Хивинские походы русской армии

Глава III

Независимо от уничтожения нашей торговли на востоке постоянными грабежами караванов и побуждениями к тому же киргизов, хивинское правительство издавна покровительствовало еще и морским разбойникам, которые захватывали ежегодно на Каспийском море множество мирных рыбопромышленников, продавали их потом на всех рынках Востока, и всего более в Хиве.[11]

Еще в XVIII веке правительство наше начало изыскивать способы к освобождению русских подданных из неволи на Дальнем Востоке: так, Высочайшим указом от 28 января 1767 г. повелевалось «захватывать заложников и принуждать азиятцев выкупать оных русскими пленными». Это была действительно единственная мера, на которой нельзя было не остановиться, видя на оренбургской и сибирской линиях, а также и в Астрахани множество хивинских и бухарских купцов, свободно торгующих и проживающих, в то время как наши купцы не смели показываться в ханствах, не подвергаясь, особенно в Хиве, опасности попасть в вечное рабство.

Однако ж упомянутым указом 1767 г. дозволялось задерживать только тех, кои «будут изобличены в увозе здешних людей»; такое ограничение, по затруднительности изобличения, лишило этот указ всякого значения, как то и доказали последствия.

Все хлопоты правительства русского достигнуть освобождения невольников наших посредством переговоров оказались напрасными и убедили только в том, что с хивинским и бухарским правительствами нельзя пускаться ни в какие переговоры, нельзя заключать никаких условий, остающихся всегда мертвою буквою.

Наконец, ассигновано было правительством 3000 рублей для выкупа наших пленных; но и это не повело ни к чему, так как рабовладельцы не хотели расстаться с работниками ни за какой выкуп; действовать же другими путями, например, способствуя побегам чрез разных тайных агентов, было весьма затруднительно и рискованно, ибо в случае поимки пленным угрожала смерть или еще горшее рабство.

В 30-х годах нынешнего века дело о русских пленных находилось, по окончательным разысканиям, в следующем положении.

Поощряемые выгодными ценами, киргизы и туркмены похищали русских людей на Каспии и даже на линии и сбывали их в соседственные им области Средней Азии, преимущественно же в Хиву, где томилось более 2000 русских. Пленники русские продавались в Хиве на базарах;[12] знатнейшие хивинские сановники принимали участие в таком торге, а купцы хивинские, посещавшие ежегодно Россию, проживая между киргизами, по делам торговым, всячески поощряли их к захвату пленных, закупая их вперед и оставляя задатки.

Не одни магометане поставляли русских невольников, находились пройдохи и из русских. Подвиги одного из них, Зайчикова, рассказаны Ивановым в его «Хивинской экспедиции 1830–1840 годов». В десяти верстах от Оренбурга, за Уралом, Зайчиков имел пашни, для обработки которых и нанимал мужиков, а между тем давал знать своим покупателям — киргизам. Те караулили добычу на дороге и захватывали целые семьи. Спекуляция Зайчикова оказалась весьма выгодною, но под конец была обнаружена, и негодяй был сослан в Сибирь на каторгу. Замечательно, как равнодушно относилось тогда общество к подобным господам и даже сама власть: Зайчиков только для вида выехал из Оренбурга, сделал небольшой объезд и воротился с паспортом на имя Деева. Новый купец поселился в доме сосланного, т. е. в своем; все это знали и никто об этом не заикнулся. Плохо понятая уголовная давность и всеобщий примиритель — время изгладили понемногу самое воспоминание о подвигах времен Волконского, и теперь Деевы — купцы как купцы. Это подтверждает и Захарьин. Даль называет его «маркитант наш Зайчиков или Деев».

Русские пленники находились под бдительным надзором, и пойманному на первом побеге разрезывали пятки и набивали в рану рубленой щетины или отрезывали нос и уши; за второй побег сажали на кол. Ввиду таких наказаний редко кому приходила охота бежать.

Желая воздействовать на Хиву так или иначе, наше правительство старалось сблизиться с Бухарою и в 1834 г. послало туда молодого ориенталиста барона Демезона,[13] служившего тогда в Оренбурге. Бухара и сама покупала русских пленных, и чтобы русский посланец не проведал о их числе, Демезона засадили в отведенном ему помещении под почетный караул и никого к нему не допускали. Во время официальных выездов его окружал конвой, не допускавший никаких сношений с посторонними. Тем не менее бухарский хан обещал оставаться нейтральным в случае столкновения нашего с Хивою.

Чтобы сколько-нибудь облегчить участь наших пленных, наше министерство иностранных дел, не допуская задержания хивинских подданных из опасения повредить этим вообще торговле нашей на Востоке (так как находившиеся в пределах империи хивинцы были исключительно купцы или их агенты), предложило, в 1835 году, образовать в Оренбурге благотворительное общество (со щедрым, но секретным пособием от казны), главнейшим предметом действий которого было бы освобождение русских пленных из неволи. Оренбургские власти, обсудив это предложение, пришли к такому заключению, что если бы секрет был обнаружен и казенный источник значительных средств предполагавшегося комитета, а также цель его действий сделались бы известными местным, т. е. оренбургским жителям, а через них и азиатцам, то этим еще более увеличились бы кичливость и дерзость среднеазиатцев, дав им повод думать, что русское правительство действительно не может с ними справиться и потому как бы платит дань. По всему этому благотворительный комитет не состоялся и решено было, наконец, действовать силою оружия.

Мы уже говорили в своем месте, что по возвращении из своего зимнего поиска в 1825 году полковник Берг представил план нового похода против Хивы. Прежде всего, по мнению Берга, надобно было устроить укрепление на Донгуз-Тау, где и учредить запасы.

С линии отряд должен был выступить осенью, отдохнуть на Донгуз-Тау и, выждав снега, двинуться через Устюрт. Таким образом, безводная пустыня была бы пройдена без лишений — снег давал бы воду.

Сам Перовский был, однако же, другого мнения: он предпочитал прежде утвердиться на Сыр-Дарье, основать здесь русскую колонию и затем двинуться по восточному берегу Аральского моря, а не по западному. При этом тяжести отряда могли бы везтись на косных лодках, которые бы можно было доставить с Эмбы или с Волги.

В 1836 г. Перовский поручил двум офицерам Генерального штаба (Иванину и Никифорову) составить проект основания укрепления на низовьях Сыр-Дарьи с колонией на 1000 человек. Но вскоре взгляд Перовского изменился и на сцену выступил старый план Берга.

Осенью 1835 года из Орска был командирован в Бухару, с бухарским караваном, прапорщик Виткевич, переодетый в азиатское платье. Еще в 1823 году он был сослан в Орск рядовым, с лишением дворянства, по конфирмации цесаревича Константина, за организацию в Польше тайного общества «черных братьев». В ссылке он изучил узбекский и персидский языки и, в качестве переводчика, оказал немало услуг посетившему край в 1829 г. Александру Гумбольдту, который и ходатайствовал о его награждени. Сухтелен прикомандировал его к пограничной комиссии, произвел в 1830 г. в унтер-офицеры, а в 1831 г. — в портупей-прапорщики. Перовский произвел его в 1834 г. в прапорщики и взял к себе адъютантом.

Прибыв в Бухару, Виткевич снял халат и ездил по городу в офицерском мундире, отказавшись сидеть взаперти. Поэтому и сведения, им доставленные, были довольно обстоятельны.

