Хасинто. Книга 1

Глава 1

Хасинто запрокинул голову и в очередной раз уставился на беременное грозой небо. Изжелта-синие тучи складывались в образ громадного чудовища, как-то раз виденного на старой гравюре. Казалось, оно вот-вот придавит и буковую рощу на горизонте, и далекую горную цепь, и высокий холм, опоясанный крепостной стеной.

Воздух, пропитанный терпкостью трав, липнул к телу, заставив Хасинто взмокнуть от пота. По спине, груди, вискам и шее стекали раздражающие кожу струйки. Потели даже ладони, их то и дело приходилось вытирать об одежду.

Всадникам из его свиты ехать по жаре тоже было тяжко. Наверняка и весельчак Мигель, и вечно хмурый Чебито, и старый Фернандо мечтали о дожде так же сильно, как Хасинто. Сейчас даже противная морось порадовала бы, но лучше — хороший свежий ливень.

А если небо обрушится на замок и утопит его вместе с владельцем — будет и вовсе славно.

Хасинто пришпорил Валеросо и усмехнулся бестолковым мыслям. Ведь ясно, что небеса по хотению людей на землю не падают — только по воле Божьей. Ливни же замку не навредят, да и грешно желать смерти брату по вере, тем более что за стенами скрывается не только проклятый Иньиго Рамирес, но и Марита…

Марита… Стоило о ней вспомнить, как сердце зашлось в рваном ритме, будто не сердце вовсе — кастаньеты. Кровь и так чуть не вскипала от зноя, а тут и вовсе пламени ада уподобилась. Вот-вот испепелит!

Марита… Черные кудри, белое лицо, восхитительно-алые губы и крошечная родинка на левой щеке… Глаза синие-синие, как небо ранней осенью.

Марита… Как часто она приходила в нечистых снах! Обычно на рассвете, незадолго до утренней молитвы. Ласково смотрела, медленно-медленно проводила языком по своим губам, а затем ее рука скользила вниз — по нежной шее, между грудей, по животу и, скомкав тонкую ткань ночной сорочки, замирала между ног.

В такие мгновения Хасинто всякий раз просыпался, изливая семя. Щеки горели, а на лбу выступали капельки пота. Хотелось тотчас забыть искушение — несомненно, посланное отцом всей лжи, — до того стыдно было! Но и сладко тоже было…

Он наскоро вытирался грубым шерстяным одеялом, натягивал широкие штаны-брэ и менял камизу[1] — чтобы святые отцы ничего не заметили.

В своем грехе исповедовался не раз и, следуя наказу падре, каждый вечер не единожды читал Pater noster[2] и Confiteor Deo omnipotenti[3].

Спустя полгода Хасинто почти отчаялся, но тут сны наконец ушли. Греховные желания сменились чистыми. Захотелось служить Марите, совершать ради нее подвиги, как герои из легенд, а когда его посвятят в рыцари, жениться.

Да только он опоздал. Она вышла замуж за другого. Вместо того, чтобы стать сеньорой де Варгас, превратилась в сеньору де Лара.

О том, что Марита этому рада, Хасинто даже думать не хотел. Наверное, она просто покорилась воле отца, как надлежит хорошей дочери. Согласия женщин в таких вопросах не спрашивают, а для идальго Санчеса де Рохес неслыханная удача — породниться с рико омбре[4]. Вот он и отдал ему Мариту, тут дивиться нечему. Но почему де Лара пошел на неравный брак? Загадка. Может, из-за похоти? Не сумел соблазнить деву и решил заполучить ее, обвенчавшись. Теперь бедная Марита принадлежит старику.

Хасинто, впрочем, не знал точно, сколько сеньору лет. Вроде около сорока, а то и больше. Наверняка обрюзгший толстяк, чьи славные дни остались далеко в прошлом.

Иньиго Рамирес, конечно, не подозревал, что Хасинто его терпеть не может, и пожелал видеть своим оруженосцем. Вообще-то служить рико омбре, а после принять от него рыцарское посвящение — большая честь. Не каждый ее достоин, не каждому она выпадает, нужно бы гордиться, радоваться… Хасинто гордился, а вот радоваться не получалось. Но благополучие рода и долг важнее чувств.

Поэтому он и едет в чужие владения, к чужому человеку. Хотя сейчас, раздраженный, утомленный духотой, он не мог ненавидеть де Лару по-настоящему. Да и просто что-то чувствовать было сложно. Мысли ползли с неохотой, еле-еле, злость беспомощным моллюском всплывала из глубин души — и тут же снова растворялась. Чуть дольше держались думы о Марите — беспокойные, будоражащие. Как она поведет себя, увидев Хасинто? А каково будет встречаться с ней взглядами? Отразятся ли на ее лице печаль и тоска о потерянной любви?

Усталый рассудок порождал глупые мечтания: вот он, верный оруженосец, выносит смертельно раненого сеньора из битвы. А тот, умирая, просит его позаботиться о жене…

Или вот: не в силах противиться любви, Хасинто и Марита идут на грех и сбегают. Ее муж бросается в погоню, но, видя силу их чувств, не решается мстить, а говорит что-то вроде: «Не я, но Бог станет вам судией». И уезжает.

