Ханты, или Звезда Утренней Зари

13

Когда проехали Три Реки, у «головы» правого песка Демьян развернул облас и причалил к берегу.

— Что тут, остановка? — спросила девушка.

— Да, ночевать будем. Место хорошее.

Он помог девушке сойти на берег.

— А чем хорошее место? — спросила она, оглядывая округу и разминая одеревеневшие ноги.

— Просторно тут, — пояснил он. — Как море. Много воды, место открытое. Ветерок всех комаров сдует.

— А воды почему много здесь?

— Тут река на три рукава разбегается, — сказал он и показал рукой. — Вон правый рукав. Вернее, тут все рукава сходятся. Поэтому много воды.

— А мы по какому рукаву проехали-то?

— По среднему — по недавней прорве.

— Ах да, — догадалась девушка, вспомнив бурно клокотавшие водовороты, мимо которых пронеслись с бешеной скоростью. — Самый прямой рукав?

— Да, — коротко ответил Демьян.

Он быстро и незаметно обжил стоянку. Нарубил рогульки для таганка и колышки для пологов и навеса, развел костер, а чуть в сторонке — дымокур от комаров. Потом принес еловый лапник на подстилку и большой лист свежей бересты. Приволок колоду-плавник с загогулиной посередине. Загогулину выровнял топором — сразу стол и сиденье. Из обласа вытащил берестяный кузовок с посудой и провиантом, котелок и полог. И каждой вещи определил место на стоянке, чтобы все было под рукой.

— Ловко как-то у вас все получается, — сказала девушка.

— Так это… жизнь, — улыбнулся он. — Моя жизнь.

— А мне что делать? Все вы сами…

— Главное ваше дело — поддерживать огонь. Если огонь есть — что еще нужно?..

После чая он съездил «возить блесну». Плавал в тихой заводи невдалеке от стоянки. Девушка видела, как расходились волны по реке. Блеснил он до тех пор, пока не попалась щука. Из щуки он сделал подовушку — распластал, посолил и на колышках с двух сторон поджарил на слабом огне. Вечерний чай пили с подовушкой — сочной, горячей, с хрустящей корочкой и привкусом дыма лесного костра.

Солнце село.

После ужина молча посидели у костра — каждый думал о чем-то своем. Потом Демьян не спеша соорудил из лапника две лежанки, воткнул колышки у изголовья и ног и попросил у девушки полог.

— Нет у меня полога, — сказала она.

— Как это нет?! — опешил Демьян. — Дома-то, в поселке, как спали?! В чем спали?!

— Да оставила я полог. Галке оставила.

— Какой Галке? — не понял он.

— Да девушке, которая на мое место приехала.

— Как же теперь быть… — бормотал Демьян, соображая, каким образом он дал такую большую промашку, что не спросил перед отъездом свою попутчицу о самых необходимых вещах; где теперь полог возьмешь, когда лишний лоскуток-то ткани по всей Реке не найдешь. Обнищал народ в войну. Обнищала страна, не до тряпок сейчас. У оленных людей легче меховой полог найти, нежели ситцевый. Вот так дело…

— А без полога… — заикнулась девушка.

— Ну-у… — усмехнулся Демьян. — Утром следа от человека не останется.

— Так у вас же полог, Демьян Романович? — она кивнула в сторону его лежанки.

— Есть.

— Двое влезут?

— Можно, конечно… — смущенно пробормотал он.

— Я не кусаюсь! — сказала она и засмеялась беззаботным смехом.

— Я тоже… — выдавил он.

— Тогда в чем же дело?! — она перестала смеяться. — Может, ваши обычаи… иль законы не позволяют…

— Теперь комар — главный закон! — засмеялся и Демьян, поборов свое смущение. — Какие там обычаи… С этими словами он начал укладывать лапник с одной лежанки на другую, пошутил:

— Теперь веток больше стало — мягче будет постель!..

— Не старики — бока не отлежим, — заметила она.

Зная повадки таежных комаров, Демьян старательно заправил края полога под постель. Затем приготовил дрова и растопку на утро и притушил костер.

Легли.

