Хитрый бизнес

6

Фэй стояла возле бара вместе с Марой Пёрвис, еще одной подавальщицей коктейлей и единственным человеком на судне, которого Фэй могла бы назвать подругой. Они смотрели на непрерывный поток промокших пассажиров, входящих в большой зал казино на первой палубе.

– Мне кажется, – заметила Фэй, – или их сегодня действительно больше, чем обычно?

– Определенно, – ответила Мара. – Только наше судно имеет глупость выходить сегодня в море, так что они все пришли к нам. Знаешь Бобби? Которая в кассе работает? Говорит, ей весь день звонили: «Вы плывете сегодня? Плывете сегодня?» Эти люди свихнулись на игре.

– А я надеялась на спокойную смену, – сказала Фэй. – Эстель сегодня проснулась в шесть.

– Хочешь спокойных смен, – сказала Мара, – выбрала не ту профессию.

– Я не собираюсь этим вечно заниматься.

– То же самое говорила я четырнадцать лет назад. Собиралась стать бухгалтером, представляешь? Дебит и кредит. Кто бы там ни был этот дебит. Даже записалась на вечерние курсы в Майами-Дэйд. А потом в баре познакомилась с баскетболистом и в день начала занятий уехала в Канкун. И вот я все еще здесь, после двоих мужей, разношу выпивку этим типам, которые думают, что если они дали бакс на чай, то могут хватать меня за задницу.

Маре было за тридцать, у нее были темные волосы и темные глаза. Черты ее лица стали резковатыми, но она все еще оставалась привлекательной. От ее милой улыбки и приветливого взгляда мужчины, особенно выпившие, обычно думали, что они ей симпатичны больше, чем на самом деле. Она бы никогда не призналась, но ей льстило, что в среднем два раза в месяц ей делали предложения практически полные незнакомцы, и она огорчалась, когда их оказывалось меньше.

– Кстати, – сказала она, – я говорила тебе, что мне сказал тот тип в прошлый раз?

– Нет, – ответила Фэй.

– Ты послушай. Этот тип, он играет в блэкджек, заказывает мне джин с тоником, я приношу, мы болтаем о том о сем, он вроде вполне приятный, остроумный, пожалуй, даже на человека похож, и вот после, может быть, третьей фразы, он говорит: «Пожалуйста, не обижайся, но у тебя отличные грудки». Представляешь?

Фэй покачала головой.

– Мне не обижаться? – сказала Мара. – Этот тип со мной только познакомился, а разговаривает о моих сиськах так, будто я кооперативная корова из «Клуба 4-Эйч»,[39] и хочет, чтобы я не обижалась} Боже мой. Если придумают вибратор, который еще и мусор выносит, я с мужиками совсем завяжу. А вот и абуэлас[40] пожаловали.

Небольшая группа пожилых кубинок, громко переговариваясь по-испански, проковыляла в зал. Эти женщины весь вечер будут пихать в автоматы квортеры, дергать рукоятки и жаловаться друг другу, что им ничего не выпадает взамен, ну ничего.

– Niagua, – будут они повторять. – Niagua. – Что значит: Даже воды нет.

Абуэлас, по-прежнему сбившись в кучу и продолжая говорить все одновременно, заковыляли в свой любимый угол зала и захватили все пространство перед своими любимыми автоматами, приготовившись спускать деньги сразу, как только корабль отойдет на три мили от берега.

– Отличные чаевые дают эти дамы, – заметила Мара.

– Серьезно?

– О да. Иногда могут дать целый квортер, будто для них это ничто. Думаю, они автомобили тоже на квортеры покупают. А вот «Благодарные Мертвецы»[41] пожаловали.

В дверях появились бодрящиеся «Джонни и Кровоизлияния». Джок, обладавший сверхчувствительным Женским Радаром, сразу заметил Мару и Фэй и направился к ним, по пятам за ним следовали Джонни и Тед, замыкал шествие Уолли с футляром для гитары.

– Дамы, – сказал Джок. – Какдела сегодня, дамы? – Подход Джока к женщинам был такой: подойти поближе, завести разговор и дать им возможность почувствовать, какой ты жеребец. Это работало не всегда, но достаточно часто, чтобы у Джока не было причин искать другой подход.

– У нас, дам, дела отлично, – ответила Мара. – Будем в ураган битых четыре часа таскать выпивку. Что может быть лучше?

– Э? – Джок и не обкуренный часто не улавливал сарказма. Поэтому он сделал самый верный ход:

– Отлично сегодня выглядите, дамы.

– А вы, господа, пахнете, как гигантский косяк, – ответила Мара.

Тед и Джонни захихикали. Уолли покраснел. Джок погнал дальше.

– Может, когда вернемся сегодня, дамы сходят с нами в «Дорогу»? Повеселимся там. Согласны?

– А Тина с нами пойдет? – спросила Мара.

– Тина?

– Тина, подружка месяца, с которой ты встречаешься, – сказала Мара.

– А, Тина. – Джок соображал изо всех сил, то есть с трудом. – Нет, она не… мы не… я просто думал, может, вы, дамы, хотели бы пойти с нами на вечеринку в «Дорогу».

– Черт, – сказала Мара. – Я бы с радостью, но я на два часа утра записалась к дантисту.

– Э, – сказал Джок, – а ты как, Джейн?

– Фэй, – сказала Фэй.

– А ты как, Фэй? Хочешь с группой повеселиться?

– Это шутка? – спросила Фэй.

– Какая шутка? – сказал Джок.

– Слушай, – сказала Мара, – а ты бы сказал, что у нее отличные грудки?

Фэй фыркнула в руку.

– Что? – спросил Джок.

– Неважно, – ответила Мара.

Джок нахмурился, его перегруженный мозг завис, потом перезагрузился.