В 1834 г. начавшиеся в Афганистане междоусобия вызвали одного из многочисленных мелких правителей, Дост-Мухаммеда, попытать счастия в России, так как англичане поддерживали его противников: Шаха-Шуджу на юге и Камрака в Герате. Посланец Доста добрался до Оренбурга только в 1836 г. Перовский писал в министерство иностранных дел, что если мы не под держим Доста, то англичане подчинят себе Афганистан, а затем и другие народности Средней Азии, которые будут снабжены оружием, порохом и деньгами и превратятся в опасных врагов наших. На первый раз предполагалось послать Виткевича с предметами обмундирования и снаряжения для афганцев и несколько инструкторов-офицеров и оружейников под видом мирных путешественников. Виткевич вызван был в Петербург и в 1837 г. был послан в Персию в распоряжение русского агента полковника Гра-Симонича. В это время персидский шах шел к Герату; главным советчиком был Симонич; в походе участвовал и батальон русских солдат, сформированный шахом из наших дезертиров. Очевидно, что в Герате мы и непосредственно могли помочь Досту, при посредстве Персии, тогда как иным путем проникнуть в Афганистан было почти невозможно. Поэтому тогдашний директор азиатского департамента Родофиникин дал понять Виткевичу, что Дост-Мухаммеду можно обещать 2 миллиона деньгами и 2 миллиона товарами. Герат предполагалось отнять от Камрака и передать братьям Доста, захватившим Кандагар, если они признают протекторат Персии. Переговоры об этом возложены были на Виткевича, который вез и письмо к Досту.

Предполагалось заключить союз с Достом против Хивы. Следуя с персидской армией к Герату, Виткевич отделился от нее в Нишапуре и через Систан и Кандагар проехал в Кабул, где тогда вел уже переговоры — и также о союзе — английский агент Борне. Дост-Мухаммед предпочел Россию и выпроводил Бориса. В 1838 г. Виткевич воротился к персидским войскам, стоявшим под Гератом; отсюда проехал снова в Кандагар, а затем, через Систан, воротился в Тегеран и в начале 1839 года прибыл в Петербург с массою ценных материалов, маршрутов и съемок. Представившись министрам военному и иностранных дел, он был обласкан ими и обнадежен в щедрых наградах, между которыми не последнюю роль играл перевод в гвардию. Накануне представления государю, когда надежды должны были оправдаться, Виткевич найден был в нумере гостиницы, где он остановился, застреленным, а все бумаги его исчезнувшими. Обстановка была похожа или подделана под самоубийство, а в печке виднелась и груда пепла от сгоревшей бумаги. Следствие ничего не раскрыло…

Трудно, однако, допустить, чтобы человек, бившийся столько лет, чтобы поправить свою карьеру, отказался от нее как раз накануне исполнения самых пылких мечтаний, на девятый день по приезде в Петербург. Многие подозревали в этом загадочном происшествии английскую руку… Кому более всех должны быть интересны бумаги Виткевича, как не англичанам? Кто наиболее был раздражен неудачей Бориса и сердит на Виткевича, как не англичане? Они даже затеяли из-за этого войну с Афганистаном, кончившуюся для них страшною катастрофой в 1841 и 1842 гг. Как бы то ни было, а смерть Виткевича лишила нас важных сведений об Афганистане; исчез и договор, заключенный им с Дост-Мухаммедом. Единственная бумага, которая осталась на столе в нумере гостинницы, оказалась письмом Виткевича о том, что он сам сжег свои бумаги…

Летом 1836 года последовало Высочайшее повеление о задержании, как на оренбургской и сибирской линиях, так и в гор. Астрахани, всех хивинцев с тем, чтобы они были освобождены не прежде, как по удовлетворению всех справедливых требований России, особенно по освобождению наших пленников.

В Оренбурге повеление это исполнено было 28 августа, когда торговцы хивинские были на меновом дворе, готовые к выступлению караваном. Задержанные хивинцы помещены были в Оренбурге и по уездным городам на гауптвахтах, в острогах и в свободных казенных зданиях, где только было можно; на содержание каждому назначено было по 50 коп. ассигнациями в сутки, но, по составлении ими артелей, оказалось достаточным отпускать по 25 коп.

Всего задержано 572 хивинца с товарами на 1 400 000 р.

Задержанные прибегали ко всевозможным уловкам: отказывались от подданства Хивы, уверяли, что товары принадлежат не им, а бухарцам; некоторые даже заявляли желание вступить в русское подданство, но все это оставлено без внимания.

Арест хивинских купцов и запрещение, наложенное на их товары, прежде всего всполошило московских гостиннодворцев и фабрикантов села Ивановского, которые отпустили хивинцам товар в краткосрочный кредит. Явившись в Оренбург, купцы наши стали хлопотать о возвращени своих товаров. Началась разборка тюков, сложенных в сараях, под видением таможенных чиновников, и так как нередко товар одного хозяина попадал к другому, то возникали новые жалобы, новые хлопоты, новая возня.

Многие из хивинских купцов избегли ареста самым простым способом: они только надели чалмы, как бухарцы, и благополучно выбрались в степь.

Вместе с тем ханы Хивы и Бухары извещены были о принятой мере, причем первому пояснены были все неприязненные его действия с объявлением, что заложники могут бьггь выручены только освобождением всех русских пленных, у него находящихся.

Хан поспешил прислать в январе 1837 г. с посыльным нашим татарином своего посланца Кабылбая (правителя одной половины города Ургенча), но ему было объявлено, что признать его посланником при тогдашних обстоятельствах нельзя и что раньше всяких переговоров Хива должна освободить всех русских пленных; привезенные им письма были, однако же, рассмотрены: одно, без подписи, было, по уверению Кабылбая, от хана на Высочайшее имя, другое от мехтера (министра финансов) на имя военного губернатора; но ни в одном из них не говорилось ни слова об освобождении пленных. Хан, между прочим, приписывал все несогласия частным действиям придворных и жаловался на построение нами укрепления Ново-Александровского.

Посол был отправлен назад и снабжен письмом вице-канцлера к хану, от которого еще раз и категорически требовалось выдать всех русских пленных и не позже, как через 4 месяца.

Вскоре за тем (15 сентября) прибыл новый гонец из Хивы, с письмом на имя председателя пограничной комиссии о том, что хан приказал собрать и отправить на родину всех наших пленных; в конце октября получено известие и от Кабылбая с берегов Эмбы, о том, что он с русскими пленными следует в Оренбург. Тотчас сделаны были распоряжения к принятию нескольких сот наших соотечественников; но когда наконец 18 ноября прибыл бухарский караван и с ним посланец хивинский Кабылбай, то оказалось возвращенных-всего 25 человек, но зато это были люди, пробывшие в неволе по 30–40 лет, один даже 55, следовательно, с хивинской точки зрения, народ ни к чему не годный.

Однако ж возвращение и такого числа пленных было неслыханным до того событием, и потому оно было торжественно отпраздновано: весь город встретил вырученных из неволи земляков невдалеке от менового двора; духовенство отслужило благодарственное молебствие под открытым небом и окропило возвращенных святою водою, а купечество угостило их обедом.

Кабылбаю вновь, письменно и словесно, подтверждено было, что задержанные хивинцы не будут освобождены до возвращения на родину всех наших пленных; подарки отвергнуты, а товары хивинские, привезенные 20 купцами в свите посланца, были возвращены обратно за печатями. За возвращенных же из неволи 25 русских немедленно освобождено было 5 хивинцев со всем их имуществом. Кабылбаю дано и письмо к народу, как бы прокламация:

«Одиннадцать лет перед сим приезжал в Сарайчиковскую крепость Вуиз-Нияз и объявил, что прислан от владетеля хивинского с поклоном и что хан Алл акул хочет жить с Россией в дружбе, а в подарок привел слонов и аргамаков».

По высочайшему повелению Государя Императора ему отвечали: «Кто держит в неволе наших людей, тот нам недруг. Привезите их и тогда говорите о дружбе. От врагов подарков мы не принимаем и приятельских переговоров не ведем».

Ответ этот тогда написали на бумаге и вручили Вуиз-Ниязу.

