Халхин-Гол/Номонхан 1939

Другой монгольский народ в этом регионе - халха-монголы. Это название происходит от монгольского слова "халха", что означает щит или заслон. Халха-монголы традиционно населяли и охраняли северную границу Монгольской Империи, были "щитом севера". Их земли находились к западу от земель бурят-монголов, на территории, которая в XX веке будет принадлежать Монгольской Народной Республике. Эти монгольские народы столетиями жили по соседству и водили свои стада по степям и речным бродам, не зная о каких-либо границах.

Несколько столетий линия, разделявшая монгольский выступ и западную Монголию, была лишь нечеткой административной границей между частями Империи Цин. Потом в XX столетии Россия отделила Внешнюю Монголию от Китая, Япония захватила Маньчжурию, и эта размытая граница стала разделять два враждебных государства.

Не удивительно, что началом Номонханского инцидента стали разногласия из-за нечеткой границы. У северного угла монгольского выступа река, которую монголы (и русские) называют Халхин-Гол, а маньчжуры (и японцы) Халха, течет на северо-запад и запад, впадая в озеро Буир-Нур. Спор о границе заключался в том, является ли эта река, как утверждали японцы, исторической и официальной границей между МНР и Маньчжоу-Го. Советское и монгольское правительства считали, что граница проходит не по реке, а по линии, примерно параллельной ей и проходящей в 10-12 милях к востоку от реки. Таким образом, и Маньчжоу-Го и МНР претендовали на участок территории между рекой и этой линией к востоку от нее.

Со временем японские власти представили не менее 18 разных карт китайского и японского происхождения в подтверждение их заявления, что границей является река Халха. На стороне японцев была логика и практичность: река является единственной природной границей в этой полупустынной местности. Тем не менее, советские и монгольские власти привели впечатляющее число картографических свидетельств, подтверждающих их заявление, что граница проходит к востоку от реки, в том числе китайскую почтовую карту 1919 г. и карты, изданные несколькими правительственными агентствами Японии и Маньчжоу-Го. Интересно, что когда боевые действия уже шли, в июле 1939 китайский военный атташе в Москве показал своему американскому коллеге подробную карту китайского генштаба (1934 г.), на которой граница проходила к востоку от реки Халха.

Послевоенные японские исследования китайских источников XVIII столетия подтвердили, что в 1734 цинский император установил границу между районами проживания бурят-монголов и халха-монголов к востоку от реки Халха, и граница проходила через маленькую деревню Номонхан - как и заявляла советская сторона. Однако, похоже, что в штабе Квантунской Армии этот довод не считали к чему-то обязывающим, потому что эта граница была результатом не международного соглашения, но лишь внутреннего административного решения властей Китайской Империи, к которому Россия отношения не имела.

Правдоподобное объяснение предложили два бывших офицера штаба Квантунской Армии: в 1931-35 гг., когда советская Дальневосточная Армия была еще слаба, Квантунская Армия и власти Маньчжоу-Го настояли на решении, что границей является река Халха, и власти Монгольской Народной Республики были вынуждены согласиться. В середине и конце 1930-х, когда численность советских войск на Дальнем Востоке увеличивались, японцы не хотели проявлять слабость, отказываясь от своего прежнего решения. Но теперь монгольские и советские власти уже не признавали реку Халха границей, и это привело к конфликту.

В 1935 командование Квантунской Армии изменило линию государственной границы на своих картах в районе реки Халха и озера Буир-Нур в соответствии со своим заявлением о том, что границей является река. С конца 1935 на этом участке границы часто происходили стычки между маньчжурскими и монгольскими пограничниками.

До середины 1938 ответственность за безопасность северо-западной границы Маньчжоу-Го была возложена на 8-й гарнизонный отряд пограничной охраны со штабом в Хайларе. Численность его составляла около 7000 маньчжурских солдат в подразделениях, растянутых вдоль границы. Эти пограничные части имели малую мобильность, их солдаты были слабо обучены, и по мнению офицеров Квантунской Армии, их боевая эффективность была невысока.

Летом 1938 года была сформирована новая японская пехотная дивизия (23-я), и, спустя месяц после формирования, направлена в Маньчжурию и включена в состав Квантунской Армии. Штаб 23-й дивизии также расположился в Хайларе. После этого 8-й гарнизонный отряд пограничной охраны был подчинен командиру 23-й дивизии генерал-лейтенанту Комацубара Мититаро.

В то время генералу Комацубара было 52 года, и он считался одним из лучших специалистов по России в японской армии. Ранее он служил военным атташе в Советском Союзе, а позже возглавлял управление разведки Квантунской Армии в Харбине, городе с многочисленным русским населением. Комацубара был ростом 5 футов 7 дюймов, крепкого телосложения, носил очки и небольшие усы. Старательный и педантичный, он вел подробные дневники, писал длинные и столь же подробные письма, и сочинял стихи. Боевого опыта у него не было.

В июле 1938, перед тем, как уехать из Токио и принять командование новой дивизией, Комацубара получил инструкции в Генштабе от полковника Инада, который в то время готовил план "разведки боем" у Чжангуфэна. Инада сообщил, что в виду крупномасштабных военных операций в Китае Генштаб надеется на сохранение спокойной обстановки на монгольско-маньчжурской границе, и предложил не реагировать слишком резко на небольшие пограничные инциденты и сосредоточиться на сборе информации о советских войсках к востоку от озера Байкал.

Благодаря своей службе в управлении разведки в Харбине, генерал Комацубара хорошо знал северо-западную Маньчжурию и работу разведки. Не будучи опрометчивым по характеру и помня об указаниях из Генштаба, Комацубара держал свою неопытную 23-ю дивизию в районе Хайлара, а охрану границы поручил маньчжурским пограничникам из 8-го гарнизонного отряда. Эпизод, случившийся осенью 1938 демонстрирует, как он интерпретировал эти указания.

Утром 1 ноября 1938 патруль маньчжурских пограничников был атакован монгольскими солдатами. Согласно японскому докладу, патруль из двух солдат и лейтенанта "неосторожно" подошел к границе и был атакован монгольскими кавалеристами все еще находясь на территории Маньчжоу-Го. Лейтенант сумел сбежать, а оба солдата были убиты монголами. Генерал Комацубара направил пехотную роту 23-й дивизии на этот участок, но приказал не предпринимать агрессивных действий. Трупы маньчжурских солдат были возвращены после переговоров, и Комацубара направил протест местным монгольским и советским властям. Кроме этого единственным официальным действием Комацубары было наказание офицеров гарнизонного отряда. Двое офицеров были отправлены на гауптвахту на пять дней за то, что "их солдаты не приучены соблюдать большую осторожность". Лейтенант, возглавлявший патруль, был отправлен на гауптвахту на 30 дней.

Несмотря на такую сдержанность Комацубары, в Генштабе в Токио и в штабе Квантунской Армии уже пришли в движение те силы, которые вскоре бросят 23-ю дивизию в пламя боя.

Поведение Квантунской Армии

Для современных армий является нормальной практикой подготовка планов операций против потенциального противника. Наличие таких планов еще не доказывает агрессивных намерений. Тем не менее, изменения в японских планах операций против СССР, вероятно, внесли свой вклад в эскалацию Номонханского инцидента. С 1934 по 1938 японские планы войны против СССР предполагали массированную внезапную атаку против советских войск в регионе реки Уссури, в то время как в северо-западной Маньчжурии следовало вести сдерживающие бои. Однако, в середине 1938 - начале 1939 в оперативном управлении японского Генштаба и в штабе Квантунской Армии были предложены новые планы боевых действий против Советского Союза. Согласно им сдерживающие действия предполагалось вести на востоке и севере Маньчжурии, а наступление главных сил вести на запад и северо-запад от Хайлара, по направлению к Чите и озеру Байкал, таким образом отрезая советское Забайкалье и Дальний Восток от остальной территории СССР.

Этот новый план, получивший название "План 8-Б" был одобрен штабом Квантунской Армии в марте 1939. Группа офицеров Генштаба - полковники Хаттори Такусиро и Терада Масао и майор Симануки Такехару, сыгравшие важную роль в разработке "Плана 8-Б" были переведены из Генштаба в штаб Квантунской Армии, чтобы подготовить новый план к выполнению, для чего требовался пятилетний период подготовки. Полковник Хаттори стал начальником оперативного отдела штаба Квантунской Армии.

Быстрый взгляд на карту показывает, что у "Плана 8-Б" была одна серьезная проблема - японское наступление было бы уязвимо для контрудара по его южному флангу, если такой контрудар советские войска наносили бы с монгольского выступа. Похоже, что именно весной 1939 Квантунская Армия стала видеть в монгольском выступе потенциальную стратегическую проблему. Однако к началу боевых действий у Номонхана штаб Квантунской Армии еще не подготовил специальных оперативных планов для этого района.

Тогда же японцы начали подготовку к строительству стратегической железной дороги от Халун-Аршана до Хайлара. Не вполне ясно, было ли это связано именно с планом "8-Б", но эта железная дорога должна была проходить очень близко к реке Халха. Уязвимость этой запланированной к постройке железной дороги, вероятно, привлекла дополнительное внимание Квантунской Армии к монгольскому выступу и оспариваемому участку границы в районе реки Халха. В начале 1939 японска 23-я дивизия усилила разведывательное патрулирование поблизости от реки Халха. В марте 1939 генерал Штерн, новый командующий советскими войсками на Дальнем Востоке, открыто предупреждал, что японцы готовятся атаковать Монгольскую Народную Республику.

Примерно в то же время, когда создавался "План 8-Б" и проектировалось строительство железной дороги Халун-Аршан - Хайлар, штаб Квантунской Армии ввел в действие необычно жесткую и агрессивную директиву под названием "Принципы урегулирования спорных вопросов по советско–маньчжурской границе". Эти принципы сыграли важную роль в начале и эскалации Номонханского инцидента. Кроме того, в них явно прослеживается связь между инцидентом на Амуре в 1937, Чжангуфэнским инцидентом и конфликтом у Номонхана/Халхин-Гола.

Как мы помним, вмешательство Генштаба в командование частями Квантунской Армии во время инцидента на Амуре вызвало у офицеров Квантунской Армии негодование и возмущение. Это чувство лишь усугубилось после Чжангуфэнского инцидента, когда спорная территория, формально принадлежавшая Маньчжоу-Го (т. е. находившаяся под защитой Квантунской Армии) была фактически сдана врагу. Это заставило командование Квантунской Армии добиваться передачи под свою ответственность этого выступа маньчжурской территории из зоны ответственности Корейской Армии. В следующий месяц после завершения инцидента из штаба Квантунской Армии в этот район был направлен майор Цудзи Масанобу, отчаянно смелый офицер и откровенный сторонник "активных действий" с задачей разведать обстановку в районе Чжангуфэна. И майору Цудзи не понравилось то, что он там увидел. Советские войска контролировали всю территорию между высотами, за которые шли бои, и рекой Тюмень-Ула.

Зимой 1938-39 Цудзи провел несколько разведывательных патрулирований в этом районе. В последне й такой разведке в марте 1939 он привел отряд из сорока солдат к подножию высоты Чжангуфэн, на которой семь месяцев назад погибли тысячи людей. Цудзи приказал своим солдатам повесить винтовки на плечи, чтобы продемонстрировать отсутствие агрессивных намерений, и демонстративно подвел свой отряд на расстояние 200 ярдов к советским позициям. Там он приказал солдатам построиться в одну шеренгу, после чего они спустили штаны и одновременно помочились, чем удивили и насмешили советских солдат. Потом японцы отошли на несколько ярдов и, усевшись в круг, стали есть о-бэнто (традиционный японский завтрак в коробке). Перекусив и спев несколько японских военных песен, Цудзи и его солдаты ушли, оставив удивленным советским наблюдателям консервы, шоколад и бутылки виски. Это забавное представление было отвлекающим маневром, устроенным Цудзи, чтобы отвлечь внимание советских солдат от скрытой фотосъемки их позиций и укреплений. Фотографии неопровержимо показали, что советские укрепления находятся на территории Маньчжоу-Го.

Цудзи Масанобу был экстраординарной личностью. Несмотря на свое скромное происхождение (его отец был угольщиком), или, возможно, благодаря ему, он пытался воплотить в себе дух воина-самурая, приспособив его к требованиям войны XX столетия. Цудзи обладал острым и смелым умом, заключенным в болезненном теле (эту слабость он пытался исправить "сверхчеловеческим" режимом тренировок). Смелый инноватор, обладавший талантом к планированию операций, он добивался успеха и на поле боя и в штабной работе. Он находил особое удовольствие в личном участии в опасных разведывательных операциях (в том числе в авиационной разведке), политических интригах, планировании операций и командовании на поле боя, и успел отличиться во всех этих сферах за свою долгую и разнообразную карьеру. Иногда он демонстрировал фанатичную нетерпимость. Он был яростным расистом, способным на нечеловеческую жестокость. Несмотря на огромное влияние, которое он приобрел, он, казалось, обладал инстинктом всегда стремиться к большему. В 1939 Цудзи имел звание майора. Та важная роль, которую он сыграл в Номонханском инциденте и после, может быть понятна только в контексте гекокудзё, японской традиции "управления снизу".