Демьян вплотную пододвинулся к боковой стенке полога, на свою сторону, и закрыл глаза. Он боялся, что не сможет уснуть — сердце билось как-то по-особенному, шумно и тревожно, как преследуемый зверь, пытающийся обойти западню. Старики, коль узнают, что он спал в одном пологе с русской женщиной из города, посмеются, конечно, беззлобно: теперь, мол, тебе, Демьян, на охотничьей тропе удачи не видать. Ведь придумал же кто-то и когда-то такую глупость. Ну, с удачей-то мы еще посмотрим, это дело будущего, решил Демьян. А вот комарам-то — кому-кому — удачи уж точно не будет сегодня! Пусть лезут через полог!.. Прислушался, но не уловил даже дыхания девушки, словно ее не было рядом. Спит, наверное, подумал он. И тут с плотно закрытыми глазами он увидел ее на песке после купания. Он увидел уходящие за горизонт удивительные линии ее тела. Он еще плотнее зажмурил глаза, но она все не исчезала. Не хотела уходить. И вдруг он понял, что теперь никто не помешает ему смотреть на нее. Он видит с закрытыми глазами. И нет его вины в том, что он видит с закрытыми глазами. Он обрадовался своему открытию и, возможно, засмеялся совсем по-детски. Но своего смеха, конечно же, не услышал. А линии, между тем, все расходились, становились продолжением песка, воды, леса, неба… Эти линии он видел в деревьях, в травах и листьях, в облаках. Он видел их везде, на что бы ни перевел взгляд. И, словно в волшебной сказке, она сама стала частью ярко-золотистого песка, частью леса, неба, солнца… И он, утомленный целым днем езды, не заметил, как явь перешла в сон. В кругу удивительно прекрасных линий, между небом и землей, он уже витал во сне…

Утро было пасмурным.

И пришло оно очень быстро. Демьяну показалось, что он не успел закрыть глаза — и уже наступило утро, будто вовсе не было ночи, сна и головокружительных линий. Но голова слегка кружилась — значит, все это было наяву ли, во сне ли. И он насмешливо подумал о себе в третьем лице: «Еще ночь поспит — так совсем голову потеряет…» А без головы какой охотник?! Какой человек?! Эх, и сказать нечего…

Встала и девушка.

— Комары не беспокоили? — спросил Демьян. — Как спали?

— Ой, да великолепно! — улыбнулась она. — Какие там комары, когда спала как убитая…

— Первый день пути самый тяжелый, — говорил Демьян. — Это всегда так. Потом привыкаешь, легче становится.

— Да не пугает меня дорога! — воскликнула она. — Вот еще чего бояться!..

Он сначала развел костер и дымокур, повесил над огнем котелок и лишь после этого спустился к воде умыться. Потом он свернул вещи и сложил их в облас — оставил на стоянке тольке кузовок с провиантом. Пока он готовился к отплытию — вскипел чай, сели завтракать. И тут пошел дождь — вялый такой, неуверенный, то закапает, то опять перестанет.

— Вот ваш вчерашний дождь, Демьян Романович! — вспомнила девушка его вчерашнее опасение.

— Пришел-таки. Думал, может, стороной обойдет…

— Наверное, скоро перестанет, — предположила она.

— Нет, это долгий дождь, — говорил он, оглядывая небо. — Со всех сторон ровные облака, чистого неба не видно.

По всем приметам выходило, что дождь зарядил надолго. Быть может, на день. А возможно, и на два-три дня. Приятного маловато, соображал Демьян. В душе он всегда поругивал погоду, если она портилась не в положенное время. Ладно осенние дожди — это их время. Ладно февральские вьюги — это их месяц. А большие летние дожди к чему? Ни природе, ни человеку, ни зверю-рыбе. Из-за лишних дождей может и ягода не уродиться, может травостой погибнуть. Да мало ли всяких неприятностей!

А перед отплытием Демьян и вовсе огорчился. Он увидел, как вздрогнули ресницы девушки, когда она потянулась к своему веслу, — будто ударили ее.

— Руки! — приказал он, шагнув к ней.

Она недоуменно пожала плечами.

— Руки! — повторил он.

Она протянула руки тыльной стороной вверх. Он немного наклонил голову, чтобы получше рассмотреть руки: узкие загорелые кисти, длинные, чуть согнутые в суставах пальцы, пахнущие каким-то лекарством.

Руки как руки. Лишь у запястья правой руки, словно островок, чернела родинка. Он задержал взгляд на родинке, будто припоминал, где мог видеть такой островок, потом взял ее руки и повернул их ладонями вверх — на ладонях и пальцах кровавые мозоли. Он заворожено смотрел на кровавые мозоли. Кровь темными сгустками запеклась под кожей. Он вспомнил, как у него впервые появились такие мозоли. Мать-покойница посадила его гребцом на корме, и они направились облавливать озеро в верховье реки Древесной. То было в начале июня тысяча девятьсот сорок второго года.

Сорок второй запомнился ему крепко.

Ему казалось, что в памяти он мог бы восстановить до самых мельчайших подробностей каждый день этого года. Этот год еще запомнился тем, что был долгим как вечность.

Сейчас он держал руки девушки, смотрел на ее кровавые мозоли. Мозоли расплывались. Перед его глазами промелькнули тысячи видений. Годы, дни, мгновения жизни…

Наконец он не то простонал, не то выдохнул хрипло:

— Э-эхх!..

Она резко выдернула руки.

Он машинально спросил:

— Боль есть?

Она ответила резко:

— Нет!

