Химеры

Глава 5 СТАРЫЙ ХУДОЖНИК

День в школе тянулся прямо-таки бесконечно, и Сашка месте себе не находил. На сей раз порог класса он переступил без особого страха — плевать ему было теперь на выверты одноклассников — мысли заняты были другим. И, как ни странно, никто к нему особо не клеился, никто не приставал, как будто все любители поиздеваться над Пончиком переключились на кого-то другого, а может все разом решили тянуть на золотую медаль — неизвестно, только самые отъявленные язвы и недруги с головой погрузились в учебники, точно для них на учебе свет клином сошелся…

— Эй, Санузел! — подошла к нему на переменке фифа и задавака Танечка Волкова. — Тебе, похоже, полезно болеть — от тебя даже, вроде бы, не воняет! И вообще, ты, кажется, похудел. С чего это, а? Уж ты не влюбился?

Она стояла перед ним, запустив руки в карманы джинсового сарафанчика, склонив голову, и глядела этак насмешливо-изучающе. А Сашка — возьми, да и покажи ей язык! От такой наглости он и сам сначала оторопел и непременно в другой раз схлопотал бы по морде, — за Волковой ведь не задержится! — но сегодня был особенный день… она только хмыкнула, буркнула: «Вот дурак!» и ретировалась.

— Да, кретинка безмозглая, я влюблен! — прошептал ей вслед Сашка. — Да в такую, до которой вам всем, драным крыскам, далеко, как до Полярной звезды…

Наконец прозвенел звонок — кончилась математика, бывшая в этот день последним уроком, и Сашка на удивление резво припустился домой. Тетя Оля сразу следом за ним вернулась с работы и сообщила, что к маме в больницу сегодня ехать не нужно — Ларочка позвонила и сообщила, что у неё все есть, а, раз Сашуле сегодня вечером ехать на занятия живописью, пускай отдыхает.

— Так и быть, негодный мальчишка, — шутя, пригрозила кулаком тетка, до шести бей баклуши, но завтра ты у меня не отвертишься — к маме поедем.

Они пообедали, и он неожиданно для себя самого отпросился во двор погулять.

— Валяй! — ответила тетка. — Только не позже шести будь дома — нам к семи нужно быть на «Соколе», нас твой учитель ждет.

— Нужен мне этот хренов учитель как рыбке зонтик! — фыркнул Саня, колобком скатываясь с лестницы.

Он ногой пихнул входную дверь и… нос к носу столкнулся с Димоном.

— А, старик! — обрадовался тот. — А я к тебе вчера вечером заходил, только тебя не было. Где шатался-то?

— Да, в театре, — хмуро ответил Саня, не глядя на дылду-соседа. Ему сейчас никого не хотелось видеть и ни с кем разговаривать — впервые он мог побродить по дворам один, вспоминая о своей королеве и раздумывая, как к ней подступиться…

— Да ну! — поразился Димон. — Ты у нас театрал?! Вот не знал… А в каком театре-то был?

— В Большом, — небрежно бросил Сашка и сплюнул.

И это он тоже сделал впервые в жизни!

— Ну, ты даешь! — восхитился Димон. — Слышь, а я ведь по делу к тебе заходил. Чего это ты зонтами кидаешься? Мы ж когда позавчера с тобой у мусорки встретились, ты какой-то агромадный сверток в контейнер кидал, и, понимаешь, разобрало меня: а чего это ты туда кинул? Ну, просекаешь, старик, бывает со мной такое, есть грешок — люблю нос совать куда надо и куда не надо. Ну вот, гляжу: а в газетке-то зонтик и новый совсем. Ты, может, того — ошибся? Может другой сверток в мусорку запузырить хотел? Да чего там базарить, стой тут, а я мигом!

И не успел Сашка слово молвить, как Димон вихрем взлетел вверх по лестнице и через две минуты снова стоял возле него, протягивая проклятый зонт!

— На, возьми. Не в кайф такими клевыми зонтами швыряться!

И Сашка, послушный как ослик, взял протянутый зонт. Этого ещё не хватало! Придется отойти куда подальше от дома и выбросить эту гадость, чтоб гаденыш-Димон не смог за ним уследить. Но этот поганец не отставал прилип как банный лист.