– Отлично сегодня выглядите, дамы, – сказал он. Мара закатила глаза. Фэй снова фыркнула. Джонни и Тед, смеясь, схватили Джока за руку и потащили к трапу. Уолли шагнул вперед.

– Не обращайте внимания, – сказал он. – Он просто… он…

– Мы, дамы, понимаем, что он, – ответила Мара.

– Ну, да, – сказал Уолли. – В общем-то.

Он уставился сначала в иол, потом на Фэй. Глубокий вздох.

– Привет.

– Привет, – ответила Фэй.

Вот сейчас Уолли очень хотел сказать что-нибудь, что привлечет внимание Фэй, что-нибудь простое, но обаятельное, остроумное, но сдержанное, что-нибудь такое, что явно отличит его от Джока, от мужчин вообще, из чего Фэй увидит, что он понимающий и чуткий, но в то же время веселый, и что она его очень привлекает, но не просто физически, хотя физически она его тоже привлекала – очень привлекала, – но не пошло физически; и что хотя внешне он никоим образом не может конкурировать с таким парнем, как Джок, с ним она сможет поговорить и посмеяться, и узнать его на глубоком и чувственном, но в то же время содержательном и духовном уровне. Поэтому он сказал:

– Вот.

– Вот? – спросила Фэй.

– Мы выходим, – сказал Уолли.

– Мы выходим?

– В смысле судно, – сказал Уолли. – Судно выходит в море.

– Да, – согласилась Фэй.

– Угу, – сказал Уолли.

Он простоял десять мучительных секунд, отчаянно надеясь, что его мозг породит хоть что-нибудь менее убогое, чем то, что он уже сказал. Судно выходит в море. СУДНО ВЫХОДИТ В МОРЕ. Вот КРЕТИН. Но мозг его был не на месте. Мозг его был боязливым сурком, который забился глубоко в нору и в ближайшее время не думал выбираться.

– Ага, – повторил он. – Ну, хорошо, тогда желаю удачи.

Желаю удачи? ЖЕЛАЮ ЕБАНОЙ УДАЧИ??

– Спасибо, – сказала Фэй.

Потерпевший фиаско Уолли, опасаясь ляпнуть что-нибудь еще более идиотское, развернулся и пошел следом за товарищами.

Провожая его взглядом, Мара сказала:

– Он на тебя круто запал.

– Вот повезло, – сказала Фэй.

– А он вроде ничего, симпатичный, – заметила Мара. – И гитарист неплохой.

– Как раз этого мне не хватает в жизни, – ответила Фэй. – Симпатичного гитариста.

– Вот барабанщик точно симпатичный, – сказала Мара.

– Этот придурок? Тип, который встречается с Тиной и думает, что он божий подарок? «Отлично выглядите, дамы»? Ты серьезно?

– Он действительно хороший барабанщик, – ответила Мара. – На него приятно смотреть. Залепи ему рот клейкой лентой, и будет то что надо.

– Его точно можешь забирать себе, – сказала Фэй.

– А почему нет, как-нибудь? Кстати, о жеребцах – вот и мой парень пожаловал. – Она помахала входившим в зал Арни и Филу. Арни заметил и направился к ней, за ним Фил.

– Эй, привет, красотка, – сказал Арни. – Готова сбежать со мной ради бесконечных ночей безумного страстного секса?

– Не знаю, Арни, – ответила Мара. – Ты все обещаешь, а домой всегда уходишь с Филом. – Фил фыркнул из-за спины Арни.

– Знаю, знаю, – сказал Арни. – Он вроде моего старого дряхлого дядюшки, за которым нужен уход. Так что как насчет сбежать со мной ради ночей безумного страстного секса, а Фила пристроить к твоей подружке, этой милой особе – кстати, кажется, мы не представлены.

– Фэй, – сказала Фэй.

– Мое почтение, Фэй, – сказал Арни. – Я бы сделал тебе неприличное предложение, если бы не наши с Марой отношения.

– Благодарю за намерение.

– Ты здесь недавно, – заметил Арни.

– Несколько недель, – сказала Фэй. – Я наверху работаю.

– Я туда редко поднимаюсь, – сказал Арни.

– Старый уже, – сказал Фил, – не может подняться.

– Не слушайте моего дряхлого дядюшку. Благодаря «виагре» живешь будто заново. Ну, так как насчет, дамы? Чего думаете?

– Арни, я как всегда думаю, что лучше бы тебе быть на сорок лет помоложе, – ответила Мара.

– И я так думаю, – сказал Арни.

– Особенно когда пытаешься поссать, – заметил Фил.

– А это еще что? – спросила Фэй. Остальные за ее взглядом повернулись к двери, через которую входил совершенно розовый Моллюск Конрад. Он неуверенно ступал, вытянув руки и ощупывая дорогу, потому что почти ничего не видел через ротовое отверстие. За ним шел обеспокоенный портовый охранник «Феерии».

– Это конч из «Веселого Моллюска», как-его-там, Конрад, – сообщила Мара. – И кто скажет, что к нам на судно не заходят очаровательные знаменитости?

– Он завсегдатай? – спросила Фэй.

– Был здесь один раз, – ответила Мара. – Ввязался в драку.

– Кому придет в голову драться с гигантской розовой ракушкой? – сказал Арни.

– Кому придет в голову носить гигантскую розовую ракушку? – сказал Фил.

– А кто с ним дрался? – спросила Фэй.

– Несколько человек, – ответила Мара. – Для одного многовато.

– Несколько человек с одной ракушкой? – удивилась Фэй.

– Похоже, он хочет еще, – сказала Мара. Распорядитель игрового зала Мэнни Аркеро с сердитым видом рассекал казино. Он остановился перед Конрадом и приблизил лицо к ротовому отверстию.

