестве 9 штук в пластиковых футлярах. Исполнители: Алена Свиридова, группа «Браво», Наталья Штурм, Алла Пугачева, группа «Любэ». Рядом телевизор фирмы «Panasonic» с большим экраном и видеомагнитофоном той же фирмы, находящимся на верхней панели телевизора.
Напротив тумбочка с шестью выдвижными ящиками. Два верхних ящика выдвинуты. В ящиках в беспорядке находятся: три пачки деловых бумаг и документов, два альбома с фотографиями. Некоторое количество фотографий лежит в ящике и вне альбомов. Три листа деловых документов находятся на полу рядом с тумбочкой, пять листов лежат поверх тумбочки.
В 2,5 метрах от окна гостиной лежит труп женщины — на вид 50 лет. Труп опознан, это Старевич Ада Сергеевна, хозяйка данной квартиры.
Труп лежит лицом вниз, ногами в сторону окна, лицом, обращенным к дверям. Положение трупа вытянутое. Левая рука согнута в локтевом суставе, отведена вперед. Пальцы руки неплотно согнуты в кулак, соприкасаются с полом. Правая рука в области плеча несколько отведена вперед, согнута в локтевом суставе и лежит тыльной поверхностью предплечья на полу, пальцы полусогнуты в кулак, в котором зажаты три листа бумаги и две фотографии размера 9 х 12 см. Под головой трупа паркет на площади 50 х 80 см пропитан кровью.
На голове трупа волосы русые, обильно покрыты еще не засохшей кровью, лицо также покрыто кровью. Из носа на паркетный пол редкими каплями падает кровь. Губы резко отечны. На слизистой оболочке обеих губ имеется кровь.
На голове, на уровне верхнего края ушной раковины с правой стороны имеется пулевое отверстие круглой формы диаметром 5,5 мм. Края отверстия ровные. Поверхностные слои кожи завернуты внутрь. Выходного отверстия не обнаружено. Из пулевого отверстия вытекает кровь. На других частях тела никаких повреждений не обнаружено. Труп на ощупь теплый, кровь, вытекшая из раны, свернулась не до конца.
По предварительному заключению судебно-медицинского эксперта смерть гр. Старевич наступила не ранее полутора часов от начала осмотра. Смерть наступила в результате разрушения черепа и мозга в результате проникающего пулевого ранения.
В момент выстрела гр. Старевич (по мнению судебно-медицинского эксперта и экспертов-кримина- листов), вероятнее всего, находилась на расстоянии 2,5 метра от окна, стоя правым боком к окну. Выстрел предположительно произведен с крыши противоположного дома.
При осмотре окна на оконном стекле обнаружено отверстие, предположительно возникшее вследствие произведенного выстрела. Стекло изъято в качестве вещественного доказательства.
Эксперт-криминалист высказал предварительное мнение о том, что выстрел произведен с расстояния 100—150 метров из оружия типа карабина.
Документы, фотографии и иные вещественные доказательства, изъятые во время осмотра, приобщены к данному протоколу; перечень документов и фотографий прилагается. Фрагменты осмотра сфотографированы, составлен схематический план места происшествия — гостиной, в которой обнаружен труп гр. Старевич А. С.
Труп вместе с одеждой (согласно описи) отправлен в морг для последующего судебно-медицинского исследования.
Ст. следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре РФ, ст. советник юстиции
А. Б. Турецкий.
Понятые: Левкин А. С.
Оганесов К. К.
Судмедэксперт Проханова JI. И.
Эксперт-криминалист Залипухин Т. Р.
Осмотр произведен при участии заместителя Генерального прокурора РФ, государственного советника юстиции Меркулова К.Д. и врио начальника МУРА полковника милиции Грязнова В. И.
(Подписи).
Разыскивать следы киллера на крыше дома на противоположной стороне улицы было бессмысленно. Во-первых, темно, а во-вторых, нет никаких сомнений, что и на этот раз ничего найти не удастся. Вряд ли он откажется от своей привычки не оставлять следов.
Конечно, Меркулов настоял, чтобы на крышу послали людей. И конечно, те вернулись ни с чем.
Ну да черт с ним, с этим киллером. В доме Старевичей и без того полно любопытного.
Представить себе, что произошло в квартире, было нетрудно. Ада Старевич явно пришла домой незадолго до рокового выстрела. Наспех скинула плащ, бросила его на стул и, даже не переобувшись, тут же кинулась к небольшому комоду в углу гостиной. Начала рыться в ящиках. Если, конечно, они не были выдвинуты до этого. Как бы там ни было, она вынула оттуда несколько бумажек, среди которых были две фотографии. Встала. В этот момент киллер и выстрелил.
Конечно, поначалу, увидев бумажки, я обрадовался. Если она сразу после смерти мужа из Калчуги бросается за какими-то документами, это не просто так. Значит, это важные документы. А если вспомнить, как она вела себя, беседуя со мной, можно предположить, что они имеют какое-то отношение к деятельности ее мужа. А может, и к мотивам его убийства. А если повезет, то они выведут на причины убийства Сереброва и на заказчика убийства, а может быть, и на киллера...
Короче, размечтался я, глядя на эти зажатые в ее руке бумажки.
А оказались они всего-то переведенными на русский язык копиями документов на право владения недвижимостью в Испании. Ада Старевич имела дом и два участка земли.
Ты смотри, — приговаривал Меркулов, перебирая эти бумажки, — женщина, оказывается, обеспеченная.
Я пожал плечами:
При таком муже...
Мне и без этого было ясно, что Старевич человек небедный. А вот откуда у него деньги, документы, естественно, молчали.
На одной из фотографий был изображен Старевич собственной персоной, сидящий на берегу какого-то бассейна, может быть в той же Испании, и жмурящийся от яркого солнышка. Вид у него, надо сказать, был как у настоящего «братка» — золотые «котлы» на запястье, бриллиантовый крест побольше, чем у архиепископа...
Вторая фотография была поинтереснее. На берегу моря стояла компания. Вдалеке в голубой дымке виднелся силуэт Статуи свободы. Старевич, его жена, Серебров и трое незнакомых мне мужчин. Впрочем, одного из них я после известного умственного напряжения вспомнил. Стриж — третий из их хоккейного звена.
Позвольте, позвольте! «Три С»! Сначала Серебров. Потом Старевич. А следующий...
Костя, как ты думаешь, если двоих «С» убили, то третий выживет?
Меркулов внимательно посмотрел на меня. В следующую секунду он уже тыкал пальцем в кнопки телефона, приказывал разыскать Стрижа и выставить у его квартиры охрану.
Надо будет с ним завтра поговорить.
Если до сих пор ничего не случилось, — заметил я.
Типун тебе на язык, Турецкий! — воскликнул Костя. — Вечно ты накаркаешь.
Такого, пожалуй, еще в истории не было. Чтобы по очереди пытались убить трех знаменитых хоккеистов. Может быть, это один из их фанатов? Ну типа Марка Чепмена, который всю свою жизнь боготворил Джона Леннона, а потом застрелил его прямо у подъезда собственного дома.
Ну нет, у нас такого не бывает. Хладнокровно готовиться, подвергаться огромной опасности ради того, чтобы избавиться от кумиров своей юности? Нет. Тут дело посерьезнее.
Кстати говоря, по стенам было развешано много фотографий — старых, черно-белых, и совсем недавних. На некоторых я увидел вместе Старевича и Сереброва. Они мирно беседовали, стояли в обнимку, выпивали. Что-то незаметно было, чтобы они враждовали.
Я составил протокол осмотра, посмотрел кубки, медали и грамоты, пролистал документы, перерыл содержимое тумбочки, возле которой лежал труп. Потом внимательно осмотрел содержимое сумочки Ады Сергеевны. Гнусное это дело, скажу я вам, — рыться в чужих вещах. Среди остальных документов из тумбочки ничего интересного не оказалось. Старые квитанции, чеки, счета. Куча лежалых бумажек.
В общем, я посмотрел все, что мог посмотреть, а потом тихо пошел на кухню покурить в одиночестве.
И вот тут-то я и увидел нечто интересное. На кухонном столе стояло устройство неизвестного мне предназначения. Белый пластмассовый куб, похожий на принтер для компьютера. Сверху прорезь со стрелочкой, значит, надо туда что-то засовывать. И пара кнопок с непонятными символами. Но самое главное, аппарат был включен в сеть и даже приведен в рабочее состояние — кнопка «Power» на передней панели горела. И еще мне показалось, что машинка эта стоит не на своем месте. Углом, провод торчит поверх стола — было такое ощущение, что ее вынули откуда-то, поставили и включили. А обычно она стоит в другом месте.
Я рассудил так: вряд ли Ада Сергеевна оставила ее включенной перед тем, как поехала на дачу. С утра и весь день она была в Калчуге. Значит, после того как она вошла в квартиру, не сразу кинулась к комоду. Сначала вытащила эту машинку, включила ее в сеть, а потом уже стала рыться в бумагах.
Это уже интересно! Я побежал в гостиную и позвал Меркулова.
Костя, как по-твоему, что это за агрегат?
Меркулов глянул на него и сразу ответил:
Это машинка для уничтожения бумаг. У меня в кабинете такая же под столом стоит.
Я так и подпрыгнул:
Так, значит, Ада Сергеевна рылась в своих бумагах, вытаскивала нужные, а потом засовывала их сюда? Так, что ли?
Видимо, — вздохнул Меркулов, — и это резко понижает наши шансы что-нибудь разузнать.
Разве нельзя восстановить обрезки? Я слышал, эти машинки просто режут листы на узкие полоски.
Нет, — печально ответил Меркулов, — это последняя модель. Она превращает бумагу в мелкую труху, с которой потом ничего поделать нельзя. Поэтому их и закупили для Генпрокуратуры. Даже если бы она сожгла документы, шансов прочитать их было бы больше.
Мы все-таки открыли агрегат. Контейнер был полон микроскопических кусочков бумаги. Они годились разве что для растопки. А чтобы восстановить документ, понадобилось бы лет двадцать. А у нас, напоминаю, в запасе всего неделя.
Придется идти методом исключения. Парадокс, но именно благодаря этому неизвестному киллеру сохранились хотя бы те документы, что Ада Старевич зажала в руке в момент смерти. Видимо, она хотела и их уничтожить. Документы на право владения не в счет. Фотография с загорающим Старевичем тоже заинтересовала бы только налогового инспектора.
Итак, оставался только один возможный след. Двое неизвестных на нью-йоркской набережной. Раз Старевич хотела уничтожить эту фотографию, значит, она имела какое-то отношение к деятельности ее мужа или могла скомпрометировать его. Дело за малым — установить личности этих людей.
Мои размышления прервал телефонный звонок. Трубку взял Костя.
Да. Что?!.. Когда?
По его реакции я понял — что-то случилось. И оказался прав.
Меркулов положил трубку и пробормотал:
Везет нам последнее время на хоккеистов. Только что случилась автокатастрофа. Наши хоккеисты везли Кубок Стэнли. Среди них был и Бородин.
Он погиб? — ахнул я.
