ХАРАКТЕР И НЕВРОЗ

Глава 5
Ненасытность, обман и «нарцистическая личность»
Энеатип VII [125]

В христианском мире ненасытность (gluttony) входит в число семи смертных грехов, тем не менее ее обычное понимание как чревоугодия, обжорства скорее свидетельствует о том, что в сравнении с другими это далеко не самый тяжкий грех. Ее не причисляли бы, однако, к основным греховным склонностям, если бы в первоначальном значении термина gluttony не имелось бы, как и в случае со скупостью и похотью, некоего дополнительного смыслового оттенка. И если понимать чревоугодие более широко - в смысле страсти к наслаждению, то можно с уверенностью сказать, что мы в данном случае имеем дело с тяжким грехом, поскольку подразумевается уклонение индивида от своей самоактуализации; гедонизм связывает душу (psyshe) и создает (вследствие беспорядка в ней) преграды на ее пути к высшему благу (Summura bonum), так что душа попадает в своего рода западню. Можно сказать, что склонность к наслаждению делает человека восприимчивым ко всякому соблазну, и в этом плане становится понятным утверждение Чосера в его «Рассказе священника»: «Тот, кто подвержен греху чревоугодия, не устоит ни перед каким другим грехом» [126].

Когда я впервые услышал от Ичазо о протоанализе, он развивал свои идеи относительно его на испанском языке и использовал для характеристики представителя энеатипа VII слово charlatan (исп. болтун) и соответственно для фиксации личности на основе указанной особенности - слово charlatanism. Это слово опять же следует понимать, не ограничиваясь рамками буквального смысла, потому что обжора, чревоугодник - это тот, кто манипулирует объектом с помощью своего интеллекта. Несколько позднее Ичасо характеризовал подобный тип личности выражением ego-plan, напоминающим нам о том, что charlatan - это, помимо всего прочего, и мечтатель, - и действительно, его шарлатанство можно истолковывать в том смысле, что он принимает (или выдает) мечты за действительность. Тем не менее, мне думается, что charlatan-;sm - более объемное и уместное в данном случае понятие, поскольку построение всевозможных планов не в меньшей степени характерно и для энеатипов I и III, тогда как charlatanism несет в себе и другие смыслы, которых там нет: такие как способность к экспрессии, умение убеждать и подчинять себе с помощью слов, искусно создавая в людях преувеличенное представление о своих познаниях. Представитель энеатипа VII не просто человек, постоянно строящий планы, он - интриган, для которого достижение своих целей с помощью хитростей стало второй натурой, - характер, увековеченный Лафонте- ном (который и сам был к этому предрасположен) в образе Лисы.

Ичазо определял ненасытность как «желание иметь больше»: я допускаю, что у моих ненасытных читателей могут возникнуть и более глубокие интерпретации. Мое впечатление, что, хотя такое описание в характерологическом отношении уместно, оно по существу имеет в виду ту ненасытность, которая является общим свойством как чревоугодников, так и физически крепких, дюжих людей. К тому же, хотя и верно, что иногда чревоугодники полагают, что, чем больше они получат, тем большее наслаждение испытают, не менее верно и то, что они - и это более для них характерно - являются не искателями того же самого в большем количестве, но искателями (в романтическом духе) отдаленного и причудливого, искателями разнообразия, приключений и неожиданностей.

На языке DSM-III совпадение психологических признаков, образующее седьмой тип на энеаграмме, получает наименование «нарцистического»; однако нам не следует забывать, что различные авторы уже пользовались этим термином для характеристики и других типов личности [127].

Наиболее близок к нашему пониманию энеатипа VII Шнайдер, обрисовывая характер, который он называет «лабильным» [128]. Я думаю, что в классификации Шнайдера энеатип VII диагностировался бы, вероятно, как вариант hiperthymic, обычно именуемый «гипоманическим», или как лабильный. Последний вид личности предстает в его описании как «чувствительный, весьма подверженный влиянию внешнего мира, склонный к самоанализу. Чуждый депрессии, но время от времени оказывающийся во власти неумеренной печали или раздражения». Его отличительная особенность в нормальном психическом состоянии - «быстро пресыщаться и испытывать чувство скуки… Беспокойство заметно овладевает таким субъектом, особенно весной; порывистое стремление к разнообразию и новизне… Другим специфическим проявлением такого типа личности становится подчеркнутая любовь к кочевой жизни». Шнайдер цитирует также Стиве, которому принадлежит специальное исследование о дезертирстве: «В результате проведенных исследований обнаруживается, что за дезертирством скрываются самые разнообразные мотивы: это и страх наказания, и тоска по родным краям, в какой-то степени чисто социальная неприкаянность одинокого, находящая выход в бродяжничестве, отчасти романтическая любовь к приключениям и жажда новизны».

Поскольку обжорстро в переводе на язык современной терминологии приблизительно совпадает с «рецептивной ораль- ностью», переходя от литературных источников к собственно психологическим, целесообразно начать обзор с рассмотрения орально ориентированного типа, выделенного Карлом Абрахамом, который характеризует его следующим образом: «избыток оптимизма, не убавляющегося от столкновения с суровой реальностью; вследствие присущего ему великодушия, живого и общительного нрава открыт для новых идей и честолюбивых замыслов, нисколько не сомневаясь в их успехе» [129].

В приводимом далее пассаже из работы Абрахама в поле зрения исследователя попадает характерная для энеатипа VII вербальная активность (ability): «их стремление к тому, чтобы получать наслаждение посредством сосания, трансформировалось в потребность одаривать ближних посредством деятельности своего рта, так что в результате мы обнаруживаем у них, помимо неизменного стремления что-либо приобретать, столь же устойчивую потребность вступать в общение с другими людьми с помощью рта; это приводит к настойчивому желанию говорить, сопровождающемуся, как правило, ощущением переполненности. Такого рода субъектам свойственно думать, что запас их мыслей неисчерпаем, и приписывать своим словам способность нести в себе глубокий смысл».

Разделяем мы или нет точку зрения Фрейда и Абрахама на стадии развития либидо и на роль сексуальности в формировании характера, в.любом случае не только синдром, получивший в психоанализе название «орально-рецептивного», является реальностью, вполне доступной для наблюдения и соответствующей, заметим при этом, энеатипу VII (точно так же, как пассивно-агрессивный синдром соответствует энеатипу IV), но и связь этого синдрома с блаженным временем питания от материнской груди подтверждается со статистической достоверностью [130].

Наверно, небезынтересно отметить, что, когда Фрейд пользовался словом «нарцистический» применительно к особому типу личности, образ, возникавший в его сознании, своими чертами напоминал скорее энеатип VII и нарцистическую личность в DSM-III, нежели страдающую нервным расстройством нарцистическую особу, какой она предстает в описании Кернберга.