– Какого черта ты приперся? – спросил он.

– Ммммвмф, – ответил Конрад.

– Что?

– Ммммвмф, – повторил Конрад и добавил, – ммммвмф.

– Что он делает на корабле? – спросил Аркеро у охранника.

– Мистер Кемп прислал, – ответил тот.

– То есть как? – сказал Аркеро.

– Так. Мистер Кемп позвонил в кассу и сказал, что моллюск сегодня поплывет на судне, – сказал охранник. – Какая-то реклама. Приехал на лимузине.

– Кто, Кемп?

– Нет, моллюск.

– Хорошо, – сказал он в ротовое отверстие Конрада. – Только без приключений, понял?

– Ммммвмф, – ответил Конрад.

– А вы двое, – сказал Аркеро, обращаясь к Фэй и Маре. – Отправляйтесь клиентов обслуживать.

– Хорошо, сэр, – ответила Мара.

– Мы клиенты, – заметил Арни.

– Не вижу у тебя в руках стакана, папаша, – сказал Аркеро.

– Я тебе не папаша, – сказал Арни.

– Ладно тебе, Арни, – Мара взяла его под руку. – Мистер Аркеро прав, да? Нам пора за работу.

– Правильно, – сказал Аркеро и удалился широким шагом.

– Говнюк, – сказал Арни.

– Верно, но он здесь главный говнюк, – заметила Мара.

– Почему ты всегда со всеми цапаешься? – сказал Фил.

– Не со всеми. Только с говнюками.

– Правильно. Только для тебя практически все – говнюки.

– Это правда.

– Приятно было познакомиться, джентльмены, – сказала Фэй. – Пойду наверх.

– Наше почтение, – сказал Арни. – Сожалею, что мое сердце уже принадлежит Маре.

– Нам вот столько не хватило, Арни. – Фэй развела пальцы на дюйм. – Я всегда буду дорожить тем, что было между нами. – Она повернулась и пошла наверх.

– Шикарная женщина, – сказал Арни.

– Знаю, – согласилась Мара. – Не могу понять, что она здесь делает.

– Эй, – сказал Арни. – Ты тоже шикарная, и тоже здесь.

– Спасибо за комплимент, но я знаю, что из себя представляю, – девица, которую выперли из школы. Я всегда только этим и занималась, разносила выпивку. А Фэй, она… не знаю. Ей здесь не место.

Фэй подумала практически о том же, когда поднялась на вторую палубу И оглядела толпу, ждущую начала игры. Большинство мужчин собрались вокруг Тины, высокой и пышной крупье. Она показывала, как играть в рулетку. Практически все наблюдавшие за ней мужчины прекрасно знали, как играть в рулетку – это дело не сложное – однако следили за Тиной с таким же напряжением, с каким пес следит за гамбургером, который несут через террасу: а вдруг почему-то – кто его знает? – и ему достанется.

Работа Фэй состояла в том, чтобы подходить к этим людям и спрашивать, не хотят ли они чего-нибудь из бара. По ее опыту, двое из трех мужчин отвечали на этот простой вопрос одинаковой шуткой: Ага (уставившись в определенную часть тела Фэй), очень даже кое-чего хочу, хе-хе. И это был еще деликатный вариант. Иногда они просто показывали на то, чего хотели, а иногда пытались потрогать.

Когда такое случилось в первый раз, Фэй была к этому не готова. Она спросила одного типа – средних лет, чисто выбритого, явно не пьяного – не хочет ли он чего-нибудь, и тот немедленно положил правую руку ей на левую грудь и сказал: «Вот это было бы неплохо». Она стукнула его по руке подносом. Тип схватил ее за руку и заорал: что ты себе, сучка, позволяешь? Мэнни Аркеро – этот всегда на страже – мгновенно появился и спросил, в чем дело, и Фэй сказала: этот тип меня хватает, – а тип сказал: я только пошутил, а эта сучка ненормальная чуть мне руку не оттяпала, – а Аркеро сказал типу: послушай, она здесь новенькая, все живы, следующая выпивка за счет заведения, – и тип сказал: ну хорошо, ладно, только лучше выкиньте эту сучку ненормальную. Потом Аркеро отвел Фэй в сторону и спросил, что с ней, а она сказала: что со мной? этот слизняк меня щупает, а вы хотите знать, что со мной? И Аркеро сказал: этот парень – наш клиент, и, кстати, очень хороший клиент, а ты, если не хочешь потерять работу, не трогай больше клиентов, ясно? Фэй ничего не сказала – она не хотела терять работу.

Так что теперь, приближаясь к незнакомому клиенту мужского пола, она напряженно держала поднос между ним и собой, готовая быстро отойти. Кроме того, она, если мужчина с ней заговаривал, научилась натягивать на лицо правильную улыбку – такую, чтобы клиент видел, она в курсе, что он шутит, ха-ха, но при этом не думал, что с ней можно продолжать в том же духе или распускать руки. Такими вычислениями, перекалибровкой выражения лица и позы Фэй приходилось заниматься сотни раз за ночь. И поэтому, среди прочего, почти каждый раз она возвращалась домой с головной болью.

Фэй почувствовала приближение боли, как только взяла позади бара поднос с выпивкой и направилась к толпе ревностных приверженцев рулетки, окруживших Тину. Она сделала круг, высматривая кого-нибудь не слишком плотоядного на вид, чтобы спокойно начать вечер. Она остановилась на седом, лет семидесяти мужчине, почти дедушке, в хорошо выглаженных летних брюках, мокасинах, рубашке на кнопках и с очками для чтения, висящими на шее.