Конечно, эти измышления — несуразица, нелепица. Так всегда бывает — представляешь одно, а на деле выходит иначе. Скорее всего, сейчас тоже так получится, но мечтать приятно. Уж точно приятнее, чем злиться. Тем более такой ленивой, вялой от жары злостью.

Последнюю четверть пути Хасинто провел в тягучей полудреме, свесив голову на грудь. Изредка приоткрывал глаза, пытаясь смотреть на дорогу, но тяжелые, непослушные веки тотчас снова опускались.

Очнулся он неожиданно. Вздрогнул, выпрямился и, крепче сжав поводья, заозирался. Никакой опасности. Да и не должно ее быть: не просто же так его сопровождают трое кабальерос.

Плечи расслабились и поникли. Впору снова уснуть, да не следует: конец пути близко. Хорош он будет, если с заспанным видом к сеньору явится.

Наружная стена выросла резко, вдруг: только что находилась в отдалении — и вот уже возвышается, нависает. Словно нет ничего, кроме нее. Угрюмая, мощная, с ощеренной пастью ворот, она сливалась с сизым небом и походила на дракона, охранявшего сокровище — спящего, но готового испепелить того, кто потревожит.

Хасинто зажмурился на несколько мгновений, передернул плечами и сглотнул собравшуюся слюну. Опомнившись, устыдился. Ведь всем известно, что драконов не существует, их еще в древности истребили рыцари-драконоборцы. А если бы даже существовали, бояться все равно постыдно. Пусть он в последние два года почти не покидал монастырь, а во все предыдущие — родовой замок, это не оправдание. Будущий рыцарь должен быть храбр сердцем и благороден душой. Единственный страх, ему дозволенный — страх перед Господом.

Хасинто мотнул головой, отгоняя наваждение, и, приосанившись, прогудел в рог. Таков обычай, хотя дозорные с башен, без сомнения, уже издали заметили отряд из четырех всадников.

Дождавшись ответного зова, Хасинто двинулся по широкому мосту, перекинутому через ров. До ворот доехать не успел: путь преградили четверо копейщиков.

— Приветствую, кабальеро, — вперед выдвинулся верзила с широченными плечами и скошенной влево челюстью. — Позвольте спросить, кто вы и с чем пожаловали?

— Я Хасинто Гарсиас де Варгас, вассал дона Иньиго, сеньора де Лара. Он ждет меня.

О том, что он будущий эскудеро[5] ненавистного Иньиго, Хасинто умолчал. Об этом и думать-то было неприятно, не то что говорить.

Как же он удивился и разозлился, услышав:

— Хасинто Варгас? Оруженосец? Знаем, как же. Дон Иньиго вас ждал, это верно.

— Так я могу пройти? — спросил Хасинто, пряча досаду.

— Конечно, ваша милость, — стражник добродушно осклабился. — Родриго вас проводит.

Он махнул рукой на пучеглазого юношу с редкой бородкой, а Хасинто внимательнее осмотрел стражников. У каждого из них имелся хоть какой-то, да изъян. У одного челюсть сломана, у второго вот-вот глаза из глазниц вывалятся. У третьего рожа обезображена оспинами, а у четвертого на лице и вовсе живого места нет: за багровыми рубцами даже черт не угадать. Возможно, это случайность. А может, Иньиго Рамирес намеренно держит в замке лишь уродливых мужчин. Понятно: к чему искушать красавицу-жену? Зато это давало надежду! Или…

Хасинто пронзило неприятное предчувствие: вдруг, увидев будущего оруженосца — молодого, высокого, без изъянов, — сеньор не примет клятву и отошлет его обратно? Такой великий позор даже представить страшно.

— Ваша милость, так вы въезжаете? — переспросил стражник.

— Да, — опомнился Хасинто.

Следом за Родриго он и его рыцари миновали ворота и оказались в первом дворе. Кроме гарнизонных жилищ здесь же находились мельница, колодец и большой хлев, из которого доносилось коровье мычание. Под лохматыми каштанами гуси пощипывали травку. А вот людей было мало — наверное, попрятались, опасаясь грядущего дождя.

На полпути Родриго остановился и повернулся к Хасинто.

— Ваши спутники могут разместиться здесь. — Он указал на один из длинных домов. — Приветим, как надо, постелью и едой не обидим, о лошадях тоже позаботимся. У нас, знаете, и на этом дворе конюшня есть, — в голосе стражника прозвучала гордость.

— Благодарю. — Хасинто кивнул и перевел взгляд на Мигеля. — Отдохните как следует, наберитесь сил, а там и обратно езжайте.

— Да, сеньор.