«Требования нашего вы не исполнили… а прислали Кабылбая да с ним больных и старых, и то только 25 человек, русских невольников. Наконец, с Нагуманом вы писали, что высылаете пленных, и обманули… (пропускаем повторения).

Подумайте, что вы делали с посылаемыми от нас.

За 44 года перед сим был послан к вам по вашей же просьбе лекарь Бланкенагель для лечения слепого Фазыс-Бека. Вы содержали его под караулом и хотели убить.

19 лет назад был послан к вам из Оренбурга поручик Субханкулов. Вы его держали под караулом.

Через год потом был послан к вам из Грузии гвардии капитан Муравьев; вы его держали под караулом в Ильгильди… Так ли мы поступаем с вашими?»

Далее шли угрозы напустить на Хиву киргизов, которые к нам натаскают хивинцев, сколько хочешь. А мы их будем отсылать подальше и употребим на казенные работы.

«Посмотрим, кто наберет больше людей, вы или мы?»

Хан хивинский, видя, что наступает время расплаты за все беззаконные поступки хивинцев, и не видя уже возможности отделаться, по-прежнему, одними обещаниями, старался склонить Бухару к союзу против России; но эмир бухарский не только отказал ему в союзе, но даже отправил в Россию посла для скрепления дружественных к нам отношений. Посланец привел с собою слона в подарок Государю и представил трех выбежавших из хивинской неволи русских. Посол был допущен в Петербург, а в октябре 1839 г. отправился восвояси, вместе с горными инженерами, капитаном Ковалевским и поручиком Гернгросом, посланными, по просьбе эмира, для разыскания в Бухаре рудных месторождений.

В августе же 1838 г. с бухарским караваном прибыли еще два хивинские посланца с 5 челов. русских пленных. В представленном ими письме (по-прежнему без подписи и печати) просилось о присылке в Хиву русского чиновника для сбора и принятия наших пленных, русские же пленные присланы были не от хана, а от одного купца, родственники коего задержаны были в Оренбурге.

Один посланец был отпущен, а другой с 12 челов. прислуги был задержан. Мехтеру же было написано: «Доколе не исполните требований наших, не признаем послов ваших, и потому не присылайте их, они будут задержаны наряду с прочими».

Несмотря на то, через год, в августе 1839 года, прибыли новые два посланца хивинские, и на этот раз уже с 80 русскими пленными, из числа которых 32 человека были взяты с Каспийского моря весною того же года. Хан посылал их Государю в подарок, как «свою долю», которую получает из добычи морских разбойников. Посольство это вызвано было, как оказалось, устройством на pp. Эмбе и Ак-Булаке наших укреплений, назначавшихся служить складочными пунктами для предстоявшего в Хиву похода. Цель приготовлявшегося поиска заключалась в понуждении хана выдать всех русских пленных и предоставить караванной торговле нашей полную свободу. Между тем, несмотря на столько положительных обещаний хана освободить русских пленных, несмотря на беспрестанно отправляемые им посольства, он продолжал подстрекать киргизов и туркменов к захватыванию пленных. В том же 1839 году взято было с моря до 150 чел. рыбаков.

Все это делалось с расчетом захватить как можно больше русских, чтобы не убыточно было разменивать их на задержанных в России хивинцев.

Тогдашний вице-канцлер Нессельроде и военный министр граф Чернышев не только не сочувствовали идее похода, ввиду ничтожности намеченных результатов, но и всячески противодействовали в этом Перовскому. Испросив разрешения явиться в Петербург для личного доклада, Перовский добился наконец разрешения императора Николая I, когда на возражения Чернышева сказал Государю решительным тоном:

— Государь, я принимаю экспедицию на свой страх и на свою личную ответственность.

— Когда так, то с Богом! — ответил император.

Через несколько дней составлен был особый комитет из Нессельроде, Чернышева и Перовского.

Высочайше утвержденный 12 марта 1839 г. журнал этого комитета определял:

1. Приступить немедленно, со всевозможною деятельностию, ко всем приготовлениям для поиска в Хиву и основать немедленно необходимые на пути туда склады и становища.

2. Содержать истинную цель предприятия в тайне, действуя под предлогом посылки одной только ученой экспедиции к Аральскому морю.

3. Отложить самый поход до окончания дел Англии в Афганистане, дабы влияние или впечатление действий наших в Средней Азии имело более веса и дабы Англия собственными завоеваниями своими лишила себя права беспокоить правительство наше требованием разных объяснений; но ни в каком случае не откладывать похода далее весны 1840 года.

4. В случае удачи предприятия[14] сменить хана Хивы и заменить его надежным султаном кайсацким; упрочить по возможности порядок, освободить всех пленников и дать полную свободу нашей торговле.

5. Определить, на основании сметы, на это предприятие до 1 700 000 руб. ассигнациями[15] (1 698 000 руб. собственно) и 12 000 червонных, снабдить отряд оружием и необходимыми снарядами; разрешить оренбургскому военному губернатору пользоваться всеми пособиями от местного артиллерийского и инженерного начальства; и наконец:

6. Предоставить поверку и окончательное утверждение всех отчетов по сему делу оренбургскому военному губернатору, который обязан впоследствии представить о порядке поверки этой особое соображение.

Это было установлено в тех видах, что большая часть закупок (верблюды, фураж, хлеб и проч.) должна была производиться у кочующих инородцев, с которыми трудно было бы вести дело форменным порядком, с расписками, квитанциями и т. п. оправдательными документами. Очевидно, что поверка была почти невозможна, и ловкие люди прекрасно этим воспользовались. Главная доля закупок возложена была на генерала-майора Циолковского, генерала-лейтенанта Толмачева, генерал-майоров Генса, Рокасовского, полковников Кожевникова и Кузьминского, подполковника Иванина, гвардии капитана Дебу, штаб-ротмистра Габбе, есаула Сычугова, поручика Иванова и доктора коллежского советника Даля. По тогдашнему складу понятий, казенные покупки были кладом для умеющего ими пользоваться. Иванин в описании зимнего похода в Хиву в 1839–1840 годах весьма часто намекает на злоупотребления. «Если бы, — говорит он, — после похода в Хиву назначено было следствие по этим злоупотреблениям, как после Крымской войны, то без сомнения нашли бы не одного виновного в злоупотреблениях». Лучше всех устроил свои дела Циолковский: ему поручено было купить верблюдов; затем, когда он нашел, что выгоднее нанимать их, то лучшие из купленных были перепроданы маркитанту Зайчикову (он же Деев). Так как Циолковский почти все время похода распоряжался верблюдами, переменял их, отпускал вожаков и проч., и так как верблюды ни разу не могли быть усчитаны, то ничего нет мудреного, что состояние Циолковского возросло до полумиллиона. Бедный польский шляхтич, поступив юнкером в пехоту и затем писцом в дивизионный штаб Эссена, сумел обратить на себя внимание этого генерала и, с назначением его оренбургским военным губернатором, перешел и сам в штаб Оренбургского корпуса. Назначенный впоследствии командиром башкирского и мещерякского войска, Циолковский получил в награду 2000 десятин лучшей земли, а после похода прикупил еще до 8000 дес. Как заготовлялись разные предметы снаряжения в самих войсках, можно судить из того, что, например, командир 1-го Оренбургского казачьего полка барон Корф, вместо того, чтобы на отпущенные деньги купить в Симбирске теплые рукавицы, чулки и валенки, распорядился наделать их из разного старья: чулки и рукавицы из старых вальтранов, а валенки из потертых уже потников. Это было выгодно, но едва ли стоило шитья — ибо, во-первых, нисколько не грело, а во-вторых, весьма скоро истрепалось.