Фэй подошла, натянула на лицо притворно-веселую улыбку официантки и спросила:

– Не желаете чего-нибудь из бара, сэр? Он одарил ее улыбкой дедушки и сказал:

– Клюквенный сок со льдом, пожалуйста.

– Сейчас принесу, – ответила она, и улыбка из притворной перетекла в искреннюю.

– И отсосать, – добавил он.

Где-то в темном море между Багамами и Флоридой Фрэнк вглядывался в угрожающе высокие волны. Его изрядно мучила морская болезнь, одежда пропиталась холодным потом, в кишках все взболталось от непрерывного крена и качки, в голове отдавалось тудум-тудум-тудум двигателей.

Фрэнк старался гнать мысли о том, как ему паршиво. Как на грех, теперь он стал думать о том, как много здесь воды, вокруг него, под ним. Воды очень много, думал он. Воды просто дохуя. Фрэнк забеспокоился, что между ним и всей этой водой – только эта лодка, казавшаяся теперь Фрэнку маленькой и хрупкой, особенно по сравнению с волнами. Он вдруг понял, что не понимает, каким образом лодки плавают. Чем больше он об этом думал, тем более странным казалось ему, что если он, например, уронит в океан ключи от машины, они сразу утонут, хоть и весят намного меньше лодки. Фрэнку очень хотелось понять – он ничего с этим не мог поделать – что держит лодку на плаву? А если это что-то вдруг перестанет работать, прямо здесь? Где бы это чертово здесь ни было.

Фрэнк посмотрел на Тарка за штурвалом. Тарк, который как будто каждый раз чувствовал его взгляд, обернулся и ухмыльнулся, откровенно наслаждаясь тем, насколько явно это было неприятно Фрэнку.

– Мы успеваем? – спросил Фрэнк, пытаясь говорить деловито, уверенно и без страха.

– У нас все в порядке, – ответил Тарк. – Во всяком случае, со временем. А вот с тобой не все в порядке, кажется.

– Обо мне не беспокойся.

– А кто сказал, что я беспокоюсь?

– Спасибо за заботу.

– Некоторые просто не могут привыкнуть к бурному морю, – сказал Тарк. – А я так его обожаю. По мне, чем выше волны, тем лучше.

Фрэнк промолчал.

– Пожалуй, будет еще хуже, – сообщил Тарк. – Подобный шторм на моих глазах переворачивал судна побольше этого.

– Заткнись, – сказал Фрэнк.

– Разговор ты начал, – сказал Тарк.

Фрэнк посмотрел на часы: пришло время проведать Хуана. Стараясь удерживать равновесие вопреки бортовой качке, он двинулся к трапу. Фрэнк почти добрался до него, когда катер резко накренился. Он чуть не упал, схватился свободной рукой за перила, повис. Оглянулся на Тарка, который, ухмыляясь, крутил штурвал.

– Ты там поосторожней, – сказал Тарк. – Смотри, не ушибись.

– Еще раз такое случится, – сказал Фрэнк, – прострелю тебе колено, понял? Боль дикая, и ходить нормально больше не будешь. Но катер вести сможешь, если не захочешь, чтоб я прострелил тебе другое колено.

– Слушай, – сказал Тарк. – Я за океан не отвечаю. Фрэнк прицелился из «глока» в левый глаз Тарка, и тот смог заглянуть прямо внутрь ствола. По опыту Фрэнка – убедительный способ привлечь внимание.

– Я не отвечаю за то, что делает мой пистолет, – сказал он.

Тарк пытался сохранить ухмылку, но она поблекла – слегка, но Фрэнку моментально стало лучше, и он, повернувшись, начал спускаться по трапу. Однако состояние Фрэнка резко ухудшилось, как только он зашел в каюту, где большие нездоровые тела наполняли запахами застоявшийся, сырой воздух. Трое товарищей Тарка – Кац, Ребар и Холман – по-прежнему сидели за столом, уставившись на Хуана, который по-прежнему стоял к ним лицом, спиной к стойке и с пистолетом в руке. Он выглядел не лучшим образом. Глаза его остекленели, лицо блестело от пота.

– Ты в порядке? – сказал Фрэнк.

В ответ Хуан протянул Фрэнку пистолет – Хуан никогда не расставался с пистолетом – и бросился к раковине, где его обильно вырвало. Фрэнк отскочил, чтобы его не забрызгало. Сидевший слева Кац, парень с ручищами, сказал:

– Вот дерьмо, – и стал подниматься.

– Не двигаться, – приказал Фрэнк.

– Послушай, парень, – сказал Кац, садясь на место. – Ты не можешь держать нас здесь с этим.

– Я сказал, не двигаться.

Едкая рвотная вонь наконец ударила в нос Фрэнка, и он почувствовал, что его желудок близок к открытому мятежу. Между спазмами Хуан оторвался от раковины и сказал: «Иггве парнн» – Фрэнк решил, что это значило Извини, парень, – после чего его снова скрючило. Фрэнк пытался усмирить террариум, корчившийся в животе, чтобы решить, как действовать дальше.

Ребар, толстяк, сидевший рядом с Кацем, сказал:

– Меня ща вырвет.

– Нет, парень, нет, НАДО… – начал Кац, но это был не тот случай, когда люди следуют инструкциям, так что, не дав Кацу договорить, Ребар вывалил на стол то, что некогда было обильным обедом из даров моря, а теперь с помощью пищеварительной системы Ребара превратилось в хлещущий тошнотворный кошмар. В тот же момент катер ударился о подошву волны, и его резко кинуло вперед, от чего извергнутое Ребаром слетело на колени Холману, и тот через миллисекунду отреагировал, метнув струю ceqero обеда, которая перелетела через стол и шлепнулась на пол. Кац попытался отодвинуться от своих блюющих товарищей, но не успел он встать, как его захватила цепная реакция, и – БУ-УЭЭЭЭЭ – тоже изверг мощный поток блевотины.

