Халхин-Гол/Номонхан 1939

Когда наступила темнота, давление советских войск несколько уменьшилось. Хрупкий понтонный мост был все еще цел, и 26-й полк, хотя и сильно уменьшившийся, все еще держал оборону на Баин-Цагане. Майор Цудзи, предыдущей ночью сопровождавший Комацубару и его штаб при отступлении на восточный берег Халхи, теперь снова вернулся по мосту на западный берег, чтобы помочь полковнику Суми отвести 26-й полк за реку. В предрассветные часы 5 июля последние солдаты полковника Суми достигли восточного берега. Цудзи был одним из последних перешедших по мосту, после чего он проследил, чтобы мост взорвали. Японские саперы имели большой опыт в подрыве мостов, но в первый раз японской армии приходилось взрывать собственный мост после отступления по нему.

Некоторые заблудившиеся в темноте и раненые японские солдаты, отставшие от своих подразделений, пытались переправиться через Халху уже после того, как мост был взорван, но лишь немногие смогли переплыть разлившуюся реку с быстрым течением. Один из свидетелей того, как они тонули, лейтенант Нагами Хироси, пловец-спортсмен и участник Олимпийских игр в Амстердаме в 1928, заметил, что обычный пловец не смог бы переплыть через Халху. Советские источники заявляют, что запаниковавшие японские саперы взорвали мост преждевременно, обрекая опоздавших на смерть в реке.

По официальным данным штаба Квантунской Армии было убито и ранено до десяти процентов японских солдат из числа переправившихся через Халху (около 800 из 8 000), почти половину из них составляли солдаты 26-го полка. Кроме того, было подбито или уничтожено до 60 процентов японских танков, хотя многие из них позже удалось эвакуировать и отремонтировать. 9 июля штаб Квантунской Армии решил отвести оба танковых полка из района боевых действий. Японские танки больше не играли роли в боях у Номонхана - решение, о котором позже пожалели японские командиры и которое критиковали аналитики годы спустя. Потери советских танков были гораздо больше чем японских, но Жуков начинал бой с шестикратным превосходством в танках и мог восполнить потери новыми и лучшими машинами. Итог июльского наступления был неоспорим. Квантунская Армия снова потерпела неудачу.

Генерал-лейтенант Комацубара Мититаро, командир 23-й дивизии (слева) и генерал-майор Яно Отодзабуро, заместитель начальника штаба Квантунской Армии (справа). Фото из газеты "Майнити"

Майор Цудзи Масанобу (на переднем плане), Китай, 1937. Фото из газеты "Майнити"

Советский бронеавтомобиль БА-10 с 45-мм пушкой и съемными гусеницами на задних колесах

Японский средний танк "Тип 89", танковый музей в Цутире, Япония, 2007

Советский танк БТ-5 в мемориале на Баин-Цагане. Это танк комбрига Яковлева, в котором он был убит в бою 12 июля

Отчасти причиной этой неудачи было неудачно сложившееся сочетание труднодоступной местности и неадекватного материально-технического обеспечения. Необычно сильные дожди в конце июня превратили грунтовые дороги между Хайларом и Номонханом в непроходимую трясину. В таких условиях возможности японского автотранспорта (и так недостаточного) были ограничены настолько, что это серьезно повлияло на боевую эффективность. 64-й пехотный полк полковника Ямагаты, двигаясь пешим маршем, не успел поддержать танки Ясуоки в бою 3-4 июля. Пехота Комацубары на западном берегу Халхи испытывала нехватку боеприпасов и продовольствия.

Основной же причиной неудачи японского наступления, как и в случае с боем 28 мая, была абсолютно неадекватная военная разведка. Снова силы противника были серьезно недооценены. Кроме того, на поле боя стал очевиден очень тревожный для японцев факт: их разведка недооценила не только количество войск противника, но и качество его оружия. Советские войска оказались не только более многочисленными, но и технически гораздо более сильными, чем ожидали японцы. Наступавшие японские войска имели некоторое численное превосходство в пехоте и в начале боя достигли тактической внезапности, но Красная Армия сражалась упорно, и огневая мощь советских танков и артиллерии оказалась решающей.

Из-за нехватки сырья и мощностей промышленности Япония не могла сравниться с великими индустриальными державами в количестве производимого оружия. Поэтому японские генералы традиционно считали необходимым в доктрине и боевой подготовке делать упор на важность духовного превосходства японского солдата. Вследствие этого они привыкли недооценивать важность материальных факторов, в том числе огневой мощи. Это было особенно характерно для армии, которая перенесла тактику массовых штыковых атак из прошлого века во Вторую Мировую Войну. Эта доктрина с упором на "духовное превосходство" была следствием слабости в материальном плане, так как признать превосходство материальных факторов над человеческими означало заранее смириться с поражением японского оружия. Кроме того, великие победы Японии в Японо-китайской и Русско-японской войнах, в Маньчжурском инциденте и наконец во второй Японо-китайской войне (не говоря уже о легендарной победе над монголами в XIII веке) - победы, одержанные над гораздо более многочисленным противником - выглядели явным доказательством непреходящего превосходства японского боевого духа. Только в такой доктрине Японская Императорская Армия могла найти внутреннюю силу и уверенность, необходимые для противостояния могущественным врагам. Особенно это было верно в противостоянии с советской Россией, огромные территории, численность населения и материальные ресурсы которой для иных противников могли выглядеть устрашающе. Но что относительно боевого духа? Японские военные презирали большевизм, считая его низменной и бесчеловечной материалистической философией, в которой полностью отсутствует духовная сила. Вследствие этого они считали, что Красная Армия обладает очень низким боевым духом, и, соответственно, низкой боевой эффективностью. Сталинские репрессии только укрепили это убеждение.

Но недавний горький опыт Номонхана опровергал все это. Как среди простых солдат, так и среди офицеров и 23-й дивизии, и в штабе Квантунской Армии, начали возникать страшные вопросы: советская техника и огневая мощь оказались сильнее японского боевого духа? А если нет, неужели враг обладает боевым духом, сравнимым с японским?

Для некоторых в Квантунской Армии это были чудовищные, почти в буквальном смысле немыслимые идеи. Для других такие мысли вели к выводам, о которых было просто слишком мучительно думать. Легче было счесть результаты боев в мае и июле следствием неопытности 23-й дивизии. После войны в интервью, которое он дал в 1955 году, полковник Суми с горечью вспоминал: "В штабе Квантунской Армии говорили, что поражение произошло не из-за того, что их план был плох, а из-за неудовлетворительных действий командиров частей. Они решили наказать нас, но без формальных процедур". Суми хранил конфиденциальное письмо, полученное им 10 июля 1939 от генерала Сонобэ Ваитиро, уважаемого командира элитной 7-й дивизии Квантунской Армии. В августе 1939 Сонобэ был повышен в звании и назначен командующим Экспедиционной Армии в Китае. В письме Сонобэ содержалось много критики в адрес штаба Квантунской Армии относительно неадекватной разведки и неудовлетворительного планирования июльского наступления. Суми хранил это письмо в секрете 34 года, и его публикация в 1973 в ведущей газете Японии "Асахи Синбун" вызвала большой резонанс.

Как бы то ни было, у офицеров штаба Квантунской Армии сложилось твердое убеждение, что эту ситуацию абсолютно необходимо как-то исправлять.

Оценка недавних событий в штабе 1-й армейской группы Жукова была не столь болезненной, но и там не обошлось без критики и мрачных предчувствий относительно будущего. Тот факт, что противник смог незаметно переправить через Халху почти 10 000 солдат в то время, как советское командование должно было проявлять повышенную бдительность после налета японской авиации 27 июня, мог означать недостаток бдительности или откровенно преступную халатность либо со стороны самого Жукова, либо его подчиненных. Кроме того, Жуков не сумел в полной мере использовать опасное положение, в котором оказался Комацубара 4-5 июля.

Но все же советский командующий реагировал решительно и хладнокровно в первые и самые критические часы японского наступления. Хотя противник застал врасплох советские войска и имел численное превосходство в пехоте, Жуков сразу понял, что (как он сам выразился) "нашей козырной картой были танковые и мотоброневые бригады, и мы решили использовать их немедленно". Жуков быстро разыграл свои козыри, и это оказалось решающим фактором. Некоторые критиковали нескооординированные и поспешные контратаки сразу с марша без поддержки пехоты, в которые была брошена советская бронетехника против наступающих полков Комацубары утром 3 июля, но японские войска находились в лишь в нескольких часах марша до слияния рек и советского моста. Сходу бросая свои танки и бронемашины в бой, командир 11-й танковой бригады М. Яковлев и командир 7-й мотоброневой бригады А. Лесовой понесли тяжелые потери. Но они остановили наступление Комацубары и заставили его войска перейти к обороне, после чего он так и не смог возобновить наступление. Жуков не боялся пойти на большие жертвы, чтобы выполнить поставленные задачи. После войны он говорил генералу Дуайту Эйзенхауэру: "Если мы обнаруживаем минное поле, наша пехота наступает так, как будто его нет". Жуков признал потерю 120 танков и бронеавтомобилей в тот день - высокая, но необходимая цена за то, чтобы предовратить поражение.

Позже в своих мемуарах Жуков оправдывал свою тактику у Номонхана, заявляя, что он знал, что его бронетехника понесет очень большие потери, но это был единственный способ не позволить японцам захватить советский мост у слияния двух рек. Если бы солдаты Комацубары наступали на юг беспрепятственно еще два-три часа, они могли выйти к советскому мосту и соединиться с отрядом Ясуоки, расколов войска Жукова и поставив их в очень опасное положение. Своим своевременными контратаками и самопожертвованием экипажи танков и бронеавтомобилей бригад Яковлева и Лесового предотвратили критическую ситуацию. Также в этом бою хорошо проявил себя батальон бронеавтомобилей монгольской 8-й кавалерийской дивизии.

Жуков и его танкисты выучили важные уроки за эти два дня тяжелых боев. Один важный урок состоял в успешном использовании крупных танковых соединений без поддержки пехоты для контрударов. Это противоречило ортодоксальной военной тактике того времени, которая рассматривала танки прежде всего как средство поддержки пехоты и требовала интеграции танков в пехотные дивизии, а не применения их крупными отдельными соединениями. Германская армия продемонстрировала устрашающую эффективность своих танковых дивизий в Польше вскоре после завершения Номонханского инцидента - и в 1940 в Западной Европе, но до германского блицкрига ни в одной из армий великих держав не применялись на практике идеи теоретиков танковой войны - Лиддел-Гарта и молодого Шарля Де Голля. В Советском Союзе главным идеологом крупномасштабной танковой войны был маршал Михаил Тухачевский, и после его казни в 1937 его идеи умерли вместе с ним. Сделав неверные выводы из опыта Гражданской войны в Испании, командование Красной Армии расформировало свои танковые дивизии и распределило большую часть танков по пехотным дивизиям. Однако Жуков приобрел другой боевой опыт на другом поле боя. Открытая степь и низкие песчаные холмы восточной Монголии были благоприятной местностью для использования танков. Жуков быстро учился.

Были и другие уроки. Японские пехотинцы, отважно взбираясь на советские танки, наглядно показали танкистам необходимость люков, которые надежно закрываются изнутри. Этот недостаток дорого обошелся 11-й танковой бригаде 3 июля. Кроме того, советские танки БТ-5 и БТ-7 слишком легко загорались даже от примитивных зажигательных бомб, таких, как бутылки с бензином. Открытые вентиляционные решетки и выхлопные трубы были особенно уязвимы, их необходимо было как-то защитить.

Жуков писал: "Опыт боя у Баин-Цагана показал, что танки и мотострелковые части, взаимодействуя с подвижной артиллерией и авиацией, являются решающим средством для быстрых наступательных операций". Он открыл формулу победы. И хотя он был не первым, кто задумывал объединить элементы мобильности и огневой мощи, мало кому представлялась такая возможность проверить эту формулу на практике.

Наконец, японское наступление подтвердило первоначальное мнение Жукова, что Номонханский инцидент - не просто пограничная стычка. Теперь советская сторона считала очевидным, что японцы, начавшие пограничный конфликт в начале мая и пошедшие на его эскалацию 28 мая, 27 июня и 3 июля, готовились к дальнейшей агрессии. В Москве согласились с оценкой Жукова. Благодаря шпионской сети Рихарда Зорге Сталин знал об усилиях Японии по созданию антисоветского военного альянса с Германией. Это была угроза, к которой следовало отнестись предельно серьезно. Сталин и Молотов дали понять Риббентропу, что отношение Берлина к советско-японскому конфликту будет одним из важнейших факторов в советской оценке возможности сближения с Германией.

Тогда же Москва решила послать Жукову дополнительные подкрепления, о которых он просил. В Монголию были направлены десятки тысяч солдат и машин, многие из европейской России. Иностранные дипломаты, ехавшие по Транссибирской магистрали, сообщали о многочисленных поездах, идущих на восток и нагруженных солдатами и техникой. Наращивая силы в районе Номонхана, советское командование столкнулось с серьезной логистической проблемой в Борзе, ближайшей железнодорожной станции, находившейся, однако, на рассстоянии 400 миль. Чтобы не допустить застревания людей и грузов в Борзе, необходимо было организовать крупномасштабные автотранспортные перевозки с применением большого числа грузовиков. Для этой цели были мобилизованы практически все грузовики на советском Дальнем Востоке. Эту операцию организовал командующий Забайкальским военным округом генерал Штерн, тот, что командовал советскими войсками у Чжангуфэна. Тысячи грузовиков, тягачей и других машин были заняты в непрерывной перевозке людей и грузов от Борзи к Номонхану, за пять дней проезжая 800 миль туда и обратно.