10 октября 1839 г. последовало еще дополнительное распоряжение о действиях наших по занятию Хивы, а также составлен был проект обязательного акта, коим, по утверждении нового правительства в Хиве, предполагалось прекратить на будущее время все несогласия с этим ханством.

Самого хана, как уже сказано в пункте 4 постановления комитета, решено было заменить каким-нибудь из надежных киргизских султанов. Самым надежным казался тогда султан — правитель западной части орды Бай-Мухамед Айчуваков; его-то и решено было сделать хивинским ханом. Кстати, это должно было заинтересовать киргизов в успехе предприятия. Устроено было торжественное заседание военного совета в Оренбурге. Айчувакова приняли с почетом, для него необычным, усадили его на почетное место, рядом с генералом-губернатором, и затем, разъяснив цель похода, спросили: «Хочешь ли ты занять хивинский престол?»

— Какой это престол! — возразил султан, — я даже не смею и называть его таким словом, потому что так называется и трон русского царя! Хивинский же впору назвать разве только трундуком![16] Моя кибитка, моя семья и мой аул дороже для меня всей Хивы. Срамиться я также не хочу. Если русские штыки не будут беречь поставленного ими хана, то он ничего не будет значить, а я не хочу уступать презренным хивинцам.

Совет признал эти доводы основательными, и решено было оставить при Айчувакове русскую гвардию, как это и входило в планы Петра I.

С этого времени Айчувакову был придан титул «степенства», которым он и пользовался до самой смерти.

Итак, до похода оставался еще год сроку. Сначала предположено было выступить раннею весною 1840 года, но обстоятельства заставили поспешить делом и предпринять поход четырьмя месяцами ранее, т. е. осенью 1839 года.

Предпочтение это было основано на том, что, выступив из Оренбурга в начале весны 1840 г., отряду пришлось бы проходить к Хиве безводными соляными степями, в самое знойное время, тогда как позднею осенью или зимою отряд мог избегнуть по крайней мере двух тяжелых испытаний: жары и безводья.

Эти доводы можно было предвидеть и заранее, но тут прибавилось новое, уже непредвиденное обстоятельство: башкиры, возившие по наряду на Эмбу разные запасы и строившие потом укрепления Эмбенское и Ак-Булакское, приведены были в крайне отчаянное положение недостатком продовольствия. Из 23 290 лошадей у них пало 8869, из 7878 чел. было больных цингою и сапом до 2000, из коих к этому времени умерло 199. Распущенные по окончании работ башкиры шли пешком, как голодные волки, отнимая у киргизов и верблюдов, и лошадей. Это заставило киргизов откочевать в глубь степи и тем чуть не расстроило предпринятую экспедицию: достать верблюдов было не у кого. Вызванный в Оренбург Айчуваков обещал уладить дело и дал слово нанять верблюдов во что бы то ни стало, но не иначе, как теперь же, не откладывая до зимы, когда киргизы откочуют еще дальше.

«Оказалось гораздо выгоднейшим, — писал Перовский, — не покупать верблюдов, как было предположено, а нанять их, обще с возчиками, потому что обошлись бы несравненно дороже и, кроме того, без тщательного за ними присмотра самих хозяев большею частию не выдержали бы похода; наемка же эта не может быть произведена зимою, когда все кайсаки сидят неподвижно на отдаленных зимовьях своих, а только летом, через посредство султанов-правителей; вот почему я также нашелся вынужденным обеспечить предприятие в этой важнейшей потребности и нанять верблюдов ныне же, не теряя времени. По сим причинам, то есть, как для значительного сокращения издержек (за верблюдов надо было платить со дня найма), так и для того, чтобы не потерпеть в степях недостатка в воде, я принужден буду выступить, не дожидаясь весны, и вероятно в ноябре месяце, хотя обстоятельство это в сущности своей и не противоречит Высочайше утвержденному журналу, потому что отряд достигает цели своей не ранее тамошней весны».

Между тем известия, доходившие к нам в 1839 г. из Средней Азии, были самые неутешительные: купцы и агенты уверяли, например, что в Хиву прибыло из Кабула 25 англичан,[17] предлагая хивинскому хану помощь против России войсками и деньгами, — слух казался тем вероятнее, что в это время англичане уже заняли Кабул, изгнав расположенного к нам Дост-Мухаммеда. Этим объясняли в Оренбурге и нерешительность хивинского хана, который то соглашался выдать всех русских пленных, то вдруг отдумывал. Такие происки англичан заставили поторопиться экспедициею.

Вместе с тем из Оренбурга была изгнана английская евангелическая миссия, засевшая там с начала тридцатых годов под предлогом проповеди христианства среди киргизов, а на самом деле занимавшаяся шпионством, сношениями с Хивой и Бухарой и возбуждением их против России. Куда англичане не могли проникнуть с оружием, туда они являлись с аршином, а если и аршином достать не могли, — не церемонились пустить в ход и Евангелие!

Никого из киргиз евангелисты в свою веру не обратили, да и не старались об этом, но зато английский посол в Тегеране отлично знал о приготовлениях к ученой экспедиции, в которой не было ни одного ученого…

Так как, вследствие пожаров, приготовления не могли быть окончены ранее осени, то оставалось решить только один вопрос: когда идти лучше — зимой или летом?

Сначала думали выступить раннею весной, пройти весь путь до Хивы в 50 дней, сделать свое дело, а осенью назад. Пехоту везти на верблюдах. Если в корзинах, то по 3 человека на верблюда, а если в длинных повозках на высоких колесах с широкими ободьями, то по 8 и 10 человек на каждого верблюда.

Но тут стали вспоминать разные исторические примеры зимних походов.

Примеры Чингисхана, прошедшего с 200 000 армиею по снегу степь Гоби для покорения Китая (1211 г.) и степь Бек-пак (в нынешней Акмолинской области) при движении на Хиву в 1219 г. Примеры Тамерлана, начинавшего свои нашествия к Сибири или к Уралу всегда зимою; так, в январе 1391 г. он двинулся от Ташкента к р. Ишиму и Тоболу, откормил здесь весною коней, а затем в 10 дней прошел до 1000 верст, настиг Тохтамыша при р. Кондурче, в нынешней Самарской губернии, и разбил его. Наконец, примеры из нашего собственного опыта: а) зимний поход воевод Ушатого и Курбского в 1499 г. (при Иване III) к берегам Иртыша и Оби, когда русским пришлось пройти на лыжах до 3000 верст; б) походы 1800 г. в Швецию, по льду через Балтийское море, князя Багратиона из Або, через Аландские острова, а оттуда Кульнева к берегам Швеции, Барклая-де-Толли из Вазы через Кваркен к Гриссельгаму (в два дня сделано 100 верст, но артиллерию пришлось бросить); графа Шувалова из Улеоборга, чрез Торнео, — в Улео.

Поход 12 года также казался многим доказательством того, что «морозы русскому человеку нипочем». Зимняя экспедиция Берга, о которой мы уже говорили, также склоняла оренбургское начальство в пользу зимы. На беду, у нас вздумали еще посоветоваться с русским фельдмаршалом, хотя и английским главнокомандующим, железным герцогом Веллингтоном, который тогда считался у нас первым военным авторитетом за победу над Наполеоном под Ватерлоо. Авторитет этот не признавали только пруссаки, приписывавшие эту победу, и не без основания, своему фельдмаршалу Блюхеру, да французы, считавшие, что сам Веллингтон был разбит ими под Ватерлоо и что бой был возобновлен и обратился в поражение французов только с прибытием пруссаков Блюхера.