Мигель улыбнулся во весь рот и спрыгнул с лошади. Спешились и остальные, а у Хасинто сердце сжалось. Еще нескоро он увидит своих людей. Теперь ему самому предстоит служить, причем тому, кому служить не хочется. Словно уловив его настроение, Миго попытался приободрить:

— Удача любит смелость и доблесть, а вы и тем, и другим не обделены. Вот она на вас свой взор и обратила, сделала оруженосцем рико омбре. Благослови вас Бог.

Хасинто кисло улыбнулся, махнул на прощание рукой и, не оборачиваясь, двинулся за провожатым к внутренней стене. Там прозвучали те же вопросы, те же ответы, что и снаружи, потом стражники открыли ворота.

— Дальше провожать не надо, — обратился Хасинто к Родриго. — Сам дорогу найду.

Не хватало еще, чтобы при встрече с доном стражник воскликнул что-нибудь вроде: «Сеньор, ваш оруженосец пожаловал!»

Правда, куда идти, он не знал, но надеялся, что быстро поймет. Когда же оказался на замковом дворе и спешился, то растерялся. Донжон-то вот, впереди — длинный, высокий, с двумя зубчатыми башнями. А где вход в него, неясно. К тому же сначала нужно Валеросо в конюшню устроить. Слуг, которые могли отвести туда коня, как назло поблизости не оказалось — не кричать же через все подворье, подзывая тех, кто копошился поодаль. Просить же помощи у стражников после того, как сам от нее отказался, глупо.

Он свернул направо в надежде, что среди торчащих там амбаров, сараев и прочих дворовых построек отыщется конюшня. Валеросо заартачился: подался назад и взвился на дыбы так, что поводья больно врезались в ладонь и едва не выскользнули из нее.

— З-зараза! — выругался Хасинто, пытаясь справиться с жеребцом.

Тот же, громыхнув копытами о камень мостовой, истошно заржал. Словно вторя этим звукам, молния рассекла небо и зарокотал гром. Выходит, Валеросо просто почуял близость грозы, потому испугался.

— И ты считаешь себя боевым конем? — с усмешкой спросил Хасинто.

Встрепенулся ветер, прохлада окатила лицо. Для измученного жарой просто дар Божий! Втягивать влажный холодный воздух ноздрями, ртом и как будто даже кожей — ни с чем не сравнимое наслаждение. Наверное, рыцари посреди пустыни чувствовали то же, набредая на оазис.

Ветер рванул. Еще и еще раз. Но теперь принес не свежесть, а колючую удушливую пыль.

Нужно скорее найти конюшню.

Хасинто с удвоенной силой потянул Валеросо за собой. Тот, будь славен, больше не сопротивлялся. Правда, не успели они с конем сделать нескольких шагов, как грянул ливень. Ледяной, больно бьющий по телу косыми струями. Крупная градина угодила прямо в темечко.

— Mierda![6] — ругнулся Хасинто.

Очертания дворовых построек размылись в белесой пелене дождя, идти пришлось почти зажмурившись. Подумать только: не так давно он чуть ли не мечтал о ливне. Небеса же решили подшутить и разверзлись именно сейчас, когда это не только ни к чему, но и не вовремя. Наказание Господне! Явиться к Иньиго Рамиресу мокрой курицей с монастырского подворья — хуже не придумать. Бежать в укрытие еще ужаснее — этак он покажет себя изнеженным юнцом. К тому же поздно: дождь уже волосинки сухой не оставил.

За каменным, похожим на кузницу строением заржала лошадь, и Хасинто, вскрикнув от радости, бросился на звук.

И впрямь конюшня! А возле нее человек в простой одежде, посмеиваясь, пытается завести внутрь перепуганную, бьющую копытами кобылицу. Наверное, младший конюх.

Хасинто приблизился.

— Эй! — окликнул он мужчину и тот обернулся. — Отведи моего коня в стойло!

Конюх склонил голову набок, слегка нахмурился, будто недоумевая, а затем усмехнулся.

— Конечно… олько угом…. эт… …сиху.

— Что?! — спросил Хасинто: за грохотом дождя разобрать слова сложно.

Мужчина кивнул на лошадь, все еще неспокойную, и, перекрикивая шум ливня, повторил:

— Да! Но сначала. Эту. Бесиху. Угомоню!

Хасинто не хотел ждать. В конце концов, он и сам может завести Валеросо в конюшню. Не стоять же здесь, не мокнуть лишь потому, что одна из кобыл де Лары взбесилась. К тому же холодно — зубы хоть едва заметно, а постукивают.

Он обогнул незадачливого конюха, открыл двери конюшни и вошел. Тут же обдало влажным теплом, а в нос ударили запахи свежего сена и навоза. В конюшне родного замка стояли такие же. Совсем не те, что в огромном монастырском хлеву, где лошади и коровы, козы и свиньи мирно соседствовали друг с другом.

Как только глаза привыкли к свету единственной масляной лампы, подвешенной на вбитом в стену крюке, Хасинто отвел жеребца в одно из пустующих стойл. Больше ничего не успел сделать: скрипнула и хлопнула дверь, глухо застучали копыта, зашелестели шаги — явился конюх со своей «бесихой». Не обращая внимания на Хасинто, он расседлал ее и принялся чистить. Можно было окликнуть мужчину, но тот как раз оглянулся и бросил через плечо:

— Что привело вас в земли Лара?

