Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Часть 1 УБИЙСТВА

9 августа 1969 года, суббота

Как потом скажет кто-то из убийц, ночь выдалась настолько тихой, что вот-вот — и услышишь звон кубиков льда в коктейлях у людей, живущих вдоль каньона.

Каньоны над Голливудом и Беверли-Хиллз творят со звуком нечто странное. Шум, отчетливо слышимый за милю, вполне может оказаться совершенно не различим с расстояния в несколько сотен футов.

Ночь выдалась душная — хоть и не настолько, как прошлая, когда температура не опускалась ниже 92 градусов по Фаренгейту[2]. Трехдневная жара начала спадать всего за какие-то часы до описываемых событий, около десяти вечера в пятницу, — к огромному облегчению (как психологическому, так и физическому) тех из “ангеленос” [3], кто еще помнил, как в такую же ночь всего четыре года назад район Уоттс взорвался насилием[4]. Хотя с Тихого океана к городу приближался береговой туман, в самом Лос-Анджелесе воздух остался по-прежнему жарким и влажным, улицы изнывали в собственных испарениях, — тогда как здесь, высоко над основной частью города, а зачастую и над смогом, было по крайней мере на десяток градусов прохладнее. Тем не менее духота заставила большинство местных жителей улечься спать с распахнутыми настежь окнами в надежде уловить шальное дуновение ветерка.

Учитывая все это, кажется странным, что лишь немногие хоть что-то услышали.

С другой стороны, было уже довольно поздно, как раз за полночь, и дом 10050 по Сиэло-драйв стоял достаточно уединенно.

И поэтому был уязвим.

Сиэло-драйв — узкая улица, резко поворачивающая вверх от Бенедикт Каньон-роуд. Не бросающаяся в глаза вопреки расположению (прямо напротив Белла-драйв), она обрывается тупиком у высоких ворот дома 10050. Если смотреть от ворот, не заметишь ни основного здания, ни гостевого домика немного поодаль; на виду лишь уголок гаража (ближе к концу вымощенной плиткой парковочной площадки) да тонкие рейки ограды чуть дальше. Был август, но заборчик увивали лампочки рождественской елочной гирлянды.

Эти огоньки, что виднелись почти от самого бульвара Сан-сет, развесила актриса Кэндис Берген[5], жившая здесь вместе с предыдущим съемщиком дома 10050 по Сиэло-драйв, телевизионным и музыкальным продюсером Терри Мельчером[6]. Когда Терри, сын прославленной Дорис Дэй[7], переехал в принадлежащий матери пляжный домик в Малибу, новые жильцы оставили гирлянду на прежнем месте. В ту ночь, как и в любую другую, огоньки горели, привнося в каньон Бенедикта ставшее привычным круглогодичное ощущение праздника.

От парадной двери дома до ворот — более сотни футов. От ворот до ближайшего жилища (Сиэло-драйв, 10070) — еще почти сто ярдов.

В доме 10070 по Сиэло-драйв мистер Сеймур Котт с женой уже отправились спать, после того как бывшие у них за ужином гости распрощались и уехали около полуночи. Прошло лишь немного времени с отъезда гостей, когда миссис Котт услыхала некие похожие на выстрелы хлопки — три или четыре, с небольшим промежутком. Казалось, звук идет от ворот дома 10050. Миссис Котт не заметила точного времени, но позднее предположила, что шум раздался где-то в промежутке между половиной первого и часом ночи. Ничего более не услыхав, миссис Котт уснула.

Примерно в трети мили южнее Сиэло-драйв, 10050 и ниже по склону, Тим Айрленд не ложился в ту ночь. Тим был одним из пяти воспитателей при палатках летнего лагеря Уэстлейкской школы для девочек, где тридцать пять детей ночевали на открытом воздухе. Остальные работники уже спали, но Тим вызвался нести дежурство ночь напролет. И примерно в 00:40 услыхал мужской голос, донесшийся с севера или северо-востока, вроде как издалека. Мужчина кричал: “О боже, нет, пожалуйста, не надо! О боже, нет, не надо, не надо, не надо…”

Так продолжалось секунд десять-пятнадцать, потом крик оборвался, и наступившая тишина показалась Тиму не менее зловещей, чем сами вопли. Айрленд быстро проверил, все ли в порядке в лагере, но дети уже спали. Тогда Тим разбудил своего непосредственного начальника — Рича Спаркса, заночевавшего в здании школы; рассказав об услышанном, Айрленд получил разрешение объехать квартал — посмотреть, не нуждается ли кто в помощи. Он описал широкий круг: начиная с Норт Фаринг-роуд, где находилась школа, на юг по Бенедикт Каньон-роуд до бульвара Сан-сет, на запад до Беверли Глен, — и вновь на север, к школе. Тим не заметил ничего странного, хотя собачий лай слышал то и дело.

До рассвета в ту субботу округу оглашали и другие звуки.

Эмметт Стил, дом 9951 по Беверли Гроув-драйв, был разбужен лаем обоих своих охотничьих псов. Как правило, собаки не обращали внимания на обычный уличный шум, но просто сходили с ума от выстрелов. Стил покинул дом, чтобы осмотреться, но, не найдя ничего из ряда вон выходящего, вернулся в постель. По его мнению, было между двумя и тремя часами утра.

Роберт Баллингтон, сотрудник “Патрульной службы Бель-Эйр, частной охранной фирмы, нанимаемой многими домовладельцами этого обширного района, сидел в машине, припаркованной у дома 2175 по Саммит Ридж-драйв. Стекло было опущено, и Роберт явственно расслышал нечто, похожее на три выстрела, с промежутком в несколько секунд между ними. Баллингтон позвонил в головной офис фирмы; звонок был зарегистрирован дежурившим там Эриком Карлсоном как поступивший в 4:11 утра. В свою очередь, Карлсон набрал номер Западного отделения, принадлежащего Департаменту полиции Лос-Анджелеса (ДПЛА), и передал рапорт дальше. Принявший звонок офицер заметил: “Надеюсь, это не убийство; нам только что звонили насчет женских криков в том же районе”.

Мальчик-почтальон Стив Шеннон, развозивший свежий номер “Лос-Анджелес таймс", не слышал ничего странного, крутя педали по Сиэло-драйв между 4:30 и 4:45 утра. Но, сунув газету в почтовый ящик дома 10050, он все же заметил нечто, похожее на кусок телефонного кабеля, повисшего над воротами. Сквозь ворота Стив видел также, что желтый фонарь на стене гаража вдалеке по-прежнему включен.

Сеймур Котт также заметил свет и упавший кабель, выйдя за своим экземпляром газеты примерно в 7:30 утра.

Около восьми часов Винифред Чепмен сошла с автобуса на углу Санта-Моника и Каньон-драйв. Светлокожая мулатка пятидесяти с небольшим лет, миссис Чепмен работала экономкой в доме 10050 по Сиэло и нервничала, поскольку — из-за отвратительной работы городского автобусного парка — не успевала вовремя. Впрочем, ей, кажется, сопутствовала удача: Винифред уже собиралась искать такси, когда увидела мужчину, вместе с которым когда-то работала, — и тот подбросил ее почти до самых ворот.

Оборванный кабель миссис Чепмен заметила сразу, и это обеспокоило ее.

Перед воротами, слева, находился металлический столбик с механизмом, открывавшим ворота, — он не был спрятан, но и не торчал на виду. Стоило нажать кнопку, и ворота открывались. Сходное устройство было установлено и по ту сторону; оба столбика располагались так, чтобы водитель мог дотянуться до кнопки, не покидая автомобиля.

Из-за оборванного провода миссис Чепмен решила было, что электричество может и не сработать, но, когда она нажала кнопку, ворота открылись. Забрав номер “Таймс” из ящика, она поспешила к дому и на подъездной дорожке заметила незнакомый автомобиль — белый “рамблер”, припаркованный под странным углом. Но Винифред прошла мимо него и нескольких других автомобилей, стоящих ближе к гаражу, не особенно долго раздумывая. Оставшиеся на ночь гости не были чем-то исключительным. Кто-то оставил внешнее освещение на всю ночь, и миссис Чепмен погасила его, нажав выключатель на углу гаража.

В конце мощеной площадки для парковки начиналась выложенная плитами дорожка, плавно заворачивавшая к парадной двери главного здания. Тем не менее Винифред Чепмен, не доходя до дорожки, свернула направо, направляясь к крыльцу служебного хода по ту сторону здания усадьбы. Ключ лежал, как обычно, спрятанный от чужих глаз на балке над входом. Достав его, Винифред отперла дверь и вошла, сразу пройдя на кухню, где подняла трубку параллельного телефона. Трубка хранила молчание.

Решив, что стоит предупредить кого-нибудь об обрыве линии, Винифред пересекла столовую. Тут, на пороге гостиной, она внезапно остановилась: путь ей преградили два толстых синих тубуса, которых здесь не было, когда она уходила домой вчера вечером, — и за ними открывалось ужасное зрелище.

На тубусах, на полу и на двух смятых и брошенных здесь же полотенцах алела кровь. Винифред не видела всей гостиной (длинный диван отсекал пространство перед камином), но повсюду, куда бы она ни смотрела, виднелись красные брызги. Парадная дверь распахнута настежь. Выглянув из нее, Винифред заметила несколько лужиц крови на плитах крыльца. И чуть подальше, на лужайке, — неподвижное тело.

Крича, Винифред повернулась и бегом пронеслась по дому, проделав прежний свой путь в обратном порядке, но, уже пробегая по подъездной дорожке, срезала дорогу к механизму с открывающей ворота кнопкой. Поэтому она миновала белый “рамблер” с другой стороны, впервые заметив, что и внутри машины также находилось чье-то тело.

Выбежав за ворота, миссис Чепмен метнулась вниз с холма, к первому же дому (10070), где принялась дергать кнопку звонка и молотить в дверь. Котты не открывали, и она с криком побежала дальше, к дому 10090, где снова заколотила по двери, выкрикивая: “Убийство, смерть, трупы, кровь!”

Пятнадцатилетний Джим Эйзин находился снаружи, прогревая принадлежащий семье автомобиль. Была суббота, и он, член 800-го отделения Группы содействия закону американских бойскаутов, поджидал отца, Рэя Эйзина, чтобы тот подбросил его к Западному отделению полиции Лос-Анджелеса, где в тот день Джим должен был работать на приеме посетителей. К тому времени как он достиг крыльца дома, родители Джима уже отперли дверь. Пока они старались успокоить впавшую в истерику миссис Чепмен, Джим набрал номер полиции. Приученный в скаутском отряде к точности, Джим заметил время — 8:33.

Ожидая прибытия полицейских, отец с сыном дошли до ворот соседей. Белый “рамблер” стоял футах[8] в тридцати от ворот — слишком далеко, чтобы можно было различить что-либо внутри, зато они заметили не один упавший телефонный кабель, а сразу несколько. Похоже было, что провода перерезаны.

Вернувшись домой, Джим снова позвонил в полицию и, несколько минут спустя, еще раз.

Не совсем ясно, что произошло с этими звонками. Официальный полицейский отчет гласит лишь: “Время 09:14: единицы 8L5 и 8L62 Западного отделения приняли радиовызов — код 2, возможное убийство, 10050, Сиэло-драйв”.

Упомянутыми “единицами” были патрульные автомобили с полицейским в каждом. Офицер Джерри Джо ДеРоса, управлявший “единицей 8L5”, прибыл первым, с включенными мигалкой и сиреной[9]. Появившись на месте, ДеРоса начал опрашивать миссис Чепмен, но ему пришлось нелегко. Будучи в истерике, она была не в состоянии связно описать увиденное (“Кровь, повсюду трупы!”); получить ясное представление о действующих лицах и связях между ними оказалось непросто. Полански. Альтобелли. Фрайковски.

Тут вызвался помочь Рэй Эйзин, знавший жильцов дома 10050 по Сиэло-драйв. Дом принадлежит Руди Альтобелли. Он живет сейчас в Европе, но нанял сторожа-смотрителя, чтобы тот — молодой человек по имени Уильям Гарретсон — приглядывал за усадьбой. Гарретсон проживает в гостевом домике ближе к дальнему концу участка. Альтобелли сдал основной дом усадьбы кинорежиссеру Роману Полански и его жене. В марте чета Полански, впрочем, тоже отправилась в Европу, и на время их отсутствия в дом въехали друзья — Абигайль Фольгер и Войтек Фрайковски. И месяца не прошло, как миссис Полански вернулась; Фрайковски и Фольгер остались с ней, пока не вернется ее муж. Миссис Полански — киноактриса. Ее зовут Шарон Тейт.

Отвечая на вопрос, заданный ДеРосой, миссис Чепмен не смогла сказать, кому из названных лиц (или же никому) принадлежат виденные ею два тела. К уже прозвучавшим именам она, впрочем, добавила еще одно: Джей Себринг, известный стилист мужских причесок и старинный друг миссис Полански. Это имя она упомянула потому, что заметила среди припаркованных у гаража автомобилей черный “порше” Себринга.

Достав винтовку из патрульной машины, ДеРоса попросил миссис Чепмен показать ему, как открываются ворота. Осторожно пройдя по подъездной дорожке к рамблеру, полицейский заглянул внутрь через опущенное стекло. Там действительно было тело, сидящее на месте водителя, но склонившееся к пассажирскому сиденью. Мужчина, белый, рыжеватые волосы, рубашка в клетку, синие брюки грубой хлопковой ткани; и рубашка, и брюки пропитаны кровью. Мертвец на вид был молод; вероятно, юноша-подросток.

Примерно в этот момент за воротами остановилась патрульная “единица 8L62”, управляемая офицером Уильямом Т. Вайзен-хантом. ДеРоса вернулся за ним, прибавив: здесь, вероятно, произошло убийство. ДеРоса также продемонстрировал Вайзенханту, как открываются ворота, и оба офицера вновь шагнули на подъездную дорожку. ДеРоса по-прежнему держал в руках винтовку, Вайзенхант — пистолет. Проходя мимо “рамблера”, Вайзенхант также заглянул туда, отметив опущенное стекло с водительской стороны и тот факт, что фары и зажигание не были включены. Затем полицейские осмотрели остальные автомобили и, обнаружив их пустыми, обыскали гараж и помещение над ним. Все еще никого.

Здесь обоих догнал третий офицер, Роберт Барбридж. Когда все трое дошли до конца парковки, их взгляду предстали не одна, а сразу две неподвижные фигуры на лужайке перед домом. Издалека они походили на заляпанные чем-то красным манекены, случайно брошенные на газон, да так и оставшиеся там лежать.

Они казались особенно чудовищными по контрасту с ухоженной лужайкой с окаймлявшими ее тщательно подобранными кустами, цветами и деревьями. Справа — само здание, длинное, изогнутое, на вид скорее удобное, чем шикарное; крыльцо ярко освещено фонарем. Дальше, за южным концом дома, офицеры видели плавательный бассейн: зелено-голубая поверхность воды в утреннем свете. Слева протянулся перевитый елочной гирляндой реечный заборчик; огоньки все еще горели. А за заборчиком разворачивалась широкая панорама, охватывавшая и центральный район Лос-Анджелеса, и океанский пляж. Там, внизу, жизнь кипела по-прежнему. Здесь же она замерла.

Первое тело находилось в восемнадцати-двадцати футах от парадной двери здания. Чем ближе подходили офицеры, тем ужаснее оно выглядело. Мужчина, белый, лет тридцати с чем-то, около пяти футов десяти дюймов[10], полуботинки, разноцветные расклешенные брюки, фиолетовая рубашка, жилет. Он лежал на боку, голова покоилась на правой руке; вытянутая левая сжимала пучок травы. Голову и лицо покрывали следы ударов, кровоподтеки; на торсе и конечностях зияли буквально десятки ран. Казалось невозможным, чтобы столько жестокости могло быть излито на одного человека.

Второе тело — примерно в двадцати пяти футах от первого, еще дальше от крыльца. Женщина, белая, длинные темные волосы, на вид 26–29 лет. Она лежала навзничь, раскидав руки; босая, одетая в длинную ночную рубашку, которая прежде, еще до нанесения жертве множества колотых ран, была, вероятно, белой.

Царившее вокруг абсолютное спокойствие заставило офицеров занервничать. Все здесь было тихо, слишком уж тихо. Сама безмятежность начала казаться зловещей. Эти окна вдоль передней части дома… за любым мог ожидать, наблюдая, убийца.

Оставив ДеРосу на газоне, Вайзенхант и Барбридж двинулись назад, к северному концу дома, надеясь отыскать другой способ войти. Полицейские превратились бы в четкие мишени, попытайся они приблизиться к парадной двери. Офицеры заметили, что с одного из окон передней части дома снят ставень, прислоненный теперь к стене. Вайзенханту также бросилась в глаза горизонтальная прореха в нижней части ставня, у самого края. Предположив, что именно здесь в дом залез убийца (или убийцы), Вайзенхант и Барбридж продолжали искать другие способы проникновения внутрь и вскоре наткнулись на распахнутое окно в торце здания. Заглянув туда, они увидели свежеокрашенную комнату, без какой бы то ни было мебели. И влезли в дом через это окно.

ДеРоса ждал, пока не увидел коллег уже внутри; только тогда он приблизился к парадной двери. На дорожке между кустами живой изгороди алело пятно крови; еще несколько пятен — в правом углу крыльца; другие — у самой двери, слева от нее и на дверной ручке. ДеРоса не видел — или не вспомнил позднее — никаких следов, хотя их там было немало. Открывавшаяся наружу дверь была распахнута, и ДеРоса оказался на крыльце прежде, чем заметил надпись, тянувшуюся по нижней ее части.

Чем-то, похожим на кровь, там были выведены три буквы:

“PIG”[11].

Вайзенхант и Барбридж уже закончили проверку кухни и столовой, когда ДеРоса ступил в холл. Повернувшись влево, в сторону гостиной, он обнаружил, что его путь частично перекрыт двумя синими посылками-тубусами. Казалось, прежде они стояли вертикально, но затем были сбиты: одна из труб, упав, прислонилась ко второй. Кроме того, на полу рядом с тубусами ДеРоса увидел очки в роговой оправе. Барбридж, последовавший за ним в комнату, заметил еще кое-что: на ковре, слева от входа, лежали два небольших кусочка дерева. Они напоминали фрагменты расколовшейся рукояти пистолета.

Полицейские входили в усадьбу, ожидая увидеть два тела, но обнаружили уже три. Теперь они искали не новых смертей, но хоть какое-то объяснение случившемуся. Подозреваемого. Улики.

Комната была просторна и светла. Стол, кресло, пианино. Затем нечто странное. В центре гостиной стоял развернутый к камину длинный диван. На его спинку был наброшен огромных размеров американский флаг.

И лишь дойдя почти до самого дивана, офицеры смогли увидеть тела, лежащие по ту сторону.

Женщина была молода, светловолоса и явно беременна. Лежала на левом боку, прямо перед диваном, с подобранными к животу ногами — в позе зародыша. На ней был яркий пляжный комплект: бикини — бюстгальтер и трусики; цветочный мотив на ткани практически неразличим из-за крови, покрывшей, казалось, все тело. Вокруг шеи лежащей дважды обернута белая нейлоновая веревка: один конец тянется вверх, к потолочной балке, второй — в сторону, к еще одному, на сей раз мужскому, телу футах в четырех.

И вновь веревка дважды обматывала шею мужчины; свободный конец уходил под тело и обрывался в нескольких футах с другой стороны. Окровавленное полотенце, наброшенное на лицо, скрывало черты. Он был невысок, около пяти футов шести дюймов, и лежал на правом боку, с поднесенными к голове руками, словно бы все еще защищаясь от ударов. Его одежда — синяя рубашка, белые брюки в черную продольную полоску, широкий стильный ремень, черные ботинки — насквозь пропитана кровью.

Никому из офицеров и в голову не пришло проверить пульс у кого-либо из лежащих. Как и в случае с телами в автомобиле и на лужайке перед домом, бесполезность этого была совершенно ясна.

Хотя ДеРоса, Вайзенхант и Барбридж были патрульными, а не следователями по делам об убийствах, все трое и ранее сталкивались на службе со смертями. Но прежде им не приходилось видеть ничего подобного. Дом 10050 по Сиэло-драйв был настоящей бойней.

Потрясенные офицеры разделились, чтобы обыскать остальные помещения. Над гостиной были устроены вместительные антресоли. ДеРоса взобрался по деревянной лестнице и нервно оглядел их, но никого не увидел. С южным концом дома гостиную соединял холл. В двух местах в нем обнаружилась кровь. Слева, сразу за одним из пятен, размещалась спальня, дверь которой была приоткрыта. Простыни и подушки смяты, покрывало сдернуто, будто кто-то — возможно, женщина в ночной рубашке, оказавшаяся на лужайке, — уже успел раздеться и улечься в постель, когда в дом заявились убийцы. На доске у изголовья кровати сидит игрушечный кролик с опущенными вниз лапами и настороженными ушами, словно бы насмешливо взирая на вошедших. Крови нет, как нет и каких-либо признаков борьбы.

Через холл, как раз напротив, — хозяйская спальня. Дверь также открыта, как и двери в дальнем конце комнаты: сквозь опущенные жалюзи виднеется бассейн.

Эта кровать шире и аккуратнее; откинутое белое покрывало открывает верхнюю простыню веселой цветочной расцветки и белую с золотым геометрическим узором нижнюю. Две подушки лежат скорее в центре кровати, чем у изголовья, — они словно отделяют сторону, на которой спали, от неиспользуемой. У стены напротив, экраном к кровати, стоит телевизор с двумя изящными шкафчиками по бокам. На верху одного из них виднеется белая плетеная колыбель.

Полицейские осторожно открыли примыкавшие двери: гардеробная, встроенный шкаф, ванная, еще один шкаф. И вновь никаких следов борьбы. Телефонная трубка мирно лежит на аппарате, на ночном столике у кровати. Ничего опрокинутого или небрежно брошенного.

Впрочем, на внутренней стороне левой створки раздвижных дверей обнаружились следы крови: предположительно, кто-то (возможно, опять же женщина на лужайке) бежал сюда, пытаясь спастись.

Выйдя наружу, офицеры были на мгновение ослеплены ярким бликом на поверхности бассейна. Эйзин упоминал гостевой домик за основным зданием. Теперь полицейские заметили это строение — или, скорее, его угол — где-то в шестидесяти футах на юго-восток, за кустами.

Тихо приблизившись к нему, они услыхали первые звуки с момента своего появления на территории усадьбы: собачий лай и мужской голос, произнесший: “Тс-с, тихо ты”.

Вайзенхант двинулся направо, в обход здания. ДеРоса повернул налево, чтобы пройти мимо передней его части, Барбридж прикрывал его сзади. Оказавшись на крыльце со стеклянной дверью, закрытой изнутри противомоскитным экраном, ДеРоса сумел разглядеть в жилой комнате сидящего на диване лицом к двери юношу лет восемнадцати. На нем были брюки, но никакой рубашки, — и хотя молодой человек вроде не был вооружен, объяснит позднее ДеРоса, это не означало, что оружие не лежит у него под рукой.

С криком “Ни с места!” ДеРоса пнул входную дверь.

Опешив, юноша поднял взгляд и уперся глазами в наставленное прямо на него оружие: сначала один ствол, а мигом позднее — и все три. Кристофер, принадлежащий Альтобелли большой пес веймарской породы, бросился к Вайзенханту и вцепился зубами в ствол его пистолета. Вайзенхант ударил собаку дверью и держал зажатой между дверью и косяком, пока юноша не отозвал ее, успокоив.

Существуют две противоречащие друг другу версии того, что произошло затем.

Юноша, назвавшийся Уильямом Гарретсоном, сторожем, позднее покажет, что офицеры сбили его с ног, заковали в наручники, рывком поставили на ноги и вытащили на газон, где вновь повалили наземь.

Потом ДеРосе придется давать показания об аресте Гарретсона:

В.: “Не падал ли он, не оказывался ли на полу, споткнувшись?”

О.: “Может, и падал; не помню, спотыкался он или нет”.

В.: “Вы приказали ему лечь на землю снаружи?”

О.: “Приказал, да, то есть лечь на землю, да”.

В.: “Помогли ли вы ему опуститься на землю?”

О.: “Нет, он сам упал”.

Гарретсон все спрашивал: “А в чем дело-то? В чем дело?” Один из офицеров ответил: “Сейчас покажем!” Подняв юношу на ноги, ДеРоса и Барбридж провели его назад по дорожке к основному зданию.

Вайзенхант остался в гостевом домике — искать оружие и забрызганную кровью одежду. Хоть ничего и не обнаружив, он все же заметил множество маленьких деталей. Одна из них в то время показалась столь несущественной, что он позабыл о ней, пока позднее расспросы не заставили ее всплыть в памяти. Рядом с диваном стояла стереосистема. Когда полицейские вошли в комнату, она была выключена. Поглядев на панель управления, Вайзенхант отметил, что ручка громкости установлена между отметками "4" и "5".

В это самое время Гарретсона провели мимо двух неподвижных тел на газоне. О состоянии тела молодой женщины говорит хотя бы то, что Гарретсон принял лежащую за миссис Чепмен, экономку-негритянку. Мужчину он назвал “молодым Полански”. Если, по утверждению Чепмен и Эйзина, Полански находился сейчас в Европе, это опознание казалось бессмыслицей. Чего офицеры не знали, так это того, что Гарретсон считал Войтека Фрайковски младшим братом Романа Полански. И Гарретсон совсем стушевался, когда ему предложили опознать молодого человека в “рамблере”[12].

В определенный момент, никто точно не помнит, когда именно, Гарретсону разъяснили его права и объявили, что он арестован за убийство. На вопрос о своих действиях прошлой ночью он отвечал, что не сомкнул глаз всю ночь, писал письма и слушал пластинки, ничего странного не видел и не слышал. Его более чем сомнительное алиби, “вялые, неправдоподобные” ответы и неудачное опознание виденных тел привели арестовывавших Гарретсона офицеров к выводу, что подозреваемый лжет.

Пять убийств — и четыре из них, кажется, менее чем в сотне футов, — и он ничего не слышал?

Сопровождая Гарретсона по подъездной дорожке, ДеРоса заметил контролирующий ворота механизм — на столбике, не доходя до ворот. А также кровавое пятно на кнопке.

Вполне логично было бы предположить, что кто-то (возможно, убийца) нажал кнопку, чтобы выйти через ворота, и при этом, возможно, оставил на ней отпечаток своего пальца.

Офицер ДеРоса, в обязанности которому вменялось охранять место преступления до прибытия следственной группы, теперь нажал эту кнопку сам, успешно открыв ворота и, в то же время, уничтожив любые отпечатки, которые могли там оставаться.

Позднее он даст показания и на этот счет:

В.: “Имелась ли какая-либо причина, вынудившая вас дотронуться пальцем до окровавленной кнопки, управлявшей воротами?”

О.: “Я должен был пройти через ворота”.

В.: “Иными словами, это сделано преднамеренно?”

О.: “Мне нужно было убраться оттуда”.

Было 9:40 утра. ДеРоса позвонил в отделение, доложив о пяти смертях и об аресте подозреваемого. Пока Барбридж оставался на территории усадьбы, ожидая появления следственной группы, ДеРоса и Вайзенхант отвезли Гарретсона в участковое отделение Западного Лос-Анджелеса для допроса. Еще один офицер доставил туда же миссис Чепмен, но состояние экономки было настолько истерическим, что ее пришлось отвезти в медицинский центр Калифорнийского университета Лос-Анджелеса, где она приняла успокоительное.