Вернувшись в Синцзин после выполнения разведки у Чжангуфэна, майор Цудзи сразу разработал план по решению ситуации с Чжангуфэном. Он предложил переговоры с СССР по "исправлению границы"; в случае, если переговоры завершатся неудачно, Квантунская Армия должна атаковать и изгнать "нарушителей" с территории Маньчжоу-Го. Это предложение было принято командованием Квантунской Армии. Генерал-майор Яно Отодзабуро, заместитель начальника штаба Квантунской Армии, вылетел в Токио с фотографиями советских укреплений на Чжангуфэне, чтобы добиться одобрения Генштаба. Но в Генштабе ему сказали, что Чжангуфэнский инцидент - уже закрытая тема, и таковой останется, и впредь Квантунская Армия должна игнорировать "технические" нарушения границы, потому что Токио в данный момент не ищет конфликта с Советским Союзом. На возражения Яно (и Цудзи), что из-за "проявления слабости" у Чжангуфэна русские осмелеют и позволят себе еще более агрессивные действия против Маньчжоу-Го, в Генштабе ответили, что вследстие напряженной ситуации в Европе весной 1939 Советский Союз не будет ввязываться в конфликты с Японией.

Генерал Яно вернулся в Синцзин ни с чем, и это заставило многих офицеров "скрипеть зубами от разочарования". Командование Квантунской Армии считало, что отказ Генштаба в их просьбе не позволил им выполнить их священный долг, порученный самим императором - защищать территорию Маньчжоу-Го. Ситуация была обескураживающей и для многих постыдной. И нигде негодование не было так сильно, как в оперативном отделе штаба Квантунской Армии.

На таком фоне в штабе Квантунской армии был разработан ряд новых инструкций, предписывающих решительные действия войскам, защищающим границы Маньчжоу-Го, и автором их был никто иной, как майор Цудзи. Озаглавленные как "Принципы урегулирования спорных вопросов по советско–маньчжурской границе", предлагаемые им инструкции предписывали:

"В случае нарушения противником границы.... уничтожать его без промедления....

Для выполнения этой задачи разрешается заходить на советскую территорию или заманивать советские войска на территорию Маньчжоу-Го....

В случаях, когда граница определена неточно, командиры подразделений, обороняющих участки границы, могут по своей инициативе принимать решение о ее переходе...

В случае вооруженного столкновения сражаться следует до победы, независимо от соотношения сил и положения границы...

Если противник нарушает границу, наши войска должны атаковать его храбро и решительно... не беспокоясь о последствиях, которые должны быть заботой вышестоящих штабов".

Позже Цудзи объяснил, что по старым директивам командиры частей, защищавших границу, сталкивались с "противоречивыми приказами": защищать неприкосновенность маньчжурской территории, но при этом не предпринимать действий, которые могут спровоцировать конфликт. По мнению Цудзи, эти приказы слишком ограничивали японских командиров, не позволяя им дать решительный отпор нарушителям границы из боязни спровоцировать еще более крупномасштабный конфликт. Новые принципы и были выработаны, "чтобы устранить эту нерешительность со стороны командиров на местах, чтобы они могли действовать более твердо и решительно, не опасаясь ответственности за последствия".

Но в реальности эти "Принципы урегулирования спорных вопросов" куда больше подходили не для урегулирования, а для провокации конфликтов. Такие "инновации", как предписание командирам на местах в случае неточно определенной границы фактически определять ее самостоятельно и действовать по принципу "сначала стреляй, потом задавай вопросы", разрешение заходить на советскую и монгольскую территорию, и даже заманивать советских солдат на свою территорию, чтобы уничтожить их - все это не только полностью игнорировало политику правительства, но и было совершенно несовместимо с официальной доктриной японской армии.

Эти предложенные Цудзи "Принципы урегулирования спорных вопросов" стали предметом оживленных дискуссий в штабе Квантунской Армии. Начальник оперативного отдела полковник Хаттори и его коллега полковник Терада оба по званию были выше Цудзи. Однако эти два офицера (а также майор Симануки) были переведены в штаб Квантунской Армии лишь месяц назад. Цудзи служил в оперативном отделе с ноября 1937, а вообще в штабе Квантунской Армии - с апреля 1936. В плане стажа и опыта службы на штабных должностях в Квантунской Армии Цудзи превосходил остальных офицеров в оперативном отделе. Хаттори и Терада явно не хотели отвергать идеи своего опытного и популярного коллеги. В интервью, которое он дал в 1960, Симануки сказал, что Цудзи имел очень высокую репутацию в штабе Квантунской Армии благодаря своему интеллекту, убедительности, упорству и отличному знанию Квантунской Армии и Маньчжурии. Он имел "очень позитивные" взгляды и всегда отстаивал их на совещаниях в штабе, своей убедительностью увлекая других офицеров. Так было и с предложенными им "принципами урегулирования спорных вопросов".

Офицеры оперативного отдела, объединившись в поддержку предложений Цудзи, представили их на одобрение командованию Квантунской Армии. Командующий Квантунской Армией генерал-лейтенант Уэда Кенкити обсудил их со своим начальником штаба генералом Исогаи Рэнсукэ и его заместителем генералом Яно. Эти три опытных, здравомыслящих и ответственных старших офицера должны были увидеть, насколько опасны предложенные Цудзи "принципы урегулирования". Но они были ослеплены негодованием и возмущением, возникшими из-за разногласий между командованием Квантунской Армии и Генштабом. Генералы Уэда и Исогаи и майор Цудзи были на апрель 1939 единственными офицерами в штабе Квантунской Армии, которые служили в штабе и во время инцидента на Амуре в 1937 и во время Чжангуфэнских событий. И это была не единственная связь между ними. В 1932 Цудзи, тогда 30-летний капитан, командовал ротой в 7-м полку 9-й дивизии в Китае. Цудзи, уже успевший проявить себя отличным офицером, был знаменосцем 7-го полка, которым командовал Исогаи, тогда полковник, а Яно служил в штабе полка. 9-й дивизией тогда командовал генерал Уэда, и она сражалась в Шанхае в 1932, в этих боях Цудзи был ранен.

Цудзи писал о товарищеских, почти братских отношениях между ним, Уэдой, Исогаи и Яно, позже к ним присоединились Хаттори, Терада и Симануки. Согласно генералу Исогаи, Цудзи был очень влиятелен в их "клике", хотя ответственность за последствия всегда брали на себя Исогаи и Уэда. После некоторого промедления со стороны генерала Исогаи (который был самым "умеренным" в этой группе) предложение Цудзи было одобрено. 25 апреля 1939 "Принципы урегулирования спорных вопросов по советско–маньчжурской границе" были введены в действие как оперативная директива №1488 на совещании командиров дивизий, созванном именно с этой целью.

Копия директивы №1488 была направлена в Генштаб в Токио, где ее получили, но не дали официальный ответ. В то время Генштаб сосредоточил внимание на войне в Китае и переговорах относительно военного союза с Германией, и, вероятно, не уделял особого внимания вопросам безопасности маньчжурской границы. Полковник Инада вспоминал, что Генштаб "в целом принял" директиву №1488, но ожидалось, что Квантунская Армия будет консультироваться с Генштабом, прежде чем предпринять какие-либо действия в ответ на конкретное нарушение границы. Это мнение было "неофициально" передано Хаттори и Тераде, которые еще месяц назад служили в Генштабе под командованием Инады. Разумеется, в штабе Квантунской Армии это "неофициальное мнение" отвергли, расценив его как очередную попытку центральных властей вмешаться в их командные прерогативы.

Некоторые авторитетные японские источники заявляют, что если бы Генштаб решительно отверг директиву №1488, то Номонханский инцидент можно было бы предотвратить. Возможно это так, но для "укрощения" излишней агрессивности Квантунской Армии в тот момент потребовалось бы перевести на другие места службы большую часть офицеров ее штаба. Никто в Генштабе тогда не хотел так резко "раскачивать лодку". Цудзи со своей стороны возражал, что если бы Генштаб позволил Квантунской Армии "действовать решительно" у Чжангуфэна, то Номонханского инцидента не случилось бы.

Несомненно, оперативная директива №1488 от 25 апреля 1939 была важным фактором, приведшим к началу Номонханского инцидента три недели спустя. Согласно японским документам, кочевники халха-монголы и пограничные патрули МНР регулярно переправлялись через реку Халха, которая, по мнению монгольского правительства, находилась в 10 милях в глубине монгольской территории. Эти переправы через реку - нарушения границы с точки зрения Маньчжоу-Го и Японии - происходили без инцидентов еще в мае и апреле 1939. Когда это снова произошло уже после ввода в действие оперативной директивы №1488, генерал Комацубара, командир 23-й дивизии, решил принять меры.

Начало военных действий

11-12 мая 1939 произошла пограничная стычка, которая переросла в крупномасштабный конфликт у Номонхана/Халхин-Гола. Существует более десятка "авторитетных" версий этой первой стычки, различающихся в деталях и точках зрения. После рассмотрения и сравнения множества имеющихся свидетельств, вырисовывается следующая реконструкция событий. Ночью 10-11 мая пограничный патруль МНР (20 солдат), переправился через реку Халха, двигаясь на восток. Примерно в 10 милях к востоку от реки, на песчаном холме высотой 150 футов расположена крошечная деревня Номонхан - группа хижин, в которых живут несколько монголов. К югу от Номонхана протекает маленькая речка Хольстен (Хайластын-Гол), которая вливается в широкую реку Халха. Утром 11 мая монгольский патруль был обнаружен маньчжурскими солдатами к северу от реки Хольстен и к западу поблизости от Номонхана. С монгольской и советской точки зрения холм, на котором расположена деревня Номонхан, находился на самой границе Монголии и Маньчжурии. С точки зрения японской и маньчжурской Номонхан, находившийся в десяти милях к востоку от реки Халха, располагался на территории Маньчжоу-Го.

Маньчжурские кавалеристы (около 40 солдат) после перестрелки прогнали монгольских пограничников обратно через реку Халха. Командир монгольского патруля докладывал, что маньчжурских солдат было около 200 человек. Обе стороны понесли некоторые потери, но первую кровь пролили маньчжуры. На следующий день отряд пограничников МНР (около 60 человек) под командованием майора П. Чогдана выбил маньчжурских кавалеристов из спорного района между рекой Халха и Номонханом. Маньчжурские кавалеристы после этого боя доложили, что их атаковали не менее 700 монгольских солдат. Нерешительные стычки и перестрелки продолжались еще в течение недели. Но 13 мая маньчжурский командир сообщил о ситуации в штаб 23-й дивизии генерала Комацубары в Хайларе. Примерно тогда монгольский майор Чогдан сообщил об инциденте в советский штаб в Улан-Баторе, столице МНР. Монгольско-маньчжурской пограничной стычке вскоре предстояло перерасти в советско-японский конфликт.

Ответ на вопрос о том, какая сторона ответственна за нарушение границы 10-11 мая зависит от того, чью интерпретацию границы принять, так как обе стороны считали своей территорию между рекой Халха и Номонханом. Однако, почти все источники согласны в том, что первыми стрелять начали маньчжуры. После 13 мая, дня, когда оба государства-клиента поставили в известность об инциденте своих покровителей - великие державы, последующие события в исторических документах трактуются куда более ясно.

В полдень 13 мая генерал Комацубара возглавлял совещание, которое он собрал специально для того, чтобы обсудить со своими штабными офицерами и полковыми командирами недавно полученную оперативную директиву №1488. Иронично, что первое сообщение о стычке у Номонхана поступило к Комацубаре, когда он обсуждал со своими офицерами "Принципы урегулирования спорных вопросов по советско–маньчжурской границе", разработанные майором Цудзи. Согласно воспоминаниям присутствовавших офицеров, генерал "решил немедленно уничтожить монгольских нарушителей", в соответствии с директивой №1488.

После полудня Комацубара известил штаб Квантунской Армии о пограничном инциденте у Номонхана и о своем намерении уничтожить нарушителей, и запросил поддержку авиации и грузовики для перевозки солдат. В своем ответе командующий Квантунской Армией генерал Уэда одобрил "позитивный настрой" Комацубары и направил для поддержки 23-й дивизии следующие силы: 6 самолетов-разведчиков, 40 истребителей и 10 легких бомбардировщиков, а также две зенитные батареи и две транспортные автороты. Однако, Уэда предупредил Комацубару "действовать крайне осторожно и не позволить инциденту разрастись". Это демонстрирует, какой была атмосфера в штабе Квантунской Армии: командование рекомендует уничтожить подразделение армии МНР на территории, которую МНР считает своей, и при этом требует "действовать осторожно и не позволить инциденту разрастись". Видимо, это не считалось противоречивыми приказами.

В тот же день генерал Уэда направил полученный им доклад Комацубары вместе со своим ответом ему в Генштаб в Токио. Заместитель начальника Генштаба в ответ сообщил по радио, что "ожидается, что Квантунская Армия примет соответствующие меры". Таким образом, командованию Квантунской Армии фактически было позволено действовать по своему усмотрению, несмотря на ее "излишне агрессивную" репутацию. Возможно, власти в Токио полагали, что стратегическая ситуация на советско-маньчжурской границе, где восьми дивизиям Квантунской Армии противостояли около 30 советских дивизий (от озера Байкал до Владивостока) заставит генерала Уэду действовать "соответственно", то есть с осторожностью. Если так, то это была ошибка с их стороны.

14 мая майор Цудзи лично провел авиационную разведку над районом Номонхана. Он заметил около 20 лошадей, но не увидел вражеских солдат. Однако после посадки он обнаружил пробоину от пули в фюзеляже своего легкого самолета-разведчика. Он правильно заключил, что монгольские солдаты все еще остаются к востоку от реки Халха, о чем и сообщил в штаб 23-й дивизии, прежде чем вернуться в штаб Квантунской Армии в Синцзин, где сообщил генералу Уэде, что инцидент у Номонхана является лишь незначительной пограничной стычкой.