— Мне нужен твой сеньор, — Хасинто думал сказать это властным тоном, а получилось, что протараторил. Вот проклятье!

— Мой? Так это вам в Леон надо.

Мужчина наконец закончил с кобылой, завел ее в стойло, а вернувшись, встал в двух шагах от Хасинто.

— В столицу вам нужно, — повторил он.

В его взгляде не иначе как усмешка сверкнула. Впору бы возмутиться, но лучше выяснить как можно больше.

— То есть как? Когда же он вернется?

— А куда ему возвращаться? — Незнакомец широко улыбнулся. — Мой сеньор и так в своих владениях.

Язык чесался осадить дерзкого конюха, вот только прежней уверенности в том, что перед ним конюх, не было: в поведении мужчины чувствовался какой-то подвох. Пришлось напомнить себе, что терпение и скромность — добродетели.

— Я Хасинто Гарсиас де Варгас, вассал сеньора де Лара, — в этот раз голос получился таким, каким надо: твердым, но доброжелательным. — Дон Иньиго меня ждет.

— Верно. Я и есть дон Иньиго, и я вас ждал. Правда, немного позже. Дней этак через пять.

Хасинто торопливо поклонился, приветствуя сеньора, а потом его бросило в жар. Пожалуй, так жарко не было, даже когда он ехал под душным предгрозовым небом. И почему он из-за любой ерунды краснеет? Подумаешь — сеньора не узнал! Он и не мог: слишком давно его видел, в детстве. Приехал раньше времени? Да после того, как услышал, чьим оруженосцем станет, просто невозможно было оставаться в родном замке. Мучиться бессильной злобой, сплетенной с гордостью и робкой надеждой заполучить чужую жену. Потому отправился в путь уже на третий день после возвращения из монастыря. Матушка, конечно, возражала: хотела подольше побыть с сыном, говорила, что соскучилась. Хасинто не послушал, и она смирилась. Нежная, добрая, милосердная матушка всегда со всем смирялась. Несомненно, ей уготовано место на небесах. В отличие от него, пренебрегшего материнской просьбой и тем самым презрев сыновний долг…

Сожаления быстро промелькнули в голове и улетучились. Куда больше его сейчас занимал де Лара — если это правда он. Нарисованный в мыслях облик никак не вязался с настоящим. Вместо тучного рыцаря в богатых одеждах и с выпирающим брюхом — осанистый, вовсе не старый мужчина. Под прилипшей к телу туникой угадываются мышцы, о каких Хасинто остается только мечтать. Лицо скуластое, нос с горбинкой, в черных волосах серебрятся только две седые прядки. Что хуже всего, они его даже не портят! Но, может, при свете дня седины окажется больше, чем при отсветах тусклой лампы?

И все же: если это правда Иньиго Рамирес, то почему на нем некрашеная камиза, поношенные бурые шоссы[7], домашняя шапка да поцарапанные сапоги, подобающие разве что прислуге? Оружия на поясе нет… Так может, это все-таки конюх, решивший изобразить господина?

Сеньор-конюх, судя по всему, заметил сомнения Хасинто и опустил взгляд на свои ноги.

— Ах, это… — пробормотал он и вскинул голову. — Ясно, почему вы приняли меня за… кого-то другого. Надеюсь, вы простите, что я сразу не представился. Еще я мог бы извиниться за свой вид… если бы мне было за него стыдно — Он улыбнулся. — А вот я узнал вас почти сразу. Хоть вы сильно изменились, зато стали диво как похожи на своего отца, царствие ему небесное. Вам говорили об этом?

— Только матушка, — буркнул Хасинто.

Если сеньор не врет, утверждая, что сразу узнал будущего оруженосца, то к чему была его игра? Наверное, он просто глумился, проклятый Иньиго! Как бы то ни было, а нужно что-то сказать, ибо де Лара смотрит выжидающе.

— Я приехал, потому что…

— Знаю, не объясняйте. Вы здесь, потому что я позвал.

Его снисходительный тон раздражал и унижал! Таким голосом говорят с неразумными детьми. Таким голосом говорила матушка, когда Хасинто умудрялся измазать праздничную одежду.

Де Лара продолжил:

— Церемония пройдет через день, в часовне. Сейчас же вы мой гость, и я предлагаю вам отдохнуть и поужинать. Должно быть, вы устали с дороги и проголодались.

— Я не голоден. И не устал.

— Хорошо. Ваша выдержка пригодится вам в походах. Но сейчас она не повод оставаться в конюшне, верно? О своем красавце не беспокойтесь. — Он кивнул на Валеросо. — Конюх отправился за другими лошадьми, но скоро вернется и обо всем позаботится.

Возразить было нечего да и не нужно. Хасинто взвалил на плечи вещевые мешки и первым вышел под поутихший дождь. До главной башни добирались в молчании, и это радовало: о чем говорить и как отвечать сеньору, если тот задаст вопрос, Хасинто все равно не знал.