Тем временем к востоку от Халхи многие японские офицеры и в 23-й дивизии, и в штабе Квантунской Армии, отказывались смириться с тем, что наступление, которое они начали с такой уверенностью, закончилось неудачей. Эту ситуацию следовало исправить. Генерал Комацубара не вернулся в Хайлар, а вместо этого организовал временный штаб дивизии в Канчжурмяо, где вместе со штабными офицерами пытался решить, что делать с проблемой превосходящей огневой мощи противника. И они пришли к выводу, что решением может стать ночной бой, традиционная тактика японской пехоты. Ночью эффективность советской бронетехники и артиллерии будет сведена к минимуму, что позволит несравненной японской пехоте атаковать врага в штыковом бою и победить.

7 июля в 21:30 японская артиллерия начала получасовую артиллерийскую подготовку к ночной атаке частей 64-го и 72-го полков Комацубары. Советский 149-й стрелковый полк и монгольская кавалерия были захвачены врасплох и вынуждены были отойти к Халхе, прежде чем перегруппироваться и контратаковать. Обе стороны вводили в бой подкрепления, и в развернувшемся ожесточенном ближнем бою японцы были несколько оттеснены назад, но все же смогли немного продвинуться. Командир 149-го полка майор И. М. Ремизов был убит в этом бою. За храбрость он был посмертно награжден званием Героя Советского Союза, и высота, на которой находился его командный пункт, была названа Ремизовской.

С конца мая советские инженерные части построили не менее семи мостов через Халху и маленькую речку Хольстен для снабжения советских войск на восточном берегу. Как минимум один из этих мостов был частично скрыт под водой, и японцы видели, как советские грузовики словно чудесным образом едут как будто по поверхности Халхи. Ночью 7-8 июля группы японских подрывников взорвали два советских моста. Комацубара полагал, что если он сможет уничтожить мосты, то это серьезно нарушит операции противника к востоку от Халхи, и тем самым задача защиты границы будет выполнена. Его ночные атаки постепенно сдавливали советский плацдарм к востоку от Халхи.

Эти ночные атаки повторялись с 8 по 12 июля и были нацелены на разные пункты советского оборонительного периметра. Но по мере того, как советские войска привыкали к образу действий японцев, их сопротивление становилось более эффективным. Потери с обеих сторон росли в этих относительно небольших, но ожесточенных ночных боях. В темное время японская отвага и привычка к штыковому бою часто одерживали верх. Днем же японские передовые позиции, особенно те, что были захвачены у советской стороны в ночном бою, подвергались ожесточенному артиллерийскому обстрелу, на который японская артиллерия могла отвечать лишь слабо. За артобстрелом следовали контратаки советских мотострелков и бронетехники. В этой ожесточенной борьбе по принципу "два шага вперед - один шаг назад" японцы постепенно продвигались, сокращая советский плацдарм, хотя это дорого им стоило. Основной их проблемой было превосходство советской артиллерии и недостаток собственной эффективной артиллерийской поддержки. Японские пехотные командиры вскоре поняли, что оставаться на передовых позициях в дневное время, особенно в хорошо просматриваемых низменностях, под огнем советской артиллерии и танков означает смерть. Им приходилось отходить назад за высоты и ждать наступления темноты.

Ночью 11-12 июля все три батальона 64-го полка полковника Ямагаты и части 72-го полка полковника Сакаи Микио выступили для новой атаки советского плацдарма. Пройдя мимо скорбных обломков машин отряда Адзумы, уничтоженных в бою 28 мая, 1-й батальон Ямагаты атаковал плацдарм, подбил несколько советских танков и отбросил защитников к реке. В 4:30 утра 1-й батальон достиг склона высоты всего в 1500 ярдах от Халхи. Передовые части батальона оказались всего в 500 ярдах от реки, но там их атаковали до 30 советских танков и бронеавтомобилей. В этот момент две роты советской пехоты при поддержке 15 танков атаковали с высоты левый фланг батальона, а его правый фланг и тыл подверглись сильному обстрелу советской артиллерии. Японские скорострельные 37-мм пушки открыли огонь по советским танкам, но на них обрушился огонь советской артиллерии с западного берега Халхи, и японские пушки были вскоре разбиты. Группы японских подрывников подошли к основному советскому мосту у слияния двух рек, но наткнулись на танки советской 11-й бригады и были отброшены. Советская пехота и танки окружили 1-й батальон. Солдаты с обеих сторон бросали гранаты в противника с дистанции не более 30 ярдов. В бой вступили советские огнеметные танки ХТ-26. Грохот боя был оглушительным. С наступлением дня советские контратаки силами двух пехотных батальонов при поддержке артиллерии и 150 танков 11-й бригады отбросили японцев на исходные позиции. Командир 11-й танковой бригады комбриг Яковлев погиб в том бою "славной смертью", и, как Ремизов, был посмертно награжден званием Героя Советского Союза. Танк, в котором он погиб, до сих пор стоит как памятник на поле боя.

Бой 11-12 июля оказался последней попыткой Комацубары изгнать советских и монгольских "нарушителей" с восточного берега Халхи. После этого генерал Комацубара решил прекратить ночные атаки, так дорого стоившие его пехоте. В ту ночь только один 64-й полк потерял до 90 человек убитыми и в три раза больше ранеными. Это решение Комацубары было противоречивым. Несколько месяцев спустя он заявлял, что не знал, как близко его солдаты подошли к советскому мосту. Но на решение прекратить ночные атаки повлияли и другие факторы.

За все время боев у Номонхана превосходство советской артиллерии, количественное и качественное, было болезненной проблемой для японцев. Советские орудия непрерывно наносили потери японской пехоте, заставляя ее отходить с захваченных дорогой ценой, но уязвимых для обстрела позиций. Кроме прямого нанесения потерь был и еще один фактор. Мало что так губительно действует на моральный дух пехотинца, как непрерывный обстрел вражеской артиллерии и неспособность своих артиллеристов на него эффективно ответить. 9 июля штаб Квантунской Армии сообщил генералу Комацубаре что скоро он получит сильные артиллерийские подкрепления. Для этого командованию Квантунской Армии пришлось фактически отобрать тяжелую артиллерию у других своих дивизий и сосредоточить ее у Номонхана. Кроме того, из Японии в Квантунскую Армию была направлена 3-я бригада тяжелой артиллерии, и тоже переброшена к Номонхану. Эта бригада состояла из полка 150-мм гаубиц (модель 1936 года, самая современная в японской армии) и полка 100-мм пушек (модель 1932 года). Оба полка были полностью моторизованы, их орудия буксировались тягачами, а боеприпасы перевозились на грузовиках, тогда как вся артиллерия 23-й дивизии была на конной тяге. 3-я артиллерийская бригада уже некоторое время назад была предназначена для отправки в Квантунскую Армию, потому что в метрополии пока не было необходимости в тяжелой артиллерии, а Квантунской Армии не хватало артиллерии по сравнению с Красной Армией. Номонханский инцидент лишь ускорил переброску бригады в Маньчжоу-Го.

Генштаб надеялся, что Квантунская Армия, получив такие подкрепления, сможет превзойти противника в артиллерийском бою и отступить от Номонхана, добившись "удовлетворительного результата". Но у командования Квантунской Армии были более амбициозные замыслы. Усиленная японская артиллерия должна была нейтрализовать советскую артиллерию и бронетехнику, позволив японской пехоте изгнать "нарушителей" и добиться не просто удовлетворительного результата, а решительной победы. В Токио и Синцзине это казалось относительно безопасным и недорогим способом "сравнять счет" у Номонхана.

К третьей неделе июля японцы сосредоточили у Номонхана 86 тяжелых орудий - 100-мм, 120-мм и 150-мм пушек и гаубиц. Этим артиллерийским корпусом командовал генерал-майор Утияма Эйтаро, старший артиллерийский офицер Квантунской Армии. Это он рекомендовал Комацубаре прекратить ночные атаки, чтобы советская артиллерия не была отведена за пределы дальности стрельбы его орудий, и чтобы можно было вести огонь, не опасаясь нанести потери своей пехоте.

Утияма планировал подавить советскую артиллерию и оборонительные позиции, выпуская до 15 000 снарядов в день, и поддерживая такую интенсивность огня несколько дней. Для японских офицеров, не имевших опыта массированных артиллерийских обстрелов Первой Мировой Войны, это казалось неслыханной интенсивностью огня.

Тем временем 1-я армейская группа Жукова также постоянно получала подкрепления, в том числе еще два полка артиллерии и буквально тысячи тонн снарядов.

Когда японская тяжелая артиллерия была подтянута к фронту, это подняло боевой дух пехоты. Пехотные командиры просили артиллерийских офицеров обстреливать противника даже когда он был за пределами дальности, потому что огонь своей артиллерии повышал боевой дух японских пехотинцев, сильно страдавших от советских обстрелов. Но выполнить это было не так просто, потому что японские 120-мм гаубицы имели максимальную дальность стрельбы лишь 5500 ярдов, и их приходилось располагать относительно близко к фронту, подвергая смертельной угрозе контрбатарейного огня.

Утром 23 июля японская артиллерия открыла интенсивный огонь, к большой радости японских пехотинцев. Советские орудия немедленно стали отвечать, и вскоре над Халхой бушевала буря огня и стали.

По мере того, как день продолжался, обе стороны усиливали обстрел. Японские и советские артиллеристы, раздевшись до пояса, напряженно работали у орудий. Японцы были поражены, обнаружив, что огонь советской артиллерии не только не ослабевает, но и усиливается, вскоре превзойдя японский. Многие советские орудия, которые, казалось, были подавлены утром, просто сменили позиции и возобновили обстрел. С более высокого западного берега Халхи советские артиллеристы могли с большей эффективностью обстреливать японские позиции, имея возможность наблюдать свои попадания и корректировать огонь. Их тяжелые орудия имели большую дальность стрельбы, чем японские.

У японской армии не было современного опыта контрбатарейной борьбы. Помощи от авиации тоже не было, потому что к тому времени 2-я авиагруппа Квантунской Армии утратила господство в воздухе над полем боя. Советские истребители иногда обстреливали из пулеметов позиции японской артиллерии. Артиллеристы генерала Утиямы даже пытались вести наблюдение с аэростатов для корректировки огня. Но как только аэростаты поднимались в воздух, советские истребители сбивали их. Так за один день было сбито два аэростата - доказательство храбрости японских наблюдателей и одновременно устарелости техники японской армии. После потери двух аэростатов воздухоплавательная часть была отведена из района Номонхана и отправлена на китайский фронт - там еще можно было применять аэростаты, так как у китайской армии почти не было авиации. По оценке японских артиллерийских офицеров за день 23 июля советская артиллерия выпустила 30 000 снарядов, а японская лишь 10 000.

Артиллерийский бой прекратился с наступлением темноты, но на следующий день возобновился с новой яростью. Японцы надеялись, что на второй день артиллерийского боя у противника начнут истощаться боеприпасы. Но этого не случилось. Жуков использовал темное время суток для подвоза огромного количества боеприпасов и подтянул новые артиллерийские части из тыла. В этот день интенсивность и точность советского огня далеко превзошли японские. Японские артиллеристы были ошеломлены. Многострадальная пехота Комацубары была вынуждена выдержать самый ужасный обстрел из всех, которые им приходилось терпеть. К третьему дню артиллерийского боя стало ясно, что советская сторона побеждает. Запасы советских снарядов казались бесконечными, а точность огня значительно улучшилась, особенно при контрбатарейной борьбе.

В ближнем бою пехоты, особенно в штыковом, очень много значит боевой дух. Но в артиллерийском бою прежде всего важно количество и качество орудий и снарядов. Японское артиллерийское наступление с самого начала не имело шансов на успех. Во-первых, у японцев просто не было достаточно боеприпасов. Им не приходилось раньше проводить такие операции, и они просто не представляли, сколько снарядов потребует такой артиллерийский бой. Квантунская Армия передала для этой операции 70 процентов всего своего запаса снарядов, и 2/3 их было израсходовано в первые два дня. Огонь японской артиллерии слабел, а советский усиливался. У Жукова было больше снарядов и больше пушек, и его пушки были лучше. Японские артиллеристы не были обучены вести огонь на дальность больше 6000 ярдов (гаубицы - не больше 5000 ярдов). Им никогда не приходилось стрелять боевыми снарядами на максимальную дальность. Но позиции советской артиллерии были расположены в несколько линий в глубине советской обороны, и ближайшие к фронту на расстоянии 8000 - 10 000 ярдов. Еще дальше от фронта стояли тяжелые орудия, особенно 152-мм, которые японская артиллерия не могла даже пытаться подавить, но они могли обстреливать японские позиции на расстоянии 14 000 - 15 000 ярдов. Командир японского артиллерийского полка сказал, что советские 152-мм орудия обстреливали его позиции с расстояния 18 000 ярдов. Максимальная дальность стрельбы советских тяжелых орудий составляла 20 800 ярдов. Кроме того, советские артиллерийские командиры, многие из которых прибыли в район Номонхана еще в мае, успели хорошо изучить восточный берег Халхи. Они не только использовали лучшую технику для наблюдения и корректировки, но успели пристрелять потенциальные цели. Некоторые японские офицеры говорили, что весь район казался им огромным советским артиллерийским полигоном.