Фрэнк теперь находился в маленьком замкнутом пространстве среди четырех интенсивно блюющих мужиков, содержимое желудков которых смешивалось на качающемся полу, напоминая зловонный адский гумбо. Смрад стоял невыносимый, и сейчас Фрэнку, обычно профессионалу до мозга костей, было наплевать и на встречу, и на Тарка, и на что бы то ни было – кроме стремления выбраться отсюда немедленно. Он рванул к двери каюты, но тут катер снова накренился, он наступил на какую-то скользкую гадость и потерял равновесие. С пистолетами в обеих руках он не мог ни за что ухватиться, поэтому так и повалился назад, треснулся головой о стойку и приземлился на задницу, которая продолжала скользить, пока он не растянулся на полу, отключившись на секунду, и, приходя в сознание, почувствовал, как спина намокла и… О, нет… О боже, нет, мои волосы…

Тут Фрэнк тоже сдался, влившись в фонтанирующий блевотой хор, бригаду рвотников, состоявшую из пятерых мужиков в раскачивающемся катере, у которых, возможно, были причины убить друг друга, но сейчас они не могли думать ни о чем другом, кроме очередного приступа рвоты и того, что он принесет с собой.

– Ну что, хорошо проводим время? – спросил Уолли. – Готовы к веселью?

Уолли оглядел танцпол на третьей палубе «Феерии морей». Это не заняло много времени, поскольку на «пятаке», собственно, никого не наблюдалось. На палубе несколько пассажиров было, но они по большей части стояли в дальнем углу, где покупали в баре выпивку или с подозрением изучали содержимое буфета.

Буфет на «Феерии» был включен в стоимость входной платы – 8.95 долларов (для пожилых – 5.95). Его рекламировали как Великолепный Открытый Буфет для Гурманов, но там почти никто ничего не ел. Опытные пассажиры «Феерии» к нему даже не приближались.

Великолепный Открытый Буфет для Гурманов состоял из ряда заводских щербатых мармитов, наполненных неопознанными закусками, главным образом – разнообразными кусочками того, что некогда было частью какого-то живого, но неполезного существа – скажем, медальонами из горностая, – пропитанными полусвернувшейся, похожей на подливу жидкостью, обычно желто-бурого цвета, но иногда с оттенками серого или зеленого.

За буфетом присматривал недружелюбный тип с лицом, как будто вырубленным топором, одетый в форму повара, покрытую большими несмываемыми пятнами. Он никогда не разговаривал. В группе его прозвали «Эмерил».[42] Не похоже было, чтобы Эмерил что-то готовил. В начале вечера он доставал потертые тазики и включал горелки. Во время круиза он сидел за стойкой на табурете, скрестив руки, уставившись в пустоту и совершенно не реагируя на вопросы клиентов (из которых самый частый был «что это такое?»). В конце вечера он эти тазики убирал.

По версии Теда, Эмерил из вечера в вечер выставлял одну и ту же еду.

– А почему нет? – говорил Тед. – Ее все равно никто не ест. Может там лежать месяцами.

– По-моему, кое-какая еда увеличивается в размерах, – заметил Джонни. – Сама по себе.

Тед решил проверить свою версию. Делая вид, будто выбирает что-нибудь себе на ужин, он прошелся вдоль буфета и сунул бейсбольную карточку с Клиффом Флойдом, бывшим аутфилдером «Флоридских Марлинов», под один из горностаевых медальонов. На следующий вечер с тарелкой в руках он обыскал буфет, тазик за тазиком, тыча в загадочные куски. Он торжествующе пронзил вилкой воздух, когда в четвертом блюде обнаружил пропитанное соусом, но все еще улыбающийся лицо аутфилдера «Марлинов».

Это открытие привело участников группы к заключению пари со ставками в пять баксов – кто сможет угадать, как долго Эмерил продержит блюдо с Клиффом Флойдом в Великолепном Открытом Буфете для Гурманов. Каждый вечер Тед обыскивал буфет; каждый вечер рано или поздно он находил бейсбольную карточку.

Сегодня был решающий день. Прошла ровно неделя с момента первого вложения карточки, и в игре оставались только Джонни, который поставил на шесть дней, и Тед, поставивший на неделю. Поэтому в помещении или, по крайней мере, среди участников группы, повисло изрядное напряжение, когда Тед под пристальными взглядами товарищей проверял по очереди потертые плошки. Всего их было восемь и в первых семи Тед ничего не обнаружил. Он приступил к кропотливому изучению восьмой, и…

– ДА! – закричал он, полез в миску и, выудив промокшую карточку, поднял ее в воздух.

– Блядь, – сказал Джонни.

– Эмерил, – сказал Тед, – нуты ЧУВАК! Эмерил по-прежнему сидел за стойкой и смотрел в пустоту.

– Ну как, – спросил Тед группу, – хотите еще поспорить?

– Слушай, не знаю, – сказал Уолли. – Может, нам стоит кому-нибудь рассказать. А вдруг это кто-то съест? Так ведь и помереть можно.

– По мне, – сказал Джонни, – любой, кто ест это, желает смерти.

– Это аргумент, – сказал Уолли.

Так что Тед снова сунул карточку в нечто, лежавшее в миске, и группа заключила новое пари: Джок поставил на еще два дня, Уолли на три, Джонни на шесть, Тед – снова на неделю.

– Я верю в Эмерила, – сказал он. – Он предан этой еде.

Закончив с пари, они установили аппаратуру и настроились. За пару минут до отплытия поднялись на безлюдную верхнюю палубу, где спрятались от дождя и ветра за грудой надувных спасательных лодок, чтобы выкурить последний перед выступлением косяк. Потом спустились и взяли пива. Подготовившись таким образом к предстоящему мрачному вечеру, они вернулись к инструментам и запустили традиционный первый номер программы – инструментальный блюз в тональности, которую выбрал тот, кто вступил первым.