После доклада ДеРосы четверо следователей отделения полиции Западного Лос-Анджелеса были командированы на место преступления. Лейтенант Р. К. Мэдлок, лейтенант Дж. Дж. Грегоар, сержант Ф. Граванте и сержант Т. Л. Роджерс прибыли менее чем через час. К моменту появления последнего из них у ворот усадьбы уже стояли первые репортеры.

Прослушивая полицейские радиочастоты, они перехватили сообщение о пятерых погибших. В Лос-Анджелесе стояла сухая, жаркая погода, и возможность возгорания была постоянной заботой — особенно на холмах, где всего за несколько минут и человеческие жизни, и имущество могли исчезнуть в огненном аду. Очевидно, кто-то предположил, что пятеро человек погибли при пожаре. Должно быть, в одном из полицейских рапортов упоминалось имя Джея Себринга, поскольку один из репортеров набрал номер его дома и осведомился у дворецкого, Амоса Расселла, не известно ли тому что-нибудь о “погибших в огне”. Расселл позвонил Джону Маддену, президенту “Себринг интернэшнл”, и рассказал ему о звонке. Мадден был обеспокоен: ни он сам, ни секретарь Себринга не говорили с Джеем со вчерашнего вечера. Мадден связался с матерью Шарон Тейт, находившейся в Сан-Франциско. Отец Шарон, полковник армейской разведки, служил неподалеку, на базе Форт-Бейкер, и миссис Тейт навещала его там. Нет, она не говорила с Шарон. Или с Джеем, который и сам должен был подъехать в Сан-Франциско в тот же день.

До своего брака с Романом Полански Шарон Тейт жила с Джеем Себрингом. Хоть и покинутый ради польского кинорежиссера, Себринг поддерживал дружеские отношения с родителями Шарон — так же как с самой Шарон и ее мужем — и, появляясь в Сан-Франциско, обычно созванивался с полковником Тейтом.

Когда Мадден повесил трубку, миссис Тейт набрала номер Шарон. Телефон все звонил и звонил, но никто так и не подошел.

В доме было тихо. Все звонившие слышали гудки, но линия еще не была восстановлена. Офицер Джо Гранадо, химик-эксперт, работавший в ОНЭ, отделе научной экспертизы ДПЛА, уже приступил к делу, прибыв на место около десяти. В обязанности Грана-до входило взятие проб во всех местах, где, по-видимому, оставалась кровь. Обычно в деле об убийстве Гранадо заканчивал работу за час-другой. Но не в этот день. Не в доме 10050 по Сиэло-драйв.

Миссис Тейт дозвонилась до Сэнди Теннант, близкой подруги Шарон и жены Уильяма Теннанта — делового менеджера Романа Полански. Нет, они с Биллом не говорили с Шарон с позднего вечера накануне. Шарон сказала тогда, что они с Гибби (Абигайль Фольгер) и Войтеком (Фрайковски) проведут ночь дома. Джей говорил, что заглянет попозже, и Шарон приглашала Сэнди присоединиться. Вроде никакой вечеринки не намечалось, просто тихий вечер дома. Сэнди отказалась от приглашения, страдая от сыпи. Как и миссис Тейт, она уже пыталась дозвониться до Шарон этим утром, но безуспешно. Никто не подходил.

Сэнди уверила миссис Тейт, что никакой связи между сообщением о пожаре и домом 10050 по Сиэло-драйв, скорее всего, нет. Впрочем, едва миссис Тейт положила трубку, Сэнди позвонила в теннисный клуб мужа и попросила вызвать его к телефону. Это важно, сказала она.

Где-то между 10 и 11 часами утра Реймонд Килгроу, представитель телефонной компании, вскарабкался на столб за воротами усадьбы 10050 по Сиэло-драйв и обнаружил, что телефонные провода кем-то перерезаны. Разрез прошел поблизости от крепления кабелей к столбу, что указывало: кто бы ни перерезал линии, этому человеку, вероятно, также пришлось взбираться на столб. Килгроу восстановил два кабеля, оставив остальные для изучения следователями.

Полицейские машины подъезжали к воротам через каждые несколько минут. И в то время как на месте преступления появлялись все новые и новые офицеры, само это место понемногу менялось.

Очки в роговой оправе, впервые замеченные ДеРосой, Вайзенхантом и Барбриджем у двух трубок-тубусов, как-то переместились на шесть футов в сторону, на крышку стола.

Два кусочка рукояти пистолета, ранее замеченные на пороге, оказались уже под креслом в гостиной. Как говорилось в официальном отчете ДПЛА, “очевидно, они оказались под креслом после толчка ноги одного из первых появившихся на месте офицеров; впрочем, выяснить, кто именно это был, не удалось”[13].

Третий кусочек той же рукояти, поменьше двух остальных, был позднее обнаружен на крыльце парадного входа.

Кроме того, один или же несколько офицеров разнесли кровавые следы из дома на крыльцо и дорожку, добавив к уже имевшимся там отпечаткам новые. Чтобы определить и исключить позднейшие добавления, потребовалось бы опросить весь посетивший место преступления персонал, уточнив, кто из них носил в то утро ботинки или полуботинки, с гладкими или рифлеными подошвами, — и так далее.

Гранадо все еще собирал образцы крови. Позже, в стенах полицейской лаборатории, он проведет с ними пробу Октерлони, позволяющую определить, принадлежала ли кровь человеку или животному. Если кровь оказывается человеческой, эксперт определит ее группу (О, А, В или АВ [14]) и подгруппу, проведя еще ряд дополнительных тестов. Существует около тридцати подгрупп крови; однако, если на момент взятия пробы кровь успела высохнуть, можно точно определить лишь три из них — М, N и MN[15]. Ночь была теплой, и уже начинался не менее жаркий день. Когда Гранадо приступил к работе, большая часть крови, не считая лужиц возле лежащих в доме тел, уже успела высохнуть.

В течение нескольких дней Гранадо получит из офиса коронера пробы крови каждой из жертв и постарается сопоставить эти пробы с уже полученными. В обыкновенном деле об убийстве присутствие на месте преступления следов крови нескольких групп подскажет, что убийца, как и сама жертва, также был ранен, — и эта информация способна затем стать важной уликой в определении личности преступника.

Но данный случай не был рядовым убийством. Вместо одного тела следователи столкнулись с пятью.

Повсюду было столько крови, что Гранадо фактически выпустил из виду несколько пятен. Справа от крыльца, при приближении к нему по дорожке, находились несколько больших лужиц крови. Гранадо взял пробу только одной из них, предположив, как он заявит позднее, что вся эта кровь имела один источник. Как раз справа от крыльца кустарник выглядел поломанным, измятым, будто кто-то упал в него. Оставшиеся там кровавые брызги, казалось, подтверждают такое предположение. Их эксперт не заметил. Как не взял и проб из лужиц крови в непосредственной близости от двух тел в гостиной (так же как и пятен, расположенных рядом с двумя телами на лужайке), предположив, что во всех этих случаях кровь принадлежит ближайшей жертве — а эти пробы он в любом случае получит от коронера. Это следует из позднейших показаний Гранадо.

Всего Гранадо взял сорок пять проб крови. Тем не менее по некоей так и не проясненной причине он не стал пытаться выявить подтип двадцати одной из них. Если это не делается в течение недели-двух после взятия пробы, в дальнейшем подобные действия бесполезны: компоненты крови разрушаются.

Позже, при попытке воссоздать ход событий во время убийств, эти оплошности вызовут немало проблем.

Незадолго до полудня приехал все еще одетый в теннисный костюм Уильям Теннант, и полицейские провели его через ворота. Эта прогулка стала кошмаром наяву, когда Уильяма подвели сперва к одному телу, затем ко второму. Теннант не узнал юношу в автомобиле. Но он опознал в лежащем на газоне мужчине Войтека Фрайковски, а в женщине — Абигайль Фольгер; тела в гостиной были опознаны им как Шарон Тейт-Полански и, вероятно, Джей Себринг. Когда полицейские приподняли окровавленное полотенце, лицо жертвы оказалось настолько обезображено ушибами, что Теннант не смог определить точно, Джей ли это. Затем он вышел наружу, и ему сделалось дурно.

Когда полицейский фотограф завершил работу, другой офицер вынул простыни из бельевого шкафа и накрыл ими тела.

За воротами ожидавшие развития событий репортеры и фотокорреспонденты собрались уже десятками, непрестанно подъезжали все новые и новые. Машины полиции и прессы настолько запрудили Сиэло-драйв, что нескольким офицерам было приказано попробовать устранить создавшийся затор. Когда, всхлипывая и держась за живот, Теннант пробивался сквозь толпу, репортеры обрушили на него шквал вопросов: “Погибла ли Шарон?”, “Они были убиты?”, “Сообщил ли кто-нибудь Роману Полански?” Тот молчал, но ответы ясно читались на лице.

Далеко не каждый из побывавших на месте преступления проявил такое же нежелание говорить. “Это похоже на поле битвы”, — заявил репортерам сержант полиции Стэнли Клорман, чьи черты были искажены испытанным от увиденного шоком. Еще один офицер, имя которого осталось неизвестным, обронил: “Словно какой-то ритуал”, — и эта единственная ремарка легла затем в основу невероятного количества самых отвратительных спекуляций.

Новость об убийстве распространялась подобно волнам, расходящимся от эпицентра землетрясения.

“ПЯТЕРО ЗАРЕЗАНЫ В БЕЛЬ-ЭЙР”, — гласил заголовок первой заметки, переданной по телеграфу агентством Ассошиэйтед Пресс. Распространенная прежде, чем стали известны имена погибших, она тем не менее верно описала расположение тел; отметила перерезанные телефонные линии; объявила об аресте неназванного подозреваемого. Были и ошибки; одна фраза, часто повторявшаяся впоследствии, гласила: “На голову жертвы наброшен колпак-капюшон…”

ДПАА уведомил Тейтов, Джона Маддена (который, в свою очередь, известил родителей Себринга) и Питера Фольгера, отца Абигайль. Довольно преуспевающие в социальном смысле родители Абигайль Фольгер были разведены. Ее отец, председатель совета директоров “Эй-Джей Фольгер коффи компани”, жил в Вудсайде, а ее мать, Инесс Миджиа Фольгер, — в Сан-Франциско. Впрочем, миссис Фольгер сейчас находилась не дома, а в Коннектикуте, навещая друзей после средиземноморского круиза, — и мистер Фольгер нашел ее там. Она не могла поверить в услышанное: ведь они с Абигайль говорили лишь вчера, около десяти вечера. Мать с дочерью собирались лететь сегодня в Сан-Франциско, чтобы встретиться там. Абигайль забронировала билет на десятичасовой утренний рейс “Юнайтед эйрлайнз”.

Вернувшись домой, Уильям Теннант совершил самый сложный звонок. Он был не только деловым менеджером Романа Полански, но и его близким другом. Теннант сверился с часами, привычно приплюсовав девять часовых поясов, чтобы узнать, сколько сейчас в Лондоне. Хотя там уже стоял поздний вечер, Теннант подумал, что Полански мог задержаться за работой, увязывая свои разрозненные кинопроекты перед тем, как вернуться домой в будущий вторник, — и попробовал набрать номер его городского дома. Предположение оказалось верным. Полански обсуждал с несколькими сотрудниками один из эпизодов сценария “Дня дельфина”[16], когда зазвонил телефон.

Полански позднее так опишет состоявшийся разговор:

“Роман, в доме несчастье”. — “В каком доме?” — “В твоем, — и затем, скороговоркой: — Шарон погибла, и Войтек, и Гибби, и Джей”.

"Нет, нет, нет, нет!” — Конечно, это какая-то ошибка. Оба мужчины уже плакали, Теннант снова и снова повторял, что это правда; он сам был в доме.

“Как это случилось?” — спросил Полански. Позднее он объяснит, что подумал тогда не о пожаре, но об оползне, которые случались в холмах Лос-Анджелеса, особенно после затяжных дождей; иногда под лавиной земли оказывались целые дома, и в этом случае люди еще могли оказаться живы. Лишь тогда Теннант сказал Роману, что все они убиты.

У Войтека Фрайковски, как выяснили в ДПЛА, в Польше имелся сын, но никаких родственников в Соединенных Штатах не было. Юноша в “рамблере” оставался не опознан, но ему уже присвоили кодовое имя Джон Доу 85[17].

Новости быстро расползлись — и слухи вместе с ними. Руди Альтобелли, владелец дома на Сиэло-драйв и менеджер немалого количества знаменитостей шоу-бизнеса, находился в Риме. Одна из клиенток Руди, молодая актриса, позвонила и рассказала ему, что Шарон и еще четверо убиты в доме, а нанятый им самим сторож Гарретсон во всем сознался.

Ничего подобного Гарретсон не делал, но Альтобелли узнает об этом лишь по возвращении в Соединенные Штаты.

Специалисты начали прибывать около полудня.

Офицеры Джерром А. Боен и Д. Л. Герт из отделения дактилоскопии научно-следственного подразделения ДПЛА прошлись по главному зданию и гостевому домику усадьбы в поисках отпечатков пальцев.

Нанеся на отпечаток особый порошок (“проявив”, иными словами), его покрывают прозрачной клейкой пленкой; затем эту пленку с оставшимся на ней отпечатком снимают и размещают на картонке контрастного цвета. На обороте указываются место нахождения отпечатка, дата, точное время и инициалы офицера, снявшего отпечаток.

На одной из таких карточек, приготовленных Боеном, читаем: “09.08.69 / 1005 °Cиэло / 1400 / Дж. А. Б. / внутренняя сторона дверного косяка левой створки раздвижной двери / из хозяйской спальни в направлении бассейна / ближе к дверной ручке”.

Расположение еще одного отпечатка, снятого примерно тогда же, значилось как “внешняя сторона парадной двери / створка с дверной ручкой / непосредственно над ручкой.

Работа с отпечатками в обоих зданиях заняла шесть часов. Позднее к двум первым специалистам присоединились офицер Д. Э. Дорман и Вендел\ Клементс; последний был гражданским экспертом дактилоскопии и сосредоточился на четырех автомобилях.

Вопреки распространенному мнению, отпечатки, пригодные к распознанию, встречаются скорее реже, нежели чаще. Многие поверхности — например, ткани, одежда — ведут себя по отношению к ним не слишком доброжелательно. Даже если поверхность в принципе подходит для того, чтобы на ней остался отпечаток, человек обычно касается ее лишь краешком пальца, оставляя оттиск фрагмента его кромки, бесполезный для идентификации. Если палец при этом двигается, криминалист получает лишь нечитаемый мазок. Кроме того — и офицер ДеРоса продемонстрировал это с кнопкой, управляющей воротами, — отпечаток, наложившийся сверху на другой отпечаток, создает путаницу, также непригодную для распознания. Таким образом, на любом месте преступления количество отчетливых, читаемых отпечатков, имеющих достаточно точек сравнения, обычно оказывается на удивление скудным.

Не считая тех отпечатков, что позднее были исключены как принадлежащие работавшему на месте персоналу ДПЛА, всего пятьдесят оттисков были получены по адресу: Сиэло-драйв, 10050, после изучения основного здания, гостевого домика и автомобилей. Из них семь оказались отброшены как принадлежащие Уильяму Гарретсону (все они — из гостевого домика; в основном здании и на автомобилях отпечатков Гарретсона обнаружено не было); еще пятнадцать принадлежали жертвам и поэтому также были исключены; три оказались недостаточно четкими для сравнения. После чего в распоряжении следствия оказалось двадцать пять относительно четких отпечатков, любой из которых мог принадлежать (или же нет) убийце или убийцам.

Первые следователи отдела убийств появились в доме не ранее 13:30. Установив, что причиной смертей не были действия самих жертв или случай, лейтенант Мэдлок сделал запрос о препоручении расследования отделу грабежа и убийств. Дело было передано под ответственность лейтенанту Роберту Дж. Хелдеру, контролирующему следствия данного направления. В свою очередь, он поручил дело сержантам Майклу Дж. Макганну и Джессу Баклзу (обычный партнер Макганна, сержант Роберт Калкинс, находился в отпуске и заменит Баклза по возвращении из него). Еще трое офицеров — сержанты Э. Хендерсон, Дадли Варни и Дэнни Галиндо — были назначены им в ассистенты.

Узнав об убийствах, коронер округа Лос-Анджелес Томас Ногучи попросил полицейских не прикасаться к телам, пока их не осмотрит представитель его ведомства. Заместитель коронера Джон Финкен прибыл на место около 13:45, сам же Ногучи обещал приехать позже. Финкен официально подтвердил наступление смерти; измерил температуру тел и воздуха (к 14 часам на лужайке было 94 градуса по Фаренгейту, в доме — 83 градуса) и разрезал веревку, соединявшую тела Тейт и Себринга; куски веревки получили следователи, чтобы попытаться установить, где она была сделана и продана. Это был белый трехжильный нейлон; общая длина веревки составила 43 фута 8 дюймов. Гранадо взял пробы крови, но не выявлял подгрупп, вновь предположив очевидное. Финкен также снял с тел жертв личные вещи. Шарон Тейт-Полански: обручальное кольцо желтого металла, серьги. Джей Себринг: наручные часы "Картье", позже оцененные в полторы тысячи долларов. Джон Доу 85: наручные часы “Люцерн”, бумажник с различными бумагами, но никакого удостоверения личности. Абигайль Фольгер и Войтек Фрайковски: личные вещи отсутствуют. После того как на кисти жертв были надеты пластиковые мешки (для предохранения от утраты волосков или частиц кожи, которые могли остаться под ногтями жертв во время борьбы с убийцами), Финкен помог накрыть тела и укрепить их на тележках-носилках для размещения в машинах “скорой помощи”, которые доставят их в морг при Дворце юстиции, в центре Лос-Анджелеса.

Атакованный у ворот репортерами, доктор Ногучи объявил, что не станет комментировать произошедшее, пока не представит общественности результаты вскрытия тел в полдень на следующий день.

И Ногучи, и Финкен, впрочем, уже успели поделиться со следователями первыми выводами.

Следов сексуального насилия или нанесения жертвам увечий нет.

Три жертвы — Джон Доу, Себринг и Фрайковски — застрелены. Не считая легкой рубленой раны на запястье левой руки, полученной в попытке самозащиты (удар, рассекший также и ремешок часов), Джон Доу не имел ножевых ран. Но остальные четверо имели — и более чем достаточно. В придачу, Себринг получил по меньшей мере один удар в лицо, а Фрайковски — множественные удары неким тупым предметом по голове.

Хотя окончательные выводы будут сделаны лишь после вскрытия, по входным отверстиям от пуль коронеры заключили, что убийца, вероятно, использовал оружие 22-го калибра. Полицейские успели прийти к тому же выводу. Осматривая “рамблер”, сержант Варни обнаружил четыре фрагмента пули между обивкой и внешним металлом пассажирской дверцы. Найден был и еще один кусочек металла неправильной формы — на подушке заднего сиденья. Хотя все они были слишком малы для использования в целях идентификации оружия, “на глазок” их калибр также был определен как 22-й.

По поводу характера колотых ран кто-то заметил, что все они могли быть нанесены штыком. В своем официальном докладе следователи шагнули чуть дальше, определив: “нож, использованный для нанесения ранений, возможно, представлял собою штык”. Это не только отмело в сторону ряд прочих “возможностей”, но и фактически объявляло: убийца (или убийцы) воспользовались одним-единственным ножевым орудием.

Глубина ран (многие достигали 5 дюймов), их ширина (между дюймом и полутора) и толщина (от ¹/₈ до ¹/₄ дюйма) заставляли подумать о кухонном или обычном карманном ноже.

По совпадению, оба обнаруженных в доме ножа как раз и были кухонным и карманным.

Разделочный нож был найден в кухонной раковине. Гранадо обнаружил положительную реакцию на бензидин, что предполагало кровь, — но отрицательную Октерлони, что подразумевало кровь животного, а не человеческую. Боен попробовал снять отпечатки пальцев с рукояти, но получил лишь нечитаемые фрагменты. Позже миссис Чепмен узнала в ноже один из кухонного набора, принадлежавшего чете Полански, и показала остальные, хранимые в шкафу. Но еще до этого полицейские исключили этот нож из-за его размеров — в особенности из-за небольшой толщины. Нанесенные жертвам удары были настолько яростными, что подобное лезвие попросту сломалось бы.

Гранадо нашел второй нож в гостиной, менее чем в трех футах от тела Шарон Тейт. Он завалился за подушку одного из кресел и торчал там лезвием вверх. Складной карманный нож с диаметром лезвия ³/₄ дюйма, длиной 3 и ¹³/₁₆ дюйма, — слишком мало, чтобы нанести большинство ран. Заметив пятнышко на лезвии, Гранадо протестировал его на кровь — реакция отрицательная. Гёрт поискал отпечатки — нечитабельный хаос.

Миссис Чепмен не смогла вспомнить, чтобы видела именно такой нож когда-либо прежде. Это, да еще необычное место, в котором он был найден, указывало, что нож мог оставить в доме убийца(цы).

В беллетристике сцену преступления обычно уподобляют картинке-головоломке. Если набраться терпения и не опускать руки, все разрозненные фрагменты рано или поздно станут на свои места.

Людям, прослужившим в полиции достаточно долго, известно: все это неправда. Гораздо лучшей аналогией были бы две-три, а то и больше головоломок, ни одна из которых не является законченной сама по себе. Даже после нахождения решения (если это удается) непременно остаются лишние фрагменты — улики, которые просто не вписываются в общую схему. А некоторых кусочков так и не удается отыскать.

На диване растянут американский флаг, и его присутствие добавляет еще один жутковатый мазок к и без того кошмарной картине. Возможности, которые оно предполагало, ранжировались от одного конца политического спектра до другого, — пока Винифред Чепмен не сказала полицейским, что флаг находился в доме вот уже несколько недель.

Но лишь мизерная часть подобных обрывков улик поддается настолько быстрому и простому объяснению. На входной двери алели кровавые буквы. В последние годы слово “свинья” приобрело новое значение, более чем знакомое полицейским[18]. Но что означает написанное здесь “PIG”?

Затем, веревка. Миссис Чепмен уверенно заявила, что прежде никогда не видела такую на территории усадьбы. Не принес ли ее с собой убийца(цы)? Если так, то зачем?

Имел ли какое-то значение тот факт, что двое связанных вместе жертв, Шарон Тейт и Джей Себринг, были в прошлом любовниками? Или, тогда уж, уместно ли здесь говорить о “прошлом”? Что делал в доме Себринг — в отсутствие Полански? Этим вопросом позднее зададутся многие газеты.

Очки в роговой оправе (отрицательный результат проверки на отпечатки пальцев и на кровь) — принадлежали ли они кому-то из жертв, или убийце, или же человеку, не имеющему к преступлению никакого отношения? Или (с каждым очередным вопросом число возможностей все растет) очки оставлены здесь с целью затруднить и запутать следствие?

Две посылки-тубуса на пороге. Экономка уверяет, что их здесь не было, когда она уходила домой вчера в 16:30. Кто доставил их сюда и когда? Не видел ли этот человек чего-нибудь?

Зачем убийца (цы) затруднял себя расщеплением и снятием ставен, когда другие окна, уже без ставен, были распахнуты настежь, — включая и окно недавно окрашенной комнаты, которая должна была послужить детской для так и не рожденного ребенка четы Полански?

Джон Доу 85, юноша в “рамблере”. Чепмен, Гарретсон и Теннант не смогли опознать его. Кем он был и что делал на территории усадьбы? Стал ли он свидетелем остальных убийств или же был убит прежде, чем они случились? Если он погиб первым, почему остальные не слышали выстрелов? На сиденье рядом с ним найдены часы со встроенным AM-FM приемником “Сони диги-матик”. Часы остановились в 00:15. Простое совпадение или важная улика?

Кстати, о времени совершения убийств: жалобы на выстрелы и на другой шум поступали на протяжении значительного времени — от нескольких минут пополуночи до 4:10 утра.

Не все элементы головоломки оставались разрозненными; некоторые из фрагментов вполне подходили друг к другу. Нигде на территории не были обнаружены пустые гильзы, и это указывало, возможно, что орудием преступления послужил револьвер, который не выбрасывает использованные гильзы на манер, скажем, автоматического пистолета.

Составленные вместе, три черных кусочка дерева сложили правую половинку рукояти пистолета. Таким образом, полиция знала, что разыскиваемое оружие является, похоже, револьвером 22-го калибра с недостающей правой половинкой рукояти. Найденные кусочки, возможно, помогут определить изготовителя и модель револьвера. Хотя на всех трех кусочках присутствовали следы крови, лишь одно пятнышко было достаточного размера для проведения анализа. Группа крови O-MN. Из пяти жертв лишь Себринг имел кровь этой группы, и это ясно говорило о том, что рукоять револьвера как раз и сыграла роль “тупого предмета”, использованного для нанесения удара ему в лицо.

Анализ выявил также группу кровавой надписи на парадной двери: О-М. И вновь только одна из жертв имела кровь этой группы и подтипа. Слово “PIG” было выведено кровью Шарон Тейт.

На подъездной дорожке стояли четыре автомобиля, но здесь не было единственного, которому надлежало тут находиться, — принадлежавшего Шарон Тейт красного “феррари”. Оставалась возможность того, что убийца(цы) воспользовался спортивным автомобилем, чтобы скрыться, — и машину объявили в розыск.

Следователи оставались в усадьбе еще долго после того, как тела жертв были увезены: они искали значимые улики.

И нашли несколько, показавшиеся достаточно важными.

Признаков грабежа или воровства не было. Макганн нашел бумажник Себринга в пиджаке, висевшем на спинке стула в гостиной. В нем находилось 80 долларов. В бумажнике Джона Доу оказалось 9 долларов, в бумажнике и кармане брюк Фрайковски — 2 доллара 44 цента. На ночном столике у кровати Шарон Тейт, на виду, лежали банкноты в десять и пять долларов, а также три бумажки по одному доллару. Явно дорогостоящие предметы — видеомагнитофон, телевизоры, стереосистема, часы Себринга, его же “порше” — также не были украдены. Несколькими днями спустя полиция вновь привезет Винифред Чепмен в дом 10050 по Сиэло — с тем, чтобы та постаралась определить, не пропало ли чего-либо. Единственным предметом, который она не смогла найти, оказалась тренога для фотокамеры, хранившаяся в шкафу в холле. Пять невероятно жестоких убийств едва ли были совершены с целью завладения штативом. Вполне вероятно, его одолжили кому-нибудь или просто потеряли.

Хоть это отнюдь не снимало вероятности, что убийства совершены в процессе ночного грабежа — жертвы застигли грабителя (ей) на месте преступления, — отсутствие его признаков, естественно, передвинуло эту версию ближе к концу общего списка.

Другие находки предполагали гораздо более правдоподобную ситуацию.

В “порше” Себринга был найден грамм кокаина, 6,3 грамма марихуаны и двухдюймовый "роч" (сленговое обозначение частично выкуренной сигареты с марихуаной).

В пластиковом пакете, найденном в ящике письменного стола в гостиной, оказались еще 6,9 граммов марихуаны. В тумбочке у кровати в спальне, использовавшейся Фрайковски и Фольгер, обнаружились 30 граммов гашиша и десять капсул с веществом, в ходе дальнейших анализов оказавшимся относительно новым наркотиком, известным как МДА. Кроме того, пепел марихуаны был найден в пепельнице на столике у кровати Шарон Тейт, сигарета с марихуаной — на столике у входной двери[19], еще две — в гостевом домике.