Он вспомнил саднящую боль. Она появляется, когда мозоли начинают кровоточить. И эта боль особенно жгуче усиливается к ночи: остаются одни весельные мозоли. Лежишь, и кажется, что, кроме них, ничего на свете не существует. Это особые мозоли и ноют по-особому.

— Лекарство какое есть? — спросил Демьян.

— Какое там лекарство! — усмехнулась она. — Если медик — так с аптечкой, что ль, должен ездить!..

— Ладно, думать будем, — солидно проговорил он. — Может, что придумаем…

— Так заживут.

— Заживут, конечно, — согласился он. — Но зачем лишнюю боль делать?..

Он отнял у девушки весло и положил за спину, на корму.

— Пусть весло отдохнет, — пробормотал он себе под нос. — Вчера целый день гребло — устало, наверно.

Дождь все накрапывал. Дождь мелкий и нудный. А «дождевой одежды» никакой не было. Почту и другие вещи Демьян накрыл тиской — полосой из вываренных кусков бересты, сшитой руками покойной матушки. Девушке тоже выделил кусок бересты — все же какое-никакое укрытие от дождя можно соорудить. Сам же под берестой не спрячешься — грести плохо. И он надел свою малицу-шинель, А история малицы уходит опять же в войну. Возвращение каждого фронтовика было большим событием для всех жителей Реки. В конце сорок пятого вернулся и дядя Василь, двоюродный брат отца. Все, с чем он приехал, раздал родственникам. Кому достались сапоги, кому — шапка, кому — ремень. Демьяну он отдал шинель. «Много кое-чего она повидала, — сказал дядя. — Много мне помогала, пусть теперь послужит тебе». Мать долго рассматривала шинель. Не раз украдкой омывала слезой серое сукно войны. В конце концов она решилась: перешила шинель в малицу. При этом сумела выкроить какие-то лоскуты, из коих получился приличный капюшон. Заштопала дырочки то ли от пуль, то ли от осколков. Малица вышла что надо. Она обрела свое название, свое имя. Бывало, когда Демьян собирался в дорогу, мать напоминала, чтобы он не забыл «военную малицу». Она служила ему с ранней весны до поздней осени. В зависимости от погоды она была то подстилкой, то одеялом, то подушкой, когда ему приходилось ночевать в тайге. Если ожидалось похолодание, то он надевал малицу на ночь, а под голову клал пояс и подсумок с патронами.

Военная малица исправно служила ему.

Но и у нее были свои пределы. Он почувствовал, как малица стала промокать в плечах. Это в порядке вещей. Всякая одежда начинает пропускать воду сначала в плечах. Военная малица продержалась под дождем столько времени, сколько нужно было. Теперь надо ей помочь — пришло время хозяина. Он должен выдержать растекающую по телу дождевую воду не меньше, чем военная малица. Дольше — можно, а меньше — нельзя. Такой у них был негласный уговор.

Впрочем, сейчас Демьян думал не о малице, а о руках девушки. Какую промашку дал, соображал он. Вторую. Большую. Как не заметил? Почему не почувствовал ее боль? Ведь живые руки. Руки девушки, которым предназначено вовсе не весло… Наверное, кожа моя слишком толстая стала, решил он и посмотрел на свои руки. Весло уже не чувствуют. А ладони его и вправду давно задубели от частого трения весла, никакие мозоли теперь не возьмут…

— Дайте мне весло, — попросила девушка. — Я тихонько буду грести.

— Ну-у!.. — только и выдохнул Демьян.

— Скучно сидеть без дела, лучше веслом…

— Ну… Скажите лучше: еще не промокли? — спросил он.

— Нет еще!..

— Ладно, хорошо… — пробормотал он, хотя знал, что никаким куском бересты нельзя полностью укрыться от дождя, особенно на маленьком обласке.

Поэтому он решил сделать привал. К этому времени и его плечи стало жечь от трения мокрой одеждой: дождь делал свое дело.

Остановились под разлапистыми кедрами, куда меньше проникал дождь. Первым делом Демьян развел жаркий костер, чтобы побыстрее обсушиться. Но сушить свою одежду не стал. Сказал девушке, что походит по лесу, поищет какое-нибудь лекарство, — и скрылся за деревьями. Девушка уже обсушила свою одежду, когда он вернулся с желтоватой пахучей смолой на куске бересты.

— Что это? — спросила она.

— Живица пихты, — объяснил он. — Раны смазывают. Опухнет где — тоже смазывают. Говорят, помогает хорошо.

— Откуда вы знаете?

— Так старые люди говорят.

— А пахнет хорошо. Лесом пахнет.

— Да, лесом пахнет.

И он взял сначала одну ее руку, потом вторую и смазал мозоли живицей и перебинтовал.

— Все! — сказал и засмеялся он. — Вылечим руки!