Это была их маленькая игра. Джок, ритмически одаренный придурок-самоучка, начинал со сверхсинкопированного вступления на ударных с настолько невразумительным ритмическим рисунком, что его часто не понимал сам Джок. Уолли и Тед внимательно вслушивались, стараясь первыми уловить ритм – победитель вступал в выбранной им тональности. Если первым был Уолли, то он обычно брал ля или ми, наиболее удобные для гитариста тональности, в которых можно схалтурить на открытых струнах. Если начинал Тед, он выбирал что-нибудь более подходящее для клавишника, но неудобное для гитариста, вроде фа. Иногда случалось, что Уолли и Тед вступали одновременно, получалась полная какофония, и каждый пытался вынудить другого уступить. Обычно Битву Тональностей завершал Джонни, вступив на басу на той или другой стороне, если, конечно, у него не было настроения сыграть в третьей тональности – тогда игра останавливалась из-за душившего группу смеха.

В этот раз первый бросок выиграл Тед, взявший си-бемоль, в котором они минут десять поджемили, въезжая, чередуя соляки с обычным «боем квартами», не обращая внимания на то, что их никто не слушает, поскольку прислушивались друг к другу. Это было то, из-за чего Уолли любил играть в группе – момент, когда они начинали, на мгновение свободно воспарив над болотом неудач и непризнанности, в котором постоянно барахтались, с хорошим звуком и неплохим драйвом, и делали то единственное, что умели делать, и, черт возьми, звучало все как надо. Это каждый раз поражало Уолли в начале выступления: Мы довольно хорошо звучим. Не великолепно, но довольно, черт возьми, хорошо. Уолли пришел к выводу, что играть музыку им удается не хуже, чем большинству бизнесменов заниматься каким-нибудь бизнесом. Разница, разумеется, была в том, что даже полуквалифицированный бизнесмен зарабатывал деньги, в то время как даже очень хороший музыкант мог прожить жизнь и не завести приличной машины. Но все равно, эта сторона дела – сама игра – доставляла удовольствие.

Куда с меньшим удовольствием приходилось прекращать музицировать и начинать развлекать публику. Уолли еще со времен Бугенвильской средней школы был лидером группы. Он нехотя повернулся от группы к микрофону.

– Мы рады вас поприветствовать на танцевальной палубе легендарной «Феерии Морей», – начал он. – Я смотрю, собралась отличная публика!

Публика к этому моменту состояла из кучки людей, изучающих буфет и заказывающих в баре выпивку, а также трех типов в бейсболках козырьками назад и с бутылками легкого «Будвайзера» в руках, смотревших на них с края «пятака» с выражением «только попробуй нас развлекать».

– Мы – «Джонни и Кровоизлияния», и мы будем играть для вас весь вечер, – сказал Уолли. – Мы здесь затем, чтобы вам было весело, так что если есть пожелания, обращайтесь, хорошо?

– Играйте тише! – крикнул один из типов с «Будвайзером», а два других заржали.

– Ха-ха, отличная песня! – сказал Уолли. – О такой мы еще не слышали. – Он оглянулся на группу. – Так ведь?

– Никогда, – ответил Тед.

Кричавший нахмурился, не зная, как реагировать.

– В любом случае, – сказал Уолли, – хотим всем напомнить, что всемирно известный открытый буфет «Феерии Морей» с незабываемыми классическими блюдами, приготовленными многократно награжденным шеф-поваром, к вашим услугам; леди и джентльмены, поприветствуем нашего кулинарного гения, которого мы называем… Эмерил!

Джок вставил сбивочку. Больше никто в зале не откликнулся.

– Спасибо, – сказал Уолли. – Леди и джентльмены, вы прекрасная публика, и мы хотели бы начать с веселой песни, ведь мы на веселом корабле, ночка тоже веселая и… тики-бар ОТКРЫТ!

Тут Уолли взял минорные аккорды песни Джона Хайатта «Бар Тики».[43] Остальные заулыбались, поскольку эту песню они никогда не играли; это был чистой воды каприз Уолли. Но они сразу же подхватили, Джонни вел басовую партию, Джок отбивал на вторую и четвертую долю, Тед вторил Джоку на клавишных. Уолли рычал слова на манер Хайатта, и все трое присоединились к нему, прокричав припев:

Под эту песню танцевал один человек: мертвенно-бледный, худой тип, поразительно похожий на Строма Тёрмонда,[44] и, судя по тому, как он, покачиваясь, отошел от бара, не просыхавший примерно с 67-го года. Он стоял посередине танцпола и, уставившись себе под ноги, очень сосредоточенно исполнял медленную, однако непреклонную версию «Веселых Цыплят».

Уолли спел два куплета «Бара Тики», после чего выдал соло, короткое, но с интересными запилами, а потом, схватив пивную бутылку и водя ею по струнам, сыграл два последних куплета, изображая слайдовую гитару. Все закончили песню совершенно синхронно, а потом еще добавили клевую маленькую репризу, мощную и слаженную, как будто они ее годами репетировали. Реакция на их старания была нулевая. Стром Тёрмонд продолжал танцевать, явно не заметив, что группа доиграла. В дальнем конце несколько отважных пионеров буфета продолжали свои поиски пригодной к употреблению еды. Тип с «Будвайзером», требовавший играть тише, вытянул вперед кулак, и, поймав взгляд Уолли, повернул его большим пальцем вниз. Два других типа заржали.

– Спасибо! – сказал Уолли. – Большое спасибо! Стром Тёрмонд только сейчас заметил, что музыка закончилась, и помахал Уолли.

