Грязь

Грязь (Жить и умереть в Пренестино)

«Ну что, ты уже все? Блин! Ты там торчишь уже полчаса!» — нетерпеливо буркнул Альбертино.

Он слишком долго там сидел.

Альбертино прислонился к двери. Достал из кармана куртки сигареты.

«Честерфилд лайт».

И закурил.

«Ну! Господи, да сколько их у тебя там?» — добавил он, выпуская дым и злость.

«Э, э друг, спокуха… тут нужна концентрация… дай мне работать спокойно… я должен войти в контакт с Вишну и Ганешем. Если ты мне все время будешь повторять… когда ты закончишь, я буду нервничать… у меня не выйдет… я почти закончил… Только помолчи, ради бога…»

Сдавленный и нерешительный голос за дверью.

Как достал! — подумал Альбертино, затягиваясь.

Он ненавидел поручения, которые давал ему Ягуар.

Стал ходить по комнате сопя. Нервничал. Крутился на каблуках сапог. Остановился и посмотрел на себя в прислоненное к стене зеркало.

Альбертино был высокий и полный. Почти два метра. Качался в спортзале. Широкие плечи, крепкие руки. Волосы короткие, каштановые, зачесанные на лоб. Широкий рот, а глаза маленькие и холодные.

Он удовлетворенно оглядел себя.

Ему нравилось, как на нем сидит замшевая куртка «Эйвион Гейм», купленная пару дней назад. Плотно облегает по бокам. Да и джинсы «Коттон» хорошо сидели, они были узкие, но не настолько, чтобы спереди выпирало. Ну, разве что слегка блеклые.

Он сел, продолжая глядеться в зеркало.

Сегодня утром он чувствовал себя в форме. Именно в этой куртке, в стираной и глаженой рубашке, шотландской жилетке. Хотя джинсы собрались на коленках, полностью открывая техасские сапоги.

Он тщательно расправил их.

Огляделся вокруг и решил, что это — самая отстойная дыра из тех, что он видел.

Грязная конура на восьмом этаже башнеобразной многоэтажки. Железобетон и голубой кафель. Рядом — еще четыре такие башни. Совершенно одинаковые. Ни одна еще не достроена, но в них уже живут. На верхних этажах не было еще ни голубого кафеля, ни электропроводки.

Строительные спекуляции.

Он продолжал осмотр.

На стенах развешаны изображения индийских богов, и Боба Марли, и Джими Хендрикса, и Равви Шанкара, а на полу — матрасы, полные блох, и коврики, пропахшие дымом и ногами, и грязное белье, и засохшие саженцы марихуаны.

В кухне, в раковине, кое-как вделанной в железобетон, стопки грязных тарелок, перепачканных в жире и какой-то дряни. Кастрюля с присохшим рисом. Супница с тошнотворным восточным месивом.

Через окно, залепленное прозрачным пластиком, расплывчато различался Пренестино, ряды машин, корпуса завода по переработке мусора, подъемные краны, огороды, низкие постройки и небо. Чистейшее. Холодное. Без единого облачка.

Этот восточный клоповник принадлежал Антонелло.

Антонелло-Выпендрила.

Этот тип Альбертино был ему противен с самого начала. До мозга костей. На самом-то деле он и не знал толком этого токсикомана. Не знал, откуда он взялся и почему шеф водил с ним дела.

В любом случае, если Игнацио Петрони по прозвищу Ягуар пользовался его услугами, это означало, что под хипповской одеждой билось верное сердце.

Вот все, что ему полагалось знать.

И этого ему должно было хватать.

Естественно, именно это Альбертино и не нравилось.

Наконец за дверью раздался шум спускаемой воды.

Мы это сделали! — приободрился Альбертино.

Он бросил сигарету на пол и потушил ее носком сапога, вдавив в ковер. Поднялся, подтягивая джинсы.

Вскоре дверь открылась, и Выпендрила вышел.

Выглядел он ужасно.

С этими черными грязными косичками провинциального растамана. В поту. Маленькие пристальные рыбьи глазки. Худой, как сушеная килька. Небритый. На лице его лежала печать всех грехов, совершенных за время путешествия по Востоку. Он был одет в алый халат от Серджо Таккини, подвязанный тонким белым педерастическим поясом. Брюки в красную и синюю полоску, узкие на бедрах и широченные внизу. Босиком.

И такой рубин.

Между почерневших зубов у него был вставлен офигительный рубин.

Ему казалось, что это шикарно.

Может, в Непале это и так. Но не в Риме, конечно.

Ну и придурок же был этот Выпендрила.

«Ну, как прошло?» — спросил Альбертино, возбужденный, как отец, ожидающий рождения сына.

В руке Выпендрила держал свернутое полотенце.

«А как оно могло пройти? Нормально! Смотри, неверный!»

Голос у него был низкий, хриплый и невыразительный.

Он развернул полотенце. Медленно. Словно показывая ценнейшее сокровище. В полотенце были завернуты около двухсот шариков размером с черепашье яйцо. Белых, покрытых целлофаном и воском.

Героин.

Они все еще пахли дерьмом.

Этот тип был не только придурком, но еще и фокусником.

«Но каким хреном тебе удалось это все запихать в желудок? А? Я хочу сказать, каким образом?» — спросил Альбертино.

«Это просто, приятель. Сейчас объясню. Садишься на берег Ганга, великой реки-матери, в позу лотоса. И смотришь, как река течет перед тобой. У тебя все раскрывается. Дух. Желудок. Пока сидишь там и медитируешь, начинаешь глотать их один за другим. Спокойно. Медленно. Без спешки. Вместе с ними ешь бананы. Ты не представляешь, какие они вкусные, маленькие и сладкие там, в Индии. Ешь их всю ночь…»

«А зачем бананы? У них вкус противный?»

«Цементные! Они просто цементные! Не будешь есть — они будут кататься у тебя в желудке, как сумасшедшие бильярдные шары! А это опасно. Очень опасно», — ответил ему сей старый мудрый гуру.

Пока говорил, он вытащил из ящика большую инкрустированную трубку из слоновой кости и набивал ее табаком и травой.

«Тебе надо попробовать эту штуку. Вчера выкакал. Как только приехал. Это мой личный запас на черный день. Приходит прямо из Гималаев. Эта классная штука!»

«Да ты че, спятил? Если я покурю эту траву, целый день буду ходить под кайфом. Я на работе… Черт, и потом, сейчас же одиннадцать утра!» — сказал ему Альбертино, мотая головой.

Альбертино траву не курил уже два года. С тех пор, как женился на Сельвадже. Она не хотела. Говорила, что у него лицо становится тупое и что в постели после этого он похож на зомби. И он бросил.

Ради ее любви.

«По моему мнению, у тебя стресс. Ты не прислушиваешься к своей ци[18]. Тебе надо подзаняться йогой… делай как я. Отыщи твой внутренний покой. Расслабься».

Прямо с трубкой в зубах, из которой валил густой галлюциногенный дым, Антонелло-Выпендрила принялся выгибаться, хуже чем монгольский акробат в провинциальном цирке. Ноги задрал над головой, стоял на одной руке, а другой держался за большой палец левой ноги.

«Ты больной… Нет, правда, ты просто псих…» — сказал ему Альбертино, взглянув на него как эксперт.

Этот человек был слишком ненормальный, как молодой верблюд, чтобы ненавидеть его по-настоящему.

Он стоял там, на полу, изогнувшись, точно изуродованный омар.

«Ладно, Выпендрила, уже поздно, мне надо идти. Вот деньги… товар я забираю», — Альбертино попробовал попрощаться.

У него сегодня утром и других дел хватало. Он не мог терять время рядом с этим придурком.

Изогнувшийся Антонелло разогнулся при виде пачки банкнот.

Пока Выпендрила быстро пересчитывал деньги, Альбертино положил яйца в пакет и засунул его в куртку.

«Притормози, Баба! Этого мало!» — спокойно сказал ему битник.

Говорил Антонелло тоном всезнающего гуру. Истину изрекали святые уста его. Это порядком бесило Альбертино.

«Чего мало?»

«Денег. Недостаточно. Это особенный товар. Не обычная дрянь».

«Что ты несешь?» — рявкнул на него Альбертино.

«Что мне за него нужно минимум в два раза больше. Это слезы дракона. 04. Слышал про такое?»

Альбертино в жизни своей не слыхал ни про какие чертовы слезы дракона. Этот придурок гнал какую-то пургу.

«Даже если дашь в два раза больше, считай, что я вам подарок делаю. Когда вы его разбавите, увидите, что его будет в пять, в шесть раз больше… Он чистый на все сто процентов. Этот товар тебя сразу отправит прямо на орбиту. И ты там будешь как придурок и никогда больше не вернешься назад на землю. Психоделический кошмар. Это скорее похоже на опухоль в мозгу, чем на наркоту. Попробуй…» — продолжал Выпендрила тоном продавца телемагазина.

Не дури меня, ублюдок! — подумал Альбертино и потом бросил слова, холодные, как кусок льда:

«Ладно, забудь. Шеф сказал, что это — твои деньги. Ты их берешь и все. Понял? Не хочу с тобой торговаться».

«Я тебе клянусь, брат. Это особенная вещь. Скажи это твоему Ягуару. Я никогда еще не жаловался, но за слезы дракона вы мне должны заплатить больше. Если нет, то сделки не будет… я его заберу назад…»

На словах «я его заберу назад» Выпендрила заколебался: глухой голос внезапно изменился, перестав быть невыразительным.

Теперь, когда этот кусок дерьма сказал, что заберет его назад, Альбертино неожиданно почувствовал себя счастливым.

И спокойным.

Спокойным, как кобра.

Подошел к нему.

«Что ты сказал? Что ты сделаешь?»

Антонелло теперь выглядел не таким спокойным. Не таким отрешенным Буддой, как обычно.

Жадность шутит с людьми дурные шутки.

Глазки у него были маленькие-маленькие, провалившиеся в темные глазницы. Два стеклянных шарика, подернутых красным налетом. Он ужасно потел. Этот Выпендрила смерил взглядом зверя, одетого в куртку «Эвион Гейм», стоящего перед ним, вытянул индюшачью шею и мужественно пролепетал:

«Я сказал… Я сказал, что я его заберу назад. Я могу найт…»

Тут он с воплем оказался на полу.

Со свернутым носом.

Альбертино ни с того ни с сего двинул в него. Головой. Точным ударом головы он попал ему прямо в лицо, в самый центр, в нос. Больно.

Одно мгновение.

Теперь Антонелло сидел на полу, и из носа у него текли кровь и слизь.

«Есть вещи, которых нельзя говорить. Даже в шутку. Я хочу сказать, что мы с тобой всегда обращались как с благородным. И ты это знаешь. Хорошо знаешь. А теперь ты наезжаешь на нас, как обычный ублюдок. И говоришь, что хочешь товар назад», — говорил Альбертино, ходя вокруг него.

Ему было жаль, что он сделал Антонелло больно.