Не проходила ли здесь вечеринка с обильным приемом наркотиков, завершившаяся тем, что кто-то из участников неудачно “словил кайф” и перерезал всех остальных? Этот вопрос возглавил составленный полицейскими список возможных мотивов, хотя недостатки этой теории были также очевидны: получалось, что убийца был один, но при этом размахивал револьвером (в одной руке), штык-ножом (в другой) и имел при себе 43 фута нейлоновой веревки, которую захватил, так сказать, на всякий случай. Кроме того, телефонные провода. Если их перекусили до убийств, это предполагало преднамеренность преступления, а не спонтанный приступ бешенства. Если провода перерезаны после, то зачем?

Или, быть может, убийства стали следствием “стрелки”, то есть убийца(цы) появился, чтобы передать наркотики или купить их, и спор о деньгах или о скверном качестве товара перерос в потасовку? Так выглядела вторая, во многих отношениях куда более правдоподобная, из пяти версий, предложенных следователями в самом первом отчете о ходе расследования.

Третья была вариацией на тему второй: убийца(ы) решил оставить себе и наркотики, и деньги.

Четвертая предполагала, что жертвы застали врасплох забравшегося в дом вора(ов).

Пятая версия называла убийство “заказным”: убийца(цы) был послан кем-то в дом, чтобы устранить одну (или нескольких) из жертв, и после выполнения “заказа” убил всех остальных, чтобы не оставлять нежеланных свидетелей. Но разве убийца-профессионал воспользовался бы чем-то столь громоздким, подозрительным и неудобным, как штык? И разве продолжал бы наносить все новые раны, словно обезумев, — как, очевидно, и обстояло дело?

Версии, упоминавшие наркотики, выглядели более правдоподобно. В процессе дальнейшего следствия, пока полиция опрашивала друзей и знакомых погибших, жизненный стиль и привычки жертв начали понемногу проясняться. Поэтому вывод о возможной связи между наркотиками и мотивом преступления некоторым стал казаться настолько очевидным, что, даже получив улику, которая позволила бы распутать дело, следствие наотрез отказалось принимать ее в расчет.

Полиция оказалась не единственной, кто подумал о наркотиках.

Услыхав о случившемся, актер Стив Мак-Куин[20], давний приятель Джея Себринга, решил, что дом стилиста причесок должен быть избавлен от наркотиков — ради защиты его семьи и бизнеса. Хотя сам Мак-Куин не участвовал в “уборке”, к тому времени, как в ДПЛА нашли время обыскать жилище Себринга, все “посторонние” предметы уже были оттуда удалены.

У других немедленно начался приступ паранойи. Никто не знал, кого именно захочет допросить полиция или когда. Неназванный представитель киноиндустрии признался репортеру журнала “Лайф”: “В Беверли-Хиллз только и слышно, как работают сливные бачки; вся канализация Лос-Анджелеса, должно быть, уже под кайфом”.

КРОВАВАЯ ОРГИЯ УНЕСЛА ПЯТЕРЫХ,

ВКЛЮЧАЯ КИНОЗВЕЗДУ

ШАРОН ТЕЙТ — ЖЕРТВА “РИТУАЛЬНЫХ" УБИЙСТВ

Подобными заголовками пестрели первые полосы вечерних газет; радио и телевидение также включились в обсуждение новостей. Кошмарная природа самого преступления, количество жертв и их известность (красавица-киноактриса, наследница кофейной империи, ее великосветский плейбой-возлюбленный, всемирно известный стилист причесок) — все вместе подготовило появление, пожалуй, самого нашумевшего убийства в истории, — за исключением разве что убийства президента Джона Ф. Кеннеди. Даже солидная “Нью-Йорк таймс”, которая редко снисходит до того, чтобы сообщать о преступлении на первой полосе, сделала это на другой день, да и во многие последующие дни.

Отчеты прессы о происшедшем, опубликованные в тот же и на следующий день, примечательны необычно высоким содержанием в них деталей. В прессу просочилось столько информации, что позднее следователям непросто будет отыскать “ключи” для опроса подозреваемых на детекторе лжи.

В любом деле об убийстве обычной практикой считается придерживать определенную информацию, которая предположительно остается известной лишь самим полицейским и убийце(цам). Если подозреваемый сознается в совершенном или соглашается пройти проверку на детекторе, этими сведениями можно воспользоваться, чтобы определить, говорит ли он правду.

“Благодаря” множеству утечек, приписанные к “делу Тейт” (как уже окрестила убийства пресса) следователи смогли насчитать лишь пять таких “ключей”:

1) использованный в убийствах нож был, вероятно, штыком;

2) огнестрельные раны нанесены, вероятно, из револьвера 22-го калибра;

3) размеры веревки и то, как она была завязана и свернута;

4) очки в роговой оправе;

5) складной карманный нож.

Количество неофициально просочившейся в прессу информации так обеспокоило высшие чины ДПЛА, что все дальнейшие находки следствия были прикрыты завесой молчания. Это не могло понравиться репортерам; кроме того, не имея подтвержденных новостей, многим пришлось обратиться к догадкам и спекуляциям. В последующие дни было опубликовано огромное количество ложной информации. Так, широко разошлась весть, что неродившийся младенец Шарон Тейт был вырезан из ее лона; что обе ее груди были отрезаны; что некоторые из жертв имели следы увечий в области гениталий. Наброшенное на лицо Себринга полотенце превращалось то в белый капюшон (ку-клукс-клан?), то в черный (сатанисты?) — в зависимости от того, какую именно газету вы читали.

Впрочем, когда дошло до обсуждения личности человека, которому было предъявлено обвинение в убийствах, информации явно не хватало. Поначалу было решено, что полиция хранит молчание, стремясь защитить права Гарретсона. Считалось также само собой разумеющимся, что ДПЛА имеет против него достаточно улик, — иначе зачем было арестовывать?

Одна из газет Пасадены постаралась восполнить пробелы, подбирая обрывки и разрозненные клочки сведений. Она писала, что при аресте Гарретсон спрашивал: "Когда со мной встретятся следователи?” Вывод очевиден: Гарретсон знал, что именно произошло. Гарретсон действительно задал подобный вопрос, когда его проводили через ворота, немало времени спустя после ареста, — но этот вопрос последовал после замечания, сделанного ДеРосой ранее. Цитируя неуказанного полицейского, газета также сообщила: “Было отмечено, что невысокий юноша имел прореху на колене одной из брючин, а его комната в гостевом домике хранит следы происходившей там борьбы”. Железные улики, да и только, — если не знать, что все это произошло во время ареста Гарретсона, а не до того.

В течение нескольких дней место преступления посетили сорок три полицейских офицера, разыскивавших оружие и другие улики. Осматривая антресоли над гостиной, сержант Майк Макганн обнаружил коробку из-под киноленты с видеозаписью внутри.

Сержант Эд Хендерсон отвез ее в полицейскую академию, где имелось устройство для просмотра. Фильм демонстрировал Шарон и Романа Полански, занимавшихся любовью. Проявив известную деликатность, полицейские не стали включать видеозапись в собранные вещественные доказательства, но вернули ее обратно на антресоли[21].

Кроме обыска помещений, следователи еще и опросили соседей, интересуясь, не видели ли те каких-либо подозрительных незнакомцев в округе.

Рэй Эйзин вспомнил, что два или три месяца назад в усадьбе 10050 по Сиэло-драйв была устроена большая вечеринка, причем гости съезжались “в шмотках хиппи”. У самого Рэя, впрочем, осталось ощущение, что эти люди на самом деле не были хиппи: многие подъезжали на “роллс-ройсах” и “кадиллаках”.

Эмметт Стил, разбуженный той ночью лаем собак, вспомнил, что в течение последних недель по ночам кто-то разъезжал на пустыннике вверх-вниз по холмам, но сам он ни разу не оказывался настолько близко, чтобы разглядеть водителя или пассажиров.

Большинство опрошенных, однако, заявляли, что не видели и не слышали ничего из ряда вон выходящего.

Следователи остались с куда большим количеством вопросов на руках, нежели получили ответов. И тем не менее они не оставляли надежд услышать показания человека, способного, по их мнению, собрать головоломку, — Уильяма Гарретсона.

Следователи, работавшие в центре города, питали меньший оптимизм. Вслед за арестом девятнадцатилетний Гарретсон был препровожден в тюрьму Западного Лос-Анджелеса для допроса. Офицеры сочли ответы Гарретсона “вялыми и не слишком подробными”, придерживаясь того мнения, что подозреваемый все еще находится под остаточным действием того или иного наркотика. Возможно также, и это подчеркивал сам Гарретсон, что он практически не спал прошлой ночью, всего несколько часов под утро, — и теперь испытывал эмоциональное истощение и страх.

Вскоре после этого Гарретсон воспользовался услугами адвоката Барри Тарлоу. Второй допрос, проходивший в присутствии Тарлоу, состоялся в Центре Паркера, штаб-квартире Департамента полиции Лос-Анджелеса. Насколько могла судить полиция, он также оказался непродуктивным. Гарретсон заявил, что, даже живя на территории усадьбы, он мало контактировал с людьми, населявшими основное здание. По его словам, в ту ночь у него был лишь один посетитель, парень по имени Стив Парент, явившийся около 23:45 и покинувший гостевой домик получасом позднее. Отвечая на вопросы о Паренте, Гарретсон сказал, что не слишком хорошо был знаком с ним. Как-то вечером пару недель тому назад Парент подвез его вверх по каньону, и, вылезая из машины у ворот, юноша пригласил Стива заглядывать в гости, случись тот поблизости. Гарретсон, живший в гостевом домике отдельно от всех прочих (не считая собак), раздавал сходные приглашения и ранее. И был удивлен, когда Стив действительно появился: прежде никто и никогда не воспользовался его радушием. Но Стив не остался надолго и отбыл, узнав, что Гарретсон не собирается приобрести часы с радиоприемником, которые тот намеревался продать.

В этот момент полицейские еще не связали позднего посетителя Гарретсона с юношей в “рамблере” — возможно, потому, что сам Гарретсон не смог опознать его.

Посовещавшись с Тарлоу, Гарретсон согласился пройти проверку на детекторе лжи, и эта процедура была назначена на вечер следующего дня.

С момента обнаружения тел прошло двенадцать часов. Джон Доу 85 так и оставался неопознанным.

Лейтенант полиции Роберт Мэдлок, исполнявший обязанности руководителя следствия на протяжении тех нескольких часов, пока дело не было приписано к отделу убийств, позднее скажет: “Когда мы обнаружили [принадлежащую жертве] машину на месте преступления, нам по-прежнему приходилось действовать сразу в четырнадцати направлениях. Так много следовало сделать, что, мне кажется, у нас попросту не нашлось времени проследить регистрацию автомобиля”.

Весь день Уилфред и Хуанита Паренты провели в ожидании и в беспокойстве. Их восемнадцатилетний сын Стивен так и не явился домой прошлой ночью. “Он не позвонил, не сказал ни словечка. Прежде он не делал ничего подобного”, — говорит Хуанита Парент.

Около 20:00, понимая, что жена слишком расстроена, чтобы приготовить ужин, Уилфред Парент отвел ее и троих остальных детей в ресторан. Быть может, когда мы вернемся, сказал он жене, Стив уже будет ждать нас дома.

Из-за ворот дома 10050 по Сиэло-драйв можно было различить номер лицензии на белом “рамблере”: ZLR 694. Один из репортеров записал его и затем проделал собственное расследование, связавшись с Департаментом моторных транспортных средств и узнав, что зарегистрированным владельцем автомобиля является “Уилфред Э. или Хуанита Д. Парент, 11214 Брайант-драйв, Эль-Монте, Калифорния”.

К моменту его появления в Эль-Монте, пригороде Лос-Анджелеса примерно в двадцати пяти милях от Сиэло-драйв, в доме никого не обнаружилось. Опросив соседей, репортер узнал, что в семье действительно был сын-подросток; он выяснил также имя семейного священника Парентов — отца Роберта Бирна, служившего в церкви Рождества, — и позвонил ему. Бирн прекрасно знал самого юношу и всю его семью. И хотя священник был уверен в том, что Стив не знаком ни с какими кинозвездами и все это какая-то ошибка, все же согласился сопровождать репортера в окружной морг. По пути туда он говорил о Стиве. “Этот парень — фанатик стереоаппаратуры. Если вам понадобится узнать что-то о проигрывателях или о радио, Стив знает все ответы”. Отец Бирн не сомневался, что юношу ждет прекрасное будущее.

В то же время ДПЛА уже установил личность убитого с помощью отпечатков и проверки лицензии. Вскоре после возвращения домой Парентов у их двери появился местный полицейский, который протянул Уилфреду Паренту карточку с нацарапанным на ней номером телефона и попросил набрать его. Вслед за чем вышел, не сказав больше ничего.

Парент набрал номер.

“Офис коронера округа”, — произнес мужской голос.

Растерявшись, Парент назвал себя и рассказал о карточке и о визите полисмена.

Звонок был переадресован заместителю коронера, который заявил Уилфреду:

“Очевидно, ваш сын попал в перестрелку”.

“Он что, убит?” — обмерев, спросил Парент. Расслышав вопрос, его жена впала в истерику.

“У нас тут лежит труп, — ответил заместитель коронера, — и, сдается нам, это ваш сын”. Затем он перечислил приметы, которые совпали.

Парент повесил трубку; его душили слезы. Позже, по понятным причинам резко, он заметит: “Могу сказать лишь одно. Это чертовски скверный способ рассказать кому-либо о смерти сына”.

Как раз в это время отец Бирн увидел тело и произвел опознание. Джон Доу 85 стал Стивеном Эрлом Парентом, восемнадцатилетним энтузиастом электроники из Эль-Монте.

Было уже пять часов утра, когда Паренты легли в кровать. “Мы с женой в итоге забрали детей к себе в постель, и все впятером крепко обнялись и плакали, пока не уснули”.

Примерно в девять часов вечера все того же 9 августа 1969 года Лено и Розмари Лабианка и Сьюзен Стратерс (дочь Розмари от предыдущего брака, двадцати одного года от роду) покинули озеро Изабелла с тем, чтобы начать долгий путь домой в Лос-Анджелес. Озеро, популярная зона отдыха, расположено милях в ста пятидесяти от Лос-Анджелеса.

Пятнадцатилетний брат Сьюзен, Фрэнк Стратерс, отдыхал на озере вместе с другом, Джимом Саффи, чья семья владела небольшим домиком на берегу. Розмари и Лено ездили к озеру в прошлый вторник, чтобы оставить в распоряжении ребят свою лодку, но утром в субботу вернулись, чтобы забрать и лодку, и самого Фрэнка. Тем не менее мальчики настолько хорошо проводили время, что чета Лабианка согласилась оставить Фрэнка на озере еще на день, и теперь они возвращались домой без него, в своем зеленом “тандерберде” 1968 года выпуска, везя за собою лодку на прицепе.

Лено, президенту сети лос-анджелесских супермаркетов, было сорок четыре года. Итальянец, при своих 220 фунтах[22] он был немного тучноват. Розмари — изящная, привлекательная брюнетка тридцати восьми лет — начинала официанткой закусочной для автомобилистов и впоследствии, вслед за чередой смен мест работы и несчастливым браком, открыла собственный магазинчик одежды (“Бутик Карриаж” на Норт-Фиджуро в Лос-Анджелесе) и добилась внушительного успеха. Они с Лено были женаты с 1959 года.

Из-за лодки Лено не мог вести машину на скорости, которую предпочитал, и потому пропускал вперед почти весь транспорт, направлявшийся в этот субботний вечер к Лос-Анджелесу и окрестностям. Как и многие тем вечером, они держали радио включенным и услышали в сводке новостей об убийствах в доме Полански. Если верить Сьюзен, новость особенно расстроила Розмари, которая всего несколько недель тому назад призналась близкой подруге: “Кто-то приходит в дом, когда нас нет. Вещи сдвинуты с мест, а собаки оказываются снаружи, хотя должны были сидеть внутри”.

10 августа 1969 года, воскресенье

Около часу ночи супруги Лабианка высадили Сьюзен у ее квартиры на Гринвуд-плейс, что в районе Лос-Фелиц в Лос-Анджелесе. Лено и Розмари жили неподалеку, в доме 3301 по Вейвер-ли-драйв, рядом с парком Гриффита.

Лабианка не сразу направились домой, но сначала подъехали к перекрестку улиц Хиллхарст и Франклина.

Джон Фокианос, продававший газеты на углу, узнал зеленый “тандерберд” с лодкой и, пока машина совершала U-образный поворот к киоску, потянулся за воскресным выпуском “Геральд экзаминер” и за бюллетенем скачек. Лено был постоянным клиентом.

Фокианосу показалось, что Лабианка устали после долгой дороги. Клиентов было не густо, и они поболтали несколько минут “насчет Тейт, о главном событии дня. Большие новости”. Фокианос вспомнит потом, что миссис Лабианка, похоже, была потрясена трагедией. У Джона оставалось несколько лишних вкладок в воскресную “Лос-Анджелес тайме”, рассказывавших о случившемся, и он отдал одну бесплатно.

Джон наблюдал, как они отъезжают. Он не заметил точное время, но было где-то между часом и двумя — похоже, ближе к двум, потому что вскоре окрестные бары закрылись, и газеты пошли нарасхват.

Насколько известно, Джон Фокианос был последним (кроме убийц/цы), кто видел Розмари и Лено Лабианка живыми.

В воскресный полдень холл перед прозекторской на первом этаже Дворца юстиции был забит репортерами и операторами телевидения, ожидающими выступления коронера.

Ждать пришлось долго. Хотя вскрытия начались в 9:30 и к ним было привлечено несколько заместителей коронера, последнее завершилось уже после 15 часов.

Доктор Р. С. Генри проводил вскрытия Фольгер и Себринга, доктор Гастон Херрера — Фрайковски и Парента. Доктор Ногучи руководил всеми четырьмя; кроме того, он лично провел еще одно вскрытие, начавшееся в 11:20…

Шарон Мария Полански, 1005 °Cиэло-драйв. Белая, женщина, 26 лет, 5 футов 3 дюйма, 135 фунтов, светлые волосы, карие глаза. Профессия жертвы — актриса…

Отчет о вскрытии — всего лишь сухой документ. Холодно перечисляя фактические сведения, он может дать представление о том, как умерла жертва, и намекнуть о последних часах ее жизни, но нигде в нем субъект исследования не возникает — пусть даже ненадолго — как личность. Каждый такой отчет — своего рода итог чьей-то жизни, но в нем лишь очень немного проблесков того, как эта жизнь была прожита. Нет ни предпочтений, ни неприязни; нет любви, ненависти, страхов, стремлений или любых других человеческих эмоций; только клиническая, формальная констатация: “Тело нормально развито… поджелудочная железа имеет чрезвычайно малый размер… сердце весит 340 граммов и имеет симметричную форму…

Однако каждая жертва убийства некогда жила, у каждой есть прошлое.

Большая часть истории жизни Шарон Тейт напоминает пресс-релиз, составленный в какой-нибудь киностудии. Кажется, она всегда мечтала стать актрисой. В шесть месяцев она была названа “Мисс Малыш Далласа”, в шестнадцать лет — “Мисс Ричленд, штат Вашингтон”, затем — “Мисс Ауторама”. Когда отец Шарон, армейский офицер, был приписан к Сан-Педро, она частенько отправлялась автостопом в Лос-Анджелес, совершая набеги на офисы киностудий.

В придачу к ее амбициям, в пользу Шарон говорила, по крайней мере, еще одна вещь: она была очень красивой девушкой. Она воспользовалась услугами агента, который сумел устроить ей несколько съемок в телевизионной рекламе, а затем, в 1963 году, — прослушивание для телесериала “Юбочки”[23]. Продюсер Мартин Рансохофф[24] увидел двадцатилетнюю красавицу в съемочном павильоне и, если верить легенде, какие в большом количестве ходят по киностудиям, сказал ей: “Сладкая моя, я сделаю тебя кинозвездой”.

Восхождение новой звезды заняло немало времени. Уроки пения, танца и актерского мастерства перемежались второстепенными ролями (играть часто приходилось в темном парике) в тех же “Юбочках”, в “Деревенских миллиардерах из Беверли-Хиллз”[25], в двух фильмах самого Рансохоффа: “Американизация Эмили”[26] и “Кулик”[27]. Пока шли съемки последнего, с Элизабет Тейлор[28] и Ричардом Бартоном [29] в главных ролях, Шарон буквально влюбилась в Биг-Сур. И впоследствии, стоило ей захотеть сбежать подальше от голливудских перебранок, она приезжала сюда. Стерев с лица грим, Шарон (чаще одна, реже — с подругами) снимала жилье в недорогой “Таверне Дитжена” в Биг-Суре, где гуляла по тропинкам, наслаждалась пляжным солнцем или смешивалась с завсегдатаями местных кабачков. Многие из них до самой ее смерти не подозревали, что Шарон — киноактриса.

По словам близких друзей, Шарон Тейт, хотя и выглядела старлеткой, не соответствовала имиджу, по крайней мере, в одном: ее нельзя было назвать неразборчивой в связях. Знакомых у нее было немного, и лишь редкие из этих знакомств оказывались случайными — во всяком случае, с ее стороны. Казалось, Шарон особенно привлекают уверенные в себе, самодостаточные мужчины. Будучи в Голливуде, она имела долгую связь с неким французским актером. Подверженный внезапным приступам ярости, однажды он так сильно поколотил подружку, что Шарон пришлось обратиться за помощью в медицинский центр Калифорнийского университета Лос-Анджелеса[30]. Вскоре после этого, в 1963 году, Джей Себринг увидел Шарон на одном из студийных прослушиваний и упросил приятеля представить себя ей; после короткого, весьма подробно описанного впоследствии в прессе периода ухаживания они стали любовниками, и эти их отношения закончились только после знакомства Шарон с Романом Полански.

Наступил 1965 год, прежде чем Рансохофф решил, что его протеже подготовлена к первой серьезной роли в “Глазе дьявола”[31], где также снимались Дебора Керр и Дэвид Найвен. Упомянутая в титрах седьмой, Шарон Тейт сыграла деревенскую девушку, обладавшую колдовскими способностями. У нее было не более десятка строк текста; основной задачей ее роли было выглядеть красавицей — с чем Шарон справилась. То же можно сказать почти обо всех фильмах, в которых она снялась.

По фильму герой Найвена становится жертвой таинственного культа людей в капюшонах, практиковавших ритуальные жертвоприношения.

Действие фильма происходит во Франции, но съемки велись в Лондоне, и именно там летом 1966 года Шарон повстречала Романа Полански.

В то время Полански было тридцать три, и критика уже называла его одним из ведущих кинорежиссеров Европы. Роман родился в Париже, в семье русского еврея; мать была полькой русского происхождения. Когда Роману исполнилось три года, семья переехала в Краков. Они все еще жили там, когда в 1940 году в город вошли немцы, закрывшие выход из гетто. С помощью отца Роману удалось бежать, и он жил с друзьями семьи, пока не закончилась война. Его родители, впрочем, побывали в концентрационных лагерях; мать погибла в Аушвице.

После войны Роман Полански провел пять лет в Польской национальной киноакадемии в Лодзи. В качестве дипломной работы он представил снятый по собственному сценарию короткометражный фильм “Два человека со шкафом”[32], получивший много похвал сюрреалистический шедевр. Затем Роман снял несколько других короткометражек, среди которых был и фильм “Млекопитающие”[33], в котором польский друг режиссера, Войтек Фрайковски, сыграл вора. После затянувшейся поездки в Париж Полански вернулся в Польшу, чтобы закончить съемки “Ножа в воде"[34], своего первого полнометражного фильма, получившего премию критики на кинофестивале в Венеции, номинированного на “Оскар” и заставившего заговорить о Полански (которому было только двадцать семь) как об одном из наиболее многообещающих кинодеятелей Европы.

В 1965 году Полански сделал свой первый англоязычный фильм, “Отвращение” [35], с Катрин Денев в главной роли. За ним последовал “Тупик”[36], получивший звание лучшего фильма Берлинского кинофестиваля, а также принесший режиссеру премию критики в Венеции, диплом “За заслуги” в Эдинбурге и премию Джиове Капитальяно в Риме. В колонках, напечатанных вслед за убийством Тейт, репортеры не забывали упомянуть, что в “Отвращении” героиня Денев сходит с ума и убивает двоих мужчин, а в “Тупике” всех постояльцев стоящего на отшибе замка поджидает страшный конец, пока в живых не остается только один из них. Газетчики также отмечали свойственную Полански “приверженность насилию” — не поясняя, однако, что чаще всего в фильмах Полански насилие показано далеко не столь натуралистично, как того требует сценарий.

Личная жизнь Романа Полански вызывала не меньше толков, чем его фильмы. Вслед за браком с польской киноактрисой Барбарой Ласс, завершившимся разводом в 1962 году, Полански приобрел репутацию режиссера-плейбоя. Позднее один из друзей вспомнит, как тот, бывало, листал свою записную книжку, приговаривая: “Ну, так кого же мне осчастливить этой ночью?” Другой друг заметит, что явный талант Полански превзойден лишь его собственным эго. Недруги, которых всегда хватало, высказывались крепче. Один из них назвал Романа “уникальным пятифутовым шестом[37], которым не каждого захочешь коснуться"[38], ерничая над его небольшим ростом: чуть более пяти футов. Похоже, Роман Полански затрагивал сильнейшие эмоции практически в каждом, с кем ему приходилось встречаться, — будь то притяжение озорного, лукавого обаяния или раздражение от самонадеянности.

С Шарон Тейт все вышло иначе — во всяком случае, поначалу. Когда Рансохофф познакомил Романа и Шарон на одном из больших приемов, оба не выказали особенного интереса друг к другу. Но знакомство не было случайным. Узнав, что Полански задумал снять пародию на фильмы ужасов, Рансохофф предложил себя в качестве продюсера будущей картины. Он хотел, чтобы в главной женской роли выступила Шарон Тейт. Полански сделал кинопробы и решил, что актриса вполне подойдет для этой цели. Полански написал сценарий, режиссировал и лично снимался в фильме, вышедшем на экраны под названием “Неустрашимые убийцы вампиров"[39], — но Рансохофф смонтировал его по своему вкусу, к большому неудовольствию польского режиссера, отрекшегося от итоговой версии. Хотя фильм оказался скорее буффонадой, чем подлинным искусством, Полански явил миру еще одну сторону своего многогранного таланта, сыграв комическую роль неловкого молодого помощника престарелого ученого, по ходу сюжета ставшего охотником на вампиров. И вновь Шарон выглядела прекрасно, но произнесла лишь с десяток фраз. Став жертвой вампира в самом начале фильма, в последней сцене она кусает возлюбленного, героя Полански, порождая тем самым новое чудовище.

Прежде чем завершились съемки и после очень долгого (по меркам Полански) ухаживания, Шарон и Роман стали любовниками не только на экране. Когда Себринг прилетел в Лондон, Шарон дала ему это понять. Если Джей и испытал потрясение, то не показал его, весьма быстро приняв на себя роль друга семьи. Нескольким знакомым вскользь были сделаны намеки: Себринг надеялся, что Шарон в итоге разочаруется в Романе, и наоборот, — и в этот ответственный момент он намеревался оказаться рядом. Те, кто объявлял, что Себринг по-прежнему любил Шарон, оперировали лишь догадками (хотя у Себринга были сотни знакомств, настоящих друзей, как видно, ему недоставало, и подлинные свои чувства он держал при себе), но можно было с определенной уверенностью сказать: пускай природа этой любви переменилась, меж ними оставалась некая глубокая привязанность. После разрыва с Шарон Себринг был близок со множеством женщин, но, как показали проведенные следователями ДПЛА опросы, по большей части эти отношения носили скорее сексуальный характер, чем эмоциональный, оставаясь в большинстве своем “увлечениями на одну ночь”.