Тем временем, в соответствии с директивой №1488, генерал Комацубара направил части 23-й дивизии для уничтожения нарушителей. Отряд под командованием подполковника Адзумы Яодзо включал разведывательную роту бронеавтомобилей, две пехотных роты на грузовиках и кавалерийский эскадрон. Отряд Адзумы достиг Номонхана 15 мая, обнаружив, что большая часть монгольских солдат отступила на левый (западный) берег реки Халха, а на правом берегу остаются лишь незначительные патрули, но и они готовятся отступить. Тем не менее, после полудня Адзума начал преследование. В ходе продвижения от Номонхана к реке Халха так и не было установлено контакта с противником, отступившим за реку. Однако звено японских легких бомбардировщиков обнаружило небольшую концентрацию вражеских солдат на западном берегу реки Халха и атаковало их. Целью японской авиации оказалась монгольская пограничная застава №7, на которой два солдата были убиты и 15 ранены в ходе этого налета. Японские летчики доложили об уничтожении 30-40 вражеских солдат. Все источники согласны в том, что целью налета были монгольские солдаты за западном берегу Халхи, бесспорно являющемся территорией Монгольской Народной Республики.

Когда новости о событиях 15 мая достигли генерала Комацубары, он решил, что монгольские нарушители достаточно наказаны, и инцидент можно считать исчерпанным. Отряд подполковника Адзумы вернулся в Хайлар 16 мая. В штабе Квантунской Армии также решили, что инцидент исчерпан. Но советские власти так не считали.

События середины мая подтолкнули советскую сторону оказать помощь своим монгольским союзникам. На территории МНР в соответствии с договором 1936 года располагалась группировка войск Красной Армии, обозначенная как 57-й корпус. Во время первых стычек у Номонхана командующий 57-го корпуса Н. Фекленко и его начальник штаба А. Кущев отсутствовали в штабе корпуса. Фекленко поехал на охоту в тыл, а Кущев со своей больной женой в советский город Улан-Удэ. Советское верховное командование узнало о стычках на монгольско-маньчжурской границе из иностранных газет. Грозный звонок из Москвы от начальника Генштаба РККА Б. М. Шапошникова с требованием объяснить, что происходит, вызвал в штабе 57-го корпуса панику. Фекленко и Кущев срочно вернулись в Улан-Батор и направили смешанную тактическую группу - один батальон 149-го пехотного полка 36-й пехотной дивизии и легкую бронетехнику и моторизованную артиллерию из состава 11-й танковой бригады - в Тамцаг-Булак, район сосредоточения в 80 милях к западу от реки Халха. Этот отряд под командованием майора Быкова получил приказ поддержать монгольскую 6-ю кавалерийскую дивизию, оборонявшую границу. Майор Быков и командир монгольской кавалерийской дивизии полковник Шоаайбуу выехали к месту инцидента и обнаружили, что японский отряд Адзумы уже покинул этот район. 6-я кавдивизия прибыла к месту инцидента два дня спустя при поддержке отряда Быкова, которому было приказано оставаться на западном берегу Халхи и по возможности избегать вовлечения в пограничные стычки. Небольшие монгольские подразделения снова переправились через Халху и заняли позиции на восточном берегу между рекой и Номонханом, на спорной территории. Вскоре между монгольскими и маньчжурскими кавалеристами возобновились стычки, и их интенсивность нарастала.

Получив известия о возобновившихся стычках, генерал Комацубара был разозлен такой наглостью противника, и посчитал это прямым вызовом ему как командиру, ответственному за оборону этого района. В соответствии с директивой №1488 генерал решил не просто отогнать нарушителей обратно за реку. На этот раз Комацубара был намерен окружить и уничтожить нарушителей, задействовав в операции большие силы. Инциденту вскоре предстояло расшириться.

Бой 28 мая

Хотя Квантунская Армия считала себя элитой Японской Императорской Армии, 23-я пехотная дивизия, сформированная менее года назад, была неопытным соединением и еще не достигла высокого уровня подготовки, характерного для Квантунской Армии. Штабные офицеры 23-й дивизии, начиная от ее командира и ниже, не имели значительного боевого опыта. Начальник разведотдела дивизии майор Судзуки Йосиясу был кавалеристом и до этого не имел опыта разведывательной службы. Старшие строевые офицеры (командиры полков) были достаточно опытными, но большинство ротных и взводных командиров были недавно призванными резервистами или молодыми лейтенантами, лишь год назад закончившими училище. Когда только что сформированная 23-я дивизия в августе 1938 прибыла в Маньчжоу-Го, ее база в Хайларе еще не была достроена. Там можно было разместить лишь половину солдат дивизии, остальные ее части пришлось разместить в других разных пунктах. Дивизия не могла сосредоточиться в Хайларе до ноября 1938, к тому времени из-за суровой зимы возможности проводить крупномасштабные учения были серьезно ограничены. Командиры подразделений дивизии не успели хорошо узнать друг друга. Общий недостаток опыта, подготовки и слаженности неминуемо должен был тяжело сказаться на дивизии в предстоящем испытании боем у Номонхана.

С 1930 по 1937 в Японской Императорской Армии было 17 дивизий. Но, по мере того, как конфликт с Китаем разрастался, в 1938 было сформировано 7 новых дивизий, и в 1939 еще 9 дивизий. Требования китайского фронта не позволяли соответствующим образом вооружить и снарядить эти новые дивизии одновременно. 23-я дивизия, назначенная для гарнизонной службы в Хайлар, считавшийся спокойным тылом, была в самом конце очереди на снабжение.

До второй половины 1930-х японские пехотные дивизии были четырехполковыми, то есть в дивизии было четыре пехотных полка. 23-я дивизия была нового "облегченного" образца - в ней было три пехотных полка (64-й, 71-й и 72-й). Но даже на "облегченный" состав не хватало оружия и снаряжения.

Район операций 23-й дивизии представлял собой почти полностью ровные степи - "танкодоступную" местность. В составе дивизии был транспортный полк, имевший грузовики. Разведывательный полк 23-й дивизии включал роту легких гусеничных танкеток с тонкой броней, вооруженных пулеметами. Но в целом дивизии не хватало мобильности и оружия, соответствовавших бы такой местности. Когда дивизия передислоцировалась из Хайлара в район Номонхана, последние 50 миль пехоте пришлось идти пешим маршем. Большая часть артиллерии дивизии была на конной тяге. Из 60 артиллерийских орудий имевшихся в дивизии 24 были "Тип 38" (75-мм), принятые на вооружение еще в 1907 и являвшиеся самыми старыми орудиями в японской армии. В других пехотных дивизиях их уже не было. В каждом пехотном полку имелась батарея из четырех скорострельных 37-мм пушек и батарея из четырех 75-мм горных пушек. В артиллерийском полку дивизии кроме старых "Тип 38" было 12 гаубиц калибром 120-мм. Горные пушки и гаубицы были предназначены для стрельбы навесным огнем и имели малую дальность. В дивизии не хватало скорострельных пушек для настильной стрельбы, более подходивших бы для такой местности - и для борьбы с танками. Недостаток противотанкового оружия был критической слабостью в регионе, так подходящем для действий танков. Кроме 37-мм пушек основным противотанковым оружием дивизии были подрывные заряды и импровизированные зажигательные бомбы (бутылки с бензином). На открытой местности их применение требовало тактики "людей-пуль", то есть фактически самоубийственной.

Самым ценным оружием 23-й дивизии были ее солдаты, призванные в основном с Кюсю, самого южного из четырех основных островов Японии. Столетиями остров Кюсю славился своими сильными и упорными бойцами. И солдаты 23-й дивизии не были исключением. Недостатки в подготовке и снаряжении были частично восполнены личной храбростью, стойкостью, выносливостью, и сильным чувством долга и чести. Кроме того, интенсивность боев у Номонхана нарастала постепенно, и на ранних этапах японско-маньчжурские войска имели численное превосходство над советско-монгольскими.

Позиции советской стороны были ослаблены серьезными логистическими проблемами. Ближайшей советской железнодорожной станцией была Борзя, находившаяся примерно на расстоянии 400 миль к западу от реки Халха. От Борзи снабжение для войск приходилось доставлять на грузовиках по грунтовым дорогам или вовсе по бездорожью, по открытой степи, где грузовики были уязвимы для атак с воздуха. У японцев, напротив, крупный железнодорожный центр Хайлар находился на расстоянии 200 миль от Номонхана, а конечная станция Хандагай лишь в 50 милях от зоны военных действий. От Хандагая к району Номонхана шли три грунтовые дороги. Возможно, эти логистические факторы, а также польский кризис в Европе помогли убедить офицеров японского Генштаба и командование Квантунской Армии, что Советский Союз не рискнет на серьезную "пробу сил" у Номонхана. Как бы то ни было, генерал Комацубара при одобрении командования Квантунской Армии решил применить политику силы в пограничном инциденте у Номонхана.

Когда 20 мая японская разведка обнаружила советскую пехоту и танки у Тамцаг-Булака, Комацубара решил "пресечь инцидент на корню". Для этой цели он сформировал новую, более сильную ударную группу под командованием полковника Ямагата Такемицу, командира 64-го пехотного полка. Отряд Ямагаты состоял из четырех пехотных рот 3-го батальона 64-го полка (примерно 800 человек), полковой артиллерии (три 75-мм горных пушки и четыре скорострельных 37-мм пушки), трех рот транспортного полка (грузовики) и разведывательной группы подполковника Адзумы, состоявшей из кавалерийского эскадрона и легких моторизованных подразделений (220 человек, танкетки, 2 легковых автомобиля и 12 грузовиков). Ямагату также поддерживали маньчжурские части (около 450 человек). Всего под его командованием было около 2000 человек. Полковник Ямагата получил приказ уничтожить все вражеские войска к востоку от реки Халха. Атака была назначена на 22-23 мая.

Как только генерал Комацубара успел отдать этот приказ, он получил следующее сообщение из штаба Квантунской Армии:

"Относительно инцидента Квантунская Армия имеет следующий план:

Части армии Маньчжоу-Го должны наблюдать за монгольскими войсками, действующими у Номонхана и попытаться заманить их на территорию Маньчжоу-Го. Японские войска в Хайларе [23-я дивизия] должны наблюдать за развитием ситуации. Как только большая часть монгольских войск достоверно нарушит границу Маньчжоу-Го, Квантунская Армия направит войска и уничтожит противника в пределах территории Маньчжоу-Го. Согласно этому плану следует ожидать, что вражеские войска будут оккупировать пограничный регион в течение определенного периода; но это допустимо со стратегической точки зрения"

Штаб Квантунской Армии требовал проявить тактическую сдержанность, чтобы достигнуть более решительного стратегического результата. Однако Комацубара уже направил приказ полковнику Ямагате начать атаку. Связавшись с Синцзином, Комацубара сообщил, что отменить приказ теперь означает "потерять лицо" - он явно был возмущен вмешательством штаба Квантунской Армии в командование его дивизией не меньше, чем офицеры штаба Квантунской Армии - вмешательством из Токио. Однако Комацубара добавил, что "из уважения к мнению Квантунской Армии " он отложит атаку на несколько дней. Атака была отложена на 27-28 мая.

Советская авиация, поддерживавшая 57-й корпус, выполнила несколько безуспешных боевых вылетов над рекой Халха 17-21 мая. Неопытные советские пилоты, летавшие на устаревших бипланах И-15, действовали плохо. Не менее 9 (и возможно до 17) советских истребителей и разведывательных самолетов были сбиты. Нарком обороны Ворошилов даже приказал приостановить действия авиации. Это свидетельствовало о тактической внезапности, достигнутой японцами.

Полковник Ямагата сосредоточил части своего отряда в городке Канчжурмяо, расположенном примерно в 40 милях к северу от Номонхана, и оттуда направил разведывательные патрули в район Номонхана. Его разведчики вскоре сообщили, что противник построил мост через реку Халха недалеко от того места, где в нее вливается речка Хольстен. К востоку от Халхи были обнаружены две смешанные группы советско-монгольских войск (примерно по 200 человек каждая) и небольшая группа монгольских солдат менее чем в миле к западу от Номонхана. Ямагата решил поймать эти части противника к востоку от Халхи и уничтожить их там. По его плану отряд Адзумы должен был продвинуться на юг вдоль восточного берега Халхи прямо к мосту, отрезав путь отступления противнику. Четыре пехотных роты Ямагаты и маньчжурские войска атакуют с запада по разным осям, гоня противника к реке и ожидавшему его там отряду Адзумы. Противник будет зажат между двумя японскими отрядами к востоку от Халхи и уничтожен. Кроме того, Ямагата приказал после разгрома противника к востоку от Халхи как можно быстрее уничтожить все вражеские силы и на западном берегу - бесспорно монгольской территории. Войск, имевшихся для реализации этого сложного плана было бы более чем достаточно для разгрома монгольской кавалерии, которая действовала в этом районе в первые дни инцидента. Однако с удивительной недальновидностью ни Комацубара, ни Ямагата не приняли в расчет возможность того, что на помощь монголам могут прийти советские части из района Тамцаг-Булака.