На третий день несколько офицеров 23-й дивизии нерешительно попросили Комацубару приостановить артиллерийское наступление, потому что ответный огонь противника "полностью уничтожает" позиции пехотинцев, которым не повезло оказаться близко к японским орудиям. К такому же выводу пришли в штабе Квантунской Армии - там наконец поняли, что им не сравниться с Красной Армией в плане материальной части. В обстановке "всеобщей подавленности" штаб Квантунской Армии приказал прекратить артиллерийское наступление, оказавшееся еще одной унизительной неудачей.

Оценивая результаты июльских боев, японский Генеральный Штаб и военное министерство в Токио осознали тщетность попыток добиться военной победы у Номонхана и стали склоняться к дипломатическому решению, даже если придется пойти на уступки Советскому Союзу и Монголии. Однако Квантунская Армия была решительно против таких переговоров, опасаясь, что они могут привести к повторению "Чжангуфэнского позора" и будут расценены противником как признак слабости. Для многих в Квантунской Армии Номонхан стал вопросом чести и гордости. По словам Цудзи, Квантунская Армия "настаивала, что вторая фаза конфликта завершилась вничью, так как противник понес большие потери, и поэтому не намеревалась уступать ни фута спорной территории".

Расхождения во взглядах и политике между Генштабом и Квантунской Армией были явно заметны, как и неспособность центральных военных властей из Токио навязать свою волю действующей армии в Маньчжурии. В военных кругах много говорили о том, как глубоко укоренилось гекокудзё в Квантунской Армии и в отношениях между армией и Генштабом. Чтобы убедиться, что Квантунская Армия подчинится новым приказам, Генштаб приказал генералу Исогаи прибыть в Токио для получения подробных инструкций относительно дальнейших действий по Номонханскому инциденту. Впрочем, офицеры штаба Квантунской Армии были отнюдь не рады историям об их недисциплинированности. Некоторые из них оказались настолько чувствительны на этот счет, что генерал Исогаи намеренно полетел в Токио без своих штабных офицеров, чтобы показать, что он не зависит от их влияния.

20 июля генерал Исогаи прибыл в Генштаб, где предстояло разыграться эмоциональной сцене. В присутствии группы старших офицеров Генштаба ему в недвусмысленных терминах было сказано, что центральные власти намерены решить Номонханский инцидент "в одностороннем порядке" не позже, чем к зиме. После этого ему вручили официальный документ Генштаба под названием "Необходимые условия для решения Номонханского инцидента". Эти "необходимые условия" пошли дальше запрещения авианалетов по вражеской территории. Они представляли собой поэтапную программу, согласно которой Квантунская Армия должна была занять оборонительные позиции к востоку от Халхи, в то время как правительство попытается решить конфликт путем переговоров. В случае если переговоры окажутся безуспешными, Квантунская Армия будет отведена с территории, на которую претендует Советский Союз.

Генерал Исогаи был, вероятно, самым сдержанным и осторожным из "клики" офицеров штаба Квантунской Армии, негласным лидером в которой был Цудзи. Но в тот день Исогаи в одиночку "нес знамя Квантунской Армии", и он стал энергично возражать против решения Генштаба, утверждая, что для советской стороны "логистически и политически невозможно больше наращивать свои военные усилия у Номонхана, и поэтому "локализация конфликта" наилучшим образом будет достигнута, если Япония займет твердую и решительную позицию". Кроме того, Исогаи заявил, что с точки зрения чести и достоинства Квантунской Армии, он не может одобрить отступление с восточного берега Халхи, в борьбе за который была пролита кровь тысяч его солдат. Исогаи резко спросил, не намерен ли Генштаб фактически капитулировать и принять условия противника относительно пограничных территорий. Воздух наполнило напряжение, когда генерал Хасимото Гун, начальник оперативного управления Генштаба, ответил утвердительно. Между двумя генералами начался ожесточенный спор, пока генерал Накадзима, заместитель начальника Генштаба, не прервал его, заявив, что определение международных границ не может решаться одной армией. Исогаи пообещал довести мнение Генштаба до сведения генерала Уэды, командующего Квантунской Армии, и представить ему документ Генштаба для внимательного изучения, и на этом встреча была окончена.

Технически говоря, этот документ Генштаба не был прямым приказом. Но в большинстве японских армейских штабов такие документы интерпретировали как приказы. Квантунская Армия, однако, всегда предпочитала интерпретировать такие документы как предложения, и прислушиваться к ними или нет - оставляла на свое усмотрение. Генштаб направил свои инструкции в форме "Необходимых условий" в надежде успокоить уязвленную гордость Квантунской Армии. Инструкции, которые получил генерал Исогаи, были предназначены для того, чтобы командование Квантунской Армии точно поняло их и исполнило. Однако встреча с ним в Генштабе прошла не лучшим образом, и у офицеров Генштаба остались сомнения относительно поведения Квантунской Армии.

Эти сомнения оправдались, потому что 22 июля командующий Квантунской Армии генерал Уэда, прислушавшись к советам офицеров своего штаба, решил игнорировать инструкции Генштаба. В Токио узнали об этом только неделю спустя, когда двое офицеров Генштаба, вернувшись из Синцзина, сообщили, что командование Квантунской Армии не намерено следовать инструкциям. Удивительно, но в Генштабе решили просто закрыть глаза на такое неповиновение. Полковник Инада три месяца спустя писал, что это было большой ошибкой с их стороны, и центральным властям следовало заменить недисциплинированных штабных офицеров Квантунской Армии немедленно. Но власти решили подождать, надеясь, как писал Инада, что "холодная осенняя погода охладит эмоции в штабе Квантунской Армии". И снова Генштаб просчитался.

В качестве временной меры 4 августа Генштаб создал внутри Квантунской Армии новую административную единицу, обозначенную как 6-я армия. Командующим 6-й армией был назначен генерал Огису Риппеи, хорошо проявивший себя на китайском фронте, командуя дивизией. 23-я дивизия Комацубары и другие части в районе Номонхана были переведены в подчинение 6-й армии, под командование генерала Огису. Основной задачей 6-й армии была оборона западных границ Маньчжоу-Го, в том числе района Номонхана. Фактически 6-я армия существовала только на бумаге, и кроме маленького штаба в ней ничего не было. Таким образом Генштаб пытался создать более управляемую административную прослойку между штабом Квантунской Армии и районом боевых действий у Номонхана. Генерад Уэда и офицеры его штаба были возмущены таким "вмешательством во внутренние дела" Квантунской Армии, но ничего не могли сделать. Однако они не были обязаны помогать этому вмешательству. За оставшиеся несколько недель до последнего боя генерал Огису и его маленький штаб никак не повлияли на ситуацию в районе Номонхана.

Августовское наступление Жукова

Тем временем европейский политический кризис вокруг германских требований, предъявленных Польше, становился все более напряженным, что было выгодно Советскому Союзу. К первой неделе августа в Кремле поняли, что Англия и Франция соперничают с Германией в попытках добиться альянса с Москвой. Сталин знал, что предстоящая война на западе даст ему свободу действий. В то же время советский шпион в Токио Рихард Зорге сообщал, что военные и политические лидеры Японии пытаются не допустить эскалации Номонханского инцидента в полномасштабную войну. Такое развитие событие придало осторожному советскому диктатору уверенности для проведения крупномасштабной военной операции в Восточной Монголии. В начале августа Сталин отдал приказ о подготовке крупномасштабного наступления для очищения района Номонхана "от японских самураев, напавших на территорию дружественного нам монгольского народа".

Наращивание сил 1-й армейской группы Жукова продолжалось. В июле в ее состав вошли 57-я и 82-я стрелковые дивизии, 6-я танковая бригада, 212-я воздушно-десантная бригада, многочисленные меньшие пехотные, танковые и артиллерийские части и две монгольских кавалерийских дивизии. Советская авиация в районе Номонхана также значительно усилилась. Когда в середине августа сосредоточение сил для наступления было завершено, в распоряжении Жукова была группировка пехоты, эквивалентная четырем дивизиям, при поддержке двух кавалерийских дивизий, 216 артиллерийских орудий, 498 танков и бронеавтомобилей и 581 самолета. Чтобы обеспечить необходимое снабжение для этой группировки, Забайкальский военный округ сосредоточил более 4200 автомобилей, которые перевезли около 55 000 тонн грузов с отдаленной железнодорожной станции Борзя.

Сеть японской агентуры в МНР была слабой, и эту проблему не удалось исправить в течение всего времени Номонханского инцидента. Это, а также ограничение полетов японской авиации над монгольской территорией объясняет, почему японцы не знали о масштабах сосредотачиваемых советских войск. Конечно, им было известно, что какие-то подкрепления поступают к Жукову в Монголию по Транссибирской магистрали, но сколько именно - японцы не знали. В конце июля разведка Квантунской Армии перехватила часть советского радиосообщения, свидетельствовавшего, что советская сторона готовится к проведению наступательной операции в середине августа. Это вызвало беспокойство в штабе Квантунской Армии. Генералы Уэда и Яно полагали, что противник готовится нанести удар через Халху. Первой реакцией Уэды было усилить 23-ю дивизию у Номонхана остальными частями элитной 7-й дивизии. Однако 7-я дивизия была единственным стратегическим резервом Квантунской Армии, и оперативный отдел не рекомендовал отправлять все ее силы на западную границу Маньчжоу-Го, потому что советские войска в Приморье были отмобилизованы, и японцы снова начали опасаться советского удара на востоке Маньчжурии, возможно, в районе Чжангуфэна. Командующий Квантунской Армией снова прислушался к рекомендациям офицеров своего штаба. Главные силы 7-й дивизии остались на ее базе в районе Цицикара, но один ее полк (28-й) все же был направлен в район Номонхана, как и один пехотный батальон из Мукденского гарнизона. Еще раньше, в середине июля, командование Квантунской Армии направило Комацубаре 1160 солдат пополнения для восполнения потерь. Но всех этих подкреплений было едва достаточно даже для восполнения потерь, понесенных войсками Комацубары. На 25 июля эти потери составили 1400 убитых (в том числе 200 офицеров) и 3000 раненых.

Штаб Квантунской Армии приказал Комацубаре занять оборону, окапываться и строить укрепления. Полковник Нумадзаки, командир инженерного полка 23-й дивизии, был недоволен положением тех позиций, которые ему приказали укреплять. Он рекомендовал генералу немного отойти с передовых позиций, чтобы строить укрепления на более выгодной для обороны местности. Но Комацубара отказался отступить с территории, за которую его солдаты пролили столько крови. Комацубара и его офицеры все еще надеялись снова пойти в наступление. В результате японские оборонительные позиции оказались слабее, чем могли бы быть - как и опасался Нумадзаки. Предстоящему наступлению 1-й армейской группы Жукова противостояли в общей сложности менее чем полторы японских дивизии.

Майор Цудзи и его коллеги в оперативном отделе не доверяли разведке Квантунской Армии. Отчасти поэтому Цудзи сам часто летал на авиаразведку. Кроме того, в японской армии считалось общепринятым правилом, что крупномасштабные операции с использованием нескольких дивизий могут проводиться лишь в пределах 200-мильной зоны от крупной базы снабжения, расположенной на железнодорожной линии. За пределами 200 миль от железной дороги такие операции считались логистически невозможными. Так как во всей Квантунской Армии в 1939 было лишь 800 грузовиков, советские грузоперевозки огромных масштабов, в которых были задействованы более 4200 грузовиков, были почти в буквальном смысле невообразимы для японцев. Вследствие этого в штабе Квантунской Армии полагали, что их меры по подготовке к обороне вполне достаточны, на случай, если советское наступление все-таки начнется - в чем японские штабные офицеры сомневались. Если противник все же начнет наступление в районе Номонхана, предполагалось, что он не сможет сосредоточить достаточно сил в этом отдаленном регионе, чтобы создать серьезную угрозу усиленной 23-й дивизии. Кроме того, 7-я дивизия, базировавшаяся в Цицикаре, могла быть переброшена по железной дороге в любой угрожаемый район на западной или восточной границе в течение нескольких дней.