Но таких типов надо сразу отучать от кое-каких привычек. Такой публике дай палец — отхватят полруки, а потом и всю целиком.

Выпендрила, скрючившись, хныкал и что-то бормотал про себя.

«Ну. Давай. Бери эти чертовы деньги и отправляйся в больницу. Я наверняка тебе нос сломал. Давай!» — сказал Альбертино, пытаясь поднять его за халат.

Но тот продолжал хныкать, лежа на полу, лепетать слова на каком-то странном языке.

«Чего ты говоришь?»

«Оставь меня в покое… Убирайся!»

«О'кей. Извини…»

«Нет».

«Ну-ка, поднимайся. Покажи…»

«Нет и нет. Ничего я тебе не покажу. Это чистый героин… Совсем другое дело… Это слезы дракона», — хныкал бедняга. Потом наконец поднялся, дрожа, как мокрый цуцик, сел и опять захныкал.

Альбертино взял валявшуюся на кровати майку и ею попытался вытереть ему кровь.

«Оставь! Я сам, — сказал Выпендрила, выхватывая майку, а потом продолжил, всхлипывая: — Ты не представляешь, как это — набить желудок этим делом. Ты просто не представляешь. Не представляешь, что такое — пересечь с этим две границы. Извиваешься как змея и не можешь подавать виду. Бесконечные восемь часов перелета. Ты не представляешь. Обосраться можно. Сдохнуть хочется. Знаешь, что будет, если хоть один из этих несчастных шариков раскроется? Передоз! Ты отправишься прямиком к Создателю не сходя с места. А потом прилетаешь в аэропорт, и все только начинается. Итальянские полицейские, которые тебя прекрасно знают. Собаки…»

Альбертино взглянул на ролекс. Ему пора.

«Я знаю. Собачья жизнь. Я понимаю, приятель. Но уже поздно. Мне пора…» — мирно произнес Альбертино.

«Нет. Ни хрена ты не понимаешь. Я больше не могу».

Выпендрила выпрямился и посмотрел Альбертино в глаза:

«Послушай, мне почти пятьдесят. Для меня важны эти деньги. Понял? У меня жены нет. Детей нет. Моя мать, в Казерта, со мной уже много лет не разговаривает… Что я могу сказать? Чем я занимался всю жизнь? Ничем. Единственное, что я умею, — быть курьером».

«Ладно, зато ты весь мир объехал… посмотрел людей, разные страны, много чего…»

«Я устал кататься. Носиться как угорелый».

«Да ну, ты же такой счастливый. Вот я был только в Сан-Марино в тринадцать лет. Даже ничего не помню».

Его было по-настоящему жалко. И с разбитым носом. Просто невозможно слушать.

Терпение Альбертино лопнуло при виде этого несчастного. Куда подевался весь его душевный покой? Чтобы его уничтожить, хватило одного удара головой? Куда подевался Будда? Он ничтожество, брехун, как все остальные.

Хватит. Альбертино хотел оставить ему деньги, забрать яйца и убраться. Но тот опять завел свою волынку:

«…Я знаю, что вы смеетесь у меня за спиной. Думаешь, я не знаю? Посмотрите-ка на этого Выпендрилу… Посмотрите на этого бедолагу, который последние мозги прокурил. Все, хватит. Я устал. Я завязываю. Я тоже хочу нормальный дом, машину, телевизор… Этот ублюдок Ягуар заставляет меня кататься туда-сюда каждый месяц. Я больше не могу. Так что ты мне должен отдать эти деньги. Товар стоит столько», — говоря это, он вытирал лицо майкой, она уже вся стала алой.

«Ты с ума сошел. Не понимаешь, что говоришь. Ты согласовал цену с Ягуаром… Он тебя убьет, если ты об этом только заикнешься».

«Этот товар столько стоит. И точка. Ты отсюда не выйдешь, пока не отдашь мне или деньги, или товар».

«Спокойно… какого чер…»

Наркоша внезапно поднялся и схватил со стола длинный нож. Альбертино его сразу узнал.

Крис.

Малайский крис.

С тонким искривленным лезвием. Кинжал тутов. Он такой видел в фильме «Сандокан и малайские пираты».

Теперь Антонелло нападал, ухмыляясь, как буйный псих. В руке лезвие, безумный взгляд.

«Ты спятил?» — заорал Альбертино, легко отпрыгивая в сторону.

Дитя цветов, сбитый с толку, попытался проткнуть его, но съехал на пол, ударившись о стену. Прямо лицом. Рухнул, согнувшись.

«С ума сошел?! Что, блин, на тебя нашло? — смущенно спросил его Альбертино. — Слушай, хватит, я ухожу. Я сочувствую тебе, твоему положению. Бери деньги и покончим с этим…» — добавил он.

Выпендрила, казалось, не слышал. Не шевелился. Лицо — кровавая маска. Глаза закрыты.

Он умер?!

Альбертино попробовал пошевелить его носком сапога. Ничего.

Черт, он умер!

Лучше смыться.

Альбертино открыл входную дверь, взглянул на него в последний раз и сказал:

«О'кей. Деньги там. Пока…»

Он уже собирался закрыть дверь, когда Антонелло опять оказался на ногах. Он поднялся и орал. Орал и брызгал слюной и кровью из разбитой губы. Нос раздавлен. Монстр. Набросился на него, рычащий и обезумевший. Крис мелькал в воздухе. Удар пришелся мимо, разорвав правый карман куртки. Альбертино точно ударил его справа, заставив покачнуться на ногах. Выпендрила дрожал, но в то же время зверскими клешнями, которые были у него вместо рук, впился ему в запястья и орал слова на непонятном языке:

«Дек пунделери авенире».

«Прекратиии! Прекратииии!» — вопил Альбертино, отбиваясь как сумасшедший. Потом почувствовал адскую боль прямо под коленом и увидел, что тот впился в него зубами. Он рвал его джинсы. Собака бешеная.

«Да пошел ты!» — простонал Альбертино и вытащил кое-что сзади из-за пояса. Короткоствольный «магнум-44». Приставил его тому к голове, закрыл глаза и выстрелил.

Взрыв прогремел по всей квартире.

Голова дитя цветов раскололась надвое, как раковина мидии. Оружие упало на пол у сапога Альбертино, расколов кафельную плитку на тысячу кусочков.

Безжизненное тело Антонелло обмякло, как мешок с картошкой.

«Ты сам этого хотел, сволочь! Сволочь, вот ты кто! Катись ты!» — орал Альбертино на безжизненное тело, пиная его.

Скорчившийся труп чуть вздрагивал от ударов.

Альбертино выругался и принялся прыгать по комнате, пытаясь успокоиться.

Эта сволочь этого сам хотел. Он, наверное, был чем-то накачан. Крэк, героин, кокаин, амфетамин… все сразу.

А что теперь?

А теперь историйка вышла. Нефиговая историйка.

Что он скажет шефу?

Ягуар, я так виноват, знаешь, он взял железку, укусил меня, и я его пришил. Мне очень жаль. Честное слово…

Нет. Ягуару это совсем не понравится.

Совершенно не понравится.

Этот Выпендрила, чтоб ему провалиться, был его главным курьером. Оборот теперь сильно уменьшится. Он непрерывно мотался в Индию и обратно. Он был похож скорее на контейнер, чем на человека. Никто так уверенно не держался на таможне, как он.

А Альбертино его застрелил.

Грубо сработал.

Как обычно.

И он должен считаться верным человеком? С чего вдруг.

Он разошелся, как мальчишка, которому в первый раз дали пострелять.

Он почувствовал, как арктический холод заполнил все у него внутри, а жар — щеки и лоб. Сел и закурил.

Он не мог сказать это шефу. Просто не мог.

Его как минимум в цемент закатают.

Нужно исчезнуть!

Вот что он скажет этого сраному Ягуару:

«Его не было. Этого сукина сына не было. Он пропал. Я там у дома все утро проторчал, его ожидая… Он нас наколол, ублюдок».

Вернет ему деньги и…

Яйца?

Альбертино улыбнулся и прижал их к себе, к животу, как самка бабуина — своего детеныша. Поднялся.

Ну что ж, за работу!

Он вытащил труп на середину комнаты. Положил его ноги и руки прямо, насколько смог. Потом завернул то, что осталось от черепа, в пакет и прикрепил его к шее при помощи липкой ленты. Взял один из многочисленных ковров и обернул его. Набитый сверток. Для большей уверенности обмотал его липкой лентой. Вытер тряпкой кровь, которой были перемазаны двери, пол и стены.

«Неплохая работенка!» — произнес он удовлетворенно.

Потом взглянул на себя в зеркало.

Он был весь в поту. Лицо красное. Джинсы все в крови.

Он снял их. В куртке, трусах в цветочек и носках в клеточку открыл шкаф.

Пусто.

Где, черт возьми, этот Выпендрила держит одежду? Он что, никогда не переодевался? Возможно. Потом он увидел около кровати открытый чемодан, набитый грязными тряпками. Стал рыться в них.

Пиджаки с жемчугом и стеклышками, и цветные жилетки, и изношенные майки, и трусы, пожелтевшие от мочи, и рубашки из тонкого льна, желтые и зеленые. Ничего. Потом наконец он отыскал единственную пару штанов.

Натянул их. Посмотрелся в зеркало. Его перекосило от ужаса, и он произнес вслух:

«В таком виде идти нельзя! А вдруг меня кто-нибудь увидит! Страх божий!»

Штаны были из красного бархата, кое-где попадались бесформенные фиолетовые пятна. Результат неудачной стирки. Расклешенные. Они ему везде жали. Спереди. Сзади. Слишком короткие. Техасские сапоги торчали из-под них, как огромные уродливые грибы.

«Ужас!»

Нечего ему об этом думать. Он засунул в штаны пистолет. Поднял сверток и водрузил себе на плечи. Пошатываясь, направился к двери.

«Ну и тяжеленный», — перевел дух Альбертино.

Он с первой попытки при помощи одних грудных мышц поднимал как нечего делать сто двадцать кило. Теперь же с трудом мог идти прямо. Выглядел-то Антонелло легким, как перышко, заморышем каким-то, однако… должно быть, кости у него тяжелые. Свинцовые.

А ведь надо пройти вниз по лесенке семь этажей. Лифта в этой долбаной башне еще нет.

Он выматерился.

Открыл дверь и вышел на площадку. С лестницы доносились голоса. Крики, смех и разговоры. Возможно, с нижнего этажа. Тогда он оставил свою ношу в квартире, прикрыл дверь и стал тихонько спускаться по лестнице. Спустился, прижавшись к стене, по цементным ступенькам, плохо закрепленным, шатающимся, низким и широким, заделанным прямо в пол. Окинул взглядом, насколько удавалось, седьмой этаж.

На лестничной площадке сидели на корточках три девочки. Они играли. У каждой по маленькой коляске. Девочки кормили своих кукол.

«Смотри, а моя ест только печенье „Белая мельница“», — говорила белокурая малышка, закутанная в жилетку, голубую с сиреневым спереди.