Нет, погибли двое из пяти. Вернее, из шести, если считать с одним встречающим. Бородин жив. Но самое главное — по их машине кто-то стрелял. У двоих обнаружены пулевые ранения...
Я вернулся домой как обычно, очень поздно. Ирина давно спала. Я принял душ, лег и моментально уснул. Завтра с утра я собирался навестить Протасова.
Этой ночью мне приснился хоккейный матч. Причем играли не шайбой, а гранатой-лимонкой. А я стоял на воротах и должен был ее поймать...
28 сентября 1997 года
10 часов
Москва,
больница Склифосовского
Сюда!
Это Шаламов. Он правый крайний нападающий. Он ждет паса. Стоит, широко расставив ноги и держа наготове клюшку.
P-раз! Шайба словно по маслу заскользила между ног белобрысого хоккеиста без каски (кажется, это Бретт Халл), пересекла полосу разметки и как вкопанная остановилась у клюшки Шаламова.
Вжжж!
Брызги льда обдали его лицо — прямо перед Шаламовым притормозил бугай с номером «25» на рукаве. Это... черт, забыл, как его фамилия. Французская какая-то. Из Канады. Он попытался отнять шайбу у Шаламова, но не тут-то было.
ДррррИ
Твердый лед под ногами. Шаламов в четверть секунды приблизился. И отдал шайбу. Так, теперь к воротам. К воротам. Пока перед ними пусто и только вратарь в мощных доспехах стоит, загораживая их своим телом. Ха! Есть тысяча и один способ обвести его, обмануть.
Быстрее, пока несущиеся со скоростью гоночного автомобиля защитники не подоспели. Быстрее!
Ближе!
Ближе!
Ближе!
Шайба так и мелькает, подталкиваемая то справа то слева, скользит. Вот металлическая рама ворот, вот рукавица вратаря, вот его устрашающая маска, вот...
Что это?!
У вратаря в руках вместо клюшки копье. Точно такое же, какое находится в Музее естественной истории в Нью-Йорке. В зале индейской культуры и быта. Как-то водили всю команду на экскурсию... Там на стене висит это копье, справа от входа. Длинное, потемневшее от времени. С огромным мощным стальным наконечником, намертво прикрепленным к толстому деревянному древку многими витками лозы...
С острия копья что-то капает. Что-то красное. Это кровь!
Стоп!
Нужно остановиться! Не получается. Идеально отполированные полозья коньков несут прямо на вратаря. Повернуть их невозможно!
Ближе! Еще ближе!
Вот вратарь уже замахнулся. Уже занес свое копье. И белая маска исказилась в кошмарной ухмылке. И только черные глаза без зрачков видны в двух круглых прорезях.
«Никуда не денешься. Поедешь как миленький!»
Все ближе и ближе! Копье летит еще быстрее. Шайба мечется вправо и влево, клюшка мягко стучит о лед.
И вот копье протыкает все снаряжение и впивается в бок. Проникает все глубже и глубже, и все тело пронзает боль.
Ужасная боль...
За воротами замелькала красная мигалка.
Значит, забил все-таки...
...А-а!
Опять кричит.
Ничего. Это отходит наркоз. Швы будут болеть еще долго. Но теперь у него все позади. Выживет ваш бомбардир!
Эти слова Павел Бородин расслышал слабо, как через толстенную стену. Потом попытался открыть глаза. Веки слушались с трудом. Но все-таки слушались.
Первое, что он увидел, было то, что видят все пациенты больниц, приходящие в себя после обморока или наркоза. То есть белый потолок. Поэтому в первую секунду он, как и многие, подумал, что попал на тот свет. А раз все вокруг белым-бело — значит, в рай.
Но острая боль в грудной клетке напомнила о том, что он еще находится на бренной земле. Он попытался пошевелить рукой — не вышло.
Бородин скосил глаз. Рука была прочно зафиксирована, а из вены торчала толстая игла, продолжающаяся прозрачной трубкой, прилепленной куском пластыря. Трубка уходила куда-то вверх.
«Это капельница, — подумал Павел, — значит, я в больнице. Значит, я... жив».
Смотрите, доктор. Он открыл глаза.
Голос знакомый.
Гляди-ка. Действительно открыл. Быстро же он у вас очнулся. Крепкий малый. Хоккеист!
Над ним склонилось бородатое лицо в белом колпаке. Блеснули стекла очков.
Бородин, вы меня слышите?
Павел!
А вот и другое лицо. Тоже в колпаке. Это... Инна!
Павел попытался улыбнуться. Видимо, это получилось совсем плохо, потому что глаза Инны испуганно округлились. Она обернулась к врачу:
Доктор! Ему очень больно! Смотрите, как он скривился!
«Дурашка, — подумал Павел, — дурашка ты моя...»
Не волнуйтесь. Этот ваш Бородин еще всех нас переживет!
Вы так думаете?
Уверен, дорогая. Здоровье у него хоть куда. Ну ладно. А теперь вы должны уйти. Хорошего понемногу. Больному нужен покой.
И врач увел Инну. А Бородин вскоре опять провалился в сон. Только теперь без кошмаров...
В Советском Союзе, а потом и в России талантливых и даже очень талантливых хоккеистов всегда рождалось много. То ли климат здесь такой, то ли школа, то ли национальный характер, то ли все вместе... Во всяком случае, всегда хватало игроков, чтобы собрать одну из лучших, а нередко и лучшую сборную в мире.
И все-таки даже в России нечасто найдется хоккеист, что называется, Божьей милостью. Такой, что можно было подумать, что он родился в коньках и сразу, даже не попробовав материнского молока, вышел на разлинованный лед хоккейного катка.
Именно таким и был Павел Бородин.
Жили они в Армянском переулке, недалеко от Чистых прудов. Маленький Паша каждый год с нетерпением ждал, когда начнется зима и поверхность пруда с плавающими ветками, бумажками, пустыми треугольными пакетами из-под молока, грязноватыми лебедями и всяким мусором наконец покроется голубовато-белым слоем льда. И когда можно будет надеть заранее наточенные в специальной мастерской коньки, выйти на эту гладь и поплыть. Или полететь. Ему всегда казалось это состояние на льду чем-то особенным, необычным.
Ну и конечно, очень скоро он стал поглядывать на другую половину катка, где часто собирались окрестные ребята и гоняли шайбу. Когда Паша подрос, он навсегда покинул «общедоступную» половину с чинно скользящими по кругу людьми и девочками в коротких юбочках, пытающимися исполнить в центре двойной тулуп. Именно здесь, на хоккейной половине, он научился держаться на льду лучше, чем на земле.
Лед для Паши стал чем-то вроде воды для рыбы. На нем он чувствовал себя гораздо лучше, увереннее, надежнее, свободнее, чем на земле. Здесь нельзя было запачкаться, упасть в грязную лужу, наглотаться пыли. Лед был чист и безукоризненно гладок. И люди на нем, казалось, тоже становились чище.
У хоккеистов, как у космонавтов, путь один. Уличный каток — секция — спортивный клуб. И чем раньше начнется этот путь, тем лучше. Паше Бородину было семь лет, когда его записали в хоккейную секцию для малышей Центрального Дворца пионеров. И он получил возможность выходить на лед круглый год.
Шли годы. Павел Бородин уже выступал за московский «Спартак». Его уже заметили. О нем уже говорили и даже писали. Ему прочили блестящее хоккейное будущее. И не ошиблись.
Но все-таки судьба есть судьба. Одного таланта мало, чтобы выбиться в сборную страны. Нужна еще и удача.
И она, удача эта, улыбнулась Бородину. После одной товарищеской встречи к нему подошел человек, которого он сразу же узнал. Это его показывали во время игр нашей сборной. Это он, стоя за бортиком, волновался, грыз карандаш, орал, размахивал руками, ругал или хвалил игроков. Это на него со смешанным выражением страха и почтения глядели лучшие хоккеисты страны. Короче говоря, к нему подошел главный тренер сборной Советского Союза Вячеслав Симонов, один из учеников ставшего легендарным уже в те годы Протасова. Он просто предложил Бородину с завтрашнего дня начать тренироваться к будущему чемпионату мира. Где он будет играть за нашу хоккейную сборную.
Конечно, для Бородина Симонов был кем-то вроде небожителя. Ему и в голову не пришло ослушаться. К тому же о таком предложении он мог только мечтать. И на следующий день в семь часов утра он был на тренировочной базе сборной.
Именно с этого дня началось восхождение Павла Бородина к вершинам спортивного Олимпа.
На этом же чемпионате он занял четвертое место по количеству заброшенных шайб и результативных передач. Писали о нем теперь не только в отечественной, но и в зарубежной прессе.
Там же, сразу после финала на него обрушилась масса предложений от менеджеров самых лучших зарубежных команд. Гонорары сулили такие, что голова кружилась.
К тому времени некоторые спортсмены уже начали уезжать за границу. Но пока что Павел не собирался покидать родной клуб. По большому счету, самым необходимым в его жизни был лед и коньки. А лед и коньки и в Америке те же самые.
Павел мало внимания уделял жизненным проблемам. Он просто выходил на лед и играл. А потом готовился к следующей игре. Все его мысли вращались вокруг хоккея. Во всяком случае, пока не появилась Инна.
Павел и не заметил как влюбился. И эта невысокая девушка с большими черными-черными глазами изрядно потеснила хоккей в его голове. Но, разумеется, не заслонила полностью.
Прошло два года. Бородин входил сначала в первую десятку, потом пятерку, потом тройку лучших игроков. Суммы, которые обещали ему менеджеры, удваивались, учетверялись и возводились в степень.
Если бы не другие спортсмены, которые все охотнее уезжали за рубеж, Бородин, наверное, никогда
не решился бы на этот шаг. Но теперь среди американских и канадских профессионалов было много традиционных противников в прошлом, то есть русских. Так что заокеанские команды не нытьем так катаньем все-таки одержали верх.
Конечно, Бородин не мог не посоветоваться с Симоновым. Но тренер отреагировал странно. Он просто посмотрел на Бородина и сказал:
Нет.
А больше ничего не сказал.
И тут Бородин первый раз в жизни возразил тренеру. Он наговорил кучу неприятных слов: что уже не мальчик, что сам имеет право строить свою судьбу, что он, в конце концов, профессиональный игрок... Симонов даже не ответил. Отвернулся и включил запись последнего матча нашей сборной.
Бородин ушел и на следующий день согласился на одно из предложений американских менеджеров.
Он пробыл в Америке четыре года. И когда истек контракт с клубом «Детройт террапинз», он решил не продлевать его, а податься в Москву. Конечно, он приезжал домой на пару недель не раз и за эти четыре года. Но теперь он решил отдохнуть подольше. Да и спокойно разобраться с новыми предложениями американских клубов.
Да, теперь Бородин был настоящей звездой. У него были свои агенты и менеджеры, свой счет в банке, с огромными суммами, теперь он мог, конечно, в определенных пределах, диктовать свои условия. Теперь клубы бились между собой, чтобы заполучить «русского смерча», как его называли в Америке, к себе. А ему оставалось соглашаться на самое выгодное предложение. Или, наоборот, не соглашаться.