— Конечно! — сказала она и поинтересовалась: — Как эту живицу достают?

— Очень просто, — ответил он. — На коре пихты появляются пупырышки такие, вздутия — в них живица. Надавишь — появится капля живицы.

— Мне бы посмотреть — это ж медицина…

— Да увидим еще…

Дождь все не переставал.

Демьян срубил четыре рогульки и жердинки — и они сделали навес. Верх накрыли тиской и кусками свежей бересты. Стоянка стала уютнее, будто появился дом. И полдневный чай пили под навесом. Теперь дождинки тщетно бились о бересту — крыша защищала от непогоды. Демьян только усмехнулся: пусть льет, коль Богу дождя нечего делать. Видно, заскучал от безделья, вот и открыл дождь не ко времени. Все у него в голове перепуталось…

— А как вы считаете, бог есть? — спросила девушка.

Демьян вгляделся в ее цвета весеннего болота глаза. Серьезные, ждущие ответа. И он, немного подумав, ответил тихо:

— Не скажу: есть бог. И не скажу: нет бога.

В ее золотисто-зеленых глазах появилось удивление:

— Как это понимать?!

Демьян опять помедлил, словно прикидывал, отвечать иль нет. Но ее необыкновенные глаза заставили его заговорить.

— Я вот как это понимаю… — начал он. — С детства помню…

Вспомнил, как он открывал мир. Старики рода говорили, что все земное сотворено богом. Есть Нум То-рым — Верховный бог. У него есть дети — дочери и сыновья. Тоже боги, ведают разными делами. Есть Богиня Земли. Богиня Солнца. Богиня Жизни. Есть Золотой Старик. Бог Удачи. Бог Грома. Кроме них, есть еще местные боги и богини. Это хозяева и хозяйки рек и озер, урманов и гор. У каждого бога своя история, своя легенда, своя жизнь. Каждый за что-то отвечает, что-то делает. Разве это плохо, если за жизнью одной Реки или одного урмана следят сразу два хозяина — бог и человек?! Порядка больше будет, только и всего. Боги занимаются божьими делами, люди — людскими. Не мешают никому, живут себе… Но вот началась война — самое тяжелое время для людей земли. Сколько безвинных людей погибло! Сколько умерло от горя и страдания! Сколько покалечилось на веки вечные! Сколько невзгод свалилось на народ!..

— Первое дело. Почему бог не пришел на помощь людям? — спросил Демьян. — В это время где он был?

— Значит, нет бога? — переспросила девушка.

— Выходит, так… — печально согласился Демьян. — Глядя на все это, на людей земли, сердце какого бога не вздрогнуло бы, не загорелось бы состраданием?!

Он помолчал немного, повертел в руках трубку, добавил:

— Есть и второе дело. Пусть он есть. Но если у него равнодушное сердце, то к чему людям земли такой бог?!

— Резонно, — заметила девушка. — Выходит, все против бога!

— Нет, не все, — не согласился Демьян. — Есть еще третье дело…

— Какое же?! — живо спросила девушка.

Подумав, он ответил:

— Человеку нужна крепкая вера.

— Ну, насчет веры можно поспорить, — сказала девушка. — Слов нет — вера нужна. Но при чем здесь бог?.. Можно верить в социализм, в коммунизм. Да мало ли прекрасных идей! Это тоже вера…

— Наверное, есть две веры. — Демьян начал размышлять вслух. — Ученая вера и простая вера. У вас, — он глянул в золотисто-зеленые глаза девушки. — Ученая вера. Вы верите в учение, в книги, в коммунизм. Верите людям, которые написали эти книги, придумали эти слова и идеи. Это — ваши боги. Только вы их называете не богами, а как-нибудь по-другому. Дело не в этом. Главное — вы верите. С их помощью ищете Высшую Истину Жизни…

— Пусть будет так, — кивнула девушка. — А что такое простая вера?

— Это, наверное, вера тех, кто не сможет постичь учение, — размышлял Демьян. — Вот я, например. И многие другие люди нашей Реки…

По всей Реке, пожалуй, даже десятка человек не наберется, кто по-настоящему постиг ученую веру, искренно принял ее, говорил Демьян. Человека можно научить читать и писать, можно обучить его новому ремеслу, можно поселить его в городе вдали от природы, но нельзя его сразу поднять до высот ученой веры. Он сам должен медленно подниматься, постигая мудрость и жизнепонимание книжных богов, примеривая все это на себя и на окружающую жизнь. Он должен подниматься мучительно медленно, дабы ничего в пути не растерять. Ведь всякая высота дается нелегко… Пока же большинство людей у подножия горы. Люди живут, делают свое дело, любят и страдают, рожают детей, воюют и умирают. Все они нуждаются в простой вере, которая объединяет их, которая зовет их к доброте и справедливости. Пусть символом этой веры будет бог. Может быть, его нет вовсе. Возможно, так дело и обстоит. Но что-то должно объединять людей, связывать их. Можно это объединяющее начало называть не богом, а каким-нибудь другим словом. Это все равно. Главное — чтобы в людях была простая вера во что-то или в кого-то. С помощью этой веры они ищут Высшую Истину Жизни…

— Человек не может жить без веры, — закончил Демьян.

