-И как смел ты, ирод окаянный, никого не спросившись, деньги наши обчие отдать все до копеечки? Нет на тебе креста, ирод! Нам-то что теперь, самим с голоду помирать, смерть принимать лютую по твоей милости?! - отец Иннокентий разошелся не на шутку. Попробовавший его увещевать и стыдить Клементий, был обозван предателем и христопродавцем, с наущения дьявольского ересь несущим.
-Во-первых, не ирод и не окаянный; во-вторых, вы же сами говорили, что бог делиться велел; в-третьих, деньги не общие, а мои. Яга мне их дала, и я могу делать с ними что захочу. А в четвертых, идите Вы к черту! И если не пойдете сами, то я Вам и дорогу показать могу.
-Что ты себе позволяешь, раб божий! - Иннокентий сердито потряс кулаками. - На святого отца грозишься!
-Грожусь, грожусь, а не заткнешься, по лбу так припечатаю, что всякая ересь благой вестью покажется! - зло огрызнулся я, не в силах дальше терпеть его визгливые выкрики, и совсем не двусмысленно взялся за рукоять меча.
-Нехристь!- буркнул Иннокентий и, не дожидаясь моего ответа, поспешно ретировался за спину идущего позади рыцаря.
На берегу большого озера, огибая его правильным полукругом, раскинулся стольный город, центр всей Заболотчины, славный Лохмоград. А сама Заболотчина или по - другому, Заболотный край, являла собой всего лишь мелкий осколок древней империи россов Рутении, глупостью своих правителей доведенной до нищеты и разорения. Уже давно здесь никто не помнил славные деяния своих предков. Даже имя свое исконное ими забылось. И звались они теперь не иначе как хорочевцами, лохмоградцами и кривцами. А в деревнях и селениях прозывались и вовсе по имени человека, их местечко основавшего.
Лохмоград, не в пример Трёхмухинску, был городом большим и зажиточным, даже его защитные стены носили следы свежего ремонта. Огромные золоченые ворота были гостеприимно распахнуты, у ворот стояла, позёвывая, многочисленная стража. При нашем появлении ворота поспешно захлопнулись.
Я стоял перед воротами и озирал жадным взглядом высившиеся передо мной каменные стены. Пропуска в город у нас не было, золотых монет, что бы дать взятку страже, тоже. И если я не хотел спать под забором, то мне следовало что-то придумать.
-Чаво приперлись? - обратился ко мне самый красномордый (Опять???) "воитель". Может, их тут отбирают по принципу: чем шире и краснее рожа - тем лучше? И почему везде так: как охрана или ментовка - то откормленные тридцатилетние хомячки, как льющая кровь пехота или лазающий по горам спецназ - так тощие от недокорма командиры и восемнадцатилетние пацаны? В Чечне я насмотрелся на этих сытых, самовлюблённых бездельников. Хотя насчет кормёжки я, может быть, и не прав. Кто знает, может у них (у ментов) просто меньше воруют? Да и бездельники они отнюдь не все...
...Лениво облокотившись о выступающий из стены камень, он с наслаждением потягивал из прозрачной бутыли какую-то розовую бурду и закусывал её здоровенным малосольным огурцом, заметно убывающим под его крепкими белыми зубами.
-Господа стражники! - как можно почтительнее проговорил я, - не могли бы вы пропустить в город мирных пилигримов, сопровождающего их рыцаря, его оруженосца и меня, безобидного путешественника?
-Бесплатный проход только по святым пятницам! - стоявший на воротах стражник лениво отмахнулся от летающей у его носа мухи.
-А позволено ли будет мне спросить, сколь часто бывает столь благословенный день? - я незаметно погрозил кулаком отцу Клементию, попытавшемуся было открыть рот.
-Ха-ха-ха! - весело расхохотался стражник и, посчитав, что разговор окончен, вернулся к прерванному занятию.
На этот раз мне пришлось останавливать рыцаря, совсем было уже шагнувшего к явно потешающемуся над нами, красномордому. У меня осталась последняя карта. Надеясь, что вынимаю из кармана козырь, я произнес:
-Почтенный, мы, собственно, направляемся к господину Матвею! - видимо, это имя всё-таки что-то в этом городе да значило, ибо стражник заулыбался совсем по-другому, гораздо радушнее.
-Так бы сразу и сказали, - произнес он, отставляя в сторону свою бутылку. - Канстант, отпирай ворота, тут к Матвею гости пришли.
- Да иди ты чёрту! - раздался снизу заспанный голос другого стражника. - Почем я знаю, что они не врут?
-И то правда. Чем докажете, что почтенный Матвей будет рад такому визиту?