Правда, в последнем Павлу вскоре пришлось разубедиться.
Это произошло чуть больше года тому назад. Среди хоккеистов внезапно стали циркулировать смутные слухи о том, что в Америке какой-то богатый эмигрант собирает свою хоккейную команду. Причем исключительно из лучших русских хоккеистов.
Бородин, с тех пор как вернулся в Москву, мало интересовался подобными слухами. Он хотел немного отдохнуть от напряженных тренировок, а потом поглядеть, что делать дальше.
В один прекрасный день в квартире Бородина зазвонил телефон.
Павел взял трубку:
Алло?
Добрый день. Это Бородин?
Да, я слушаю.
Это Валентин Старевич говорит.
Бородин, конечно же, знал Старевича. Хотя и почти не имел никаких дел с возглавляемой им Российской хоккейной лигой.
Павел! Мне надо с тобой поговорить. Сегодня сможешь приехать?
Отказывать бывшему легендарному хоккеисту было неудобно. И Бородин согласился.
Тогда в три у меня в кабинете. Жду.
Павел особенно не задумывался, для чего Старевич пригласил его к себе. Пригласил — значит, надо.
Через полтора часа он уже подъехал к небольшому особнячку в переулке в районе Патриарших прудов. На третьем этаже находился кабинет Старевича.
A-а, здравствуй, здравствуй, Бородин. Мы уже тебя заждались! Проходи.
Старевич сидел не за своим письменным столом, а в одном из мягких кресел рядом с журнальным столиком — так называемом уголке для переговоров. Напротив Старевича сидел очень смуглый мужчина с черной курчавой бородой с проседью.
Бородину сразу бросился в глаза диссонанс между ним и Старевичем: тот большой, широкоплечий, щекастый, собеседник же Старевича был, наоборот, маленький, мелкого телосложения, с узкими изящными кистями рук и детскими плечиками. Он явно не был спортсменом, а тем более хоккеистом.
«Индус, что ли?» — машинально подумал Павел.
Но это был не индус...
Кресел в уголке для переговоров было всего два. Поэтому Павел, войдя в кабинет, остановился в нерешительности.
Но Старевич встал и поманил его рукой:
Иди сюда, Бородин. Знакомься.
Павел подошел. «Индус» встал и протянул свою узкую ладонь, которую можно было бы назвать девичьей, если бы не черные колечки волос, густо покрывающие тыльную сторону его рук.
Это Патрик Норд. Бизнесмен из Соединенных Штатов. Ты, наверное, уже слышал о нем?
Павел покачал головой:
Нет...
Старевич и Норд снисходительно улыбнулись.
Очень приятно!
Голос Норда неожиданно оказался очень низким и даже бархатистым. Павел пожал его руку. Ему показалось, что он взял кисть скелета. Она была прохладной, маленькой и очень жесткой.
Господин Норд хотел обсудить с тобой кое- какие дела. Так что вы поговорите тут, а я пойду.
Бородин и Норд сели в кресла. Старевич ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь кабинета. Павел услышал, как он дал своей секретарше наставление: «Маша, подай кофе. Больше никого не пускай и сама не заходи».
Несколько секунд Патрик Норд сидел молча, глядя на Бородина своими водянисто-серыми глазами. Потом, наконец, подал голос:
Так вот вы какой, «русский смерч».
К удивлению Павла, фраза была произнесена на чистейшем русском, хотя он уже готовился вести разговор по-английски.
Вы говорите по-русски?
Да. Я родился в России. А потом переехал в Нью-Йорк.
Норд широко улыбнулся. Павел не смог бы объяснить, почему ему не нравится этот человек.
Улыбка у него вроде приятная, голос тоже. Но что-то отталкивающее, причем непонятно что, исходило от него. Во всяком случае, Павел не мог представить его в коньках и на катке. И ему захотелось поскорее закончить этот разговор.
Я вас слушаю, господин Норд.
Норд кивнул.
Я недавно приобрел в собственность хоккейную команду. Раньше она ничем особенным не отличалась, хотя стабильно находилась в Высшей лиге НХЛ. Она называется «Нью-Йорк вингз». Слышали?
Павел кивнул. Действительно, была такая команда, не поднимающаяся выше трех нижних строк списка Высшей лиги.
Я решил, — продолжал Норд, — полностью обновить состав команды. Набрать лучших игроков. Причем, заметьте, только из числа русских хоккеистов. Несмотря на название, это будет русская команда. Я хочу собрать здесь всех звезд. И сделать так, чтобы «Нью-Йорк вингз» стала лучшей командой Америки. Короче говоря, я хочу в следующем году выиграть Кубок Стэнли.
Теперь пришел черед Бородина снисходительно улыбаться. Ах вот откуда эти слухи о новой команде! Этот Патрик Норд, несомненно, профан в хоккее. Собрать заново команду, вывести ее из числа аутсайдеров, да еще выиграть через год Кубок Стэнли — это просто фантастика. Павел так и сказал:
Это нереально.
Нет! — воскликнул Норд, взмахнув своими руками-соломинками, на которых болтались рукава пиджака, — нет, это реально. И это будет!
Павел пожал плечами. Как говорится, мечтать не вредно.
Уже проведена большая работа. Более того, почти собран основной костяк команды. Подписаны контракты с несколькими ведущими игроками.
С кем? — без особого интереса спросил Бородин.
Шаламов, Ким, Гуревич, Кравчук, Коняев, Зинчук, — загибал пальцы Норд, — ведутся переговоры с Карасевым и Замогильным.
Это был сюрприз. Норд назвал фамилии лучших игроков HXЛ. Шаламов, например, в прошлом году занял первое место в рейтинге по числу результативных передач. Павел не мог себе представить, что все эти хоккеисты, многих из которых он хорошо знал, так сразу согласились на предложение этого сомнительного Норда. Странно...
Я вижу, вы действительно набираете лучших игроков...
Норд самодовольно ухмыльнулся.
Ну и, как вы понимаете, господин Бородин, я не мог пройти мимо такой звезды, как вы. «Русский смерч» просто необходим в моей команде.
Павел с улыбкой покачал головой. Конечно, он профан. Кто же лично ведет переговоры с хоккеистами. А менеджеры на что?
Благодарю за предложение, господин Норд, но я решил взять небольшой тайм-аут. После работы с «Детройт террапинз» я хочу отдохнуть. Свяжитесь месяца через два-три с моим менеджером, и тогда, возможно...
Павел привстал, полагая, что разговор окончен. Однако Норд перегнулся через столик и положил руку на его колено. И надавил. Может, немного сильнее, чем то допускали приличия.
Подождите, господин Бородин. Мы еще не закончили.
Павел сел.
Я думаю, вы согласитесь, что соотечественники должны помогать друг другу на чужой земле?
Норд хитро посмотрел на Павла. А тот менее всего ожидал услышать такой странный довод.
Господин Норд, давайте поговорим через...
Нет, господин Бородин, давайте обсудим этот вопрос именно сейчас. Это очень важно для меня.
Ну хорошо. Господин Норд, обычно такие вопросы улаживает мой менеджер. Он выбирает из числа многочисленных предложений самые выгодные и проводит всю предварительную работу. Это его работа. Не моя, а моего менеджера. Я лишь даю свое согласие. Или отказываюсь от предложения.
Так дайте мне это согласие, — просто сказал Патрик Норд.
Для того чтобы дать согласие, — начал терпеливо объяснять Павел, — надо представлять себе условия, на которых вы можете пригласить меня в свой клуб. Нужно обсудить условия договора и так далее. Нужно хотя бы знать ваши материальные возможности.
О-о, — Норд закатил глаза, — возможности большие. Для начала я могу вам предложить...
Он назвал сумму. Павел сначала не понял.
Сколько?
Девятьсот тысяч. Вам я могу заплатить именно столько.
Бородин расхохотался. Сумма, названная Нордом, была настолько мизерной по сравнению с его прошлым контрактом и теми, которые ему предлагали сейчас, что, согласись он на нее, пожалуй, над ним смеялись бы все хоккеисты.
Вы шутите?
Нет.
Лицо Патрика Норда действительно было абсолютно серьезным.
Простите, господин Норд, скажите, вы читаете спортивную прессу? Вам известны средние гонорары в HXJI? А гонорары лучших игроков?
Да, мне известны размеры гонораров.
А сумма моего контракта с «Детройт террапинз» ?
Тоже.
Тогда почему вы предлагаете мне такую ничтожную для игрока моего класса сумму?
Павел был действительно потрясен. Его прошлый четырехгодичный контракт выражался двузначной цифрой в миллионах долларов. А тут... Непонятно что. Конечно, для новичка в HXJI девятьсот тысяч — это очень хороший гонорар. Но для Бородина...
Норд сдвинул брови:
Большинство игроков с радостью бы согласились на эти условия.
Я не хочу хвастаться, но рейтинги есть рейтинги. Вы бы предложили такую сумму, например... ну, скажем, Линдросу?
Я набираю команду из русских.
И по-вашему, этого достаточно, чтобы платить во много раз меньше?
Лицо Норда вдруг стало одухотворенным.
Мне кажется, дорогой Павел, что вы не принимаете во внимание то, что вы, как выдающийся хоккеист, должны, просто обязаны сделать все, чтобы представлять именно российский спорт. Спортсмен — это визитная карточка нашей страны. И он должен быть рад представлять ее за океаном. При чем тут деньги?
Павел с улыбкой слушал его разглагольствования. А Норд продолжал:
Что же это получается? Русские играют за канадские и американские клубы, а в России почти не осталось классных игроков! Такое положение надо менять! Такой хоккей нам не нужен! Речь идет о престиже страны! А вы мне толкуете о каких-то деньгах.
Он замолчал, укоризненно покачивая головой.
Все это могло быть только шуткой. Павел заглянул в его глаза. Но они оставались непроницаемыми, и прочитать в них хоть что-нибудь было совершенно невозможно. С такими глазами нужно быть разведчиком или, на худой конец, министром иностранных дел.
Вы шутите?
Ничуть, — сказал Норд.
Скажите, а Шаламов, Коняев и Ким согласились на подобные условия?
Да. Представьте себе.
Не могу в это поверить. Последний контракт Коняева был на сумму пять миллионов в год. Он мой приятель, и я это знаю точно.
Да, я знаю. Но они не стали мелочиться. И теперь на них возложена почетная обязанность защищать честь нашего спорта за границей. Соглашайтесь и вы, Бородин. Это ваша почетная обязанность. А у меня тоже есть почетная обязанность — выиграть с вашей помощью Кубок Стэнли. И я сделаю это.
Павел посмотрел на часы.
Ну ладно. Это несерьезный разговор. Бред какой-то. Хотя вы меня развеселили. Спасибо. И до свидания.
Он встал и направился к двери.
И все-таки я надеюсь, что вы согласитесь, — сказал ему вслед Норд.
«Сумасшедший», — подумал Бородин, выходя из кабинета Старевича.
К сожалению, это оказалось далеко не так.