В предрассветные часы 28 мая отряд Ямагаты покинул Канчжурмяо и направился к Номонхану. Отряд Адзумы отделился от главных сил и направился на юг, к мосту в районе слияния Халхи и Хольстена, чтобы блокировать предполагаемый путь отступления противника. Подполковник Адзума не знал, что мост обороняют не только монгольские кавалеристы но еще и советская пехотная рота, саперы, бронеавтомобили и батарея 76-мм самоходных орудий СУ-12. На рассвете советско-монгольские войска обнаружили приближавшийся отряд Адзумы, но не знали о местонахождении главных сил отряда Ямагаты. Элемент внезапности в предстоящем бою повлияет на обе стороны.

Ядром советско-монгольских сил у Номонхана был пехотный батальон майора Быкова (три роты моторизованной пехоты), усиленный ротой бронеавтомобилей БА-6 (16 машин), саперной ротой, батареей из четырех 76-мм самоходных орудий СУ-12 и разведывательным взводом бронеавтомобилей (еще 5 машин), всего около 1000 человек. Монгольская 6-я кавалерийская дивизия полковника Шоаайбуу (около 1250 человек) состояла из двух небольших по численности кавалерийских полков, батареи 76-мм пушек, взвода бронеавтомобилей и учебной роты. Майор Быков расположил свои подразделения по оси с севера на юг, две его пехотные роты защищали северный и южный фланги, а монгольская кавалерия находилась в центре - странное расположение, так как кавалерию обычно располагали на флангах. Эти войска были растянуты по десятимильному фронту примерно параллельному реке Халха, но на восточном ее берегу, лишь в миле к западу от Номонхана. Быков оставил одну пехотную роту, саперную роту и артиллерию в резерве у моста, но на западном берегу Халхи. Монгольская батарея из четырех 76-мм пушек также осталась на западном берегу, так как пушки сильно увязали в песке на песчаном восточном берегу.

Бой отряда Ямагата 28-29 мая

У отряда Ямагаты было численное превосходство, и ему удалось достигнуть тактической внезапности, особенно против монгольской кавалерии. Но эти преимущества были нейтрализованы несколькими факторами. Полковник Ямагата разделил свои силы на пять отдельных отрядов, ни один из которых не был достаточно силен. Его сложный план атаки требовал тщательной координации, но радиосвязь между японскими подразделениями нарушилась сразу из-за дефектов оборудования. Но самым важным фактором было советское превосходство в огневой мощи, благодаря 76-мм САУ ( плюс четыре монгольских пушки) и бронеавтомобилям. БА-6 не был просто бронированным грузовиком, это была действительно боевая машина с башней от легкого танка Т-26, вооруженная 45-мм скорострельной пушкой. На две пары задних ведущих колес могли быть надеты гусеницы, что давало ему проходимость полугусеничной машины. Однако его высокая скорость (52 км/ч или 27 миль в час) и небольшая масса (5 тонн) достигались ценой очень тонкой брони (9 мм), которая могла быть пробита огнем тяжелых пулеметов с ближней дистанции.

Утром 28 мая пехотные роты Ямагаты начали бой, атаковав советско-монгольские подразделения у Номонхана. Легко вооруженная монгольская кавалерия была отброшена, что заставило советские пехотные роты также отойти к реке Халха. В отчаянии полковник Шоаайбуу бросил в бой даже учебную роту, но японская пехота захватила его командный пункт, полковник и большая часть офицеров его штаба погибли.

Когда бой приблизился к реке, открыла огонь советская артиллерия и бронеавтомобили, замедлив продвижение отряда Ямагаты. В этот момент Ямагата решил изменить основную задачу главных сил своего отряда - не пробиваться к слиянию двух рек, а захватить высоту в нескольких милях к востоку от Халхи, где окопалась советская пехота. Странным - и непростительным - образом об этом изменении в планах Ямагаты не был проинформирован подполковник Адзума. Было ли это прямое упущение со стороны Ямагаты или следствие технических проблем с радиосвязью, результат оказался для Адзумы фатальным.

Майор Быков смог перегруппировать свои силы в 1-2 милях к востоку от слияния рек Халха и Хольстен, и занял оборону там. Вскоре наступление Ямагаты остановилось, и его солдаты начали окапываться для защиты от огня советской артиллерии.

Тем временем подполковник Адзума, с самого начала боя не имевший связи с главными силами Ямагаты из-за неисправностей оборудования, оказался в еще худшей ситуации. Его отряд должен был стать наковальней, на которой молот Ямагаты должен был сокрушить врага. Но если у молота не хватало сил, наковальня была еще слабее. Когда утром 28 мая отряд Адзумы приблизился к мосту, Адзума был удивлен, увидев, что мост обороняет советская пехотная рота при поддержке саперов, бронеавтомобилей и артиллерии.

Командир советской батареи СУ-12 лейтенант Ю. Вахтин быстро понял намерения японцев и по своей инициативе передислоцировал свою батарею на восточный берег Халхи, чтобы предотвратить захват моста японцами. У отряда Адзумы не было артиллерии и противотанкового оружия, и поэтому он не имел никакой возможности отбросить от моста советские силы. Когда наступление Ямагаты остановилось, отряд Адзумы оказался между двумя вражескими группировками, превосходившими его в численности. Окружавшие сами попали в окружение. Не имея возможности связаться с Ямагатой по радио, Адзума направил нескольких посыльных, чтобы сообщить о своем отчаянном положении. К тому времени, когда они достигли Ямагаты, его главные силы уже рассредоточились на четыре отдельных группы, и их наступательный порыв был полностью истощен. Хотя отряды Ямагаты и Адзумы разделяло лишь несколько миль, радиосвязь работала лишь изредка, а посыльным приходилось преодолевать большое расстояние под огнем врага. Ямагата не смог ни перегруппировать свои силы, ни пробиться сквозь оборону советско-монгольских войск, чтобы помочь Адзуме.

К полудню отряд Адзумы был окружен и оказался под все более усиливавшимся давлением советской пехоты и монгольской кавалерии с востока, и под обстрелом артиллерии, бронеавтомобилей и минометов с запада, с обоих берегов Халхи. Кавалеристы Адзумы были вынуждены сражаться, спешившись, и окапываться под огнем без шанцевых инструментов. В тот момент Адзума, вероятно, еще мог бы вырваться из окружения, но он упорно пытался выполнить поставленную ему задачу - удерживать оборону у моста и блокировать путь отступления противника, ожидая подхода главных сил Ямагаты. Он отказывался покидать свою позицию без приказа и был намерен держаться так долго, сколько это будет возможно, в надежде на прибытие помощи от Ямагаты - не зная о том, что Ямагата уже изменил план операции.

Пока день продолжался, давление на отряд Адзумы усиливалось. В бой вступили главные силы советского 149-го стрелкового полка с артиллерией. 149-й полк под командованием майора Ремизова был лишь недавно направлен в Тамцаг-Булак в порядке меры предосторожности, переброшен в район Номонхана на грузовиках и сразу же брошен в бой у моста, что сделало положение Адзумы безнадежным. Пехота Ямагаты была связана боем в нескольких милях к востоку и не могла помочь отряду Адзумы. Несколько попыток доставить отряду Адзумы боеприпасы окончились неудачно, все подносчики боеприпасов погибли.

После наступления темноты давление советских войск на отряд Адзумы несколько уменьшилось. Майор, сопровождавший подполковника Адзуму, попытался убедить его отступить и пробиться к главным силам Ямагаты, но Адзума снова отказался, настаивая, что его задача - удерживать позицию у слияния двух рек до подхода главных сил. Этот отказ отступить по собственной инициативе, оказавшись в безнадежной тактической ситуации, и предпочитая вместо этого сражаться до последнего человека, был типичным для японской армии. Слова "отступать" в прямом смысле даже не было в лексиконе японских офицеров. Вместо него существовал эвфемизм "наступать в другом направлении". Но это действие считалось позорным, и для боевого командира отступить без прямого приказа было преступлением, наказуемым смертью.

На рассвете 29 мая советская артиллерия - 122-мм гаубицы, 76-мм полевые пушки и бронеавтомобили - обрушила еще более мощный огонь на отряд Адзумы, разрушая японские окопы в песчаной почве. От зажигательного снаряда взорвался бензобак машины Адзумы, в результате пожара сгорели оставшиеся японские грузовики, в том числе и те, на которые были погружены раненые солдаты.

Во второй половине дня советские пехотинцы подошли на 50 ярдов к позициям Адзумы с трех сторон, а несколько советских бронеавтомобилей атаковали с тыла. Уцелевшие японцы сражались отчаянно. Наконец, после 18:00 подполковник Адзума повел последние оставшиеся две дюжины своих солдат в "банзай-атаку" и был сразу же убит пулеметным огнем. Большинство его солдат погибли вместе с ним. Последние выживший офицер, раненый лейтенант медицинской службы приказал уцелевшим солдатам под прикрытием темноты пробираться к главным силам. Но спастись ночью смогли только четыре человека, остальные погибли или попали в плен.

Когда 29 мая генерал Комацубара был извещен о тяжелой ситуации у Номонхана, он с запозданием направил Ямагате подкрепления - несколько рот пехоты, артиллерию и противотанковые пушки. Некоторые японские источники сообщают, что на командный пункт Ямагаты приехал майор Цудзи и упрекнул полковника в неоказании помощи отряду Адзумы. После этого Цудзи настоял, чтобы ночью с поля боя были вывезены тела всех убитых японских солдат. За следующие три ночи солдаты отряда Ямагаты вывезли с поля боя почти двести трупов своих товарищей из отряда Адзумы, в том числе их командира. Так как выбить советско-монгольские войска с занимаемых ими позиций так и не удалось, отряд Ямагаты получил приказ отступить и перегруппироваться в районе Канчжурмяо. Интересно, что майор Ремизов принял свет фар японских грузовиков, освещавших поле боя в поисках своих убитых, за признаки возобновленного наступления японцев, и отвел главные силы 149-го полка на западный берег Халхи. Только 3 июня Ремизов узнал, что отряд Ямагаты отступил, после чего советско-монгольские войска снова заняли спорную территорию.

Оценивая этот бой, японцы считают причинами разгрома отряда Адзумы следующие факторы:

1) Плохое планирование и ведение разведки со стороны генерала Комацубары и полковника Ямагаты.

2) Очень плохая связь между отрядами Адзумы и Ямагаты.

3) Отсутствие тяжелого оружия у отряда Адзумы.

Кроме почти 200 человек, погибших из состава отряда Адзумы, Ямагата потерял еще 159 человек убитыми, 119 ранеными и 12 пропавшими без вести из состава главных сил своего отряда. Общие потери японских войск в бою 28-29 мая составили почти 500 человек, почти 25 процентов отряда Ямагаты.

Советские источники удостаивают особой похвалы действия лейтенанта Ю. Вахтина. Он и его батарея самоходных орудий, как считается, сыграли главную роль в отражении атаки отряда Адзумы на мост и последующем его разгроме. Согласно советским источникам, отряд майора Быкова потерял 60-70 человек. По сообщению ТАСС, общие потери советско-монгольские войска в бою 28-29 мая потеряли 40 человек убитыми и 70 ранеными. По более новым российским исследованиям (например, по книге Максима Коломийца "Бой у реки Халхин-Гол" 2002 г.) советско-монгольские потери составили 138 убитых и 198 раненых. Монгольская кавалерия понесла значительные потери не только при первой атаке японцев, но и позже, попав под "дружественный огонь" советской и монгольской артиллерии.

Хотя советско-монгольские войска проявили себя достойно в этом бою, ни советская пресса, ни другие инструменты пропаганды не упомянули о бое. Первые советские новости о боях у реки Халхин-Гол не появлялись до 26 июня. Штаб Квантунской Армии также тщательно умалчивал о реальных результатах боя 28-29 мая. Это молчание зашло так далеко, что, судя по всему, в Токио была послана откровенно лживая информация о неудаче у Халхи. Этот вывод можно сделать по сообщению из Генштаба в штаб Квантунской Армии с поздравлением Квантунской Армии с "большим успехом" у Номонхана. 30 мая генерал Исогаи, начальник штаба Квантунской Армии, направил в Генштаб оптимистичный доклад, в котором он сообщал властям, что Квантунская Армия планирует избежать длительного конфликта, нанося тяжелые потери противнику, когда он нарушает границу. Исогаи заявил, что русские не смогут развернуть крупную группировку сухопутных войск в районе Номонхана, и инцидент определенно не расширится до крупномасштабного конфликта. Тем не менее, он завершил свой доклад следующей просьбой: "В настоящий момент абсолютно необходимо обеспечить Квантунскую Армию оборудованием для наведения понтонных мостов - в данный момент это слабейший аспект в обеспечении оперативной готовности армии. Желательно также обеспечить армию различными типами переправочных средств".

Этот последний запрос должен был встревожить Генштаб - судя по нему, несмотря на заявления Исогаи, штаб Квантунской Армии явно планировал крупномасштабную переправу через Халху. Даже согласно японской интерпретации границы это означало вторжение на территорию Монгольской Народной Республики. Тем не менее, генерал Хасимото Гун, начальник оперативного управления Генштаба, на следующий день ответил Исогаи, подтвердив свою уверенность в способности Квантунской Армии локализовать инцидент: "Советская сторона продолжит свои провокации, и с ними следует разбираться соответственно. Но судя по нашим оценкам ситуации, в районе Номонхана не должно возникнуть больших проблем, и и задача по наказанию нарушителей не составит особых трудностей".

Отдел полковника Инады в оперативном управлении Генштаба произвел следующую оценку ситуации на 31 мая 1939:

1) CCCР, вероятно, не желает расширять конфликт.

2) Генштаб рассчитывает на способность Квантунской Армии сохранить инцидент в локальных рамках.