Штаб Квантунской Армии приказал Комацубаре продолжать подготовку обороны и быть готовым к началу советского наступления 14 или 15 августа. Кроме этого командование Квантунской Армии приняло еще одну необычную оборонительную меру. В составе Квантунской Армии было секретное подразделение под названием "Отряд 731". Официальным его обозначением было "Управление по водоснабжению и профилактике эпидемических заболеваний Квантунской Армии". Фактически же "Отряд 731" специализировался на разработке биологического оружия. Его основные производственные комплексы и лаборатории - включая печально известный тюремный комплекс, в котором проводились ужасные эксперименты на людях (в основном китайцах), располагались в Харбине. Во время затишья в районе боев у Номонхана в начале августа, подразделение "Отряда 731" заразило реку Халха холерными бактериями. В советских или японских источниках нет сведений, позволяющих предположить, что эта попытка применить биологическое оружие была хотя бы в какой-то степени эффективной. В августе 1945 в последние дни войны "Отряд 731" был расформирован, его лаборатории и производственные комплексы в Харбине взорваны, а большинство его сотрудников бежали в Японию, но перед этим они задушили газом 150 последних уцелевших подопытных людей в тюрьме и сожгли их трупы. Командир "Отряда 731" генерал-лейтенант Исии Сиро приказал своим подчиненным хранить в тайне историю отряда, угрожая возмездием всем, кто проболтается. Исии и его коллеги избежали трибунала в Токио, передав американским военным властям результаты своих экспериментов в обмен на свободу.

Прилагаемые японской 6-й армией усилия по строительству укреплений были явно недостаточными. Отчасти этот недостаток энтузиазма объяснялся нехваткой стройматериалов. Все, даже дерево, приходилось везти издалека. Кроме того, японская военная доктрина негативно относилась к концепции статичной обороны, предпочитая наступление практически при любых обстоятельствах. Таким образом, Квантунская Армия ждала дальнейшего развития событий.

Тем временем Жуков ускорил подготовку к наступлению. Из-за бдительности японских солдат, а также из-за отсутствия перебежчиков и мирного населения в районе боев советской разведке было трудно получить подробную информацию о позициях японцев в глубину. Разведка смогла установить только положение передовых позиций японской пехоты и ближайших позиций их минометов и артиллерии. Велась аэрофотосъемка, но вследствие искусного использования японцами маскировки и макетов, польза от нее была ограниченной. Новый командир 149-го мотострелкового полка (занявший место погибшего Ремизова) лично возглавил проведение разведки. Во главе группы разведчиков он по ночам несколько раз проникал в тыл японских войск, и доставил информацию, в которой нуждался Жуков - северный и южный фланги Комацубары прикрывала маньчжурская кавалерия, и у японцев не было мобильных резервов. Жуков в своих мемуарах ошибочно приписывает эту заслугу Ремизову, погибшему в июле.

С этой информацией Жуков разработал план наступления, используя слабости противника. План был несложным. Главные силы японцев были сосредоточены в нескольких милях к востоку от Халхи, на обоих берегах небольшой речки Хольстен. Японской пехоте не хватало мобильности и поддержки бронетехники, а их фланги прикрывали слабые маньчжурские части. Жуков решил разделить свои силы на три ударных группировки. Центральная группа под его прямым командованием должна была вести фронтальное наступление и связать боем главные силы японцев. Одновременно северная и южная ударные группы, в состав которых войдет большая часть бронетехники, должны обойти фланги японцев и окружить противника, после чего уничтожить его объединенными силами всех трех групп. Успех плана зависел от достижения тактической внезапности и превосходства в силах на направлениях главных ударов. Наступление, получившее "зеленый свет" из Москвы, должно было начаться во второй половине августа.

Для достижения тактической внезапности Жуков и его штаб приняли тщательные меры по маскировке и дезинформации противника. Солдаты и грузы, прибывавшие в Тамцаг-Булак из СССР, а оттуда в район Номонхана, перевозились только по ночам, с выключенными фарами. Заметив, что японцы пытаются подключаться к советским телефонным кабелям и прослушивают радиопереговоры, штаб 1-й армейской группы передал серию фальшивых сообщений, зашифровав их несложным кодом, в этих сообщениях речь шла о строительстве укреплений и подготовке к долгой осенней и зимней кампании. Среди советских солдат распространялись тысячи листовок, озаглавленных "Что пехотинец должен знать об обороне". За две недели до наступления советские инженеры подвезли к фронту специальное звуковое оборудование, чтобы имитировать шум танковых и авиационных двигателей, и по ночам включали его. Сначала японцы приняли этот шум за крупномасштабную активность противника, и открыли огонь в направлении работающих динамиков. Но после нескольких ночей японские солдаты поняли, что это всего лишь звуковые эффекты, и, привыкнув к ночному шуму, перестали обращать на него внимание. Накануне наступления шум настоящих моторов советских танков, сосредотачивавшихся на исходных позициях, прошел незамеченным японцами.

7-8 августа Жуков провел ряд небольших ударов с целью расширения плацдарма на восточном берегу Халхи. Тот факт, что эти удары были относительно легко "отражены" японскими войсками, добавил Комацубаре и его офицерам уверенности в прочности японской обороны. Кроме того, японский военный атташе в Москве неправильно понял молчание советской прессы о Номонханском инциденте. В начале августа японский военный атташе сообщил непосредственно генералу Исогаи в штаб Квантунской Армии, что, в отличие от ситуации у Чжангуфэна, советская пресса практически игнорирует Номонханский инцидент. По его мнению это значило, что уверенность и моральный дух Красной Армии не на высоте, и советское командование не уверено в исходе конфликта. Таким образом, Квантунская Армия должна, напротив, демонстрировать еще большую уверенность в победе и не проявлять ненужной сдержанности. Это было именно то, что хотело слышать большинство офицеров штаба Квантунской Армии, и это еще больше усилило их самоуверенность.

Нельзя сказать, что не было признаков надвигающейся опасности. За три недели до советского наступления полковник Исомура из разведотдела штаба Квантунской Армии, предупредил оперативный отдел об уязвимости флангов 23-й дивизии. Цудзи и его коллеги отмахнулись от этого предупреждения, пояснив, что 23-я дивизия намеренно заняла такую позицию, чтобы выманить противника, заставив его атаковать. На предупреждение генерала Касахары из Генштаба также не обратили внимания. "Кабинетные стратеги" из Генштаба традиционно не пользовались уважением в Квантунской Армии. Из другого, более авторитетного источника, пришло еще более зловещее предупреждение. Генерал Хата Юдзабуро, начальник управления разведки и контрразведки в Харбине (этот пост раньше занимал Комацубара), пользовавшийся авторитетом в штабе Квантунской Армии, 10 августа предупредил, что, хотя он не знает точной численности советских войск в Монгольском выступе, их силы, вероятно, очень велики, и серьезно недооцениваются в штабе Квантунской Армии. Даже в оперативном отделе штаба Квантунской Армии были встревожены этим сообщением, но практически ничего не предприняли.

Бездействие и неготовность Квантунской Армии перед советским наступлением отчасти имеет причиной плохую работу разведки и излишнюю самоуверенность. Но полное объяснение этого выглядит более сложным. По мнению полковника Нисихары (как он сообщил в своем интервью в 1973), Цудзи и его коллеги не были просто слепыми глупцами, а скорее, являлись носителями фаталистического мышления, характерного для японской армии того времени, согласно которому армия, имевшая духовное превосходство над врагом, должна была победить. Мыслящие в этих категорических императивах офицеры убедили себя, что они одержат победу. Вследствие этого они могли сделать вывод, что силы противника, возможно, не столь велики, как докладывает разведка. Кроме того, если противник имеет подавляющее превосходство, они с их скудными ресурсами все равно ничего не смогут с этим сделать кроме как сражаться, исполняя свой долг. Такое объяснение для человека западной культуры выглядит странным и нелогичным и является следствием преобладания субъективизма над эмпиризмом в японской философии.

Тем временем на рациональном, объективном и научно мыслящем Западе, нацистская военная машина стояла на границах Польши, готовая обрушить бездну ужаса на свою жертву. Вермахт ждал приказа Гитлера, который в это время побуждал Сталина заключить пакт о ненападении как можно скорее. Договор между Германией и СССР нейтрализовал угрозу войны на два фронта для Германии и открывал путь для вторжения Гитлера в Польшу. Но этот "зеленый свет" был сигналом в двух направлениях, как для востока, так и для запада. Таким же образом он нейтрализовал угрозу войны на два фронта для СССР и открывал путь для наступления Жукова у Номонхана.

18-19 августа Гитлер практически умолял Сталина принять Риббентропа в Москве и заключить договор. Убедившись, что с Запада опасность не грозит, Сталин решился действовать против Японии более смело. Жуков проводил последнюю подготовку перед наступлением.

Выдвижение войск на передовые позиции Жуков задерживал до последней минуты. 18 августа на восточном берегу Халхи находились только четыре советских пехотных полка, пулеметная бригада и монгольская кавалерия. Секретность соблюдалась предельно строго. За неделю до наступления советские радиопереговоры в районе практически прекратились. Над планом операции работали только Жуков и несколько старших офицеров. Строевые офицеры и начальники служб поддержки и снабжения получали строго определенную информацию, касающуюся только их непосредственных обязанностей. Командиры частей и подразделений получили указания о дате наступления лишь за время от одного до четырех дней до его начала, в зависимости от старшинства. Сержанты и рядовые солдаты узнали о готовящемся наступлении за день, а конкретные приказы получили лишь за три часа до его начала.

Сильный дождь мешал японцам вести авиаразведку с 17 августа до середины дня 19 августа, но в тот день самолет-разведчик капитана Оидзуми Сейсё поднялся в воздух и заметил концентрацию советских войск на западном берегу Халхи. Советская бронетехника и пехотные части двигались к реке не в маршевых колоннах, но в рассредоточенных боевых порядках. Капитан Оидзуми не увидел новых мостов, но заметил понтоны, замаскированные среди деревьев поблизости от реки. Оидзуми срочно написал записку и, сбросив ее на японские позиции, поспешно вернулся на базу, чтобы доложить об увиденном. Командир авиагруппы направил в район другие самолеты-разведчики, которые обнаружили, что советские танки и мотопехота уже начали обходить северный фланг Комацубары и окружать японские войска на высотах Фуи, поблизости от северной оконечности японских позиций. Японские офицеры на высотах также это заметили. Но о начале вражеского наступления, обнаруженном в последнюю минуту, не успели доложить в штаб Квантунской Армии, и командование 6-й армии и 23-й дивизии до последнего момента не знали о надвигающейся угрозе. Как часто случается в армиях во всем мире, существовал слишком большой разрыв между теми, кто собирает разведданные и теми, кто принимает решения на основе этих данных.

Ночью 19-20 августа под прикрытием темноты главные силы 1-й армейской группы Жукова переправились через Халху на советский плацдарм на восточном берегу. Звуковая имитация шума танковых моторов, которую советская сторона проводила две недели перед наступлением, сыграла свою роль. Японские солдаты не смогли отличить шум настоящих двигателей танков от предыдущих звуковых эффектов.

Боевой состав 1-й армейской группы Жукова был следующим:

Северная группа под командованием полковника Алексеенко - 6-я монгольская кавалерийская дивизия, 601-й стрелковый полк 82-й дивизии, 7-я мотоброневая бригада, два батальона 11-й танковой бригады, 82-й артиллерийский полк и 87-я противотанковая бригада.

Центральная группа, которой командовал заместитель Жукова комбриг Петров - 36-я мотострелковая дивизия, 82-я стрелковая дивизия (без 601-го полка), 5-я пулеметная бригада.

Южная группа под командованием полковника Потапова - 8-я монгольская кавалерийская дивизия, 57-я стрелковая дивизия, 8-я мотоброневая бригада, 6-я танковая бригада, 11-я танковая бригада (без двух батальонов), 185-й артиллерийский полк, 37-я противотанковая бригада, одна отдельная рота огнеметных танков.

К западу от Халхи сосредоточился мобильный стратегический резерв - 212-я воздушно-десантная бригада, 9-я мотоброневая бригада и один батальон 6-й танковой бригады.

Советское наступление 20-30 августа 1939

Советское наступление поддерживалось исключительно сильной артиллерийской группировкой - это станет особенностью операций Жукова в войне против Германии. Кроме почти трех сотен противотанковых и скорострельных пушек в составе 1-й армейской группы было более 200 полевых и тяжелых орудий на обоих берегах Халхи. Отдельные артиллерийские батареи были назначены для поддержки огнем каждого из наступающих пехотных и танковых подразделений от уровня батальона и выше.

Ранним утром 20 августа небо над степью начало светлеть давая уставшим японским солдатам обманчивую надежду на спокойное воскресное утро. Солнце начало согревать землю, остывшую за ночь. Солдаты Комацубары еще не были приведены в состояние повышенной боеготовности, когда в 05:45 над Халхой показалась первая волна советских бомбардировщиков - более 200 самолетов. Когда самолеты сбросили бомбы и ушли, начался сильнейший артиллерийский обстрел, продолжавшийся 2 часа 45 минут. За это время советские самолеты заправились, перевооружились и снова вылетели для бомбового удара по японским позициям. Наконец вся советская артиллерия провела 15-минутный обстрел передовых японских позиций с максимальной интенсивностью.

Солдаты Комацубары прятались в своих траншеях под самым сильным артиллерийским обстрелом, который когда-либо приходилось до сих пор испытывать японской армии. Эффект, и физический, и психологический, был сокрушительным, особенно на передовых позициях. Сотрясение от взрывов бомб и снарядов заставляло ключи радиотелеграфных аппаратов неуправляемо трястись, и атакованные японские части не могли даже связаться с тылом, что усиливало смятение и чувство беспомощности.