Она макала печенье в воду, а потом размазывала эту массу по лицу куклы. Два другие с интересом смотрели на нее.

Он поднялся назад.

С верхнего этажа тоже доносился шум. Дрель. Стук по стене. Разговоры.

Строители. Сверху были строители.

Этот проклятый дом набит народом, как морской порт. Альбертино не мог спускаться с телом на плечах.

Он вернулся в квартиру и закрыл за собой дверь.

«И какого хрена мне теперь делать?» — произнес он в пустой квартире.

«Отсюда не выйти… Блин».

Подошел к окну. Взглянул вниз.

Внизу у дома была еще стройка. Горы песка. Песок. Экскаватор, а прямо под окном куча земли, мебели, пустых газовых баллонов и мусора. Рядом, в нескольких метрах, его новая машина.

Белая «БМВ-477».

Он специально припарковал ее тут, подальше от входа, чтобы в глаза не бросалась.

Вокруг никого не было.

Хорошо.

Теперь он знал, что делать.

Он сбросит его вниз. На свалку. Рядом с «БМВ». Потом бегом вниз, и спрячет в багажник. Никто не заметит. Тут народ чего только из окон не выкидывает. Холодильники. Телевизоры. Мебель. Почему бы ковер не выкинуть.

Гениально.

Просто гениально.

Альбертино подтащил сверток к окну. Поднял его. Положил на подоконник. А потом нечеловеческим усилием отправил вниз.

Торпеда рванула прямо вниз. Четко. Ну просто как ракета «земля-воздух».

Альбертино видел, как она полетела к свалке и потом миновала ее.

Ужасное «Нееееет…», исполненное невыразимого горя, сорвалось с его уст. Он закрыл глаза рукой.

А потом ужасный грохот. Металл. Бьющееся стекло.

Торпеда влетела в ветровое стекло «БМВ- 477».

Он повернулся и как сумасшедший рванул вниз по лестнице. Кубарем. Миновал девочек, женщину с сумками, старушек, ковылявших по ступенькам, всех, и оказался внизу, у входа в башню. Вышел и побежал вокруг дома к машине.

Привалился к «БМВ», чтобы перевести дух. Потом посмотрел вверх. До самой крыши.

В окнах никого. На балконах никого.

Только сушащееся белье. Только голубое небо. Больше ничего.

Он возблагодарил Господа.

Прямая и негнущаяся колбаса торчала наполовину из ветрового стекла, как танковая пушка. Другая половина пролезла на заднее сиденье.

Меч в скале.

Альбертино забрался на капот и стал тянуть ковер вверх, упираясь ногами и стиснув зубы от напряжения.

Тащил он безуспешно. Тот не двигался. Как приклеенный. Словно Выпендрила, завернутый в ковер, сопротивлялся, словно он впился зубами в обтяжку сидений и не желал отпускать.

«У меня получитсяаааааа!!!» — заорал Альбертино и дернул изо всех сил, так что чуть не заработал грыжу. Так что вены на лбу чуть не полопались.

Поддался. С одного рывка.

Альбертино отлетел назад. Вместе с колбасой. Он оказался на земле, придавленный ковром и останками наркомана внутри ковра.

Он поднялся с болью в теле и проклял Бога, этот день, себя самого, Игнацио, сраного Ягуара и Антонелло-Выпендрилу.

Втащил его в машину. И последним усилием закрыл багажник.

Приподнял рукой то, что оставалось от ветрового стекла. Стекло рассыпалось по салону миллионом крохотных стеклышек. Потом достал из бардачка шапку. Это была шапка Сельваджи. Шерстяная. Красно-зеленая с огромным фиолетовым помпоном. Натянул ее на голову. Застегнул куртку наглухо.

Сел за руль и рванул.

Выехав на встречную полосу, он через несколько метров оказался лицом к лицу с небольшим грузовиком, перевозившим оконные стекла. Тот начал сигналить как безумный, но Альбертино его даже не видел. Он ехал вперед по середине дороге, и ему было на всех наплевать. Грузовичок подался в сторону, прижимаясь к обочине.

«Задавлю, выродок!» — заорал Альбертино, показывая козу через выбитое лобовое стекло.

Бедный перевозчик стекла оробел и пропустил его.

Как можно было ехать навстречу такому типу? С безумным лицом? В такой шапке? Без ветрового стекла.

Альбертино ехал со скоростью 160 по кольцевой дороге. В салоне бушевала буря. Ужасный холод. Но вжавшемуся в водительское кресло Альбертино не было холодно. Мозги у него закипали. Он говорил вслух:

«Что мне делать? Надо спрятать тело. Но где?»

В какой-то дыре. В каком-то потайном месте.

Его найдут. Конечно. Но это не проблема. Все скажут, что этот придурочный Выпендрила решил проявить инициативу и загнулся в одной из поездок, где Ягуар его не охранял.

Альбертино засунул руку в карман куртки. Яйца были там. В безопасности.

Сколько могли стоить эти яйца? Немало. Очень даже немало.

Он может продать их потом. Спокойно. Никто ему не помешает.

Что бы он мог купить на эти деньги? Для начала новую машину. «Сааб»? «Мазерати»? Может, «феррари»? Потом он купил бы Сельвадже соболью шубу. Она его уже целый год достает с этой шубой. Потом путешествие. Куда? На Мальдивы. На Канары. На Маврикий. На чудесный жаркий остров. Как папа со своей папессой. Чем больше он думал о том, что мог бы сделать с такими деньгами, тем лучше ему становилось.

Он даже не заметил, что какое-то время назад черная «альфа-ромео твин спарк» села ему на хвост, как муха на дерьмо. Потом он ее увидел. Она не отставала от него. Он дал газу 180.

Теперь ветер пригвоздил его к креслу, глаза слезились.

Он надел очки Сельваджи. Оранжевые. С блестками. Со стразами.

Посмотрел в зеркальце.

«Альфа-ромео» была сзади.

Какого черта надо?

Альбертино поравнялся с ней.

Их было двое. Альбертино повернулся и смерил их взглядом.

И внутри у него все сжалось.

Эти двое, с тупыми рожами, в темных очках от «Рэй Бэн», с пробором справа, небритые, куртки из дешевой кожи, были не просто полицейские.

Хуже.

Это были два урода из DIGOS[19].

«Остановитесь! Ближе!» — заорал ему тот, который не сидел за рулем, прилаживая на крышу синей «альфа-ромео» мигалку.

«Оккееей, оккееей. Сейчас остановлюсь!» — сказал Альбертино с улыбкой.

Разве он мог остановиться? С трупом в багажнике. С короткоствольным «магнумом» 44-го калибра в штанах и таким количеством наркоты, что хватило бы, чтобы весь Вудсток перемер от передоза.

Альбертино сместился вправо, «альфа-ромео» последовала за ним. Потом он затормозил, почти остановился, но внезапно нажал на газ, рванув с места. Свернул вправо и безумным маневром, на 160 километрах, метнулся через разделитель.

«БМВ» поднялась и бухнулась вперед, ударившись носом, как споткнувшийся бык. Крыло отлетело со снопом искр и приземлилось на соседнюю полосу.

Альбертино орал.

Орал и вел свое неуправляемое чудовище, шарахавшееся вправо и влево между разделителем дороги и ограждением.

Сзади машины сталкивались и впечатывались друг в друга, в месиво из крови и железа.

Альбертино, чертыхаясь, сумел выровнять машину.

Эти двое из DIGOS все еще ехали рядом, только между ними и Альбертино был теперь разделитель. Теперь он стал повыше. Стал непреодолимым.

Альбертино оторвался.

У них было оружие, и они стреляли: предупредительные выстрелы.

«Не слышали о неуловимом водителе?» — крикнул он им в мерзкие рожи. Сделал ручкой и свернул на боковую дорогу.

Миновал Торе Гайя, улицу Боргезиана, выехал на Финоккьо.

Низкие серые неоштукатуренные дома с кривыми и проржавевшими водостоками, свисавшими с крыш, как скрюченные стариковские пальцы. Железные балконы. Пластиковые трубы. Петляющие дороги в ямах и лужах. Канавы. Огороды между домов. Худые дворняги. Древние «фиаты-127». Ограды из прутьев и колючей проволоки.

Потом — только грязные поля. Цикорий. Утки. И мусор.

Альбертино свернул на грязную дорогу, спускавшуюся между крапивы и кустов. Чем дальше шла дорога, тем уже она становилась. Ветви били по машине. Он осторожно ехал по жидкой грязи. Участки стоячей воды. Неестественная тишина, нарушаемая лишь чириканьем воробьев. Потом дорога вновь расширилась, превратившись в просеку среди лавров и тополей.

Альбертино остановил машину. Вышел. Сапоги проваливались в грязь. Открыл багажник. Там лежал свернутый тюк.

Альбертино извлек его.

И потащил, держа за ноги.

Просека превращалась в спуск, чем дальше, тем круче, заканчивавшийся у темной неподвижной лужи, заросшей камышом и сорняками. Ржавые стиральные машины, выпотрошенные холодильники, посудомоечные машины шестидесятых годов торчали из воды, как останки брошенных кораблей.

Кладбище бытовой техники.

Редкие солнечные лучи проникали сквозь растительность, образуя светлые пятна на поверхности воды и железных корпусах.

Он здесь не был по меньшей мере лет десять. Он тогда был еще сопляком. Приходил сюда с одной девицей. Ассунтиной. Доступная девица, жирная и блядовитая. Они ходили сюда трахаться. Стелили на землю одеяло. Однажды летом даже искупались. В чем мать родила.

Тогда здесь еще не было свалки, был просто котлован.

Альбертино стиснул тюк и поволок его в грязь. Спустился по тропе. Он съезжал. Подошвы плохо сцеплялись с почвой. Скользили по жидкой грязи.

В конце концов он сел в грязь. Он съезжал на заднице прямиком в котлован, тщетно пытаясь удержаться руками и ногами. По обе стороны тропы образовывались нелепые полосы. Сверток навалился на него сзади всем своим весом.

Альбертино повалился лицом вперед и очутился в зыбучих песках мусора.

Его засосало по колени, и все.

Он поднял голову.

Не везло ему сегодня утром.

И не только сегодня.

От злости он стукнул кулаками, поднимая брызги грязи.

Почему я?

Мокрый с головы до ног, он встал и схватил ковер.

Развернул его, вытряхнув ужасное содержимое.

Труп. Белый. Голова проломлена. Лицо вымазано кровью и грязью. Глаза открыты. Круглые и мутные.

Странная ухмылка, почти довольная, открывающая рубин, застыла на его лице.

«Ну что, ты доволен? Ублюдок!» — рявкнул на него Альбертино.

И вздрогнул.

Яйца?

Сунул руку в куртку. Они были все еще там.

Взял труп. Запихал его в огромный холодильник «Индезит», торчавший из грязи. Закрыл дверцу и на четвереньках дополз до машины.