Веллингтон в совете не отказал и высказался в пользу зимних походов через безводные степи, потому что вода будет всюду под ногами в виде снега. Все это решило вопрос в пользу зимы. Кстати еще вспомнили, что Бекович ходил в Хиву летом, «в июле, в самый зной», что одна из главных причин неудачи его заключалась в утомлении людей и большой убыли (будто до ¹/₄ части отряда), но забыли при этом, что главное дело было сделано: отряд дошел до хивинских поселений, разбил хивинское войско, и ему оставалось только уметь воспользоваться победою, а для этого недоставало только здравого смысла в предводителе…

Забыли также знаменитый поиск яицких казаков в 1602 г. на столицу ханства Ургенч (ныне Куня-Ургенч) для захвата себе женщин и добычи: совершенный летом и вполне удачно, набег этот окончился гибелью всех 1000 казаков только из-за массы тяжестей добычи, с которою казаки едва тащились назад и были настигнуты.

Забыли также про бураны, способные занести дорогу до невозможности движения, а поля до невозможности держать вьючный скот на подножном корму. Забыли, что верблюд вообще плохо справляется с глубоким снегом и своею мягкою ступнею не может разгребать снег для отыскания осенней травы; забыли это и не взяли с собой корма для верблюдов. Забыли про то, что для добывания воды из снегу нужен громадный запас дров, следовательно, и множество лишних верблюдов, множество лишних погонщиков, которых тоже надобно кормить, а следовательно, везти для них запасы на новых верблюдах и т. д.

А главное, забыли то, что уж если предпочли зимнюю экспедицию, то ее надо предпринимать на хорошо выкормленных перед тем лошадях и верблюдах, а для этого надо собраться задолго до зимы в местности, ближайшей к безводной степи, а затем быстро пройти ее по первому снегу, когда нет еще ни особенных буранов, ни морозов.

Несмотря на то что главным противником зимнего похода был нач. штаба Оренбургского отдельного корпуса барон Рокасовский, все-таки Перовский предпочел зимнюю экспедицию, за которую стоял почему-то генерал Станислав Циолковский…

План похода был составлен на следующих основаниях.

1) Устроить на пути в Хиву укрепление, которое бы послужило складочным местом для экспедиции.

2) Главный отряд составить из 5000 человек, из которых 3000 пойдут в Хиву, остальные же 2000 назначаются для прикрытия операционной линии.

3) Все заготовления, как по удобству и дешевизне, так и для лучшего надзора, произвести в г. Оренбурге, откуда выступить и главным силам отряда.

4) По мере заготовления запасов к походу перевозить их наряженными от башкирского войска подводами из Оренбурга внутрь степи, в устроенное для того складочное место.

5) Для прикрытия транспортов с запасами, направленных с линии на промежуточный пункт, составить особый отряд, не входящий в состав главных сил.

6) Перевозку всех тяжестей главного отряда произвести на верблюдах, которых и собрать в потребном числе в течение лета, от подвластных нам киргизских родов.

7) Заняв и укрепив Хиву или какой-либо другой хивинский город, действовать по обстоятельствам.

В удаче предприятия никто не сомневался: хивинцев считали не воинственными, в верность войска из туркмен не верили, в верность артиллеристов из русских пленных — еще менее, хивинского оружия не боялись, знали, что огнестрельного оружия в Хиве мало, что порох плохой и что ядра не отвечают калибру орудий и потому загоняются с войлоком.

Весь вопрос состоял в том, как бы добраться до этого разбойничьего гнезда, а уж разнести его никто не считал задачей. Хивинцы — это азиатские плантаторы-рабовладельцы; в час расчета им придется еще подумать и о том, как оставить семью на руках озлобленных рабов.

Итак, удача казалась несомненною.

На все издержки по экспедиции ассигновано было из сумм военного министерства 1 700 000 р. ассигн. и 12 000 червонных (т. е. 521 714 р. 28 ²/₇ коп. нынешнего курса); исполнение самой экспедиции возложено было на тогдашнего оренбурского военного губернатора генерал-майора Перовского.

Войска Оренбургского корпуса, из которых надобно было сделать выбор людей для экспедиционного отряда, в то время имели налицо: офицеров — 2202 человек и нижних чинов — 113 517 человек.

Пехота Оренбургского корпуса имела важные недостатки: она не только никогда не участвовала в делах против неприятеля, не делала никаких походов, но даже и не собиралась никогда в лагери. Многие из нижних чинов завели оседлость, построили дома, занялись земледелием и торговлею, так что регулярные линейные батальоны постепенно и незаметно обратились как бы в поселенное войско. Для пресечения этого и чтобы подвинуть военное образование пехоты Оренбургского корпуса, генерал Перовский передвинул все батальоны на новые места и начал собирать части войск в лагери, что несколько улучшило дисциплину и фронтовое образование. Да и личный состав оренбургской пехоты весьма не благоприятствовал успешности военного образования: так, в апреле 1839 г. в семи оренбургских линейных батальонах считалось: русских рекрутов — 582, поляков — 2127 (из них 549 высланных в Оренбург после восстания 1831 года), сосланных и наказанных — 1694. Всего — 4403 человек.

То есть из 8999 человек всей пехоты 4403 человека, или почти половина людей, были или рекруты, или сосланные; из этого-то количества пехоты приходилось взять в состав экспедиционного отряда до 3000 человек, а если бы выбор падал при этом преимущественно на старослужащих и надежных людей, то сам Оренбургский край остался бы при одних только рекрутах, поляках и штрафованных!

Всего в экспедиционный отряд было назначено: пехоты 3 ¹/₂ батальона, кавалерии 2 полка или 12 сотен уральских казаков, 3 сотни оренбургских казаков и башкирцев и конвойный дивизион от 1-го Оренбургского полка,[18] всего 17 сотен (в степи должны были присоединиться еще до 250 киргизов), артиллерии 22 орудия (в том числе горных 8, мортир 6, фальконетов 2) и 4 ракетных станка.

В пехоте было 58 штаб- и обер-офицеров и 2983 нижних чинов, в кавалерии 57 штаб- и обер-офицеров и 1721 нижних чинов, а с киргизами 1971 человек; в артиллерии — 11 штаб- и обер-офицеров и 257 нижних чинов. Прикомандированных к отряду (гальванеров 5, понтонеров 2, а в помощь им 52 из линейных солдат, моряков 2 офицера, а к ним 64 уральских казака) всего — 4 штаб- и обер-офицера и 126 нижних чинов. Штаб состоял из 3 генералов, 4 штаб-офицеров, 15 обер-офицеров, 10 классных чиновников, 1 священника, 34 унтер-офицеров, писарей и фельдшеров и 41 денщика — итого 108 человек. Однако по ведомости общего расчета верблюдов при движении от Эмбенского укрепления оказывается, что штаб-офицеров прибавилось 2, обер-офицеров 3. Так что, не считая священника, писарей и т. д., одних офицеров и чиновников при штабе состояло 37 человек, а штаба настоящего все-таки не было… В случае какой-нибудь нужды никто не знал, к кому обратиться. В числе чиновников считались 4 медика, 3 переводчика, 1 аудитор и 2 по особым поручениям — Ханыков и Даль.

В одном из своих писем Даль говорит: «Нет начальника штаба, обер-квартирмейстера, обер-провиантмейстера и многих других».

Кроме Перовского в отряде были: генерал-лейтенант Толмачев, генерал-майор Молоствов и Циолковский.

А всего чинов в отряде 5325 человек, при 22 орудиях и 4 ракетных станках.