В 09:00 по всей линии японских позиций пошли в атаку советские танки и пехота под прикрытием огня своей артиллерии. Густой утренний туман помог скрыть их продвижение, и на некоторых участках атакующие смогли подойти незамеченными почти вплотную к японским позициям. Внезапность была настолько полной, и смятение на японских позициях так велико, что японская артиллерия не открывала огня для поддержки своей пехоты до 10:15. К тому времени многие японские передовые позиции были уже захвачены советскими войсками. К середине дня на многих участках японское сопротивление становилось все более упорным, и вскоре на фронте протяженностью около 40 миль бушевал яростный бой.

В первый день наступления южная группа полковника Потапова добилась самого впечатляющего успеха. 8-я монгольская кавалерийская дивизия разбила маньчжурскую кавалерию, прикрывавшую южный фланг Комацубары, и танки и мотострелковые части Потапова прогнули южный сектор японского фронта на восемь миль в северо-западном направлении.

Центральная группа Жукова продвинулась лишь на расстояние от 500 до 1500 ярдов, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением японских войск в центре, но ее наступление настолько связало боем главные силы Комацубары, что он ничем не мог помочь своим флангам.

Северная группа полковника Алексеенко легко нанесла поражение маньчжурским кавалерийским частям, прикрывавшим северный фланг японцев на расстоянии около двух миль к северу от высот Фуи. Но сами высоты представляли собой естественное укрепление, и наступление северной группы там остановилось.

Пока первый этап советского наступления набирал силу, генерал Огису, командующий 6-й армией, пытался оценить обстановку. Все еще не зная о силах, которыми располагал Жуков, Огису послал в штаб Квантунской Армии успокаивающее сообщение: "Противник пытается окружить наши фланги, но эффективность его наступления не высока... наши позиции на других участках хорошо укреплены. Можно не беспокоиться". Это оптимистичное донесение внесло вклад в задержку подкреплений для 23-й дивизии. Некоторые в штабе Квантунской Армии полагали, что это наступление советские войска проводят с ограниченными целями, как 7-8 августа, и оно вскоре остановится. Другие опасались, что это лишь отвлекающий маневр перед крупномасштабным наступлением на каком-либо другом участке трехтысячемильной советско-японской границы. В штабе Квантунской Армии были лишь немного обеспокоены, но не встревожены положением Комацубары.

21 и 22 августа южная группа Потапова прорвала основную линию обороны японских войск в нескольких пунктах, разделив южный сектор японских позиций на несколько отдельных сегментов, которые по одному отрезались и уничтожались советскими войсками. Советские танки, мотострелки и артиллерия действовали быстро и со смертоносной эффективностью. Выжившие японские солдаты рассказывали, как каждый участок сопротивления переживал свой индивидуальный период ада. После того, как японское тяжелое оружие в очаге сопротивления уничтожалось, советские танки и мотопехота постепенно сжимали кольцо, и советские орудия стреляли почти в упор. Огнеметные танки выжигали поспешно построенные укрепления и подземные убежища. Советская пехота уничтожала выживших гранатами, стрелковым оружием и штыками. К концу дня 23 августа группа Потапова ликвидировала линию японских позиций к югу от реки Хольстен. Оставался только один значительный очаг сопротивления. Тем временем 8-я мотоброневая бригада, обойдя японские позиции, достигла пункта к юго-востоку от деревни Номонхан, примерно в 11 милях к востоку от слияния двух рек, и блокировала наиболее вероятный путь отступления японских войск к югу от Хольстена.

За эти два дня в центре японских позиций советские войска в ходе ожесточенного боя смогли продвинуться лишь на несколько десятков ярдов, а северный фланг, основным пунктом обороны которого были высоты Фуи, держался наиболее упорно.

Над полем боя бушевало воздушное сражение. Советская авиация оказывала тактическую поддержку своим танкам и пехоте, а 2-я авиагруппа Квантунской Армии пыталась атаковать наступавшие советские войска. До Номонханского инцидента японские ВВС не встречали сильного противника в воздухе. С 1931 до 1939 японская авиация господствовала в небе над Маньчжурией и Китаем. Но у Номонхана советские ВВС имели двукратное превосходство в самолетах и пилотах. Это серьезно усиливало нагрузку на японских пилотов, которым приходилось летать на боевые вылеты почти непрерывно, часто против численно превосходящего противника. Усталость неминуемо сказывалась на эффективности, и потери японцев росли. Как советские, так и японские данные о сбитых самолетах противника представляют совершенно невероятные цифры побед. Но, согласно официальным японским документам, касающимся оценки эффективности действий ВВС в ходе конфликта, "Номонханский инцидент выявил горькую истину о той феноменальной скорости, с которой истощается военный потенциал в борьбе против численно превосходящего противника".

Как и в случае с танками, советское превосходство в авиации было не только количественным, но и качественным. В июне и начале июля советские истребители И-16 ранних моделей плохо проявили себя в боях против японских истребителей "Тип 97" ("Накадзима" Ki-27). Однако во время затишья перед августовским наступлением на фронте появились И-16 улучшенной модели с бронезащитой и бронестеклом, которые не пробивались легкими 7,7-мм пулеметами истребителя "Тип 97". Японцы в ответ на это вооружили некоторые свои истребители тяжелыми 12,7-мм пулеметами, что позволяло более эффективно действовать против новых И-16. Но советские летчики обнаружили, что особенно уязвимым местом японских истребителей являются незащищенные топливные баки, и японские самолеты вскоре стали гореть в боях с ужасающей регулярностью.

23 августа, когда Риббентроп прибыл в Москву, чтобы заключить пакт, который решит судьбу Польши и развяжет войну в Европе, командование Квантунской Армии сочло ситуацию в районе Номонхана достаточно серьезной, чтобы перебросить 7-ю дивизию из Цицикара в Хайлар для поддержки оказавшейся в тяжелом положении 23-й дивизии. Майор Цудзи вызвался добровольцем лететь в район Номонхана и лично провести оценку ситуации. Но делать это было уже слишком поздно, потому что 23 и 24 августа настала решающая фаза боя.

Ночью 22-23 августа генерал Огису из штаба 6-й армии (находившегося на безопасном удалении от района боев) приказал провести контратаку с целью отбросить советские войска, громившие южный фланг японцев. Комацубара спланировал контрудар со своей обычной тщательностью, и для его выполнения назначил 71-й и 72-й полки своей 23-й дивизии (этой бригадной группой командовал генерал-майор Кобаяси Коити) и 26-й и 28-й полки 7-й дивизии (ими командовал генерал-майор Морита Норимаса). На бумаге эти силы выглядели как две пехотные бригады. Но фактически из этих четырех полков только 28-й имел близкий к полному численный состав, при этом его солдаты прибыли к фронту лишь за день до этого и устали после 25-мильного марша. Командовал этим полком известный в Квантунской Армии "несравненный и бесстрашный" полковник Морита Тору (не родственник генерала Мориты). Считавшийся лучшим мастером фехтования в японской армии, полковник Морита успел прославиться как "неуязвимый для пуль". Остальные три полка имели далеко не полную численность, частично из-за уже понесенных потерь, частично потому, что некоторые их батальоны занимали позиции на других участках фронта, откуда их невозможно было вывести, чтобы использовать в контрударе. Фактически в каждой бригадной группе насчитывалось солдат численностью менее чем на один полк.

Только ночью 23-24 августа приказы о контрударе дошли до японских полковых и батальонных командиров. Вследствие нехватки грузовиков и трудности марша в бездорожной степи в темноте, части задерживались с выдвижением на исходные позиции, и некоторые подразделения не успели прибыть вовремя. Два батальона 71-го полка не прибыли вовремя к группе Кобаяси, и ему пришлось контратаковать всего с двумя батальонами 72-го полка. Понесший большие потери 26-й полк под командованием полковника Суми также не успел прибыть вовремя, и в группе генерала Мориты остались только два батальона 28-го полка и отдельный гарнизон (численностью примерно равный батальону), недавно переброшенный на фронт. Из-за задержек с выдвижением у японцев не было времени провести разведку перед контрударом. Запланированная на время рассвета, атака началась только между 09:30 и 10:00 уже при ярком дневном свете.

Легкий самолет-разведчик, доставивший майора Цудзи в район Номонхана, был атакован советскими истребителями, и совершил вынужденную посадку почти на поле боя, за исходными позициями 72-го полка. Цудзи добрался до командного пункта генерала Кобаяси на грузовике, оказавшись ближе к месту боя, чем ожидал.

Перед самым началом японской контратаки часть поля боя окутал густой туман, ограничив видимость и эффективность огня советской и японской артиллерии. Под прикрытием тумана передовые части 72-го полка направились к роще низких сосен, едва различимых в тумане. Но когда солдаты подошли к деревьям, они с изумлением увидели, как сосновые заросли пришли в движение. Это были советские танки, замаскированные сосновыми ветками. Заметив японскую пехоту, они направились к югу, что сделало опасным дальнейшее продвижение японцев. Когда туман рассеялся, японские солдаты обнаружили, что им противостоят значительные силы противника. На возобновившийся обстрел японской артиллерии советская ответила гораздо более сильным огнем. Кобаяси и Морита слишком поздно обнаружили, что их контратакующие части направляются прямо в зубы численно превосходящему противнику. В одном источнике этот контрудар был описан как "атака двух легких бригад".

72-й полк бригадной группы Кобаяси оказался на пути мощного танкового удара и имел несчастье встретить первые прототипы советских танков Т-34 с толстой броней с рациональными углами наклона и мощной 76-мм пушкой. Кроме того, советские танки БТ-5 и БТ-7 были модифицированы после июльских боев, в которых так много танков было сожжено бутылками с бензином и подрывными зарядами. На новой модели БТ-7 был дизельный двигатель, гораздо менее пожароопасный, чем бензиновый. На танках с бензиновыми моторами советские танкисты установили защитные противогранатные сети над вентиляционными решетками и выхлопными трубами, что сильно уменьшало эффективность ручных гранат и бутылок с бензином.

Японские пехотные полки, оказавшиеся на пути советского танкового тарана, были растерзаны, их потери достигали 50 процентов. Почти все батальонные и ротные командиры погибли в бою. Генерал Кобаяси был тяжело ранен осколком танкового снаряда и едва не затоптан насмерть своими же солдатами, бегущими в панике. Его спас раненый молодой лейтенант, который оттащил его в безопасное место, а потом остановил грузовик, чтобы вывезти тяжело раненого генерала в тыл. Кобаяси выжил после ранения и пережил даже войну на Тихом Океане, но умер в советском лагере для военнопленных в 1950 году.

28-му полку из группы генерала Мориты пришлось немногим легче. Оказавшись в нескольких сотнях ярдов от советских позиций, полк был прижат к земле сильным артиллерийским огнем. Не имея возможности наступать и не имея разрешения отступать, солдаты Мориты были вынуждены окапываться в песке, чтобы хоть как-то укрыться от смертоносного советского обстрела. Снаряды рвали их на куски. Вскоре после захода солнца остатки японских полков, так и не сумевших нанести контрудар, наконец, получили приказ отступить, но к тому времени от полков уже мало что осталось. Цудзи, которому и здесь повезло выжить, смог выйти к командному пункту Комацубары. Получив донесения от 72-го и 28-го полков генерал Комацубара "выразил глубокую обеспокоенность". Начальник штаба 6-й армии генерал-майор Фудзимото, тоже находившийся на КП Комацубары, по словам Цудзи, "выглядел ошеломленным" и объявил, что возвращается в штаб 6-й армии, и спросил Цудзи, поедет ли тот с ним. Майор отказался, и позже вспоминал, что и он, и Комацубара были очень удивлены внезапным отъездом генерала Фудзимото в такой момент.

Тем временем на другом краю фронта северная группа полковника Алексеенко уже в течение трех дней безуспешно пыталась взять штурмом высоты Фуи. Эту позицию обороняли около 800 японских солдат из разных подразделений под командованием подполковника Иоки Эйитиро. Эти силы включали две пехотные роты, роту кавалеристов, роту разведчиков и роту саперов, а также три артиллерийских батареи (37-мм и 75-мм). Хотя атакующие советские войска были гораздо сильнее, сами высоты и построенные японцами оборонительные сооружения - глубокие блиндажи, соединенные траншеями и защищенные колючей проволокой - представляли собой сильную позицию, которую защитники обороняли с большим упорством, нанося большие потери солдатам Алексеенко. Неожиданно сильное сопротивление японцев на высотах Фуи нарушило график всего советского наступления. К 23 августа Жуков был уже раздражен, теряя терпение из-за того, что на северном фланге наступление не продвигается.

Некоторые товарищи по оружию Жукова вспоминают его как представительного и харизматичного начальника, который в хорошее время любил играть на аккордеоне и приглашал их выпить и спеть с ним. Но во время тяжелых боев на первый план выходила его суровость и горячий нрав. Жуков вызвал полковника Алексеенко к телефону. Когда командир северной группы выразил сомнение в возможности взять высоты немедленно, Жуков выругал его и отстранил от командования, назначив командовать его начальника штаба. Когда, спустя несколько часов, Жуков позвонил еще раз и узнал, что и второй командир медлит со штурмом, то отстранил и его, и послал офицера из своего штаба принять командование северной группой. Мы не знаем точно, какими эпитетами охарактеризовал Жуков двух неудачливых офицеров, отстраненных от командования, но, судя по более поздним свидетельствам, выражение "бесполезный мешок дерьма" было еще не самым резким из тех, которыми он "награждал" подчиненных, даже генералов, плохо справлявшихся со своими задачами. Той ночью, получив подкрепления в виде 212-го воздушно-десантного полка, тяжелой артиллерии и огнеметных танков, северная группа возобновила штурм высот Фуи.