Весь промокший, на разбитой машине, Альбертино ехал прямо домой.

Только дома весь этот кошмар закончится, и он опять сможет обрести покой.

Но чем дальше он ехал, тем яснее различал вокруг мрачные посторонние звуки. Вой сирен.

Настоящий кончерто гроссо.

Ужас обуял его в одно мгновение.

Он понял, что пропал. Что это крах. Что его засудят.

Затрясся как осиновый лист.

На него напустили стадо перепуганных газелей.

Они ищут именно его?

Кого еще они могут искать?

Он, наверное, устроил панику на дороге. Бог знает, сколько народу погибло в этой аварии.

Он не мог так дальше ехать. Нужно сменить машину. То, чем он управляет, — не машина, а карнавальная повозка. Все оборачиваются, когда он проезжает мимо. Бока помяты. Дворники погнуты. Без ветрового стекла. Вся в грязи.

Он свернул в глухой переулок между четырехэтажных домов. Собаки залаяли за зелеными оградами. Он бросил машину в каком-то гараже, за кучей дров.

Он заявит об угоне «БМВ» Сельваджи. Машина зарегистрирована на нее.

Задумчиво он побрел домой. Тут недалеко. Пара километров.

Конечно, думал он, пока шел, он сделал большую глупость, что убил этого хиппи.

Что на него нашло? Почему он так поступил?

Но выход из положения всегда находится. Главное — не впадать в панику. И подумать.

В конце концов, он даже в плюсе. Эти яйца — наличные деньги. Cash. Теперь осталось только выступить перед Ягуаром.

Сыграть, как великий актер.

Легко сказать!

Этот одним взглядом проникает в самые потаенные уголки души. Это было одно из тех свойств, благодаря которым он стал главарем организованной группировки. У него было чутье на подонков, подлецов и предателей.

Предателей вроде Альбертино.

Вот кто он. И больше никто.

Он предал того, кто вытащил его с улицы, с курьерской работы, где Альбертино зарабатывал три гроша в месяц, в общем, из дерьмовой жизни, без денег и перспектив.

Шефа своего Альбертино уважал.

Он уже четыре года был его доверенным лицом. А такое доверие надо было заслужить. И это стоило ему усилий.

Но ошибок Ягуар не прощал.

А ошибка Альбертино была огромной, как дом.

Может, я должен рассказать ему… Все рассказать.

Может, шеф его простит. А может, нет.

Он иногда бывает злой. Очень злой.

Альбертино не был настроен даже пробовать и портить себе жизнь.

Он стал подлецом, только чтобы спасти свою задницу. Он пообещал себе не делать больше глупостей.

До дома было совсем близко.

Теперь Альбертино мерз. Он был весь мокрый и весь в грязи. Штаны жали.

Совсем как дворняга.

Мимо проехали уже три автомобиля с мигалками. К счастью, они его не заметили.

Альбертино присел за припаркованные машины.

Он пошел быстрее.

Улица становилась все шире, а знаки, запрещающие остановку, лишали его убежища.

Минное поле.

Он пошел дальше, сдерживая дыхание. Не бежал, но чувствовал, как трясутся ноги.

Потом заметил вдалеке, в начале улицы, «альфа-ромео-ЗЗ» черного цвета.

Она ехала к нему.

«Черт, черт, черт. Нееет», — пробормотал он, убитый этим зрелищем.

Опять они. Типы из DIGOS.

Они достанут его.

Блин, непруха!

Альбертино остановился. Мозг заработал как бешеный. Он оглянулся в поисках поворотов, переулков, путей к побегу.

Ничего. Черт возьми, совсем ничего.

Дома стояли один за другим, до бесконечности, до самого конца улицы. По обе стороны.

Скоро они его заметят. И повяжут.

Альбертино уже собрался было побежать, выхватить оружие и стрелять, когда увидел прямо перед собой путь к спасению.

Стеклянная дверь.

Бутербродная академия.

Он вошел внутрь.

Бутербродная академия была маленькой забегаловкой, отделанной черным камнем, как мавзолей. Треугольные зеркала нарушали эту черноту. Лампы освещали множество бутербродов, выставленных ровными рядами в витрине.

Самые обыкновенные бутерброды, с ветчиной и сыром, с куриным салатом, с грибами, были окружены более сложными, авангардом этой области гастрономии.

«Крестьянский» (картофель, зелень и колбаса), «Весна» (морковь, сельдерей, мясо барашка, брынза, оливки), «Деревенский» (хлеб из грубой муки, свиная колбаса, майонез, грудинка) — вот лишь некоторые.

Пара клиентов перед стойкой. Трое каменщиков в пыльных робах сидят за круглым столиком.

Альбертино тоже сел. Пристальный взгляд кроличьих глаз обращен к стеклянным дверям. На улицу.

Черная «альфа-ромео» проехала уже дважды. Теперь две полицейские машины остановились прямо перед баром. Полицейские переговаривались через открытые окошки. Один говорил по рации.

И снова невыразимый страх овладел Альбертино.

Он представил, что попался. Что его посадили в клетку. Что его опознали как вора и предателя, и люди сраного Ягуара убили его в тюремной камере.

Достаточно только этим полицейским войти в бар и обыскать его.

Он должен был немедленно спрятать товар.

«Что желаете?»

Чей-то голос прервал фильм о кровавой смерти, крутившийся в его голове.

«Что?» — спросил он, качаясь на стуле.

Молодой усатый и носатый официант презрительно смотрел на него.

Это не бар для голодных оборванцев.

«Что будете заказывать?»

«А что тут есть из еды?»

«Ну… бутерброды!»

Альбертино не слушал. Внезапно его озарило. Десять тысяч лампочек одновременно вспыхнули в его мозгу. И голос — может, голос самого Бога — указал ему путь.

Неожиданно на его лице появилась улыбка.

«Бананы! У вас есть бананы?» — спросил он усатого официанта, в первый раз взглянув ему в глаза.

«Да нет… Бананов нет. Хотя, знаете… У нас есть малинди».

«Что?»

«Малинди. Тропический бутерброд. Хлеб грубого помола, бананы, папайя и авокадо».

Сойдет и такое.

«Ладно, принесите шесть… даже семь».

«С собой?»

«Нет. Я съем здесь».

Сбитый с толку официант побрел за стойку.

Альбертино по-прежнему смотрел на улицу. Еще одна машина с мигалкой остановилась рядом с теми.

Что они собираются делать? Экстренное собрание? Митинг? Что такое?

Парень вернулся с тарелкой. На ней лежали бутерброды. Альбертино сгреб их вместе — получился один гигантский сэндвич. Поднялся и спросил:

«Где туалет?»

«Вон та дверь…» — ответил усатый, разинув рот и указывая на дверь.

Альбертино осторожно прошел через зал. Открыл дверь. Заперся изнутри.

Туалет был маленький, но неплохой. Чистый. Черный кафель. Зеркало. Крохотное окошко выходило во внутренний двор, темный, забитый ящиками пива и кока-колы.

Альбертино опустил крышку сиденья, сел сверху. Достал пистолет и положил на раковину. Потом достал из кармана куртки пакет. Открыл его и заглянул внутрь.

Да сколько же их!

Откусил от первого бутерброда.

Ужас. Сладко. И потом есть совсем не хотелось. В животе у него был клубок нервов.

Вытащил из пакета яйцо.

Не такое уж и маленькое. Как шарик флиппера.

«Гадость!» — ругнулся он сквозь зубы, а потом нерешительно положил яйцо в рот. Приник к крану и запил. Почувствовал, как оно прошло в желудок и осело там.

И так он продолжал бог знает сколько времени. Кусок. Шарик. Глоток воды. Всякий раз Альбертино морщился оттого, что приходится это делать.

Слова Антонелло зловеще звучали у него в ушах:

«Сажусь на берегу Ганга… Ем их всю ночь…»

Альбертино жил другими темпами. Здесь, в туалете Бутербродной академии, за двадцать минут он проглотил штук сто. Не то что на берегу Ганга.

Ему не хотелось об этом думать.

Кто-то настойчиво постучал в дверь.

Полиция!

Сидя на унитазе, с куском во рту и пистолетом в руке, Альбертино осторожно спросил:

«Кто это?»

«Официант… У вас все в порядке?»

«Да!»

«Точно?»

Голос у официанта был настойчивый, допытывающийся. Шпионский.

Черт его знает, что он думает о том, чем тут занят Альбертино.

«Да! Отстаньте от меня!»

«Извините…»

Теперь Альбертино запихивал в себя два, три яйца зараз. Просто зверство.

Почему Выпендрила ел их всю ночь?

Это опасно, так их есть?

Альбертино не хотел об этом знать.

Наконец он с трудом проглотил последнее яйцо. Бутерброды закончились уже давно.

Он встал и громко рыгнул.

Вместо живота был баскетбольный мяч. Тугой и надутый, как сенегальский барабан. Альбертино опять рыгнул. Потом взял пистолет и засунул его, морщась от тошноты, в сливной бачок, проследив, чтобы вода могла сливаться.

Он вернется за ним при первой возможности.

Вышел, пошатываясь.

Он чувствовал тяжесть. Ужасную тяжесть.

Хуже, чем после предновогоднего ужина.

Альбертино вышел на свою улицу. Протянул руки к небу, а потом наклонился и поцеловал асфальт.

Он это сделал.

Ему удалось провести шайку этих придурков.

А как же еще?

Глотаешь двести шариков, и страха как не бывало.

Путь от Бутербродной академии до дома он прошел, казалось бы, налегке, над ним ничего больше не тяготело, но сам он стал намного тяжелее.

Никто его не остановил.

Он спокойно шел вперед, по своей улице.

А если бы остановили?

Но сейчас Альбертино чувствовал себя совершенно измотанным.

Он пришел к четырехэтажному дому. Современному. Хорошо отделанному. Жилому. Вокруг высажены ели. Во дворе — теннисный корт.

Поднялся на третий этаж.

Открыл дверь.

Очутившись в домашней обстановке, он сразу почувствовал себя лучше. Открыл рот и глубоко вдохнул. Он уже часа три так не дышал.

Снял куртку.

Из гостиной слышалась музыка.

Сельваджа.

Сельваджа была дома. Альбертино вошел в гостиную.

Большая комната. Мраморный пол. Большой камин из камня и дерева. Серебро. На стене два слоновых бивня. Широкие окна. Красные занавески и диваны, обтянутые красной кожей, мягкие и удобные.

Лежа перед телевизором на диване, Сельваджа, в тигровом купальнике, поднимала и опускала ногу в ритме музыки.

Сидни Ром на экране делала то же самое.

«Вверх, вниз. Вверх, вниз. Раз, два», — говорила Сидни.

У Сельваджи было цветущее, средиземноморское, гибкое тело, и она работала над тем, чтобы поддерживать его в таком состоянии. Ноги длинные и стройные. Упругая попка. Плоский живот. Мускулистая. В лифчик знойной расцветки втиснуты большие круглые груди. Волосы длинные, львиная грива. Цвета среднего между саванна блонд и каштановым. В общем, как у Тины Тернер.