— Слушай, я это… того! Гоню тут картину про зонтик, а это ж фигня, главное-то — как твоя вылазка. Ну, давай, колись: чего видел? Чего было-то? Я прям весь день вчера был как на иголках — чего у тебя и как?! Только ты как в воду канул, я уж думаю: уж не переехала тебя та машина, которой не видать ни фига, а только слышно как шинами шуркает. Давай, пошли, погуляем, а ты все гони мне в подробностях: как дошел, что потом… Просек?

Они двинулись, и Санька проклял все на свете, но деваться некуда — раз Димон с ним поперся, зонт уж никак не выкинешь… Надо было сразу соображать и свалить все на мать: мол, это она зонтик велела выкинуть. А зачем — это уж не его, Сашки, дело! А теперь придется, как идиоту, всю дорогу тащиться с распроклятым зонтом…

Они болтались по дворам часа два, и Сашка, как мог, старался уверить Димона, что ничего в ту ночь не видел и ничего не слышал, а у самого уши горели — он, как выяснилось, совсем не умел врать! Димона же, что называется, понесло. Он разливался соловьем и вешал соседу лапшу на уши, похваляясь какой-де он крутой… Что у него все схвачено, что он скоро разбогатеет, откроет свой киоск при вокзале и купит себе иномарку, причем непременно «Фольксваген» и непременно синего цвета…

— Понимаешь, старик, люблю я этих жучков! В Москве даже клуб есть любителей этих букашек, они собираются, устраивают пробеги на своих тачках, у них и старые модели и новые, так я хочу самую последнюю взять, чтоб круче ни у кого не было!

«Ну, что за невезуха такая! — думал Сашка, плетясь вслед за дылдой-Димоном и тыча пресловутым зонтом в асфальт в такт шагам. — Только думал по-человечески один побродить, подумать, сосредоточиться и словить полный кайф, как — на тебе! — надо было дебилу этому подвернуться. Нет, от этого просто сдвинуться можно!»

Наконец, отпущенное Сане время истекло, и он заявил, что пора домой у него, мол, ещё дела есть. И они направились к дому.

— Ну, ты растешь! — Димон одобрительно хлопнул Сашку по спине, отчего тот едва носом в землю не ткнулся. — Я тебя зауважал! В общем, так. Если надумаешь в секцию к нам — подваливай. Адрес я тебе дал, а хочешь двинемся вместе. Так даже лучше — я тебя со всеми нашими познакомлю.

И ещё раз со всей дурной силы бахнув соседа по спине, Димон рывком распахнул дверь подъезда и скрылся в квартире. А Саня, тяжко вздыхая, потопал к себе на пятый этаж.

Тетя Оля его отчитала — опоздал на целых пятнадцать минут! По быстрому перекусили и двинулись. Стоя в вагоне метро, Санька думал о том, что вот едет он невесть куда и невесть за чем не по своей воле. А что он делал бы, если б не теткины планы? Поехал в театр? Так концерт был всего один… Адреса Маргариты Березиной он не знает, да и кто ему даст! Значит надо ехать в училище, а уж там действовать по обстоятельствам…

«Действовать! — усмехнулся он про себя. — Надо же, как разговорился! Да, старик, ты и вправду вырос, прав Димон! Только слишком не заносись, а то в канаву снесет на крутом повороте…»

Они вышли на «Соколе», сели на 24 троллейбус и сошли на остановке «Улица Алабяна». Справа тянулся совершенно непривычный для Москвы ряд деревянных домиков, похожих на загородные дачи. Это был целый квартал, отгородившийся от суматошного шумного города деревянными крашеными заборами, который летом, наверное, утопал в зелени — каждый дом окружали деревья, сады…

— Это, знаешь, настоящий оазис в центре Москвы, — пояснила тетя Оля. Сокол-то, считай, уже центр… Тут жили художники, теперь их уже мало осталось, и дома перешли к родственникам по наследству. Но это место все равно называют поселком художников. Его местные власти снести хотели, чтоб понастроить здесь эти многоэтажные душегубки, но, видишь, все-таки отстояли! Как тут, наверное, жить хорошо: тихо, мирно — благодать! Прогуляешься, и на душе легче становится. Ну вот, мы почти пришли, запомни, тебе нужна улица Левитана. А вон и дом. Знаешь, Борис Ефимович удивительный человек! Это мой давний знакомый. Еще в институтские годы мы с ним… ходили на выставки.