3) Генштаб вмешается, если Квантунская Армия планирует какие-либо действия способные спровоцировать СССР или расширить границы инцидента, например, вторжение в МНР.

Так окончилась первая фаза Номонханского инцидента. Квантунская Армия описала этот инцидент как "одна победа у каждой стороны, одно поражение у каждой стороны", но это было явно не так. Отряд Адзумы был уничтожен практически полностью, отряд Ямагаты понес тяжелые потери. Согласно официальной истории Квантунской Армии, "чувство вины терзало сердце генерала Комацубары".

Глава 5

Номонхан: урок ограниченной войны

1 июня 1939 года срочный телефонный звонок из Москвы вызвал молодого заместителя командующего Белорусским военным округом из его штаба в Минске на встречу с маршалом Климентом Ворошиловым, народным комиссаром обороны. Усевшись в первый поезд, направлявшийся в Москву, молодой генерал не проявлял никаких признаков волнения относительно внезапного вызова в Москву, хотя смертельная чистка Красной Армии едва успела подойти к концу. Но стремительно делающему карьеру молодому кавалерийскому командиру не суждено было получить пулю в расстрельном подвале НКВД. Его звали Георгий Константинович Жуков, и ему предстояло стать Героем Советского Союза, командовать обороной Москвы в 1941 и провести Красную Армию через битвы у Сталинграда и Курска до самого Берлина.

Жуков родился в 1896 году в бедной русской семье (его отец был сапожником). В 1915 он был призван в армию Российской Империи и служил в кавалерии. Среднего роста, но крепкого телосложения, Жуков обладал необычайной физической силой и выносливостью, и стал отличным наездником. В 1916 за храбрость он был награжден Георгиевским крестом и получил звание унтер-офицера. После Октябрьской Революции он вступил в Красную Армию и сражался в Гражданской Войне с 1918 по 1921. Благодаря своему происхождению из рабочего класса, таланту к военному делу и амбициям, Жуков быстро продвигался по службе. В 1923 он уже командовал кавалерийским полком, а в 1931 дивизией. Он стал сторонником танковых войск, пережил репрессии невредимым и продолжал продвигаться по службе, заслужив репутацию сурового и часто грубого по отношению к подчиненным командира. Что более важно, он умел произвести впечатление на начальников, как человек, способный четко и вовремя выполнять поставленные задачи - почему его и выбрали для решения проблемы на монгольско-маньчжурской границе.

Утром 2 июня в кабинете Ворошилова Жуков кратко был ознакомлен с деталями недавнего боя у Номонхана и получил приказ лететь туда немедленно, оценить ситуацию и, если необходимо, принять командование советскими войсками в Монголии. Несколько часов спустя Жуков встретился со старым знакомым - Иваном Смородиновым, который недавно был назначен заместителем начальника Генштаба РККА. После краткого обзора военной ситуации, Смородинов сказал: "Как только прибудете туда, разберитесь, что происходит, и доложите нам, ничего не приукрашивая". Угроза конфликта с Японией вызывала тревогу в Москве, в то время как тучи войны сгущались над Европой. Через несколько часов после встречи с Ворошиловым и Смородиновым, Жуков с небольшим штабом уже летел в Монголию.

Рано утром 5 июня Жуков прибыл в Тамцаг-Булак, где теперь располагался штаб советского 57-го корпуса, и после недолгого разговора в штабе сделал вывод, что командующий корпуса Николай Фекленко и большая часть его штаба абсолютно не в курсе ситуации. Из старших офицеров корпуса только полковой комиссар М. С. Никишев посещал район боя. После полудня в тот день Никишев сопровождал Жукова в инспекционной поездке в части в районе боя у Халхи и произвел хорошее впечатление своим знанием обстановки. К концу дня, завершив инспекционную поездку, Жуков, доложил об увиденном в Москву, как было приказано, ничего не приукрашивая. Сутью доклада Жукова был тот факт, что бой у реки Халха не является "просто пограничной стычкой", и что японцы вероятнее всего пойдут на эскалацию конфликта, а у 57-го корпуса недостаточно сил, чтобы их остановить. Жуков рекомендовал вести сдерживающие бои, чтобы сохранить плацдарм на восточном берегу Халхи, пока в район не прибудут крупные подкрепления, после чего можно переходить в контрнаступление. Также Жуков дал весьма нелестную оценку командующему 57-м корпусом Фекленко.

Через день пришел ответ из Москвы, и по его быстроте и содержанию можно было судить, каким уважением пользуется Жуков у командования Красной Армии. Фекленко был отстранен от командования корпусом, и его место занял Жуков. Ему были направлены следующие подкрепления: 36-я мотострелковая дивизия, 7-я, 8-я и 9-я мотоброневые бригады, 11-я танковая бригада, 8-я монгольская кавалерийская дивизия, полк тяжелой артиллерии и группировка авиации численностью более 100 самолетов, укомплектованная опытными пилотами, в том числе имевшими звание Героя Советского Союза за бои в Испании. Эта увеличенная группа войск вскоре получила новое обозначение: 1-я армейская группа.

В течение июня, пока советские войска прибывали и сосредотачивались в Тамцаг-Булаке в 80 милях к западу от Халхи, 23-я дивизия Комацубары и штаб Квантунской Армии по большей части оставались в неведении относительно крупных подкреплений, поступивших советским войскам и о смене их командования. Это была непростительная ошибка японской разведки, подобная той, что случилась в предыдущем месяце и стала одной из причин гибели отряда Адзумы. Во многом это было следствием как японской невнимательности и излишней самоуверенности, так и советской секретности, и, как и предыдущая ошибка, эта также имела для японцев тяжелые последствия.

Первая половина июня прошла без крупных стычек в районе Номонхана. Советско-монгольские войска расширили периметр своего плацдарма, в соответствии с рекомендациями Жукова, но не удалялись от реки. Значительной реакции со стороны японских и маньчжурских войск на это не последовало. Командующий Квантунской Армии генерал Уэда, надеясь, что инцидент закрыт, 31 мая уехал из Синцзина в инспекционную поездку в недавно сформированную 4-ю армию в северной Маньчжурии, и вернулся в штаб только 18 июня. Уже на следующий день относительное затишье в районе Номонхана подошло к концу.

19 июня генерал Комацубара сообщил в штаб Квантунской Армии о двух налетах советской авиации по территории Маньчжоу-Го. Согласно его докладу "15 советских самолетов атаковали Аршан, нанеся потери в личном составе и лошадях. 30 советских самолетов атаковали район Канчжурмяо, в результате сгорело 100 бочек бензина". Все надежные японские источники по теме Номонханского инцидента подтверждают сведения о налетах советской авиации 19 июня. Советские источники не отрицают конкретно эти налеты, но и не упоминают о них. Так как доказательств противного нигде не приводится, логично сделать вывод, что налеты все же имели место. Были ли эти налеты таким проявлением агрессии, как можно предположить из доклада Комацубары?

Городок Канчжурмяо с населением около 3000 человек, расположенный в 40 милях к северо-западу от Номонхана фактически не был атакован. Налету подвергся район к югу от Канчжурмяо в 12 милях от границы, там находились полевые склады армии Маньчжоу-Го, и их атаковала более многочисленная группа самолетов. Сообщение Комацубары о налете на Аршан в штабе Квантунской Армии поняли так, что речь идет о Халун-Аршане, важном логистическом и железнодорожном узле почти в ста милях к юго-востоку от Номонхана. На самом деле меньшая группа самолетов атаковала Аршанмяо, маленькую деревню недалеко от Канчжурмяо и очень близко расположенную к границе, там располагалась лагерем маньчжурская кавалерия. Кроме того, похоже, что советская авиация проводила только штурмовку (обстрел из пулеметов), а не сбрасывала бомбы (судя по интервью с полковником Нисихарой, бывшим начальником разведотдела Квантунской Армии). В последнем вопросе есть некоторая неясность. В докладе Комацубары говорится о "бакугэки", что означает бомбовый удар. Но в японском военном лексиконе того времени не было специального слова для обозначения штурмовки. И штурмовка и бомбовый удар назывались словом "бакугэки". В официальных японских сообщениях об этих налетах не говорится, что самолеты были бомбардировщиками и не упоминаются повреждения, обычно наносимые бомбовым ударом.

Эти советские налеты могли быть запоздалой реакцией на японский налет 15 мая на монгольскую погранзаставу, в результате которого были убиты два монгольских солдата и ранено 15. Возможно, они проводились в связи с расширением плацдарма у Халхи. Хотя эти действия советской авиации были санкционированы самим наркомом обороны Ворошиловым, с какой именно целью они проводились, не вполне ясно. По каким бы причинам они не проводились, эти налеты повергли в шок командование Квантунской Армии. Японская армия, беспощадно и почти безнаказанно применявшая свою авиацию при завоевании Маньчжурии и в войне с Китаем, не привыкла сама быть целью ударов с воздуха. Психологически это как если бы северовьетнамские самолеты в 1973 атаковали базы ВВС США в Тайланде. Такие налеты нельзя было бы назвать "неспровоцированными", но эффект от них был ошеломляющий. Штаб Квантунской Армии пришел в ярость.

Офицеры оперативного отдела собрались, чтобы обсудить эти советские налеты. Майор Цудзи Масанобу, как обычно, говорил первым, требуя быстрого и решительного возмездия. Полковник Терада Масао сначала не согласился с ним, призывая к сдержанности, по крайней мере, временной. Он возражал, что конфронтация Японии и Великобритании в Тяньцзиньском инциденте достигла критической стадии (японская блокада британской концессии в Тяньцзине только началась) и власти в Токио не стоит отвлекать расширением Номонханского инцидента. Цудзи ответил, что именно по этой причине Япония должна действовать жестко у Номонхана - чтобы впечатлить британцев своей решительностью. Кроме того, Цудзи сказал, что если Япония не отреагирует жестко и решительно на эти налеты, это придаст смелости Красной Армии проводить новые подобные налеты вглубь территории Маньчжоу-Го, и возможно даже предпринять вторжение. Аргументы Цудзи убедили его начальника полковника Хаттори, и вскоре все офицеры, включая Тераду, согласились с Цудзи.

Офицеры оперативного отдела написали следующий меморандум и распространили его в других отделах штаба Квантунской Армии:

"Ситуация у Номонхана стала настолько критической, что мы не можем больше пассивно наблюдать... Если мы не предпримем срочных мер, советская армия атакует и вторгнется в Маньчжоу-Го еще большими силами, пользуясь нашей пассивностью. В свою очередь это позволит британцам усомниться в нашей военной силе и ухудшит их отношение к Японии".

После совещания, длившегося два часа, большая часть офицеров штаба Квантунской Армии согласилась с необходимостью решительных действий против советско-монгольских сил у Номонхана. В тот же день после полудня гиперактивный майор Цудзи разработал план крупномасштабного наступления через Халху с целью окружить и уничтожить советско-монгольские войска.

После этого полковники Хаттори и Терада представили план Цудзи для утверждения генералу Исогаи Ренсукэ, начальнику штаба Квантунской Армии. Исогаи оказался в довольно неудобной ситуации. Несмотря на его пост начальника штаба, основной его специализацией были внутренние дела Маньчжоу-Го. Когда дело касалось крупномасштабных боевых операций, он чувствовал себя не на своем месте, и обычно перекладывал эту ответственность на своего заместителя генерала Яно Отодзабуро. Однако Яно еще не вернулся из инспекционной поездки в штаб 4-й армии. Генерал Исогаи предложил дождаться возвращения Яно для принятия окончательного решения. Хаттори и Терада не согласились, заявляя, что ситуация требует безотлагательного решения. Исогаи сказал, что для плана Цудзи все равно потребуется одобрение из Токио, на что, вероятно, уйдет несколько дней. На это оба полковника стали энергично возражать. Хотя их перевели в штаб Квантунской Армии лишь три месяца назад, они упорно отстаивали позицию Цудзи - что инцидент у Номонхана является локальным случаем, полностью относящимся к юрисдикции Квантунской Армии. Они упомянули и инцидент на Амуре 1937 года, когда Генштаб отменил решение Квантунской Армии атаковать советские войска. И сейчас, как заявляли они, если известить Генштаб, он "несомненно отменит" план наступления. Хаттори и Терада явно хорошо усвоили - под влиянием Цудзи - традиции наступательного порыва и независимости Квантунской Армии. Оба полковника продолжали уговаривать Исогаи, что ситуация слишком критическая, чтобы откладывать решение, и ждать одобрения Генштаба и неразумно, и нет необходимости. Наконец начальник штаба согласился одобрить план, но при условии одобрения со стороны командующего Квантунской Армии генерала Уэды.

Убедив начальника штаба, Хаттори и Терада представили план Цудзи командующему Квантунской Армии. В отличие от Исогаи, генерал Уэда не возражал против наступления, но настоял, чтобы основная ответственность за "решение" инцидента была возложена на 23-ю дивизию генерала Комацубары, а не на 7-ю дивизию, как предлагалось в плане Цудзи. Полковник Хаттори заметил, что 7-я дивизия является кадровой и лучшей в Квантунской Армии, тогда как 23-я сформирована только год назад и в мае продемонстрировала "недостаточную боевую эффективность". Кроме того, в 7-й дивизии было четыре пехотных полка, а в 23-й только три. Уэда согласился с этой оценкой, но напомнил, что район Номонхана является зоной ответственности 23-й дивизии, и сказал, что передать район инцидента в ответственность другого командира дивизии означает выразить потерю доверия командиру 23-й. "Тогда я бы на месте Комацубары совершил самоубийство". Хаттори и Терада ничего на это возразить не смогли, и наконец план был утвержден. Вся последовательность событий от сообщений о налетах советской авиации до одобрения командующим плана майора Цудзи заняла один день 19 июня - гекокудзё в действии.