К тому времени враг превосходил измученных японских защитников во всем. Советские снаряды сыпались градом - со скоростью два снаряда в секунду. Когда последние японские орудия были разбиты, у солдат подполковника Иоки не осталось эффективных средств борьбы с огнеметными танками. В нескольких милях от высот Фуи полковник Суми видел, как японские позиции на них окутались клубами черного дыма, в котором вспыхивали струи красного пламени, "словно языки змей".

После ночи 22 августа японские грузовики с боеприпасами, водой и продовольствием больше не могли прорваться к высотам Фуи. На следующий день радиостанция подполковника Иоки, его последняя связь с 23-й дивизией, была разбита. Его уцелевшие солдаты сражались стрелковым оружием и гранатами, и той ночью в штыковом бою отбили атаку советской пехоты. К 24 августа у Иоки оставалось лишь около двухсот боеспособных солдат. Советские танки и пехота прорвали его оборону в нескольких пунктах, заставив его уменьшить оборонительный периметр. На восточном краю высот поднялись красные флаги. Иоки собрал уцелевших офицеров на своем командном пункте, чтобы обсудить последние меры обороны. У защитников оставалось очень мало боеприпасов и почти не осталось пищи и воды, их положение было безнадежным. Но Иоки продолжал удерживать оборону, хотя его солдаты были отрезаны от остальных сил 23-й дивизии, и могли продержаться лишь еще несколько часов. У него был приказ оборонять высоты Фуи до последнего солдата. Некоторые из его подчиненных офицеров заявили, что дальнейшая оборона не только безнадежна, но и бессмысленна. Они предложили подполковнику Иоки прорваться ночью на соединение с 23-й дивизией, и, получив подкрепления, отбить высоты позже. Столкнувшись с таким ужасным выбором, молодой подполковник вытащил пистолет и попытался застрелиться, но ему помешали офицеры, умолявшие его отдать приказ об отступлении. Не в силах допустить, чтобы все его солдаты были разорваны на куски и сожжены огнеметами, Иоки приказал покинуть высоты без приказа командования и прорываться на восток. Тем раненым, которые не могли идти, раздали гранаты с приказом подорвать себя, но не попасть в плен. Ночью 24-25 августа после захода луны, и когда внимание советских войск было отвлечено боями южнее, остатки группы Иоки сумели выскользнуть из кольца, и на следующее утро встретили патруль маньчжурской кавалерии, который вызвал грузовики, доставившие измученных японских солдат в Чаньчуньмяо в сорока милях от района боев. Советские солдаты, занявшие высоты Фуи 25 августа, нашли более шести сотен трупов японских солдат и офицеров.

После захвата стратегических высот Фуи советская северная группа начала охватывать северный фланг японцев, двигаясь на юг и восток от высот к Номонхану. Спустя день после падения высот Фуи части советской 11-й танковой бригады соединились с частями 8-й мотоброневой бригады из южной группы в районе Номонхана. Вокруг японской 6-й армии сомкнулось стальное кольцо.

Когда северный и южный фланги японской группировки развалились под беспощадными ударами Жукова, 6-я армия перестала существовать как единая сила. К 25 августа японские войска в районе Номонхана были полностью отрезаны, и организованное сопротивление продолжалось только в трех окруженных очагах. Остатки двух батальонов "бригадной группы" генерала Мориты 25 августа попытались возобновить свой злополучный контрудар, но смогли продвинуться лишь на 150 ярдов, попали под удар советской артиллерии и танков, и понесли еще большие потери, чем за день до этого.

Единственной надеждой для окруженных японских войск оставалось ожидание помощи от Квантунской Армии, которая должна была прорвать советское окружение снаружи. Однако войска Квантунской Армии были рассредоточены по всей Маньчжурии, и вследствие нехватки грузовиков невозможно было даже быстро перебросить в район боев 7-ю дивизию из Хайлара.

К 26 августа окружение стало еще более плотным, и три основных очага японского сопротивления оказались в сжимающемся кольце, крупномасштабный прорыв из которого был почти невозможен. Южная группа полковника Потапова атаковала двумя клиньями силами 6-й танковой бригады и 80-го стрелкового полка. Артиллерия японского 28-го полка смогла остановить атаку на левом фланге, но на правом фланге советские войска отбросили 26-й полк полковника Суми, и японцы были вынуждены отступить, оказавшись в еще более тесном кольце. Командир 28-го полка полковник Морита Тору, "неуязвимый для пуль", словно герой фильма Акиры Куросавы, был убит пулеметной очередью, когда стоял в траншее в полный рост, ободряя своих солдат.

Японские 120-мм гаубицы так перегрелись от интенсивной стрельбы на обжигающей августовской жаре, что их затворы стало заклинивать, и невозможно было выбросить стреляные гильзы. Измученные японские артиллеристы были вынуждены после каждого выстрела заталкивать в стволы гаубиц деревянные шесты, чтобы вытолкнуть гильзы. Это серьезно уменьшало и темп огня и срок службы стволов. Все артиллерийские части Комацубары постигла горькая участь. Большая часть японской артиллерии была развернута за позициями пехоты, и орудия были наведены на запад, в сторону Халхи. Но когда началось советское наступление, советские танки и бронеавтомобили, прорвав японскую оборону на многих участках и окружая главные силы японцев, часто атаковали японские батареи с востока - с тыла. Даже когда расчеты успевали развернуть некоторые орудия, их огонь был поспешным и неэффективным. Кроме того, большая часть пехоты, оборонявшей артиллерийские позиции, была задействована для проведения контрударов и обороны периметра. Одна за другой японские батареи уничтожались советскими танками и артиллерией. Японские артиллеристы, как и их товарищи танкисты, должны были защищать свои орудия до последнего человека. Сами орудия, как полковые знамена, считались "душой" батареи и ни в коем случае не должны были достаться противнику невредимыми. В крайнем случае орудия, особенно такие их ценные части, как оптика, следовало уничтожить. Ожидалось, что артиллеристы разделят судьбу своих орудий. Лишь немногие из них выжили. Среди выживших оказался один солдат, рядовой первого класса из уничтоженной гаубичной батареи, который ночью получил приказ вывезти в тыл тяжело раненых на одной из последних уцелевших машин - легковом "Додже". Уже перед рассветом он подъехал к мосту через реку Хольстен, который следовало пересечь до наступления дня - только тогда оставался какой-то шанс добраться до японских позиций на востоке. Мост охраняли советские часовые. Японский водитель осторожно подъехал к мосту и нажал на газ. Часовые вскинули винтовки и закричали, требуя остановиться. Чисто инстинктивно водитель нажал звуковой сигнал. Удивительно, но часовые отступили назад и пропустили "Додж", который на полной скорости помчался на восток.

Когда у японских солдат в самом восточном из "котлов" закончилась питьевая вода, а добраться до реки не было возможности, командир приказал брать воду для питья из радиаторов машин. Когда защитники были вынуждены фактически обездвижить свои машины и пить грязную жидкость из радиаторов, они поняли, что их положение безнадежно.

27 августа остальные силы японской 7-й дивизии - два свежих пехотных полка, артиллерийский полк и части поддержки (всего около 5000 человек) наконец достигли северо-восточного сегмента кольца окружения, которое 1-я армейская группа Жукова сомкнула вокруг войск Комацубары. Тяжелый бой шел весь день, и в его ходе стало понятно, что у японских подкреплений недостаточно сил, чтобы прорвать окружение снаружи. Генерал Огису приказал 7-й дивизии отступить и перегруппироваться в районе штаба 6-й армии, примерно в четырех милях к востоку от Номонхана и границы, на которую претендовала МНР. Ждать помощи войскам Комацубары было неоткуда.

27-28 августа советская авиация, артиллерия, танки и пехота громили три японских очага сопротивления, сжимая их все сильнее и постепенно уничтожая. Окруженные японцы сражались яростно, нанося большие потери советской пехоте, но исход сражения уже не вызывал сомнений. После того, как последняя японская артиллерия была подавлена, советские танки господствовали на поле боя. Один за другим очаги сопротивления японцев уничтожались. Многочисленным небольшим группам японских солдат все же удалось незаметно выскользнуть из окружения и пробраться на восток, на территорию Маньчжоу-Го. Но крупномасштабные операции японских войск в районе Номонхана фактически закончились.

К вечеру 27 августа части 57-й и 82-й советских дивизий южной группы уничтожили последние остатки японского сопротивления к югу от Хольстена. К северу от Хольстена ночью 28-29 августа около 400 японских солдат и офицеров попытались пробраться на восток, но их обнаружили советские солдаты 293-го полка и атаковали их. Японцы отказались сдаться и все были убиты при попытке переправиться через Хольстен.

Отказ японских солдат сдаваться в плен подтверждается многочисленными документальными свидетельствами. Сдача в плен была настолько позорным деянием, что устав Японской Императорской Армии просто ничего не говорит о том, как нужно вести себя в плену. Для офицеров же смерть была не просто более предпочтительна, чем сдача - смерть в этом случае от них ожидалась, и часто требовалась. Согласно военно-уголовному кодексу японской армии (который был введен в действие в 1908 году и не менялся до 1942), сдача в плен являлась нарушением воинского долга для офицера, независимо от того, сделал ли он "все возможное" или нет. Если он сделал все возможное, после плена его ожидало тюремное заключение; если же нет, наказанием была смертная казнь.

Из того же самурайского принципа воинской чести (Бусидо, "Путь воина") происходило то фанатичное почитание, с которым в японской армии относились к полковым знаменам. При формировании полк получал знамя от императора. Согласно синтоизму, японской государственной религии, император являлся божественным существом. Полковые знамена не просто символически почитались, они буквально считались священными реликвиями. После полудня 28 августа, когда советская артиллерия добивала остатки 64-го пехотного полка, его командир полковник Ямагата уже не видел иного выхода кроме как сжечь полковое знамя, чтобы его не захватил враг - и совершить самоубийство. Часть древка знамени была расколота осколком снаряда, и императорская хризантема на нем была повреждена. Ямагата, полковник Исэ (командир артиллерийского полка), пехотный капитан, лейтенант медицинской службы, и один рядовой - последние уцелевшие из штаба полка - повернулись на восток, три раза прокричали "банзай", приветствуя императора, облили знамя бензином и подожгли. После этого Ямагата, Исэ и капитан застрелились. Но знамя не полностью сгорело, и двое выживших похоронили несгоревшие остатки знамени под телом полковника Ямагаты, сняв с его формы знаки различия. Лейтенант медицинской службы и рядовой смогли выбраться из окружения и доложили о произошедшем в штабе 6-й армии, где с прискорбием встретили известия о смерти двух полковников, но особую тревогу вызвала судьба знамени - полностью ли оно было уничтожено и не сможет ли враг захватить его?

29 августа подполковник Хигаси Мунэхару, принявший командование 71-м полком, был вынужден принять то же решение, что и Ямагата. Полковое знамя было облито бензином и подожжено, его древко разломано на четыре части. Но знамя горело плохо и понадобилось 45 минут, чтобы закончить работу по его уничтожению - под вражеским огнем. После этого подполковник Хигаси приказал всем оставшимся боеспособным офицерам и солдатам присоединиться к нему в самоубийственной атаке на советские позиции, а тяжело раненым "храбро убить себя, когда враг подойдет близко". За несколько мгновений пулеметный огонь сразил подполковника Хигаси и всех, кто последовал за ним.

Когда 29 августа генералу Комацубаре стало ясно, что надеяться уже не на что, он решил разделить судьбу своей 23-й дивизии. Передав адъютанту завещание, генерал снял и закопал свои знаки различия, сжег секретные коды и приготовился совершить самоубийство. В этот момент генерал Огису, командующий 6-й армии, вызвал Комацубару к радиостанции. Узнав о намерении Комацубары, Огису приказал ему не совершать самоубийство и попытаться вывести из окружения как можно больше людей. Ночью 29-30 августа незадолго до полуночи большая часть советских танков была отведена на исходные позиции для дозаправки и пополнения боекомплекта. Некоторые советские пехотные части, непрерывно участвовавшие в боях 10 дней, также были отведены. Комацубара и около четырех сотен выживших японских солдат и офицеров воспользовались этим, чтобы выскользнуть из окружения. Раненых несли с собой, ориентироваться пришлось по звездам. Этим последним остаткам 23-й дивизии удалось добраться до Чанчуньмяо к утру 31 августа. И снова майор Цудзи оказался среди выживших. При этом отступлении Комацубара был так охвачен горем, что его подчиненным пришлось принять меры, чтобы не позволить ему совершить самоубийство. Один офицер забрал у него пистолет, а два капрала "помогали" генералу идти, держа его за руки и не позволяя выхватить меч.