К жилым помещениям вела узкая винтовая лестница — почти такая же, как в родном замке. Да и остальное не особенно отличалось. Все те же длинные коридоры. Пол, устеленный где соломой, а где свежей травой. Те же снующие у стен крысы и свисающие с потолка летучие мыши — разбегаются и разлетаются, стоит посветить факелом.

Де Лара — сам, вот странность! — привел его в маленькую, но вполне приличную комнату, опять же похожую на ту, где Хасинто жил до монастыря. А по сравнению с кельей, которую он делил с другими воспитанникоми, она вовсе выглядела хоромами. Одна стена была закрыта гобеленом с изображением рыцаря, повергающего язычника, возле нее стояла кровать, застеленная серым шерстяным одеялом, у изголовья висело огромное деревянное распятие. Рядом с жаровней у противоположной стены темнела широкая длинная скамья, прикрытая бурой овчиной. К мутному окну жались подставка для чтения и узкий столик, на котором лежали часослов и еще одна книга: обитая зеленым шелком, с изображением дамы и рыцаря.

Овидий «Наука любви».

О, это интересно! Неосознанным движением Хасинто дотронулся до прохладного гладкого переплета, затем провел пальцами по тисненому на обложке рисунку. От этого занятия отвлек сеньор. Он подошел к столу и взял именно эту книгу. Раскрыв ее на середине, нахмурился и пробормотал:

— Вижу, она вас заинтересовала…

Хасинто сжался в ожидании упрека или насмешки. Вдруг дону не понравилось, что он первым делом не к Библии прикоснулся. Или, может, он считает, что прежде чем читать о любви, нужно сначала стать рыцарем, а рукопись сюда положил, чтобы его проверить.

— Я принес их сюда, — сказал сеньор, — ибо слышал от вашей матушки, что вы читать способны. Это… почти восхищает. И как вы разбираетесь в этих… червячках?

— В монастыре научили, — ответил Хасинто и тут заметил, что дон Иньиго держит книгу вверх ногами.

Из груди едва не вырвался вздох облегчения, а Иньиго Рамирес показался чуть менее ненавистным, чем прежде. Вроде все должно было случиться наоборот: неприязнь дополнилась бы осознанием, что хоть в чем-то он лучше сеньора. Но ничего такого не произошло. Неужели он падок на лесть, и его подкупили слова о восхищении?

— Если вы уже осмотрели комнату, — снова заговорил де Лара, — то переоденьтесь в сухое. Я жду вас в пиршественной зале. Гильермо покажет, где она. Только не задерживайтесь.

Он развернулся и ушел, неслышно закрыв за собой дверь. Хасинто же застыл в недоумении. Почему де Лара не отправил его поесть на кухню, а пригласил разделить ужин с ним? Хочет получше изучить соперника? Похоже на то…

Хасинто бросился к кожаному вещевому мешку: раз сеньор сказал не задерживаться, то он не станет. Пусть дон Иньиго видит: его оруженосец не капризная дева, часами выбирающая наряд.

Он быстро сменил камизу, брэ, чулки — и тут задумался, не в силах выбрать, что надеть еще. Длинное, почти до щиколоток блио из пурпурного шелка, у горловины украшенное гранатами и тесьмой, излишне пышное. В такое наряжаются на празднества, торжества. Чего доброго сеньор подумает, будто Хасинто хочет произвести впечатление.

Зеленая котта, наоборот, чересчур невзрачна. Да еще и подол молью побит: Хасинто позабыл сказать старой Бените, чтобы залатала. А вдруг к ужину выйдет Марита? Нельзя показаться перед ней небрежно одетым. Взгляд дамы всегда заметит и дырочку на подоле, и то, что шерсть старая.

Может, подойдет синее блио? Из тонкой верблюжьей шерсти, отделанное шелком и неброской вышивкой. Скромное, но добротное. Такое и подобает идальго, явившемуся к дому сеньора.

Хасинто схватил платье, потеребил в руках, все еще сомневаясь, и, наконец, надел. Стряхнул несколько волосков, прицепившихся к ткани — пусть черное на синем почти незаметно, но все-таки лучше, если их не будет. Теперь осталось только обуться, подпоясаться — и он готов. Узнать бы еще, где искать неведомого Гильермо…

Впрочем, искать никого не пришлось: слуга поджидал под дверью. Хасинто едва в него не врезался. Крепкий старик осклабился, обнажив три зуба и воспаленные десны.

— Здоровья вам и благ всяческих, — прошамкал он. — Дон Иньиго велел к ужину вас сопроводить. Ну так если вы готовые, так Гильермо к вашим услугам.

— Благодарю.