И тетя Оля задумалась. Она явно чуть было не проговорилась: небось, хотела сказать совсем не про выставки — романчик они крутили, как пить дать! Сашка поглядел на свою тетку: поседевшая, сухая как щепка — полная противоположность маме — она замедлила шаг, ворошила носком сапожка опавшие листья, а на губах её, чуть заметная, сквозила улыбка.

«Молодость вспоминает…» — подумал Сашка и как-то по-новому взглянул на свою тетку. Надо же, и у нее, оказывается, было в жизни что-то еще, кроме бесконечных смет и балансовых отчетов, и она влюблялась, бегала на свидания… А теперь вот сидит одна в своей тьмутаракани, вечерами книжки читает и вяжет. Странная все-таки жизнь… Никогда ни о ком ничего до конца не узнаешь! А тетя Оля… плохо, конечно, что одна живет. Хоть бы кошку ей завести. Или собаку… Его маме в этом смысле больше повезло — у неё есть он, Сашка.

«Ага, а много ей от этого радости?! — вдруг как будто иглой прошила его внезапная мысль. Никогда прежде он ничего такого не думал. — Что, самоедством занимаешься?! — вопросил он себя и сам же ответил. — Не-е-е, меня так запросто не проймешь! Никого к себе не подпущу, даже Плюху! Будь она несчастная-разнесчастная… Нечего было про папаню байки рассказывать Демон, мол… тьфу!»

Они углубились по тихой улочке прочь от шоссе, и по мере того как от него отдалялись, город как будто бы растворялся в ноябрьской сырости, отступал, превращаясь в мираж, а запах прелой листвы, тишина и покой обнимали душу, как её обнимает знакомый домашний уют. Двухэтажный, выкрашенный темно-зеленой краской старый дом в три окна притаился за почернелыми голыми ветками вишневых деревьев. Можно было представить, как стоит он весной в белом мареве цветущего сада, и как птицы поют в ветвях, как расцветают нарциссы, тюльпаны и все, что хочет цвести! Тетя Оля нащупала щеколду на внутренней стороне калитки, та распахнулась, потом захлопнулась за спиной, и… пропала, пропала Москва! Они были в мире ином.

Взошли на крыльцо, постучали, дверь открылась… на пороге стоял тот самый старик! Парень от удивленья и ужаса отшатнулся, оступился и кубарем полетел со ступенек вниз.

— Это я виноват, надо было загодя предупредить, чтоб шли осторожно тут у меня ступенька гнилая! Не ушибся? Ну, не беда, проходите-ка, проходите скорее в дом.

Да, то был он — тот, что вынырнул из дождя Сашке навстречу! Только теперь на нем была домашняя стеганая куртка, войлочные тапочки и очки другие — не с круглыми, а с овальными стеклами, только стекла эти отчего-то совсем темные.

— Здравствуй, Оленька! — хозяин низко склонился, целуя у тетки руку. Сейчас будем чай пить, у меня хорошо, тепло — печка натоплена. Предлагали перейти на центральное отопление — у нас в поселке многие перешли, но я, знаешь ли, старомоден, мне печка как-то милей…

Тетка двинулась вслед за хозяином через переднюю и направо — в комнату, а Саня остался стоять, где стоял — на верхней ступени лестницы, куда он с грехом пополам взобрался, отряхнувшись после внезапного сальто-мортале. Он стоял там и трясся — вот сейчас все откроется и его заклеймят позором, а мама узнает, каков мерзавец её сыночка… Надо же, чтоб такое совпадение — нарочно не придумаешь!

«Нет это все не так просто, — мелькнула в нем внезапная мысль, — это не совпадение. Это звено из той цепочки кошмаров, которой меня стараются придушить, а может и вовсе сжить со свету…»

— Сашка! — крикнула тетка, заглядывая в переднюю. — Что ты жмешься там? Борис Ефимович тебя не съест! Давай-ка, топай сюда поскорее, а то мне сейчас уж бежать пора!

Вот так так! Выходит, тетка привела его на растерзание, а теперь бросит?! Ничего хуже и быть не могло. Он на миг представил себе, как будет стоять перед разъяренным стариком, который, конечно, его узнает… Хорошо, если не прибьет! Он хватил себя кулаками по обеим коленкам, чтоб ноги слушались, и, закусив губу, двинулся вперед.