Этой ночью Бородин проснулся от воя пожарной сирены. Потолок комнаты освещался колеблющимся красным светом.
Что это? — испуганно спросила Инна.
Спи, сейчас посмотрю.
Павел накинул халат и подошел к окну.
Горел его «ровер». Вечером он поленился завести машину в подземный гараж — и вот... Такого еще никогда не было с тех пор, как он въехал в этот недавно построенный роскошный дом в районе Арбата. Двор был огорожен высоким забором, постоянно дежурила охрана. Кто мог проникнуть внутрь?
Никто так толком и не объяснил, каким образом загорелась машина. Милиционеры, узнав, чей автомобиль сгорел, только иронически посмеивались. Дескать: «Чем мучиться и разыскивать хулиганов, лучше новую купи. Не обеднеешь». И, кстати, не забыли взять деньги «за эвакуацию» обгоревшего остова.
На следующий день Павлу пришлось взять машину Инны, чтобы съездить к родителям.
Примерно через час после того как он уехал из дома, раздался писк пейджера.
«Паша, приезжай немедленно. Все горит», — гласила надпись. Павел ничего не понял, поцеловал мать и поехал домой.
Переулок был забит пожарными машинами. А из окон его квартиры валил густой дым.
Заплаканная Инна стояла на тротуаре.
Я только вышла в магазин, — всхлипывала она, — возвращаюсь — а тут пожар...
Квартира выгорела почти дотла, и Павлу вместе с Инной пришлось временно переехать в их старый дом в Армянском переулке, где жила мать Бородина.
Вечером того же дня зазвонил телефон.
Это тебя, Паша, — мать протянула ему трубку.
Алло?
Добрый вечер, господин Бородин. Это говорит Патрик Норд.
Только его не хватало!
Я слушаю, — хмуро ответил Павел.
Только что мне сообщили о ваших несчастьях. Примите глубокие соболезнования.
Спасибо, — сухо ответил Павел.
Надеюсь, что ничего подобного с вами больше не повторится.
Я тоже очень надеюсь.
Кстати, — продолжал Норд, — вы обдумали мое предложение?
Я вам ответил еще вчера, — раздраженно ответил Павел, — ваши предложения несерьезны и даже оскорбительны. Всего хорошего.
Он повесил трубку. Кстати, откуда этот Норд знает номер телефона родителей?Спустя полтора часа с улицы раздался мощный взрыв. Павел не верил своим глазам. От машины Инны осталась груда исковерканного металла.Он не знал, что и подумать. Хотя уже начал догадываться...За те четыре года, что он провел в Америке, дома многое изменилось. Конечно, Бородин видел по телевизору кадры убийств на улицах Москвы, бандитских разборок и так далее. Но все это казалось очень далеким — и физически, и от его профессии. Во всяком случае, Павел не мог предположить, что его такими бандитскими методами могут уговаривать подписать контракт.
Хотя он еще не был до конца уверен, что два пожара и взрыв — дело рук Норда.
Все точки над «i» расставил следующий день.Во-первых, с утра позвонил Старевич.
Здравствуй, Павел, — услышал он в трубке медовый голос, — как поживаешь?
Ну вы* наверное, знаете, как я поживаю. Вести разносятся со скоростью ветра.
Да, я слышал о твоих бедах. И надо же, все в один день...
Он зацокал языком. Павел молчал, ждал, пока он снова заговорит.
Ну ничего, ничего, — наконец подал голос Старевич, — главное — руки-ноги целы. Ведь тебе, Павел, без рук и ног нельзя. Это твои орудия производства. Ты с их помощью деньги зарабатываешь. Правильно я говорю?
И он захихикал.
У вас какое-то дело ко мне, Валентин Петрович?
Да. Хотел спросить, как у тебя прошли переговоры с Нордом?
Вот оно что!
Я бы не стал называть это переговорами, Валентин Петрович.
Ну а как же? Он ведь все-таки владелец команды. На работу тебя зовет.
Павел фыркнул:
Этот ваш Норд просто несерьезный человек. Он вчера целый час нес всякую околесицу.
Что ты говоришь?! А другие ребята вроде остались довольны...
Я не понимаю. Он мне вчера предложил просто смешную сумму. И болтал всякую чушь про патриотизм. Как это понимать? И еще у него хватило наглости позвонить вчера...
Ну не надо, — перебил его Старевич, — человек хотел выразить свое участие...
Не нужно мне его участие. И потом, я вчера подумал...
Павел вдруг осекся. Что он, собственно, знает об этом Старевиче? Да, знаменитый в прошлом хоккеист, да, легенда советского спорта. Но сейчас он чиновник. А для чего у нас в стране чиновниками становятся — это всем давно ясно. Деньги и ничего, кроме них. Значит... он может каким-то образом участвовать в наборе игроков в команду Норда. И скорее всего, участвует. Поэтому Павел решил с ним не откровенничать.
Что ты подумал?
Ничего. Ничего особенного. Короче говоря, ни один уважающий себя хоккеист не согласится на его предложение.
Но ведь соглашаются. И Шаламов, и Ким, и Коняев.
Это для меня загадка. Я знаю, что любой американский клуб заплатил бы им как минимум в три-четыре раза больше. Я не понимаю, почему они согласились. Но это их дело. Я идти в клуб Норда не собираюсь.
Напрасно, Павел, напрасно. Норд прекрасный человек. Он стремится поднять российский спорт...
«Ну вот, и этот завел ту же самую пластинку, — подумал Бородин, — значит, точно они связаны между собой».
Если я захочу поднимать российский спорт, Валентин Петрович, я вернусь в свой «Спартак». И буду работать за обычную зарплату. А кто такой Патрик Норд, я первый раз услышал позавчера. И больше о нем слышать не желаю.
Ты все-таки подумай, Павел. Хорошенько подумай. Это тебе мой совет.
Сухо попрощавшись, он повесил трубку.
Нет, это просто какая-то мистификация. Старевич явно работает на Норда. Или Норд на Старевича?«В конце концов, мне-то какое дело, — подумал Бородин и моментально вспомнил кошмарный вчерашний день. — Если это действительно... Нет, этого не может быть. Просто не может быть».А собственно, почему не может? Разве каждый день по телевизору не сообщают об убийствах, поджогах и взрывах? Разве не разводит бессильно руками министр внутренних дел, разве не выбирают уголовников мэрами городов и депутатами?Пораскинув мозгами, Павел решил сделать самое разумное в этой ситуации — позвонить Валерию Коняеву. Павел знал его еще по «Спартаку». Конечно, приятель, это было громко сказано. Но все-таки они играли в одном звене. Может быть, он ответит на какие-то вопросы?Из Москвы в Нью-Йорк дозвониться было довольно сложно. Гораздо труднее, чем из Нью-Йорка в Москву. Но в конце концов, на том конце провода взяли трубку.
Валера?
Да, это я. Кто спрашивает?
Это Бородин. Привет.
A-а, Павел, привет. Какими судьбами? Говорят, твой контракт с «Детройтом» истек?
Да. Сейчас в Москве. Хочу немного отдохнуть.
Дело хорошее.
Ay тебя как? — Павел решил сначала прощупать почву.
Ну-у, нормально, — скупо ответил Коняев.
Где ты сейчас?
Вот подписал контракт с одним нью-йоркским клубом.
О-о, с «Нью-Йорк рейнджере»?
«Нью-Йорк рейнджере» — один из лучших клубов HXJI. Попасть в него было бы даже для игрока класса Коняева большой удачей.
Да нет. В другой.
Он явно не хотел колоться. Но Павел умел быть настойчивым.
В какой?
Коняев вздохнул. Это было слышно даже по телефону.
В «Нью-Йорк вингз».
A-а, я слыхал. Какой-то эмигрант купил эту команду и набирает новый состав.
Да.
У него вроде грандиозные планы?
Да.
Говорят, он хочет выиграть в следующем году Кубок Стэнли?
Да.
Ты не слишком словоохотлив, Валера. Ну ладно. Перейдем к самому главному. Дело в том, что этот Патрик Норд и мне предложил играть в этой команде.
Угу. — Павел почувствовал, что Коняев не особенно этому удивился. Как будто он ждал, что рано или поздно это произойдет. Или знал заранее?
Ты знал об этом? — не удержался Павел.
Норд мне о своих планах не докладывает, — уклончиво ответил Коняев.
Ясно... Слушай, Валера, у меня был позавчера разговор с ним. И он предложил мне смешную сумму. И сказал при этом, что и ты, и Шаламов, и Ким согласились играть на таких условиях. Это правда?
Коняев помолчал, как будто обдумывая ответ. Потом сказал:
В контракте есть пункт, по которому мне запрещено раскрывать сумму гонорара. Так что извини...
Да о чем ты говоришь! О размерах гонораров можно прочитать в любом хоккейном журнале! Я хочу только знать, действительно ли вы согласились играть за гроши. То есть, конечно, не за гроши, а за минимальные деньги?
Коняев опять вздохнул.
Паша, — сказал он тихо, так, что Бородин еле слышал его голос, — я тебе могу сказать только одно. Норд очень сильный и влиятельный человек. Он может многое. И если Норд захочет, чтобы ты играл в его команде, тебе придется это сделать.
Погоди-погоди! Что значит — придется? Почему это я должен играть за копейки?
Ну-у... я не могу тебе сейчас всего сказать. Да, думаю, ты и сам скоро поймешь. Кстати, не за такие уж и копейки.
Слушай, Валера, ты не мог бы сказать яснее? Все-таки мы не вчера познакомились.
Нет, не могу. Но чтобы было понятнее, имей в виду, что контракт с Нордом мы все подписали только на год. И без права продления. Паша, год можно поработать и за небольшой гонорар. Хотя бы... хотя бы ради собственного спокойствия.
Да что вы все там, с ума посходили?! — заорал Бородин в трубку.
Но из нее доносились только отбойные гудки...
...Был произведен дренаж правого легкого и удаление остатков размозженных тканей. Наложены швы. Внутренний разрыв небольшой, так что можно сказать, что он легко отделался. Назначения — обычные в таких случаях. Состояние больного удовлетворительное, стабильное. Что еще? Организм крепкий, тренированный, так что, думаю, справится.
Скажите, а он может говорить?
Думаю, пока нет. Хотя вроде бы состояние позволяет. Дыхание приведено в норму, легкие функционируют, хотя и не в полную силу — вы понимаете. Головной мозг не поврежден, только слабое сотрясение. Но он много спит. И лучше его не беспокоить.
В белом — это врач. Павел уже его видел. Рядом стоял человек в фуражке и в халате, накинутом на милицейский китель.
Боль ушла в глубину. А иногда казалось, что ее вообще нет. Павел чувствовал себя гораздо лучше, чем в прошлое пробуждение.
Странно. Пятеро задних пассажиров здорово пострадали. Двое погибли, другие в реанимации. А Бородин сравнительно легко отделался.
Так, значит, не обошлось без жертв... Интересно, кто погиб?
Если бы не это бревно... А я-то думал, что эти «линкольны» крепче.
Да что вы, товарищ милиционер...
Можете меня называть Вячеслав Иванович.