Между тем студия “Парамаунт” предложила Полански снять киноверсию романа Айры Левина “Ребенок Розмари”[40]. Фильм, в котором Миа Фэрроу[41] сыграла девушку, родившую ребенка от самого Сатаны, был завершен к концу 1967 года. 20 января 1968 года, к удивлению многих из друзей, которым Полански ранее клялся никогда больше не жениться, они с Шарон сыграли свадьбу в Лондоне.

Премьера “Ребенка Розмари” состоялась в июне. Тогда же супруги Полански сняли дом 1600 по Саммит Ридж-драйв в Лос-Анджелесе, принадлежащий актрисе Патти Дьюк. Они все еще жили в нем, когда миссис Чепмен стала их экономкой. В начале 1969 года им нашептали, что усадьба на Сиэло-драйв, 10050 может оказаться свободна. Хотя они никогда не виделись с хозяином лично, Шарон несколько раз говорила с Терри Мельчером по телефону, устраивая переоформление еще не истекшей аренды. Чета подписала соглашение об аренде 12 февраля 1969 года (на условиях выплаты 1200 долларов ежемесячно) и въехала в дом тремя днями позже.

“Ребенок Розмари” имел большой успех, но карьера самой Шарон так и не получила заметного развития; фактически, она так и не началась. Снимки полуобнаженной Шарон появились в мартовском номере “Плейбоя” за 1967 год (Роман Полански самолично сделал их в окружении декораций “Неустрашимых убийц вампиров”), и прилагающаяся статья начиналась словами: “В этом году все говорят о Шарон Тейт…” Но предсказание статьи не сбылось в 1967 году; это случится позднее. Хотя многие обозреватели отмечали ее потрясающую внешность, ни этот, ни два последующих фильма с участием Шарон — “Не гони волну”[42] с Тони Кертисом и “Аварийная команда”[43] с Дином Мартином — не приблизили ее к успеху. Лучшая роль Шарон Тейт сыграна в том же 1967 году в фильме “Долина кукол”[44], где она играет актрису Дженнифер, которая, узнав о своей болезни (раке груди), кончает с собой, проглотив чрезмерную дозу снотворного. Незадолго до смерти Дженнифер с горечью произносит: “У меня нет таланта. Все, что у меня есть, — это мое тело”.

Некоторые критики сочли, что эта фраза адекватно отразила игру самой Шарон. Если же быть честным, она так ни разу и не получила роли, которая дала бы ей хоть ничтожный шанс продемонстрировать актерское мастерство, которое могло у нее оказаться.

Она не была кинозвездой, тогда еще не была. Карьера Шарон, казалось, замерла на грани большого прорыва, но она с той же легкостью могла замереть там навсегда — или же повернуть вспять.

Впервые в жизни Шарон ее амбиции актрисы отошли на второй план. Брак и беременность заняли собою всю ее жизнь: по словам ближних, она, похоже, утратила интерес ко всему остальному.

Ходили, однако, и слухи о проблемах в ее замужестве. Некоторые подруги Шарон признались следователям, что она сообщила Роману о своей беременности лишь тогда, когда делать аборт уже было поздно. Если ее и беспокоило, что Роман и после брака остался все тем же плейбоем, то Шарон прятала свои чувства. Сама Шарон часто пересказывала ходившую в киношной среде историю о том, как Роман, ведя машину по Беверли-Хиллз, заметил идущую впереди девушку и прокричал ей: “Мисс, у вас ве-ли-ко-ле-е-епная задница!” Только когда девушка обернулась, он узнал в ней свою жену. Очевидно, Шарон надеялась, что появление ребенка поможет ей скрепить семью.

Голливуд — настоящая банка с пауками. Снимая показания у знакомых с убитыми, следователи столкнулись с невероятным количеством желчи. Довольно интересно, впрочем, что в многочисленных бланках показаний никто из тех, кто действительно хорошо знал Шарон Тейт, не сказал о ней ничего дурного. “Очень милая, чуточку наивная…” Эти слова повторялись чаще всего.

В то воскресенье знавший Шарон репортер “Лос-Анджелес таймс" описал ее как удивительно красивую женщину с точеной фигурой и прекрасными чертами лица”.

Но он не видел ее глазами коронера Ногучи.

Причина смерти: множественные ножевые ранения груди и спины, задевшие сердце, легкие и печень, вызвав обильное кровотечение. Жертва получила шестнадцать ножевых ран, пять из которых сами по себе могли оказаться смертельными.

Джей Себринг,

9860 Истон-драйв, каньон Бенедикта, Лос-Анджелес. Белый, мужчина, 35 лет, 5 футов 6 дюймов, 120 фунтов, черные волосы, карие глаза. Убитый был стилистом причесок и владел корпорацией “Себринг интернэшнл”…

Родившийся в Детройте, штат Мичиган, Томас Джон Каммер сменил имя вскоре после своего появления в Голливуде вслед за четырехгодичной службой парикмахером в Военно-морских силах. Новую фамилию он перенял у известной модели гоночного автомобиля: Тому нравилась ассоциация, которую вызывало это слово.

В личной жизни, как и в работе, облик и производимое впечатление имели для него крайнюю важность. Джей водил дорогую спортивную машину, был частым посетителем клубов для автомобилистов, даже джинсовые куртки “Левис” ему шили на заказ. Он держал в доме дворецкого, закатывал роскошные вечеринки и жил в имевшем дурную славу особняке 9860 по Истон-драйв, в каньоне Бенедикта. Именно здесь, в спальне, бывшей некогда любовным гнездышком актрисы Джин Харлоу и продюсера Пола Берна, два месяца спустя после свадьбы Берн совершил самоубийство. Знакомые в один голос уверяют, что Себринг приобрел дом как раз из-за его “скверной” репутации.

Широко разошелся слух, будто Себринг летал в Лондон по приглашению одной кинокомпании — для того лишь, чтобы подстричь волосы Джорджу Пеппарду[45], — и получил за эту стрижку 25 тысяч долларов. Вероятно, эта история не более правдива, чем другая, имевшая столь же широкое хождение (якобы у Себринга был черный пояс в карате: после нескольких уроков, взятых у Брюса Ли), — но Джей Себринг, вне всяких сомнений, был ведущим специалистом по мужским прическам в Соединенных Штатах, и в большей степени именно его заслугой было введение моды на мужское каре. Кроме Пеппарда, в число клиентов Джея входили Фрэнк Синатра[46], Пол Ньюман[47], Стив Мак-Куин, Питер Лоуфорд[48] и бесчисленное множество других кинозвезд, многие из которых обещали вложить деньги в его новую корпорацию, “Себринг интернэшнл”. Так и не расставшись со своим первым салоном в доме 725 по Норт-Фейрфакс в Лос-Анджелесе, он планировал открыть сеть элитарных бутиков и выпустить линию мужской косметики, которая носила бы его имя. Первый магазин открылся в Сан-Франциско в мае 1969 года, и на торжественном открытии присутствовали, среди прочих, Абигайль Фольгер и полковник Тейт с супругой.

В апреле 1968 года Себринг подписал заявку на предоставление индивидуальной страховки (на сумму в 500 тысяч долларов) калифорнийской Компанией по страхованию жизни от несчастных случаев. Проведенная фирмой “Ретэйл кредит компани” проверка подтвердила наличие у Себринга имущества на общую сумму в 100 тысяч долларов, 80 из которых составляла приблизительная стоимость его резиденции. Основанной им компании "Себринг инкорпорэйтед” изначально принадлежало ценностей на 150 тысяч долларов, тогда как общая сумма ее долгов составила 115 тысяч.

Детективы углубились и в личную жизнь Себринга. Он женился в 1960 году, но его жена Ками, модель по профессии, съехала из дома Джея в августе 1963 года; развод оформили в марте 1965 года, детей у супругов не было. Доклад по результатам проверки также объявлял, что Себринг “не имел привычки употреблять наркотики”. Следователи ДПЛА были уверены в обратном.

Они также выяснили еще кое-что, что так и не удалось обнаружить детективам кредитной компании. Личность Джея Себринга имела свою изнанку, которая всплыла в ходе множества опросов, проведенных полицейскими. Как упоминает об этом официальный отчет, Себринг “имел славу дамского угодника и многократно приводил женщин в свою резиденцию на голливудских холмах. Он связывал женщину коротким пояском и, заручившись согласием, наносил ей удары плетью, после чего они имели сексуальный контакт.

Слухи об этом достаточно долго ходили по Голливуду. И теперь, подхваченные прессой, легли в основу множества теорий, основная из которых гласила: в ночь на 9 августа 1969 года в доме 10050 по Сиэло-драйв происходила какая-то садомазохистская оргия.

Сотрудники ДПЛА никогда всерьез не рассматривали сексуальные пристрастия Себринга в качестве возможного мотива убийств. Ни одна из опрошенных девушек (а их было немало: обычно Себринг приводил к себе пять-шесть девиц в неделю) не объявила, что Себринг действительно причинял ей боль, — хотя часто просил делать вид, будто им больно. Кроме того, насколько это вообще возможно установить, Себринг никогда не участвовал в групповом сексе: для этого он слишком опасался, что тайные привычки выставят его перед партнерами в забавном свете и послужат предметом насмешек. Горькая истина состоит в том, что за тщательно спланированным и поддерживаемым имиджем стоял одинокий человек, имевший множество проблем и настолько не уверенный в себе, что даже в сексуальном отношении ему приходилось обращаться к фантазиям и выдумкам.

Причина смерти: потеря крови, жертва буквально истекла ею. Себринг получил семь ножевых ран и одну огнестрельную, причем три из ножевых (как и огнестрельная) сами по себе могли оказаться смертельными.

Абигайль Энн Фольгер.

Белая, женщина, 25 лет, 5 футов 5 дюймов, каштановые волосы, карие глаза. Место жительства (с 1 апреля) — 1005 °Cиэло-драйв. Предыдущее место жительства — 2П4 Вудсток-роуд. Занятие — наследница “Фольгер коффи"…

Первый выход в свет Абигайль (Гибби) Фольгер состоялся 21 декабря 1961 года в отеле Святого Франциска в Сан-Франциско. Бал в итальянском стиле стал одним из социальных всплесков того года, дебютантка была на нем в ярко-желтом платье от Диора, купленном ею в Париже летом прошлого года.

После этого она посещала Радклифф, где получила диплом с отличием; какое-то время работала директором по связям с общественностью Калифорнийского музея искусств университета в Беркли; уволилась, чтобы устроиться в книжный магазин в Нью-Йорке; после занималась социальной работой с жителями “черных” кварталов. Именно там, в Нью-Йорке, в начале 1968 года, польский романист Джерзи Косински познакомил ее с Войтеком Фрайковски. В августе они вместе оставили Нью-Йорк ради Лос-Анджелеса, где сняли дом 2774 по Вудсток-роуд, на голливудских холмах. Через Фрайковски Абигайль познакомилась с супругами Полански, Себрингом и другими, вращавшимися в том же кругу. В числе прочих она вложила свои деньги в развитие “Себринг интернэшнл”.

Вскоре после переезда в Южную Калифорнию Абигайль Фольгер записалась добровольцем в Департамент социальной работы округа и всякий день поднималась ни свет ни заря, чтобы выполнить то или иное поручение Департамента, приводившее ее в Уоттс, Пакоиму и другие неблагополучные районы. Эту работу она продолжала выполнять до того дня, когда вместе с Войтеком Фрайковски перебралась в дом 10050 по Сиэло-драйв.

В тот момент что-то изменилось. Возможно, причин было несколько. Абигайль расстраивалась, видя, что благотворительные усилия не справляются с решением проблем и по-настоящему достигают лишь немногого в попытке сдвинуть с места хоть что-нибудь. “Многие социальные работники приходят вечером домой, принимают ванну и смывают с себя прошедший день, — объясняла Абигайль старой подруге, живущей в Сан-Франциско. — А я вот не могу. Чужие страдания забираются под кожу”. В мае чернокожий Томас Брэдли, член городского совета, противостоял на выборах мэра Лос-Анджелеса исполняющему эти обязанности Сэмюелу Иорти. Поражение Брэдли в исполненной расовой ненависти кампании разрушило последние иллюзии Абигайль, испытавшей немалое разочарование. Нет, она не возобновила социальную работу. Кроме того, ее беспокоили формы, которые начали принимать ее собственные отношения с Фрайковски, включавшие прием наркотиков, давно вышедший за рамки экспериментаторства.

Она обсуждала все это с психиатром, доктором Марвином Фликером. Абигайль посещала врача пять раз в неделю, с понедельника по пятницу, в 16:30.

Она была на приеме и в последнюю пятницу.

Фликер сказал полицейским, что, по его мнению, Абигайль почти готова была оставить Фрайковски, что она пыталась набраться мужества для самостоятельной жизни.

Полиция не сумела определить, когда именно Фольгер и Фрайковски начали употреблять наркотики на постоянной основе. Стало известно, что во время поездки через страну они останавливались в Ирвинге, штат Техас, где провели несколько дней в гостях у крупного наркоторговца, отлично известного как местной полиции, так и властям Далласа. Наркоторговцы частенько заглядывали к ним и на Вудсток-роуд, и на Сиэло-драйв. Уильям Теннант сказал следователю, что всякий раз, когда он посещал усадьбу, Абигайль “пребывала, похоже, в постоянном ступоре из-за наркотиков”. В последнем разговоре с матерью (около десяти вечера в пятницу) Гибби, судя по ее голосу, все понимала, но была “немного навеселе”. Миссис Фольгер, отчасти знакомая с проблемами дочери, вкладывала немало и денег, и времени в Бесплатную медицинскую клинику в Хейт-Эшбери[49], стремясь помочь тамошним врачам в их самоотверженной борьбе с наркотической зависимостью пациентов.

Коронеры обнаружили 2,4 миллиграмма метилэнедиоксиамфетамина (МДА) в крови Абигайль Фольгер. Это больше, чем было найдено в кровеносной системе Войтека Фрайковски (0,6 мг), — но Абигайль не обязательно приняла большую, чем он, дозу. Она могла принять МДА позднее, чем Фрайковски.

Эффект от принятия этого наркотика варьируется в зависимости от дозировки и индивидуальных особенностей организма принимающего, но ясно одно: в ту ночь Абигайль Фольгер полностью осознавала происходящее.

Жертве нанесены двадцать восемь ножевых ранений.

Войцех (Войтек) Фрайковски.

Белый, мужчина, 32 года, 5 футов 10 дюймов, 165 фунтов, светлые волосы, голубые глаза. Фрайковски состоял в гражданском браке с Абигайль Фольгер…

“Войтек, — скажет Роман Полански репортерам, — не был особенно талантливым человеком, но обладал замечательным обаянием”. Они подружились еще в Польше, и отец Фрайковски, по слухам, помогал финансировать один из ранних фильмов Полански. Еще в Польше Фрайковски был известен как сорвиголова. По словам знакомых эмигрантов, однажды он схватился сразу с двумя агентами тайной полиции и уложил обоих на больничную койку, — что, возможно, и стало причиной его отъезда из Польши в 1967 году. Войтек дважды был женат и, уезжая в Париж, оставил в Польше единственного сына. И на родине, и позднее в Нью-Йорке Полански поддерживал друга морально и деньгами, надеясь (но, хорошо зная Фрайковски, не питая излишнего оптимизма), что какой-либо из его великих планов сбудется. Ни один так толком и не осуществился. В частности, Войтек всем говорил, что он писатель, но никто не смог припомнить, чтобы он давал почитать написанное.

Друзья Абигайль Фольгер сказали полицейским, что Фрайковски “подсадил” ее на наркотики, чтобы держать под контролем. Друзья же Войтека придерживались иного мнения: Фольгер поставляла Фрайковски наркотики, чтобы не потерять его.

Полицейский отчет гласит: “Не имея средств к существованию, он черпал все необходимое в состоянии Фольгер… в большом количестве принимал кокаин, мескалин, ЛСД, марихуану, гашиш… будучи экстравертом, всех и каждого приглашал в гости. Употребление наркотиков считал естественным делом”.

Войтек отчаянно боролся за жизнь. Жертве нанесены два огнестрельных ранения, тринадцать ударов по голове тупым предметом и пятьдесят одна ножевая рана.

Стивен Эрл Парент.

Белый, мужчина, 18 лет, 6 футов ровно, 175 фунтов, рыжие волосы, карие глаза…

В июне Стив стал выпускником школы в Арройо; встречался с несколькими девушками, но не имел стабильных привязанностей; работал курьером в фирме, поставлявшей водопроводное оборудование, подрабатывая вечерами продавцом в магазине стереоаппаратуры. Работая сразу в двух местах, надеялся накопить достаточно денег для продолжения обучения и в сентябре поступить в институт.

Жертва получила легкое ножевое ранение и четыре огнестрельных.

Во время флюорографии, предшествовавшей вскрытию тела Себринга, доктор Ногучи обнаружил пулю, находившуюся между спиной Себринга и его рубашкой. Еще три пули были найдены непосредственно в процессе вскрытия: одна — в теле Фрайковски, две — в теле Парента. Все они (равно как и деформированные фрагменты, найденные в автомобиле Парента) были переданы для изучения сержанту Уильяму Ли, отделение огнестрельного оружия и взрывчатых веществ ОНЭ. Ли сделал вывод, что все эти пули имели 22-й калибр и были, по-видимому, выпущены из одного и того же оружия.

Вскрытия еще продолжались, когда сержанты Пол Уайтли и Чарльз Гуэнтер, два следователя по делам об убийстве из Офиса шерифа Лос-Анджелеса, подошли к Джессу Баклзу, одному из следователей Департамента полиции Лос-Анджелеса, кому было поручено расследование “дела Тейт”, и поведали ему весьма необычную историю.

31 июля они ездили в дом 964 по Олд Топанга-роуд в Малибу, проверяли рапорт о возможном убийстве. В доме они нашли труп Гари Хинмана, тридцатичетырехлетнего учителя музыки. Гари умер от многочисленных ножевых ран.

Странная штука: как и в деле Тейт, на месте преступления убийцы оставили сообщение. На стене гостиной, неподалеку от тела Хинмана, ясно виднелись слова “POLITICAL PIGGY”[50], написанные кровью жертвы.

Уайтли также рассказал Баклзу о произведенном им аресте подозреваемого в связи с убийством некоего Роберта “Бобби” Бью-солейла, молодого музыканта-хиппи. Он сидел за рулем принадлежавшей Хинману машины, на его рубахе и брюках виднелись следы крови, и тут же рядом обнаружился нож. Арест был произведен 6 августа; таким образом, во время убийств на Сиэло-драйв подозреваемый уже находился под стражей. Впрочем, оставалась вероятность, что не он один вовлечен в расправу над Хинманом. В последнее время Бьюсолейл жил с группой других хиппи на ранчо Спана, старом ранчо с кинодекорациями неподалеку от Чатсворта, пригорода Лос-Анджелеса. Это была странная группа: лидер, парень по имени Чарли, очевидно, убедил остальных, что на самом деле он — Иисус Христос.

Как позднее вспомнит Уайтли, Баклз сразу утратил интерес к рассказу, стоило упомянуть хиппи. “Не-а, — протянул он, — мы уже знаем, что кроется за этими убийствами. Они — часть передачи из рук в руки крупной партии наркотиков”.

Уайтли вновь подчеркнул ряд странных совпадений. Ну, во-первых, способ убийства. В обоих случаях надпись, сделанная на стене. И там и здесь — печатные буквы, нанесенные кровью жертв. И в обоих случаях упоминаются “свиньи”. Любое из этих совпадений покажется весьма подозрительным, а уж все сразу… вероятность того, что они случайны, должна оказаться микроскопически мала.

Сержант Баклз, ДПЛА, сказал сержантам Уайтли и Гуэнтеру, ОШЛА, буквально следующее: “Если через недельку мы с вами еще не свяжемся, значит, распутываем что-то свое”.

Немногим более чем через двадцать четыре часа после обнаружения тел Департамент полиции Лос-Анджелеса получил из Офиса шерифа Лос-Анджелеса ниточку, потянув за которую смог бы быстро распутать дело.

Баклз так никогда и не перезвонил коллегам, не сочтя переданную ему информацию достаточно важной для того, чтобы пересечь комнату для вскрытий и передать содержание только что состоявшегося разговора начальству в лице лейтенанта Роберта Хелдера, ведшего следствие по делу об убийствах на Сиэло-драйв.

Вняв просьбе лейтенанта Хелдера, доктор Ногучи не стал вдаваться в подробности, встречаясь с репортерами. Он не упомянул точного количества нанесенных ран, как не распространялся и о том, что две из пяти жертв незадолго до смерти находились под воздействием наркотиков. Он вновь отмел уже многократно повторенные прессой слухи о сексуальном насилии и (или) увечьях. Ни то ни другое не является правдой, подчеркнул он.

Отвечая на вопрос о ребенке Шарон, он сказал, что миссис Полански была на восьмом месяце беременности; что ребенок был прекрасно развивающимся мальчиком; что, если бы его извлекли из тела матери в ходе посмертного кесарева сечения не позже двадцати минут после ее гибели, жизнь ребенка, вероятно, можно было бы спасти. “Но к моменту обнаружения тел было уже слишком поздно”.

Лейтенант Хелдер тоже встретился с представителями прессы в тот день. Да, Гарретсон все еще содержится за решеткой. Нет, он не станет комментировать улики, имеющиеся против Гарретсона, лишь пояснит, что в данный момент полиция опрашивает его знакомых.

Не выдержав дальнейшего натиска, Хелдер признал: “Пока что у нас нет твердых улик, которые могли бы уверить нас в том, что преступление совершено одним человеком. Преступников могло быть двое. Или трое. Но лично я, — добавил он, — не думаю, что по округе разгуливает маньяк-убийца”.

В 16:25 в Центре Паркера лейтенант А. Г. Бердик приступил к допросу Уильяма Гарретсона на детекторе лжи.

Бердик не стал сразу же укреплять датчики. В соответствии с обычной процедурой, первый этап допроса носил характер беседы, и экзаменатор старался заставить подозреваемого расслабиться, одновременно выудив как можно больше дополнительной информации.

Сперва заметно испуганный, Гарретсон понемногу разговорился. Он сказал Бердику, что ему девятнадцать, что родом он из Огайо и что в марте его нанял Руди Альтобелли, который сразу же уехал в Европу. Работа была простая: содержать гостевой домик в порядке и присматривать за тремя псами. Взамен Гарретсон получил жилище, тридцать пять долларов в неделю, а еще Альтобелли обещал купить ему обратный билет до Огайо — сразу по возвращении.

Он редко соприкасался с людьми, жившими в основном здании, заявил Гарретсон. Это следовало, впрочем, из нескольких других его ответов. Например, он по-прежнему называл Фрайковски “молодым Полански”, тогда как Себринга не знал вовсе, ни по имени, ни по описанию, — хоть и встречал время от времени черный порше на подъездной дорожке.

На просьбу описать, чем он занимался до произошедших в усадьбе убийств, Гарретсон сказал, что вечером в четверг его навестил приятель, явившийся в компании с девушкой. Они принесли упаковку пива и немного “травки”. Гарретсон уверен, что дело было в четверг, потому что приятель женат и “он уже приходил с этой девушкой ко мне, ну, понимаете, по четвергам, когда жена отпускает его погулять”.

В.: “Они расположились на твоем диване?”

О.: “Ну да, и, пока они там барахтались, я потягивал себе пиво…”

Гарретсон припомнил, что выпил четыре банки пива, выкурил два косяка, принял порцию декседрина, — и его подташнивало всю пятницу.

Около 20:30 или 21:00 в пятницу, сказал Гарретсон, он спустился к Сансет-стрит купить пачку сигарет и телепрограмму. Часов у него нет, и время возвращения он не помнит — наверное, около десяти. Проходя мимо основного здания, он заметил свет в окнах, но никого не видел. В глаза не бросилось ничего необычного.

Потом “без четверти двенадцать, или в том роде, заявился Стив [Парент]; он, знаете, притащил с собой приемник. У него было радио, такой приемник с часами; а я не ожидал, что он придет, и удивился, а он просто спросил, как у меня делишки, все такое…” Парент включил приемник, чтобы продемонстрировать его работу, но Гарретсон не пришел в восторг.

Потом “я дал ему пива… ну, он его выпил и давай звонить кому-то… в Санта-Монику или Догени… и он сказал, что поедет прямо туда, в общем, потом он ушел, и, знаете, вот тогда… тогда-то и я видел его в последний раз”.

Обнаруженные в автомобиле Парента часы остановились в 00:15 — приблизительно во время убийств. Конечно, это могло быть редким совпадением, но логика подсказывала, что Парент установил их, показывая Гарретсону, и выключил перед самым уходом. Это совпадало с оценкой времени самого Гарретсона.

По словам подозреваемого, после ухода Парента он написал несколько писем и слушал пластинки, а спать отправился лишь незадолго до рассвета. Заявив, что в течение ночи он не слышал ничего необычного, Гарретсон признался, что был “напуган”.

“Почему?” — спросил Бердик. Ну, вскоре после ухода Парента, отвечал Гарретсон, он заметил, что дверная ручка опущена вниз, словно кто-то пытался открыть дверь. И потом, когда он поднял трубку телефона, чтобы узнать точное время, тот не работал.

Как и прочие офицеры, Бердик счел маловероятным, чтобы Гарретсон, якобы проведший на ногах всю ночь, ничего не слышал, — тогда как живущие поодаль соседи слышали выстрелы или крики. Гарретсон настаивал, впрочем, что не видел и не слышал вообще ничего, зато не был столь же уверен в другом: выходил ли на задний двор, выпустив собак Альтобелли; Бердику показалось, что ответы Гарретсона в этот момент стали уклончивы. Со двора, однако, основного здания не видно, хотя подозреваемый, конечно, мог что-то слышать.

Насколько могли судить офицеры ДПЛА, приближался момент истины. Бердик начал закреплять контакты детектора, одновременно перечисляя вопросы, которые собирался задать. Психологическая уловка, разумеется: зная, что конкретный вопрос будет задан, но не зная, когда именно, подозреваемый должен занервничать, и это усилит реакцию. Когда все было готово, Бердик начал допрос.

В.: “Гарретсон — твоя настоящая фамилия?”

О.: “Да”.

Реакция незначительна.

В.: “Насчет Стива: послужил ли ты причиной его смерти?”

О.: “Нет”.

Сидя спиной к аппарату, Гарретсон не видел выражения лица Бердика. Переходя к следующему вопросу, тот старался говорить спокойно, никак не показав, что на бумажной ленте детектора остался мощный всплеск.

В.: “Ты понял мои предыдущие вопросы?”

О.: “Да”.

В.: “Ты чувствуешь себя виновным в смерти Стива?”

О.: “Что он вообще знал меня, да”.

В.: “А?”

О.: “Ну, что мы с ним были знакомы. То есть, если б он не приехал ко мне той ночью, с ним ничего бы не произошло”.

Бердик поправил датчик на руке Гарретсона, попросил расслабиться, несколько минут говорил с ним неформально. Затем давление вернулось, и вместе с ним — вопросы, лишь слегка Измененные на сей раз.

В.: “Гарретсон — твое настоящее имя?”

О.:‘‘Да”.

В.: “Стрелял ли ты в Стива?”

О.: “Нет”.

Реакция незначительна.

За рядом тестовых вопросов последовало: “Знаешь ли ты человека, ставшего причиной смерти миссис Полански?”

О.: “Нет”.