Свернув направо, Саня очутился в небольшой жарко натопленной комнате. В правом углу её стояла изразцовая печка-голландка. На противоположной стене танцевали тени огня, падавшие из приоткрытой заслонки. Эти тени норовили достать и лизнуть слегка колыхавшуюся занавеску из непрозрачной узорчатой ткани, но не дотягивались, сердились и пускались в пляс с ещё большим азартом.

— Сейчас ещё дровишек подброшу! — изрек хозяин, становясь на колени у печки. — Нам, старикам, жар костей не ломит — чем теплее, тем лучше. Оленька, будь за хозяйку, разливай чай. Все на столике.

Посреди комнаты стоял низкий столик, сервированный к чаю, по бокам от него — два массивных кресла, задрапированных кусками мягкой, похожей на бархат материи. При входе в углу была этажерка со множеством каких-то фигурок, вазочек, морских раковин, бутылочек и вообще всякой всячины, на стене — две полочки с книгами. И больше ничего, если не считать двух пейзажей в покоробленных рамочках.

— Молодой человек, там, за дверью в передней стоит табурет. Несите его сюда и садитесь! — крикнул хозяин дома, и Сашка послушно поплелся исполнять приказание.

Они уселись за стол, над чашками со свежезаваренным чаем поднимался прозрачный дымок, потрескивали дрова в печке — все бы хорошо! — но тут Саня с ужасом почувствовал на себе пристальный взгляд из-под темных очков. Прошла минута, другая… он ерзал на табуретке и только что не дрыгал ножками как жучок, опрокинутый на спину, который пытается перевернуться и встать… Разглядывая своего гостя, старик то и дело скалился, растягивая рот в какой-то кровожадной гримасе и демонстрируя крупные стальные зубы. От этой гримасы у Сани волосы мало-помалу начали сами собой шевелиться, и ему неудержимо захотелось забраться под стол.

— Ну-с, давайте знакомиться! — заскрипел старикан довольно противным голосом. — Так это, Оленька, и есть твой племянник? Что ж, очень хорошо, очень хорошо! Только я не пойму, он глухонемой?

— Что вы, Борис Ефимович, у него все в порядке со слухом, да и речь вполне развита! — засмеялась тетя Оля и пихнула племянника локтем в бок. Сашка, не сиди как истукан! Борис Ефимович может подумать, что ты дебил недоразвитый, и я своей просьбой его только зря потревожила… Племянник мой Сашка, — доверительно сообщила она хозяину, — у нас очень стеснительный, так что ты уж на первых порах будь к нему снисходителен.

— Видишь ли, — Борис Ефимович привычным жестом поправил очки на переносице, — дело в том, что дебил недоразвитый — это ваш покорный слуга. — И он захихикал уже знакомым Сашке гнусавым смехом. — Я ведь, милые мои, почти что совсем ослеп, да! И начинаю чувствовать цвет и форму только тогда, когда возникают звуки. Это у меня не со всеми предметами или явлениями бывает, кое-что я ощущаю и так — в кромешной, так сказать, тишине… Но человека могу вполне разглядеть только тогда, когда слышу голос.

— Господи! — ужаснулась тетя Оля. — Когда же это произошло?

— Да, вот, представьте, на днях. Я ведь и прежде, Оленька, как ты знаешь, видел неважно, но работал, да! А тут угораздило: к другу поехал, к Аркаше Вайсбергу, да ты его знаешь — наиважнейший реставратор, просто Божьей милостью, ну так вот… — он отхлебнул чаю, крякнул и продолжал. Аркаша живет у Никитских, и вот меня, дурака, угораздило направить к нему свои изможденные стопы на ночь глядя, да ещё в жуткий дождь.

— И что же? — не выдержала тетя Оля, потому что старик вдруг замер с чашкой чая в руке, уставясь куда-то в угол.