— Хорошо, — согласилась девушка. — А что такое Высшая Истина Жизни? Как вы это понимаете?..

— Как я понимаю это? — Он призадумался, помедлил с ответом, затем сказал неторопливо: — Как и для чего должен жить человек… В этом, я думаю, нужно искать Высшую Истину Жизни.

— Вы хотите сказать: смысл жизни человека?

— Да-да. Как нужно прожить свою жизнь? Для чего?

— Можно всю жизнь искать и не найти ответа на этот вопрос, — заметила девушка.

— Искание — это тоже смысл. Искание — это хорошо. Главное, это чтобы пустоты не было…

— А пустота, что это такое?

— Есть еще такое дело: пустота, — пояснил Демьян. — У человека отняли простую веру, бога отняли, а взамен ничего не дали. Ему говорят про ученую веру, а он не может ее принять сердцем, не может подняться до ее высот. Вот тут получается самое страшное — пустота в душе человека…

Это люди совсем пропащие, — размышлял Демьян вслух. — Их называют «назад живущими» или «обратно живущими», ибо они не думают о будущем, не думают о своем народе, не думают о других людях. Они бывают разные, эти обратно живущие. Одни начинают жить только для себя. Другие — немало их — начинают поклоняться одному богу — вину. Третьи вообще ничего не хотят делать или все делают через пень-колоду, кое-как, словно утрачивают вкус к жизни. Четвертые мечутся, бросаются от одной крайности к другой, вибрируют на острие, что разделяет жизнь от смерти; они очень остро чувствуют, что им чего-то не хватает, чего-то очень нужного, совершенно необходимого для жизни, ибо без этого «чего-то» жизнь становится бессмысленной. Они мечутся, ищут, но ищут, как правило, не там, где нужно. У них просто нет времени остановиться на мгновение, остановиться и призадуматься о прошлом и будущем и ощутить свое «я» в извечном движении дней, лет, веков. Но у них нет этого мгновения. Они все бегут и бегут — и преждевременно проваливаются за черную черту горизонта в потусторонний мир…

Это самые несчастные люди земли.

Люди без веры. Их можно Направить и назад и вперед, и вкривь и вкось. Их руками можно грабить, сжигать селения-города и убивать людей. Люди без веры идут на все, ибо в их душах нет грани между добром и злом, все у них порушено безверием…

— Есть вот такая пустота в нашей жизни, — тихо закончил Демьян.

— Не ожидала от вас! — призналась девушка. — От бога пошли — в пустоту пришли. Впрочем, все логично… Откуда все это у вас, Демьян Романович?..

— Как откуда? — удивился он. — От жизни, от дорог, наверное.

— Но вы так еще молоды!..

— Верно, жил мало, а ездил много, — сказал он. — А когда ездишь — много думаешь. Зимой на оленях едешь — дорога длинная. Мысль приходит: зачем я живу? Летом по реке плывешь, по воде. А вода и вовсе бесконечна. Разве с зимней дорогой сравнишь! Опять думаешь: как я живу? Правильно ли живу? Одна дума кончится, приходит другая. Начнешь обдумывать жизнь людей своего рода, потом жизнь людей Реки. Думы, как и дороги, бесконечны…

— А начало дум… откуда идет? Кто научил, что ли, думать? — спрашивала девушка.

Демьян взглянул на небо. Дождь все моросил.

— Многих людей я слушал. Первый, конечно, отец был…

С людьми нужно хорошо жить, говорил ему отец. Для чего? Человек, прожив на земле отведенные ему дни, уйдет в потусторонний мир. И коль он оставит о себе добрую память, люди с благодарностью будут вспоминать его. А это приятно его потомкам — детям, внукам и другим родственникам и близким. Поэтому нужно думать, как ты прожить должен свою жизнь. Ведь после ничего уже исправить нельзя… После пришел крестный отец, старец Ефрем, объяснявший все явления природы и жизни. За свою долгую и трудную жизнь он многое постиг и обдумал. Он был думающим человеком. Быть может, поэтому Кровавый Глаз одним из первых отправил его туда, откуда никто не возвращался. Но прошли годы, и он оказался единственным на всю Реку, кто вернулся с мест, откуда не было возврата.

— Может быть, ему крепкая вера помогла, — проговорил Демьян. — Не ученая, конечно, а простая…

— Вот об ученой вере, — заговорила девушка. — Почему вы не доучились?