В.: “Был ли ты причиной смерти миссис Полански?”

О.: “Нет”.

Реакция по-прежнему незначительна.

Бердик принял объяснение Гарретсона, что тот чувствовал себя ответственным за смерть Парента, но не принимал участия ни в этом конкретном убийстве, ни в остальных. Допрос продолжался еще около получаса, и в течение его Бердик отмел несколько возможных направлений следствия. Гарретсон не был гомосексуалистом; он никогда не занимался сексом с кем-либо из погибших; он никогда не продавал наркотики.

Если Гарретсон и лгал, аппарат никак на это не реагировал; тем не менее подозреваемый заметно нервничал на протяжении всей процедуры. Бердик спросил отчего. Гарретсон объяснил, что по пути в камеру один из полицейских показал на него со словами: “Вот он, тот самый парень, что убил всех этих людей”.

В.: “Могу представить твое потрясение. Но это ведь не значит, что ты солгал?”

О.: “Нет, я просто растерян”.

В.: “Почему ты растерян?”

О.: “Из-за одной вещи. Как так вышло, что меня не убили вместе со всеми?”

В.: “Не знаю”.

Хотя в качестве доказательства сведения, полученные в ходе допроса на детекторе лжи, официально к делу не приобщаются, полицейские доверяют им[51]. Пускай Гарретсону и не сообщили о результатах, проверку он все же прошел. “В качестве основного вывода, — напишет в своем официальном заключении руководитель ОНЭ, капитан Дон Мартин, — оператор выразил мнение, что мистер Гарретсон правдиво отвечал на вопросы и криминально не был вовлечен в убийства Полански и других”.

Неофициально же, вполне веря в “чистоту” Гарретсона, Бердик посчитал, что подозреваемый был не совсем откровенен. Возможно, он все же слышал что-то и затем, испугавшись, прятался до рассвета. Впрочем, это не более чем предположение.

Каковы бы ни были намерения и упования следствия, после допроса на детекторе лжи Уильям Истон Гарретсон перестал считаться хорошим подозреваемым. И все же докучливый прежний вопрос остался без ответа: убиты все, кто находился на территории усадьбы 10050 по Сиэло-драйв, не считая одного человека — почему?

Гарретсона продержали под арестом еще сутки, поскольку ответ не был найден немедленно, — и, несомненно, отчасти еще и потому, что единственный оставшийся в живых вызывал немалые подозрения.

В то же воскресенье студент Калифорнийского университета Лос-Анджелеса Джерролд Д. Фридман связался с полицией и объявил, что звонок, сделанный Стивеном Парентом около 23:45 в пятницу, предназначался ему. Парент намеревался собрать для Фридмана стереосистему и хотел обсудить сделку. Фридман пытался отговорить Стива приезжать, ссылаясь на позднее время, но в итоге поддался и объявил, что тот может заглянуть на несколько минут. Парент осведомился о времени и, получив ответ, сказал, что будет у Фридмана около 00:30[52]. Как выразился студент, “да только он так и не появился”.

В то воскресенье следователи ДПЛА не только потеряли лучшего на тот момент подозреваемого, но и были вынуждены признать обрыв еще одной многообещающей ниточки. Красный “феррари” Шарон Тейт, которым, по мнению полицейских, могли воспользоваться спешившие скрыться убийцы, обнаружился в одном из гаражей Беверли-Хиллз, куда на прошлой неделе Шарон отогнала машину для ремонта.

Вечером того же дня из Лондона прибыл Роман Полански. Видевшие его в аэропорту репортеры написали: “сокрушен несчастьем” и “потрясен трагедией”. Хоть сам Роман и отказался выступить перед прессой, его представитель отрицал, будто в слухах о его разрыве с Шарон есть хоть доля истины. По его словам, Полански оставался в Лондоне, продолжая незаконченную работу. Шарон же вернулась пораньше, на корабле, — из-за ограничений, накладываемых авиакомпаниями на полеты женщин на последних месяцах беременности.

Полански разместили в квартире на территории студии “Парамаунт”, где он оставался, не нарушая добровольного затворничества, под присмотром врача. Вечером полицейские имели с ним краткую беседу, но на тот момент он был не в состоянии предположить, кто из его знакомых мог иметь мотив для убийств.

Фрэнк Стратерс также вернулся в Лос-Анджелес вечером в то воскресенье. Около 20:30 семейство Саффи высадило его в конце длинной подъездной дорожки, ведшей к дому Лабианка. Пыхтя под весом чемодана и походного снаряжения, пятнадцатилетний подросток заметил, что катер по-прежнему оставался в прицепе за “тандербердом” Лено. Это показалось странным; Фрэнк знал, что отчим не любит оставлять лодку на улице на всю ночь. Разложив снаряжение в гараже, Фрэнк подошел к задней двери дома.

Лишь тогда он увидел, что все шторы в окнах опущены. Фрэнк не мог припомнить, чтобы их опускали прежде, и это испугало его, совсем чуточку. В кухне горел свет, и Фрэнк постучал в дверь. Никакого ответа. Он крикнул, и снова никто не ответил.

Действительно встревожившись, он направился к ближайшему телефону-автомату, стоявшему у прилавка с гамбургерами на пересечении Гиперион и Ровена. Фрэнк набрал домашний номер и затем, не дождавшись ответа, попытался найти сестру в ресторане, в котором та работала. Этот день был выходным у Сьюзен, но менеджер предложил поискать ее на квартире. Фрэнк продиктовал ему номер автомата.

Сразу после девяти она перезвонила. Нет, Сьюзен не говорила ни с матерью, ни с отчимом с тех пор, как они довезли ее до квартиры вчера ночью. Попросив Фрэнка оставаться на месте, она позвонила своему парню, Джо Доргану, и сказала ему, что Фрэнку кажется, будто в доме что-то не так. Примерно в 21:30 Джо и Сьюзен подобрали Фрэнка у прилавка с гамбургерами и втроем направились прямо к дому 3301 по Вейверли-драйв.

Розмари частенько оставляла набор ключей в машине. Найдя их, они отперли заднюю дверь[53]. Дорган предложил, чтобы Сьюзен подождала на кухне, пока они с Фрэнком не осмотрят остальные помещения. Затем, вдвоем, они прошли в гостиную. И, войдя в нее, увидели Лено.

Он лежал на спине между софой и креслом. Голова накрыта диванной подушкой, вокруг шеи затянут какой-то провод, а верхняя часть пижамы разорвана — так, что виднеется живот. Из живота что-то торчит.

Лено лежал настолько неподвижно, что оба сразу поняли: он мертв.

Испугавшись, что Сьюзен последует за ними и увидит все это, они вернулись на кухню. Джо снял было трубку, собираясь звонить в полицию, но затем, посчитав, что этим нарушает целостность улик на месте преступления, положил ее, сказав Сьюзен: “Все в порядке; давай убираться отсюда”. Но Сьюзен уже догадалась, что все отнюдь не в порядке — на дверце холодильника что-то было написано, вроде как красной краской.

Поспешив вернуться по дорожке, они остановились у двухквартирного дома через улицу, 3308 по Вейверли-драйв, и Дорган нажал кнопку звонка. Распахнулся глазок. Дорган сказал, что произошло убийство и ему нужно позвонить в полицию. Мужчина внутри отказался открыть дверь, бросив: “Мы сами туда позвоним”.

Коммутатор ДПЛА зафиксировал этот звонок в 22:26 — звонивший жаловался на глупые выходки молодых хулиганов.

Не будучи уверен, что мужчина действительно намерен звонить, Дорган уже нажал звонок второй квартиры, 3306. Доктор Мерри Дж. Брайхем и его жена впустили в дом всех троих. Впрочем, молодые люди были настолько взволнованы, что миссис Брайхем самой пришлось позвонить. В 22:35 по указанному адресу отправилась “единица 6А39”, черно-белый полицейский автомобиль с двумя офицерами — В. С. Родригесом и Дж. С. Тонейем. Прибыли они на удивление быстро, всего через пять-семь минут.

Сьюзен и Фрэнк оставались у доктора с супругой, а Дорган тем временем проводил обоих офицеров Голливудского отделения к дому Лабианка. Тоней прикрывал заднюю дверь, пока Родригес обходил дом. Дверь главного входа оказалась закрыта, но не заперта. Заглянув внутрь, офицер бегом вернулся к автомобилю и запросил группу поддержки, старшего по званию и машину “скорой помощи”.

Родригес работал в полиции лишь четырнадцать месяцев; прежде ему ни разу не случалось находить мертвое тело.

Спустя несколько минут на место прибыла “скорая помощь” (машина G-1), и Лено Лабианка был официально признан МПП (то есть “мертвым по прибытии” врача к пострадавшему). В придачу к подушке, виденной Фрэнком и Джо, на голову убитому оказалась натянута окровавленная наволочка. Провод, обвязанный вокруг шеи, шел от массивной лампы; узел был настолько туг, что могло показаться, будто человека душили. Руки Лено оказались связанными за спиной кожаным ремешком. Предмет, торчащий из живота погибшего, был двузубой вилкой для сервировки с рукоятью слоновой кости. Кроме множества ножевых ранений брюшной полости, на животе Лено зияли вырезанные кем-то три буквы: “WAR”[54].

Группа поддержки, “единица 6L40”, которую вел сержант Эдвард Л. Клайн, прибыла сразу вслед за “скорой помощью”. Прослуживший уже шестнадцать лет, Клайн принял на себя ответственность и получил заполненный розовый бланк МПП, прежде чем двое санитаров ушли.

Они уже двинулись прочь по подъездной дорожке, когда Родригес позвал санитаров назад. В хозяйской спальне Клайн нашел еще одно мертвое тело.

Розмари Лабианка лежала лицом вниз на полу спальни, между кроватью и туалетным столиком, в большой луже крови. На ней была короткая розовая ночная рубашка и, поверх нее, дорогое платье — синее с белыми горизонтальными полосами, в котором Сьюзен позже признает одно из любимых платьев матери. И ночная рубашка, и платье задраны на голову лежащей, оголяя спину, ягодицы и ноги. Ножевых ран так много, что Клайн даже не пытался их сосчитать. Руки Розмари не были связаны, но, подобно мужу, голову ее покрывала наволочка, а вокруг шеи был повязан провод. Принадлежал он одной из двух настольных ламп, стоявших у кровати — до того, как обе оказались сбиты и перевернуты. Натяжение провода и вторая лужа крови в двух футах от тела указывали, что жертва, возможно, пыталась ползти и при этом опрокинула лампы.

Второй розовый бланк МПП был заполнен на миссис Розмари Лабианка. Джо Доргану предстояло сообщить об увиденном Сьюзен и Фрэнку.

В трех разных местах в доме были найдены надписи, сделанные чем-то напоминающим кровь. На северной стене гостиной, довольно высоко, над несколькими висящими там картинами, было написано: “DEATH ТО PIGS”[55]. На южной стене, слева от парадной двери, виднелось единственное слово: “RISE”[56]. Еще два слова найдены на дверце холодильника в кухне; первое с ошибкой. Они гласили: “HEALTER SKELTER”[57].

11 августа 1969 года, понедельник

В 12:15 дело было передано для расследования отделу грабежа и убийств. Сержант Дэнни Галиндо, предыдущей ночью охранявший усадьбу на Сиэло-драйв, появился первым. Вскоре к нему присоединились полицейский инспектор К. Дж. Маккоули и несколько других следователей, тогда как вспомогательная группа опечатала территорию по приказу Клайна. Впрочем, как и в случае с “убийствами Тейт”, уже начавшие прибывать журналисты, очевидно, без особого труда получили информацию об обстановке в доме.

Галиндо тщательно осмотрел одноэтажный дом Лабианка. Не считая перевернутых ламп, никаких следов борьбы он не обнаружил. Как не увидел и признаков того, что мотивом убийств могло послужить ограбление. Среди находок, перечисленных Галиндо в отчете, составленном для душеприказчика, значились: мужское золотое кольцо с тремя бриллиантами (один камень на один карат, два других поменьше); два дорогих женских кольца, причем оба лежали на виду, на туалетном столике в спальне; ожерелья; браслеты; фотооборудование; пистолеты и винтовки; коллекция монет (мешочек с вышедшей из обращения мелочью, найденный в багажнике принадлежавшего Лено “тандерберда”, стоил значительно больше 400 долларов общего номинала); бумажник Лено Лабианка с кредитными карточками и наличными (найден в отделении для перчаток его машины); несколько наручных часов (среди них — дорогой секундомер из тех, что используются на скачках), — равно как и многие другие предметы, без труда сбываемые с рук.

Несколько дней спустя Фрэнк Стратерс вернулся в дом в сопровождении полицейских. Насколько он мог судить, единственными похищенными предметами оказались кошелек Розмари и ее часики.

Галиндо не сумел обнаружить признаков взлома. Впрочем, проверив заднюю дверь, он счел, что ее можно было бы с легкостью отпереть, отжав язычок замка. Ему удалось проделать это с помощью полоски целлулоида.

Следователи сделали еще несколько находок. Вилка с ручкой слоновой кости, торчавшая из живота Лено, принадлежала к набору, найденному в кухонном шкафчике. В раковине обнаружились несколько дынных корок. Здесь были также и кровавые брызги: и тут, в кухне, и в дальней ванной комнате. На полу столовой найден комок пропитанной кровью бумаги; протершаяся сторона подсказывала, что именно им, возможно, были сделаны надписи.

Во многих отношениях действия полиции, предпринятые тем вечером в доме 3301 по Вейверли-драйв, были точным повтором происходившего менее 48 часов тому назад в доме 10050 по Сиэло-драйв. В ряде случаев даже производившие эти действия люди были те же: около 15 часов для взятия проб крови сюда приехал сержант Джо Гранадо.

Крови в кухонной раковине оказалось недостаточно, чтобы определить, принадлежала ли она человеку или животному, но во всех остальных случаях взятые пробы дали положительный результат на тест Октерлони — кровь была человеческой. Кровь в дальней ванной комнате, так же как и кровь возле тела Розмари Лабианка, принадлежала к группе А — типу самой Розмари. Все же прочие пробы, включая скомканную бумажку и надписи, соответствовали группе В — типу Лено Лабианка.

В тот день Гранадо ни разу не попытался определить подгруппу.

Специалисты по дактилоскопии из ОНЭ, сержанты Гарольд Долан и Дж. Клэборн, выявили двадцать пять отпечатков, которые (кроме шести) позднее окажутся принадлежащими Лено, Розмари или Фрэнку. Для Долана, тщательно проверившего поверхности, где обязательно должны были оставаться отпечатки, но их не обнаружившего, было очевидно, что кто-то пытался стереть, уничтожить их. Например, на ручке вилки слоновой кости не было ни мазка, как не было совершенно ничего ни на хромированной ручке холодильника, ни на полированной поверхности самой дверцы — то есть на поверхностях, идеальных для сохранения отпечатков пальцев. При тщательном осмотре на дверце холодильника обнаружили следы вытирания.

После того как свою работу закончили полицейские фотографы, заместитель коронера распорядился вынести тела и наблюдал за этой процедурой. Наволочки остались на лицах обеих жертв; шнуры ламп отрезали, чтобы оставшиеся нетронутыми узлы можно было подвергнуть детальному изучению. Представитель отдела работы с животными увез трех собак, бывших в доме на момент появления первых офицеров полиции.

Вновь следователи оказались перед разрозненными деталями головоломки. Впрочем, теперь смутно просматривалась некая система, состоявшая в ряде совпадений: Лос-Анджелес, штат Калифорния; две ночи подряд; в обоих случаях убитых несколько; в обоих случаях жертвами преступления стали преуспевающие представители европейской расы; множественные ножевые ранения; невероятная жестокость; отсутствие очевидного мотива; отсутствие признаков ограбления; веревка на шее двух жертв в “деле Тейт”, провода — на шее обоих супругов Лабианка. И, конечно, кровавые надписи.

И все же не пройдет и двадцати четырех часов, как полиция решит: между двумя этими преступлениями не существует никакой связи.

НОВЫЕ РИТУАЛЬНЫЕ УБИЙСТВА В ГОРОДЕ

ЗАРЕЗАНА СЕМЕЙНАЯ ПАРА ИЗ ЛОС-ФЕЛИЦА 

ПРОСМАТРИВАЕТСЯ СВЯЗЬ С ПЯТЬЮ УБИЙСТВАМИ НАКАНУНЕ

— кричали заголовки первых газетных полос утром в понедельник; телеканалы прерывали передачи, чтобы сообщить последние новости; миллионам “ангеленос”, приехавшим на работу из пригородов, показалось, что приемники в их машинах только об этом и вещали[58].

Именно тогда страх охватил город.

Когда распространилось известие об убийствах на Сиэло-драйв, даже знакомые жертв испытали скорее шок, чем страх, — ибо одновременно было объявлено, что арестован подозреваемый, которому уже предъявлено обвинение. Во время новых убийств, однако, Гарретсон находился под стражей. И с его освобождением в тот понедельник — юноша выглядел таким же озадаченным и напуганным, как и в момент “поимки” — началась паника. И стала шириться, разрастаясь.

Если Гарретсон не виновен, значит, преступник до сих пор разгуливает на свободе. И если убийства произошли в столь отдаленных друг от друга местах, как Лос-Фелиц и Бель-Эйр, если пострадали настолько разные люди, как знаменитости киноиндустрии и владелец сети бакалейных магазинов с женой, стало быть, то же самое может произойти где угодно, с кем угодно.

Порой страх поддается измерению. Вот несколько относительно точных “барометров”: за два дня один из спортивных магазинов на Беверли-Хиллз продал 200 единиц огнестрельного оружия; до убийств здесь продавалось три-четыре штуки в день. Некоторые из частных охранных фирм удвоили (а затем и утроили) персонал. Сторожевые собаки, ранее стоившие 200 долларов, теперь продавались за полторы тысячи; вскоре все они были раскуплены. Производители дверных замков принимали заказы с двухнедельной отсрочкой. Случайные выстрелы, сообщения о подозрительных лицах — все это внезапно возросло в количестве.

Новость о том, что в тот уикенд в Лос-Анджелесе зарегистрировано 28 убийств (при среднем показателе одно убийство в сутки), отнюдь не разрядила обстановку.

Сообщалось, что Фрэнк Синатра отбыл в неизвестном направлении; что Миа Фэрроу не придет на похороны своей подруги Шарон, поскольку, по словам родственника, “Миа боится, что следующей будет она сама”; что Тони Беннетт[59] выехал из своего бунгало на территории отеля “Беверли-Хиллз” в номер внутри здания “из соображений безопасности”; что Стив Мак-Куин теперь держит оружие под передним сиденьем своей спортивной машины; что Джерри Льюис[60] оснастил дом сигнализацией и приборами теленаблюдения. Конни Стивенс[61] призналась позже, что превратила свой дом на Беверли-Хиллз в настоящую крепость. “В основном, из-за убийства Шарон Тейт и остальных. Тогда у всех от испуга свет в глазах померк”.

Прерывались дружеские отношения, “сомнительные” лица внезапно вычеркивались из списков приглашенных, отменялись запланированные вечеринки — ибо вместе со страхом в людей вселилась подозрительность. Убийцей или убийцами мог оказаться практически каждый.

Облако страха накрыло Южную Калифорнию — более удушливое, чем любой смог. Пройдет немало месяцев, прежде чем оно рассеется. Не ранее марта следующего года Уильям Кломан[62] напишет в журнале “Эсквайр”: “В больших домах Бель-Эйр люди стремглав бросаются к телефону, стоит только ветке упасть со стоящего за окном дерева”.

POLITICAL PIGGY — ХИНМАН 

PIG — ТЕЙТ 

DEATH ТО PIGS — ЛАБИАНКА

В каждом случае эти слова были написаны кровью одной из жертв.

Сержант Баклз все еще не считал данное обстоятельство достаточно важным, чтобы задуматься, случайно ли это.

Вскрытиями тел Лабианка руководил Дэвид Кацуяма, заместитель медицинского эксперта. Прежде чем начать, он снял с голов обеих жертв наволочки. Лишь тогда выяснилось, что в добавление к двузубой вилке, воткнутой в живот, в горле Лено Лабианка торчал нож.

Поскольку никто из присутствовавшего на месте преступления полицейского персонала не видел ножа, находка стала одним из ключей для допросов на детекторе лжи в деле Лабианка. “Ключей” было еще два. По непонятной причине фраза “DEATH ТО PIGS” стала известна прессе; но ни “RISE”, ни “HEALTER SKELTER” так и не просочились в газеты.

Лено А. Лабианка,

3301 Вейверли-драйв. Белый, мужчина, 44 года, 6 футов ровно, 220 фунтов, карие глаза, шатен…

Родившийся в Лос-Анджелесе сын основателя “Стэйт хоул-сэйл гросери компани", Лено начал вникать в тонкости семейного бизнеса после учебы в Южно-Калифорнийском университете и в конце концов стал президентом “Гейтвэй маркетс”, сети магазинов на юге Калифорнии.

Насколько удалось выяснить полицейским, у Лено не было врагов. Но вскоре, впрочем, они обнаружили, что и у него также имелась своя темная сторона. Друзья и родственники говорили о нем как о тихом человеке консервативного склада и были поражены, узнав после его смерти, что Лено принадлежали девять чистокровных скаковых лошадей (самая известная из них — Леди Килдэйра), что он был азартнейшим игроком, не пропускавшим ни единого дня скачек и обычно ставившим по 500 долларов за заезд. Они также не подозревали, что на момент убийства у Лено было долгов примерно на 230 тысяч долларов.

В течение будущих недель следователи проделают замечательную работу, пробиваясь сквозь запутанный лабиринт сложных финансовых дел Лено Лабианка. Впрочем, вероятность того, что Лено мог стать жертвой акул-кредиторов, поблекла, когда выяснилось, что Розмари Лабианка сама была вполне богата, имея более чем необходимые средства для уплаты по векселям Лено.

Один из бывших деловых партнеров Лено, также итальянец, знавший о его пристрастии игрока, сказал полицейским, что, как ему кажется, убийства могли совершить мафиози. Он признал, что нет никаких улик, которыми он смог бы подкрепить свою версию; однако следователи установили, что короткий промежуток времени Лено пробыл в совете директоров банка “Голливуд”, который, по данным агентов ДПЛА и ОШЛА, предположительно стоял на “грязных деньгах”. Они не сумели доказать это, хотя несколько других членов того же совета директоров были уличены и осуждены за создание схемы получения денег под фиктивные векселя. Возможность участия мафии стала одной из многочисленных версий, которые полицейским придется тщательно проверить.

У Лено не было взысканий или арестов; Розмари однажды вызывалась в суд после нарушения правил дорожного движения, еще в 1957 году.

Жизнь Лено была застрахована на сумму в 100 тысяч, которая должна была быть распределена между Сьюзен, Фрэнком и тремя другими детьми от предыдущего брака Лено и потому не могла всерьез считаться мотивом.

Лено Лабианка умер в том же доме, где родился: они с Розмари перебрались в семейный особняк, который Лено выкупил у матери в ноябре 1968 года.

Причина смерти: множественные колотые ранения. Жертва получила двенадцать ударов ножом и четырнадцать ран, нанесенных двузубой вилкой, — итого двадцать шесть отдельных ран, шесть из которых сами по себе могли оказаться смертельными.

Розмари Лабианка,

3301 Вейверли-драйв. Белая, женщина, 38 лет, 125 фунтов, карие глаза, шатенка…

Вполне возможно, что и сама Розмари многого не знала о собственном детстве. Считалось, что она родилась в Мексике от родителей-американцев, затем осиротела или была отдана в приют в Аризоне. Там она оставалась на положении ребенка-сироты до достижения ею двенадцати лет, когда ее удочерила семья Хармон, забравшая девочку в Калифорнию. Своего первого мужа Розмари встретила в конце сороковых, едва выйдя из подросткового возраста и работая официанткой авторесторана “Браун дерби драйв-ин” в Лос-Фелице. Они развелись в 1958 году, и вскоре после этого, работая официанткой в “Лос-Фелицинн”, Розмари познакомилась с Лено Лабианка и вышла за него замуж.

Бывший муж Розмари подвергся допросу с использованием детектора лжи, после чего его вовлеченность в преступление была отметена. Бывшие начальники, друзья, недавние деловые знакомые не могли припомнить никого, кто питал бы к Розмари неприязнь.

По словам Рут Сивик, партнерши Розмари по “Бутик Карриаж”, она прекрасно справлялась с бизнесом; не только сам магазин процветал, но Розмари еще и с умом вкладывала деньги в акции и предприятия. Насколько успешными были ее вложения, выяснилось только после соответствующих консультаций: Розмари Лабианка оставила после себя 2 миллиона 600 тысяч долларов. У Абигайль Фольгер, единственной наследницы семейного состояния из убитых на Сиэло-драйв, было менее пятой части этой суммы.

В последний раз миссис Сивик видела Розмари в пятницу, когда они вместе делали закупки товара для магазина. Розмари позвонила утром в субботу, чтобы сказать, что они с мужем собираются съездить на озеро Изабелла, и попросить Рут заглянуть к ним и покормить собак. У четы Лабианка жили три собаки, и все они заливались громким лаем, когда Рут подходила к дому около 18 часов в тот вечер. Покормив их (собачья еда была оставлена в холодильнике), миссис Сивик проверила двери — обе заперты — и ушла.

Показания миссис Сивик дали понять, что человек, протерший ручку холодильника, чтобы удалить оставшиеся отпечатки пальцев, сделал это уже после ее посещения.

Розмари Лабианка — официантка, миллионерша, жертва убийства.

Причина смерти: множественные ножевые ранения. Жертва получила сорок одну рану, шесть из которых сами по себе могли оказаться смертельными.

Все (кроме одной) раны Лено Лабианка пришлись на переднюю часть тела; тридцать шесть из сорока одной ран, нанесенных Розмари Лабианка, пришлись на спину и ягодицы. У Лено не было ран, полученных в попытке защититься, — видимо, руки жертвы были связаны до того, как его ударили ножом. У Розмари была одна такая рана — на левой скуле. Эта рана и нож, найденный в горле Лено, дали возможность предположить, что наволочки надели на головы жертвам уже позднее; возможно, уже после того, как те скончались.

Наволочки принадлежали самим Лабианка и были сняты с подушек на их собственной постели.

Нож, оставленный убийцей(цами) в горле Лено, также принадлежал им; хотя он и относился к другому кухонному набору, чем двузубая вилка, его форма совпала с остальными ножами в шкафчике на кухне. Размеры лезвия: длина — 4 ⁷/₈ дюйма; толщина — чуть менее дюйма; ширина в наиболее узкой точке — ³/₈ дюйма.

Следователи по “делу Лабианка” позднее отметят в отчете: “Нож, извлеченный из его горла, по-видимому, послужил орудием, использованным в обоих убийствах”.

Это, разумеется, лишь предположение, поскольку доктор Кацуяма отчего-то не последовал примеру своего начальника, доктора Ногучи, руководившего вскрытиями жертв по “делу Тейт”, и не измерил размеров нанесенных жертвам ран. Впрочем, приписанные к делу следователи и не просили его произвести эти замеры.

Между тем число возможных версий происшедшего значительно возросло, поскольку следователи не знали точно, каким орудием нанесены раны. Единственное орудие предполагает действия убийцы-одиночки. То, что использованное им орудие находилось в самом доме, подсказывает, что убийца, по всей вероятности, явился невооруженным, и решение убить хозяев возникло уже после его прихода. Что, в свою очередь, подразумевает: 1) убийца явился в дом для ограбления или для совершения какого-либо другого преступления, но был застигнут вернувшимися Лабианка; 2) жертвы были знакомы с убийцей и достаточно доверяли ему, чтобы впустить в дом около двух часов ночи.