Отряд снабжен был минным инструментом, шестью холщовыми понтонами и 300 бурдюками для переправ, а также двумя разборными плоскодонными лодками и четырьмя уральскими бударами на колесах. Лодки предназначались для плавания по Аральскому морю на возвратном пути; но попали они не на воду, а в огонь, так как были употреблены на дрова еще в передний путь…

Заботливость Перовского о здоровье и удобствах нижних чинов отряда простиралась до мелочей: обо всем он подумал, против каждой случайности принял меры. Нижним чинам регулярных войск сшиты были кителя-стеганки из джебаги (свалянной шерсти киргизских баранов, которую, наподобие ваты, нашивали на холст и простегивали чрез подкладку), куртки из овчины годовалых киргизских ягнят, суконные шаровары со стеганными джебагою наколенниками, теплые фуражки с козырьками и широкими назатыльниками, холщовые широкие шаровары для надевания сверх суконных, так как к холсту снег менее пристает и его легче высушить; шинели были расставлены (т. е. уширены), чтоб под них можно было надевать теплую одежду.

Эти затейливые зимние уборы главным образом и погубили столько народу во время похода. Вместо того чтобы снабдить людей просто полушубками, кто-то посоветовал ради экономии дать им кителя и подбить джебагой! Мы говорили уже, что вследствие пожаров мастеровые запоздали, а потому торопились и простегивали кое-как. Джебага отпарывалась, сползала вниз, образуя валик на полах, а на всем туловище ее не оставалось ни шерстинки! Несчастный мученик заботливости неумелого начальства мерз в летнем кителе под зимними буранами, простуживался и умирал. С колен из шаровар джебага также сползала вниз, образуя там какие-то путы, и мешала ходить.

Суконные нагрудники, надевавшиеся прямо на тело, производили зуд, а под конец служили пристанищем разных паразитов, с которыми тут трудно было бороться.

Джебага вещь недурная, но она должна быть нашита не на холст, а на сукно и мелкими параллельными строчками прострочена — тогда не нужна и подкладка.

Кителей на джебаге и шаровар отпущено по 3458 штук, шапок 3290, курток 3208. Собственно же нижних чинов в отряде было 5162 человека. Значит, заботились не обо всех. Бхли откинуть 1721 казака, то получится 3441 человек — очевидно, только для них все это и было заготовлено.

Кроме того, заготовлено было 3360 широких сапогов с длинными голенищами и 3470 войлочных кенег; суконные онучи, в 4 аршина длиною каждая; 3462 теплых овчинных рукавиц, крытых верблюжьим сукном.

Казакам на случай буранов приказано обзавестись киргизскими малахаями, т. е. меховыми шапками с длинным назатыльником и наушниками, а на случай морозов вместо железных стремян надевать деревянные, киргизские. Сверх одежды велено накидывать попоны, вроде бурок, закрывавших голову и плечи.

Кроме того куплено было достаточное число войлоков для подстилки вместо постелей; заготовлены джуламы — войлочные палатки или юламейки, а также лопаты для расчистки снега при постановке этих юламеек; а для предупреждения глазных болезней от постоянного сильного блеска снега заготовлены были для всего отряда черные волосяные наглазники. Волосяные сетки пришивались к суконной повязке с отверстиями для глаз. Получалось нечто вроди очков. В них было жарко, лоб над глазами потел, получались ревматизмы. Наглазники терялись, и затем большинство предпочло натирать под глазами пороховою мякотью или золем большие пятна, что действовало отлично.

Кибиток было всего 17 и двойных 3, юламеек 355, подстилочной кошмы 1956 сажен, а считая по 2 аршина на человека — значит, на 2934 человека.

Но в этих цифрах помещены и принадлежности лазарета: 14 кибиток и 40 юламеек; подстилка общая.

Значит, ничего этого не хватало на весь отряд. Очевидно, что это назначалось только для пехоты. Пехоты было 2983 нижних чина, а кошмы на 2934 чел. Все-таки на 49 человек не хватало. На это с Эмбы и под кошму взят 131 верблюд.

Из Оренбурга же отпущено в войска 3800 сажен, значит, на 5700 чел., но куда девалась почти половина, неизвестно.

Для укупорки тюков, а также на попоны, покрышку юламеек и подбивку вьючных седел отпущено 10 794 сажени кошмы. Не пошла ли подстилочная кошма на починки? От кошмы киргизской появилась сибирская язва, и много людей от нее погибло. Не истребили ли часть кошмы?

Сверх 6-месячного запаса продовольствия, на всякий случай, предписано было провиантской комиссии закупить в Астрахани и доставить морем, с последним рейсом, в укрепление Александровское 2500 четвертей муки и 250 четвертей круп. Этот провиант не дошел по назначению, как увидим впоследствии, из-за бурь на море и морозов.

Для улучшения пищи вообще и для больных и слабых в особенности заготовлены были 187 ящиков сушеной капусты и огурцов, 345 пудов круту или киргизского кислого сыру; 200 пудов телячьего бульону; 1000 пудов бараньего сала, 192 пуда свиного сала, 12 ¹/₂ пудов сушеного хрену, 40 000 головок чесноку, 870 ведер уксусу, и для сбитня 700 пудов меду, 20 пудов перцу, несколько корицы и 5 пудов корня бадьяну. От сбитня многие отказывались, потому что его варили в котлах поротно и, пока получишь порцию, надо подходить шеренгой и стоять на морозе очень долго с металлической кружкой в руках. Замерзнешь раньше, чем получишь.

Что касается «зелена вина», т. е. водки, то взято было 2267 ведер.

Опыт прежних поисков в степь показал, что на один подножный корм рассчитывать нельзя, почему необходимо было запастись фуражом.

На пути следования отряда в Хиву сена было заготовлено до 20 000 пудов на урочище Биш-Тамак, до 20 000 пудов на pp. Эмбе и Аты-Якши и до 25 000 пудов близ Ак-Булака, как о том будет сказано далее.

Боевых снарядов для экспедиции заготовлено было два комплекта: к двум 12-фунтовым пушкам, к двум 6-фунтовым пушкам и к двум ¹/₄-пудовым единорогам, из которых один комплект должен был находиться в зарядных ящиках, а другой во вьючных ящиках, в парке. Для восьми горных 10-фунтовых единорогов взято, кроме двух комплектов обыкновенных, еще 200 картечных гранат, а для шести кугорновых мортир взято 1200 гранат, часть которых везлась снаряженными.

Конгревовых ракет взято было: 50 зажигательных и 325 боевых; к ним станков 4 и желоб 1. Для возки ракет потребовалось 28 вьючных ящиков.

Патронов было заготовлено: ружейных 1 200 000, карабинных и пистолетных 204 000, с картечью[19]50 000.

Для подавания сигналов взято было: фальшфейеров[20]710, сигнальных ракет 570 и сигнальных патронов 1000, к ним 26 вьючных ящиков.

Кроме того, взято особо: пороху 150 пудов, свинцу 10 пудов и запас — коломази, фитиля, армяку, угольев, кремней и 2 походных кузницы. Все это укладывалось в 472 вьючных ящиках.

Затем еще: листового табаку 255 пудов, арбы для больных 80, дроги; сбруя на 69 лошадей, седла на 40 лошадей, кожаные и железные ведра, весы, безмены, сабы и турсуки, т. е. кожаные мешки для перевозки запасной воды, числом 395 штук; ушаты железные, корыта, ливеры, точила, этого всего по несколько штук; затем гвозди и прочее железо, меры разной величины, гарнцы, веревки, арканы волосяные, канаты, березовые дрова, 40 бревен и 400 досок для бань в промежуточных укреплениях, мешки, приколы, железные печи, котлы, сороковые бочки, фонари, решета, деревянные чашки и ложки, свечи, сигнальные фонари, щипцы, факелы, рыболовные снасти и проч.

Наконец, закуплено было на Нижегородской ярмарке множество вещей в азиатском вкусе и разные товары для раздачи подарков киргизам и туркменам. Эта беспримерная по подробностям снаряжения экспедиция едва ли когда-нибудь послужит образцом для другой, для чего именно мы и приводим все эти подробности.