— А? Ох, извини! Это у меня тоже в последнее время бывает: мысль какая-то посторонняя в голову вдруг скакнет и — на тебе! — ни прогнать её, ни наплевать на нее, пока не додумаю, никак не выходит. Что, молодой человек? — старик вдруг резко клюнул всем корпусом, перегнулся через стол и едва не долбанул Сашку крупным мясистым носом, осклабившись прямо перед его растерянной физиономией. — Совсем ведь старик из ума выжил, так ведь? Вы, я думаю, теперь пребываете в полном смятении: это ж надо додуматься — изучать живопись у слепого старого идиота, который к тому же явно из ума выжил!

Сашка торопливо отпрянул, опрокинув при этом чашку, и замотал головой.

— Ш-ш-што ф-фвы! — прошипел он подобно закипевшему самовару не своим голосом. — Я… нет, я с-с-ф-сем так не т-тумаю. Ох, извините! — вид опрокинутой чашки и теплые струи, потихоньку льющиеся со стола ему на штаны, привели его в чувство. — Ой, Борис Ефимович… — повторил он уже более человеческим голосом, но фразу до конца осилить не смог.

— Ну-ну, это все пустяки, друг мой, Александр! — старик несколько театрально воздел руки. — Подумаешь, чай пролился, здесь не такое бывало! Это мы сейчас подотрем. — Он поднялся, выудил откуда-то из-за печки махровую тряпочку и с завидной ловкостью в две секунды протер блюдечко, стол и подлил Сане чаю. — Вот и все дела! А потом, господа, чай — не водка, много не выпьешь! Плебейская философия, я вполне это понимаю, и ты уж меня прости, Оленька, за цитирование подобных присказок, но ведь… н-да! К слову, не желаешь ли рюмочку?

— Миленький, я бы с радостью! — тетя сердечно прижала руки к груди. Да только надо мне ехать, Сашка домой без меня доберется. Так что я вас буквально через минуту вдвоем оставлю, как бы не хотелось с тобой, Боренька, поболтать! Так редко видимся… Ну, ничего, в другой раз.

— Как так? — подскочил старик. — Я тебя никуда не отпущу!

— Миленький, у меня дома ворох работы накопился. Я все откладывала на потом, а теперь уж и откладывать некуда — завтра балансовый отчет сдавать…

— Что ж, — старик заскучал и затеребил крупными узловатыми пальцами полы домашней куртки. — Надо так надо, это нам знакомо, не правда ли, Александр?!

Сашка промычал что-то нечленораздельное и уставился в свою чашку.

— Боря, ты не сказал, — тетка взяла его руку в свои, — что случилось в тот вечер, когда ты к своему другу к Никитским отправился?

Сашка похолодел. Сейчас, вот сейчас! Нет, лучше бы провалиться сквозь землю!

— Да, собственно, ничего особенного. Просто упал я, да. И, как это ни банально, в лужу! Ты представляешь себе, — тут он затрясся от хохота, представь себе, Оленька такую картину: мчится на всех парах старикан под зонтом, вокруг дождь стеной, не видно ни зги, и он — бах! — налетает на какого-то господина, господин отнимает у него зонтик и благополучно скрывается, а старикан — то бишь я! — со всего размаху шмякается в лужу! А потом от этого слепнет, да. Мне, видишь ли, черепушку нельзя сотрясать врач предупреждал, глазник мой. И так глазенапы мои, так сказать, еле фурычили, а тут такая прогулочка вышла. Как говорится, попили пивка… Да это просто готовый рассказ! Эх, нет среди нас бумагомарателя, я бы ему сюжет подарил! Ну разве не забавно, а? — и он зашелся от хохота, напоминавшего предсмертный каркающий хрип умирающего.

— Миленький, это совсем не забавно, как ты можешь так говорить! - возмутилась тетя Оля. — А что ж это за мерзавец такой, который у тебя зонт отнял? Да, наверное, по его милости ты и упал!

— О, дорогая, не преувеличивай! Никакой не мерзавец — просто обыкновенный шутник. И слава Богу, что у нас ещё не перевелись шутники. Жизнь ведь наша к подобному строю мыслей не особенно располагает… Н-да! - тут он осекся и вмиг переменился — от былой веселости не осталось следа. Ну-с, молодой человек, говорят, соловья баснями не кормят! Прошу в мастерскую. А вас, мадам, с вашего позволения я до калиточки провожу, если вы мне окажете милость и подождете минуту.

С тем он поднялся, жестом пригласил Сашку следовать за собой и распахнул неприметную дверь, притулившуюся за занавеской.