Хасинто следом за стариком спустился по лестнице, а потом завернул к пиршественной зале. Оказавшись на пороге, Гильермо поклонился и ушел, а Хасинто замер, не осмеливаясь войти. Когда же все-таки вошел, то первым делом отметил, что Мариты нет. За длинным темным столом, тянущимся между колоннами, сидел только дон Иньиго, теперь одетый в вышитую по горловине камизу и зеленое шелковое блио. За спиной сеньора, чуть поодаль, застыл юноша, на вид ровесник Хасинто. Похоже, кто-то из пажей: платье небедное, но меча на поясе нет. У огромного камина грелись две черные гончие, посматривая на хозяина голодно-выжидающими глазами.

Блюда уже были расставлены, и запахи сырной похлебки, свежих лепешек и жареного мяса били в ноздри. В животе громко заурчало. Оставалось надеяться, что Иньиго Рамирес этого не услышал.

Де Лара приглашающим жестом указал на место по правую руку от себя.

— Присаживайтесь, разделите со мной трапезу — Он улыбнулся.

Хасинто в этой улыбке почудилась насмешка. Стереть бы ее с ненавистного лица!

Он подошел к столу и опустился на указанное место. Аромат жареного мяса — судя по всему, оленины, — сильнее защекотал ноздри. Захотелось тотчас наброситься на еду, но это было бы непристойно.

Дон Иньиго размашисто перекрестился.

— Благослови, Господи, нас и эти дары, которые мы вкушаем по твоим щедротам, и научи нас делиться хлебом и радостью.

Хасинто тоже осенил себя крестом и вторил:

— Благослови!

Можно было есть. Он так и сделал бы, находись в одиночестве. Но сейчас следовало дождаться, когда приступит к еде сеньор, а тот, как назло, не спешил.

— Я рад привечать сына Гарсии Варгаса в моем замке, — заговорил он. — Простите, что повторяюсь, но вы и впрямь очень напоминаете своего батюшку. Право, мне сложно называть его только вассалом, он столь многому меня научил… Был мне другом, наставником, почти отцом. Потому и на вас я смотрю как… — он усмехнулся и покачал головой, — почти как на младшего брата, а не оруженосца.

Вот еще! Неужели он думает, будто Хасинто в это поверит?!

Иньиго Рамирес помолчал и добавил:

— Кстати, помимо вас у меня их еще двое.

— Кого? — ляпнул Хасинто.

— Оруженосцев. Позже вы с ними познакомитесь.

Его кольнуло нечто похожее на ревность. Хотя, пожалуй, это не ревность вовсе, а гордыня. По наивности он полагал, будто ему и только ему оказана честь быть оруженосцем де Лары. Ерунда какая! Известно же, что у рикос омбрес бывает и пять, и десять эскудерос.

— А кто они? — он не удержался от ревнивого вопроса, но задал его небрежным тоном, выдавая за праздное любопытство.

— Как кто? Мои. Оруженосцы. Я же сказал: вы еще познакомитесь. — Де Лара поморщился, а Хасинто не понял: то ли сеньор недоволен его любопытством, то ли своими оруженосцами.

Дон Иньиго наконец зачерпнул похлебку и поднес ложку ко рту. Тогда и Хасинто приступил к трапезе, но с первым блюдом управился так быстро, что едва почувствовал его вкус, нисколько не наелся и теперь с легким недоумением взирал на пустую миску. Надо же, он и не подозревал, что настолько голоден! Зато сеньор, кажется, догадывался об этом, потому что бросил насмешливо-понимающий взгляд. Спустя несколько мгновений доел тоже, потянулся к оленине и, помогая себе ножом, оторвал от нее большой кусок на кости. Хасинто с радостью последовал его примеру. Поджаренная до цвета меди корочка вкусно хрустела на зубах, восхитительно-нежное мясо обволакивало небо и таяло на языке, даруя чудесное предвкушение сытости — то самое, которое лучше самой сытости.

Иньиго Рамирес швырнул псам обглоданную кость. Одна из гончих — та, что побольше и посильнее, — тут же прижала ее лапами к полу, принялась грызть. Вторая еле слышно заскулила. Впрочем, своей части пира ей не пришлось долго ждать: Хасинто как раз прожевал последний кусок и в свою очередь бросил кость собакам.

— Это Пака и Лопе. — Дон Иньиго кивнул на гончих. — Они брат с сестрой. Мои любимцы.

— Наверняка хороши в охоте?

— Великолепны!

Де Лара подал знак пажу, чтобы налил вина. Наполняя кубки, юноша смерил Хасинто таким неприветливым и злым взглядом, что аж кусок в горле застрял. Почему незнакомец смотрит, как на врага? Может, услышал о нем от сеньора что-то дурное? Наверняка. Проклятый Иньиго Рамирес только притворяется дружелюбным, юноша же еще не научился лгать, вот и выдал своего господина. Да чтоб ему пусто было, этому де Ларе!

Сеньор поднял кубок и сделал несколько быстрых глотков.

— Как поживает ваша матушка? В последний раз я видел ее довольно давно.

Какое ему дело?! Оставил бы в покое со своими расспросами!

— Хорошо, сеньор. Она много читает, молится, а еще вышивает чудесные гобелены. По саду часто гуляет. По-прежнему скорбит по отцу — так и не сняла траур, — но принимает свое горе со смирением. — Вроде он сказал именно то, что нужно, то, что де Лара хотел услышать.