Согласно утвержденному плану наступления требовалось придать 23-й дивизии Комацубары значительные подкрепления. Наиболее примечательными из них была 2-я авиагруппа под командованием генерал-лейтенанта Гиги Тэцудзи (180 самолетов) и отряд Ясуоки - сильное соединение, которым командовал генерал-лейтенант Ясуока Масаоми. В состав этого отряда входили два полка средних и легких танков (единственная отдельная танковая бригада в японской армии в то время), полк моторизованной артиллерии и 26-й пехотный полк из состава элитной 7-й дивизии. Всего японская ударная группировка насчитывала 15 000 человек, 120 полевых и противотанковых орудий, 70 танков и 180 самолетов. По оценке разведки Квантунской Армии в районе Номонхана должны были находиться не более 1000 советских и монгольских солдат, около 10 орудий и не более дюжины танков и бронемашин. Штаб Квантунской Армии был уверен, что его ударная группировка сокрушит врага, "как нож мясника разрубает курицу". Уверенность в победе была так велика, что больше всего офицера штаба Квантунской Армии опасались, что их подготовка к наступлению спугнет противника и тот отступит за реку, избежав ловушки. Поэтому японская разведывательная авиация получила приказ не проводить разведку к западу от Халхи, чтобы не встревожить противника. Эта исключительная уверенность в собственных силах была одновременно и результатом и причиной неадекватной работы японской разведки и отчасти объясняет постоянную недооценку Квантунской Армией советских сил.

Не все в 23-й дивизии разделяли эту уверенность. Начальник артиллерии дивизии накануне наступления совершил самоубийство, придя в отчаяние от "скверного вооружения", особенно артиллерии, и невозможности исправить это положение.

В конце июня японский военный атташе в Москве полковник Дои Акио по пути в Токио ненадолго остановился в штабе Квантунской Армии и сообщил, что численность советских войск в Монголии за последние недели увеличилась как минимум на две дивизии, и таким образом план наступления в районе Номонхана становился полностью неадекватным. В штабе Квантунской Армии были раздражены этим, и "посоветовали" Дои не выражать таких пессимистичных настроений перед готовящимся наступлением. Разведка Квантунской Армии была все же обеспокоена сообщением Дои и другими признаками усиления советских войск в районе Номонхана, но в оперативном отделе штаба Квантунской Армии отмахнулись от этих опасений.

Фактически же 1-я армейская группа Жукова к тому времени насчитывала около 12500 человек, 109 полевых и противотанковых орудий, 186 танков, 266 бронеавтомобилей и более 100 самолетов. Некоторое численное превосходство японцев в пехоте и авиации компенсировалось более чем 6-кратным советским превосходством в бронетехнике.

Японский план операции, разработанный майором Цудзи и в несколько измененном варианте утвержденный генералом Уэдой представлял собой фактически более амбициозную версию той злополучной операции, в которой потерпел поражение отряд Ямагаты 28 мая. По этому плану основные силы 23-й дивизии должны были подойти к реке Халха и захватить группу холмов, обозначенных как высоты Фуи, у восточного берега реки, в 11 милях к северу от слияния Халхи и Хольстена. После этого главные силы 23-й дивизии должны переправиться через Халху по понтонному мосту, скрытно наведенному ночью, и нанести удар на юг вдоль западного берега Халхи, по направлению к советскому мосту. Одновременно отряд Ясуоки, сосредоточившись у высот Фуи, атакует советско-монгольские силы на плацдарме к востоку от Халхи. Комацубара и Ясуока поймают советско-монгольские силы в ловушку у советского моста поблизости от слияния двух рек, и уничтожат противника.

20 июня Цудзи вылетел в Хайлар и передал план наступления генералу Комацубаре. По своей инициативе Цудзи также сообщил Комацубаре содержание разговора между Уэдой и Хаттори относительно изначальной роли в операции 7-й дивизии и замены ее 23-й. Комацубара был, по словам Цудзи, "тронут до слез" тем доверием, которое проявил к нему командующий Квантунской Армии, и благодарен за возможность стереть позор поражения 28 мая.

Квантунская Армия обладала лишь ограниченным количеством оборудования для наведения понтонных мостов. Наведенный мост не мог выдерживать веса танков, и в случае его потери, возможности навести еще один не было. Штаб Квантунской Армии был обеспокоен уязвимостью этого единственного моста, а также солдат и грузов, переправляемых по нему, для ударов советской авиации. Поэтому Цудзи лично вылетел из Хайлара на воздушную разведку над районом Тамцаг-Булака, где обнаружил, что советская авиация в районе значительно усилилась. Он вернулся в штаб Квантунской Армии в убеждении, что успех операции зависит от превентивного удара японской авиации по советским аэродромам с целью нейтрализовать советскую авиацию. Его предложение было быстро принято командованием Квантунской Армии.

Штаб Квантунской Армии передал в Токио довольно смутное изложение плана наступления, особо подчеркнув "провокационные" налеты советской авиации и необходимость принять решительные меры, при этом не входя в подробности относительно собственно операции. Также не было упомянуто о готовящемся упреждающем авиаударе по базе советских ВВС в Тамцаг-Булаке. Но даже такие новости из штаба Квантунской Армии с множеством умолчаний вызвали тревогу в Генштабе и военном министерстве. Мнения относительно готовящегося наступления серьезно разделились. На специальном совещании старших чинов Генштаба и военного министерства вечером 21 июня военный министр Итагаки Сейсиро высказал мнение большинства, когда заявил, что несмотря на неподходящее время для эскалации инцидента, Квантунской Армии следует позволить провести запланированную операцию хотя бы из уважения к генералу Уэде, который уже одобрил план. Кроме того, заключил Итагаки, "не стоит так беспокоиться об операции, проводимой силами лишь одной дивизии". Поэтому было решено принять предложенный план наступления, даже не зная о его истинных масштабах и о запланированном превентивном авиаударе по территории МНР.

В штабе Квантунской Армии опасались, что если в Токио узнают о намерении нанести авиаудар по советской базе ВВС почти в 100 милях в глубине территории Монголии, то его немедленно запретят. Поэтому офицеры штаба Квантунской Армии соблюдали строгую секретность относительно готовящегося массированного налета, чтобы о нем не узнал не только противник, но и Генштаб в Токио. Авиаудар был назначен за день или два до наземного наступления, запланированного на 1 июля. С целью максимальной секретности приказы из штаба Квантунской Армии во 2-ю авиагруппу передавались только через посыльных. Однако 24 июня информация о подготовке налета просочилась в Генштаб. Последовал примечательный обмен сообщениями между Токио и Синцзином, демонстрирующий, насколько дух гекокудзё проник в вооруженные силы Японии, особенно в Квантунскую Армию.

Узнав о том, что Квантунская Армия намеревается бомбить Тамцаг-Булак, генерал Накадзима Тэцудзо, заместитель начальника Генштаба, направил в штаб Квантунской Армии следующую телеграмму:

1) Политика Генерального Штаба состоит в том, чтобы избегать расширения пограничного конфликта. В ходе операции по отражению советско-монгольского вторжения на территорию Маньчжоу-Го необходимо приложить максимальные усилия, чтобы избежать боев на других фронтах, поэтому мы считаем, что не следует проводить авианалет по территории Монголии. Полагаем, что эта политика четко понимается штабом Квантунской Армии.

2) Авианалет по территории Монголии, по нашему мнению, считается неприемлемым, так как он приведет к увеличению действий авиации с обеих сторон и затягиванию инцидента.

3) Для координации действий в штаб Квантунской Армии направляется подполковник Арисуэ.

После получения этой телеграммы в штабе Квантунской Армии не осталось сомнений, что Генштаб намерен отменить готовящийся налет. Однако генерал Накадзима выразил взгляд Генштаба в форме личного мнения, а не прямого приказа, запрещающего налет. Это было сделано в соответствии с японской традицией, в которой прямое утверждение, приказ, и даже прямой вопрос между собеседниками равного статуса считался грубым и невежливым, и следовало, если возможно, передавать его в более тонкой и непрямой форме. Генштаб обычно использовал эту вежливую форму в переговорах со штабом Квантунской Армии из уважения к традициям последней как элитной части японской армии. Но в этом случае штабные офицеры Квантунской Армии воспользовались этой вежливой формой, чтобы поступить по-своему.

Несмотря не безошибочно понятное намерение генерала Накадзимы, в штабе Квантунской Армии решили истолковать его телеграмму как всего лишь предложение, а не прямой приказ. Зная, что подполковник Арисуэ везет из Токио более конкретные приказы, офицеры оперативного отдела решили действовать быстро. Цудзи убедил своих коллег не сообщать о телеграмме из Генштаба генералам Уэде, Исогаи и Яно. Вместо этого было решено ускорить подготовку налета на Тамцаг-Булак, чтобы выполнить его до прибытия подполковника Арисуэ из Токио. Налет был назначен на 27 июня. Тем временем вылет Арисуэ из Токио задержался из-за плохой погоды, и он не смог прибыть в Синцзин до 27 июня. Приказ с запретом авианалета пришел в штаб Квантунской Армии через несколько часов после того, как 2-я авиагруппа нанесла удар по советским авиабазам в Тамцаг-Булаке и Баин-Тумэне (сейчас это город Чойбалсан, столица провинции Дорнод).

Налет японской авиации оказался весьма успешным. Группа из 120 самолетов под командованием генерал-лейтенанта Гиги достигла полной тактической внезапности, застигнув только что прибывшие советские эскадрильи на земле. Японские бомбардировщики атаковали первыми, заставив советские истребители взлетать, чтобы избежать уничтожения на земле. Но так как советские истребители взлетали по одному-два, их быстро перехватывали японские истребители, имеющие преимущество в высоте, численности и внезапности. Бесстрашный майор Цудзи, летевший в одном из бомбардировщиков, насчитал 25 советских самолетов, уничтоженных на земле, и почти 100 сбитых японскими истребителями при попытке взлететь. В официальной сводке 2-я авиагруппа заявила о 98 уничтоженных советских самолетах и 51 поврежденном. Кроме того, в результате налета на авиабазе Баин-Тумэн погибли 50-60 человек военнослужащих и гражданских.

Японские потери были небольшими: один бомбардировщик, два истребителя и один разведчик сбиты, погибли 7 членов экипажей. Еще один японский бомбардировщик совершил вынужденную посадку на монгольской территории, но его экипаж был спасен другим бомбардировщиком, приземлившимся в степи и подобравшим экипаж подбитого самолета, в то время как к нему уже приближались советские бронеавтомобили. Даже учитывая, что цифры уничтоженных советских самолетов, заявленные японцами, были явным преувеличением, а пилоты в горячке боя могли завышать свой счет вдвое, японская авиация одержала важную тактическую победу, которая дала японцам превосходство в воздухе над Халхой в начале июльского наступления Квантунской Армии. Советские источники признают японский налет 27 июня, но заявляют невероятную цифру в сотню уничтоженных японских самолетов, хотя признают потерю 33 своих.

Потери, нанесенные этим налетом, привели Москву в ярость. Отчасти успех японцев объяснялся тем, что служба воздушного наблюдения, оповещения и связи не успела предупредить о приближавшихся японских самолетах. В атмосфере репрессий вопросы "Кто виноват?" и "Это глупость или измена?" могли означать смертный приговор. В любом случае должны были полететь головы. Жуков и его штаб были очевидцами налета. Выяснилось - или заявлялось - что телефонные провода связи с постами службы ВНОС были перерезаны. Виновными были объявлены Лувсандоной, заместитель командующего монгольской армией и А. М. Кущев, бывший заместитель командующего 57-м корпусом. Они были объявлены японскими агентами - возможно, самим Жуковым - арестованы и доставлены в Москву. Лувсандоной был расстрелян. Кущев пробыл в тюрьме четыре года, но потом его вернули на службу, и он закончил Великую Отечественную войну в звании генерал-майора и Героя Советского Союза.

Новости об успешном налете вызвали в штабе Квантунской Армии настоящую эйфорию. В оперативном отделе, который и планировал этот налет, и взял на себя ответственность за его проведение вопреки желанию Генштаба, кипели эмоции. Нервное ожидание сменилось бурной радостью, когда майор Цудзи взволнованно рассказывал подробности боя и масштабы победы. Все офицеры собрались у радиостанции, когда полковник Терада сообщал в Генштаб о победе японской авиации. Наступила напряженная тишина, пока они ждали, когда к радиостанции в Токио подойдет полковник Инада Масацуми из оперативного управления Генштаба. Инада был известен как один из главных "ястребов" в Генштабе. А Терада был выбран, чтобы передать новость, потому что он был другом и бывшим одноклассником Инады по военному училищу. Терада сообщил об успешном налете, скрывая свою радость. Спустя некоторое время из динамика раздался голос Инады: "Проклятые идиоты! Вы понимаете, что вы натворили?!" Инада еще долго ругал офицеров Квантунской Армии за недисциплинированность и неразумность, в том числе используя оскорбительное слово "бака".

Терада и его коллеги были ошеломлены этим выговором, который они сочли абсолютно неоправданным ни по форме, ни по содержанию. Но они не сожалели о том, что сделали.