— Не знаю… — признался Демьян. — Как-то не до учебы было. В сорок втором мое учение кончилось.

Отец и братья ушли на фронт. Мать посадила его гребцом на нос лодки — ездила так на рыбалку. А зимой взяла его погонщиком оленей, когда стала водить аргиши с рыбой в районный центр. Все же помощник. Он мог бы, конечно, учиться — никто не принуждал работать. Но он видел, как тяжело матери без него. Только по прошествии лет он понял, что матери тяжело было, быть может, не столько физически, сколько от одиночества, от потери самых близких людей. И последний сын своим присутствием облегчал ее душевные и физические муки, помог выдержать тяжесть военных лет.

К концу войны он уже самостоятельно выезжал на рыбалку и охоту. Какая тут учеба, побыстрей бы до победы!

— Другие же учились? — спрашивала девушка.

— Кто учился, кто работал. По-разному все было…

Он призадумался, потом улыбнулся грустно, сказал:

— И грех смеяться, и смешно. В школе-то, в интернате одежда на нас просто горела. А материи-то, видно, не привозили — время военное. Так нам сшили штанишки из занавесок оконных. Белые занавески были, тоненькие такие. Ну, кто их пораньше получил, кто попозже. Кто как без штанов оставался — получал их. Вот первых белоштанников мы стали дразнить «белогвардейцами». И даже стали поколачивать их как следует… А потом и я стал белоштанником, побывал в шкуре «белогвардейца»…

Он помолчал немного, потом взглянул на девушку и вспомнил начало разговора.

— Учение мимо меня прошло, — сказал он. — Если бы я постиг ученую веру, тогда бы, может быть, о боге сказал бы по-другому, по-ученому, что ли…

— Богу мы, конечно, дали большую поблажку, — сказала девушка. — Мы же комсомольцы…

— Не все комсомольцы ученые, — возразил Демьян. — Значит, неученым комсомольцам нужна простая вера.

— Если бы наши комсомольцы в поселке услышали сейчас наши разговоры о боге, крепко бы нам досталось вместе с богом! — засмеялась девушка. — Вздернули бы на одной веревке!..

— Так и вздернули бы?.. — пробормотал Демьян и, взглянув на смеющиеся золотисто-зеленые глаза девушки, сам засмеялся и сказал: — Наверное, приятно висеть на одной веревке… с такой девушкой!

— А как повисишь — так больше не захочешь! — сквозь смех ответила она.

— Ну, один раз в жизни все можно… — многозначительно сказал он.

— Так второго-то раза ведь не будет! — смеялась она. — Второй-то жизни!..

— Ну и что, — невозмутимо проговорил он. — Одной жизни должно хватить!.. К чему вторая-то?

День клонился к вечеру, хотя это было не так просто уловить — все небо затянуто облаками. Но Демьян знал, что перед закатом дождь прекратится ненадолго: можно съездить за карасями в глухое лесное озерко невдалеке от стоянки. Совсем без дела он не мог сидеть.

Когда дождь начал утихать, он взял топор и нарубил дров. В такую погоду всегда должен быть запас. Потом объяснил девушке, как нужно поддерживать огонь, и, сказав, что скоро вернется, поехал ловить карасей. Но караси попадались плохо — то ли из-за непогоды они «спали в иле», то ли кончалось время икромета, и они не ходили, то ли сетешка его вконец обветшала.

Ему хотелось порадовать девушку крупными золотисто-оранжевыми карасями — одно загляденье! Поднимешь — словно солнце в руки взял! Так и горит, так и сверкает! Вот это царь-карась! Но такие не попадались. Поймал карасишек мелких и бледных. Вот и задержался допоздна. Все надеялся, что забредет в сеть чудо-карась.

К ночи еще плотнее сдвинулись тучи, и в лесу стало сумрачнее.

Подплывая к стану, Демьян в тусклом отсвете костра увидел встревоженную тень девушки. Она была явно чем-то обеспокоена. И когда он подошел к навесу, она схватила его за руку и почти шепотом сказала:

— Дема, там кто-то ходит!

— Кто же там ходит? — громко спросил он.

— Не знаю, — полушепотом ответила она.

— Видела?

— Нет, только слышала! — Она показала в глубину леса. — Кто-то там деревья и ветви ломает!

— Да к костру не подойдет, — успокоил ее Демьян. — Зверь, наверное, какой-нибудь ходит.

— Какой зверь? — быстро спросила она.

— Кто знает: может, заяц. Может, лиса.

— Нет, большой зверь шумно ходит!

— Наверное, лось, — согласился Демьян. — Он тяжело ходит иной раз…

— А я так напугалась! — призналась девушка. — Подумала: а вдруг к костру подойдет! Что бы я стала делать?

