Харчо для полара (СИ)

Глава 6. Темиртас. Чернотроп

Уши и хвост пропали около девяти утра, и Темиртас взбодрился. Чувствовал он себя гораздо лучше, и облако запахов, сопровождавшее Дану, вызывало только легкое ощущение муторности, а не стабильную тошноту. Перед входом в гостиницу он сосредоточился, вживаясь в роль — шумный северянин, набитый деньгами и обожающий жену — и, неожиданно, при виде паркета со знакомым рисунком, в точности как у бабушки, провалился в короткое и яркое видение.

Бабушкин дом — относительно новый, отстроенный уже после его рождения — вкусно пах свежими рыбными «калитками». Противень был выставлен на подставку, в центр огромного стола. Невыносимо захотелось откусить от горячего пирога, захрустеть корочкой. Он протянул руку и тут же получил шлепок полотенцем.

— Оставь! — рыкнула бабушка. — Это я для Даночки напекла! Захочет — поделится. Не захочет — сама всё съест. Ей за двоих кушать надо, себя и маленького кормить.

Он повернул голову — там, в видении — и встретился взглядом с Даной, входящей на кухню. Лицо напарницы было знакомым и незнакомым, изменившимся, отмеченным печатью плодородия. Его захлестнула радость, и он сгреб Дану в объятия, зарываясь носом в волосы. Та недовольно повела плечами, поцеловала бабушку в щеку, взяла свежую «калитку» с противня и разломила пополам.

Видение растаяло, а ощущение радости осталось, и Темиртас включился в работу без всяких усилий — шумел, шутил, прикасался к Дане — был самим собой с поправкой на задание. Мистического топлива хватило ненадолго — на прогулке навалилась усталость. Желудок побаливал, требуя: «Съешь что-нибудь».

Осмотр панно «Объятия» вызвал у Темиртаса смешанные чувства. Он не чтил Камула, скрутки в чашах Хлебодарной жег редко, одарял Феофана-Рыбника, доносящего свою волю и благословение в морозных узорах на стеклах домов и часовен — эта летопись бесконечна, просто нужно научиться ее читать. Но здесь и сейчас, на залитой солнцем площади, он почувствовал единение с волчьим богом, без труда расшифровав значение улыбки Камула: «Моя! Сильная, упрямая. Прогонит. Уйду и вернусь, чтобы завоевать».

Смутные мечты — «встреча с истинной, медленный путь от первого поцелуя к дому с запахом выпечки и урчанием медвежат» — накрепко связались с Даной, рассматривавшей панно. Снова полыхнули каштановые пряди, обласканные ярким солнцем Чернотропа, и Темиртас подавил желание прикоснуться к своей напарнице — вне задания, по собственной воле. Так нельзя. Нужно дождаться, пока они выполнят долг и будут свободны.

Дана предложила купить мороженое, и это было спасением по всем направлениям сразу. Он понял, что еда ему подходит и не вызовет тошноты, а еще позволил себе сделать то, что хочется: выбирал наполнители и сиропы, советовал, принимал у продавца вафельные рожки с мороженым, делился, пробовал, откусывая от порции Даны и протягивая ей свою.

Они гуляли по Чернотропу до вечера. Дана пила кофе, ела свежую выпечку, дегустируя незнакомые начинки: слойки с ежевикой, пирожки с грушей-дичкой, булочки с кизиловым повидлом. Темиртас ограничился мороженым и сухарями — внутренний голос подсказывал, что всё остальное можно будет пробовать позже, не сейчас.

Вымощенная булыжниками улочка вывела их на берег пруда, закованного в кольцо набережной. Растрескавшаяся тротуарная плитка и неработающие питьевые фонтанчики, скамейки без брусьев, чаша фонтана с выкрошившейся мозаикой — над местом, когда-то бывшим уютным, витал дух запустения.

— Колосья, — сказала Дана, внимательно рассматривая заброшенный фонтан. — А вот там, смотри, там явно тоже была мозаика. Что-то вроде двойного грота. Остались решетки на нишах. Тоже колоски. И виноград. Надо купить путеводитель и поискать, что это за место. Жаль, что лисы не берегут свой город. С таким отношением барсучья магия перестанет работать. И Хлебодарная разгневается. Она умеет не только одарять милостями, карает тоже хорошо.

— Ты в нее веришь? — спросил Темиртас. — Упоминала, что не можешь дозвониться родителям в День Изгнания Демона Снопа. Я привык говорить Щит Феофана или Йоль.

— Мой отец — пещерник, — напомнила Дана. — А матушка — гризли. Они обменялись браслетами возле алтаря Хлебодарной, жили и живут счастливо. Как и хотели, родили двух детей. Я чту Феофана, он силен и справедлив. Но для себя попрошу благословения у Хлебодарной — верю, что она поможет.

Темиртас кивнул, принимая объяснение — на севере часовни Хлебодарной соседствовали с часовнями Феофана, разве что на побережье не было. А ближе к Волчьим воеводствам и часовни Камула появлялись. Полярные волки чтили бога войны, это медведи за Феофана держались.

Они вернулись в гостиницу и заказали ужин в номер, отказавшись от посещения маленького ресторанчика на первом этаже, в пристройке к основному зданию. Большую часть заказанного съела Дана — Темиртас запил таблетки куриным бульоном, обнюхал зеленый плов и отказался его пробовать.

— Чем-то непонятным воняет.

— Это кинза, — ответила Дана, накладывая себе щедрую порцию. — Я ее очень люблю. Всегда кладу в баранину и в харчо, если удается достать. Дома ее почти не выращивают. Ты ешь харчо?

— Когда-то в ресторане пробовал, — припомнил Темиртас. — Суп с томатом? Острый?

— Да. Папа его отлично готовит. И меня научил.

— Наверное, я ел харчо без кинзы, — еще раз принюхавшись к плову, сказал Темиртас. — Было вкусно, а пахло по-другому.

— Кинзу можно подавать отдельно. Но я люблю с ней варить. Тогда суп ароматный. И чеснок резаный класть в последний момент. М-м-м… вкуснятина!

Темиртас еще раз понюхал зеленый плов и решил, что когда допьет курс таблеток, обязательно попробует съесть что-нибудь с кинзой. Немного. Разок. А пока лучше не рисковать и попросить принести в номер чайник кипятка, чтобы заварить травяной настой.

И уйти спать на диван, ни в коем случае не превращаясь. Чтобы завтра не сидеть в номере, дожидаясь исчезновения хвоста и вторых ушей.