Massa impedimenta отряда сделалась, благодаря такой крайней прозорливости распорядителей, столь громадною, что не только в степи, но и в населенной стране, при обилии кормов, число вьючных животных должно было значительно затруднить продовольствие их.

Но это еще не все. Значительная глубина колодцев на Устюрте дозволяла вычерпывать в час едва 10 или 15 ведер воды, и, следовательно, в сутки можно было напоить не более 200 или 300 верблюдов и лошадей. Экспедиционный же отряд не мог быть эшелонирован такими дробными частями, не подвергаясь опасности, а более крупным эшелонам пришлось бы сидеть у колодца по нескольку суток. Для устранения такого затруднения была придумана особенная водочерпательная машина, которую удобно можно было перевозить с собою на верблюдах. Машина состояла из каната в 1 дюйм диаметром, на котором укреплялись железные ведра за дужки, в расстоянии 2 или 3 арш. одно от другого, а чтоб ведра не путались, то снизу их прибивались скобы с дырочками, за которые ведра привязывались к тому же канату. Таких ведер можно было привязывать на канат от 15 до 30, смотря по глубине колодца. Вода с помощью этой машины могла черпаться с такою скоростию, как бы из колодца в сажень глубиною.

Добываемую из колодцев воду предполагалось выливать, если бы не оказалось на месте каменных бассейнов, в желобы из кож или же из непромокаемой, пропитанной гуттаперчей парусины, откуда она стекала уже в лодки или же в кожаные и парусинные, непромокаемые и утвержденные на деревянных рамах бассейны. Все перечисленное положено было везти на верблюдах, за исключением понтонов, будар, судов, арб и саней под больных и наконец тяжелых артиллерийских орудий; горные же единороги везлись на верблюжьих вьюках и были так прилажены, что в случае надобности орудия в ¹/₄ часа могли быть готовы к бою. Верблюды же везли и тяжелые орудия с их зарядными ящиками, для чего их запрягали посредством ярем, сходных по устройству с воловьими.

Наконец, запасные верблюды также не были праздными: в них сажали по два пехотинца, поочередно, с целью сбережения в походе сил пехоты и для приучения ее к езде на верблюдах, чтобы, в случае надобности, можно было посылать часть пехоты, как драгун, с летучими отрядами. Надобно заметить, что Перовский не принял ровно никаких мер к ограничению офицерского обоза и сам подавал пример непомерного расходования верблюдов под свою обстановку, даже тогда, когда за недостатком верблюдов приходилось кидать запасы. Так, при выступлении с Эмбы под его багаж взято 100 верблюдов; каждому генералу полагалось по 10, штаб-офицеру по 2, на двух обер-офицеров по 3. Весь штаб брал 211 голов!

В строевых частях обер-офицерам полагалось уже по верблюду на каждого. Груза на них полагалось вначале по 10 пудов. Значит, Перовский вез с собою 1600 пудов багажа; генералы — по 160 пудов и т. д. Подарочные вещи, сверх того, везлись на 10 верблюдах.

Лошадей у Перовского было 12, а всего у штабных 89. Из Оренбурга багаж Перовского тронулся на 140 верблюдах, а с Эмбы назад пошел только на 100, значит, 640 пудов съестных припасов, вин и т. п. было израсходовано — в 2 ¹/₂ месяца.

Что касается посадки пехотных солдат по двое верхом на верблюда, то скоро от этого пришлось отказаться из-за патронных сум, занимавших много места, причем сума заднего седока набивала задний горб верблюда, «а верблюд со сбитым горбом идет только под нож», — прибавляет Даль.

Перевозку запасов к складочным пунктам положено было произвести нарядом от башкирского и мешерякского войск.

С этою целью командировано из разных кантонов 7750 троечных телег, с таким же числом возчиков от этих войск и с должным числом своих офицеров и урядников. Возчики были взяты по наряду с 16 000 очередных семейств. Всего с урядниками взято 7878 чел., а лошадей с верховыми — 23 290. Упряжь к телегам была прилажена так, что возчик ехал верхом на одной из пристяжных, запряженной длиннее остальных на 3 вершка, что давало ему возможность удобно управлять подводою и защищаться в случае нападения.

Для выбора места под складочный пункт и укрепление послан был в конце мая состоявший по кавалерии полковник Геке. Хотя офицеров Генерального штаба у Перовского было и немало, но, вследствие особого пристрастия к штабс-капитану Генерального штаба Никифорову, он разослал их всех с поручениями: либо закупать разные запасы, либо беречь их от нападений хищников, а всю переписку, все распоряжения по экспедиции вел секретно от остальных, даже от старших офицеров Генерального штаба, — через Никифорова, который, в сущности, и был негласным начальником походного штаба. Гласным же был подполковник Иванин, а дежурным штаб-офицером — капитан Дебу.

Полковнику Геке дан был отряд из 400 чел. строевых и двух сотен башкиров, при 4-х горных единорогах.

Под прикрытием этого отряда был отправлен и первый башкирский транспорт в 1200 подвод.

Геке, оставя обоз на р. Эмбе, сформировал легкий отряд (из одного взвода пехоты, посаженной на 40 телегах, и 400 конных башкиров при 2 единорогах), с которым и отправился 21 июня к урочищу Донгуз-Тау, где, по данным полковника Берга (производившего в 1824 г. нивелировку между Каспийским и Аральским морями), можно было надеяться найти удобное для склада запасов место. Рекогносцировка указала, что ни Донгуз-Тау, ни прилегающие к нему места, по недостатку воды и кормов, вытравленных киргизами еще весною, неудобны для устройства этапного пункта на значительный отряд, и потому Геке предпочел уроч. Чушка-Куль при речке Ак-Булак, где вода, хотя и солоноватая, но в изобилии, травы достаточно, а неподалеку, в 20 верстах, много камыша и тальника для топлива.

Отойдя назад 57 верст, Геке послал на Эмбу за обозом 300 башкир. 5 июля обоз пришел, а 7-го весь отряд двинулся далее, оставив на первом же переходе 50 телег с рассохшимися колесами или изнуренными лошадьми.

Необходимость напоить из колодцев до 4000 лошадей и отдохнуть перед 40-верстным безводным переходом заставила сделать дневку. 9-го отряд двинулся далее. Башкиры запаслись травою, а в турсуки набрали воды. Солдаты наполнили ею манерки и 2 бочки. В 11 часов, после перехода в 17 ¹/₂ верст, сделан привал до 3 часов. Пройдя затем 6 верст, люди стали уже томиться жаждою.

День был знойный, а при безветрии удушливая пыль вилась густыми столбами над колонною; солнце палило, как в африканских степях, термометр показывал в тени от 32° до 38°, а на солнце от 42 до 45° тепла,[21] роздана была вся оставшаяся вода, смешанная с уксусом. Офицеры спешили делиться своим запасом воды; но всего этого было недостаточно: люди и лошади падали в изнеможении, и только скорое кровопускание спасало их от смерти. Тотчас же послано было за водою в Чушка-Куль, а отряд, медленно подвигаясь вперед, открыл в стороне от дороги копань (неглубокий колодец) с солоноватою водою и несколько грязных луж. Все это мигом было осушено. Наконец часть обоза около полуночи достигла чушка-кульских колодцев, откуда и послана вода отставшим и ночевавшим на дороге. Только к 15 июля вся команда едва собралась на р. Ак-Булак. Последние люди провели, значит, в этой пустыне 6 дней! Тотчас же приступлено было к устройству передового Чушка-Кульского укрепления.

Место, выбранное для укрепления, находилось возле самого ручья, но песчаный грунт, совершенное отсутствие дерна и леса, а также чрезмерный зной значительно затрудняли работы; однако ж 300 человек, работая почти без отдыху, к 3 августа успели возвести укрепление (пятиугольник с тремя небольшими бастионами); вместе с тем накошено и сложено при укреплении до 25 000 пудов сена, а для топлива собраны все сломавшиеся телеги, вдобавок к камышу и тальнику из окрестностей.