Все это легенда. Вот недавно был случай. Водитель, понятно — подвыпивший, на скорости около ста тридцати врезался в фонарный столб у троллейбусной остановки. Дело было ночью, так что никого не задел. Самое смешное — машину от удара разорвало надвое. Заднюю часть отбросило в сторону, а передняя вместе с водителем от удара поменяла направление движения и угодила в подземный переход. Между прочим, это была «БМВ» последней марки.
Надо же!
А это еще не все. Покатилась она по ступенькам, врезалась в стену. И самое главное — у водителя ни царапины. Ни единой! Можете себе представить?
Человек в форме покачал головой:
Такое только в кино увидишь!
А вот и не в кино. В жизни. Так что этот человек выбрался из обломков своей машины, посетовал немного, а потом на той же остановке сел в троллейбус и домой уехал.
Даже ГАИ не дождался?
Нет, дежурная машина уже приехала... Глядите-ка, наш больной открыл глаза.
Врач склонился над Бородиным. Блеснули стекла очков.
Добрый день. Как вы себя чувствуете?
Хо... хорошо. — Язык слушался с трудом, но Павел с облегчением обнаружил, что туман перед глазами рассеивается и он может говорить и видеть собеседника.
Так уж и «хорошо». Голова не болит?
Нет.
Славно, славно. Скоро выздоровеете. Тут к вам из милиции пожаловали. Так сказать, из правоохранительных органов. Хотят задать несколько вопросов.
Врач повернулся к человеку в фуражке и форме:
Несколько. Понимаете? И желательно, чтобы ответы были как можно короче. Разрешаю вам мучить больного в течение десяти минут. И не больше.
Хорошо, доктор. — Грязнов сел на соседнюю кровать. — Здравствуйте, я полковник Грязнов, исполняю обязанности начальника МУРа. Мне надо выяснить некоторые подробности аварии. Вы можете отвечать на вопросы?
Да.
Скажите, почему именно вы сидели за рулем машины?
Водитель пропал.
Как это — пропал?
Не знаю. Мы его ждали, но он пропал.
Ответы короче, — напомнил доктор.
То есть Осипов приехал встречать вас с шофером, а потом тот куда-то пропал?
Да.
Интересно. — Грязнов сделал пометку в своем блокноте. — Вы помните, как произошла катастрофа?
Да, помню.
Павел уже открыл рот, чтобы рассказать о событиях той ночи, как врач протестующе замахал руками.
Нет. Этого я не позволю. Ему противопоказано долго говорить. И к тому же треть времени уже вышла.
Хорошо, — терпеливо сказал Грязнов, — я буду рассказывать, а вы говорите «да» или «нет».
Вот это другое дело, — успокоился врач. Грязнов секунду подумал, а потом спросил:
Причиной того, что ваша машина свернула с проезжей части, был встречный автомобиль?
Да.
Он пытался прижать вас к бордюру?
Павел покачал головой.
Значит, резко свернул в вашу сторону?
Да.
Эта была иномарка?
Нет.
Отечественная? «Жигули»?
Нет.
«Москвич»?
Да.
Современной модели?
Да.
Цвет помните?
Нет. Темный какой-то.
Грязнов разочарованно вздохнул.
И номера, конечно, тоже не видели?
Павел покачал головой.
Вы слышали какие-то звуки в этот момент?
Да.
Что-то похожее на хлопок?
Да.
Этих хлопков было несколько?
Да.
По вашей машине стреляли. По колесам тоже. Вы чувствовали, что шины спускают?
Да.
Так, господа хорошие, время вышло, — встрял в разговор врач. — Все. Больному нужно отдыхать.
... Если бы кто-нибудь рассказал Бородину эту историю, он, скорее всего, не поверил бы. Угрозами и давлением согнать знаменитых хоккеистов в свою команду? Силой заставить согласиться на совершенно невыгодные контракты? Бред какой-то.
Однако после разговоров со Старевичем и Коняевым Павел был уверен, что два пожара и взрыв — это дело рук Норда. Что же тогда будет его следующим «доводом»?
Об этом было страшно подумать.
Может, обратиться в милицию? Павел сразу же отбросил эту мысль. Что он им скажет? Что ему предлагают работу, а он не хочет? А если попросят назвать сумму, которая любому здесь, в России, покажется огромной? И потом, как он докажет, что все это подстроено Нордом? Никаких фактов нет. Ни одной угрозы не было произнесено вслух. Конечно, уголовное дело по факту взрыва вроде возбудили, с утра приходили люди из МУРА, что-то выспрашивали, но толку...
Уехать в Штаты? Но как оставить тут мать и Инну? Норд способен на все — в этом он уже убедился. Взять их с собой? На получение американской визы уйдет масса времени. Что делать?
Интересно, всех остальных Норд «уговаривал» таким же образом? Наверняка. И им пришлось согласиться. И смолчать. Иначе об этом бы узнали все. Ясно, что Норд постарался обезопаситься от этого.
С другой стороны, почему никто из хоккеистов не заявил в полицию в Штатах? Тамошние блюстители закона были бы только рады раскрыть еще одного «русского мафиози». Боятся Норда?
Скорее всего...
Вопросов было много. И почти все они оставались без ответа.
Павел думал весь день. Но так и не пришел к какому-то решению.
А вечером опять зазвонил телефон. Павел уже знал, кто это.
Алло. Это говорит Патрик Норд.
Да, я слушаю.
Как поживаете, господин Бородин?
Спасибо.
Я послезавтра улетаю в Штаты, — Норд говорил сухим, деловым тоном, — поэтому вы должны принять свое решение до этого срока. Простите, но дела обязывают. Кстати, в случае вашего согласия я могу предложить вам полное возмещение ущерба, который вы понесли позавчера.
Поражаюсь вашей щедрости, господин Норд, — не выдержал Павел.
Хе-хе, когда речь заходит о нуждах отечественного спорта и его лучших представителей, я никогда не считаю копейки. Так что? Позвонить вам послезавтра?
Не надо. Я... я согласен.
Через две недели Бородин улетел в Америку.
15 часов
Москва,
Генеральная прокуратура РФ
От легендарного тренера Протасова я вернулся часа в три дня. И сразу, даже не заходя в свой кабинет, пошел к Меркулову. Во-первых, я должен был отдать ему одолженный вчера диктофон, а во- вторых, Протасов сообщил довольно интересные сведения. Не скажу, что дела с убийствами продвинулись, но много подробностей из мира спорта стали для меня яснее. Надо сказать, после этого разговора он много потерял в моих глазах, мир этот. Короче говоря, я хотел, чтобы Меркулов как можно скорее прослушал эту пленку.
Но у Меркулова, как назло, было какое-то очередное совещание. Вообще, мне тоже надо было на нем присутствовать, но я решительный противник всяких совещаний, собраний, летучек и планерок и поэтому моментально испарился из предбанника кабинета Меркулова. Думаю, Костя мне это простит.
Вместо этого я решил зайти в столовую и перекусить.
Итак, иду я по коридору Генпрокуратуры и вдруг вижу... Нет, не хоккеиста и не спортсмена, хотя мне на них последнее время везет. Это шла... нет, плыла секретарша Быстрова. Вы, наверное, помните, какое она произвела на меня впечатление позавчера. Но тогда она сидела за своим письменным столом, а значит, я видел тогда только ее верхнюю часть. Теперь же она шла в полный рост, прямо мне навстречу, и, поверьте, моя реакция была вдвое сильнее, чем позавчера.
Вспомнить бы еще, как ее зовут!
Я выбрал из своего арсенала самую магнетическую улыбку и направился к ней. В конце концов, если я не отвлекусь от этого дела, то скоро придется переквалифицироваться в хоккейные обозреватели. А я этого не хочу. Мне и в прокуратуре нравится!
Добрый день, — сказал я как можно любезнее.
Здравствуйте, Александр Борисович.
Ну и память у нее! Профессионалка!
Как поживаете... Анечка? — Я совершил титаническое усилие и все-таки вспомнил, как ее зовут. Ай да Турецкий!
Спасибо, нормально.
Решили шефа чайком попотчевать? — Я совсем забыл сказать, что у этой дивы в руках был чайник.
И шефа и себя. Вас тоже могу угостить.
Я, разумеется, рассыпался в благодарностях и пошел вместе с ней в приемную Быстрова.
Там Аня усадила меня в маленький уютный уголок для чаепития, рядом с письменным столом, а сама пошла выбрасывать старую заварку.
Ну вот! Пусть Меркулов и Грязнов не обижаются, но я имею право на отдых. Тем более поездка к Протасову оказалась, на мой взгляд, довольно результативной. Во всяком случае, мне после нее многое стало понятно. И теперь я хочу расслабиться в приятной (и еще какой приятной!) компании.
Я огляделся по сторонам. Приемная как приемная. Обитая кожей дверь с табличкой. Шкаф, набитый бумагами. Окно с цветочными горшками на подоконнике. Письменный стол, за которым и восседает ангелоподобное существо, которое в настоящий момент прозаически выплескивает спитую заварку в унитаз.
Компьютер, монитор, принтер. Карандаши и ручки в стаканчике. Коробочки с кнопками и скрепками. Клей и другие канцпринадлежности. Кусочки золотой фольги, видимо из-под конфет, которыми она лакомится в перерывах между печатанием скучных документов. Как это мило! Папки, папки, папки... Стопки бумаг. Большая канцелярская книга, аккуратно разграфленная вдоль и поперек.
«Число», «Содержание документа», «Время поступления», «Входящий номер»...
Нет, что бы ни говорили, а горбатого все-таки только могила исправит. Это я себя имею в виду. Умильно скользя глазами по интерьеру и предвкушая приятную беседу, я остановил взгляд на книге и стал читать содержание граф канцелярской книги. Что-то (не что-то, а интуиция) мне подсказывало, что это мне пригодится.
Итак, на столе лежала открытая книга входящих документов. А я как раз недавно ознакомился с двумя такими документами. Неплохо было бы проверить.
Я наклонился над столом и перевернул страницу. Там в самом начале стояло: «2 рапорта (дело Сереброва). 26 сентября. 9. 30».
Половина десятого! Погодите-погодите... Сереброва убили примерно без двадцати девять. Это что же, значит, за сорок минут в отделении милиции отреагировали на запрос Быстрова и привезли бумаги? Нет, господа, такого просто не бывает. Может быть, секретарша ошиблась, записывая в книгу? Но следующий поступивший документ был помечен «9. 45», дальше «10. 05» и так далее. Она не могла ошибиться несколько раз подряд.
Теперь, Турецкий, немедленно начинай шевелить мозгами в нужном направлении и ответь, что все это значит. А с девушками будешь любезничать в следующий раз. Успеешь еще!
Я столкнулся с Аней в дверях.
Вы уже уходите? Не будете чай? — удивилась она и очаровательно округлила глаза.
В следующий раз, Анечка, — с досадой проговорил я.
И умчался, даже не посмотрев, как она обиженно надувает свои губки. Работа есть работа! Черт бы ее побрал.
Через полторы минуты я уже звонил Грязнову в уголовный розыск.