Крупный рот, весь в коллагене, вздернутый носик и огромные очень темные глаза. Но самым впечатляющим был цвет кожи. Шоколадный. Сельваджа как проклятая проводила на лежаке под солнцем дни напролет.

Она обернулась и увидела неподвижного, страшного человека, смотревшего на нее.

Она подскочила.

Вор? Маньяк? Насильник?

Потом узнала его. Перед ней стоял Альби. Ее Альби. Ее муж. Просто на нем были ужасные красные штаны, он был весь мокрый, волосы в грязи, на лице — безумное выражение.

«Боже мой… Боже мой… Что с тобой случилось?» — спросила она, поднося ко рту ладонь.

«Киска! Киска моя! Иди ко мне», — ответил он, чуть не скуля от радости.

Она бросилась к нему, легко, вприпрыжку, и обняла его. Альбертино крепко прижал жену к груди. Стал целовать ее, везде, в лоб, в шею, в губы. И бормотал, как ребенок:

«Крошка моя… ты не представляешь… не представляешь…»

«Альби? Что с тобой случилось, Альби?» — мяукала она.

Альбертино рассказал ей странную, пуганую, нелепую историю. Опустив смерть Выпендрилы, шарики, разбитую машину.

В общем, историю без начала и конца.

Сельваджа мало знала о делах мужа. Не интересовалась, не хотела знать и верила тому, что он рассказывал. Он приносил деньги, разве не это важно? Альбертино сказал ей, что помогает Игнацио Петрони в его работе по разведению комнатных растений. Такое прикрытие было у Ягуара. И действительно, Альбертино постоянно приносил домой сингониум, фикусы и папоротники.

А Сельваджа все время их засушивала. Тяжелая рука.

«Милый, немедленно иди в душ… посмотри, на кого ты похож. Ты простудишься… а я тебе приготовлю ньокки по-соррентински!» — сказала Сельваджа, ластившаяся к нему, как кошка.

Альбертино шарахнулся от нее:

«Нет! Нет! Пожалуйста! Только не ньокки!»

«Видишь, как тебе плохо! В первый раз, сколько я тебя знаю, ты не хочешь ньокки. А твоя киска так старалась!»

«Не говори больше при мне это слово!» — заорал он на нее, его ужасно мутило.

Как вампира от чеснока.

Он чувствовал себя отвратительно. Если он положит в рот один вареник, один-единственный, с сыром и помидорами, то умрет.

Он отправился в ванную приводить себя в чувство.

Любовно осмотрелся.

Не то что в Бутербродной академии.

Он только мать родную не продал, чтобы так отделать ванную. Но она того стоила. Ее планировала известная дизайнерша. Русская графиня-эмигрантка.

У благородной дамы был сын-наркоман, задолжавший Альбертино денег. Альбертино долг простил, но при условии, что мать наркомана отделает ему уборную.

Теперь стены были оклеены синими обоями, на которых были нарисованы зеленые пальмы. Золотые листья. Белый умывальник. Зеркала. Колонны из настоящего бамбука. И ванна «Перспекс». Прозрачная.

Потрясно.

Альбертино разделся и встал под душ. Под горячей водой ему сразу получшело. Холод, пробравший его до костей, стал отступать. Мышцы начали расслабляться.

Я это сделал!

Он выжил. Однако надо было извлечь товар. Об этом говорил ему очистительный душ.

Он наскоро вытерся. Проверил, закрыта ли дверь.

Теперь он был готов.

Начало операции по прочистке! Достанем их!

Альбертино скрючился на пластмассовом горшке.

Он не хотел рисковать и утопить яйца в унитазе.

И он принялся напрягаться, пыхтеть, корчиться и тужиться на горшке. Десять минут. Пятнадцать.

Ничего.

Ни кусочка дерьма.

В кишечнике, похоже, ничего не шевелилось.

Эти малинди, которых он наелся, должно быть, забили желудок хуже цемента.

Он поднялся в поту. Спина и ноги болели.

Требовались более радикальные средства.

Он открыл ящик с лекарствами. Порылся внутри и нашел то, что искал.

Слабительное.

Принял двойную дозу.

Он должен был полностью освободиться от дряни, которая засела у него в желудке. Полностью.

Измученный, он повалился на кровать. С раздутым животом.

Что делать?

Поспать и подождать, пока слабительное подействует.

В комнату вошла обнаженная Сельваджа.

«Как ты себя чувствуешь?» — спросила она, укладываясь рядом.

«Ну, в общем…» — промычал Альбертино.

«Я о тебе позабочусь…» — прошептала она ему на ушко.

Сельваджа прочла в каком-то журнале, что секс — одна из лучших гимнастик на свете. Что некоторые мышцы работают только во время соития. И дыхание меняется. Просто-таки спортзал. В общем, она любила объединять аэробику с сексуальными упражнениями. Так это называлось в журнале.

Но Альбертино сегодня решительно не был настроен ей помогать. Чем больше она его тискала, гладила в нужных местах, укладывала его голову себе между грудей, тем больше он смахивал на покойника.

У него прямо-таки глаза закрывались.

Она решила выложить свой последний козырь. То, что и мертвого поднимет.

Она забралась на него. И стала тереться о живот.

«Слезь отсюда немедленно! С ума сошла! Хочешь, чтобы я лопнул!» — сказал он, словно очнувшись после комы.

«Альби, и этого не хочешь? Да тебе и вправду плохо… Я позову врача?»

«Нет, пожалуйста, киска, дай мне просто отдохнуть…»

Растерянная киска встала и, надев прозрачный и очень сексуальный халатик, отправилась на кухню — соорудить себе коктейль из бананов. Может, Альби тоже хочет немножко?

Альбертино меж тем попытался заснуть. Не выходило. Едва он закрывал глаза, перед ним рисовалась тревожная сцена.

Тихий котлован.

Холодильник «Индезит» открывался и оттуда выходил полузамороженный Антонелло. Волосы, как заледеневшая спаржа. И он начинал смеяться. Открыв рот. Рубин сверкал.

«Знаешь, что с тобой будет, если одна слеза дракона лопнет у тебя в животе? Ты отправишься прямиком к Создателю. Ха! Ха! Ха!» — радостно ржал он.

Телефонный звонок вытащил его из этого кошмара.

Он открыл глаза и увидел перед собой Сельваджу. В руке у нее был беспроводной телефон. Рукой она закрывала трубку.

«Кто это?»

«Это Рощо. Хочет с тобой поговорить. Я ему сказала, что ты спишь. Но он потребовал разбудить тебя…»

Реальность обрушилась на Альбертино сильнее сна. Он забыл съездить к Ягуару. Не то чтобы забыл. Просто решил не забивать себе голову лишней заботой.

Еще и это. О господи.

Рощо был одним из прислужников Ягуара. Что-то среднее между заместителем и секретарем.

«Дай трубку!»

Сельваджа с недовольным лицом протянула ему телефон.

«Алло?»

«Алло, Альбертино?»

«Говори».

«Куда ты пропал?»

«Вернулся домой. Неважно себя чувствую».

«Шеф все время о тебе спрашивает. Бесится. Тем более, сегодня конфирмация Фредерики».

«Черт! Конфирмация Фредерики! Скажи, что я еду».

«Хорошо».

«Сейчас буду».

Повесил трубку.

Как он мог? Забыл про конфирмацию этой чертовой дочери Ягуара. У него это напрочь из головы вылетело.

Ужасно.

Я идиот!

Он достал из шкафа синий костюм от Ральфа Лорена. Рубашку в черно-охристых ромбиках. Шерстяной фиолетовый галстук. Мокасины с кисточками.

И принялся одеваться в бешеном темпе.

Ягуар придавал таким вещам огромное значение. Хотел, чтобы все его ребята были рядом с ним в важные моменты жизни. Хотел, чтобы они стали частью его семьи.

Не пойти туда значило смертельно обидеть шефа. Ясно как день.

А он забыл.

Он что, к смерти готовится?

Он ринулся в гостиную. Сельваджа увидела его при полном параде.

«Куда ты?» — спросила она, побледнев.

«На конфирмацию дочери Игнацио».

«Ты не можешь туда идти! Ты болен!»

«Я должен пойти. Будет паника, если я не приду».

«Альби, ты не можешь всякий раз, как он зовет, бежать к нему, как раб, это неправильно. Ты ему не слуга», — промяукала она.

«Оставь… А сейчас я должен идти».

«Перезвони ему!»

«Как это перезвони ему…»

Отвечая, Альбертино надевал черную шерстяную шапку и шарф от Версаче. Затем взял со столика в прихожей связку ключей. Он был готов.

«Слушай, киска. Рано или поздно это закончится. Обещаю. Да почему бы тебе не пойти в агентство и не выбрать тур на какой-нибудь тропический остров? Где жарко. Смотри сама».

Лицо Сельваджи просияло. С улыбкой от уха до уха она выдохнула:

«Правда? Тур на остров?»

«Правда. Еще увидимся…»

Поцеловал ее. Она оторопело смотрела на него. Выходя, он сказал:

«Я возьму твой „скарабео“».

И закрыл дверь.

Альбертино мчался на «скарабео» по дороге Пренестина.

Этот день не желал заканчиваться.

Ветер бил в лицо.

Чем дальше он ехал, тем яснее осознавал, что едет не на конфирмацию, а на проклятый экзамен. Экзамен, от которого зависела его жизнь.

Ягуар, конечно, спросит, как все прошло с Выпендрилой.

А он что ему ответит?

Он прокрутил это в голове. Составил воображаемый диалог с шефом. Проговорил его.

Он тебе поверит?

Шеф придавал большое значение празднику, дому, гостям. Так что времени на разговор с Альбертино останется немного. Может, он не так уж по-идиотски поступил, что не пришел на встречу.

А если ты ему скажешь правду?

Еще одна ужасная мысль пронзила его, как скальпель плоть, обрушилась на голову, как снежная лавина.

Яйца.

А если яйца вскроются у меня в животе? Нигде не сказано, что они должны выдержать мой желудочный сок.

Они прошли через желудок Антонелло. Может, пластик, в который они были завернуты, сейчас разрушался.

Этот чертов сок, который у нас в желудке, что угодно растворить может, почему бы и не яйца?

Может, именно сейчас они и открываются. Медленно. Не все сразу. Высыпают героин в его желудок.

Может, он уже отравлен и не понимает. Может, он уже под кайфом и не знает об этом. Может, именно поэтому у него в голове роятся эти дурные мысли. Может, так…

Он странно себя чувствовал. Правда, странно. Что с ним?

Самовнушение или действие наркотика? Что с ним?

Он, конечно, не мог этого понять. Он таких вещей в жизни не делал. Ни разу ни ширялся. Ни героина, ни кокаина. Никогда не пробовал ни кислоты, ни экстази. Ничего.