Одно маленькое предположение — но сколько же проблем оно вызовет потом!

Как и рассчитанное экспертом время смерти.

По просьбе следователей Кацуяма предположил, что смерть обоих наступила в 15 часов в субботу. Когда в распоряжении следствия появились свидетельства, противоречащие этому предположению, следователи вновь встретились с Кацуямой и попросили его подумать как следует. Тогда доктор Кацуяма решил, что Лено Лабианка умер где-то в промежутке между 12:30 и 20:30 в воскресенье, а Розмари умерла примерно на час ранее. Впрочем, предупредил следователей доктор Кацуяма, на время предположительной смерти могли оказать влияние многочисленные факторы — температура в доме, например.

Все это прозвучало настолько неопределенно, что следователи решили попросту игнорировать выводы медика. От Фрэнка Стратерса они уже знали, что Лено был человеком привычки. Ежевечерне он покупал газету и затем прочитывал перед сном, всегда начиная со спортивного раздела. Именно на этой странице раскрыта газета на кофейном столике, очки для чтения Лено лежали тут же. Исходя из этой и некоторых других улик (на Лено была пижама, в постель супруги, видимо, не ложились и т. д.), они заключили, что убийства, вероятно, произошли не позднее чем через час после того, как Лабианка отъехали от газетного прилавка Фокианоса, — где-то между 2 и 3 часами ночи.

В понедельник полиция уже свела сходство обоих преступлений к минимуму. Инспектор К. Дж. Маккоули заявил репортерам: “Я лично не вижу никакой связи между этим убийством и предыдущими. Слишком уж они разнесены в пространстве. Я просто не вижу тут никакой связи”. Сержант Брис Хоучин отметил: “Некоторое сходство есть, но мы пока не знаем, сделано ли это одним человеком или же разными”.

Было и еще несколько причин для того, чтобы сбросить со счетов сходство. Одной из них послужило отсутствие очевидной связи между жертвами; другой — расстояние между домами, в которых совершены убийства. Еще одна, не менее важная причина, определяющая мотив: в доме 10050 по Сиэло-драйв были найдены наркотики; в доме же 3301 по Вейверли-драйв — нет.

И еще одна — возможно, самая веская из всех. Еще до того, как Гарретсон был отпущен на свободу, следователи по “делу Тейт” напали на след даже не одного, а сразу нескольких весьма перспективных подозреваемых.

12–15 августа 1969 года

От Уильяма Теннанта, делового менеджера Романа Полански, следователи ДПЛА узнали, что в середине марта чета Полански устраивала большую вечеринку на Сиэло, куда пришло более сотни гостей. Как и на всяком крупном голливудском собрании, туда попали и не приглашенные, и среди них +Херб Уилсон, +Ларри Мэдиган и + Джеффри Пикетт, известный также как Пик[63]. Все трое, в возрасте до тридцати лет, имели репутацию торговцев наркотиками. Во время вечеринки Уилсон, очевидно, каким-то образом перешел дорогу Теннанту, и во вспыхнувшей вслед за этим ссоре Мэдиган и Пикетт приняли сторону Уилсона. Взбешенный Роман Полански приказал вышвырнуть всех троих за ворота.

Это был лишь мелкий инцидент, сам по себе едва ли способный послужить причиной пяти зверских убийств, но Теннант слышал и кое-что еще: Пик как-то угрожал расправой Фрайковски. Этой информацией с ним поделился приятель Войтека, Витольд Касжановски — художник, известный как Витольд К.

Не забывая о сходстве между кличкой Пикетта — Pic — и кровавыми буквами “PIG” на парадной двери дома 10050 по Сиэло-драйв, следователи сняли с Витольда К. показания. От него они узнали, что после отъезда четы Полански в Европу Уилсон, Пикетт, Мэдиган и четвертый, +Джерольд Джонс, частенько наносили визиты в дом на Сиэло. Уилсон и Мэдиган, по словам Витольда, снабжали Войтека и Гибби большей частью употребляемых ими наркотиков — включая и МДА, принятым обоими незадолго до смерти. Что же до Джеффри Пикетта, то после того, как Гибби и Войтек перебрались на Сиэло-драйв, он въехал в их дом на Вудсток-роуд. Витольд тоже жил там, и однажды во время спора Пикетт пытался задушить художника. Узнав об этом, Войтек велел Пикетту убираться вон. В ярости Пик поклялся: “Я их всех поубиваю, и Войтек будет первым”.

Несколько других лиц также посчитали, что кто-то из четверых может быть вовлечен в произошедшее, и поделились своими подозрениями с полицией. Джон и Мишель Филлипсы, бывшие участники музыкальной группы “The Mamas and the Papas”, дружившие с четырьмя из жертв, заявили, что Уилсон однажды угрожал Войтеку пистолетом. Ряд других жителей Стрип добавили к этому еще кое-что: Уилсон частенько бахвалился, что он якобы наемный убийца; Джонс профессионально метал ножи и всегда имел при себе хотя бы один; Мэдиган был “кэндименом” (постоянным поставщиком кокаина) Себринга.

Более убежденные, чем прежде, что убийства в доме по Сиэло-драйв произошли в ходе спора о цене или после совместного приема наркотиков, следователи ДПЛА взялись за поиски Уилсона, Мэдигана, Пикетта и Джонса.

Долгие десять лет Шарон Тейт стремилась к настоящему успеху. И он пришел, всего три дня спустя после ее гибели. Во вторник, 12 августа, ее имя перешло с газетных заголовков на киноафиши. “Долина кукол” была вновь запущена в национальный прокат и пошла в более чем дюжине кинотеатров в одном только Лос-Анджелесе. За этой картиной вскоре последовали “Неустрашимые убийцы вампиров" и другие фильмы с участием актрисы — единственной разницей было то, что имя Шарон теперь указывали первым. Она стала наконец звездой.

В тот же день представитель полиции заявил репортерам, что отсутствие связи между убийствами Тейт и Лабианка является официальной точкой зрения. “Лос-Анджелес таймс”, кроме того, писала: “Несколько офицеров уточнили, что они лично не склонны воспринимать позднейшие два преступления как дело рук убийцы — подражателя”.

С самого начала два следствия развивались параллельно, и к каждому делу были приписаны разные следователи. Они собирались продолжать работу в том же духе: каждая группа будет разматывать свои ниточки, исследовать собственные улики, допрашивать собственных подозреваемых.

У двух следственных групп было, однако, и нечто общее, хоть оно и расширяло разделявшую их пропасть. Обе действовали, исходя из обычной предпосылки: почти в 90 % всех убийств жертва хорошо знакома с убийцей. В обоих случаях следствие фокусировалось теперь на связях и знакомствах жертв.

Проверяя слухи об участии мафии, следователи по “делу Лабианка” опросили каждого из известных деловых партнеров Лено. Все эти люди сомневались, что убийства совершены по приказу мафии. Один из опрошенных сказал следователям: если бы мафия несла за них ответственность, он “наверняка знал бы об этом”. То было тщательное расследование, и следователи даже проверили, не финансируется ли мафией та компания в Сан-Диего, где во время своего отпуска в 1968 году Лено приобрел катер; выяснилось, что нет, хотя многие другие предприятия, существующие в районе Мишн-Бэй, по слухам, содержатся на “деньги еврейской мафии”.

Они даже задали тот же вопрос матери Лено, чтобы услышать в ответ: “Он был славным мальчиком. И никогда не принадлежал ни к какому тайному обществу”.

Исключение возможной связи с мафией, впрочем, не оставило следователей по “делу Лабианка” без единого подозреваемого. Расспрашивая соседей, они выяснили, что дом к востоку, 3267 по Вейверли-драйв, стоит пустым вот уже несколько месяцев. До этого здесь собирались хиппи. Полицейских хиппи не интересовали, но зато другой прежний съемщик, некто +Фред Гарднер, заинтересовал, да еще как.

Из личного дела Гарднера и из бесед с коллегами выяснилось, что молодой адвокат “в прошлом испытывал трудности с психическим здоровьем и, по его словам, порой временно отключается и не может нести ответственность за собственные поступки…”. Во время спора с отцом он “схватил нож с кухонного стола и погнался за отцом с угрозами убить его…". В сентябре 1968 года, всего после двух месяцев брака, “без всякой очевидной причины [он] жестоко избил жену, затем вынул нож из кухонного шкафа и пытался убить ее. Она отбила несколько ударов, после чего сумела сбежать от мужа и позвонить в полицию”. Арестованный за попытку убийства, Гарднер подвергся осмотру назначенным судом психиатром, который счел, что тот страдает “неконтролируемыми выплесками агрессивности маниакального характера”. Вопреки этому, предъявленное Гарднеру обвинение говорило уже не о попытке убийства, а о “словесном оскорблении и угрозе физическим насилием”. Фред получил условный срок и вернулся к адвокатской практике.

С тех пор Гарднер не раз бывал арестован из-за алкогольного или наркотического опьянения. Вслед за последним арестом (после подделки рецепта) он был отпущен на свободу под выкуп в 900 долларов и немедленно исчез. 1 августа, за девять дней до убийства четы Лабианка, Гарднер был официально объявлен в розыск. И теперь, как считала полиция, находился в Нью-Йорке.

Когда офицеры говорили с бывшей женой Гарднера, та вспомнила не менее семи отдельных случаев, когда Фред наносил визиты в дом Лабианка, всякий раз возвращаясь с деньгами либо виски. Когда она спросила мужа, что это значит, тот ответил что-то вроде: “Все о’кей. Я их отлично знаю, так что лучше пусть подкармливают меня, а не то…”

Не попытался ли Гарднер, с его-то пристрастием к кухонным ножам, вновь посетить бывших соседей — и на сей раз получил отказ? Офицеры связались с нью-йоркским агентом ФБР, чтобы попытаться установить местонахождение Гарднера.

Возлюбленная жена Романа

Шарон Тейт-Полански

1943–1969

Пол Ричард Полански, их малыш

В среду состоялись похороны. Более 150 человек пришли отдать последний долг Шарон Тейт на кладбище Святого Креста. Среди пришедших были Кирк Дуглас[64], Уоррен Битти[65], Стив Мак-Куин, Джеймс Кобурн[66], Ли Марвин[67], Юл Бриннер[68], Питер Селлерс[69], Джон и Мишель Филлипсы. Сопровождаемый врачом Роман Полански не снимал солнцезащитных очков и не смог сдержать слез во время церемонии прощания — так же как родители Шарон и две ее младшие сестры, Патриция и Дебора.

Многие из бывших там, включая Полански, позже присоединились к скорбящим на похоронах Джея Себринга в Форест-Лауне. Среди пришедших знаменитостей были Пол Ньюман, Генри и Питер Фонда[70], Алекс Корд[71] и Джордж Гамильтон[72] — бывшие клиенты Себринга.

Куда меньше народу и фотовспышек сопровождало шестерых одноклассников, несших гроб с телом Стивена Парента — через весь город от маленькой церкви в Эль-Монте, где проводилась поминальная служба.

Абигайль Фольгер была похоронена неподалеку от мест, где росла, — на полуострове Сан-Франциско в Южной Калифорнии, вслед за мессой в церкви Богоматери при Дороге, выстроенной ее предками.

Тело Фрайковски оставалось в Лос-Анджелесе, пока польские родственники Войтека не выполнили все формальности для его возвращения на родину.

Пока тела предавались земле, полицейские офицеры пытались воссоздать жизни погибших — и в особенности тот последний день.

Пятница, 8 августа.

Около 8:00 миссис Чепмен прибыла на Сиэло. Она вымыла оставшуюся с вечера посуду и продолжала заниматься обычной работой по хозяйству.

Около 8:30 появился Фрэнк Гуэрреро, чтобы покрасить будущую детскую — комнату в северном конце основного здания. Прежде чем начать, Гуэрреро снял с окон ставни.

В 11:00 раздался звонок. Из Лондона звонил Роман Полански. Миссис Чепмен слышала, как Шарон отвечала мужу; она опасалась, что Роман не сможет вернуться вовремя, чтобы поспеть к своему дню рождения, 18 августа. Очевидно, он успокоил ее, сказав, что планы не изменились и он вернется 12 числа, как и намечалось, — Шарон рассказала об этом миссис Чепмен. Шарон сообщила Роману, что записала его на курсы будущих отцов.

Шарон звонили еще несколько раз; один из звонков касался судьбы соседского котенка, забравшегося на территорию усадьбы, — Шарон как раз кормила его из пипетки. Когда выехал Терри Мельчер, после него осталось немало кошек, и Шарон обещала присматривать за ними. С той поры их количество увеличилось, и Шарон приходилось кормить все двадцать шесть, не считая двух собак — своей и Абигайль.

Большую часть дня Шарон была одета в бикини. По словам миссис Чепмен, так она обычно и ходила по дому в жаркую погоду.

Вскоре после полудня миссис Чепмен, заметившая на передней двери следы собачьих лап и брызги, тщательно вымыла всю внешнюю сторону водой с уксусом. Небольшая деталь, которая позже приобретет чрезвычайную важность.

Стивен Парент съел ленч в своем доме в Эль-Монте. Прежде чем возвратиться на работу, в фирму, поставлявшую водопроводное оборудование, он попросил мать отложить для него комплект чистой одежды, чтобы вечером он смог быстро переодеться перед тем, как отправиться на вторую работу, в магазин стереоаппаратуры.

Примерно в 12:30 две подруги Шарон — Джоанна Петтет (жена Алекса Корда) [73] и Барбара Льюис — приехали в дом на Сиэло-драйв на ленч. Миссис Чепмен подавала на стол. Шедшие за ленчем разговоры не имели большого значения, вспомнят позднее женщины, в основном говорили о скором рождении ребенка.

Около 13:00 позвонила Сэнди Теннант. Как упоминалось ранее, Шарон сказала ей, что не планирует вечеринку, но тем не менее пригласила Сэнди заглянуть; это приглашение Сэнди отклонила.

(Если верить ходившим впоследствии слухам, в ту ночь едва ли не пол-Голливуда получило приглашения прибыть в дом 10050 по Сиэло-драйв, но в последнюю минуту все эти люди передумали ехать. По словам Винифред Чепмен, Сэнди Теннант, Дебби Тейт и других, близко знавших Шарон, никакой вечеринки не было и не планировалось. Но офицеры ДПЛА, похоже, потратили сотни человеко-часов, пытаясь найти кого-либо, кто все же побывал на этом воображаемом мероприятии.)

Закончив с первым слоем покраски, Гуэрреро покинул территорию усадьбы около 13:30. Он не поставил на место ставни, поскольку намеревался вернуться в понедельник и покрыть стены комнаты еще одним, последним слоем. Позже полиция заключит, что убийца (цы) либо не заметили снятых ставен, либо побоялись влезать в только что окрашенное помещение.

Около 14:00 Абигайль приобрела велосипед в магазинчике на бульваре Санта-Моника и договорилась, чтобы покупку доставили тем же вечером. Примерно в то же время Дэвид Мартинес, один из двух садовников Альтобелли, появился на территории усадьбы и сразу же принялся за работу. Войтек и Абигайль прибыли вскоре после него, чтобы присоединиться к Шарон и ее гостям за поздним ленчем.

Второй садовник, Том Варгас, появился около 15:00. Когда он входил в ворота, Абигайль как раз выезжала на принадлежавшем ей “камаро”. Пятью минутами позднее Войтек также покинул усадьбу в своем “файерберде”.

Джоанна Петтет и Барбара Льюис удалились около 15:30.

Где-то в то же время Амос Расселл, дворецкий Себринга, подал кофе в постель Джею и его нынешней подружке[74]. Примерно в 15:45 Джей позвонил Шарон — очевидно, чтобы сообщить о своем прибытии немного ранее намеченного. Позже он позвонил секретарю (получил оставленные для него сообщения) и Джону Маддену, с которым обговорил его визит в салон Сан-Франциско на следующий день. Себринг не упоминал о планах на вечер, но признался Маддену, что провел день, работая над логотипом новых магазинов для привилегированных клиентов.

Как раз после звонка Себринга миссис Чепмен сказала Шарон, что закончила работу на сегодня и отправится домой. Поскольку в городе было очень жарко, Шарон предложила экономке остаться и переночевать в доме. Миссис Чепмен отказалась — и это, бесспорно, стало наиболее важным решением всей ее жизни.

Дэвид Мартинес как раз собирался уезжать и подбросил миссис Чепмен до автобусной остановки. Не успевший закончить работу Варгас оставался. Подстригая кусты у дома, он заметил спящую Шарон на кровати в ее комнате. Когда появился посыльный от “Эйр диспетч компани” с двумя синими посылками-тубусами, Варгас не захотел беспокоить миссис Полански и сам расписался в их получении. Точное время — 16:30 — помечено на квитанции. В посылках была одежда Шарон, присланная Романом из Лондона.

Как обычно, в 16:30 Абигайль побывала на приеме у доктора Фликера.

Прежде чем уйти (примерно в 16:45), Варгас сходил к гостевому домику спросить, не сможет ли Гарретсон полить газон на выходных, раз уж установилась настолько сухая и жаркая погода.

На другом конце города, в Эль-Монте, Стивен Парент вернулся домой, переоделся, помахал матери рукой и отправился на свою вторую работу.

Между 17:30 и 18:00 миссис Кэй выезжала с ведшей к ее дому (9845 по Истон-драйв) дорожки, когда встретила Себринга, спешившего мимо в “порше". Вопреки обыкновению, Джей не помахал миссис Кэй — оттого, возможно, что ее машина перекрыла дорогу.

Где-то между 18:00 и 18:30 тринадцатилетняя сестра Шарон, Дебби, позвонила спросить, нельзя ли ей с несколькими подругами зайти вечером в гости. Шарон, быстро устававшая из-за беременности, предложила сделать это как-нибудь в другой раз.

Между 19:30 и 20:00 Деннис Харст прибыл по адресу: Сиэло-драйв, 10050, чтобы доставить велосипед, купленный Абигайль в принадлежащем его отцу магазине. Дверь отпер Себринг (которого Харст позже узнает по фотографии). Харст не видел никого больше и не заметил ничего подозрительного.

Между 21:45 и 22:00 Джон Делгаудио, менеджер ресторана “Эль Койот” на бульваре Беверли, заметил имя Себринга в списке лиц, ожидавшихся на ужин; всего четверо. Сам Делгаудио не видел Себринга или сопровождавших его — возможно, потому, что они как раз в это время вышли. Официантка Кэти Палмер, подававшая этим четверым, вспомнила, что они провели пятнадцать-двадцать минут в баре, ожидая, пока не освободится столик, и вышли, закончив ужин, примерно в 21:45 или в 22:00. Она, к сожалению, не смогла узнать Себринга, Тейт, Фрайковски или Фольгер на показанных ей фотографиях.

Если Абигайль была с ними, то все четверо покинули ресторан до 22 часов, поскольку примерно в это время ее мать набрала номер дома на Сиэло и говорила с дочерью. Та подтвердила, что намерена лететь в Сан-Франциско десятичасовым рейсом “Юнайтед” на следующее утро. Миссис Фольгер сказала полицейским, что во время разговора “Абигайль не опасалась за свою жизнь и совсем не нервничала”.

Многие уверяли, что той ночью видели Шарон и (или) Джея в “Кэнди стор”, “Фэктори”, “Дейзи” или в каких-то других клубах. Ни одно из их показаний не подтвердилось. Несколько человек заявили, что говорили по телефону с кем-то из жертв между 22:00 и полуночью. Отвечая на вопросы, они внезапно меняли показания или пересказывали беседу в такой манере, что полицейские заключили, что те не уверены в своих словах или же просто лгут.

Около 23:00 Cтив Парент остановился у рынка “Дэйлз” в Эль-Монте и спросил у своего приятеля, Джона Лефебьюра, не хочет ли тот прокатиться. Парент ухаживал за Джин, младшей сестрой Джона. В любом случае, Джон предложил отложить поездку на будущий вечер.

Примерно 45 минут спустя Стив Парент прибыл на Сиэло-драйв, надеясь продать Уильяму Гарретсону часы со встроенным приемником. Парент покинул гостевой домик около 00:15. И дошел до своего “рамблера”, не дальше.

Полицейские также опросили многих других девиц, которые, по слухам, были с Джеем Себрингом 8 августа.

Бывшая подружка Себринга, которая предположительно была с ним 8.08.1969 (отрицает), в последний раз спала с ним 7.05.1969. Отвечает искренне; знает о том, что Себринг пользовался контрацептивами; сама ими не пользуется…

“.. часто встречалась с ним на протяжении трех месяцев… ничего не знает о его постельных странностях… ”

“…должна была поехать той ночью на вечеринку, проводившуюся на Сиэло-драйв, но вместо этого пошла в кино…”

Не такая уж простая задача, если учесть количество девушек, с которыми встречался стилист причесок, — но никто из следователей ни разу не пожаловался. Не каждый день им доводилось беседовать с начинающими актрисами, моделями, натурщицей с разворота “Плейбоя”, даже с танцовщицей из отеля “Звездная пыль” в Лас-Вегасе.

То, с каким трудом полиции удавалось найти нужных людей, может послужить барометром страха. Внезапно выехать в неизвестном направлении через пару дней после убийства в обычных условиях показалось бы подозрительным. Но не в этот раз. Из типичного рапорта: “На вопрос, почему она покинула город вскоре после убийств, отвечала, что не знает точно, как и все прочие в Голливуде, она просто была испугана…”

16–30 августа 1969 года

Полиция объявила газетчикам, что “новых продвижений” в деле нет, но кое-что все же установить удалось — хотя до поры и держалось в тайне. Проверив три кусочка рукояти пистолета на следы крови, сержант Джо Гранадо передал их сержанту Уильяму Ли из отделения огнестрельного оружия и взрывчатых веществ ОНЭ. Ли даже не стал сверяться со справочниками; одного взгляда ему оказалось достаточно, чтобы точно определить: рукоять принадлежала пистолету марки “хай-стандард”. Уильям позвонил Эду Ломаксу, менеджеру производства компании, владевшей этой маркой, и договорился встретиться с ним в стенах Полицейской академии. Ломакс также был скор в своем суждении.

“Только у одного пистолета такая рукоять, — подтвердил он. — Это “хай-стандард” 22-го калибра, револьвер “лонгхорн”.

Широко известное как “особый бантлайн” (по паре револьверов, описанных автором вестернов Недом Бантлайном), это оружие имеет следующие параметры: заряд на 9 выстрелов, длина ствола 9 ¹/₂ дюймов, общая длина 15 дюймов, рукоять орехового дерева, отделка голубой сталью, вес 35 унций, стандартная цена в рознице — 69 долларов 95 центов. Этот, по выражению Ломакса, “в общем, уникальный револьвер”, был впервые выпущен в апреле 1967 года; всего револьверов с именно такой рукоятью сделано 2700 штук.

Ли получил у Ломакса список магазинов, где револьвер продавался, и фотографию образца; ДПЛА начал готовить памятку, которую следователи намеревались разослать во все полицейские участки Соединенных Штатов и Канады.

Спустя несколько дней после встречи Ли и Ломакса криминалист ОНЭ Девэйн Вольфер отправился на Сиэло-драйв, чтобы попытаться подтвердить (или опровергнуть) заявление Гарретсона о том, что он не слышал ни криков, ни выстрелов.

Используя прибор для измерения уровня шума и револьвер 22-го калибра и по возможности максимально близко следуя обстоятельствам той ночи, Вольфер с ассистентом доказали, что:

1) если Гарретсон действительно находился в гостевом домике, то он никак не мог слышать выстрелов, убивших Стивена Парента;

2) при включенном проигрывателе, с ручкой громкости, установленной на делениях 4 и 5[75], он не мог слышать ни крики, ни выстрелы, доносящиеся из главного здания или с газона перед ним. Иначе говоря, испытания подтвердили рассказ Гарретсона о том, что в ту ночь он не слышал никаких выстрелов.

И все же, в противовес научно обоснованному заключению Вольфера, некоторые в ДПЛА продолжали считать, что Гарретсон должен был слышать хоть что-то. Получалось, молодой смотритель был настолько удобен в качестве подозреваемого, что полицейские не торопились признать его невиновным. В общем отчете, составленном в конце августа, следователи по делу Тейт отмечали: “По мнению офицеров следствия и научным выводам ОНЭ, представляется маловероятным, чтобы Гарретсон не подозревал о криках, выстрелах и прочем шуме, которыми сопровождались убийства, совершенные в непосредственной близи от него. Эта точка зрения, однако, не способна безоговорочно опровергнуть заявление Гарретсона, что он якобы ничего не слышал и не видел, как и не подозревал о событиях, связанных с указанными преступлениями”.

После полудня в субботу, 16 августа, следователи ДПЛА несколько часов беседовали с Романом Полански. На следующий день он вернулся в дом 10050 по Сиэло-драйв — впервые после убийств. Его сопровождали сотрудник журнала “Лайф” (фотограф и журналист в одном лице) и Питер Харкос, прославленный специалист в вопросах эзотерики, нанятый друзьями Джея Себринга, чтобы попробовать “прочесть” разыгравшуюся в доме сцену.

Когда Полански показал документы и проехал в ворота, усадьбу все еще охраняли сотрудники ДПЛА; при виде их он горько усмехнулся, сказав Томасу Томпсону (своему давнему знакомому, репортеру “Лайф”): “Должно быть, это самое знаменитое любовное гнездышко в мире”. Томпсон спросил, давно ли здесь остановились Гибби и Войтек. “Наверное, слишком давно”, — был ответ.

Голубая простыня, ранее покрывавшая безжизненное тело Абигайль Фольгер, все еще валялась на траве. Кровавая надпись на двери поблекла, но три буквы по-прежнему ясно читались. Беспорядок внутри, кажется, заставил Романа ненадолго замереть (как и большие темные пятна у входа; у дивана в гостиной — даже больше, чем там). Затем Полански, по словам одного из присутствовавших офицеров, поднялся на антресоль по лесенке, нашел возвращенную на место сотрудниками ДПЛА видеозапись и опустил ее в карман. Спустившись, он принялся ходить из комнаты в комнату, тут и там касаясь каких-то предметов, словно бы стараясь вернуть прошлое. Подушки, как и в то утро, лежали в центре хозяйской кровати. Так они лежали всякий раз, когда ему приходилось уезжать, сказал Полански Томпсону и добавил просто: “Она обнимала их вместо меня”. Он долго простоял, глядя на колыбель, где (в ожидании, пока та не понадобится) Шарон держала детские вещи.

Фотограф “Лайфа” сделал несколько снимков “поляроидом”, проверяя освещение, углы, раскадровку. Обычно их выбрасывают после того, как фотограф приступает к съемке профессиональной камерой, но Харкос спросил, нельзя ли ему забрать несколько штук себе, поскольку они могут добавить яркости его “впечатлениям”, — и получил их. Жест доброй воли, о котором очень скоро пожалеют и сам фотограф, и журнал “Лайф”.

Глядя на когда-то знакомые предметы, вдруг приобретшие пугающее значение, Полански вновь и вновь задавал вопрос: “Почему?” Он постоял на газоне у парадной двери, столь же потерянный и смущенный с виду, как если бы забрел в декорации одного из своих фильмов, подвергшиеся странной и бесповоротной трансформации.