– Эй, – сказал он, испустив клубы паров виски, заставивших Уолли отдернуть голову. – Сыграй эту песню.

– Какую песню? – спросил Уолли.

– Ну, ты ее знаешь, – сказал он. – Про штучку. На машине.

Уолли повернулся к Теду.

– Тед, – спросил он. – Знаешь эту песню про штучку? На машине?

– Конечно, – ответил Тед. – Сыграем ее в следующий заход.

– Ладно, – сказал Стром Тёрмонд, сделал одобрительный жест и упал. Это случилось не совсем по его вине – корабль заметно качнуло. Обычно он был очень устойчив, но в сегодняшний шторм его заметно покачивало. Медленно и крайне сосредоточенно Стром Тёрмонд вернул себе вертикальное положение. Полностью выпрямившись, он снова одобрительно махнул, чуть не потеряв равновесие опять, но удачно избегнул падения.

Уолли наклонился к микрофону.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – сейчас для продления вашего удовольствия мы предоставим возможность мистеру Теду Брэйли, клавишные, исполнить кое-что из Вэна Моррисона.

Джонни сосчитал «два, три, четыре», и они заиграли «Лунный танец»[45] – обязательное блюдо на бесконечных бар-мицвах и свадебных приемах, песню, которую «Кровоизлияния», как большинство групп, могли сыграть и в коме. Стром Тёрмонд возобновил «Веселых Цыплят». Еще несколько человек зашли в зал – пассажиры, которые шатались по кораблю, ожидая, когда он перейдет трехмильный рубеж. Ветераны сразу направились в бар; новички подошли к буфету, от которого шарахнулись с разной степенью отвращения.

Группа, получив свою дозу музыкального удовольствия, перешла на автопилот. За «Лунным танцем» должны были последовать такие же приятные, легкие, убаюкивающие мелодии, которые в большинстве случаев почти никто не слушал – члены группы сами обычно отключались – и под которые никто не танцевал. Как только внизу открывалось казино, в зале вообще редко появлялись пассажиры. И так на «Феерии Морей» было каждую ночь.

Но сегодня случилось нечто особенное. В середине «Лунного танца» с трапа сошла компания хихикающих женщин и растеклась по «пятаку». Они были ввосьмером, слишком молодые и привлекательные для пассажиров «Феерии». Уолли предположил, что это девичник; они явно уже давно и основательно отмечали. Женщины стали танцевать прямо перед группой, и в ответ на это «Кровоизлияния», не доиграв «Лунный танец», перешли к «Кирпичному дому» «Командоров».[46] По их опыту, смотреть на танцующих под эту песню женщин, одетых в обтягивающие топы с низким вырезом, было всегда забавно. Женщинам понравилось и, когда песня закончилась, они зааплодировали.

– Итак, – сказал Уолли в микрофон. – У кого-то сегодня особые причины для праздника?

– Да, – сказали несколько женщин, указывая на миниатюрную женщину с короткими светлыми волосами. – У Конни!

– И очаровательная Конни выходит замуж? – спросил Уолли.

– Нет, – ответила Конни. – Развожусь!

– Поздравляю! – сказал Уолли. – И кто этот счастливчик?

– Говнюк, – сказала Конни.

Женщины заулюлюкали и стали хлопать друг друга по ладоням. Одна хлопнула по ладони Строма Тёрмонда, который повалился на спину, как мешок зерна. Пока женщины помогали ему подняться, Уолли спросил Конни:

– Нам сыграть для вас что-нибудь особенное?

– Да, – ответила Конни.

– Что?

Конни показала на Джока и сказала:

– Пускай он сыграет со мной в доктора. Женщины заулюлюкали; Джонни выплюнул пиво, не успев проглотить. Уолли и Тед обменялись смешками. Они привыкли, что женщины западают на Джока, но это был их внутренний рекорд.

– Что скажешь, доктор Джок? – сказал Уолли. – Хочешь сейчас сыграть в доктора с Копни? Помочь ей в тяжелую минуту?

Джок направил барабанную палочку на Конни и сказал:

– Ты сегодня отлично выглядишь.

Женщины снова заулюлюкали. Кони повращала тазом и бедрами, случайно задев Строма Тёрмонда, который опять упал.

– Я чувствую, этот зал наполнен любовью, – сказал Уолли. – Это требует очень необычной песни, очень романтической песни, очень нежной песни, которую мы споем для этой очень необычной леди, Конни, в этот очень необычный для нее вечер.

Тут он надавил на педаль дисторшн, вывернул громкость на полную и сделал запил «Хочу твою мохнатку» группы «Семенные жидкости». Джок тут же подхватил, встал справа за спиной Уолли, и через мгновение все на «пятаке», включая Строма Тёрмонда, подпрыгивали в такт и пели вместе с Уолли:

По трапу стали подниматься новые люди, привлеченные шумом. Некоторые смотрели; некоторые присоединились к танцующим, так что теперь их был человек двадцать пять. Это был лучший отклик, с каким группе приходилось сталкиваться на «Феерии»: настоящая публика, включая настоящих девиц, настоящие танцы. Ближе к концу «Твоей мохнатки» Уолли бросил взгляд на Джока, показывая, что не собирается останавливаться, и взорвался энергичными первыми аккордами, ми-ля-ре-ля песни «Чем ты мне нравишься» группы «Романтики».[47] Реакция публики была такой же, какой всегда была на эту песню, настолько танцевальную, что даже белый мужчина средних лет мог иногда уловить ритм.

По трапу продолжали подниматься новые люди. Даже типы с «Будвайзером» зарулили на «пятак», напустив на себя выражение мнимой задушевности, какое бывает у танцующих мужчин, которые подбираются к кучке кружащихся женщин, празднующих развод. Кто-то врезался в Строма Тёрмонда, и он снова упал, но на этот раз мудро предпочел остаться на полу и танцевать лежа.