Этот героин крышу сносит, убивает тебя. Он всегда отказывался. Вопрос вежливости. Он был настоящий распространитель. Осторожный. Это была его работа. И он хорошо ее делал.

Если начнешь ширяться, все кончено.

Начнешь покупать эту дрянь для себя, вместо того чтобы продавать ее.

И окажешься по другую сторону. Вместе со всеми этими отбросами, наркошами. Которые побираются, воруют и мрут как мухи.

Никому больше не будет до тебя дела. Ты будешь, как другие. Пропащий.

Сейчас, однако, он сожалел о том, что ни разу не употребил ни грамма, ни дорожки.

Так, по крайней мере, он мог хотя бы понять, действует героин или нет. Погружался ли он во мрак по собственной вине или при помощи эти проклятых яиц.

Альбертино их повидал, наркош, в глаза им насмотрелся. Они приносили ему хлеб насущный. Он их достаточно повидал.

Он взглянул в зеркало.

Глаза покраснели.

Это от холода!

Губы влажные. Пот.

Это нервы!

Однако то, что лежало в желудке, — это не просто героин. А чистый на все сто. Слезы дракона.

Теперь Альбертино верил. Желудок у него был набит слезами дракона.

Что там Выпендрила говорил?

«Это психоделический кошмар. Опухоль в мозгу».

Боже мой!

Альбертино затормозил.

Он стоял на обочине дороги. Согнувшись. И шел, как старик. Закрыв рот руками. В голове — пустота.

И это в таком состоянии я должен говорить с этим сраным Ягуаром?

Да ни за что.

Ему надо поехать в больницу. Сделать промывание желудка. Вылечиться.

А потом?

Да какая разница, что потом.

Нет, он не мог. Потом его угробят.

Он сел на капот.

Подумай. Успокойся. Этот Выпендрила хорошо знал свое дело. Он все делал основательно. Успокойся. Они покрыты воском. Пластиком. Успокойся, их нельзя повредить, — повторял он, словно молитву.

Мало-помалу он расслабился. Сердце стало биться медленнее. Дыхание выровнялось. Он влез на мотороллер и поехал дальше.

Минутная паника!

Просто минутная паника.

Ягуар жил в трехэтажной вилле. Огромной и внушительной. Кованая ограда с мраморными орлами, сжимающими в когтях ядовитых змей. В линию припаркованы «ягуар», «рейнджровер», «альфа-ромео-164», «ланча-тема». По бокам дома — английские лужайки. Пустой бассейн. Трамплин. Площадка для мини-гольфа.

Альбертино остановил мотороллер, взглянул в зеркальце, все ли в порядке с лицом. Теперь он чувствовал себя лучше. Пригладил волосы рукой. Поправил галстук.

Перевел дух и поднялся по широкой мраморной лестнице, ведущей к огромным входным дверям.

Вошел.

Миновал длинный коридор, расписанный сценами из жизни Помпей до извержения. Мужчины в тогах. Женщины в покрывалах и с кувшинами воды на голове. Дети, играющие в серсо. Павлины. Залив с лодками. Золоченые фонари освещали настенные росписи теплым золотым светом.

Пара бугаев курила в углу. Под пиджаками — оружейный склад.

Маленькая чайная теперь превратилась в гардероб.

Шубы, верблюжьи пальто, просто пальто, горжетки были свалены друг на друга на овальный стол, на комод, на огромный диван.

Альбертино оставил свое.

Глубоко вдохнул и вошел в гостиную.

Она преобразилась по случаю праздника.

Огромное помещение, все в золоте, камче, хрустальных люстрах, было уставлено круглыми столами. На столах — серебро. В центре каждого — букет цветов.

Толпа народу.

За столиками — целые семьи. Старики, скрючившиеся на стульях. Расстегнутые ремни. Сытые дети. Старухи, увешанные бриллиантами. Крашеные волосы. Элегантные дамы. Кто-то в длинном. Кто-то в мини-юбке. Кто-то все еще в шубе. Кто-то с вырезом на животе. Группки громко смеющихся мужчин в пиджаках и при галстуках. Коляски с младенцами.

Детский плач. Крики. Разговоры. Оглушительный звон столовых приборов.

Слуги в амарантовых ливреях. Блюда с мясом. Гарнирами. Макаронами. Закусками.

Альбертино решительно пробирался среди празднично наряженных детей, мужчин в смокингах и женщин в длинных белых платьях, сновавших туда-сюда между столиков. В углу на возвышении он заметил играющий оркестр. Светловолосая — лицо в подтяжках — певица в платье с голубыми блестками приникла с стойке микрофона и пела:

«Все на пляжи. Все на пляжи. Покажите попки ваши».

Вокруг нее стояли полукругом стулья. Некоторые хлопали в ладоши в такт музыке. Другие танцевали. Вереница людей вращалась в танце по комнате.

«Вот и ты! Неплохо», — раздалось у него за спиной.

Альбертино обернулся.

Рощо.

Тоже при параде. Довольный как никогда. В сером шерстяном костюме. Рыжие волосы прилизаны и смазаны гелем. Булавка из золота и серебра воткнута в галстук.

«Где он?» — тут же спросил Альбертино.

«Там».

«Иду».

И он направился туда, сдерживая дыхание, с колотящимся сердцем, пробираясь через толпу танцующих. В дальнем конце комнаты, под длинной картиной, изображавшей сельские окрестности Рима, стоял самый большой накрытый стол. За ним сидели близкие родственники и самые верные люди.

Он сидел там, вместе с остальными. Во главе стола.

Ягуар.

Игнацио Петрони по прозвищу Ягуар. Альбертино взглянул на него новыми глазами. В нем больше не было ничего общего с этим страшным хищником.

В молодости было.

Тогда-то он и был этим сраным ягуаром.

В те времена, действительно, у него был маленький кошачий нос. Широкий рот. Пристальные злые глаза. И клыки.

Потом он начал толстеть.

Непрерывно. В восемнадцать он весил восемьдесят килограммов. В тридцать пять — уже сто тридцать. В сорок пять он весил сто шестьдесят. Теперь, когда ему было шестьдесят, он остановился на ста восьмидесяти, плюс-минус килограмм.

Гипофиз.

Гипофиз его начал сдавать еще в двадцать лет. Игнацио стал заплывать жиром, не сохранив ни формы, ни гармонии, ни пропорций. Безжалостно. Его несчастный скелет стал хрупким каркасом с наверченной сверху грудой жира и сала.

Все методы лечения, которым он подвергался, ни капли не помогли. Его обкалывали гормонами, регулирующими обмен веществ, как подопытное животное. Никакого эффекта. Его тело не желало слушаться. Игнацио продолжал толстеть. Живот расплылся так, что, даже сидя, он не видел больше своих ног. Он и передвигался с трудом. Скорее катился, чем шел. Как морской лев на северном пляже. Руки и ноги — куски мяса, в которых не видно суставов. Ночью, из страха задохнуться под тяжестью собственного брюха, он спал в ванне с термостатом.

Стало пошаливать сердце. Аритмия, тромбы, спазмы. Бедное, но это не его вина. Оно было словно 500-кубовый двигатель, установленный на «феррари».

Три инфаркта. За десять лет.

Ягуар отправился в Америку. Хотел пересадить себе новое сердце. Доноров взялся найти сам. Для него это была не проблема.

Толпы врачей осматривали его. Потом сказали, что это невозможно. Любое сердце работало бы с трудом в такой биологической конструкции.

Разве что бычье могло подойти.

Он перенес четыре операции. Двенадцать шунтов.

Сейчас, сидя за столом, ломящимся от еды, он был похож скорее не на ягуара, а на кита. Кита, расположившегося в кресле, обтянутом красным бархатом. На нем был синий халат, широченный, как спинакер знаменитого парусника «Венецианский мавр», белая расстегнутая рубашка поверх майки, огромной, как двуспальная простыня. От его тела тянулись прозрачные трубки и разноцветные провода, уходящие внутрь электроаппарата, поставленного на стол посреди блюд.

Шеф увидел Альбертино. И его маленькие темные глаза вспыхнули. Его глаза, все, что осталось от Ягуара. Он протянул свои ласты.

«Неблагодарный! Неблагодарный! Ты не хотел приходить? А? Скажи, что не хотел приходить! Иди-ка сюда!» — произнес он своим глубоким глуховатым баритоном.

«Я тут. Я тут. Вот я! Вот я!» — смог проговорить Альбертино.

Он обошел вокруг стола.

«Садись рядом со мной, черт бы тебя побрал! Что за муха тебя укусила? Какого черта ты делал дома? А?»

Один из слуг принес ему стул. Альбертино сел рядом.

«Видишь, какой праздник? Смотри, сколько народу… Сколько еды… А ты приходить не хотел. Черт тебя возьми…»

Те, кто сидел рядом, внимательно слушали Ягуара с подобострастными улыбками. Кивали головой.

«Дело не в том, что я приходить не хотел… а в том, что… неважно себя чувствую…»

«Да ты здоров как бык…» — заметил Ягуар, а потом, повернув свою слоновью шею в сторону жены, сказал:

«Мариярозария, смотри, кто пришел!»

Мариярозария болтала с соседкой, толстухой в бриллиантах, и ела.

Это была женщина маленькая и худенькая. Волосы собраны в сложную прическу. Нос небольшой и пухлый. Вся в морщинах. С серыми мутными глазами.

Альбертино всякий раз, когда видел ее, не мог не представлять себе чудовищную сцену секса, который был необходим для зачатия Фредерики. В окружении Игнацио поговаривали, что он занимается этим в термостатной ванне, прямо как кит.

«Альбертино! Наконец-то! Игнацио говорил: где Альбертино? Где Альбертино? Вот увидишь, что этот кошкин сын не придет. Славно. Я рада», — жеманно произнесла она и громко чмокнула Альбертино в щеку.

«А я — вот он…» — прибавил Альбертино, деланно улыбаясь.

Ему не удавалось вести себя естественно. Он чувствовал себя странно, не в своей тарелке. Все, что бы он ни говорил, казалось ему фальшивым и неуместным. Каждый жест — искусственным. Как у марионетки, которой приходится играть в фарсе незнакомую роль.

Весь этот шум оглушал его. Он хотел вернуться домой.

«А теперь ешь. Смотри, какое изобилие. Поросенок… Жареные цветы цуккини… попробуй эти макароны с соусом… вот уже неделю в этом доме ничего не делают, одну еду готовят».

И он схватил своими сосисками, которые были у него вместо пальцев, блюдо, доверху наполненное макаронами, и поставил перед Альбертино.

Альбертино при виде этого замутило.

Жирный соус! Сыр! Тяжелая еда.

Отвратительно.

Он почувствовал, что его сейчас стошнит. Жуткая масса решительно поднималась из желудка вверх по пищеводу.

«Спасибо… не могу…» — пробормотал он с отвращением.

«Как? Смотри, Мариярозария может обидеться… ты не представляешь, как вкусно. Есть еще утка по-сардински!» — нахмурившись, сказал ему Ягуар, вздрогнув, отчего весь затрясся, как шоколадный пудинг, а потом закричал:

«Мариярозария! Мариярозария!»