В «Либидинальных типах» Фрейд пишет: «Соблюдение собственного интереса является организующим началом его жизни. Этот тип независим, и нелегко кому бы то ни было вызвать в нем благоговейный страх. Люди такого типа производят на окружающих впечатление сильной личности. Именно на них предпочитают опираться их ближние в случае необходимости. Они охотно берут на себя роль лидера, дают новый импульс культурному развитию или ломают существующие условности» [131].

Несмотря на то что термин «нарциссизм» широко используется применительно к характерологической диспозиции, соответствующей разнообразию психических черт энеатипа V, только энеатип VII получает в DSM-III наименование «нарцис- тического». Во всяком случае, можно говорить о том, что на него накладываются и другие значения, на что необходимо сразу же указать. Я думаю, что прояснить этот вопрос лучше всего будет в форме проверки миллоновского описания нарцистической личности [132].

«Под нарциссизмом мы имеем в виду спокойный и самоуверенный характер их поведения в обществе», - начинает Мил- лон и таким образом определенно изображает личность, относящуюся к энеатипу VII, а отнюдь не застенчивого, неловкого, неуверенного в себе и напряженного представителя энеатипа V.

«Их по видимости беззаботный и самодовольный вид воспринимается многими как признак уверенного в себе душевного спокойствия. Другие относятся к людям подобного типа с меньшей симпатией. Для них такое поведение свидетельствует о нескромности, самонадеянности, претенциозности и характеризует заносчивую, бесцеремонную и снобистскую манеру в обращении с людьми».

Даже если в индивидах, представляющих энеатип V, подозревать скрытую заносчивость, о ней трудно догадаться по их поведению, точно так же, как и по содержанию их речи. Поведение, проникнутое беспечным ощущением того, что «все О'Key», типично для нашего «шарлатана» - в противоположность неуклюжей застенчивости, характеризующей представителей энеатипа V. Вернемся снова к Миллону:

«Нарцистическим субъектам, похоже, не свойственно смирение, и они в высшей степени эгоистичны и невеликодушны… Они при всяком удобном случае, хотя обычно и непреднамеренно, эксплуатируют других, не видя в этом ничего особенного и считая, что оказываемые им услуги не требуют слишком многого взамен. Их самомнение воспринимается большинством как необоснованное. Оно отдает чванством и высокомерием, не имея под собой ничего, что бы его оправдывало».

Хотя надежда получать, не подкрепляемая ответной щедростью, не в меньшей степени ассоциируется у нас со скупостью, у чревоугодия в данном случае другой стиль, равно как и уровень эксплуатации. В то время как у представителей энеатипа V чувство своего превосходства существует бок о бок даже с еще более сильным чувством собственной неполноценности, у нар- цистической личности это равновесие находится в обратном отношении: чувство превосходства написано, так сказать, на ее лице и присутствует в ее сознании, тогда как все, что связано с переживанием собственной неполноценности, скрыто, отрицается и вытесняется. Только к ненасытным приложимо то, что Миллон говорит о страдающих нарциссизмом, а именно то, что «их поведение может быть неудобным для окружающих, даже противоречащим здравому смыслу. И то, что в своем представлении о самих себе они - люди высшего сорта, к которым не при- ложима общая мерка и кому дарованы необычные права и привилегии. Такое представление о своих достоинствах настолько прочно закрепилось в их психике, что у них редко возникает вопрос, а соответствует ли оно действительности. Более того, всякий, кто не способен уважать их, воспринимается ими с презрением и насмешкой».

Следующий абзац у Миллона заставляет вспомнить о таком свойстве энеатипа VII, как любовь к построению планов, равно как и об оптимизме тех, кому свойствен орально-рецептивный синдром: «Нарцистические личности необузданы в своей познавательной реакции на мир, они не знают меры ни в своих фантазиях, ни в рационализациях и позволяют своему воображению свободно преодолевать как ограничения реальной действительности, так и мнения других. Они склонны преувеличивать свои силы, свободно превращать неудачи в успехи, конструировать длинные и замысловатые рационализации (т.е. объяснение задним числом своих намерений и поступков. - К.Б.), которые поднимают их в собственных глазах или оправдывают то, что, на их взгляд, положено им по праву, быстро меняя при этом оценку тех, кто отказывается принимать или раздувать их представление о самих себе (self- image)». Весьма характерно наблюдение, что, «возбуждаемые не требующей особых усилий работой своего воображения, нарцистические личности насквозь пропитываются ощущением того, что в их жизни все благополучно, что у них хорошее настроение и самые прекрасные виды на будущее. Эмоция (affect), даже если она подчас является следствием производимого такой личностью грандиозного искажения реальности, по большей части подвергается релаксации, если она не проникнута бодростью и беззаботностью. Однако стоит этому воздушному шару лопнуть, как быстро происходит переход или к крайней раздражительности и постоянному недовольству окружающими, или к повторяющимся приступам подавленного настроения, характеризующегося ощущением униженности и опустошенности».

Энеатипы V и VII противоположны друг другу не только в смысле неловкости, с одной стороны, и самоуверенности - с другой, но различаются также и по своей психической атмосфере, которая по преимуществу доставляет удовольствие в первом случае и становится источником боли для ее обладателя в последнем:

«Нарцистические личности редко страдают от внутренних конфликтов, от борьбы в душе противоположных чувств. Похоже, что их прошлое снабдило их хорошим запасом больших надежд и ободрений. В результате они склонны доверять другим и быть уверенными, что с делами у них все будет в порядке». Тем не менее «реальность порой напоминает им о себе в достаточно суровой форме. Даже самые обычные требования повседневной жизни могут восприниматься нарцистическими личностями как досадное вторжение в их жизнь. Необходимость исполнять такие обязанности переживается ими как унижение: ведь происходит посягательство на их заветную иллюзию о собственной почти богоподобности - и предлоги уклониться от выполнения „прозаических" задач легко находятся, поскольку „нарциссы" убеждены, что то, во что они верят, должно быть верно, а то, чего они желают, должно быть справедливо. И они не только демонстрируют незаурядный талант по части рационального объяснения своей социальной невнимательности, но используют с равной легкостью и целый ряд других внутрипсихических механизмов. Тем не менее, поскольку им не свойственно слишком много размышлять над тем, что думают другие, их защитные маневры слишком откровенны, чтобы что-либо скрыть от проницательного взгляда. Их неспособность потрудиться над тем, чтобы замаскировать свои подлинные чувства, тоже способствует тому, что их считают самоуверенными и надменными».