Хасинто отхлебнул вина, весьма сладкого и терпкого, и теплая волна прокатилась от горла к животу. Дон Иньиго все не унимался:

— А братец как? Уже подрос, наверное? Вовсю ездит верхом, охотится и играет в рыцарей?

Хасинто не удержался от улыбки, вспомнив кучерявого Санчито. Когда вернулся из монастыря, мальчишка бросился навстречу не с объятиями, а с деревянным мечом и криком: «Сдавайся, сарацин!» Улыбнувшись еще шире, Хасинто глотнул вина и ответил:

— Он славный, наш мальчик, веселый и смелый. Как-то раз на дурно выезженную лошадь взобрался, та его, понятно, сбросила. А Санчито даже не заплакал. Кровь утер и давай требовать, чтобы его опять на ту же кобылу усадили. А еще…

Хасинто осекся, недовольный своей говорливостью — почти мальчишеской. Не стоило забывать, что он за столом не просто сеньора, а соперника в любви. Нечего откровенничать.

— Ну так что еще?

— Нет, ничего… Я уже сам забыл, простите.

— Не страшно.

Паж снова наполнил кубки. Иньиго Рамирес одобрительно кивнул и велел:

— Пусть несут следующее блюдо. — Затем, повернувшись к Хасинто, спросил: — Все ли ладно у вашей сестрицы? Мне довелось быть гостем на их венчании с идальго де Руэда, а потом и на крестинах их девочки. Тогда донья Пилар выглядела довольной.

Любопытно: Хасинто тоже был и на венчании, и на крестинах, но дона Иньиго не запомнил. При том, что ему не могли не указать на рико омбре, тем более на того, чьим вассалом был род Варгас. Ну, ладно на свадьбе… Его в ту пору, как и Санчито, больше интересовали игры в рыцарей, чем сами рыцари. Но потом, на крестинах, через целых пять лет? Ведь его тогда подвели к сеньору и представили — сейчас Хасинто это вспомнил. Удивительно! Он был достаточно взрослым, чтобы запечатлеть лицо Иньиго Рамиреса в памяти — но забыл. Наверное, из-за Мариты. На том празднестве он видел лишь ее… Все его внимание, все думы, мечты, восхищение посвящались ей одной. А что если де Лара заметил Мариту тогда же?

— Мой сеньор, а вам представили Марию Табиту де Рохес в тот же день, на крестинах? Тогда вы познакомились с ней… с сеньорой… де Лара… с вашей женой… сеньорой нашей… — Хасинто задал неприличный вопрос и сам это понял. Увы, с запозданием: вино затуманило голову. Теперь он не знал, как выкрутиться. Потемневшее хмурое лицо сеньора не добавляло уверенности. — Я хотел сказать… спросить…

— Так как поживает ваша сестрица? — прервал его дон Иньиго. Выглядел он раздосадованным, но Хасинто рад был перевести речь на другое.

— Я давно ее не видел, мой сеньор…

Он чуть не добавил «и не хочу видеть», но спохватился. О холодной, чопорной, набожной как монахиня Пилар у Хасинто остались не лучшие воспоминания. Когда старшая сестра замечала его шалости, то поджимала губы, цедила что-нибудь нравоучительное — из молитвенника, вестимо, — а потом бежала жаловаться родителям. Когда же отец умер, Пилар надоумила матушку отправить Хасинто в монастырь. В ту пору она восхищалась каким-то епископом-воителем, вот и мечтала, что брат изберет ту же стезю. А матушка взяла и согласилась! Из лучших побуждений, конечно, потому что хотела дождаться, когда де Лара соблаговолит взять ее старшего сына в услужение. Тьфу! Обидно.

Не то чтобы Хасинто не нравилось в монастыре — в конце концов, святые отцы выучили его читать и писать. Вот только рыцарю это ни к чему. Его путь — война. Правда, кабальеро Антонио, живущий при монастыре, обучал знатных воспитанников биться на копьях и мечах, но лишь в свободное от книжных занятий время. А его, этого времени, было не так-то много.

— Неужели вы совсем ничего о сестрице не знаете? — спросил сеньор, выдернув Хасинто из мыслей.

— Что?.. А, да… Знаю, что здоровы все: и Мария Пилар, и муж ее Альфредо Бермудес, и маленькая Кончита.

Сеньор, похоже, даже не услышал ответа. Молчал, глядя куда-то вдаль. Хасинто же кольнуло любопытство.

— Дон Иньиго, а с матушкой моей вы на венчании Пилар познакомились? Или раньше?