Тут в чаще послышался неясный говор: будто два человека, невнятно бормоча, о чем-то спорили между собой. Бормотание прервалось так же неожиданно, как и возникло.

— Люди?! — прошептала девушка и шагнула к Демьяну. — Откуда они взялись?!

Голос ее дрогнул.

Демьян повернул лицо в сторону чащи. Тут послышалось тявканье собаки, приглушенное расстоянием и низкими тучами.

— Понятно, кто к нам пожаловал, — проговорил Демьян, подкладывая дрова на огонь.

— Кто?!

— Старый пакостник филин…

— Филин?! — недоверчиво переспросила девушка.

— Да он иногда такое вытворяет — волосы дыбом встанут! — засмеялся Демьян. — Это он так развлекается, пугает людей. Особенно весной, когда настроение у него хорошее. Мастак он на всякие штуки…

— Уф-ф! — вздохнула и засмеялась девушка. — А ведь и вправду мурашки по коже бегут! И не подумаешь — филин!

Демьян повернулся в сторону филина и крикнул:

— Ты, старый разбойник! — и добавил еще несколько слов на родном языке.

— Что ты ему сказал? — спросила девушка.

— Что мы не боимся его и чтобы он шел по своим делам!

— И все?

— Еще сказал ему, если в покое нас не оставит, я возьму ружье и так напугаю его, что он дорогу домой не найдет…

— Ружья-то у нас нет! — улыбнулась девушка. — Чем его напугаешь!

— Я ему так уверенно сказал, что он поверил про ружье.

— Он понимает человеческий язык?

— Все лесные звери-птицы понимают человека. Ну, которые, может, не очень понимают, но все равно чувствуют по голосу, о чем их просит человек.

— А одному в тайге не страшно? Останавливаться, ночевать?..

— Тут главное — в сердце нельзя пускать страх, — отвечал Демьян. — Коль пустил в сердце страх — так и филин напугает, и сова прилетит — потешится, и заяц покажется медведем. Такое вот дело…

— Как удержать страх, если он живет в человеке?

— Нет, сердце человека чистое, — возразил Демьян. — Страх приходит со стороны. И все плохое приходит в сердце человека со стороны.

— Со стороны, значит? А человек — ангел? Так, что ли?

— Так, так, — кивнул он. — Ведь в сердце младенца нет страха и жестокости. Все приходит потом, от других людей, от плохой жизни…

— А с таежным страхом как быть?

— Тут все просто. Тут вот какое дело надо знать. В тайге все звери-птицы уважают человека, уступают ему дорогу. Стало быть, человеку совсем нечего бояться. Разве что по глупости пустит в сердце пустой страх…

— А медведь? По-моему, его все побаиваются.

— Да про него много говорят. А так зверь как зверь, со своими повадками.

— Пугают людей? Пустые страхи, считаешь?

— Можно так сказать… — в раздумье проговорил Демьян. — Вот в войну был один случай… А так наша Река не помнит ни одного смертного греха за медведем. И старики не слыхали от своих предков ничего подобного. Во всяком случае, за последние сто с лишним лет…

— Расскажи, интересно ведь, — попросила девушка.

— Потом как-нибудь, — уклонился он. — Дорога длинная, успею еще… А на сегодня филина достаточно, — усмехнулся он и, глянув в сторону чащи, добавил: — Видно, полетел по своим делам — не слышно теперь его.

— А ведь и вправду, будто послушался нас! — удивилась девушка.

— Он понял, что мы не боимся его. Не испугались. А коль пугать некого — так зачем зря шуметь. Разумная, однако, птица…

Оба замолчали. Демьян покуривал трубку. Девушка задумчиво смотрела на языки пламени.

Потом они сварили карасей и поужинали.

Шел дождь.

Глухо вздыхали кедры под порывами ветра.

Потрескивал костер.

Они сидели под навесом и молча слушали дождь. Дождинки звучно барабанили по бересте крыши.

Наконец девушка спросила:

— Что ты все молчишь, Дема?

— А о чем говорить? — осведомился он.

— Как о чем? — удивилась она и взглянула на него внимательными глазами. — О чем-нибудь. О чем-то ведь думаешь…

Он почувствовал, как тепло ее болотных глаз согрело его лицо и стало проникать в нутро.

Он молчал.

— О чем-то ведь думаешь, не правда ли? — спрашивала она.

После паузы он согласился:

— Думаю.

— О чем же?

Помедлив, он смущенно сказал:

— Я думаю о нас.

— О нас?! — Ее брови вздрогнули и, словно натягиваемый лук, изогнулись посередине.

— Может быть, о себе? — уточняла она.

— Нет, о нас, — упрямо повторил он.

— Что же о нас можно думать? — проговорила она.

— Разное.

— Любопытно… — только и сказала она.