Я задумался. По всему выходило, что доказательств у меня нет.
-А вы его сюда пригласите, тут-то мы и решим, что к чему.
-Так-таки он к вам и попрется! - стражник лениво потянулся за отставленной было бутылкой.
Я малость замешкался, но, быстро сориентировавшись, попросил:
-Вы ему передайте, что бабка Матрена поклон шлет.
-Констант!
-Чаво? - лениво отозвался всё тот же заспанный голос.
-Скажи Коромыслу, пущай до Матвея Семёныча сбегает, скажет, тут какие-то путники ему поклон от какой-то бабки передали.
-Эй, длинный! - дрыхнувший стражник окончательно проснулся. - Дуй-ка в "Светлое завтра", передай дядьке Матвею, что ему тут какие-то какой-то привет от какой-то бабки притарабанили. Да поживее!
Через пяток минут ворота приветливо распахнулись, и в открывшемся проёме показалась ещё более красная морда второго стражника, из-под тишка бросавшего злые взгляды на длинного худощавого парня, сидящего в сторонке, и с восхищением рассматривавшего лежавшую на ладони золотую монету.
-Елы-палы! - обалдело разинул рот первый стражник, вслед за нами высунувший свой нос за ворота. - И это только за пару слов? - В голосе стражника сквозило неверие, а глаза наполнялись алчностью. Стало понятно, что, знай они, чем всё это обернется, то сами бросились бы бежать к Матвею, да еще и наперегонки.
-Эй, длинный! - позвал я забавляющегося монетой парня, смекнув, что от мелкого рэкета стражников удерживает только наше присутствие. Стоит нам уйти и временному богатству Коромысла наступит конец. - Идем с нами!
Длинный, по-видимому, привыкший повиноваться, даже не поинтересовавшись, зачем он нам нужен, быстро поднялся и двинулся вслед за нами.
-Покажи-ка нам, где находится дом Матвея! - приказным голосом потребовал я, внимательно разглядывая этого угрюмого, угловато скроенного парня.
-Здесь, здесь! - обрадовано вскричал тот, показывая пальцем в сторону питейного заведения с висевшей над ним широкой ало-бело-синей вывеской с пересекавшей её корявой надписью "Светлое завтра". О том, что это было именно питейное заведение, свидетельствовало изрядное количество подвыпивших мужчин, отиравшихся подле его порога.
Пока мы вполне заинтересованно рассматривали эту местную достопримечательность, из дверей заведения шатающейся походкой вышел седовласый, угрюмого вида мужчина и, выкатив шары на нашу разношёрстную компанию, небрежно махнул рукой, предлагая следовать за ним. Затем крякнул, и не дожидаясь нас, засеменил прочь от столь гостеприимно распахнувшей свои двери забегаловки. Мы поспешили в след уходящему. Довольно быстро нагнав его, я пошел рядом, но даже не сделал попытки заговорить, да и к чему? Мужик нас признал, значит, придет время- сам расспросит.
Мы вошли в узкий проулок, огороженный со всех сторон высокими каменными заборами. Оказавшись в стороне от посторонних глаз, мужик на глазах начал трезветь. Я удивленно нахмурился и незаметно дал знак своим спутникам держаться настороже. Оказавшись в каком-то каменном мешке, Матвей наконец-то остановился.
-Что уставился? - он вытаращился на меня уже совершенно трезвым взглядом. - Говори, что вам от меня надобно и о какой такой бабке это вы речь-то ведете? Уж, не о моей ли любезной бабушке Лизавете Львовне?
Я только посмеялся над его дешевой хитростью.
-Вы прекрасно поняли, что мы говорим, отнюдь, не о Ваших родственниках. Да и не было у Вас никогда бабушек по имени Лизавета. А вот Матрен...
-Тихо, тихо, - приложив палец к губам поспешно пробормотал обеспокоенный моими словами Матвей. - Здесь не место! - и тут же добавил уже гораздо громче: - Я так и знал! Моя дорогая бабушка совершенно перестала заботиться о своём здоровье! Я передам ей микстуру моего собственного, особливого приготовления. Пусть пьет по три капли четыре раза в день. И не будь я Матвей Семенович Эскулапов, если за два дня весь её ревматизм не пройдет, ровно его и не было! А вы, почтенные, покамест будьте моими гостями. Ради родной бабушки ничего не пожалею!
Закончив свою речь, мужик круто повернулся и засеменил дальше ,уверенно ведя нас средь лабиринта пересекающихся меж собой улочек. Наконец мы выбрались из каменного мешка и побрели по широкой пустынной улице. А Матвей, немного отошедший от первого удивления, вызванного нашим визитом, негромко рассказывал нам свою историю.