Позже Харкос заявил прессе: “Шарон Тейт убили трое человек, не считая еще четверых… и я знаю, кто они такие. Я назвал полицейским их имена и предупредил, что всех их следует арестовать как можно скорее. Иначе они убьют вновь”. Убийцами, добавил он, были друзья Шарон Тейт, превратившиеся в “обезумевших маньяков” после приема огромных доз ЛСД. Цитируя Харкоса, газеты писали, что убийства произошли в ходе ритуала черной магии, известного как “гуна-гуна” и застигшего жертвы врасплох.

Если Харкос и назвал троих убийц офицерам ДПЛА, никто не потрудился записать их имена. Вопреки основанному на беллетристике устоявшемуся мнению, слуги закона имеют обыкновение вежливо выслушивать подобную “информацию”, с тем чтобы напрочь забыть ее. Поскольку подобными сведениями нельзя воспользоваться в суде, они для полиции совершенно бесполезны.

Не меньший скептицизм к высказываниям Харкоса проявил и Роман Полански. На протяжении нескольких дней он то и дело будет возвращаться в дом, словно бы в поисках ответа, который никто другой не мог ему предоставить.

В то воскресенье блок местных новостей “Лос-Анджелес таймс” демонстрировал интересное соседство двух совершенно, казалось бы, разных материалов.

“Большие новости” об убийствах на Сиэло-драйв занимали верхнюю часть страницы, над которой доминировал заголовок: “АНАТОМИЯ УБИЙСТВ В ГОЛЛИВУДЕ”.

Под этим материалом теснилась история поменьше, на одну колонку. Заголовок гласил: “СОСТОЯЛИСЬ ПОХОРОНЫ СЕМЕЙНОИ ЧЕТЫ ЛАБИАНКА, ЖЕРТВ НЕИЗВЕСТНОГО УБИЙЦЫ.

Слева от материала о “деле Тейт” и как раз над схемой расположения построек усадьбы на Сиэло расположился коротенький, совершенно не связанный с остальными материал, выбранный вроде бы оттого, что он был достаточно мал для заполнения оставшегося пространства. Назывался он “ПОЛИЦЕЙСКИЙ РЕЙД НА РАНЧО. АРЕСТОВАНЫ 26 ПОДОЗРЕВАЕМЫХ В УГОНЕ АВТОМОБИЛЕЙ”, за чем, собственно, шла сама заметка: “Двадцать шесть человек, жившие на ферме в Чатсворте (заброшенные декорации для съемок вестернов), арестованы в субботу на рассвете в ходе рейда, проведенного помощниками шерифа. Все они подозреваются в сговоре с целью сокрытия производимых ими краж автомобилей”.

По словам помощников шерифа, группа занималась угонами “фольксвагенов”, с тем чтобы превращать их в вездеходы-пустынники. Статья, не называвшая имен задержанных, сообщала тем не менее о конфискации целого оружейного арсенала, заключая: “Владелец ранчо — Джордж Спан, совершенно слепой полу-инвалид восьмидесяти лет. Его ранчо расположено в холмах Сими, 12000 по Санта-Сюзанна Пасс-роуд. Как сообщают, Спан проживает один в своем доме на ранчо. Очевидно, он знал о том, что в декорациях поселились какие-то люди, но не подозревал о роде их занятий и не выходил из дому, опасаясь этих незваных гостей”.

То был лишь мелкий репортаж, не получивший даже продолжения, когда несколькими днями спустя все задержанные были отпущены на свободу: выяснилось, что арест произведен по просроченному ордеру.

Получив рапорт, что Уилсон, Мэдиган, Пикетт и Джонс находятся в Канаде, ДПЛА выслал официальный запрос в Королевскую конную полицию на поиск всех четверых; там его разослали по участкам — и через считанные часы все агентства новостей Соединенных Штатов уже трубили о “прорыве в деле Тейт”.

Хотя следователи ДПЛА и уверяли, что указанные четверо ни в чем не обвиняются и разыскиваются лишь для дачи показаний, оставалось впечатление, будто аресты уже близки. В полицию начали звонить; среди звонивших были Мэдиган и Джонс.

Джонс находился на Ямайке и согласился сразу же вылететь в Штаты, если полицейские захотят поговорить с ним. Те признались, что такое желание у них имеется. Мэдиган явился в Центр Паркера в сопровождении своего адвоката. Он выразил готовность помочь следствию и ответить на все вопросы, если те не будут относиться к приему им наркотиков или их продаже. Мэдиган признал, что дважды навещал Фрайковски в доме на Сиэло-драйв в течение предшествовавшей убийствам недели — так что отпечатки его пальцев могли остаться на месте преступления. В ночь, когда произошли убийства, по словам Мэдигана, он был на вечеринке, которую устроила его соседка снизу, стюардесса. Он ушел где-то между 02:00 и 03:00. Позднее это подтвердили следователи, которые также сверили отпечатки пальцев Мэдигана с найденными в доме на Сиэло — без успеха.

Мэдиган подвергся допросу с использованием детектора лжи и благополучно прошел его — как и Джонс, вернувшийся с Ямайки. Джонс заявил, что они с Уилсоном не отлучались с острова с 12 июля по 17 августа, когда он сам вылетел в Лос-Анджелес, а Уилсон — в Торонто. Отвечая на вопрос, чем они занимались на Ямайке, он ответил: “Снимали фильм о марихуане”. Алиби Джонса, разумеется, следовало проверить, но после допроса на детекторе и безуспешного сличения его отпечатков Джонс просто перестал быть “перспективным подозреваемым”, что оставляло в списке таковых лишь Херба Уилсона и Джеффри Пикетта по кличке Пик. Следователи ДПЛА уже знали точно, где находятся оба.

В прессе всю историю раздули до неузнаваемости. Спорить не приходится. Как позже скажет Стивен Робертс, начальник лос-анджелесского бюро “Нью-Йорк таймс”, “все репортажи имели общую канву: жертвы каким-то образом навлекли на себя эти убийства. Общее настроение выражалось эпиграммой: “Дико живешь — дико помрешь”.

Из разрозненных деталей — пристрастия к ужасам Романа Полански, слухов о сексуальных играх Себринга, присутствия среди убитых мисс Тейт и ее бывшего любовника, отсутствия мужа, принципа вседозволенности, которым был пропитан имидж голливудской богемы, наркотиков и внезапного молчания полиции — можно было соорудить сценарий практически на любой вкус. И соорудили. Шарон Тейт называли как угодно, от “королевы ночных оргий Голливуда” до “ведьмы-любительницы, умудренной в сатанинских ритуалах”. Не пощадили и самого Полански. В одной и той же газете читатель мог наткнуться на колонку, описывавшую убитого горем режиссера, не способного говорить от скорби, тогда как вторая, по соседству, описывала его развлечения в ночных клубах с целым “кордебалетом” стюардесс некоей авиакомпании. Сразу несколько изданий если и не обвиняли лично Полански в случившемся, то прозрачно намекали: он должен знать людей, совершивших преступление.

Из новостного недельного обзора:

“Тело Шарон найдено обнаженным, а не в бикини, как сообщалось вначале… На Себринге лишь разорванные остатки трусов… Брюки Фрайковски были спущены до лодыжек… На телах Себринга и Тейт вырезаны кресты… Одна из грудей мисс Тейт отсечена, по-видимому, в результате случайного удара ножом… Тело Себринга имело следы нанесенных ему сексуальных увечий…” Остальное не более правдиво: “Нигде не обнаружены отпечатки пальцев… ни в одном из пяти тел не найдены следы приема наркотических средств…” И так далее.

Хоть все это и звучит как писания былого журнала “Конфиденшиал", статья появилась не где-нибудь, а в "Тайм, — и ее автору явно пришлось долго оправдываться, когда издатели узнали о порожденных его фантазией “украшательствах”.

Рассерженный “потоком гнусностей”, 19 августа Роман Полански созвал пресс-конференцию, где заклеймил позором репортеров, которые “в целях личного обогащения” публиковали “ужасные вещи о моей жене”. Никакого разрыва между ними не было, настаивал он; никаких наркотиков; никаких оргий. Его жена была красавицей и замечательным человеком", и "последние несколько лет, что я провел рядом с ней, были единственным временем подлинного счастья во всей моей жизни…"

Снятие показаний с Полански с применением детектора лжи проводилось лейтенантом Эрлом Димером в Центре Паркера.

В.: “Ничего, если я буду называть вас Романом? Меня зовут Эрл”.

О.: “Конечно… Я вам совру разок-другой, и потом скажу, ладно?”

В.: “Ну… хорошо…”

Димер спросил у Романа, как тот впервые встретился с женой.

Полански вздохнул и заговорил, поначалу медленно:

“Я впервые увидел Шарон четыре года назад на какой-то из вечеринок, которые закатывал этот кошмарный голливудский продюсер, Марти Рансохофф. Тот парень, что делал “Миллиардеров с Беверли-Хиллз” и остальное дерьмо в том же духе. Но он заманил меня туда своими разговорами об искусстве, и я подписал контракт, чтобы вместе с ним снимать тот фильм, знаете, пародию про вампиров.

И на вечеринке мы познакомились с Шарон. В то время она снималась в Лондоне в другом его фильме. Жила в Лондоне совершенно одна. Рансохофф сказал мне: “Погоди, я познакомлю тебя с нашей ведущей актрисой, Шарон Тейт!”

Она показалась мне хорошенькой, но в то время я не был очень уж впечатлен. Но затем я увидел ее второй раз и пригласил пройтись. Мы много говорили, знаете ли. Вот тогда-то у меня по-настоящему закружилась голова. Мне было нужно быстренько трахнуться и продолжать жить. У меня был ужасный брак, понимаете? Еще давно. Ну, не все было так плохо, кое-что просто замечательно, но жена бросила меня, и я чувствовал себя великолепно, потому что я нравлюсь женщинам, а мне нравится трахаться. Мерзавец, правда?

Так вот, я встречался с ней еще несколько раз. И уже знал, что у нее был свой парень, Джей. Затем [Рансохофф] захотел, чтобы я снимал Шарон в том новом фильме. И я устроил пробные съемки.

Однажды, еще до того, я хотел вытащить Шарон из дому, а она сопротивлялась: то “пойду”, то “не пойду”… в общем, я сказал: “Да пошла ты… ” — и повесил трубку. Наверное, это и было началом всего, понимаете?”

В.: “Заговорил ее”.

О.: “Точно. Я ее заинтриговал. Играл “крутого парня”, и мы встречались еще много раз, прежде чем… Уже потом я стал замечать, что нравлюсь ей.

Помню, однажды я провел ночь… потерял ключ… и провел ночь у нее в гостях, знаете, в той же постели. И о том, чтобы заняться любовью, не было и речи. Такая вот девушка.

Я хочу сказать, со мною такое не часто бывает!

И потом мы отправились на натуру… два или три месяца спустя. Прямо посреди декораций, посреди съемок, я ее спросил: “Не хочешь ли заняться любовью?” А она тихонько ответила: “Да”. И вот тогда я впервые был как-то тронут, знаете ли. Мы стали регулярно встречаться. И она была такая милая, такая нежная, что я просто не верил своему счастью. У меня был отвратительный опыт, и я уже не верил, что люди вроде нее где-то еще существуют; мне пришлось долго ожидать, пока она не покажет своих чувств, так ведь?

Но она была восхитительна, безо всяких там клише. Просто фантастика. Она любила меня. Я жил тогда в другом доме, не хотел, чтобы Шарон приходила ко мне. И она говорила: “Я не хочу душить тебя. Просто хочу быть рядом”, и так далее. Я отвечал: “Ты меня знаешь; я сплю с кем попало”. А она в ответ: “Я не хочу, чтобы ты менялся”. Она была готова на все, лишь бы оставаться со мной. Она была гребаный ангел! Она была совершенно уникальна, и, проживи я хоть сто лет, мне не встретить такую”.

Димер спросил о его первой встрече с Себрингом. Это произошло в лондонском ресторане, вспомнил Полански и описал, как нервничал сам, как Джей разбил ледок, сказав: “Я врубаюсь, мужик. Я во все врубаюсь”. Что более важно, “казалось, он счастлив видеть Шарон счастливой”. Роман испытывал легкую неловкость на протяжении еще нескольких встреч с Себрингом, “но, когда я приехал в Лос-Анджелес, начал жить здесь, он приходил на наши вечеринки, все такое. И в итоге мы с ним крепко подружились. Он был прекрасным человеком. О, я слыхал о его странностях. Ему нравилось связывать девиц, с которыми он спал. Шарон мне про это рассказала. Однажды он и ее привязал к кровати, она мне тоже рассказывала. И шутила над ним… Для Шарон это было забавно и немного грустно…

Он приходил в гости все чаще и чаще. Джей просто ходил да ходил кругами, и порой Шарон сердилась на него за настойчивость, потому что он всегда уходил последним, знаете ли.

Я думаю, в самом начале наших отношений Джей по-прежнему любил Шарон, но затем любовь начала сходить на нет. Я вполне в этом уверен”.

В.: “Значит, ничто не говорило о том, что Шарон возвращалась к Себрингу?”

О.: “Ничего подобного! Сам я никуда не годен. Хожу налево, ничего не могу поделать. Это даже привлекало Шарон, понимаете. Но Шарон вовсе никак не интересовалась Джеем”.

В.: “Быть может, она интересовалась другими мужчинами?”

О.: “Да нет же! Никто другой даже близко подойти к ней не мог”.

В.: “Хорошо, я знаю, что вы спешите. С тем же успехом мы могли бы и начать. Я расскажу вам, как эта штука устроена, Роман”. Димер объяснил принцип работы детектора лжи, добавив:

“Важно, чтобы вы вели себя тихо. Я знаю, что в разговоре вы много жестикулируете. Вы человек эмоциональный. У вас творческий склад характера, так что для вас это будет не совсем просто… Но, пока аппарат включен, я хочу, чтобы вы сидели смирно. Когда я его выключу, вы сможете говорить, как привыкли, и даже размахивать руками. В разумных пределах”.

Предупредив Полански, чтобы тот постарался свести ответы к простым “да” и “нет” и оставил бы объяснения на потом, Димер приступил к допросу.

В.: “Имеете ли вы действующую лицензию на вождение машины в Калифорнии?”

О.: "Да”.

В.: “Вы были сегодня на ленче?”

О.: “Нет”.

В.: “Знаете ли вы, кто убил Войтека и остальных?”

О.: “Нет”.

В.: “Вы курите сигареты?”

О.: “Да”.

После длинной паузы Роман Полански рассмеялся.

В.: “Вы должны понимать, что делаете, когда занимаетесь этой ерундой. Мне придется начать заново!”

О.: “Простите”.

В.: “Посмотрите, как нарастает ваше кровяное давление, когда вы начинаете лгать мне про свои сигареты. Бум-бум-бум, просто лесенка. Ладно, с самого начала… Находитесь ли вы в Лос-Анджелесе?”

В.: “Имеете ли вы какое-либо отношение к убийству Войтека и остальных?”

О.: “Нет”.

В.: “Вы были сегодня на ленче?”

О.: “Нет”.

В.: “Чувствуете ли вы какую-либо ответственность за гибель Войтека и остальных?”

О.: “Да. Я ответственен за то, что меня не было с ними, и только”.

В.: “Проворачивая все это в голове снова и снова, кого бы вы назвали в качестве основной жертвы? Мне не кажется, что вы могли хоть раз подумать о Шарон как о цели этого убийства, словно кто-то мог испытывать к ней подобную вражду. Но не могли бы назвать еще кого-нибудь, кто мог бы, так или иначе, послужить причиной всего произошедшего?”

О.: “Я все хорошенько обдумал. Сдается мне, целью преступника был я сам”.

В.: “Почему?”

О.: “Ну, то есть это могла быть чья-то ревность, или заговор, или другое. Шарон не могла быть основной целью убийцы; если и так, все равно целью был я. Возможно, Джей. Или Войтек. Это могла быть простая случайность, кто-то просто задумал совершить преступление”.

В.: “Какие действия, скажем, Себринга могли послужить причиной, сделать его мишенью?”

О.: “Что-нибудь, связанное с деньгами. Я многого наслушался про наркотики, про то, как их поставляли… Но мне сложно поверить…” Полански всегда считал Себринга “достаточно обеспеченным человеком”, но совсем недавно узнал о его больших долгах. “Из чего я заключаю, что он и впрямь мог оказаться в серьезной финансовой передряге, вопреки всему его поведению”.

В.: “Это чертовски никудышный способ собирать деньги с должников. Обычный ростовщик не пошел бы туда, чтобы убить пятерых человек”.

О.: “Нет-нет. Я просто хотел сказать, что из-за нехватки денег Джей мог втянуться в какое-то опасное предприятие, чтобы немного заработать на нем, понимаете? В отчаянии он мог связаться с какими-то уголовниками”.

В.: “То есть, не считая Шарон и мальчишки, из оставшихся троих вы выбрали бы Себринга в качестве наиболее логичной мишени для убийства?”

О.: “Все это преступление целиком кажется таким нелогичным… Если бы я старался найти мотив, то стал бы искать чего-то, что не вписывалось бы в ваши привычные стандарты, с чем полицейские сталкиваются то и дело… здесь что-то гораздо более запредельное…”

Димер спросил, не получал ли Полански писем с угрозами после выхода “Ребенка Розмари”. Тот признался, что получал, предположив: “Это ведь могло быть какое-то ведьмовство, знаете. Маньяк или еще что-нибудь. Эта казнь, вся эта трагедия подсказывает мне, что совершивший это должен быть каким-то психом, вроде того.

Я бы не удивился, если бы выяснилось, что хотели убить меня. Вопреки всем этим разговорам о наркотиках. По-моему, полиция слишком уж напирает на эти улики. Потому что наркотики — это нечто привычное для полицейских, с ними вы сталкиваетесь постоянно. А ведь единственная связь, какую я вижу между Войтеком и наркотиками, — то, что он покуривал травку. И Джей тоже. Плюс кокаин. Я знаю, он нюхал. Сначала мне показалось, он просто случайно попробовал, и все. И потом, когда я заговорил об этом с Шарон, она сказала: “Ты шутишь? Он уже два года постоянно его нюхает”.

В.: “А сама Шарон не зависела от наркотиков, если не считать травку?”

О.: “Нет. Она, правда, принимала ЛСД, еще до нашего знакомства. Много раз. И мы обсуждали это, когда познакомились… Я сам принимал кислоту, трижды. Когда это еще было легально”, — добавил Полански, смеясь. Затем, вновь посерьезнев, он вспомнил тот единственный раз, когда они приняли ЛСД вместе. Это случилось ближе к концу 1965 года. Для Романа это был третий “улет”, для Шарон — пятнадцатый или шестнадцатый. Все началось достаточно приятно, и они проговорили всю ночь. Но затем, “утром, ей начало что-то казаться, она закричала и напугала меня до полусмерти. И потом сказала: “Говорю тебе, больше никакой кислоты. Это конец”. И это правда был последний раз, и у меня, и у нее.

Но я вам вот что еще скажу, без всяких там вопросов. Она вообще больше не принимала наркотики, разве только курила анашу — да и то совсем немного. И во время беременности об этом не могло и речи идти, ей так нравилось вынашивать дитя, что ничего больше ей не было нужно. Я мог налить ей бокал вина, и она бы к нему не притронулась”.

И вновь Димер прогнал Романа по своему вопроснику, после чего закончил допрос, убежденный, что Роман Полански никак не связан и ничего не скрывает об убийстве жены и остальных.

Прежде чем выйти, Роман сказал:

“Я так втянулся в расследование…” Он намеревался расспросить даже друзей. “Но это придется делать не сразу, постепенно, чтобы они ни о чем не догадались. Никто не знает, что я тут у вас. Не хочу, чтобы они поняли, что я сотрудничаю с полицией, понятно? Мне кажется, если я займусь этим сам, они будут отвечать действительно искренне”.

В.: “Жизнь продолжается, Роман”.

Тот поблагодарил Димера, прикурил сигарету и вышел.

В.: “Эй, мне показалось, вы не курите!”

Но Полански уже ушел.

20 августа, три дня спустя после посещения усадьбы на Сиэло Романом Полански и сопровождавшим его Питером Харкосом, в “Ситизен ньюс” была напечатана фотография Харкоса с подписью:

“ЗНАМЕНИТЫЙ ЯСНОВИДЕЦ Питер Харкос, консультирующий полицию в делах об убийствах (включая недавнюю резню в доме Шарон Тейт), начинает серию выступлений в “Хантингтон Хэтфорде”, ежедневно до 30 августа”.

Мэдиган и Джонс были вычеркнуты из списка подозреваемых. Имена Уилсона и Пикетта оставались в нем.

Принимая во внимание осведомленность лейтенанта Димера в деле, было решено отправить на восток для беседы с обоими подозреваемыми именно его.

Джеффри “Пик” Пикетт был обнаружен после консультаций с его родственником, и встреча должна была состояться в Вашингтоне, в номере гостиницы. Сын высокопоставленного служащего Государственного департамента, Пикетт (как показалось Димеру) “находился под влиянием некоего наркотического вещества, вероятно возбуждающего препарата”. Кроме того, у подозреваемого была перевязана рука. Когда Димер выразил любопытство, Пикетт уклончиво ответил, что порезался кухонным ножом. Хоть подозреваемый и согласился пройти собеседование с применением детектора лжи, Димер посчитал, что тот не способен сидеть спокойно или выполнять инструкции, и потому их беседа носила неформальный характер. Пикетт заявил, что в день совершения убийств работал в автомобильной компании в Шеффилде, штат Массачусетс. На вопрос, владеет ли он каким-либо оружием, Пик признал, что имеет складной карманный нож, купленный, по его словам, в городке Мальборо, штат Массачусетс, по принадлежащей приятелю кредитной карточке.

Позднее Пикетт отдал нож Димеру. Он во всем походил на тот, что был найден в доме на Сиэло. Кроме того, Пик передал офицеру видеоленту, на которой, по его описанию, запечатлены Абигайль Фольгер и Войтек Фрайковски, принимающие наркотики в усадьбе Тейт. Пикетт не пояснил, как именно лента попала в его руки или как он намеревался использовать ее.

В сопровождении сержанта Макганна Димер побывал в Массачусетсе. Проверка табеля автомобильной компании в Шеффилде показала, что последним рабочим днем Пикетта было 1 августа: за восемь дней до убийств. Более того, в Мальборо складные карманные ножи продавались не одним, а сразу двумя магазинами, но ни один из них никогда не закупал для продажи именно эту модель.

Подозрения сгущались над головой Пика, пока следователи не пообщались с упомянутым им приятелем. При проверке списка покупок, совершенных с использованием принадлежащей ему кредитной карточки, нашлась и строчка, относившаяся к ножу. Тот был куплен в Садбери, Массачусетс, 21 августа, по прошествии изрядного времени после убийств. Приятель с женой вспомнили еще кое-что, очевидно, забытое Пикеттом. Выходные 8—10 августа они провели вместе, на пляже. Впоследствии Пикетт дважды прошел проверку на детекторе, оба раза подтвердившую его невиновность. Вычеркиваем Пикетта.

Слетав в Торонто, Димер поговорил с Хербом Уилсоном. Поначалу не желавший иметь дело с детектором, Уилсон подчинился уговорам, когда Димер пообещал не задавать вопросов, которые сделали бы Херба ответственным перед канадским правосудием за сбыт или прием наркотиков. Проверку он прошел. Вычеркиваем Уилсона.

Отпечатки пальцев Пикетта и Уилсона сравнили с отпечатками неизвестных, найденными в доме на Сиэло-драйв. Безрезультатно.

Хотя первый отчет о ходе следствия по "делу Тейт" (охватывавший период с 9 по 31 августа) заключал, что Уилсон, Мэдиган, Пикетт и Джонс “не имеют статуса подозреваемых на момент составления данного рапорта”, в начале сентября Димер и Макганн летали в Очо-Риос на острове Ямайка, чтобы проверить алиби Уилсона и Джонса. Оба объявили следователям, что находились там с 8 июля по 17 августа, “снимая кино про марихуану”.

Беседы с домовладельцами, слугами и сотрудниками авиакасс наполовину подтвердили их историю: на момент преступления оба действительно были на Ямайке. И, вполне возможно, имели какое-то отношение к марихуане. Единственный их посетитель (за исключением подружек) был пилотом, который за несколько недель до того бросил высокооплачиваемую работу на оживленных линиях и занялся частными, нерегулярными рейсами между Ямайкой и Соединенными Штатами.

Что же до киносъемок, следователи отзывались о них скептически: уборщица рассказала, что единственной камерой, виденной ею в номере, был маленький фотоаппарат “Кодак”.

Видеоленту, переданную Пикеттом Димеру, просмотрели в лаборатории ОНЭ. Она совсем не походила на ту, что была обнаружена на антресолях.

Снятая, очевидно, во время отсутствия супругов Полански, видеозапись запечатлела Абигайль Фольгер, Войтека Фрайковски, Витольда К. и оставшуюся неизвестной молодую женщину за обедом перед камином в доме Тейт. Видеокамеру просто включили и оставили снимать, так что по прошествии какого-то времени присутствующие, похоже, забыли о ней.

Волосы Абигайль были стянуты назад и уложены в довольно смелый шиньон. Она казалась старше и более уставшей, чем на фотоснимках; Войтек был рассеян. Хотя он курил нечто, по виду схожее с марихуаной, Войтек все же был скорее навеселе, чем под воздействием наркотиков. Поначалу Абигайль обращалась к нему раздраженно — словно к капризному, испорченному ребенку.

Но затем настроение за столом постепенно изменилось. Очевидно, пытаясь исключить из разговора Абигайль, Войтек заговорил по-польски. В свою очередь, та взяла на себя роль светской дамы, отвечая на грубость колкими, но остроумными замечаниями. Войтек стал называть ее “леди Фольгер”, а затем, по мере опьянения, — “леди Ф. ”. Абигайль говорила о нем в третьем лице, словно бы Фрайковски не присутствовал здесь же, с отвращением отзываясь о его привычке отпускаться после приема наркотиков, накачиваясь алкоголем.

Тем, кто видел эту запись, происходящее казалось ничем большим, кроме чрезмерно затянутой, невыносимо скучной хроники домашней ссоры. Не считая двух моментов, которые, учитывая события, которым еще предстояло произойти в этом самом доме, придали записи тот зловещий оттенок, каким проникнут фильм “Ребенок Розмари”.

Подавая на стол, Абигайль вспомнила, как Войтек, будучи совсем “уколбашенным”, увидел странную галлюцинацию в огне камина. Он даже поспешил за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть внезапно возникший там образ — пылающую свиную голову.

Второй эпизод оказался по-своему еще более ошеломляющим. Микрофон был оставлен на столе, рядом с жарким. И, когда мясо стали нарезать на ломти, он уловил — вновь, вновь и вновь — звук ножа, невыносимо громко скребущего по кости.

Харкос не был единственным “экспертом”, решившим поделиться со следствием “разгадкой” убийств на Сиэло-драйв.

27 августа в “Вечернем шоу” Джонни Карсона появился Труман Капоте[76] со своей версией преступления.

Убийства совершены человеком, действовавшим в одиночку, авторитетно заявил автор книги “Действуя хладнокровно”. И тут же поведал зрителям как и почему.

Убийца, мужчина, оказался в доме. Тогда и произошло что-то, "всколыхнувшее в нем нечто вроде мгновенной паранойи" Затем этот человек покинул усадьбу, отправился домой за ножом и пистолетом, чтобы впоследствии вернуться и методично уничтожить всех там находившихся. Следуя выводам Капоте, Стивен Парент погиб последним.

Из опыта, накопленного во время сотен бесед с приговоренными убийцами, Капоте извлек свое суждение о маньяке: “Это очень молодой, очень рассерженный человек параноидального склада ума”. Совершая убийства, он, по всей вероятности, ощутил сексуальное удовлетворение, вслед за чем отправился домой и проспал двое суток.