Я думаю, будет уместным привести здесь некоторые соображения Дэвида Шапиро [133] об импульсивных манерах вообще, поскольку они имеют отношение, как он сам отмечает, не только «к большинству тех, кому обычно ставится диагноз - импульсивный характер или даже психопатический характер» (энеатип VIII), но и к «некоторым из тех, кого называют пассивно-невротическими (характерами) и нарци этическими характерами» (энеатип VII).

Хотя в первом случае мы имеем дело, так сказать, с жестко импульсивным, а во втором - с мягко-импульсивным характером, в отношении обоих можно говорить об «определенном нарушении эмоциональной деятельности, о ненормальном ослаблении в ней обдуманности и цели». Шапиро включает состояния, описываемые им как пассивные, в свой обзор по той причине, что «формальные особенности обоих видов состояний - и того, который характеризуется импульсивностью, и отмеченного чрезмерной пассивностью - свидетельствуют об их тесной взаимосвязанности». Фактически, на мой взгляд, было бы уместно при таком формальном сходстве двух рядов психических состояний говорить об общей пассивно-импуль- сивной манере переживания побуждения… Это переживание того, что совершен какой-то важный - не тривиальный - поступок, совершен без осознанно принятого решения, какой- либо ясной мотивировки или давно назревшего желания. Другими словами, это состояние, испытываемое человеком, когда он ощущает, что совершает действия не вполне обдуманные и вообще не предполагавшиеся.

«Эти переживания не связаны ни с внешним принуждением, ни с подчинением моральным принципам, их корень в самом желании», - поясняет Шапиро; однако «желании чрезвычайно внезапном и скоротечном, которое настолько истощено, что едва ли сопоставимо с обычным переживанием хотения или решения, - настолько истощено, что делает возможным и даже убедительным оправдание „виновного", но в непредумышленном деянии». Таким образом, типичное заявление «Я не хочу делать этого, но я просто не могу сдерживать свое чувство (my impulse)», комментируемое Шапиро (и которое можно перевести приблизительно следующим образом: «Я чувствую, что мне не следует делать этого, и я бы не хотел поступать так сознательным образом, но если вдруг и незаметно для меня моим ногам, моим рукам или тому, что мной движет, моим импульсам, будет угодно именно так поступить, меня едва ли можно будет обвинять в случившемся»), у пассивных характеров часто принимает следующую форму: «Я не хотел делать этого, но он настаивал, не понимаю, как это получилось, но я уступил».

Подобно тому, как приверженцы учения Фрейда осмыслили синдром энеатипа VII, исходя из своих теоретических предпосылок, так и Юнг со своими последователями восприняли его в своей системе координат. Для них отличительной чертой этого в высшей степени ориентированного на будущее типа является интуиция: «Способность постигать внутренним чутьем то, что еще не явлено, перспективы и потенциальные возможности, таящиеся в глубине непосредственно данного». Я цитирую «Психологические типы» Юнга [134]:

«Обладающего интуицией никогда не найдешь в мире признанных ценностей настоящего, однако› него острое чутье на все новое и находящееся в становлении. Поскольку он находится в постоянном поиске новых возможностей, устойчивые обстоятельства действуют на него удушающе и он с увлечением хватается за новые предметы и обстоятельства, порой это делается с необычайным энтузиазмом только для того, чтобы хладнокровно расстаться с ними… так, словно все его воодушевление растворилось в этой новой ситуации. У нас создается впечатление, которое разделяет и сам наш герой, что он всегда в таких случаях просто достигал последнего поворотного пункта в своей жизни… Ни рассудок, ни чувство не способны удержать его от проверки новой возможности или отпугнуть, даже если она находится в резком противоречии с предшествующими его убеждениями… у него своя собственная, особая мораль, которая заключается в верности своему видению и в добровольном подчинении его власти… Естественно, такая установка таит в себе большие опасности, ибо слишком велика вероятность того, что интуитивно ориентированный тип растратит свою жизнь по мелочам на вещи и людей, расстилающих перед ним многоцветный ковер жизни, - жизни, которой, однако, живут другие, а отнюдь не он сам».

Юнговская характеристика энеатипа VII как обладающего интровертной интуицией лишь частично подтверждается результатами экспериментальной проверки - в данном случае мы принимаем личностную модель, лежащую в основе нарисованного Кэрси и Бейтс портрета INTJ (интроверт с более развитой интуицией, нежели ощущением, более развитым мышлением, нежели чувством, и преобладанием суждения над восприятием). Эти авторы отмечают, что INTJ - наиболее самоуверенный из всех типов, что представители этого типа обращены скорее к будущему, чем к прошлому, что они выступают и как строители систем, и как энергично прилагающие свои теоретические модели к действительности.

«Для INTJ власть, основывающаяся на положении, чине, титуле или публикациях, не имеет абсолютно никакой силы. Маловероятно, чтобы этот тип поддался магии лозунгов, девизов и модных словечек. Как и в случае с INTP, власть как таковая не производит никакого впечатления на INTJ…»

«Ни одна идея не выглядит для него настолько шокирующей, чтобы не увлечься ею. Вполне естественно, что представители этого типа - любители „великолепных планов" и „блестящих идей" (которые со стороны часто кажутся бредовыми), они всегда открыты для новых концепций и, по существу, не могут жить без них». «Они уверенно маневрируют в сфере теории, словно перед ними гигантская шахматная доска, всегда стремясь найти стратегию, которая приносила бы щедрые и скорые плоды… Теории, которые нельзя осуществить на практике, быстро отбрасываются ими…»

«Они стремятся обыкновенно сформулировать нечто позитивное и не любят сталкиваться с комментариями отрицательного характера».

Мне думается, что энеатип VII соответствует личности, ассоциируемой в гомеопатии с Licopodium (бот. плаун, ликоподий). Из книги Кэтрин Культер «Портреты гомеопатических лекарств» мы узнаем о четырех наиболее характерных особенностях Lycopodium [135]: «его способности не падать духом в самых трудных обстоятельствах и сохранять чувство собственного достоинства, его непоколебимой живучести, невозмутимой бесстрастности, а также и об ахиллесовой пяте этого в высшей степени способного человека - его склонности к самообману…»

Культер описывает терпеливую, настойчивую популяцию, представители которой отменно здоровы, энергичны и привлекательны от природы: «красивые» и «подтянутые» - вот слова, наиболее подходящие для их внешности, точно так же, как при виде Pulsatilla хочется сказать, что она прелестна, Phosphorus - притягателен, а Arsenicum - аристократичен…

«Первая замечательная особенность Lycopodium - это его чувство собственного достоинства. Это чувство можно прочесть на лице у всякого, кто обладает хладнокровием и, очевидно, неплохого мнения о самом себе. Он абсолютно уверен в своих суждениях, считая, что в любой ситуации понимает дело лучше других».