После боя

31 августа Жуков объявил спорную территорию между рекой Халха и границей, на которую претендовала МНР, очищенной от вражеских войск. Японская 6-я армия была разгромлена, потери японских войск с мая по сентябрь составили от 18 000 до 23 000 человек убитыми и ранеными (не считая потерь войск Маньчжоу-Го). 23-я дивизия Комацубары потеряла 76 процентов своего состава. 26-й полк полковника Суми (из 7-й дивизии) потерял 91 процент своего состава. Кроме того, Квантунская Армия потеряла много танков и орудий и около 150 самолетов. Японии еще не приходилось терпеть таких поражений. Советская сторона заявляла, что японские потери составили не менее 50 000 человек - несомненно, эта цифра преувеличена.

Многие годы советские и монгольские власти признавали со своей стороны потерю 9 284 человек - явно заниженная цифра. Согласно детальному подсчету потерь по подразделениям, опубликованному в Москве в 2002 (М. Коломиец "Бой у реки Халхин-Гол"), общие потери советской стороны составили 25 655 человек (9 703 убитых, 15 952 раненых) плюс 556 человек монгольских потерь. Возможность того, что советские потери могут быть выше японских, может являться результатом ожесточенности японского сопротивления или характера действий Жукова, готового нести большие потери ради выполнения поставленной задачи. Тем не менее, неоспоримым является тот факт, что Красная Армия провела впечатляющую демонстрацию своей силы, а Квантунская Армия потерпела серьезное поражение. Советские и японские источники согласны в том, что ввиду разгрома войск Комацубары и господства в воздухе советской авиации, если бы Жуков решил наступать от Номонхана на Хайлар, японские войска в районе могли оказаться в очень тяжелом положении. Хайлар был бы потерян, и вся западная Маньчжурия оказалась бы в серьезнейшей опасности.

Но хотя это было осуществимо в военном плане, у Москвы не было таких намерений. 1-я армейская группа Жукова остановилась на границе, на которую претендовала МНР. В это время, по словам японского историка, командование Квантунской Армии "окончательно потеряло голову".

События на поле боя в буквальном смысле привели в ярость штаб Квантунской Армии. Особую тревогу вызывала судьба полковых знамен. В частности, в штабе опасались, что полковник Ямагата не успел должным образом уничтожить императорскую эмблему на знамени 64-го полка, и она могла попасть в руки врага. Тысячи убитых и раненых были брошены на поле боя. Чтобы "сохранить лицо" и продолжать "оказывать давление" на СССР, требовался быстрый и мощный контрудар.

В штабе Квантунской Армии в Синцзине решили начать полномасштабную войну против СССР "здесь и сейчас". В состав 6-й армии предполагалось включить 7-ю, 2-ю, 4-ю и 8-ю дивизии и всю оставшуюся в Маньчжоу-Го тяжелую артиллерию для решительного наступления. Осознавая свою слабость в бронетехнике, артиллерии и авиации, в штабе Квантунской Армии поспешно разработали план, по которому основой наступления должны были стать ночные атаки - начать их собирались уже 10 сентября. Этот план являлся абсурдным по целому ряду причин. 10 сентября было абсолютно нереалистичной датой для начала наступления, учитывая нехватку транспорта у Квантунской Армии. Очевидно, что составители плана едва ли думали о том, что будет делать Красная Армия в дневное время с ее превосходством в танках, артиллерии и авиации. Кроме того, было настоящим безумием начинать крупномасштабное наступление в северо-западной Маньчжурии осенью, когда крайне холодная погода вскоре должна была исключить все наступательные действия. Похолодание действительно наступило очень быстро, и первый снег в районе Номонхана выпал уже 9 сентября. И наконец, "союзник" Японии - Германия только что заключила пакт с СССР. Япония оказалась в дипломатической изоляции.

Все эти факты были известны в штабе Квантунской Армии, но работа над планом наступления все равно продолжалась. Понимая, что если они начнут наступление осенью, "крайне холодная погода вскоре сделает крупномасштабные операции невозможными", офицеры штаба Квантунской Армии известили Генштаб, предлагая "максимально использовать зимние месяцы и мобилизовать всю японскую армию для решительной борьбы против СССР весной" (цитата из письма подполковника Терады полковнику Инаде из оперативного управления Генштаба).

Но на этот раз у Квантунской Армии не получилось ввергнуть Японию в новый крупномасштабный конфликт с непредсказуемыми последствиями. Военная катастрофа у Номонхана совпала с еще более далеко идущей дипломатической катастрофой, какой был для Японии Пакт Молотова - Риббентропа. Политический курс, который так энергично отстаивали офицеры Квантунской Армии и их единомышленники - "ястребы войны" в Токио - военный союз с Германией против СССР - был дискредитирован самым драматичным образом всего за одну неделю. Военное и политическое поражение ошеломило и привело в ярость сторонников прогерманской политики. Правительство премьера Хиранумы Киитиро ушло в отставку 28 августа. В Генеральном Штабе и военном министерстве стали господствовать - по крайней мере, временно - более осторожные взгляды.

Получив предложение от Квантунской Армии начать полномасштабное наступление против СССР, власти в Токио наконец сделали вывод, что командование Квантунской Армии перешло все допустимые границы и его следует вернуть к реальности. Генерал Накадзима, заместитель начальника Генштаба, вылетел в Синцзин с императорским приказом Квантунской Армии - занять позиции у спорной границы "минимальными силами", прекратить боевые действия и предоставить возможности для дипломатического решения конфликта. Но на встрече с Накадзимой офицеры штаба Квантунской Армии (и прежде всего, конечно, офицеры оперативного отдела) упорно держались за свои убеждения. Невероятно, но им удалось переубедить Накадзиму, и он устно выразил одобрение предстоящему наступлению Квантунской Армии, которое должно было начаться 10 сентября. Эмоциональная атмосфера в штабе Квантунской Армии сразу же "фантастически улучшилась", и офицеры поздравляли друг друга с достигнутым успехом. Цудзи сравнил миссию Накадзимы с миссией маршала Нея, которому было поручено арестовать Наполеона после его возвращения во Францию.

Но когда генерал Накадзима вернулся в Токио с новостями от Квантунской Армии, его там ждал холодный прием. Он получил строгий выговор и 4 сентября был направлен обратно в Синцзин с еще более строгим императорским приказом, повелевающим Квантунской Армии немедленно остановить военные действия. Предсказуемо, что офицеры штаба Квантунской Армии чувствовали себя так, словно их предали, и умоляли несчастного Накадзиму убедить Генштаб отменить приказ или, по крайней мере, разрешить Квантунской Армии вернуться на поле боя с большими силами, чтобы забрать тела убитых товарищей и полковые знамена, которые могли быть там оставлены. Но на этот раз Накадзима был непоколебим. На все их аргументы он повторял: "Это приказ императора. Ему следует подчиниться".

Генерал Уэда почувствовал, что оказался в нестерпимом положении. Он обратился через голову Накадзимы к начальнику Генштаба принцу Канин Котохито, заявив, что если Квантунская Армия не получит разрешения "очистить поле боя" и вернуть тела погибших товарищей, то Уэда будет "почтительно просить" освободить его от командования. 6 сентября Уэда получил "строгое подтверждение", что приказ императора остается в силе, с "оскорбительной" директивой от Генштаба "доложить о своих действиях". Спустя еще день Уэда был отстранен от командования Квантунской Армией и ушел в отставку. После этого центральные власти провели "генеральную уборку" в штабе Квантунской Армии. В числе прочих на другие места службы были переведены генералы Исогаи и Яно, полковники Хаттори и Терада, и майор Цудзи. "Штабная клика" Квантунской Армии была рассеяна - по крайней мере, временно. О дальнейшей службе некоторых из этих офицеров, в частности Хаттори и Цудзи, будет рассказано в Главе 7.

Тогда же японское министерство иностранных дел поручило послу в Москве Того Сигэнори начать переговоры с советским правительством по дипломатическому решению инцидента. Того получил разрешение признать границу, на которую претендовала МНР и заключить временное соглашение о прекращении огня, после чего следовало провести заново формальную демаркацию границы. Советский народный комиссар иностранных дел В. Молотов сначала встретил японские предложение с показной холодностью, но позже согласился на переговоры. Тем временем внимание всего мира было приковано к германскому вторжению в Польшу, начавшемуся 1 сентября, и началу войны в Европе.

В соглашении, которое было заключено 15 сентября, Молотов даже не настаивал на формальном признании Японией границы, на которую претендовала МНР. Вместо этого обе стороны договорились признать временной границей те позиции, которые занимали на данный момент их войска. Фактически, это примерно соответствовало советско-монгольской версии границы. Соглашение подтверждало, что боевые действия должны быть прекращены с 02:00 часов 16 сентября, и будет назначена комиссия с представителями от СССР, МНР, Японии и Маньчжоу-Го для редемаркации границы.

18 сентября советская и японская военные делегации встретились в палатке, поставленной на ничейной земле между позициями сторон, для выработки деталей перемирия. Делегаты с обеих стороны были вежливы, и переговоры продвигались хорошо. В ходе второй встрече на следующий день стороны заключили соглашение об обмене пленными и телами погибших, и постановили, что линия границы на момент прекращения огня является временной - до официальной редемаркации границы. Новое командование Квантунской Армии и дисциплинированные командиры Красной Армии тщательно соблюдали эти условия. Обмен пленными был завершен, и военный эпизод на этом можно считать закрытым.

Командование Квантунской Армии приказало солдатам быть очень осторожными в разговорах и письмах домой на тему конфликта. Ротным командирам было приказано цензурировать письма, которые их солдаты писали домой. Но масштабы сражения были слишком велики, чтобы умалчивать о них, и вскоре новости о поражении у Номонхана распространились по всей Маньчжурии и по островам метрополии.

Репутация Квантунской Армии была еще больше запятнана рядом эпизодов, в которых командование приняло суровые меры против офицеров, чьи действия в бою были сочтены "неудовлетворительными". Полковник Такацукаса, командир артиллерийского полка, был вынужден уйти в отставку за то, что позволил противнику захватить свои орудия. Полковник Сакаи, командовавший 72-м пехотным полком, совершил самоубийство, чтобы избежать военного суда за отступление без приказа. Несколько японских пилотов, сбитых и попавших в плен, а позже возвращенных на родину, также были принуждены к самоубийству. Полковник Хасебе, командовавший двумя батальонам 8-го гарнизонного отряда пограничной охраны, сбитыми противником с позиций к югу от Хольстена, был вызван в штаб 6-й армии, где генералы Огису и Комацубара "предложили" ему очистить себя от позора поражения, совершив самоубийство, что он и сделал. Трагичной была судьба подполковника Иоки, командовавшего обороной высот Фуи и удерживавшего высоты три дня против подавляющего превосходства противника. Он находился на излечении в госпитале, после ранений, полученных в бою, и там ему приказали совершить самоубийство, чтобы искупить вину за отступление без приказа и "сохранить достоинство армии". Сначала он отказался, настаивая, что это несправедливо, и его солдаты сражались храбро против превосходящих сил противника. Но его обвинители были непоколебимы, и Иоки был вынужден совершить самоубийство, присоединившись к своим товарищам, погибшим на высотах Фуи. Он был не последней потерей Номонхана. Генерал Комацубара, удрученный и полностью отчаявшийся, поседевший от горя, несколько месяцев находился при штабе Квантунской Армии, как нежеланное напоминание о поражении. В декабре 1939 его наконец отозвали в Токио, и месяц спустя он официально ушел в отставку после 35 лет военной службы. Некоторое время после этого он служил в исследовательском институте обороны. Полностью сломленный человек, он умер от рака желудка в возрасте 54 лет 6 октября 1940 года, спустя немногим более года после разгрома его 23-й дивизии.

На противоположной стороне атмосфера была совсем другой. Репрессии в Красной Армии подошли к концу, и победа у Номонхана стала законным поводом для празднований и поздравлений. 1-я армейская группа Жукова отлично выполнила свою задачу. И солдаты, и их командующий знали это. Советская пресса продолжала довольно сдержанно писать о боях у Халхин-Гола, особенно по сравнению с тем, как годом ранее писали о событиях у озера Хасан. Тем не менее, герои Халхин-Гола, как их называли, были удостоены множества наград, в том числе самых высоких - орденов Ленина и званий Героя Советского Союза. В числе последних оказались Жуков и Штерн. Были награждены десятки военнослужащих и целые воинские части. Лидер МНР маршал Хорлогийн Чойбалсан посетил 1-ю армейскую группу в конце сентября 1939 и снова осыпал героев Халхин-Гола похвалами и наградами, с обещаниями вечной благодарности монгольского народа. В начале мая 1940 Жукова снова вызвали в Москву. К тому времени, когда он прибыл в Москву, вышел указ правительства о восстановлении воинского звания генерала армии, которое ранее было отменено. Жуков оказался одним из пяти первых старших офицеров, получивших это звание. Также он был удостоен аудиенции у Сталина - это была первая их встреча. В беседе со Сталиным Жуков подробно рассказал о сражении у Халхин-Гола и получил похвалу Сталина и назначение начальником важнейшего военного округа - Киевского. Годы спустя Жуков в своих мемуарах очень высоко отозвался о ветеранах 1-й армейской группы, написав: "войска, которые сражались в Монголии в 1939... в декабре 1941 воевали под Москвой против немцев выше всяких похвал".