Все внезапно смолкли.

«Что такое? Что такое?» — спросила она встревоженно.

«Альбертино! Альбертино не ест!»

Мариярозария широко открыла тусклые фары своих глаз:

«Альбертино! В чем дело? Ты стесняешься? Тебе не нравятся макароны, которые я готовила своими руками?»

Альбертино вспотел. Ему казалось, что все сурово глядят на него. Ягуар впился в подчиненного взглядом.

Он сделал над собой усилие, чтобы выглядеть уверенно:

«Нет, синьора. Мне очень нравятся ваши макароны, но, по правде говоря, дело в том, что я не очень хорошо себя чувствую…»

«Ну так поешь, и все пройдет… Не стесняйся», — прошептал ему босс.

Альбертино кивнул головой.

Как прилежный ученик.

Отказаться было невозможно.

Он должен. Должен. Должен.

Это покажется слишком странным, если он не будет есть. Это может вызвать подозрения.

Он вдруг почувствовал себя одиноким. Как никогда. Теперь они были один на один — он и тарелка макарон. Смутно различимые глаза наблюдали за ним издалека.

Он воткнул вилку в макароны. Они были похожи на длиннющих червей. Дохлых скользких червей, покрытых мясом и кровью. Медленно, очень медленно он намотал их на вилку. Посмотрел на них и отправил в рот. Стал жевать.

Он чувствовал себя хуже некуда.

«Ну как?» — спросил Ягуар откуда-то из другого мира.

«Вкусно!» — ответил Альбертино с набитым ртом, указывая пальцем на щеку.

Они не лезли. Это было физиологически невозможно. Они оказались у входа в желудок и там и застряли.

Пришла Федерика, дочь Ягуара, которая спасла его. Тринадцать лет. Высокая. Прыщавая. Толстозадая. Лицо как у свиньи. Наряженная в платье с белыми кружевами. С белыми бантиками. Вылитый отец.

Альбертино поздравил ее, сказал, что она очень красивая, а потом, стоило Ягуару отвернуться, выворотил макароны в тарелку соседа.

Никто не заметил.

Ему казалось, что он смотрит какую-то ужасную передачу.

Ему хотелось просто взять пульт и выключить этот долбаный праздник. Вся эта суета была ему совершенно чужда. Он смотрел на людей, которые разговаривали, жрали, как свиньи, смеялись с набитым ртом.

Ему нужно уйти. Найти предлог. И вернуться домой.

Долой.

Чем дольше он тут просидит, тем хуже.

«Ну, как прошло?» — спросил Ягуар, убедившись, что их никто не слышит.

«Что?»

«С нашим Выпендрилой. Как прошло?»

Альбертино не мог вымолвить ни слова. Пытался, но звуки не получались. Ягуар между тем брал куски телятины, руками макал их в соусник и клал в рот. Соус капал на майку, халат, бесчувственный подбородок.

«Ну?»

«Он не пришел…»

Голос его дрожал.

«Что?»

«Его не было… я все утро прождал у дома. Его не было».

«Это невозможно! Я с ним вчера говорил».

«Его не было. Я даже пытался ему звонить… никого».

«Это невозможно!»

«Я поспрашивал кругом. Его никто не видел. Соседей спросил…»

Альбертино говорил, но так, словно это был не он. Слово кто-то другой говорил. А он со стороны наблюдал за тем, как этот другой говорит, сбивается, потеет. Видел, как радость праздника померкла в глазах Ягуара и взгляд шефа внезапно помрачнел.

«Ты уверен?»

«Да. Его не было!» — Альбертино попытался произнести это уверенно. Уверенно и недовольно.

Ягуар весь словно надулся. От ярости. Покраснел. Маленькие ноздри раздулись, как у нападающего быка, и он сказал:

«Этот Выпендрила мне весь кайф поломал. Он нас прокатить хочет. Оставить товар себе. Уже не первый раз с ним проблемы. Он хотел больше денег. Он не понял, что играет с огнем. Не понял, что он у меня землю жрать будет. Этот сукин сын у меня узнает, что почем…»

«Может… он забыл об этом…» — попытался вставить Альбертино.

«Да что ты несешь? Тоже все мозги пропил? По-твоему, кто-то может забыть, что его жизнь висит на одной хреновой ниточке, которую перерезать — не фиг делать?»

У Ягуара уже пар валил из ушей.

«Ну… нет! А что теперь делать?»

«Что теперь делать? Мы его в два счета найдем. Раньше, чем он спрячет свою задницу где-нибудь на Востоке, и отберем у него товар. А потом вставим ему по самые уши. Он свое получит сполна».

Альбертино стало плохо. По-настоящему плохо. Все внутренности скрутило. Он резко побледнел. Стал белым как полотно. Глаза стали испуганными и покраснели. На лбу выступили капельки пота. Он нагнулся над столом. Ему нужно было выйти.

Он мог выблевать всю правду на стол.

Кажется, босс тоже это заметил.

«Да что с тобой такое?» — спросил он, сверля его взглядом.

«Мне плохо. Я тебе говорил…»

«Вижу. Но что у тебя болит?»

«Живот болит ужасно… должно быть, простудился. Какой-то вирус… носится какая-то дрянь в воздухе, достаточно проторчать на улице лишнюю минуту… Да не знаю, что… Плохо мне!»

У него кружилась голова. Тошнота переворачивала его, как дрейфующий корабль.

«У тебя грипп! Что же еще. Помнишь, как мне было плохо на прошлой неделе? Температура, озноб. Полежал три дня, и все прошло. Иди-ка ты домой. Давай. Пусть Сельваджа тебя полечит. Скажи ей, что я убью ее, если не приведет тебя в чувство».

«Нет, я не хочу уходить. Такой прекрасный праздник…»

«Не беспокойся… проживем и без тебя. Праздник продолжается».

«Прости меня…» — смог пробормотать Альбертино.

«Давай, уноси отсюда свой зад. Полежи, и завтра, вот увидишь, будешь как новенький. Я не хочу, чтобы мой лучший человек заболел. Нам есть чем заняться в ближайшие дни…»

«К завтрашнему дню я опять буду здоров как бык…» — улыбнулся ему Альбертино.

Ягуар обнял его и прижал к своей груди тиранозавра.

Он пах тальком и потом.

«Окажи мне услугу. Съезди к Унылому. Тем более, тебе по пути. Скажи ему, чтобы немедленно отыскал этого сукина Выпендрилу. Заставил его высрать товар и поставил на место», — сказал он.

«В каком смысле?»

«А ты, черт возьми, как думаешь?»

«А, понял. Ладно».

Как я хорошо сделал! Как я хорошо сделал, что ничего ему не сказал, — подумал он облегченно.

Попрощался с Мариярозарией. Еще раз поздравил Федерику. Сказал Рощо, что плохо себя чувствует, и отдал ему пакет с деньгами.

Прошел через зал, а буйный праздник продолжался.

Еще даже не подали десерт.

Холод и свежий воздух привели Альбертино в чувство.

Он сел на мотороллер и уехал. Ему было холодно. Он чувствовал, как что-то шевелится в животе. Слабительное начало действовать. Он стиснул зубы.

Ягуар проглотил.

Конечно, эта тарелка макарон, — подумал он, — спасла меня.

«Ну и дрянь!» — сказал он, еще раз вспомнив о еде.

Теперь оставалось только выкакать добычу.

Немного жаль было Унылого. Он потратит кучу времени на поиск того, кто уже стал пищей червей, лежа в корпусе сломанного холодильника «Индезит».

Ну и хрен с ним! — потом решил он.

Унылому за это заплатят.

Он несся на полной скорости, как безумный. Глаза слезились.

Он разогнался еще.

Затормозил перед кондитерской «Прекрасный Палермо».

Заглушил двигатель и вбежал в нее.

Кондитерская «Прекрасный Палермо» специализировалась на сицилийских сладостях. С одной стороны — длинный прилавок, полки которого заставлены сладкими пирогами, вафельными трубочками, тортами с кремом и лимоном. С другой — два больших холодильника с тортами-мороженым, просто мороженым и желе. На стене мозаика, изображающая ослика, который тащит тележку.

Альбертино постарался не задерживать взгляда на сладостях.

За прилавком он увидел Лауру, жену Унылого. Это была полная дама. Ростом чуть больше полутора метров. Пепельные волосы собраны в сетку. Маленькие очки в золотой оправе сдвинуты на кончик носа. Белый халат.

Она украшала кремом из кулинарного шприца шоколадный торт.

«Лаура! Привет! Где муж?»

Женщина оторвала взгляд от работы и улыбнулась, узнав его.

«Альбертино. Как мило… Франко в лаборатории… Как дела?»

«Хорошо. Хорошо. А у тебя?» — быстро проговорил Альбертино.

«Да не жалуемся… Работаем! Как Сельваджа?»

«Дома».

Лаура Капуоццо была двоюродной сестрой Сельваджи. Она, как и жена Альбертино, тоже была сицилийкой. Из Палермо.

«Почему вы никогда вдвоем не появляетесь? Даже не позвоните? На днях Энрико заканчивает учебу… Вы должны прийти на праздник!»

«Можешь на нас рассчитывать!»

«Иди, иди, что ты топчешься…» — наконец сказала кондитерша. Она видела, что Альбертино почти не слушает. Крутится на каблуках.

«Когда вернусь, поцелую тебя…» — бросил Альбертино, открывая одну из белых дверей, отделявших кондитерскую от лаборатории.

Альбертино оказался в большом помещении. Белый кафель. В центре — большой металлический стол. На нем огромные, тоже металлические, миски. В мисках разные смеси.

Ряд сладких сицилийских пирогов. Машины для взбивания сливок. Вдоль стены — большие изразцовые печи. И керамическая раковина.

Порядок.

Франко Капуоццо по прозвищу Унылый склонился над формой, в которую помещал вафли.

Это был мужчина за шестьдесят, немного сгорбленный. Худой и сухопарый. Между глаз выдавался вперед крючковатый хищный нос. Редкая нестриженая борода покрывала клоками щеки и подбородок. Черные как смоль волосы падали на лоб, делая его похожим на старого облезлого ворона.

Однако общее выражение, низкий голос, не размашистые, но порывистые движения и этот покорный старческий взгляд придавали ему вид подавленный, в общем, унылый, вид человека, чьи отношения с жизнью не сложились.

Но это был безжалостный киллер. Крайне уважаемый. Настоящий профессионал. Такого не обдуришь. Грубые средства, но отличный результат. Он не смотрел в лицо ни одной жертве. Пристраивался за тобой сзади, как подлая сволочь, преследовал тебя, а потом, когда ты меньше всего ожидал, разряжал тебе в спину всю обойму автомата.

Совсем не привлекательное зрелище. Совсем не смешное.

Сейчас, склонившись над формой со сладостями, в очках в массивной оправе, с шарфом в клеточку, намотанным вокруг шеи, он был похож на обыкновенного старика.