«Совсем иначе проявляется его чувство собственного достоинства - в нерасположенности доказывать свое мнение путем спора или вести переговоры. При этом он может быть драчлив, получая, подобно Sulphur, наслаждение от интеллектуальной борьбы, однако такая борьба отличается от спора на личном уровне, когда неизбежно приходится страдать чувству собственного достоинства. Lycopodium настолько уверен в своей правоте, что зачастую даже отказывается обсуждать вопрос…»

«Сам по себе он учтив и любезен, когда дело доходит до комплиментов, и способен быть чрезвычайно льстивым, если захочет. Он ищет ответной лести и упивается ею, какой бы грубой она ни была… Даже когда Lycopodium явно не заслуживает оказываемых ему почестей, он все равно охотно принимает их. Он знает, что они не заслужены (в конце концов, он не глуп), однако возражать против них не будет…»

Наблюдения Культер, когда она описывает негативные аспекты чувства собственного достоинства (self-esteem), тоже находят себе соответствие во многих чертах энеатипа VII. Она приводит используемые Герингом дескрипторы «надменность» и «властность» и дает следующий комментарий: «Он не только знает лучше других, он желает, чтобы другие прислушивались к его мнению, и время от времени дает понять, что несогласные с ним - это или мошенники, или дураки. О своих конкурентах, ближних, родственниках и даже друзьях он не слишком высокого мнения, чего и не скрывает, в то же время ему свойственно преувеличивать собственное влияние и способности…»

Культер указывает на лекарственное средство, по своей природе подобное характеру Lycopodium: «Подобно тому как обладающий упругой живучестью мох приспособляется к характеру ландшафта и меняющимся климатическим условиям, бесстрашно продолжая свой рост, живучесть Lycopodium («фантастическая способность к выживанию»: Gutmen) тоже происходит из его твердой, хотя тем не менее и приспособляющейся натуры, которая позволяет ему приспособляться к меняющимся временам и обстоятельствам, преследуя одновременно и свои собственные интересы».

«Разумеется, внимательность и обаяние, свойственные Lycopodium, могут щедро изливаться и на его близких, а не только быть направленными на посторонних. Внешние проявления этого индивида будут, таким образом, соответствовать определяющей ситуацию реальности. Однако нередко к этим

Положительным качествам все же примешиваются следы „повелительной манеры" (Геринг) с неуловимым намеком на свое превосходство…»

Культер подчеркивает в Lycopodium такие эмоциональные черты, как отчужденность, бесстрастность, возвышенность взгляда на мир: «Своей отчужденной бесстрастностью и отсутствием эмоциональной экспансивности Lycopodium напоминает Луну, которая отражает свет, но не приносит настоящего тепла…»

Другая характерная черта, на которой останавливает внимание Культер, - это самообман: там, где мь. обычно говорим себе: «Вот проблема! Как же мне с ней быть?», Lycopodium скажет: «Вот проблема! Как же мне ее избежать?»

Про представителей энеатипа VII недостаточно просто сказать, что это люди с широким кругозором, с исследовательской жилкой: их стремление к расширению своего опыта влечет их, как правило, от неудовлетворяющего их «здесь» к многообещающему «там».

Ненасытность такого духовного обжоры прикрывается, однако, кажущейся удовлетворенностью; или, правильнее будет сказать, за их энтузиазмом скрывается разочарованность (frustration), - тем энтузиазмом, который призван, по-видимому, компенсировать неудовлетворенность, равно как и не позволять опыту разочарования стать осознанным.

О еде идет речь или о чем другом, но ненасытность у такого обжоры возбуждает, как правило, не простая пища, а все удивительное и необыкновенное. Соответственно, для него характерен интерес к магическому и эзотерическому в собственном смысле слоьл, что является отражением более широкого интереса к отдаленному вообще - отдаленному в географическом или культурном отношении или же находящемуся на границе человеческого знания.

Кроме того, влечение к тому, что находится за пределами его собственной культуры, свидетельствует о смещении ценностных ориентиров, о предпочтении, отдаваемом тому, что «там», перед тем, что «здесь». То же самое может быть сказано и о характерной для энеатипа VII тенденции восставать против всякого рода условностей. И в этом случае можно с уверенностью говорить, что его идеал будет иметь скорее всего утопический, футуристический или прогрессистский характер, нежели опираться на существующие культурные модели.

Две черты, тесно связанные с тенденцией не ограничивать себя в удовольствиях, такие как нелюбовь к страданию, стремление по возможности избегать его и сопутствующая этому стремлению гедонистическая ориентация, характерны для личности, представляющей энеатип VII. С этими двумя чертами внутренне связаны снисходительность как к собственным, так и к чужим слабостям и потакание своим желаниям. Примечательно, что подобного рода снисходительность характеризует не только отношение индивида к самому себе, но и его установку по отношению к другим: laissez faire («делай что хочешь») - вот суть этой установки. Такая соблазнительная для других снисходительность к их слабостям и порокам со стороны ненасытного порой превращает последнего, по существу, в соучастника зла.

Тесно связано с потаканием своим желаниям такое свойство, как «избалованность», под которым обычно имеется в виду уверенность в своем особом праве на получение удовольствий от жизни. В данном случае дает о себе знать и своего рода «плейбо- евская» жизненная ориентация, и, косвенным образом, преувеличенное переживание того, что «все о'кей», которое развивается в человеке в качестве защиты от боли и фрустрации: та «оптимистическая жизненная установка», которая заставляет его не только думать, что у него и у других «все о'кей», но и воспринимать мир в целом как славное местечко для житья. В ряде случаев можно говорить прямо-таки о «космическом оптимизме» (cosmic okaynese), вырабатывающемся у людей, когда их индивидуальная удовлетворенность всем находит опору в таком взгляде на мир, для которого не существует ни добра, ни зла, ни чувства вины, ни морального долга, вообще нет необходимости в каких-либо нравственных усилиях со стороны личности - достаточно просто наслаждаться жизнью.

Разумеется, если в человеке нет бунтарского духа, потакать своим желаниям в условиях современной цивилизации, которая как бы то ни было представляет собой систему запретов, не так-то просто. Главное, что следует сказать о свойственном энеатипу VII бунтарстве, - это то, что оно наиболее зримо проявляется в обостренной чувствительности ко всякого рода предрассудкам конвенционального происхождения и находит обыкновенно выход для себя в юморе. При этом бунтарский дух, свойственный данному человеку, выражается, как правило, в презрении к условностям в его поведении, тогда как интеллектуальный бунт может прекрасно уживаться в человеке с изрядной долей социально-бытового конформизма. Благодаря наличию у них этой характерной особенности, представители энеатипа VII становятся скорее идеологами революции, нежели ее активными участниками.