Слава, мне надо срочно разыскать людей, которые раньше работали в одном из московских отделений милиции. Сможешь?
Спрашиваешь, — обиделся Грязнов, — я же все-таки начальник уголовного розыска, хотя и временный. Значит, запросто могу разыскать кого хочешь. Давай фамилии.
Записывай, — я покопался на своем столе, как всегда заваленном кучей бумаг, и разыскал папку, врученную мне вчера Быстровым, — старший сержант Теплов, майор Митрохин А. В., майор Расулов Я. Т.
Так, записываю...
Все они работали этим летом в 75-м отделении милиции Юго-Западного округа Москвы. А теперь уволились.
Все трое?
Да в том-то и дело. С интервалом в месяц-два их всех в этом отделении не оказалось. Текучка у них там, понимаешь.
Сделаем.
Только срочно.
Естественно. Кстати, я только что из больницы, где лежит Бородин.
Ну как?
Он подтвердил, что перед катастрофой по машине стреляли. Нападавшие были на «москвиче». Действовали по обычной схеме — сначала заставили резко свернуть в сторону, а потом...
И все?
Практически да. Ну еще цвет машины узнал. Конечно, я отдал приказ проверять все похожие машины, но это, ты понимаешь, как мертвому припарки.
Немного... Может быть, он сообщит побольше, когда придет в более-менее нормальное состояние?
Врач запретил ему говорить много. Так что Бородин отвечал только «да» или «нет». Но будем надеяться, что он скоро придет в себя. Во всяком случае, врач настроен оптимистично.
Просто так ни на кого покушение не устраивают. Значит, есть причина.
Твоя железная логика меня просто поражает, Турецкий.
...Да еще такое, почти гангстерское, — продолжил я, не обращая на его слова никакого внимания. — Стреляли из какого оружия?
Из автомата Калашникова. Видимо, с глушителем, потому что на бензоколонке в километре от этого места ничего не слышали.
Итак, теперь застрелили еще двух хоккеистов, на этот раз не знаменитостей в прошлом, а действующих, играющих. Мало того, они везли в своей машине не что-нибудь, а Кубок Стэнли. Который, кстати, по иронии судьбы совершенно не пострадал.
Значит, отстрел продолжается... Может, действительно, Бородин, когда очухается, расскажет что-нибудь интересное. Но пока что единственной ниточкой в моих руках оставалась эта фотография, которую мы вчера вынули из руки мертвой жены Старевича. Кстати, Протасов назвал одного из тех, кто стоял на фотографии. Об этом позже.
Надо узнать: когда Старевич с Серебровым и Стрижом были вместе в Америке, с кем они там общались, какова была цель поездки... Самый простой способ — это допросить Стрижа. Если бы последние два дня события и убийства не сыпались на меня как из рога изобилия, я бы сделал это еще в первый день, когда убили Сереброва.
А тут еще эта странная история с Быстровым... Ох, не нравится мне все это.
Я пошел к Меркулову. Совещание уже закончилось.
Слушай, Костя, тут такое дело... Или я схожу с ума, или...
Меркулов поднял брови.
Пятнадцать лет работаю в прокуратуре, а такого еще ни разу не видел. Скажи мне, пожалуйста, сколько времени требуется для того, чтобы разослать запрос по всем московским отделениям милиции, а потом получить документы?
А что? — насторожился Меркулов.
Ничего. Я тут выяснил, что, оказывается, сорока минут достаточно. Именно столько времени прошло с момента убийства Сереброва до прихода в прокуратуру бумаг, которые мне вчера вручил Быстров.
Круто, — не поверил Меркулов, — ну, положим, чтобы разослать запрос, если поторопиться, полчаса достаточно. Тем более если серьезное происшествие. По факсу, по телетайпу...
Всего полчаса?
—Да. Но пока они разберутся с архивами, пока то, пока се... Неделя — это минимум.
Вот видишь, как стала работать наша доблестная милиция. Теперь сорока минут достаточно. Тебя это не настораживает?
Меркулов с сомнением покачал головой:
Настораживает, и даже очень. А ошибиться ты не мог? Откуда ты знаешь когда поступили бумаги?
Я посмотрел в книге входящих документов. Следующий документ поступил через пятнадцать минут. Так что если ошибка и произошла, то только, как ты понимаешь, в пределах четверти часа.
Подозрительно... А Быстров знает, что ты это проверял?
Нет.
Как же это тебе удалось?
А я с секретаршей его знаком.
А-а-а... Все понятно, — погрозил мне пальцем Костя, — известный сердцеед Турецкий снова в режиме поиска?
Я скромно опустил глаза:
Да нет. Я без всякой задней...
Знаем-знаем. Ну ничего, когда для пользы дела — то можно.
Спасибо вам, товарищ государственный советник юстиции первого класса, за оказанное мне высокое доверие, — истово воскликнул я. — Служу отечеству!
Меркулов внезапно посерьезнел:
Ну ладно, шутки в сторону. То, что ты рассказал, конечно, интересно. Даже очень интересно. Оставим это пока что в списке загадок.
Что-то этот список у нас растет день ото дня, — заметил я, — и только разгадок не прибавляется.
А что делать? Будем надеяться, что скоро количество загадок достигнет критической массы и они начнут сублимировать в разгадки.
Я потряс головой, чтобы лучше понять фразу, сказанную Меркуловым.
Не поможет, Турецкий. И не надейся. Ладно, давай выкладывай, что тебе рассказал Протасов?
Я вытащил диктофон и вставил кассету.
ИЗ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ РАССКАЗА БЫВШЕГО ТРЕНЕРА СБОРНОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ПО ХОККЕЮ ВЯЧЕСЛАВА ПРОТАСОВА
Протасов. А я, гражданин следователь, так и знал, что ко мне кто-нибудь обязательно придет после этих убийств. Кто-нибудь обязательно появится. Вот и вспомнили старика — правда, только в горе. Но все равно — спасибо и за это.
Турецкий. Ну что вы такое говорите, Вячеслав Анатольевич, вас вся страна любит и помнит.
Протасов. Э-э. «Вся страна». За два года один корреспондент пришел. Кстати, всего полтора месяца назад это было. А я ведь ему многое рассказал. И что? Оставили процентов двадцать в статье. Остальное выкинули. А если бы напечатали, то, может, Вальку с Володей и не застрелили бы...
Турецкий. Вы кого-то подозреваете в организации этих убийств?
Протасов. Кого я могу подозревать, немощный старик, который со своей дачи не выходит? Конкретно — никого не подозреваю. Но то, что все это когда-нибудь плохо кончится, — об этом я всегда говорил. И корреспонденту этому тоже.
Турецкий. Что вы конкретно имеете в виду под «всем этим»?
Протасов. Бардак.
Пауза.
Турецкий. Что вы имеете в виду?
Протасов. Все. Абсолютно все. И хоккей в частности. Хотя развал в хоккее — это всего лишь следствие всеобщего развала.
Турецкий. Но ведь что-то положительное все- таки происходит.
Протасов. Да, происходит. Но, к сожалению, чаще всего и это положительное оборачивается другой, дурной стороной. Вот, пожалуйста, пример. Спортивные организации освободили от налогов, всяких отчислений и так далее. Хорошее дело? Хорошее... А что в итоге получилось? Бывшие спортсмены, хорошие ребята, кинулись в коммерцию. А у нас коммерция — это обязательно связь с бандитами. Вот и получилось, что сами спортсмены превратились в бандитов.
Турецкий. Вы имеете в виду покойных Старевича и Сереброва?
Протасов. Я этого не говорил.
Турецкий. Но подразумевали?
Пауза.
Протасов. Понимайте как хотите. Ведь это не допрос, правда?
Турецкий. Да.
Протасов (смеется). Конечно, чего вам меня допрашивать? Я и так все расскажу. Старики — они люди разговорчивые.
Турецкий. И все-таки вы считаете, что Серебров и Старевич в своей деятельности были связаны с криминальными элементами?
Протасов. Конечно. Как же иначе? Вот у Вали в Федерации хоккея, насколько я знаю, было несколько фирм, занимающихся ввозом водки и табака. Не спортивного инвентаря или там детских игрушек, а импортом водки и табака! Как же тут без криминальных группировок? Эти бандиты слетаются туда, где пахнет деньгами, как мухи на мед!
Турецкий. Ну а Серебров? Насколько я знаю, Национальный Олимпийский Комитет никакого отношения к бизнесу не имел.
Протасов. Это так. Но ведь бандиты не только водкой и сигаретами торгуют.
Турецкий. Объясните. Чем мог торговать Серебров?
Протасов. Спорт сам по себе бизнес. Вернее, его сделали таким. Раньше мы ехали за границу защищать честь родной страны. А сейчас? Сейчас спортсмен запросто может не прийти к самолету, на котором вылетает сборная, только потому, что какой-то клуб посулил лишний миллион долларов. А на страну и на сборную плевать с высокой горки.
Турецкий. Что же плохого в том, что человек хочет заработать своим трудом?
Протасов. Ая разве против? Раньше мои ребята тоже зарплату получали. Не миллионы, конечно, но по тем временам очень хорошую. И работали день и ночь. Выкладывались на все сто процентов. И не за деньги, заметьте.
Турецкий. А сейчас?
Протасов. Сейчас все по-другому. Сейчас не думать о деньгах... неприлично, что ли. Я хоккеистов не обвиняю. Я обвиняю тех, кто из них машины для добывания денег делает. В итоге и сами ребята ни о чем, кроме денег, думать не могут.
Турецкий. Но они играют, и играют хорошо.
Протасов. Техника, профессионализм — это еще не настоящий хоккей. Ведь вы поймите, гражданин Турецкий, хоккеист — это творческая личность. Он, как ребенок — ранимый и нежный. И тренер должен быть любящим отцом. Потому как и что в парня вложишь, то из него и получится. Я ведь помню, когда шайбу пропускали или пас неточный в решающий момент кто-нибудь допустит, — это для всех трагедия была. Просто трагедия. А теперь? Ну вычтут у него из зарплаты какую-то сумму, ну и что?
Турецкий. Но ведь раньше тоже за это премии лишали.
Протасов. Да это было дело десятое. Об этом никто и не вспоминал. Кроме их жен, конечно. (Смеется.)
Турецкий. Давайте вернемся к Сереброву. Все- таки, от чего он мог получать прибыли?
Протасов. Я, конечно, конкретно не знаю. Да, видел я его последний раз довольно давно. Дай Бог памяти, месяцев восемь тому назад. Но Олимпийский комитет всегда был организацией богатой. Ведь если страна претендует на то, чтобы проводить Олимпиаду, моментально выделяются большие деньги — на рекламу, на всякие презентации и так далее. И, кстати, на то, чтобы задобрить чиновников из Международного Олимпийского Комитета. Ведь если дело выгорит, то суммы будут уже другого порядка...
Турецкий. Вы имеете в виду взятки?
Протасов. А что, может, и взятки. Вы думаете, председатель МОК зря по всему миру катается? И везде его принимают как президента страны, не меньше, в рот заглядывают. Кстати, вы газеты не читаете? За последние полгода он уже в третий раз в Москву приезжает.