А размышлял он о жизни, о превратностях судьбы. Вот пришли на землю два человека, примерно в одно и то же время. Жили на разных реках. Жили, ничего не подозревая, о существовании другого. И вот однажды судьба свела их. И жизнь стала больше, мир — шире, небо — выше. Удивительно преобразилась земля — все удвоилось в жизни, все повернулось к человеку только светлой стороной. Но в то же время все вдруг объединилось, все вдруг соединилось воедино. И все стало на двоих. На двоих.

Одна тайга.

Одна вода.

Одна дорога.

Одно небо.

Одно солнце.

Но придет время — и нарушится это изумительное единство мира и жизни. Повернут в разные стороны и, быть может, никогда больше не увидят друг друга. И уйдет в небытие один житель земли. И жизнь станет меньше, и мир снова сузится, а небо — снизится. И каждый что-то теряет. Что-то очень нужное. Что-то очень необходимое.

А время неумолимо…

Время неподвластно…

Одни потери…

Такие мысли бродили в голове Демьяна. Словно раз-бредшее стадо оленей, они, быть может, шли не в том направлении, в каком нужно было идти. Но он уже ничего не мог сделать.

Девушка долго молчала.

Было слышно, как звенела вода реки.

Шел дождь.

Наконец девушка подняла на него цвета весеннего болота глаза — в них была грусть. Она тихо сказала:

— Что-то ведь остается…

Он ответил не сразу, после небольшой паузы:

— Печаль потери остается…

— Значит, все бесследно не уходит. Значит, что-то все же остается.

Медленно, как бы взвешивая каждое слово, он сказал:

— Лучше бы ничего не оставалось…

— Нет-нет, — быстро и решительно перебила она. — Пусть хоть печаль остается! Разве это плохо?

— Пусть так, — согласился Демьян, чтобы не огорчать ее. — Пусть будет так.

Оба смолкли. Сгущались сумерки. Рвались искры огня в неведомую высь. Костер незаметно убаюкивал, но время сна еще не пришло. И девушка тихо заговорила. Демьян слушал ее мягкий певучий голос, похожий на мелодичный и чистый говор таежного родника. Такие родники встречались ему в урмане, на пологих склонах сопок, под сенью ельника и кедрача. Он останавливался и долго и ненасытно впитывал в себя говор родника, что завораживал его необыкновенной чистотой звуков и необъяснимыми переливами мелодии. После, спустя многие дни, он мог вспомнить весь напев и спеть его без слов: «Вов-во-во-во-во-вов…» В нескольких звуках будет столько нюансов, что невозможно их передать ни словами, ни нотами… Его заворожит мелодия, где нет ни одного лишнего и неверного звука. Что может быть искреннее и правдивее напева родника?! Что может быть искреннее и правдивее самой природы?! Но сейчас, позабыв обо всем, он смотрел на огонь и слушал мелодию, что, подобно родниковому ручью, струилась только для него. Будто наяву, он увидел город на берегу большой сибирской реки. Пристань, пароходы, вокзал, люди города. Большие и малые дома людей города. А вот и самый лучший дом города — это ее дом. Потому что родной дом всегда кажется лучше и краше, чем другие дома. Увидел ее деда — сидит за столом, обложился книгами со всех сторон, молча читает. Ученый, по счетной части, понял Демьян. Бабушка. Она что-то говорит на непонятном наречии. Ах да, она учит внучку польскому языку. Ей очень хочется, чтобы еще одно поколение в Сибири сохранило ее родной язык. Вот вторая бабушка. А дед, другой, уже ушел из жизни. И отец ушел… Мать одна. Она в деда, тоже по ученой части… А чем в городе плохо? Да просто хотелось начинать самостоятельно все, своими силами, без опеки бабушек и дедушек. В детстве вообще мечтала стать парикмахером и поехать куда-нибудь далеко-далеко. Разве плохо ездить по миру и делать людям прически, чтобы они красивее стали? Возможно, в этом проявился тот беспокойный дух, что был присущ многим ее предкам. В ее родословной удивительным образом переплелись судьбы разных людей — и польских политссыльных, и украинских переселенцев прошлого века, и венгерских интернационалистов, и сибирских чалдонов. «Полный интернационал», — заметила девушка.

— Ну а по паспорту кто? — спросил Демьян.

— Русская.

— Как так?

— В России — мы все русские, — улыбнулась девушка. — Вернее: интернационалисты.

— Ин-тер-на-ци-о-на-лис-ты… — повторил Демьян, как бы взвешивая каждый слог, словно пробовал на прочность. — Крепкое слово…

В ушах Демьяна все еще стояли удивительно завораживающие звуки ее голоса, что навевали родниковую чистоту и свежесть его земли.

Они снова замолчали. Они молча смотрели на огонь, и языки пламени рвались в мокрое небо, и отблески носились по их задумчивым лицам. Дождь все моросил. И под шум дождя они приняли ночь…