Они, представители этого типа, как правило, не стремятся принадлежать к власти. Про обжору или ненасытного можно было бы сказать, что ему очень рано удалось «узнать», что хорошей власти не бывает, тем не менее он усваивает по отношению к властям скорее дипломатичную, нежели оппозиционную манеру поведения. Бунтарство неявно дает о себе знать у человека, принадлежащего к энеатипу VII, в том, что он обыкновенно игнорирует психологическую иерархию в отношениях с окружающими: в то время как энеатип VI воспринимает себя и строит свои отношения с людьми подчеркнуто в зависимости от своей принадлежности к высшим или низшим, старшим или младшим его по возрасту, энеатип VII, напротив, подчеркнуто «эгалитарен» в своем подходе к людям. И как не может такой человек принимать власть чересчур всерьез (потому что при этом трудно было бы потакать своим желаниям, быть снисходительным к собственным слабостям, не ведать чувства вины и сохранять сознание своего превосходства), так и перед другими не хочет выступать в качестве власти - разве что в завуалированной форме, когда хочет произвести впечатление своей подчеркнутой и мнимой скромностью.

Еще одна характерная черта энеатипа VII, которая и достаточно самостоятельна, чтобы быть рассматриваемой отдельно, и вместе с тем функционально связана с ненасытностью и бунтарством, проявляется в отсутствии самодисциплины, в неустойчивости, недостатке обязательности и специфическом дилетантизме. Словом «плейбой» («play-boy») передается не только любовь к удовольствиям, но и уклончивость, нежелание связывать себя обязательствами человека, который любит наслаждаться жизнью. Отсутствие дисциплины в его характере - это следствие свойственной ему нелюбви откладывать удовольствие, если есть возможность его получить, и основывается, если взглянуть поглубже, на восприятии всякой отсрочки удовольствия как проявления нелюбви к нему со стороны того, кто может доставить удовольствие.

Склонность предаваться сексуальным фантазиям (cathexis of fantasy) и ориентация на построение планов и утопию также играют определенную роль в комплексе ненасытного (gluttonous bias), который, подобно младенцу, тянущемуся к соске, льнет ко всему, что и очень сладко, и не грозит разочарованием. С только что отмеченным свойством, равно как и с бегством от грубых реальностей жизни, тесно связана притягательность для ненасытных будущего и потенциально возможного. Ненасытным действительно, как правило, свойственна футуристическая ориентация в жизни - потому что через идентификацию с планами и идеалами индивид получает, по-видимому, возможность жить мысленно в них в большей степени, чем в постоянно возвращающем нас к реальности настоящем.

В характере представителя энеатипа VII имеются два аспекта, каждый из которых по-своему способствовал широко распространенному одобрительному к нему отношению (как соответственно к «счастливому» и «любезному») и которые вместе определяют весьма существенное качество этого характера - способность доставлять удовольствие. Испытывая ненасытную жадность к тому, что приятно, и влюбляясь через переживание удовольствия, энеатип VII, по-видимому, также не прочь удовлетворить жадность к удовольствию у тех, кого он хочет обольстить. Подобно своему антиподу на энеаграмме - энеатипу II - энеатип VII в высшей степени обольстителен и стремится доставить удовольствие как своей услужливостью, так и бодрым, неунывающим отношением к жизни, готовностью ответить уверенным «нет проблем!» на любой ее вызов.

Любезный, приветливый аспект этого характера подразумевается такими его дескрипторами, как отзывчивый, услужливый, дружелюбный, обязательный, готовый к бескорыстной помощи и великодушный. Чревоугодники (gettons) - гостеприимные хозяева и могут быть весьма расточительны. В той степени, в которой их щедрость является спутником обольстительности и скорее средством купить любовь, нежели искренним дарением, она уравновешивается в психической жизни (psyche) чревоугодника соответствующей ей противоположностью: скрытым, но действенным использованием других в своих интересах, которое дает о себе знать и в виде паразитических наклонностей, и, возможно, в свойственном таким людям ощущении своего права на внимание и любовь со стороны ближних.

Состояние довольного собой и жизнью благополучия, характерное для энеатипа VII, покоится отчасти на уже знакомых нам приоритетах того, кто воспринимает жизнь под знаком наслаждения, отчасти на специфическом умении ненасытного удовлетворять свои желания в воображении. Тем не менее «ощущение того, что все о'кей», служит также и целям обольщения, и надо сказать, что стремление обольстить, очаровать делает порой представителей энеатипа VII особенно добрыми, веселыми и забавными. Хорошее настроение, свойственное энеатипу VII, заставляет других в их присутствии испытывать чувство приятного оживления, а это способствует готовности получать от них и дальше наслаждение и стремиться по возможности быть рядом с такими веселыми, приятными людьми, что лишний раз подтверждает, что счастье, по крайней мере отчасти, соблазнительно и определенно обладает способностью подчинять. Конечно, это желание чувствовать себя во что бы то ни стало счастливым, свойственное энеатипу VII, поддерживается - как и в случае с энеатипом III - за счет вытеснения и избегания всего, что причиняет боль и приводит в итоге к обеднению опыта. В частности, пресловутое «хладнокровие» энеатипа VII связано с вытеснением той самой тревоги, которая постоянно подпитывает установку индивида на поиск убежища в наслаждении.

Другую группу характерных черт, по которым распознается работа обольщения, можно назвать нарцистической. Она характеризуется с помощью таких, например, дескрипторов, как: «выставляет напоказ свои переживания», «знает лучше других», «хорошо осведомлен», «с сознанием своего интеллектуального превосходства». Сюда же относится и навязчивое стремление пояснять - то, что Феллини иногда пытается изобразить в своих фильмах, заставляя рассказчика за кадром к месту и не к месту комментировать происходящее на экране.

Можно говорить об «обольщении при помощи превосходства», которое чаще всего принимает форму интеллектуального превосходства, хотя (как это видно на примере молье- ровского Тартюфа) не последнюю роль в его успехе играет репутация человека глубоко религиозной и праведной жизни. Характерно, что такой праведнический имидж лишен зачастую какой-либо внешней напыщенности - даже в тех случаях, когда люди пытаются активно заявлять о своем превосходстве, мудрости и доброте. Это соответствует тому факту, что ненасытные предпочитают, чтобы их взаимоотношения с людьми строились скорее на основе братства и равноправия, нежели власти и подчинения. Именно по этой причине превосходство, на которое они претендуют, скорее подразумевается, нежели открыто выражается, и выступает под маской скромной, отзывчивой и эгалитарной манеры поведения. Как и в случае с доставляемым им удовольствием, ощущение своего превосходства, свойственное энеатипу VII, передает только половину того, что переживает при этом ненасытный, потому что одновременно им владеет чувство собственной неполноценности и, соответственно, ощущение неуверенности и тревоги. Нечто подобное мы уже видели на примере энеатипа V, и в том и в другом случае расщепление психики опускает одновременное существование двух половинок Я (two sub-selves), однако, в то время как у представителя энеатипа V на передний план выступает отталкивающее, вызывающее осуждение Я, в нарцистической личности верх берет как раз высоко мнящее о себе, грандиозное Я.