Турецкий. Как вы думаете, с какой целью?
Протасов. А вы разве не слышали, что наши претендуют на проведение Олимпиады в каком-то там году? Одно время об этом все газеты писали.
Турецкий. Слышал.
Протасов. Ну вот. Я помню, сколько чиновников из Спорткомитета каталось за границу, когда решался вопрос еще об 0лимпиаде-80. И о деньгах, которые на все это грохали, тоже краем уха слыхал. Я думаю, сейчас суммы еще крупнее.
Т у р е ц к и й. Значит, Серебров мог тратить средства, отпущенные на «подготовку почвы», на какие-то другие цели.
Протасов. Да. И к тому же, я думаю, с этого кормились не только председатель МОК и Серебров.
Турецкий. Вы о чем?
Протасов. Серебров существует не сам по себе. Обязательно есть какие-то люди, которые его контролируют.
Турецкий. Мафия?
Протасов. Хе-хе. Главная мафия у нас в главном доме сидит.
Турецкий. Объясните.
Протасов. Не буду ничего объяснять. Голова на плечах есть — сами догадаетесь.
Турецкий. Хорошо... Скажите, Вячеслав Анатольевич, какие отношения были между членами знаменитой тройки. Я имею в виду «Три С».
Протасов. Я уже говорил, что редко их видел. Но по-моему, хорошие были отношения. Думаю, и по работе им встречаться приходилось. В свое время ребята очень дружили. Я все это хорошо помню. А с чего бы им сейчас ссориться?
Турецкий. Ну из-за денег, например, из-за рынков, из-за упущенных возможностей. Еще из-за каких-то финансовых интересов —я уж не знаю каких. Так или иначе, они могли быть конкурентами.
Протасов. Не знаю...
Турецкий. А какие-то конфликты у них бывали?
Протасов. Нет. Во всяком случае, я не слышал. А если бы бывали, то я бы знал. Все-таки меня информируют о жизни моих прошлых питомцев. Вот Алеша Круглов заезжает...
Турецкий. Это бывший вратарь вашей команды?
Протасов. Да. А теперь министр спорта.
Турецкий. А не могло быть у них что-то типа своей мафии. Из бывших спортсменов?
Протасов (шумно вздыхает). Могло. И это хуже всего. Потому что внутри мои ребята остались такими же, как раньше. Честными. Чистыми. Я в это верю. И куда им тягаться с настоящими бандитами? Вот и оказались в могиле...
Турецкий. Ну хорошо, Серебров и Старевич, так сказать, зубры. А кто, по-вашему, мог покушаться на хоккеистов, которые возвращались из Америки с Кубком Стэнли?
Протасов. Вы имеете в виду «Нью-Йорк вингз»?
Турецкий. Да. Они же никаким бизнесом не занимались?
Протасов. Вы правы, какой может быть бизнес, когда каждый день игра-тренировка, потом снова игра и опять тренировка. Здесь что-то другое, а что — не знаю. Хотя слышал я, что немногим больше года назад, когда собирали эту команду, «Нью-Йорк вингз», им платили очень мало. Какие-то мизерные суммы, по расценкам HXJI, конечно, в зависимости от квалификации игрока. Но владельцу удалось их уговорить, потому что он хотел создать команду из русских, которые вроде бы как представляли российский спорт. Так мне рассказывали, во всяком случае.
Турецкий. То есть они играли из чувства патриотизма?
Протасов. Честно говоря, я и тогда в это не верил, и сейчас тоже. Тем более никто из игроков о гонорарах не говорил. Это были просто слухи. А в прессе, обратите внимание, сообщали нормальные суммы гонораров. Вообще, этому Патрику Норду...
Турецкий. Кто это?
Протасов. Норд владелец клуба «Нью-Йорк вингз».Я с ним незнаком, только фотографии в американских хоккейных журналах видел. Но человек, судя по всему, незаурядный. Он очень быстро собрал команду из самых лучших наших игроков и в следующем же сезоне получил Кубок Стэнли. Такого в истории не было. Я бы никогда в это не поверил. А ему это удалось.
Турецкий. Но закончилось все это печально.
Протасов. Вы знаете, это вообще странная история. Эти слухи о гонорарах, ребята о деньгах молчат... Не знаю, что там могло произойти.
Турецкий. А кто может знать об этом подробнее?
Протасов. Понятия не имею. Может, в Америке можно что-то разузнать. А у нас... Вы же знаете, пока слухи через океан дойдут... Хорошо еще,
Паша Бородин выжил. Хороший парень. Он сюда ко мне приезжал полтора года назад. Очень хороший игрок. Динамичный, чувствующий игру. Недаром его в Америке «русским смерчем» прозвали. Но все-таки до нашего уровня семидесятых годов он не дотягивает.
Турецкий. А его журналисты часто сравнивают с Харламовым.
Протасов (смеется). Журналистам вообще свойственно вешать ярлыки. Что в голову взбредет, то и пишут! Да что вы! У нас в сборной раньше что ни игрок — то была индивидуальность. Сейчас говорят «звезда», но я бы наших ребят тех лет так не называл. Звезда вспыхнула — и погасла. И все забыли. В американском хоккее звезды после матча бегут календарики со своими портретами раздавать, автографы, поклонницы... Хоккеист — это какой-то шоумен, телезвезда, или как там теперь их называют. А у нас хоккеист был личностью, к которой относились с уважением без всяких календариков. Ведь если посмотреть игры нашей сборной тех лет — это произведения искусства! Их можно как кино смотреть, и каждый раз что-то новое увидишь. У меня Харламов играл не так, как Петров, Михайлов играл не так, как Стриж, а Стриж не так, как Старевич. А Круглов?! Это же был виртуоз! Сейчас все не так. Техника плюс реклама — и все.
Турецкий. Что же, талантов меньше стало или денег не выделяют?
Протасов. Да нет. Талантов столько же, а деньги тут ни при чем. Дело в школе. Хоккеиста надо воспитывать, чтобы он стал индивидуальностью. Это целый процесс. А сейчас техникой овладели — и вперед, за океан. Там, конечно, наших с удовольствием берут. Но затем только, чтобы они прибыль приносили. Выжмут игрока, как половую тряпку, и выкинут. И все. Я Паше Бородину так и сказал: «Талант у тебя есть, но его надо развивать. В HXJI этим никто заниматься не будет. Учить тебя там некому. Своих учеников хватает. Поэтому пару лет покатаешься, и все. Выдохнешься». Думаю, так оно и будет.
Турецкий. Вячеслав Анатольевич, посмотрите на эту фотографию. Можете назвать имена всех, кто здесь изображен?
Протасов. Ну, это наши «Три С». Этих вы знаете. Жена Старевича Ада. Этого не знаю. А с краю — это как раз Патрик Норд. Про которого я вам говорил...
Да-а, — резюмировал Меркулов, прослушав запись, — немного он тебе сообщил...
Я пожал плечами:
А я на многое и не рассчитывал. Если бы надеялся получить от него какие-то важные сведения, то допросил бы по всей форме. Протасов сторонний человек. Тем более давно на пенсии. Узнал Патрика Норда на фотографии — уже хорошо.
Угу, — согласился Меркулов, — это для нас очень ценно. Ну а потом что было?
Потом мы с Протасовым попили чайку и я уехал. Больше он ничего существенного не сообщил. Ну, какие впечатления?
Значит, следуя элементарной логике, эти наши знаменитые хоккеисты при жизни были связаны с этим Патриком Нордом. Команду которого вчера расстреляли из автомата. Таких случайностей,
Саша, в нашей жизни не бывает. По теории вероятности не бывает.
Значит, если я тебя правильно понял, дело о катастрофе на Ленинградском шоссе ты тоже поручаешь мне. Так?
Меркулов непонимающе посмотрел на меня.
Ну а как ты думал? Два дела имеют явную связь. Норд был связан с убитым Старевичем, не забывай, что именно фотографию с ним его жена хотела уничтожить.
Ну, может быть, и не из-за Патрика Норда. Может, из-за того четвертого человека, который на фотографии изображен.
Меркулов пожал плечами:
Может, и не из-за него. Но что-то мне подсказывает, что именно этот Норд здесь явно замешан.
Я кивнул.
. — Слушай, Саша, — вдруг вспомнил Меркулов, — а как там Стриж?
Стрижа нет в Москве. Во всяком случае, в Российском фонде спорта, который он возглавляет, сказали, что он в командировке за границей.
Где именно?
В Женеве.
Испугался, наверное, и слинял.
Может быть.
А теперь по поводу заграницы. Посмотри-ка, Саша, вот это.
Он порылся у себя на столе и достал свежую газету «Известия».
Вон там. В правом углу.
Вот что я прочитал в газете, в разделе международной жизни:
СООБЩЕНИЕ ТЕЛЕКОМПАНИИ CNN
Сегодня вечером в одном из номеров нью-йоркской гостиницы «Плаза» был найден труп некоего Георгия Мунипова, гражданина России. Мунипов прибыл в отель вчера и зарегистрировался на свое имя. Труп был обнаружен горничной, которую насторожило то, что он не подает признаков жизни, хотя было известно, что он находится в номере. Мунипов был убит выстрелом в затылок из пистолета. Его руки были связаны за спиной, а на лице видны свежие следы побоев, что позволяет предположить, что перед смертью он подвергся избиению.
Горничная отеля Энн Хопкинс также была подвергнута нападению. Она лишилась сознания после удара по голове. У нее была похищена гостиничная форма. Специалисты ФБР утверждают, что, скорее всего, убийцей Мунипова, или, по крайней мере, одной из убийц, была женщина, а форма понадобилась для того, чтобы проникнуть в номер Мунипова под видом гостиничной служащей. Экспертами высказывается мнение, что Мунипов оказался жертвой разборок русской мафии. Это первый серьезный случай после недавно сделанного доклада главы ФБР о русской преступности в Конгрессе США. Некоторые конгрессмены уже выступили с предложениями ужесточить порядок въезда в США жителей России и бывших республик СССР...
Погоди, погоди... Мунипов... Знакомая фамилия. Кажется, так звали водителя Сереброва?
Именно. И имя у него было, что характерно, тоже Георгий. Я уже узнавал у Грязнова. Он их допрашивал позавчера на месте убийства Сереброва. Этого Мунипова и телохранителя.
Так это значит, что он, сразу после того как мы его отпустили, помчался в аэропорт? Ведь до Америки часов восемь лету.
Выходит, так. Значит, у него в кармане была виза и билет. Ведь в Америку просто так, с бухты-барахты уехать нельзя.
И сдается мне, что он действительно полетел туда не на Статую Свободы поглядеть.
Это ясно, — вздохнул Меркулов, — а вот зачем? Почему и кто его укокошил на следующий день?
Нет, Костя, — сказал я после минутной паузы. Это было не на следующий день, — это было в тот же день. Когда летишь в Америку, то как бы возвращаешься в предыдущие сутки.
Прямо как в машине времени.
Да, — грустно согласился я.