Хотя Капоте отстаивал теорию с только одним подозреваемым, следователи по “делу Тейт” уже расстались с ней. Единственная причина, заставившая их поверить в единственного убийцу — Гарретсона, уже не представляла собой весомый фактор. Исходя из количества жертв, расположения тел убитых, использования двух (или более) различных видов оружия, они теперь заключили, что в преступление были вовлечены "по меньшей мере, двое подозреваемых".

Убийцы. Во множественном числе. О чьих личностях следователи не имели ни малейшего представления.

Конец августа знаменовал окончание первого периода следствия — как в "деле Тейт", так и в "деле Лабианка".

Документ, озаглавленный “Первый отчет о ходе следствия по делу об убийстве: Тейт", состоял из двадцати трех страниц, ни на одной из которых не упоминались убийства четы Лабианка.

“Первый отчет о ходе следствия по делу об убийстве: Лабианка” состоял из семнадцати страниц. Вопреки ряду сходств между двумя этими преступлениями, нигде в нем не заходила речь об убийствах на Сиэло-драйв.

Эти два расследования оставались совершенно не связанными.

Лейтенант Боб Хелдер привлек к следствию по “делу Тейт" более дюжины работников, но ходом его по-прежнему руководили сержанты Майкл Макганн, Роберт Калкинс и Джефф Баклз. Все они были ветеранами полиции, не без труда пробившись на место следователей с положения обычных постовых. Они еще помнили времена, когда не существовало Полицейской академии, а опыт, приходящий с возрастом, имел больше значения, чем уровень знаний или отлично сданные экзамены. Опыт имелся, и все трое не были настроены что-либо менять в привычном для них ходе работы.

Группа следователей по “делу Лабианка", возглавляемая лейтенантом Полом Лепажем, насчитывала, в разное время, от шести до десяти следователей, руководящую роль среди которых играли сержанты Фрэнк Патчетт, Мануэль Гутиэрес, Майкл Нильсен, Филип Сартучи и Гари Брода. Все они были моложе своих коллег, расследовавших “дело Тейт", куда лучше образованны и куда менее опытны. Выпускники (почти все) Полицейской академии, они с большей охотой применяли современные технологии следствия. Например, они сняли отпечатки пальцев практически с каждого, с кем беседовали; провели больше допросов с применением детектора лжи; получили больше заключений о modus operandi[77] подозреваемых; больше времени провели за сличением отпечатков в Бюро криминальных расследований и установления личности штата Калифорния; наконец, глубже зарылись в знакомства жертв, проверив даже звонки, совершенные Лено Лабианка из мотеля во время отпуска семь лет тому назад.

Они также с большей готовностью брали к рассмотрению “запредельные” версии происшедшего. Скажем, в то время как следователи по “делу Тейт” даже не попытались найти объяснение кровавой надписи на двери, в отчете по “делу Лабианка” уже обсуждалось возможное значение надписей, найденных в доме по Вейверли-драйв. Здесь даже предполагалось наличие столь отдаленной связи, что, кроме как "взято с потолка", и не назовешь. Отчет гласил: “Следствие установило, что последний из музыкальных альбомов, выпущенных вокально-инструментальной группой “The Beatles” (№ SWBO 101), содержит песни с названиями: Helter Skelter, Piggies и Blackbird. В тексте песни Blackbird часто повторяются слова “Восстань, восстань”[78], которые могут иметь отношение к надписи “RISE”, найденной рядом с парадной дверью”.

Идею просто кто-то подкинул — потом никто не вспомнит, кто именно, — и впоследствии она сама была предана столь же прочному забвению.

Впрочем, у двух команд следователей было и нечто общее. Хотя к концу месяца “команда Лабианка” опросила около 150 человек, а “команда Тейт” — в два с лишним раза больше, обе ни на шаг не продвинулись к раскрытию преступлений после обнаружения тел.

В отчете по “делу Тейт” перечислялись пятеро подозреваемых (Гарретсон, Уилсон, Мэдиган, Пикетт и Джонс), каждый из которых уже перестал быть таковым на момент составления отчета.

Отчет, подготовленный следователями по “делу Лабианка”, насчитывал пятнадцать подозреваемых — но он включал Фрэнка и Сьюзен Стратерс, Джо Доргана и множество других, никем и никогда всерьез не рассматривавшихся в качестве таковых. Из пятнадцати один лишь Гарднер мог оказаться неплохим вариантом — за неимением отпечатка его ладони для сличения (такой отпечаток остался на банковском бланке, лежавшем на столе Лено): отпечатки пальцев Гарднера уже были сличены с найденными в доме; безрезультатно.

Отчеты о ходе следствия имеют хождение лишь внутри Департамента; представители прессы никогда их не увидят.

Но некоторые репортеры уже начинали подозревать, что подлинной причиной глухой стены молчания, окружившей официальных лиц, является одно: докладывать им попросту не о чем.

Сентябрь 1969 года

Около полудня 1 сентября 1969 года десятилетний Стивен Вейс пытался починить садовый разбрызгиватель на холме за своим домом. И нашел самый настоящий револьвер.

Стивен и его родители проживали в доме 3627 по Лонгвью Вэлли-роуд, в Шермон-Оуксе. На вершине холма, параллельно с Лонгвью, пролегала Беверли-Глен.

Револьвер лежал рядышком с разбрызгивателем, под кустом, примерно в семидесяти пяти футах, или где-то на полпути, до вершины крутого холма. Стивен смотрел “Невод” по телевизору и знал, как следует обращаться с найденным оружием. Поэтому он очень осторожно поднял револьвер с земли за самый кончик ствола, стараясь не повредить отпечатков пальцев, которые могли там иметься. После чего отнес домой и показал отцу, Бернарду Вейсу. Вейс-старший окинул находку одним-единственным взглядом и поспешил набрать номер ДПЛА.

На радиовызов откликнулся офицер Майкл Уотсон, патрулировавший округу. Пройдет чуть более года, и Стивен поднимется на место свидетеля, чтобы рассказать суду о том, что произошло затем.

В.: “Вы показали ему [Уотсону] револьвер?”

О.: “Да”.

В.: “Дотрагивался ли он оружия?”

О.: ‘‘Да”.

В.: “Как именно он дотрагивался до него?”

О.: “Обеими руками, по всему пистолету”.

Вот вам и “Невод”.

Офицер Уотсон достал гильзы из барабана; всего их оказалось девять: семь стреляных и два рабочих патрона. Сам пистолет был револьвером “хай-стандард”, модель “лонгхорн”, 22-го калибра. На пистолете были грязь и ржавчина. Гарда спускового курка сломана, погнутое дуло шатается, словно пистолетом забивали гвозди. Кроме того, не хватало правой стороны рукояти.

Офицер Уотсон отвез револьвер и патроны в один из участков ДПЛА в Ван-Нуйсе, после чего, заполнив бланк “Найденная собственность”, передал их в отдел имущества, где к ним прикрепили бирку, запечатали в конверты и убрали на склад.

Между 3 и 5 сентября ДПЛА разослал первый тираж секретных “объявлений” о револьвере, разыскиваемом по “делу Тейт”. В придачу к фото револьвера “лонгхорн” 22-го калибра и списку боеприпасов “хай-стандард”, выпускаемых компанией “Ломакс”, заместитель начальника полиции Роберт Хоутон приложил письмо, в котором просил полицейских опросить всех, кто покупал такое оружие, и “визуально исследовать приобретенные экземпляры на предмет присутствия заводских деревянных вставок рукояти”. Во избежание утечек информации в прессу, он предлагал воспользоваться следующей "легендой": пистолет этой марки обнаружен среди украденных вещей, и полиция надеется определить владельца.

ДПЛА разослал около трехсот таких “объявлений” в различные силы поддержания правопорядка Калифорнии, других областей США, Канады.

Но никому не пришло в голову направить “объявление” в участок ДПЛА в Ван-Нуйсе.

10 сентября — спустя месяц после убийств на Сиэло-драйв — в газетах Лос-Анджелеса появилось большое объявление, гласившее:

НАГРАДА $25 000

Роман Полански и друзья его семьи предлагают вознаграждение в 25 тысяч долларов, которые будут выплачены лицу или лицам, предоставившим информацию, необходимую для ареста и осуждения убийцы или убийц Шарон Тейт, ее нерожденного ребенка и четверых других.

Информацию следует направлять по адресу:

Почтовый ящик 60048,

Терминал Аннекс,

Лос-Анджелес, Калифорния 90069.

Желающие сохранить анонимность должны представить достаточные средства идентификации, одним из методов которой может быть эта газетная страница, разорванная пополам и направленная по указанному адресу вместе с информацией; вторую половину следует сохранить для последующего сравнения. В случае, если более чем одно лицо будет претендовать на награду, сумма распределится между соискателями равномерно.

Объявляя о награде, Питер Селлерс, вложивший часть собственных средств (равно как и Уоррен Битти, Юл Бриннер и другие), сказал: “Кто-то должен что-то знать, о чем-то догадываться, — но эти люди молчат или же боятся открыться. Кто-то мог видеть пропитанную кровью одежду, нож, пистолет, машину… Кто-нибудь сможет помочь”.

Некоторые уже начали свои собственные, неофициальные поиски, пусть и не замеченные прессой. Отец Шарон, полковник Пол Тейт, покинул армейские ряды в августе. Отпустив бороду и волосы, бывший офицер разведки зачастил на Сансет-Стрип, в коммуны хиппи и на наркобазарчики в поисках какого-нибудь следа убийц(цы) своей дочери и остальных.

Полицейские опасались, что частное расследование полковника Тейта превратится в частную войну, ведь, судя по рапортам, полковник не отправлялся на свои "прогулки" без оружия.

Да и история с наградой не обрадовала полицию. Кроме намека на бездействие или неспособность ДПЛА самостоятельно распутать дело, подобное объявление обычно вызывало лишь лавину звонков от сумасшедших всех мастей, а их и без того было достаточно.

Звонить стали сразу после освобождения Гарретсона; звонившие приписывали убийства всем — от движения “Власть черных” до секретной полиции Польши, а источниками этой столь “ценной” информации служили воображение, сплетни, даже сама Шарон, вернувшаяся описать убийцу во время спиритического сеанса. Одна женщина позвонила в полицию, чтобы обвинить собственного мужа: “В ту ночь он уклончиво ответил на вопрос “Где ты был?”.

Мошенники и парикмахеры, актеры и актрисы, ясновидцы и психопаты — все пришли в движение. Звонки раскрыли не столько изнанку Голливуда, сколько темную сторону человеческой природы вообще. Жертвы убийств обвинялись в сексуальных извращениях самого необычного свойства — насколько позволяло воображение строивших подобные догадки. Что усложняло задачу ДПЛА, так это огромное количество людей (часто выступавших не анонимно, а порой очень даже известных), которым не терпелось обвинить в злодействе “друзей” — ну, если не в самом убийстве, тогда в приеме наркотиков.

Появились всевозможные теории, и у каждой были свои защитники. Это сделала мафия. Нет, мафия не могла это сделать, потому что убийства были слишком непрофессиональными. Нет, убийства специально были совершены непрофессионально, чтобы никто не мог заподозрить мафию.

Одним из наиболее часто звонивших был Стив Брандт, ранее ведший колонку сплетен в одной из местных газет. Поскольку он водил дружбу с четырьмя из пяти жертв в “деле Тейт” (он был свидетелем на свадьбе Шарон и Романа), полиция поначалу воспринимала его всерьез: Брандт сообщил немало любопытного об Уилсоне, Пикетте и их знакомых. Но одновременно с тем, как звонки все учащались, а Брандт упоминал все более и более громкие имена, произошедшие убийства становились для него навязчивой идеей. Уверенный, что существует “список приговоренных” и что он сам непременно станет следующим, Брандт дважды пытался покончить с собой. В первый раз, в Лос-Анджелесе, вовремя появился спасший его приятель. Второй раз, в Нью-Йорке, Брандт покинул начавшийся концерт “The Rolling Stones” и поднялся к себе в гостиничный номер. Когда актриса Ультра Виолет позвонила спросить, все ли в порядке, он сказал ей, что принял снотворное. Она немедленно позвонила дежурному по этажу, но, когда тот добежал до номера, Брандт был уже мертв.

Для такого столь широко “растиражированного”, столь подробно описанного в прессе убийства было до странного мало “чистосердечных признаний”. Словно бы убийства казались настолько чудовищны, что даже хронические “любители исповедаться” не хотели связывать с ними свои имена. Недавно осужденный преступник, мечтавший “заключить договор”, объявил, что кто-то другой похвалялся совершением этого преступления, — но, как и следовало ожидать, следствие доказало, что вся эта история была выдумкой.

Снова и снова поступившую информацию проверяли и, наткнувшись на очередную фальшивку, отбрасывали, — что ни на шаг не приблизило следствие к раскрытию дела.

Почти совсем забытые на время, к середине сентября очки, найденные рядом с картонными тубусами в гостиной усадьбы Тейт, превратились, просто методом исключения, в одну из наиболее значительных улик в руках следствия.

В начале месяца следователи показывали очки представителям различных компаний, выпускавших оптику. То, что удалось выяснить, отчасти обескураживало. Оправа оказалась весьма популярной моделью “Манхэттен” и продавалась повсюду, тогда как сами стекла также в больших количествах лежали на складах, — чтобы продать такие, не требуется дополнительно шлифовать заготовки. Но, с другой стороны, следователи узнали кое-что о носившем очки человеке.

Их владелец был, вероятно, мужчиной. У него небольшая круглая голова, чуть ли не как волейбольный мяч. Глаза широко расставлены. Левое ухо расположено примерно на ¹/₄ — ¹/₂ дюйма выше правого. И он чрезвычайно близорук; если под рукой не окажется запасной пары, ему вскоре придется приобрести новые очки.

Частичное описание одного из убийц? Возможно. Существовала также вероятность того, что очки принадлежали кому-то, совершенно не связанному с убийствами, — или же что они были оставлены на месте преступления с одной целью: замести следы.

По крайней мере, хоть что-то. Всем членам Американской ассоциации окулистов, Калифорнийской ассоциации окулистов, Окружной ассоциации окулистов Лос-Анджелеса, а также группы “Офтальмологи Южной Калифорнии” были разосланы точные спецификации рецепта — полицейские надеялись, что это “объявление” окажется более продуктивным, чем письма с описанием револьвера.

Из проданных в штате Калифорния ста тридцати одного револьвера “лонгхорн” агентствам и службам поддержания правопорядка удалось найти и исключить из списка “подозреваемых” 105 пистолетов: процент на удивление высокий, поскольку многие владельцы успели переехать в другие штаты и, значит, под чужую юрисдикцию. Поиски продолжались, но пока не принесли результата: ни единого "хорошего" подозреваемого выявлено не было. Аналогичное “объявление” было разослано в тринадцать различных оружейных магазинов в Соединенных Штатах, которые (в последние месяцы) заказывали деревянные вставки на замену рукояти для модели “лонгхорн”. Ответы на него придут лишь долгое время спустя, но окажутся отрицательными, все до единого.

Следователям по “делу Лабианка” удача тоже не спешила улыбнуться; они уже провели одиннадцать бесед с использованием детектора лжи — безрезультатно. В результате компьютерной проверки данных по modus operandi 140 человек попали под подозрение, но были “реабилитированы” после сличения отпечатков их пальцев; отпечаток ладони на банковском бланке сличили с 2150 отпечатками; отпечаток пальца, найденный на дверце бара, — с 41 034 отпечатками. Никаких результатов.

В конце сентября обеим следственным группам нечего было писать в отчетах о ходе следствия; да они их и не составляли.

Октябрь 1969 года

10 октября. После убийств на Сиэло-драйв миновало два месяца. “Что происходит за занавесом полицейского расследования (если что-то подобное существует) дела о зверском убийстве Шарон Тейт и еще четверых?” — вопрошала голливудская “Ситизен ньюс” в редакционном обзоре на первой полосе.

Официальные лица ДПЛА хранили молчание с последней пресс-конференции по ходу следствия, проведенной 3 сентября, — но заместитель начальника полиции Хоутон, признав, что следователи до сих пор не знают, кто же совершил убийства, заявил, что они совершили "настоящий прорыв".

“Какой именно?” — поинтересовались репортеры. Давление нарастало; страх оставался и, если это возможно, даже усилился благодаря предположению одного популярного телекомментатора, будто бы полиция покрывает человека или группу лиц, “играющих заметную роль в индустрии развлечений”.

Тем временем, утечки продолжались. Пресса сообщила о том, что в усадьбе Тейт сразу в нескольких местах обнаружены наркотики; что некоторые из жертв на момент смерти находились в состоянии наркотического транса. К октябрю широко разошлась весть, что разыскиваемое оружие имеет 22-й калибр (впрочем, слово “револьвер" не упоминалось, речь шла лишь о "пистолете"), а в одном из телевизионных репортажей (который полицейские, нарушив молчание, поспешили опровергнуть) сообщалось, что на месте преступления найдены детали рукояти пистолета. Телестанция упорствовала, отстаивая свою правоту вопреки официальному протесту.

Калибр 22; сломанная рукоять. Уже не в первый раз Бернард Вейс задумывался: не то ли это оружие, что нашел на склоне его сын Стивен? Мог ли то быть револьвер, замешанный в “убийствах Тейт”?

Мысль казалась нелепой. В конце концов, револьвер давно в руках полиции, и следователи уже давно вернулись бы задать новые вопросы и прочесать холм. Между тем, передав им находку еще 1 сентября, Вейс не имел никаких вестей. Когда вслед за находкой ничего не последовало, Стивен взялся обыскать холм самостоятельно. И ничего не нашел. И все-таки, Беверли-Глен располагалась не так уж далеко от Сиэло-драйв, всего в паре миль.

У Бернарда Вейса были дела и поважнее, чем игра в частного детектива. Этим следовало заниматься специалистам из ДПЛА.

17 октября лейтенант Хелдер и заместитель начальника полиции Хоутон объявили репортерам, что в их распоряжении имеются вещественные доказательства, дающие полицейским надежду выйти на убийц — во множественном числе! — Шарон Тейт и четверых других. Рассказать подробнее они отказались.

Пресс-конференцию собрали, чтобы хоть как-то ослабить оказываемое на ДПЛА давление. Ничего конкретного не было открыто, зато полиция опровергла некоторое количество свежих слухов.

Менее чем через неделю, 23 октября, ДПЛА спешно созвал новую пресс-конференцию, чтобы сообщить, что у него имеется ключ к установлению личности убийцы — в единственном числе! — пяти жертв "убийства Тейт": очки, найденные на месте преступления.

Объявили об этом только потому, что некоторые газеты уже опубликовали разосланное ранее “объявление” об очках.

Примерно 18 тысяч глазных врачей получили его, будучи членами той или иной ассоциации; в придачу, его дословно перепечатали в “Оптометрическом еженедельнике” и в ежемесячном издании “Ухо, горло, нос” — совокупным тиражом более 29 000 экземпляров. Удивляет не то, что разосланное полицией описание очков попало в руки газетчикам, а то, что это произошло далеко не сразу.

Изголодавшись по существенным новостям, пресса объявила о "значительном прорыве" в ходе следствия, опуская тот очевидный факт, что очки находились в распоряжении полиции с самого первого дня, когда мир узнал о совершенных убийствах.

Лейтенант Хелдер отказался от комментариев, когда репортер (наверняка имевший прекрасные связи внутри Департамента) спросил, правда ли, что на данный момент результатом “объявления” стали имена всего семи человек, с каждого из которых уже сняты все подозрения.

Охватившее следователей по “делу Тейт” отчаяние проявилось в их втором (и последнем) отчете о ходе следствия, составленном всего за день до пресс-конференции: “На данный момент Гарретсон не может считаться окончательно освобожденным от подозрений”.

Отчет по “делу Тейт”, покрывавший временной отрезок с 1 сентября по 22 октября, состоял из двадцати шести страниц, большая часть которых посвящалась процессу снятия подозрений с Уилсона, Пикетта и прочих.

Отчет следователей по “делу Лабианка”, составленный 15 октября, был чуть короче (22 страницы), зато гораздо интереснее.

В одном из разделов этого документа следователи описывают свое использование компьютера Си-П: “В настоящее время проводится сличение выявленного modus operandi с действиями лиц, в прошлом совершавших убийства, предварительно связав жертву. В будущем мы намерены уделить внимание также особенностям совершенных краж: перчатки, очки, перерезанные телефонные провода”.

Краж. Во множественном числе. Перчатки, очки, перерезанные телефонные провода. Телефон в доме Лабианка продолжал работать, да и не было никаких доказательств тому, что убийца четы Лабианка носил очки. То были намеки на “дело Тейт”.

Вывод неизбежен: следователи по “делу Лабианка” решили — на свой страх и риск, не посоветовавшись с коллегами, — попробовать раскрыть оба дела сразу.

Второй отчет о ходе следствия по “делу Лабианка” интересен еще вот почему.

В списке подозреваемых в нем перечислены одиннадцать имен; последним там значится некто Мэнсон, Чарльз.

Масштабный план усадьбы Тейт. Показано положение четырех из пяти тел убитых (А — Себринг; В — Тейт; С — Фольгер; D — Фрайковски). "Рамблер” Парента находился справа, далее по мощеной парковочной площадке, ведущей к воротам. Гостевой домик расположен слева, на значительном расстоянии за бассейном.

Усадьба 10050 по Сиэло-драйв, прячущаяся в уединенном тупике высоко над Городом Ангелов. Вплоть до той роковой ночи Шарон Тейт называла ее "мой дом любви".

Наследница кофейного состояния Абигайль Фольгер, 27 лет, и ее возлюбленный, поляк Войтек Фрайковски, 32 года. Они уже собирались съехать из усадьбы, но Шарон попросила их остаться еще на неделю, до возвращения ее мужа, кинорежиссера Романа Полански.

Войтек Фрайковски — жертва убийства. Отчаянно сражавшийся за свою жизнь Фрайковски был найден распростертым на газоне неподалеку от парадной двери дома. В него дважды стреляли, тринадцать раз ударили тупым предметом по голове и нанесли пятьдесят одно ножевое ранение.

Абигаиль Фольгер — жертва убийства. Ее тело также лежало на газоне, чуть поодаль от тела Фрайковски. Ее настолько яростно били ножом, что белая ночная рубашка Абигайль казалась красной.

Всемирно известный стилист мужских причесок Джей Себринг, 35 лет, некогда был помолвлен с Шарон Тейт.

Красавица со светлыми волосами медового оттенка, актриса Шарон Тейт, 26 лет.

Шарон Тейт-Полански — жертва убийства. Будучи на девятом месяце беременности, Шарон умоляла пощадить ее ради жизни ребенка.

Джей Себринг — жертва убийства. Лицо его прикрывало окровавленное полотенце. Затянутая на шее веревка вела к еще одному неподвижному телу.

Стивен Эрл Парент, 18 лет, на выпускном вечере в школе. Энтузиаст бытовой электроники, он трудился сразу на двух работах, чтобы скопить достаточно денег для поступления в колледж той осенью.

Стивен Эрл Парент — жертва убийства. Оказавшись в неподходящем месте в неподходящее время, Парент направлялся в своем автомобиле по направлению к воротам усадьбы, когда на территорию проникли убийцы. Он погиб первым.

Расположенный в районе Лос-Фелица дом четы Лабианка, 3301 по Вейверли-драйв (фото сделано с воздуха). Дом 3267, ранее занимаемый Гарольдом Тру, расположен правее. Убийцы припарковали машину там, где на снимке стоит автомобиль, пешком прошли по изогнутой подъездной дорожке к дому 3267 и затем срезали угол к дому Лабианка.

Надпись "political piggy" кровью музыканта Гари Хинмана на месте его убийства в Малибу.

Надпись "death to pigs" на стене гостиной дома Лабианка, сделанная кровью одной из жертв.

Лено Лабианка — жертва убийства. В его тело были воткнуты нож и вилка, на животе вырезано слово "war".

Розмари Лабианка — жертва убийства. Ей был нанесен сорок один удар ножом.

Владелец сети супермаркетов Лено Лабианка, 44 года, не имел, казалось бы, ничего общего с жертвами предыдущей ночи, и поэтому, несмотря на множество совпадений, полиция быстро решила, что два преступления никак не связаны между собой.

Розмари Лабианка, 38 лет. За несколько дней до смерти она призналась подруге, что кто-то бывает у них в доме, когда они с Лено отсутствуют.

Преподаватель музыки Гари Хинман — жертва убийства. Он совершил роковую ошибку, подружившись с убийцами.

Подающий надежды актер и ковбой с ранчо Спана, Дональд "Коротышка" Шиа — жертва убийства. Как и Шарон Тейт, он надеялся на славу, но вместо нее обрел смерть. Его тело так и не было найдено.

Адвокат Рональд Хьюз — жертва убийства. Его старания защитить одного из убийц Тейт-Лабианка стоили ему жизни. Как впервые сообщается в этой книге, гибель Хьюза стала "первым из убийств возмездия".

Джон Филип Хоут, тик Кристофер Джизас, тик Зеро. Жертва убийства или самоубийца? Присутствовавшие при инциденте уверяли, что он играл в русскую рулетку, — вот только на полностью заряженном револьвере не было найдено вообще никаких отпечатков.

Разошедшееся наибольшим тиражом фото Чарльза Мэнсона.

Когда оно впервые появилось на журнальных стойках по всему миру, кто-то из членов "Семьи" гордо воскликнул: "Чарли попал на обложку "Лайфа"!"

Монстр или Мученик Революции? Мнение андерграундной прессы разделилось.

Ростом всего в пять с небольшим футов, Мэнсон едва ли казался человеком, способным приказывать другим убивать.

Девятизарядный револьвер 22-го калибра "хай-стандард лонгхорн", из которого Чарльз "Текс" Уотсон стрелял в Парента, Себринга и Фрайковски. Найден 1 сентября 1969 года десятилетним Стивеном Вейсом на склоне холма за собственным домом. Хотя расположенный в Ван-Нуйсе участок обслуживания Долины получил револьвер в тот же день, оружие было отложено в сторону в качестве "находки".

Сьюзен Дениз Аткинс, тик Сэди Мэй Глютц, возраст 21 год,

Чарльз Текс Уотсон, возраст 23 года, — убийца.

Лесли Ван Хоутен, тик Лулу, возраст 20 лет, — убийца.

Мэри Тереза Бруннер, возраст 25 лет, — убийца.

Патриция Кренвинкль, тик Кэти, возраст 21 год, — убийца.

Роберт "Бобби" Бьюсолейл, тик Купидон, возраст 22 года, — убийца.

"Мы ждем, чтобы нашего отца наконец освободили". На протяжении всего процесса участники "Семьи" Мэнсона несли свою вахту у Дворца юстиции, на углу Темпл и Бродвея. Слева направо: Сэнди, Уич, Кэти и Мэри.

Линда Касабьян, главный свидетель обвинения.

Обвинитель Винсент Буглиози, избранный в ноябре 1969 года из штата в 450 юристов для ведения дела против убийц Тейт-Лабианка. Он лично собрал большую часть вещественных доказательств и улик, приведших к вынесению вердикта "виновны" в отношении Чарльза Мэнсона, Сьюзен Аткинс, Патриции Кренвинкль и Лесли Ван Хоутен после самого продолжительного и сенсационного суда в истории Америки.

Чарльз Мэнсон на пути к камерам смертников в тюрьме "Сан-Квентин". С отменой смертной казни приговор, вынесенный Мэнсону, был заменен пожизненным заключением.