Унылый повернул свою черепашью голову к двери и увидел Альбертино. Глаза его сузились, и на губах появилась улыбка.

«Милый мой!» — произнес он с легким сицилийским выговором, потом подошел к Альбертино.

Они крепко обнялись и поцеловались.

«Как раз о тебе думал, странно, да? Сто лет не виделись. Что скажешь?» — продолжал он радостно.

«Да ничего особенного… у меня к тебе поручение от Ягуара…»

«А у меня для тебя большие новости! Энрико заканчивает учебу», — перебил его Унылый.

«Знаю. Твоя жена рассказала!»

Унылый взял стул и предложил Альбертино сесть.

«Сядь-ка на минуточку. О работе поговорим потом».

Унылый вытащил из печи поднос с горячими булочками, покрытыми шоколадом. Поставил на стол.

«Не хочешь попробовать? Вкусные!»

«Нет, спасибо. Я себя плохо чувствую».

«Точно?»

«Точно».

«Тогда я тебе заверну с собой. Отнесешь Сельвадже».

«Спасибо!» — наконец с трудом выдавил Альбертино.

Почему сегодня все пытаются его накормить?

«В общем, теперь он семейный врач…» — добавил Альбертино.

«Да, он это сделал… Молодчина. Так много учился».

«А про что его диплом?»

«Экономика и торговля. Хочет поехать учиться дальше в Америку».

«А что он изучает?»

«Да я точно не понял. Что-то экономическое… Балансы, сделки…»

Унылый был просто в восторге. Надувался, как голубь, кружащий рядом с голубкой. Казалось, он даже доволен тем, что ничего не понимает в занятиях своего сына. Удел истинных талантов. Не таких, как он или Альбертино.

«Я доволен… — Он как будто о себе говорил. — Просто доволен… — И добавил, глядя на Альбертино: — Ты знаешь, что вы с Энрико ровесники?»

Альбертино это прекрасно знал. Они с этим Энрико учились в одной школе. Один год даже в одном классе. Он был просто наказание божье. Ужасный зубрила. Из тех, кто вечно тянет руку на каждый учительский вопрос.

«Какая самая длинная река в Италии?» — И вот уже торчит его поганая рука.

Альбертино и его приятели его терпеть не могли. А то как же! Учительский прихвостень. Однажды они, кажется, его даже побили. Потом Альбертино выгнали.

Он не учился.

Угонял мотороллеры и играл в бильярд.

А теперь этот Энрико ехал в Америку.

«Да, знаю…»

«А ты что? Что думаешь делать?»

«В каком смысле?»

«Чем планируешь дальше заниматься?»

Что за ерунду он спрашивает? Как священник на исповеди. И глазом не моргнув, спрашивает о смысле жизни.

«Да не знаю… Ну… Тем же. Чем всегда».

Он не знал, что ему ответить. Не мог представить себе будущее, не похожее на настоящее. Иногда он представлял себя вечным мальчиком на побегушках у Ягуара. Иногда — боссом, преемником. Иногда даже воображал, как отходит от мафиозных дел. Потом понял, чем хочет заняться на самом деле. Сказал просто:

«Путешествие. Да, хочу совершить большое путешествие. Вместе с Сельваджей. Вдвоем. Заняться немного моими личными делами… Не так, чтобы на неделю и обратно. Больше. Не знаю… два, три месяца. Я и она, на Карибских островах. Мне говорили, что на некоторых островах можно жить в хижине, как туземцы. Лежишь на пляже. Рыбу ловишь, загораешь, не знаю…» — заговорил Альбертино.

Да, это было бы неплохо. Унылый смиренно улыбнулся, а потом произнес шепотом:

«Сматывайся от него. Ты должен от него смотаться!»

«От кого?»

«От Ягуара! Ты должен уйти от него. Не сразу. Постепенно. Незаметно. День за днем. Старайся не выделяться. Быть как все. Отступи. Дай выдвинуться другим. Не старайся быть лучшим».

«Почему?»

«Потому что он высасывает тебя изнутри. Он — проклятый паразит. Он держит свои невидимые щупальца у твоего горла. Когда захочет — сожмет их. А если ты ему нужен, если ты ему служишь, если ты парень с головой, он тебя никогда не отпустит. Ты знаешь? Знаешь об этом?»

Альбертино кивнул головой. Он это прекрасно знал. Но именно этого он и хотел до сегодняшнего дня. Быть необходимым боссу. Это давало массу привилегий. Которые Альбертино очень даже нравились. Деньги. Власть. Почтение улиц. Унылый продолжал:

«Я устал разгребать за Ягуаром дерьмо. Я хочу работать здесь, выпекать сладости, вместе с женой, кондитерская меня вполне устраивает, но этот хренов ублюдок меня повязал. Мне некуда бежать. Если я уйду, он прикажет убить меня. Может, попросит тебя об этом. А ты что сделаешь? Не убьешь? Как ты сможешь? Понял, в каком я положении? Я должен тянуть лямку, пока он хочет. Пока я справляюсь, пока кто-то более молодой и способный не набьет мне нутро свинцом. Хочешь, расскажу одну вещь?»

«Что такое?»

«Я боюсь. Я не могу больше быть хладнокровным, как прежде. Не выходит. Я зверски устаю. Я как бегун на последнем издыхании, который вдруг видит свою дорожку совсем в другом свете. А тут, знаешь, что мне сказал этот сукин сын? „Я узнал, — говорит, — что твой сын едет в Америку. Он мог бы провернуть для нас одно дельце. Ничего опасного. Кое с кем встретиться“. Ты понимаешь? Этот ублюдок хочет втянуть туда и моего сына. Вонючий кусок дерьма. Я сказал ему, что Энрико выбрал другую жизнь. Что он другой. Он ничего не ответил. Только посмотрел».

У Альбертино болел живот. Ему нужно было облегчиться. Немедленно. Но он не мог сделать этого тут. Надо было ехать домой. Он чувствовал, что слова Унылого вкручиваются ему в мозг, как огромный штопор.

К счастью, зазвонил телефон.

Унылый встал и пошел к нему. Присел на стул рядом с телефоном.

«Алло! Кондитерская „Прекрасный Палермо“, — произнес он профессионально. — Да… Дааа…»

Альбертино воспользовался этим, чтобы встать. Он застегивал куртку, когда вспомнил, что пришел сюда не выслушивать болтовню Унылого, и сел обратно, вздохнув… Он должен был передать ему поручение.

«Да… Понял… да, он здесь. Ладно. Ладно. Сейчас дам его тебе», — закончил Унылый. Протянул трубку Альбертино.

«Кто это?»

«Он!»

Альбертино стало худо. Автоматически взял трубку.

«Да. Слушаю?!»

«Это я. Ягуар. Слушай, ты знаешь, что делают те, кому наставили рога? А? Знаешь, что они делают?»

Шеф не говорил, он орал в трубку.

«Они вспоминают. А мне наставили рога. Длиннее, чем у сраного лося. Когда ты ушел, я откусил от котлеты по-милански. Ты же знаешь, я от них с ума схожу. И знаешь, как их готовит Мариярозария. Нежирные, хрустящие. Да, и знаешь что? Я не смог ее доесть. Что-то мне испортило аппетит. Я не мог понять, что. Потом внезапно мне все стало ясно. Это ты. Это ты испортил мне аппетит. Твоя физиономия. Твое поведение. Скажи-ка мне, зачем ты пытался меня надуть?»

У Альбертино в голове было пусто. Полный мрак. Трубка в руке стала тяжелой, словно из камня. В горле встал ком.

Что он должен ответить?

«…Ты хотел провести меня? Меня? Который любил тебя как сына?» — орал Ягуар.

Альбертино хотел что-то сказать, но слова столпились в горле, как рыбы в ручье.

«Ты хотел меня провести? Хотел оставить себе товар. Обокрасть того, кто тебя кормит. Кто из тебя человека сделал».

«Нет… нет… Неправда».

«Думал, это легко? Да для этого надо быть семи пядей во лбу. А ты не такой».

«Позволь мне сказать…»

«Заткнись».

«Я не виноват. Это был несчастный случай. Я не хотел тебя обманывать. Богом клянусь… Бог свидетель…»

«Дай мне Унылого».

«Нет, погоди. Я сделал глупость, но я не хотел тебя обманывать… Выпендрила сам пытался убить меня».

«Не хочу тебя больше слышать. Дай мне Унылого».

«Нет, пожалуйста. Позволь мне объяснить…»

«Дай его мне!» — оглушительно рявкнул Ягуар.

Альбертино обернулся и увидел Унылого. В руках он держал автомат, нацеленный на него.

«Он хочет с тобой поговорить…» — еле выговорил он.

Он чувствовал, что ноги подкашиваются, а голова стала тяжелой.

«Да… — сказал Унылый, и тут же: — Хорошо…»

Альбертино посмотрел киллеру в глаза. И увидел в них всю тоску, печаль и горечь жизни.

Его прозвище никогда не шло ему больше, чем в этот момент.

Альбертино внезапно вышел из странного оцепенения, в котором находился. Он сунул руку назад, за спину. Но он знал, что это только автоматический жест, продиктованный инстинктом самосохранения, а не разумом.

Его «магнума» 44-го калибра там не было.

Он лежал в сливном бачке убогого сортира в окраинном баре.

Холод. Жар. Киллер выстрелил. Не выпуская трубки из руки.

Пули вонзились в Альбертино. Одна в желудок. Две в кишки. Самая убойная — в печень.

Альбертино какое-то время покачивался, словно решая, куда упасть, вперед или назад. Он удерживался мгновение на негнущихся ногах, а потом повалился набок, туда, где стоял поднос со сладостями, размазав их головой.

Унылый склонился над ним и поднес трубку к его уху, в креме и крови.

«Почему ты обманул меня? Почему? Почему…»

Альбертино уже не слушал.

Ничего.

Не было даже боли.

Может быть, впервые за этот день он почувствовал, что освободился от всего.

Покой.

Он лежал на полу и смотрел на подносы со сладкими пирогами, на их цвет. На зелень марципанов. Белизну застывшего сахара. Алые засахаренные вишни. Они были прекрасны.

Он поразился своим мыслям.

Простым.

Он всегда думал, что перед смертью приходят особые мысли. Важные, как уходящая жизнь. А он умирал, думая о дурацких сладостях.

Ему ведь даже не нравился этот пирог.

Тень накрыла его. Он повернул голову. Во рту ощущался привкус крови.

Унылый глядел на него.

Альбертино улыбнулся ему. Тела больше не было. Была влажная бесформенная теплая масса. Радуга из ромовых баб, вафель и профитролей.

Должно быть, это чертовы яйца. Теперь они вскрылись. Конечно.

Он видел, как Унылый наводит на него автомат.

Но ему было все равно. Он закрыл глаза, и перед ним на миг возникли Сельваджа и тропический остров. Выстрелом ему разнесло голову.