После завершения «Чем ты мне нравишься» группа вслед за Уолли перешла сразу к песне «Ты трясла меня всю ночь» «Эй-Си-Ди-Си»,[48] начинающейся нежным двустишием почти шекспировского красноречия:

Посередине песни глубоко опечаленная разводом Конни стянула топ и показала грудь Джоку, хотя остальные тоже воспользовались своим местоположением. На «пятаке» уже толпились; Уолли видел людей всех возрастов и типов, старых и молодых и… Боже, это что – ракушка?

Ну конечно, в гуще толпы, явно сбитый с толку, стоял Моллюск Конрад и молотил вокруг себя розовыми руками. Он поднялся по трапу и стал искать ощупью направление к буфету, когда кто-то схватил его и вытолкнул на танцпол, где его стали кидать от человека к человеку как огромный розовый надувной мяч. Его пихнули в сторону группы, где его окружили празднующие развод женщины, которые начали имитировать сладострастные совокупления человека с моллюском, а одна из них опустилась на колени и энергично принялась за то, что было бы областью члена, если бы у моллюсков были члены. Обезумевшая толпа подбадривала женщин топотом. Стоявший у микрофона Уолли от смеха уже не мог петь.

Именно в этот момент появился Мэнни Аркеро. Ему даже не пришлось говорить группе, чтобы они прекратили; под его свирепым взглядом продолжать играть сделалось почти физически невозможно. Звук в зале будто смыло; толпа притихла, ожидая развития новой драмы. Аркеро обошел микрофон и приблизил свое лицо прямо к лицу Уолли. Ростом он был с Уолли, но тому каким-то образом показалось, что он выше его раза в три-четыре.

– Что вы тут, блядь, устроили? – тихо, однако напористо сказал он.

– Мы просто…

– Заткнись нахуй.

– Хорошо.

– Теперь слушай, – начал Аркеро. – Чтобы больше…

– Эй, – подал Строи Тёрмонд.

Аркеро повернулся и заметил старика на полу.

– Какого хрена ты там валяешься? – спросил он.

– Скажите им, чтобы сыграли ту песню, – сказал Стром Тёрмонд. – Про штучку. На машине.

Аркеро повернулся к Уолли.

– Эй! – повторил Стром Тёрмонд.

Взбешенный Аркеро резко повернулся:

– Что?

– Я, кажется, обделался.

Толпа громко засмеялась, от чего Аркеро еще больше взбесился. Он повернулся к Уолли и схватил его за руку. Это было больно.

– Слушай, – сказал он. – Такую музыку ты здесь не играешь, понял?

– Какую му…

– Заткнись нахуй.

– Хорошо.

– Ты не играешь такую музыку: громкую и звучащую так, будто кто-то здесь дубасит лопатой по мешку с кошками, от которой у клиентов сносит шифер – вот какую музыку ты не играешь.

– Но публике ведь…

– Заткнись нахуй.

– Хорошо.

– Ты играешь музыку, какую играл здесь с тех пор, как получил эту работу, – тихую, которую люди, может, чуток послушают, а потом вернутся вниз, понял?

Уолли не ответил, потому что Аркеро все равно велел бы ему заткнуться нахуй.

– Я сказал, понял? – Да.

– Хорошо. Потому что мы на этом судне зарабатываем на том, что люди внизу играют в казино. Если все наши клиенты здесь слушают, как вы дубасите кошек и смотрят, как какая-то ебаная девка отсасывает ебаному моллюску, мы тут ничего не заработаем.

– Но мы не…

– Заткнись нахуй.

– Хорошо.

Вспомнив о моллюске, Аркеро повернулся, схватил Конрада за розовую руку, дернул на себя и сунул лицо в ротовое отверстие.

– Я тебе говорил, без приключений, – сказал он.

– Ммммвмф, – ответил Конрад.

– Заткнись нахуй. Конрад кивнул.

– У меня большое желание выкинуть тебя за борт, – сказал Аркеро. – Тебя тоже, – сказал он Уолли. Он схватил обоих, гитариста и ракушку, за плечи. – Еще какие-то от вас неприятности, и вы об этом, блядь, оба очень пожалеете, понятно? – Он чрезвычайно больно сдавил обоим бицепсы.

– Ай! – сказал Уолли.

– Ммммвмф, – сказал Конрад.

– Хорошо, – сказал Аркеро. – Запомните это. – Он отпустил их руки и повернулся к Уолли. – Теперь играй со своей так называемой группой что-нибудь тихое и приятное, чтобы у нас не было никаких проблем с клиентами.

– Да, сэр, – сказал Уолли в спину Аркеро. Уолли повернулся к группе:

– Спасибо за поддержку, ребята.

– Эй, – ответил Тед, – ты его, по-моему, просто сделал.

– Я еле удержался, чтобы его не замочить, – сказал Джонни.

Уолли покачал головой и улыбнулся.

– Ладно, – сказал он. – Пора к бар-мицва. Отсчитывай, Джоко.

– … два, три, четыре, – сказал Джок, и группа снова заиграла «Лунный танец». Снизу доносился беспрерывный электронный бууп-бууп-бууп игровых автоматов и звяканье упавших на поднос квортеров, означавшее, что кто-то что-то выиграл. Толпа, включая отмечавших развод, направилась к трапу, оставив «Джонни и Кровоизлияния» играть перед публикой из двоих: Моллюска Конрада, снова осторожно подбиравшегося к буфету, и Строма Тёрмонда, который поднялся на ноги и снова принялся за танец «Веселых Цыплят» – только благоухающий сильнее.