Только узнав о затруднениях, встреченных тележным обозом, при движении к Ак-Булаку, и о том, что «хотя и солоноватая, но в изобилии» вода начала оказывать вредное влияние на здоровье людей, которые к тому же занимались иногда и бесполезными работами (как, например, выглаживанием и вылащиванием валов), — решено было послать специалиста для выбора нового пункта под укрепление на р. Эмбе.

Послан был Генерального штаба полковник Жемчужни-ков.

Причину развившихся болезней можно искать и не в одной воде, а просто в беспечности и незаботливости Геке, который всегда этим отличался. Так, в Ново-Петровском укреплении (ныне форт Александровский) в 1846 г. он допустил, что людей кормили более двух месяцев гнилой солониной, когда легко можно было доставать у киргизов баранов. Людей сверх того еще обвешивали! Свежей зелени и луку никто не хотел везти из Астрахани, боясь притеснений фортового начальства, которое само пустилось в коммерцию, образовав рыболовную компанию.

Когда эти злоупотребления были прекращены полковником Генерального штаба Иваниным, гарнизон стал видимо поправляться.

Жемчужников выбрал место при впадении в Эмбу речки Аты-Якши, на правом берегу ее.

К первым числам сентября окончен был вал укрепления (в виде четырехугольника с флешами для прикрытия выходов); между тем накошено было по берегам р. Эмбы и впадающих в нее притоков до 20 000 пудов сена. Если бы Жемчужников был послан ранее, вместо Геке, то на Эмбе, где множество лугов, он мог бы накосить за лето до 80 000 пудов сена, что, конечно, имело бы влияние на исход экспедиции, так как дало бы возможность поправить здесь лошадей и верблюдов, которые, напротив, здесь еще похудели при 20 000 пудов сена.

Жемчужников был человек распорядительный и добросовестный, степь знал хорошо, исходил ее порядком в 1834 и 1835 годах. Теперь он немало потрудился для похода, а между тем его «интригами Никифорова с братьею устранили от участия в хивинском походе» (Иванин, с. 78).

Если считать, что начальник должен, так сказать, «воспитывать» для нужд государства дельных людей и поставлять их, когда является спрос, — то отстранение от дела людей, приобретших опыт и знания, является не только поступком нечестным, а прямо преступлением. Это значит обманывать доверие государя, который всех офицеров знать не может и полагается на старших генералов.

Если подрядчик вместо хорошего верблюда поставляет полудохлого — мы кричим, а тут вместо дельного и способного офицера ставят в ряды пролаз, забегающих с черного крыльца к нелегальным подругам высшего начальства, — и все молчат!

Поправить испорченного дела Жемчужников уже не мог, и сена для будущих верблюдов было наготовлено мало.

Так как для отряда нужно было множество верблюдов, то киргизам сделан был вызов к добровольной поставке верблюдов на время экспедиции, т. е. на шесть месяцев, с вознаграждением от казны по 10 р. сер. на верблюда.

Обещана была полная амнистия за все преступления, совершенные по день объявления, тем родам, которые покажут усердие к поставке верблюдов.

Только одни баголинцы откочевали, остальные же роды обязались доставить 11 444 верблюда.

Сверх того приобретено в собственность экспедиции: пожертвованных ханом внутренней орды Джангером 1000 верблюдов, киргизами назаровского рода за выручку задержанного их старшины 130 верблюдов и старшиною их Тукмановым 51 верблюд, а всего получено безденежно 1181 верблюд; куплено у киргиз 110, выменено у них же 100. Итак, если бы все число верблюдов было доставлено к сроку, то их было бы всего 12 835 штук.

Но некоторые роды не доставили верблюдов к сроку (1 ноября), отчего в отряде при выступлении было всего 9500 верблюдов, да еще около 900 присоединилось на первых переходах, так что всего собралось 10 450 верблюдов, с которыми киргизы выставили и 2090 вожаков или лаучей, по одному на каждых 4 или 5 верблюдов.

Киргизы оставались спокойными, несмотря на устройство нами укреплений среди их кочевок или, быть может, благодаря тому.

Всего, в продолжение шести месяцев, из-под передовых укреплений произведено только три угона, но и те должно отнести скорее к обыкновенным у киргизов воровствам, чем к набегам. В первый угон, произведенный чумиклитабынца-ми и аллачинцами из-под Эмбенского укрепления в ночь на 22 августа, отогнано 398 башкирских лошадей из транспорта; 60 из них были, впрочем, отбиты; остальных же, за темнотою, не могли настигнуть.

Второй угон совершен из-под Ак-Булакского укрепления в ночь на 29 сентября: угнано 32 лошади; в третий угон, опять из-под Эмбенского укрепления, 17 октября, украдено 180 маркитантских быков. Преследования воров в последних двух случаях, по изнурению казачьих лошадей, были неудачны, а как это могло подать повод к более важным предприятиям киргизов, особенно осенью, в обычное у них время воровства и баранты, то полковник Геке, узнав о близком нахождении шайки известного разбойника Магомета Утямисова, выступил 30 октября из Эмбенского укрепления со взводом пехоты, 30 казаками, при одном орудии и 1 ноября настиг аулы, где скрывалась упомянутая шайка. Утямисов успел узнать об опасности и бежал еще накануне; но десять известных барантачей были захвачены или, лучше сказать, выданы самими киргизами, когда они убедились, что войска наши не намерены обижать покорных.

С этой стороны транспорты были, таким образом, обеспечены, но климат и бескормица взяли свое: в пяти башкирских транспортах умерло 199 башкиров (из 7878 человек), лошадей же брошено, угнано, прирезано и пало 8869 из 23 290, т. е. более 28 %. Произведено было следствие, которое указало, что на каждый транспорт был только 1 фельдшер, а умершие башкиры страдали кровавым поносом вследствие перемены климата и пищи, так как они были уроженцы горных кантонов.

Между башкирскими лошадьми открылся сап. Заразилось много и людей… Конская сбруя с больных и телеги были сложены в кучу среди Ак-Булакского укрепления и сожжены. Остался ворох железных оковок и шин.

В укреплениях также было неблагополучно. На Ак-Булаке свирепствовала цинга: к концу октября было 52 больных из 399 человек гарнизона; а на Эмбе и цинга, и горячка, и кровавый понос; к тому же времени было больных: 16 цингою, 6 горячкою, 6 кровавым поносом, остальные лихорадкою и проч. — всего 36 человек из 634.

В виде авангарда и ради опыта степного похода отправлен был 21 октября, с частью запасов, 6-й обоз, или караван на верблюдах, в числе 1128 голов под прикрытием 357 нижних чинов, при 4 орудиях и под командою подполковника Данилевского, который и прибыл благополучно на Эмбу на 23-й день, сделав до 500 верст.

Наконец 14 ноября, войскам, собранным на городской площади, прочтен был приказ о походе на Хиву.

«По высочайшему Государя Императора повелению я иду с частию вверенных мне войск на Хиву.

Давно уже Хива искушала долготерпение сильной и великодушной державы и заслужила, наконец, вероломными, неприязненными поступками своими грозу, которую сама на себя навлекала…

Товарищи! Нас ожидают стужа и бураны и все неизвестные трудности дальнего степного зимнего похода; но забота обо всем необходимом по возможности предупредила крайности и недостатки, а рвение ваше, усердие и мужество довершать и победу» и т. д.

Потом началось молебствие, затем церемониальный марш мимо Перовского, а первой колонне с места же и поход… Единственною напутственною речью в кавалерии было: «Справа по шести!»