Вошли слуги, внесли и поставили на стол новое блюдо — на этот раз перепелов. Казалось бы, теперь ответа не дождаться — сеньор просто забудет вопрос, а Хасинто не отважится переспросить. Однако де Лара ответил:

— Раньше, намного раньше. Это случилось через несколько лет после того, как сюзерена нашего Альфонсо[8] венчали императорской короной. В тот год он призвал нас к мечу, и мы отправились на сарацинов… — Де Лара опять уставился вдаль, но взгляд не выглядел отсутствующим. Вроде сеньору нравилось вспоминать и рассказывать. — Ваш отец сражался рядом со мной, потом мы вместе возвращались. Да только пока добрались до родных краев — зима грянула. И, скажу я вам, страшной она выдалась, зима эта. Дожди шли днем и ночью, дороги — не дороги, а болота. Кони, и те по колено вязли. Я загостился у вашего отца: его владения были ближе моих — тогда и познакомился с вашей матушкой. А через несколько лет и с вами. — Улыбнувшись, он пояснил: — Ну, вы еще карапузом были. Я вас вот на этой ноге качал. — Де Лара вытянул правую ногу, два раза поднял ее и опустил. — Вы, наверное, думали, будто она конь. — Он рассмеялся. — Но, конечно, этого не помните. Однако ваш батюшка уже тогда очень вами гордился, я это видел. Повезло вам с ним, а мне с наставником… Славный рыцарь. Не только храбрый и могучий, но и добрый, справедливый, щедрый. До сих пор по нему скучаю…

Хасинто промолчал. А что сказать, если у него и у сеньора разные воспоминания о Гарсии Варгасе? Он помнил вечно хмурого, строгого мужчину, которого боялся, любил и всегда старался заслужить его одобрение. Правда, на похвалу отец был скуп, да и байками о воинской жизни не баловал, хотя нередко сражался то с сарацинами, то с мятежными вассалами, причем часто под стягом того же де Лары.

Хасинто всегда с нетерпением ждал его возвращений с войны. Ждал с надеждой, что отец наконец заметит, сколь многому научился сын — и всякий раз обманывался в ожиданиях. Может, Варгас-старший и замечал успехи Хасинто, только никак этого не показывал. Нельзя сказать, что отец не выполнял свой долг, нет. Он учил ездить верхом, обращаться с оружием, носить доспехи, охотиться, а еще по нескольку дней жить почти без еды. И ведь хорошо учил! Но не хвалил никогда. Даже ни разу за плечо одобрительно не потрепал, не улыбнулся ободряюще. А Хасинто все равно хотел видеть этого угрюмого мужчину как можно чаще. Пусть перед ним он робел, но ему же и радовался.

Отец… Смуглый, с густо-черными волосами, бровями, бородой. У Хасинто кожа и волосы того же цвета, что у него, и глаза такие же — серые в зеленую крапинку. Отец как-то рассказывал, что такой цвет иногда появляется в их роду из-за того, что далекий предок Варгосов взял в жены золотоволосую голубоглазую красавицу-принцессу с далеких северных островов. Правда это или нет, на самом деле не знали ни отец, ни даже дед, погибший еще до рождения Хасинто.

— А мой отец? С ним вы давно познакомились? — унять любопытство так и не удалось.

— В походе к Нуэво-Балуарте. Я тогда почти мальчишкой был, недавно в рыцари посвященным. Сначала мы поссорились, а потом… Он убедил меня, что я ошибаюсь — и простил мою ошибку. Потом мы подружились…

Узнать бы, что это за ошибка такая! Увы, спрашивать еще и об этом дерзость, недопустимая для эскудеро, пусть даже будущего.

Иньиго Рамирес помолчал и продолжил:

— Его смерть — настоящее горе… Такое неожиданное. Рана-то была неопасна, просто загноилась. А вокруг — пустошь, вода почти закончилась, еще и жара… Он у меня на руках умер. Последние его слова были о семье: он просил позаботиться о вдове и сиротах.

Ну конечно, вот отчего де Лара хоть и тянул до последнего, а все-таки его призвал! Просто выхода не было: опекать семью погибшего вассала — долг любого сеньора, тем более, если вассал приходился еще и другом. Теперь Иньиго Рамиресу приходится изображать дружелюбие, хотя на самом деле будущий оруженосец ему неприятен. Наверняка из-за Мариты. Может, де Лара как-то узнал об их любви, может, возлюбленная плакала, выходя замуж, и он вынудил ее открыть причину? Это объясняет, почему он прячет жену, даже не говорит о ней.

Ненавистный! Дон Иньиго отнял не только Мариту, но и отца. Для дона Иньиго Варгас-старший оказался добрым и милостивым наставником, каким никогда не был для родного сына. Дон Иньиго принял его последний вздох, услышал последние слова. Дон Иньиго схоронил его, а Хасинто даже не знал, где могила: прах отца остался на чужбине, лишь меч и щит вернулись в родные земли. Их привезли рыцари, что воевали с ним вместе — так матушка сказала. Сам Хасинто этого не видел — он тогда был на охоте вместе с одним из наставников и рыцарями. Когда получил горестную весть, то сразу помчался домой, но успел только к заупокойной службе.

— Я тоже по нему скучаю… — пробормотал Хасинто, глядя на опустевший кубок, на гранях которого причудливо играли отблески пламени, сплетались и расплетались тени.