Ну и где же ты была, хваленая интуиция Александра Турецкого, когда ты так беспечно отнесся к сидящим в «мерседесе»? Почему дал им скрыться? Почему в этот момент тебе не явился какой-нибудь ангел всех сыщиков или сама богиня правосудия Фемида и не указала своим перстом на сидящего в машине Мунипова? Почему, в конце концов, я не проверил досконально личности сидящих в машине? Хотя, скорее всего, это ни к чему бы не привело. Во всяком случае, в тот момент...
Видимо, все эти эмоции отразились у меня на лице, потому что Костя участливо похлопал меня по плечу и сказал:
Ну ладно, не убивайся так. С кем не бывает!
Вернувшись от Меркулова, я сразу позвонил Грязнову:
Ну как, есть новости?
Трудно сказать, Саня. И да и нет.
Что это значит?
А то, что все названные тобой люди уволились из органов внутренних дел.
Все трое?
Да.
А где они сейчас?
Расулов уехал в Томск, где у него проживает родной брат. Митрохин переехал на постоянное жительство в государство Израиль.
Куда?
В Израиль. У него жена еврейка.
А-а...
Но самое интересное — с сержантом Тепловым. Турецкий, держись за стул.
Держусь.
Теплов устроился работать в Национальную федерацию хоккея.
Что-о?!
В трубке раздался хохот Грязнова.
Да, именно.
Погоди, Слава. Он что, тоже хоккеист?
Нет, не хоккеист. Он шофер.
Он устроился в хоккейную федерацию работать шофером?
Ага.
Бред какой-то.
Нет, не бред. Это совершенно точно. Но это еще не самое интересное.
О Боже! Что еще?
Этого Теплова разыскать мне не удалось. Он, ко всему прочему, еще и пропал.
Пропал?
Да, пропал. Последний раз его видели вчера. Вечером. Угадай, куда он отправился?
Грязнов, у меня и так голова идет кругом. Я уже не способен к абстрактному мышлению. Говори скорее.
Он поехал вместе с Владимиром Осиповым в Шереметьево встречать хоккейную команду. А Бородин рассказал, что, когда они подошли к машине, его не было. Он исчез. И поэтому ему и пришлось сесть за руль. Понимаешь?
Нет, — честно сознался я.
Теплова никто не видел с тех пор. Он не появлялся ни дома, ни на работе. Так что последним его видел Осипов.
28 ентября 1997 года
18.40 по восточному времени США
Нью-Йорк,
центр
Деньги к деньгам. Если нет денег, их и не будет. Если же хоть сколько-нибудь в кошельке заводится, они будут притягивать еще, еще и еще. Конечно, если правильно себя вести. Именно таким образом и становятся миллионерами.
Примерно так думал Гриша Резник, ведя свой верный «каприс» по нью-йоркским улицам. Тот жуткий позавчерашний день уже почти улетучился из его памяти, оставив после себя только приятное воспоминание в виде тоненькой пачечки зеленых бумажек. Конечно, сумма была не Бог весть какая, но все-таки брешь в бюджете семьи Резников она закрывала почти полностью.
И самое главное — похоже, у Гриши началась счастливая полоса. Вчера отбою от клиентов не было, сегодня тоже. Гриша ощущал приятный объем своего внутреннего кармана, в который он складывал мелкие купюры. А еще грело душу то, что под сиденьем, в маленьком тайничке, который он оборудовал после истории с латинами, хранится немало зеленых купюр.
А на заднем сиденье расположился пассажир — значит, еще сорок долларов сегодня прибавится в его копилке. Гриша уже начал подумывать о покупке новых покрышек. Да и для Милы неплохо было бы купить что-нибудь из одежды...
Гриша высадил клиента возле Радио-сити и положил хрустящие бумажки в свой загашник. Если так пойдет дело и дальше, то, пожалуй, они скоро смогут позволить себе первый взнос за квартиру. А это уже переход в другой социальный слой!
В боковое стекло постучали. Гриша стоял на перекрестке, ожидая, когда загорится поворотная стрелка. Он повернул голову. За окном машины стояла миловидная женщина.
Гриша наклонился и открыл дверь. Женщина быстро забралась в машину, так как стрелка уже вспыхнула и водители задних машин начали проявлять признаки нетерпения. Кстати, Гриша не преминул обратить внимание на ее колени под в меру короткой юбкой. Ноги у нее были что надо.
Куда едем? — спросил Гриша.
Она назвала отдаленный район, причем с таким жутким акцентом, что даже Гриша сразу определил эмигрантку.
Далековато... — заметил он по-русски.
Пассажирка очаровательно улыбнулась:
Ничего не поделаешь, я там живу.
Такая женщина, как вы, должна жить в Манхэттене, — галантно сказал Гриша.
Спасибо за комплимент. — Она улыбнулась еще шире.
Ну что ж, поехали.
Сколько вы с меня возьмете?
Как и все.
М-м, я совсем недавно в Нью-Йорке и еще не очень хорошо разбираюсь в местных ценах.
Гриша вздохнул. Вот точно так же и он десять лет назад чувствовал себя жутким провинциалом в этом огромном городе. Шарахался от здоровенных полицейских, стеснялся говорить с продавцами... Потом все это прошло, он пообтерся, пообжился. В конце концов, и повзрослел — это тоже надо принять во внимание. Десять лет — как ни крути, срок.
А у этой пташки все еще впереди. Сколько ей, интересно? Конечно, нет более неблагодарного занятия, чем определять женский возраст, но все-таки интересно. Наверное, примерно столько же, сколько было ему, когда самолет авиакомпании «Пан- Ам» коснулся шасси взлетно-посадочной полосы аэропорта имени Кеннеди. Тридцать два — тридцать три? Ну, выглядит она, понятно, моложе. Так что надо немного прибавить. Но немного. Года два- три. Самый возраст для Америки. В восторженную белозубую американку уже не превратится — поздно. Но и совок еще не успел изуродовать.
«Хотя какой совок, — подумал вдруг Гриша, — нет ведь уже никакого совка».
Москвичка?
Нет, из Ленинграда. То есть, теперь из Санкт- Петербурга.
А я из Москвы. Ну как там в России? Совсем невмоготу?
Сейчас по легче.
А как здоровье Ельцина? — задал он второй стереотипный вопрос.
Болеет...
Гриша сокрушенно покачал головой. Хотя в принципе это все ему было до лампочки.
Ну, дальше пошли разные вопросы, обычные среди эмигрантов: как устроились, нашли ли работу, хорошо ли знаете язык? Пассажирка отвечала охотно, улыбалась, шутила. Не было в ней того неизбывного напряжения, которое еще долго преследует человека, навсегда приехавшего в чужую страну.
«Не такую уж чужую, — подумал Гриша, — если на улице в любую минуту земляка можно встретить».
Между тем Гриша заехал в какие-то жуткие трущобы. Здесь он еще ни разу за все десять лет работы не бывал. Люди, которые жили в этом районе, скорее всего, предпочитали на такси не тратиться, а передвигались на своих двоих. Это был самый «черный» район из всех, которые он видел до сих пор. Почище (то есть еще грязнее) Гарлема.
Тротуары были засыпаны мусором, грязными газетами, обрывками картона. Из окон смотрели черные лица со сверкающими глазными белками. В грязных лужах барахтались голые детишки. Гриша и не думал, что всего в каких-нибудь десяти — двенадцати милях от фешенебельной Пятой авеню возможно увидеть такое. Сам бы он ни за какие коврижки сюда не поехал. Тем более уже начинало смеркаться...
Ни один нормальный нью-йоркский таксист никогда не согласится ехать в такие районы. Гриша по рассказам знал, как это опасно. И уже давно бы повернул назад, если бы не эта пассажирка. Не хотелось Грише выглядеть в ее глазах трусом. Да и к тому же он всегда считал, что эмигранты из России должны помогать друг другу. Поэтому он мужественно вел машину дальше.
Здесь, — вдруг сказала она, указав на проем между двумя домами.
Гриша затормозил у тротуара.
Во двор, — сказала пассажирка.
Потом из этого двора не выедешь, — возразил Гриша, — тебе же тут недалеко, я думаю...
Во двор! — жестко повторила она, и Гриша почувствовал у себя на ребрах какой-то жесткий предмет. Скосив глаза, он с ужасом увидел пистолетный ствол.
Да ты что...
Заезжай во двор, мать твою, — лицо пассажирки дышало злобой.
«Ну и ну, — промелькнуло в голове у Гриши, — вот так, связывайся после этого с соотечественниками... » Однако положение было критическое.
И тут Гриша сделал то, о чем даже не подозревал, что способен на такое. Он, даже не успев испугаться, ударил ее по руке, а потом схватил за запястье. В кино обычно в таких случаях раздается выстрел. И если бы это случилось, пуля прошила бы Гришу насквозь. Но выстрела не последовало. Пистолет уткнулся дулом в железную раму водительского сиденья.
Ах ты воровка! — закричал Гриша. — Сука! Развелось вас здесь! Понаехали!
Однако она не растерялась и вцепилась Грише прямо в горло. А потом дотянулась локтем до руля и нажала на сигнал.
Гриша сразу все понял. Она хотела таким образом позвать на помощь своих дружков, которые, видимо, где-то рядом. Ну нет, на этот раз не пройдет! Он лучше погибнет, чем отдаст кровно заработанные деньги.
Он вывернул ее запястье так, что пистолет вывалился на пол перед задними сиденьями, дернул рычаг и выжал педаль газа. Машина сорвалась с места и, едва не сбив пожилого негра, который переходил улицу, помчалась прочь.
Однако пассажирка продолжала сжимать его горло. Хватка у нее была прямо-таки бульдожья. А еще эти острые ногти...
У Гриши не было другого выхода. Он не воинственный человек, тем более по отношению к дамам. Но тут речь шла о его жизни и смерти. Он нащупал под сиденьем шило и с размаху всадил в ее руку. Черное от застывшего машинного масла острие пронзило рукав ее тонкой бежевой блузки, и вокруг сразу стало расплываться кровавое пятно.
Хватка моментально ослабла. Пассажирка взвыла, но самообладания не потеряла. И неожиданно нанесла Грише сильный, очень болезненный и, главное, обидный удар в нос. Гриша почувствовал, как где-то внутри хрустнул хрящ. Кровь хлынула словно из шланга.
Стой! — закричала пассажирка.
Ну уж нет, — промычал Гриша, наугад сворачивая по загаженным улочкам, стараясь выехать из этого проклятого района.
Однако очень трудно вести машину, когда из носа хлещет кровь, а рядом сидит извивающаяся фурия, которая так и норовит тебя убить и ограбить! Надо было что-то делать! И Гриша вспомнил прием, который когда-то очень давно показывал ему один школьный приятель. Назывался он «бери и веди в милицию» и заключался в банальном выворачивании руки за спину. Гриша все сделал правильно — схватил за запястье, резко дернул на себя и попытался закрутить ее руку. Но он не принял во внимание скользкой крови, которая залила всю его пассажирку. Ей удалось вырвать кисть, и Гриша получил такой удар по ребрам, что чуть не врезался в фонарный столб.