Некоторое время спустя в штаб Квантунской Армии пришел официальный выговор из Токио:

"Сегодня было получено сообщение о налете вашей авиации по объектам в глубине территории Внешней Монголии... Так как это действие абсолютно противоречит политике, которую вашей армии следует принять для ограничения инцидента, весьма прискорбно, что вы не сообщили нам заранее о своем намерении. Нет необходимости говорить, что это дело будет иметь настолько далеко идущие последствия, что дальнейшие действия не могут быть оставлены на ваше усмотрение. С этого времени вам следует строго соблюдать предписанную политику. Налеты авиации по монгольской территории следует немедленно прекратить."

К этому времени офицеры штаба Квантунской Армии были крайне возмущены. Цудзи потом писал: "Мы провели эту опасную операцию, рискуя жизнями, и добились великолепных результатов. Абсолютно ясно, что это был удар возмездия. Как может Генштаб игнорировать психологию солдат и так топтать наши чувства?"

Цудзи отправил в Токио язвительный ответ, очевидно, не поставив в известность командующего Квантунской Армии генерала Уэду и других старших офицеров штаба: "Похоже, существуют определенные расхождения во мнениях между Генштабом в Токио и Квантунской Армией относительно ситуации на поле боя на границе и тех мер, которые следует принять. Почтительно просим оставить решение пограничных вопросов в ведении Квантунской Армии".

Это сообщение произвело определенное впечатление в Генштабе. Стало понятно, что надо что-то делать, чтобы восстановить дисциплину. Когда генерал Накадзима на аудиенции у императора сообщил об этом налете, император был весьма недоволен и спросил, кто несет ответственность за эту несанкционированную атаку. Накадзима ответил, что боевые операции в данный момент продолжаются, но соответствующие меры будут приняты, когда активная фаза конфликта завершится. Инада послал в адрес Терады телеграмму, требуя, чтобы офицеры штаба Квантунской Армии, ответственные за налет, были отстранены от должностей. Инада пытался изгнать Цудзи из Квантунской Армии как можно скорее, но такие вопросы решались через военное министерство, и военный министр генерал Итагаки, лично знавший Цудзи, защитил его.

В Токио понимали, что сложилась непростая ситуация, в которой у позиции Квантунской Армии были свои основания. С 1932 года Квантунская Армия действовала согласно прямому приказу императора: "Защищать Манчжоу-Го". Этот приказ предоставлял весьма широкие полномочия. В Генштабе разделились мнения относительно того, как следует ограничить полномочия Квантунской Армии. Одним из предложений было добиться новой императорской директивы, ограничивающей масштаб боевых операций, которые Квантунская Армия могла предпринимать по своей инициативе до масштаба не более одного полка. Были и другие планы. Но пока Квантунскую Армию следовало призвать к порядку.

29 июня Генштаб послал в штаб Квантунской Армии четкие инструкции:

Директивы:

1) Ограничение масштабов пограничных инцидентов находится в ответственности Квантунской Армии.

2) Районы, в которых граница является спорной, или оборона которых тактически невыгодна, оборонять не следует.

Приказы:

3) Боевые действия следует ограничить пограничным регионом между Маньчжоу-Го и Монголией к востоку от озера Буир-Нур.

4) Вражеские базы не следует атаковать с воздуха.

После этого обмена сообщениями отношения между Генштабом и Квантунской Армией достигли критической стадии. Цудзи назвал это "переломом в отношениях между Синцзином и Токио". По словам полковника Инады, после этого "спора из-за налета" гекокудзё в Синцзине стало проявляться гораздо сильнее, особенно в оперативном отделе штаба Квантунской Армии, "который перестал отправлять какие-либо значимые донесения" в Токио. В штабе Квантунской Армии эти расхождения с Генштабом и его "вмешательство" в местные дела укрепили решимость колеблющихся штабных офицеров относительно необходимости решительных мер против советских "нарушителей". Таким образом, офицеры Квантунской Армии полностью отвергли политику сдержанности, которую требовал проводить Генштаб. Цудзи характеризовал этот конфликт между Квантунской Армией и Генштабом как типичный пример антагонизма между боевыми офицерами и "кабинетными стратегами". По мнению Цудзи, Генштаб придерживался принципа "не вторгаться на вражескую территорию, даже если противник вторгся на нашу", тогда как политикой Квантунской Армии было "не допускать вторжения". Объясняя поведение Квантунской Армии (и свое собственное) в этом пограничном конфликте, Цудзи процитировал традиционное предупреждение воина-самурая: "не подходи ближе, или я буду вынужден зарубить тебя".

Цудзи утверждал, что Квантунская Армия должна была действовать твердо и решительно в этом конфликте, чтобы избежать большой войны позже. Также Цудзи подчеркнул важность для него и его коллег-офицеров поддержать честь и достоинство Квантунской Армии, которым угрожали и действия врага, и действия Генштаба. В этой эмоционально напряженной атмосфере Квантунская Армия начала свое июльское наступление.

Июльское наступление Квантунской Армии

Успех удара 2-й авиагруппы по советской авиабазе в Тамцаг-Булаке укрепил и без того высокую уверенность штаба Квантунской Армии в успехе предстоящего наступления. Хотя японская авиаразведка над районом Номонхана намеренно была ограничена, чтобы не встревожить противника, разведывательные полеты все же проводились. Разведчики докладывали о многочисленных окопах для танков, хотя самих танков было замечено мало. Лишь в одном сообщении упоминается большое количество танков, и в штабе на него, похоже, не обратили внимания. Что действительно привлекло внимание штаба Квантунской Армии, так это сообщения о большом количестве грузовиков, каждый день уезжающих с фронта и направляющихся на запад, в глубину монгольской территории. Это было расценено как свидетельство того, что советские войска отступают с передовых позиций. Возможно, противник все же узнал о готовящемся японском наступлении. Штаб Квантунской Армии направил в части приказы ускорить подготовку к наступлению, прежде чем советские войска отступят из того района, где на них должен обрушиться японский "мясницкий нож".

То движение грузовиков, которое заметили японские самолеты-разведчики, на самом деле было не отступлением, а доставкой многочисленных подкреплений и снабжения, которую генерал Штерн, командующий Забайкальским военным округом, организовал для поддержки 1-й армейской группы Жукова. Каждую ночь дороги от далеких складов на железнодорожных станциях на советской территории через всю Монголию до Тамцаг-Булака и района боевых действий заполнялись советскими грузовиками, везущими подкрепления и тонны предметов снабжения на восток. Днем пустые грузовики возвращались за новыми грузами. Именно их и заметили японские самолеты-разведчики. И заблуждение штаба Квантунской Армии, принявшего это движение грузовиков за отступление советских войск было серьезной ошибкой, хотя и понятной. Но советская сторона также по большей части не знала о подготовке японского наступления, отчасти потому, что из-за японского налета по Тамцаг-Булаку 27 июня советская авиация практически не вела операций в воздухе, в том числе разведку.

В конце июня 23-я дивизия Комацубары и отряд Ясуоки выдвинулись из Хайлара и Чанчуньмяо к Номонхану. Для их переброски были мобилизованы все доступные военные и гражданские автомобили, но все равно автотранспорта было недостаточно, чтобы перебросить все войска и вооружение сразу. Большей части пехоты пришлось идти к району боевых действий пешим маршем 120 миль под палящим солнцем, неся при этом груз по 80 фунтов на человека. Они прибыли к исходному рубежу для наступления после 4-6 дней марша, очень усталые, страдая от голода и жажды и не имея времени отдохнуть перед атакой.

Объединенная группировка под командованием Комацубары насчитывала около 15 000 человек, 120 орудий и 70 танков. Штаб Квантунской Армии оценивал советско-монгольские силы в районе Номонхана численностью около 1000 человек, с 10 полевыми орудиями, 10 зенитными и несколько единиц бронетехники. Фактически же активность японской авиации, особенно большой налет 27 июня, встревожила советскую сторону. Жуков подозревал, что японцы готовят наземное наступление, хотя и не настолько дерзкое, как крупномасштабная переправа через Халху. Ночью 1 июля Жуков направил 11-ю танковую бригаду, 7-ю мотоброневую бригаду и 24-й мотострелковый полк 36-й дивизии из района Тамцаг-Булака на западный берег Халхи. Каждая сторона направила вперед сильную группировку войск, не зная о положении противника.

В 4:00 утра 1 июля 15 000 тяжело нагруженных японских солдат начали последний этап своего марша - 18-20 миль. Прошло 10 дней после летнего солнцестояния, солнце всходило в 4:00 и заходило в 21:00, тем не менее, советские и монгольские командиры не знали о приближавшихся японских войсках, отчасти потому что японский налет 27 июня на какое-то время очистил небо от советской авиации.

Японское наступление 1-3 июля 1939

Ночью 1-2 июля, в то время, когда советские подкрепления подходили к фронту, Комацубара начал первую фазу своего наступления. Его 23-я дивизия вместе с отрядом Ясуоки сосредоточилась на высотах Фуи к востоку от реки Халха, в 11 милях к северу от слияния Халхи и Хольстена. Обозначение "высоты" в данном случае не вполне точное. Японский полковник описал Фуи как "приподнятое плато" около полутора миль в диаметре, на 30-40 футов выше окружающей местности. По каким-то причинам небольшой отряд советских солдат, расположенный на высотах, днем 1 июля был отведен назад, и ночью 1-2 июля высоты Фуи были заняты частями Комацубары почти без сопротивления. Это не вызвало беспокойства в штабе Жукова. В течения дня 2 июля войска Комацубары дальше не двигались.

Ночью 2-3 июля японцы достигли блестящего тактического успеха. Батальон 71-го пехотного полка безлунной ночью скрытно переправился через Халху на лодках и без сопротивления высадился на западном берегу напротив высот Фуи. Из-за недавних дождей река разлилась на 100-150 ярдов в ширину, и глубина ее достигла шести футов - слишком глубоко, чтобы люди, лошади и машины могли переправляться вброд. Как и планировалось, японские инженеры, напряженно работая всю ночь, навели через реку понтонный мост, закончив его к 6:30 утра. 3 июля главные силы 23-й дивизии - 71-й и 72-й пехотные полки, и 26-й пехотный полк 7-й дивизии начали медленно и с большим трудом переправляться по мосту через Халху. Понтонный мост был хрупким сооружением не больше восьми футов в ширину, и выдерживал проезд только одного грузовика за раз. Машины приходилось вести очень осторожно из-за узости моста. К несчастью для японцев, мост не выдерживал веса бронетехники, и им пришлось наступать по западному берегу без поддержки танков. Но они все же смогли переправить свою полковую артиллерию, разобрав пушки и навьючив их на лошадей. Таким образом удалось переправить 18 противотанковых 37-мм пушек, 12 горных 75-мм, 8 полевых 75-мм и четыре 120-мм гаубицы. Переправа заняла целый день, и японцам очень повезло, что противник никак не мешал им.

Наступлением через Халху командовал лично генерал Комацубара, которого сопровождали несколько офицеров штаба Квантунской Армии, в том числе заместитель начальника штаба генерал Яно, полковник Хаттори и майор Цудзи. Советские разведывательные патрули или самолеты все еще не обнаружили переправу.

Хотя большой налет японской авиации 27 июня насторожил Жукова, начало японского наступления 1-3 июля достигло полной тактической внезапности и застало советско-монгольские войска в уязвимом положении. В немалой степени это произошло благодаря смелости оперативного плана Цудзи. Первые признаки крупномасштабного японского наступления советские войска заметили в предрассветные часы 3 июля, когда пошли в атаку танки генерала Ясуоки. Ясуока решил, что советские войска к югу от его позиции пытаются отступить через Халху на относительно безопасный западный берег. Опасаясь, что добыча может ускользнуть из ловушки, Ясуока приказал танкам атаковать немедленно. Его пехота еще не успела подойти, и танки пошли в ночную атаку без поддержки пехоты - случай неслыханный для японской тактики применения танков.

Условия были идеальными для внезапной ночной атаки: низкие тучи, нет луны, видимость 10-20 ярдов. Когда японские танки приблизились к советским позициям, небо осветила молния от приближающейся грозы. 70 танков Ясуоки, стреляя из пушек и пулеметов, обрушились на испуганных солдат советского 149-го пехотного полка. Это было грозное зрелище, перед которым ошеломленные защитники бежали в беспорядке. Наступление началось.

Когда Жуков узнал о танковой атаке Ясуоки, ему еще не было известно, что главные силы 23-й дивизии Комацубары переправляются через Халху. Не вполне разобравшись в ситуации и не зная о силах и намерениях отряда Ясуоки, Жуков приказал 11-й танковой бригаде, 7-й мотоброневой бригаде, 24-му мотострелковому полку и 6-й монгольской кавалерийской дивизии продвигаться на северо-восток и сосредоточиться у высоты, называемой Баин-Цаган и находившейся на западном берегу Халхи, напротив высот Фуи, откуда началась атака Ясуоки. К тому времени высота Баин-Цаган уже была занята войсками Комацубары. На рассвете 3 июля передовые пехотные части Комацубары начали наступать на юг от Баин-Цагана и наткнулись на авангард 11-й танковой бригады, продвигавшейся к Баин-Цагану. Для обеих сторон этот встречный бой стал неожиданным. Советская бронетехника немедленно атаковала, но танки и бронеавтомобили применялись тактически неэффективно, вступая в бой прямо с марша без поддержки пехоты и понесли большие потери. Японские 37-мм противотанковые пушки, стрелявшие бронебойными снарядами, оказались в этой ситуации особенно эффективными.