Важная психологическая особенность, о которой необходимо упомянуть в связи с характерной для нарциссизма тенденцией получать удовлетворение «орально-рецептивным» путем, - это обаяние, шарм - качество, в котором сходятся и вызывающие восхищение свойства энеатипа VII (одаренность, способность схватывать на лету, острый ум, житейская мудрость и т.п.), и такие его особенности, как услужливость, неагрессивность, вкрадчивость, невозмутимость и удовлетворенность. Благодаря обаянию, ненасытный способен удовлетворять свою жадность не хуже, чем рыбаку это удается с помощью наживки, из чего можно заключить, что способностью доставлять удовольствие и шарм не просто чаруют, но и манипулируют. При помощи своего огромного обаяния ненасытный способен обворожить не только других, но и самого себя. Среди его умений видное место занимает умение очаровывать, почти равносильное гипнозу, и шарм - это и есть его магия.

Наряду с нарциссизмом, свойственным энеатипу VII, необходимо отметить и часто встречающиеся у него различные таланты, и сильную интуицию, что наводит на мысль, что именно благодаря таким задаткам, возможно, и сформировалась его преобладающая жизненная стратегия. (Точно так же, как усвоение этой стратегии способствовало развитию имеющихся задатков.)

Энеатип VII можно представить себе в виде человека, у которого поиски любви превратились в поиски наслаждения. Поскольку такая его установка неизбежно встречает определенное сопротивление со стороны объекта, он начинает удовлетворять свои желания с того, что набрасывает на свою жертву искусно сплетенную сеть из объяснений и обоснований. Всем известно, что шарлатан - это человек, способный убедить других в полезности для них того, что он продает. Тем не менее одной интеллектуальной активности, проявляющейся в объяснениях (которая, кстати, в рамках энеатипа VII может превратиться в нарцистический недостаток), в данном случае недостаточно: убедительность получает опору прежде всего в убежденности самого убеждающего в собственной мудрости, превосходстве, порядочности и благородстве намерений.

Таким образом, только искусственным путем можно разделить психические свойства, которые существуют в тесной взаимосвязи: очаровательность способствует убедительности, равно как и доставляет удовольствие. Способность убеждать и быть кладезем информации у представителей энеатипа VII находит иногда выражение в том, что они становятся профессиональными советчиками. Шарлатаны любят воздействовать на других с помощью советов. В шарлатанстве как таковом можно видеть не только удовлетворение нарцистических желаний и демонстрацию своей полезности, но и потребность манипулировать другими с помощью слов, например: давать понять людям, что на них возлагаются «великие надежды», и превращать их в орудие для осуществления своих проектов. Наряду с потребностью воздействовать на других с помощью манипуляций, мы можем отметить и такие характерные для представителей энеатипа VII особенности, как сильный интеллект, хорошо подвешенный язык (high verbal ability), способность внушения и т.д.

Мы рассмотрели специфическую тенденцию воспринимать жизнь под знаком «все о'кей» и быть одновременно влекомым оральной страстью высасывать из жизни ее лучшие соки. Говорили о бунтарском духе приблизительно в том же ключе, что и Фритц Перлз, отмечающий, что «в душе всякого примерного мальчика скрывается злобное, жаждущее мести существо». Столкнулись у представителей энеатипа VII со смешением существующего только в их воображении - с реальностью, проектов - с их исполнением, потенциально возможного - с реально осуществимым. Затем в поле нашего зрения попали привлекательность - которая на самом деле является маской, скрывающей внутреннюю тревогу, - дружелюбность, скрывающая агрессивность, великодушие, прикрывающее тенденцию использовать другого для своих нужд. Применительно к энеатипу VII слово «шарлатан», ассоциирующееся, в частности, с мнимыми познаниями и явным несовпадением в суждениях человека словесной карты с местностью, гораздо лучше выражает суть этого характера, чем, например, просто «человек, обладающий способностью убеждать». Если взглянуть шире, то словом «шарлатан» передается более обобщенное понятие обмана (fraudulence), для которого все вышесказанное является лишь дополнением. И действительно, по-видимому, целесообразнее использовать отвлеченно-умозрительное «обман» для фиксации рассматриваемого нами типа, нежели символическое или даже метафорическое «шарлатанство».

Нельзя считать только какой-то один защитный механизм особенно подходящим для гедонистически-нарцистического характера.

Говоря, что представители энеатипа VII очень рано усваивают, как оправдать потворство своим желаниям с помощью «хороших оснований» для них, мы тем самым признаем, что механизм рационализации приобретает в их жизни важную стратегическую функцию.

Согласно Эрнсту Джонсу, рационализация - это объяснение, придумываемое рассудком для отношения или поступка, мотивы которого неприемлемы для сознания. Хотя далеко не все склонны видеть в рационализации защитный механизм, имеются достаточные основания утверждать, что она таковым все же является, поскольку даже если и не влечет за собой торможения импульса (скорей, наоборот), то все же, действительно, способствует отвлечению внимания от «действительных причин» поступков и отношений индивида к другим людям и явлениям. В результате совершаемые поступки начинают казаться добрыми и благородными, что отвечает требованиям суперэго.

Как отмечает Матте-Бланко: «Рассеивая подозрения относительно смысла того или иного поступка, рационализация способствует мирному характеру происходящего вытеснения, и таким образом ее можно рассматривать как манифестацию вытеснения» [136].

Рационализация представляет в этом плане особый интерес тем, что она вызывает и конституирует определенную жизненную тактику - «объясняющий свое поведение» прибегает к убеждению, чтобы обходить препятствия на пути к наслаждению. Тем не менее рационализацию все же приходится рассматривать как довольно элементарный защитный механизм, который служит опорой для более сложного механизма идеализации. Мы уже отмечали, что далеко не все склоны видеть в рационализации защитный механизм, то же самое можно сказать и об идеализации, которой принадлежит важная роль в психологии энеатипа VII.

Прежде всего, существует самоидеализация, которая соединяется в психике представителя энеатипа VII с отрицанием вины, а также с нарцистической установкой и с характерными для нее претензиями. Самоидеализация может осуществляться в форме откровенного самовосхваления, даже если восхищающийся своими поступками человек и так верит в идеализированную версию самого себя.