Крупномасштабная переброска войск Красной Армии из европейской части СССР в Монголию и обратно за относительно недолгое время иллюстрирует положение России как геостратегического связующего звена между Европой и Восточной Азией. Это будет рассмотрено в следующей главе, рассматривающей связь между Номонханским инцидентом и началом Второй Мировой Войны в Европе.

Глава 6

Номонхан, Пакт о ненападении и начало Второй Мировой Войны

В предыдущих главах мы видели, что не только благодаря советской внешней политике дипломатическая изоляция СССР в 1938-1939 подошла к концу. После Мюнхенской конференции и провала политики Народного Фронта, в ранние месяцы 1939 Чемберлен, Адольф Гитлер и Юзеф Бек своими действиями невольно усиливали позиции Сталина. И получив на руки козырные карты, Сталин мастерски разыграл их в переговорах с Великобританией, Францией и Германией в апреле-августе 1939.

Работа дипломатии европейских держав весной-летом 1939 подробно освещена во множестве документов и тщательно проанализована с разных перспектив. Нет необходимости реконструировать ее полностью. Однако, в мае 1939, когда дела в Европе стали оборачиваться в пользу Сталина (но еще до того, как Гитлер ясно дал понять, что соглашение между Германией и СССР возможно), начался Номонханский инцидент - пограничный конфликт, инициатором которого была Квантунская Армия. На несколько месяцев вновь стала реальной возможность советско-японской войны, а вместе с ней и войны на два фронта. Интересно рассмотреть советские переговоры с Великобританией, Францией и Германией, одновременно не упуская из вида события в Восточной Азии - эта перспектива позволяет по-новому взглянуть на события, приведшие к заключению советско-германского Пакта о ненападении и началу Второй Мировой Войны.

Номонхан и Пакт о ненападении

Во второй неделе мая 1939, когда начались боевые действия у Номонхана, переговоры между Германией и СССР едва перешли стадию осторожного выяснения позиций друг друга. Москва сделала несколько намеков на возможность соглашения с нацистской Германией. Самым заметным из них было объявление 4 мая, что народным комиссаром иностранных дел вместо Максима Литвинова назначен Вячеслав Молотов. Литвинов, дипломат еврейского происхождения, женатый на англичанке, долгое время был главным советским выразителем антифашистской политики Народного Фронта и критики нацистской Германии. Если было необходимо достигнуть соглашения с Гитлером, Литвинов был явно не тем человеком. Молотов имел мало дипломатического опыта, но обладал большим политическим весом. Председатель Совета народных комиссаров, он формально являлся главой правительства. Более того, он был одним из ближайших помощников Сталина. Его назначение наркомом иностранных дел произвело желаемый эффект в Берлине, где 5 мая пресса получила указание прекратить нападки на Советский Союз.

В тот же день Карл Шнурре, глава восточно-европейского торгового отдела германского министерства иностранных дел, сообщил советскому поверенному в делах Сергею Астахову, что чешская фирма-производитель оружия "Шкода", находившаяся под германским контролем, выполнит ранее заключенные контракты на поставки оружия в СССР. Астахов спросил, не будет ли Германия заинтересована в возобновлении переговоров по заключению торгового договора, которые Берлин прервал несколько месяцев назад. 17 мая Астахов снова обсуждал со Шнурре заключение торгового договора, заявив, что во внешней политике между Германией и Советским Союзом нет конфликтов, и таким образом нет причины для вражды между странами, также отметив, что переговоры с Великобританией и Францией не выглядят перспективными. На следующий день Риббентроп лично направил инструкции германскому послу в СССР графу Фридриху Вернеру фон дер Шуленбургу дать "зеленый свет" торговым переговорам. Наживка была насажена на крючок. Молотов настаивал, что для экономических отношений сначала должна быть установлена "политическая основа".

Конечно, подозрительность с обеих сторон никуда не делась. Сталин боялся, что Берлин будет использовать информацию о советско-германских переговорах как инструмент для подрыва советских дипломатических усилий по переговорам с Великобританией и Францией. Гитлер также опасался, что Сталин использует информацию о советско-германских переговорах, чтобы помешать Германии заключить союз с Японией и Италией.

Заключению военного союза между Германией, Италией и Японией в 1939 препятствовало расхождение во взглядах на то, кто является основным противником. Берлин хотел, чтобы союз был направлен против Великобритании и Франции. В Токио же хотели направить военный союз против СССР. Но переговоры продолжались и в августе 1939. И о постоянных усилиях Японии привлечь Германию к антисоветскому военному альянсу было известно в Москве благодаря советскому разведчику Рихарду Зорге.

Раздраженные препятствиями, которые Япония ставила их планам, Гитлер и Муссолини 22 мая заключили двухсторонний "Стальной Пакт". На следующий день Гитлер обратился к своим генералам с речью, в которой подчеркнул неизбежность войны с Польшей, победа в которой не будет бескровной, как в случае с Чехословакией. Если Англия и Франция попытаются помешать, они потерпят военное поражение. Также Гитлер отметил: "Вероятно, Россия не будет мешать нам в уничтожении Польши. Но если Россия попытается, наши отношения с Японией могут стать ближе". Необычно, что слова Гитлера почти сразу же попали в прессу. Пять дней спустя, 28 мая, произошел первый относительно крупномасштабный бой у Номонхана. Совпадение по времени речи Гитлера и попытки наступления отряда Ямагаты было случайным, но в Москве это совпадение могло показаться зловещим.

Гитлер и Риббентроп, вероятно, размышляли над заявлением Молотова, что для экономических отношений должна быть установлена политическая основа, но быстрого ответа они не дали. Чтобы ускорить события, Астахов 14 июня встретился с Парваном Драгановым, болгарским послом в Берлине, которого советские и германские дипломаты использовали как неофициального посредника. Астахов объяснил, что СССР вынужден выбирать из трех альтернатив: подписать договор с Англией и Францией, продолжать переговоры с ними или заключить соглашение с Германией. Третий вариант, как сказал Астахов, "наиболее близок к желаниям Советского Союза". Далее Астахов заявил, что "если Германия объявит, что не нападет на СССР, или заключит с ним пакт о ненападении, СССР воздержится от заключения договора с Англией". Как и ожидалось, Драганов на следующий день сообщил об этом разговоре в германское министерство иностранных дел. Через два дня Шуленбург встретился с Астаховым в Берлине, и сообщил, что Германия признает связь между экономическими и политическими отношениями, что Германия готова к переговорам, и что эта информация исходит от самого Риббентропа и полностью отражает мнение Гитлера.

Дипломатическая ситуация была сложной. СССР вел трудные переговоры с Великобританией и Францией, и, хотя Сталин, вероятно, был уверен в прочности своих позиций, все еще оставалось место для сомнений. В конце концов, гарантии, которые Франция дала Чехословакии, были не менее однозначными, чем англо-французские гарантии, недавно предоставленные Польше. Англия и Франция один раз уже прогнулись под угрозами Гитлера, и никто не мог быть уверен, что этого не случится снова, особенно известный своей подозрительностью советский диктатор. И нельзя сказать, что подозрения Сталина были необоснованы. Нежелание Чемберлена заключить союз с СССР было откровенным и неприкрытым - возможно, намеренно. В июне Чемберлен был вынужден неохотно признать, что союз с Москвой как минимум будет иметь "значительную психологическую ценность". Однако, признав это, Чемберлен был намерен заставить Сталина "заключить невыгодную сделку", потому что был уверен, "что Россия не может позволить себе прервать переговоры". Такое поведение было подкреплено мнением Уильяма Буллита, американского посла в Париже, который посоветовал британцам следующее: хотя он убежден в полезности соглашения с СССР, он "еще более убежден, что мы не достигнем выгодного соглашения, если создастся впечатление, что мы бегаем за ними". Совет Буллита был хорошо принят в Лондоне, отчасти благодаря его дипломатическому опыту (он был первым послом США в СССР), отчасти благодаря его близости к президенту Рузвельту, и, конечно, потому что это было именно то, что Чемберлен хотел слышать, и мнение Буллита вполне совпадало с его собственной антипатией к СССР. Вся глубина негативного отношения Чемберлена к Советскому Союзу раскрывается в рассекреченных британских документах. 2 июля 1939 он конфиденциально писал: "я так скептически настроен относительно русской помощи нам, что не думаю, будто наше положение станет значительно хуже, если нам придется вступить в войну без них". Спустя две недели, несмотря на то, что британской разведке стало известно о секретных советско-германских переговорах, на заседании правительства 19 июля "премьер-министр сказал, что не верит в реальную возможность соглашения между советской Россией и Германией".

И все же, несмотря на свое отвращение к переговорам с СССР, Чемберлен признавал, что эти переговоры нужны. Даже если реальный военный союз между Великобританией и СССР невозможен, хотя бы видимость прогресса в этом направлении была необходима, чтобы попытаться заставить Гитлера отказаться от нападения на Польшу и чтобы удовлетворить британское общественное мнение, все более враждебно настроенное к так дискредитировавшей себя политике умиротворения. Поэтому переговоры продолжались.

Но тому, что они продолжались так медленно и безрезультатно, было причиной не только нежелание британцев. Сталин тоже был намерен заставить Англию "заключить невыгодную сделку" и в затягивании переговоров есть и его вина. Переговоры велись в Москве, и советская сторона почти всегда более быстро отвечала на вопросы и предложения, чем британская, которой иногда требовалось несколько недель для ответа. Но советские ответы, хотя и быстрые, были для британцев проблематичными. Снова и снова Молотов задавал вопросы, поднимал новые темы и выдвигал требования, что неизбежно вело к затягиванию переговоров. "Будут ли Англия и Франция защищать балтийские государства и Финляндию?". "Придут ли Англия и Франция на помощь СССР в случае нападения Японии?". "Вступят ли Англия и Франция в войну против Германии, если Гитлер заставит Польшу или Румынию принять германские требования?". Эти вопросы были важны, но в каждом случае требовали длительных обсуждений, и переговоры затягивались.

23 июля Молотов выдвинул необычное требование - несомненно, по приказу Сталина - что следует детально разработать планы координации военных операций трех держав в случае войны против Германии, и что военное соглашение должно быть заключено раньше, чем политический пакт. Британская и французская стороны приняли советские требования по большинству важных политических вопросов, и 11 августа англо-французская военная миссия, следовавшая долгим путем - по морю, потом на поезде - наконец прибыла в Москву. Главой британской военной миссиии был адмирал сэр Реджинальд Планкетт Эрнле-Эрле-Дракс. Несмотря на имя, больше подходящее герою оперетты, Дракс был способным и компетентным офицером флота, и ему предстояло хорошо проявить себя в будущей войне. Но он был направлен только вести штабные переговоры и не имел полномочий заключать и подписывать военное соглашение. В переговорах с советской военной делегацией, которую возглавлял сам народный комиссар обороны Климент Ворошилов, Драксу не хватало политического веса. Его французский коллега генерал Жозеф Думенк, по крайней мере, имел полномочия заключить военное соглашение от имени своего правительства - но при этом не подписывать его.

Ко времени прибытия англо-французской военной миссии, вероятно, было уже слишком поздно пытаться испугать Германию. Гитлер уже назначил день нападения на Польшу - 26 августа (позже наступление перенесут на 1 сентября). Видя, что перспектива войны с Англией и Францией становится все более реальной, Гитлер был намерен обеспечить нейтралитет СССР - или, еще лучше, сотрудничество с СССР - в предстоящей войне. В ускорившихся, но по-прежнему сохраняющих высокую степень секретности, советско-германских переговорах, именно Германия настаивала на более быстром заключении пакта и делала для этого большую часть уступок. Но в интересах Сталина было пока не прекращать переговоры с Англией и Францией. Это усиливало позицию Сталина в переговорах с Гитлером, а также служило "страховкой" на случай, если советско-германские переговоры будут неудачными. Сталин не хотел оставаться без союзников в будущей войне, и его "запасной позицией" мог стать союз с Англией и Францией.

Значительным затруднением в советских переговорах с англо-французской военной миссией была польская проблема. СССР не имел общей границы с Германией. Чтобы прийти на помощь Польше в случае нападения Гитлера, Ворошилов потребовал для Красной Армии разрешения действовать на территории Польши. Москва знала, что польское правительство никогда на это не согласится. В том случае, если Лондон и Париж смогут надавить на польское правительство достаточно сильно, чтобы оно приняло эти условия (что было неосуществимо), Москва имела еще одно требование, которое было совершенно невыполнимо в военном и политическом плане. 15 августа Ворошилов сообщил Драксу и Думенку, что в случае войны с Германией британский и французский флоты должны войти в Балтийское море и оккупировать острова и порты, принадлежащие Латвии, Эстонии и Финляндии. Принимая во внимание германский подводный флот и Люфтваффе, такая операция была бы для флота союзников самоубийственной. Кроме того, балтийские государства, ради безопасности которых и предполагалась эта операция, несомненно, протестовали бы против оккупации, а Финляндия, вероятнее всего, оказала бы вооруженное сопротивление. Сама советская сторона едва ли воспринимала это свое предложение всерьез, но оно было выдвинуто на решающем этапе переговоров. . Сталину тоже была необходима какая-то видимость прогресса в переговорах. И Чемберлен и Сталин вели переговоры с оглядкой на Берлин. И в Берлине их эффект стал ощущаться.