Наконец Жуков понял, что японцы большими силами переправляются через Халху и создают серьезную угрозу всей его позиции. Он бросил в бой оставшиеся части 11-й танковой бригады, 7-ю мотоброневую бригаду, 24-й мотострелковый полк и части 6-й монгольской кавалерийской дивизии против пехоты Комацубары с целью остановить наступление японцев и помешать им захватить советский мост у слияния двух рек. Основной ударной силой советской контратаки стали 150 танков 11-й танковой бригады под командованием комбрига М. Яковлева и 154 бронеавтомобиля с 45-мм пушками. Но их поддерживали только 1200 советских пехотинцев. Все советские подразделения, достигавшие района боя, прямо с марша направлялись в атаку. Результатом стала серия нескоординированных атак, которые японцы могли отражать по очереди. Так как у советской бронетехники была очень малая поддержка пехоты, японские пехотинцы иногда бросались на советские машины со всех сторон, выламывая их люки. Многие танки и бронеавтомобили были подбиты огнем противотанковых пушек и выведены из строя бутылками с бензином и подрывными зарядами, которыми их атаковали группы истребителей танков - "люди-пули". Однако эти непрерывные атаки заставили остановиться японское наступление.

Около полудня генералы Комацубара и Яно и офицеры их штаба едва избежали смерти. Штабные машины продвигались вперед слишком быстро. Внезапно грузовик с солдатами, сопровождавший черный "Бьюик" Комацубары, остановился, и солдаты выскочили из него. Их атаковала группа советских легких танков, открыв огонь с дистанции 300 ярдов. Оба генерала и их штабные офицеры бросились на землю, над их головами проносились снаряды. У охраны штаба не было противотанкового оружия. Офицеры вскочили в "Бьюик" и помчались назад, советские танки бросились их преследовать. К счастью для Комацубары, его опасное положение заметили японские артиллеристы. Капитан Кусабэ Сакаэ, командир батареи старых 75-мм пушек "Тип 38", увидел, что около 15 советских танков преследуют машину генерала. Кусабэ не знал, попадут ли его старые пушки по противнику с расстояния 700 ярдов или убьют своего генерала. "Закрыв глаза, Кусабэ приказал открыть огонь". Второй же снаряд поразил ведущий танк, который загорелся. Остальные танки перестали гнаться за машиной Комацубары и повернули, чтобы атаковать японскую батарею. Старые пушки Кусабэ достойно проявили себя, подбив или отогнав все атаковавшие танки.

Японская пехота и артиллерия к западу от Халхи при поддержки авиации смогла отбить все советские контратаки, много советских танков и бронемашин было подбито. Их плохо защищенные бензиновые двигатели раскалялись на дневной жаре и легко загорались от огня японских пушек и бутылок с бензином. Советские танкисты, которым еще не приходилось бывать в таком бою, сначала неэффективно использовали свои пулеметы, сосредоточившись на стрельбе из пушек по японским пушкам. Это облегчало атаки японских истребителей танков.

Но, хотя пехота и артиллерия Комацубары нанесли тяжелые потери советской бронетехнике, японское наступление все же было остановлено. После полудня 3 июля повторявшиеся советские контратаки и усиливавшийся артиллерийский огонь заставили японцев начать окапываться в песчаной почве к западу от Халхи, южнее Баин-Цагана. Гамбит Жукова оправдался.

Неспособность японцев переправить свои танки по понтонному мосту оказалась решающим фактором, потому что Жуков сосредоточил в районе до 450 танков и бронеавтомобилей. У пехоты Комацубары не было шансов пробиться через такую силу, и все, что могли сделать японцы - пытаться оборонять занятые позиции, не позволяя советским танкам смять их. После полудня стало очень жарко (более 100 градусов по Фаренгейту), и японские солдаты, не успевшие наполнить фляги при переправе через Халху, испытывали сильную жажду. Наступательная энергия войск Комацубары иссякла, и теперь он мог только надеяться, что отряд Ясуоки выполнит свою задачу. Если двигаясь на юг по восточному берегу Халхи, параллельно силам Комацубары, отряд Ясуоки добьется решительного успеха, это облегчило бы давление советских войск на 23-ю дивизию. Если Ясуока с его двумя танковыми полками смог бы захватить советский мост и соединиться с силами Комацубары, японское наступление еще могло бы оказаться успешным. Западный берег Халхи немного выше восточного, и с него открывается хороший вид на восточный берег и равнину, простирающуюся к востоку и югу. С западного берега Комацубара и офицеры его штаба могли наблюдать за продвижением отряда Ясуоки по противоположному берегу. И зрелище это радости Комацубаре не внушало.

Первая атака танков Ясуоки перед рассветом прорвала оборону советского 149-го стрелкового полка. Японские танки буквально раздавили советские орудия, расчеты которых не успели опустить стволы достаточно низко, чтобы стрелять по атакующим. Расстреляв и раздавив пушки, танки Ясуоки рассеяли советскую пехоту. Но дальше отряд Ясуоки встретил более упорное сопротивление со стороны советской артиллерии, пехоты и танков. Японские танки эффективно действовали против китайской армии, у которой было очень мало своих танков и противотанкового оружия. Но на этом поле боя японцы столкнулись с технически более сильным противником, и их танки понесли тяжелые потери.

Основным типом танков в двух танковых полках Ясуоки был средний танк "Тип 89", создававшийся прежде всего для поддержки пехоты и имевший относительно тонкую 17-мм броню, которую легко пробивали советские полевые пушки и скорострельные 45-мм пушки советских танков БТ-5 и БТ-7 и бронеавтомобилей БА-6 и БА-10, способные добиваться попаданий на расстоянии 2000 ярдов. "Тип 89" был вооружен короткоствольной 57-мм пушкой с низкой начальной скоростью снаряда, предназначенной для обстрела укреплений фугасными снарядами и оказавшейся неэффективной против советских танков, которые могли с легкостью подбивать японские машины с дальней дистанции.

Противотанковая оборона войск Жукова к востоку от Халхи включала одно инновационное средство, с которым японцы раньше не сталкивались: противотанковые проволочные заграждения. Советские солдаты натянули перед своими позициями нити почти незаметной стальной струнной проволоки. Импортированная из Японии и предназначенная для изготовления рояльных струн, эта проволока была очень тонкой и при этом исключительно прочной. Свернутая, она напоминала огромную пружину часового механизма, и когда танки наезжали на нее, она наматывалась на их катки. Нескольких нитей было достаточно, чтобы танк запутался в них, по словам одного из выживших японских танкистов, "как стрекоза в паутине". Запутавшиеся в проволочных заграждениях танки расстреливались советской артиллерией. Даже обездвиженные японские танки продолжали вести огонь по противнику до последней возможности, заслужив этим восхищение японской пехоты, но вскоре многие из них превратились в обгорелые остовы.

Японские уставы запрещали экипажу танка покидать свою машину под огнем, даже если она была выведена из строя. Отчасти это было следствием обычной для Японии скудости ресурсов - стали не хватало, было слишком мало танков, и каждый из них был ценен. Отчасти же причиной этого были самурайские представления о воинской чести. Отступление и сдача были не просто позорны, они были буквально непозволительны. Во многих случаях они считались тяжкими преступлениями, наказуемыми смертью. Командир одного из японских танковых подразделений в этом бою объяснил своим солдатам, что экипажи танков должны разделять судьбу своих танков, оставляя последнюю пулю для себя.

Последствия всего этого были катастрофическими для японских танкистов. В одном относительно недолгом бою в тот день после полудня было подбито 20 танков "Тип 89", потери среди японских танкистов были высоки. Японские легкие танки "Тип 95" были вооружены 37-мм пушками, эффективными против небронированных целей на дистанциях до 700 ярдов. "Тип 95" были быстрее и маневренее, чем средние танки, но бронезащита их была еще хуже, и они несли большие потери. Они были уязвимы не только для советских танков и артиллерии, но и для огня советских тяжелых пулеметов.

Лейтенант Томиока, командовавший эскадроном легких танков, потерял пять машин от огня советских противотанковых пушек. В его собственном танке позже насчитали 130 вмятин от пулеметных пуль. Томиока держал люк закрытым и смотрел на поле боя в смотровую щель, когда пулеметная очередь ударила прямо в нее. Одна пуля попала Томиоке в лоб, ослепив его. Командование машиной принял его стрелок, а Томиоку позже эвакуировали в полевой госпиталь, а потом в госпиталь в Харбин. Через два месяца его зрение частично восстановилось, но осколки пули остались в его голове до конца жизни. Томиока оказался везучим человеком. В 1945, уже в звании капитана, он заболел тифом и был эвакуирован с Иводзимы на последнем японском самолете, успевшем покинуть остров до высадки американских войск. Несколько месяцев спустя он пережил атомную бомбардировку Хиросимы, оказавшись в восьми милях от эпицентра ядерного взрыва.

Пехотный элемент отряда Ясуоки - 64-й полк 23-й дивизии, двигаясь пешим маршем, не успевал за танками, которые были вынуждены идти в наступление без поддержки пехоты. Пехота, в свою очередь, жаловалась на то, что когда бой начался, пехотинцы почти не видели японских танков, только массу советских. Хорошим решением было бы транспортировать пехоту на грузовиках, но в Квантунской Армии было слишком мало грузовиков, и в тот день 64-му полку не досталось ни одного, поэтому японская пехота и танки были вынуждены вести бой по отдельности, менее эффективно, чем если бы они взаимодействовали. Ко второй половине дня наступление Ясуоки было остановлено недалеко от слияния двух рек и советского моста. Вскоре пехотинцы были вынуждены окапываться для защиты от смертоносного огня советской артиллерии. К наступлению ночи японские танковые полки были вынуждены отойти на исходные позиции, потеряв до половины своих танков.

Ситуация, в которой оказались наступающие японцы, стала еще хуже из-за появления в небе советской авиации, которая не появлялась над районом Номонхана с 27 июня. Но уже к полудню 3 июля над полем боя шел ожесточенный воздушный бой, и советские самолеты имели численное превосходство.

По плану операции, разработанному Цудзи, отряды Комацубары и Ясуоки должны были окружить советско-монгольские войска, поймать их в ловушку и уничтожить у слияния Халхи и Хольстена. Но сильное сопротивление противника, особенно его танков и артиллерии, сделало реализацию этого плана невозможной. Комацубара оказался в опасном положении - его силы были разделены рекой, а между ними находилась сильная группировка противника. Это была классическая военная дилемма, и японцы поняли, что если они не будут действовать быстро, их ждет катастрофа. Вечером 3 июля генерал Яно, полковник Хаттори и майор Цудзи собрались на совещание с генералом Комацубарой и офицерами его штаба. Они пришли к единодушному решению, что войска Комацубары следует как можно скорее отвести на восточный берег Халхи. Что это необходимо сделать срочно, подчеркивал тот факт, что у Квантунской Армии больше не было оборудования для наведения понтонных мостов. И если японский понтонный мост будет захвачен или уничтожен, войска Комацубары на западном берегу Халхи будут изолированы на вражеской территории и окажутся под угрозой полного уничтожения. Советская артиллерия и авиация уже обстреливали японский мост, но к наступлению ночи он все еще оставался невредим.

Отступление следовало провести быстро, желательно до рассвета. Также было принято важное для генерала Комацубары решение, что ввиду неожиданной для штаба Квантунской Армии силы войск противника, на Комацубару не будет возложена ответственность за неудачу наступления. Конечно, сила советских войск не должна была оказаться неожиданной для штаба Квантунской Армии с учетом превосходства в воздухе японской авиации, особенно 450 советских танков и бронеавтомобилей. Но с этим следовало разбираться уже после боя. В тот момент японским старшим офицерам необходимо было сосредоточить все усилия на том, чтобы избежать разгрома.

К счастью для Комацубары, Жуков был захвачен врасплох дерзкой переправой японцев через реку, и не сразу заметил уязвимость их положения. Ночью 3-4 июля Жуков все еще думал о том, как отразить наступление противника, а не о том, как окружить и уничтожить его.

Комацубара приказал своим войскам приготовиться отступать через Халху ночью. 26-й полк 7-й дивизии под командованием полковника Суми Синитиро, наименее пострадавший в бою, получил приказ оборонять Баин-Цаган и прикрывать отступление понесших большие потери 71-го и 72-го полков. К рассвету 4 июля эти два обескровленных полка переправились по понтонному мосту и сосредоточились на высотах Фуи. Но 26-й полк не успел вовремя отступить со своей позиции прикрытия. Когда советские войска обнаружили, что главные силы японцев отступают обратно через реку, они с еще большей интенсивностью усилили натиск на 26-й полк. Солдаты полковника Суми оказались в очень тяжелом бою, не имея возможности оторваться от противника и отступить через реку. 26-й полк понес большие потери, но отразил все атаки советских войск. Высота Баин-Цаган, на которой укрепились солдаты полковника Суми, представляла собой сильную оборонительную позицию. Японский понтонный мост чудесным образом оставался невредимым под обстрелами советской артиллерии и налетами авиации в течение дня, но эта ситуация в любой момент могла измениться.

Днем 4 июля Жуков подтянул несколько батарей тяжелой артиллерии, которые вскоре начали обстреливать войска Комацубары на высотах Фуи. Это были 152-мм орудия германского производства фирмы "Рейнметалл", полученные Красной Армией за годы сотрудничества с Веймарской Германией. Их дальнобойность достигала 20 000 ярдов, более чем в два раза превосходя немногочисленные 150-мм орудия Комацубары. У японцев не было возможности ответить на этот обстрел. Им оставалось лишь рыть окопы глубже, стоически переносить потери и ждать наступления ночи.