Идеализация играет важную роль в отношениях с людьми, особенно в отношениях с матерью и ее заменителями.

(Подобно тому как представляющие энеатип VI лица мужского пола обычно влюблены в своих отцов или идеализируют их, характерной чертой представителей энеатипа VII, наделенных более нежной психической организацией, является их преданность своим матерям и бунт против отцов, которым принадлежит власть над матерью. По отношению к лицам, облеченным властью, энеатип VII, похоже, вообще усвоил деидеализирующую установку, которая, заметим, уже подразумевается его органическим неприятием всякой иерархии.)

Можно сказать, что оптимистическая установка, характерная для энеатипа VII, радостное настроение, с которым он обычно не расстается, были бы невозможны без постоянно осуществляемой идеализации мира в целом и наиболее значимых для него людей в нем. Во взаимоотношениях с другими, как и в отношении к самому себе, оптимистическая установка одним из своих следствий для человека, ее усвоившего, имеет то, что он начинает воздерживаться от критических оценок и поиска виновных, - взамен этого в его поведении появляется много напускного добродушия и любезности. У такого человека неодолимая склонность воспринимать мир в соответствии с девизом: «У меня все - о'кей, у вас все - о'кей». Кроме того, следует, видимо, говорить в данном случае о тенденции к «космическому оптимизму», т.е. ощущению того, что все в мире идет хорошо и нет необходимости вступать в борьбу.

Помимо защитных механизмов в виде рационализации и идеализации, можно также упомянуть о специфической связи, существующей между психологией энеатипа VII и сублимацией, поскольку весьма характерно, что ненасытный - это, как правило, тот, кто, ослепнув для того, что ему действительно нужно, к чему его инстинктивно влечет, оставляет место в сознании только для альтруистических и великодушных побуждений. Процесс сублимации позволяет нам лучше понять причины ориентированности ненасытных на фантазию, что подразумевает замену действительной цели их стремлений образами, планами и т.п., и катексис (cathexis) энергии своего либидо в собственную изобретательность (последним мы хотим сказать, что, в силу такого характера катексиса, они склонны скорее накапливать орудия и создавать условия для действия, нежели просто действовать).

В терминах Шелдона для представителей энеатипа VII характерна по преимуществу тенденция к такому сочетанию экто- морфических и эндоморфических элементов, при котором последние находятся на втором месте, тогда как вся структура в целом представляет, по-видимому, пример наиболее сбалансированного распределения всех трех компонентов. Такой структуре соответствует личность, у которой интеллектуальные и духовные интересы прекрасно уживаются с направленностью психической энергии на социальную сферу (social extroversion), с деятельной или даже неугомонной натурой. Возможно, конституционная предрасположенность, проявляющаяся в равновесии интеллектуальной, эмоциональной и деятельностной ориентацией, дает объяснение характеризующей энеатип VII интуитивности (столь выразительно очерченной Юнгом в его изображении этого энеатипа). Тем не менее я не вижу ничего невероятного в том, что чрезвычайная стратегичность, характерная для этого же типа, чаще всего является результатом полученного человеком образования и воспитания, - притом, разумеется, что умственная одаренность и генетически обусловленная вербальная способность тоже играют свою роль. Так же, как для прирожденного бойца, в случае энеатипа VIII, естественно поступать наперекор другим, для того, кто умен и обладает хорошо подвешенным языком, естественно достигать своих целей в отношениях с людьми посредством своего рода адвокатской тактики - объясняя и оправдывая свои действия.

Целесообразно начать рассмотрение всего, связанного с воздействием окружающей среды в уравнении природа/воспитание, с вопроса о кормлении грудью - поскольку имеются данные о взаимосвязи между продолжительным и ничем не омраченным пользованием грудью и исполненным доверия к миру, оптимистическим типом личности [138]. Думаю, что мы можем рассматривать это открытие - как и в случае связи между неудовлетворительным кормлением грудью и орально-агрессивными чертами, показанной в том же исследовании, - в качестве парадигмы для более общей связи между счастьем в младенчестве и бодрой жизнерадостностью в позднейшей жизни. От представителей энеатипа VII нередко приходится слышать рассказ о продолжительном пользовании в своей жизни радостями, связанными с ранним детством.

Тем не менее, когда рассматриваешь жизненную историю подобного неунывающего и исполненного доверия к жизни человека, то обнаруживаешь, что изгнание из рая детства приобретало здесь порой гораздо более резко выраженный характер, чем в случае с представителями энеатипа IV, делая, в свою очередь, понятным, почему при столкновении с разочарованиями и неудачами в своей последующей жизни такой индивид склонен был переживать регрессию к состоянию младенца у материнской груди, полностью пассивного и уверенного в том, что получит все ему необходимое. Возникает впечатление, что точно так же, как этот младенец ни за что не желал разочаровываться в своей матери, а иногда и отце, так и представитель энеатипа VII категорически не желает видеть неприятной стороны жизни. Память в такой ситуации поддерживает работу фантазии, направленную на отрицание страдания.

Я описал уже подобного рода переход - от счастливой поры младенчества к менее приятному состоянию в жизни представителя седьмого типа - в «Исцеляющем путешествии» [139]. Я был свидетелем того, как в сознании моего пациента (в ходе психотерапевтического лечения) всплыли воспоминания об идиллических взаимоотношениях, существовавших между ним и его нянюшкой до тех пор, пока однажды он не был признан настолько взрослым, что мог сидеть за столом вместе со своими родителями, и это означало для него изгнание из теплого рая нянюшкиной кухни в холодную атмосферу столовой, где ему впервые пришлось выдержать длительное общение с его далеко не столь приветливой матерью.

Можно привести и менее драматичные примеры, например следующий: «Дома, в бытность мою ребенком, меня растили до двух лет, а затем вместе с братом отдали на попечение нашей тетушки, после чего наши родители появлялись столь редко и ненадолго, что стали казаться нам чем-то вроде призраков… Пока мне не исполнилось двух лет, меня кормили грудью, причем без соблюдения какого-либо режима. Моя мать постоянно сопровождала отца в его путешествиях, меня тоже брали с собой, пока мне не исполнилось трех лет и не возникла необходимость оставить меня в доме тети, под присмотром которой я должен был начать свое первоначальное образование». Или: «Моя мать безумно любила меня и оберегала от любой неприятности, я начал говорить очень рано и рос грациозным и ласковым ребенком. Школа была для меня ударом. Я был совершенно беззащитен перед агрессией. В результате я стал жертвой своих одноклассников. Убежища я искал в мире фантазии». А вот еще один пример: «Что касается меня, то семья у нас была большая, дружная, жизнь текла на удивление хорошо, и я не знал забот. Пожалуй, только в школе я столкнулся с проблемами».

Часто встречающийся в слышанных мною жизненных историях представителей энеатипа VII момент - это страшно авторитарные отец или мать, в отношении которых мягкая форма сопротивления является, по-видимому, наиболее подходящей. Чаще всего подобная тактика применялась по отношению к отцам в случае энеатипа I, когда чрезмерная строгость и подчеркивание своего превосходства со стороны отца переживались ребенком как отсутствие любви к нему и способствовали не только выработке у него смутного убеждения, что власть - это зло, но и познанию на собственном опыте, что власть слишком сильна, чтобы противостоять ей открыто, а кроме того, все это вырабатывало у ребенка неправильное представление о любви как снисходительности (т.е. как о чем-то освобождающем от дисциплины). В детском опыте многих людей мать - это существо, которое от всего защитит и снисходительно отнесется ко всякому капризу (обычно это представители энеатипа IX).

«Что больше всего выводило отца из себя в отношениях со мной, так это то, что я никогда не вступал с ним в спор, но поступал так, как считал нужным, не обращая внимания на его наставления. У моего отца была очень внушительная внешность, и я не мог смотреть ему в лицо без страха, но стоило мне выйти за дверь - и я уже был вне его власти».

В ответ на вопрос: «Какое обстоятельство привело к развитию у вас склонности маневрировать перед лицом ваших родителей и в жизни вообще?» - один субъект объяснил, что его родители всегда были настолько во всем правы, что если бы он изредка не надувал их, то ему было бы совсем невмоготу.

Такая черта энеатипа VII, как способность быть обольстительным, обычно зримо проявляется в отношениях с родителями противоположного пола, и в этом плане мужчины энеатипа VII чаще всего ориентированы на мать (точно так же, как мужчины энеатипа VI по большей части ориентированы на отца). У такого юного мужчины может возникнуть ощущение, что он способен не хуже, а то и лучше отца защитить мать, потому что тот по-настоящему не любит ее, и что его задача - залечить обиды, нанесенные ей отцом. «Моя мать была обольстительная женщина, и в ее подаче отец всегда представал в виде страшного великана-людоеда».

Конечно, в случае с энеатипом VII надо учитывать и то, что наличие сходного характера у одного из членов семьи играет роль важного фактора в процессе формирования этого типа: «Похоже, что атмосферу в доме определяли ценности „типа VII", потому что вещи, которые мне приходилось здесь слышать, были настолько фантастичны и изумительны, что человеку со стороны, наверно, показалось бы, что он попал в какой-то иной мир. Теперь я лучше понимаю это, чем тогда. Мой отец - типичный помешанный-VII, для него не существует такой вещи, как фунт мяса, он признает только коровьи туши. У нас дома - промышленный холодильник. Спальные комнаты постепенно превращаются в кладовые для продуктов. Не говоря уже о том, что у него имеется все, что ему необходимо - в воображении, разумеется. Это как если бы он был хозяином волшебного мешка, из которого можно извлечь все, что душа ни пожелает. Мне не раз приходилось слышать, как люди восхищаются моей любезностью и тактом. Моя мать обыкновенно говорила, что я некрасив, но могу завоевать мир с помощью своего обаяния. Все смеются у себя дома, где они могут позволить себе быть немного сумасшедшими. Моя мать ценит в людях культуру, и ей очень нравится, когда человек умеет хорошо выражать свои мысли».

Другой фактор, уже отмеченный мною в жизненной истории «оральных оптимистов»,- это частота, с какой отец анализируемого оказывался по своему характеру робким, нерешительным человеком. В одном варианте при опросе небольшого числа анализируемых выяснилось, что в семи из восьми случаев отец их принадлежал к энеатипу VI, VII или V. В другом - четверо из пяти утвердительно отвечали на вопрос: «Не потому ли вам свойственна слабая и мягкая позиция в жизненных делах, что в детстве вы не имели рядом с собой примера здоровой агрессивности, что в вашем сознании отсутствовал образ энергичного, решительного отца?»

Представитель энеатипа VII имеет тенденцию превратиться в искателя удовольствий - до такой степени, что любовь к нему со стороны другого лица означает для него прежде всего потакание любому его желанию. К тому же поиск любви приобретает характер нарцистического стремления - в том смысле, что способы привлечь к себе любовь - например, быть открытым, забавным, ловким - развиваются в самостоятельные мотивы, а погоня за чарующим и благожелательным превосходством над людьми в своем поведении становится самодовлеющей целью. Таким образом, как и в других личностных ориентациях, отдельная, частная грань любви становится заменой самой любви - и препятствием к нормальному развитию любовных отношений.

Как и у других типов характера, преобладающая страсть здесь поддерживается изо дня в день не только воспоминаниями о прежнем наслаждении или имевшей место неудаче, но и благодаря помехам, которые создает данный тип характера в нормальном функционировании организма и в реализации способностей индивида.

Как и в случае других страстей, ненасытность можно понимать как попытку заполнить пустоту. Ненасытность - точно так же, как (орально-агрессивная) зависть, - ищет вовне то, что, как она смутно понимает, у нее отсутствует внутри. Только в отличие от зависти (у которой налицо резко выраженное сознание своей онтической недостаточности) ненасытность лукаво маскирует недостаточность мнимым избытком, типологически сопоставимым с таким же избытком, как спутником гордости. (В результате страсть избывается без полного ее самоосознания.)

Онтическая недостаточность, однако, не только источник гедонизма (и избегания страдания), но и его следствие; ибо отождествление любви с удовольствием делает недоступным для гедониста более глубокий и богатый смысл любви, не сводящийся к сфере непосредственно доступного. Ощущению внутреннего дефицита (inner scarcity) способствует, конечно же, и отчуждение индивида от своей экзистенциально переживаемой глубины, что происходит вследствие гедонистической потребности иметь дело только с приятными переживаниями и избегать неприятных. Это ощущение подпитывается также скрытым страхом, пронизывающим описанный тип с характерной для него любезностью и мягкой услужливостью, - страхом, при котором невозможно быть самим собой. Оно поддерживаемо, кроме того, склонностью манипулировать людьми, что предполагает отторжение от естественной, от природы данной человеку эмоциональной общности с людьми (как бы ни замаскировывался этот факт), благодаря постоянной имитации общительности и дружелюбия, что является одним из элементов чарующего обаяния.

Наконец, ориентация ненасытности на духовное, эзотерическое и паранормальное, притом, что по существу она стремится этим поиском решить проблему своей онтической недостаточности, лишь увековечивает эту недостаточность, ибо, ища сущее в будущем, в отдаленном, воображаемом и потустороннем, индивид тем самым только удостоверяет свое бессилие найти ценность в настоящем и действительном.