-А ведь она (Матрена Тихоновна) и впрямь мне бабкой доводится. Не родной, конечно, приёмной - по дедушке. Она его мальцом на дороге лесной подобрала, да так и воспитывала, премудростям своим обучала, травкам там каким, заговорам, к магии- то мы не способные оказались. А дед говорит - долго с ним билась, никак поверить в это не могла. Так и жил он у неё лет восемь. По хозяйству помогал: где старую избушку подновить, где покосившуюся ограду подправить, а как сполнилось двадцать годков - так и выгнала. Это дед так говорит. Не хотел он уходить от бабушки-то, хорошо, говорит, у неё было. Только та уперлась "к людям тебе надо, к людям, нечего в лесу молодость просиживать", так и спровадила. Но он и не жалеет, и деньжат она ему на первое время дала. Пришел, хозяйством каким- никаким обзавелся, бабку мою родную встретил, женился, хотел было плетельную мастерскую завести, корзины там плести иль кресла господские, да мор в граде случился. Пришлось ему учение бабкино-то и вспомнить. Так с тех пор зельеварней и прозябаемся. Я зельевар уже в третьем поколении. Дед мой, отец, да и я уж, почитай, тридцать годков-то травы варю... Снадобья по всей Заболотчине поставляем. Товар быстро расходится, не залеживается. Нам бы еще один цех открыть, нуждающихся - то много. Ан нет, нельзя, не жалуют при дворце нашего брата. Чего доброго, про новый цех прознают и старый-то отберут. Вот и постоялый двор держим так, больше для видимости, что бы, значит, в глаза со своим производством не бросаться. Но вы не беспокойтесь, у нас там хорошо, чистенько. С почетом устроим и накормить накормим. А вот вино придется в "Светлом завтра" заказывать. Мы- то сколь над своим вином не бьемся, всё брага какая-то получается. И дед варил, и отец пробовал, да и я, чего греха таить, нет-нет да поставлю кадочку, а все не то. А в "Светлом завтра" вино чистое, играющее на солнышке янтарём, прозрачное как вода родниковая, только слаще, а уж пьется-то как легко! - Матвей, закрыв глаза, мечтательно покачал головой. - А после в теле тепло, на душе весело и что главное, наутро никакого похмелья, разве что самая малость.
Так за разговорами мы и добрались до жилища гостеприимного "правнучка" нашей кудесницы.
Постоялый двор Матвея стоял на отшибе, неподалеку от странного заведения, украшенного золотой вывеской "Врата рая". Что это за врата, и какой именно рай имелся в виду, на вывеске не указывалось. Страшно хотелось пить и еще больше есть. Над дверями самого постоялого двора виднелась меленькая затертая табличка с надписью, выполненной синей краской "Хмельной странник", и внизу уж совсем мелкими буквами "Постоялый двор".
-Проходите, проходите! - Семёнович, открыв входную дверь постоялого двора, учтиво пропустил нас вперед и, войдя следом, плотно прикрыл дверь. - Отдохнете сперва с дороги? Аль перекусите?
-Нам бы слегка умыться, а следом и перекусить не помешало бы, - ответил я, глядя, как отец Иннокентий кладёт поклоны в угол дома, где по его представлениям должны быть иконы. Но кроме драных плащей, висевших на вколоченных в стену гвоздях, там ничего не было. - К тому же не подскажете ли...
-О делах потом, потом! - Матвей Семёныч слегка засуетился. - Покушаете, отдохнёте, тогда и поговорим. Время позднее, а утро вечера мудренее.
Я не стал спорить. Мы, вроде бы, пока никуда не спешили, да я и сам посвящать Матвея в свои дела не слишком торопился. Тем временем Семёнович приветливо распахнул следующую дверь, и из прихожей мы вошли в просторный обеденный зал, обставленный круглыми большими столами и креслами, сделанными из разлапистых дубовых пней. Приобретая такую мебель, хозяин, по-видимому, здорово потратился, но не просчитался. Обстановка, создаваемая их видом, была приятна, а о долговечности и говорить не приходилось. Тем более что такие кресла - вообще незаменимая вещь для питейного заведения. Да-да, именно для питейного заведения! А вы сами попробуйте, понабравшись винца, схватить и приподнять рукой здоровенный пенек? Не получится? То-то же, а уж что бы запустить им в товарища, и речи быть не может. Матвей показал нам путь в умывальную, а сам, откланявшись, убежал давать распоряжения своим помощникам.
Умывшись холодной ключевой водицей, текущей по желобку из квадратного отверстия, специально для этого проделанного в стене, мы снова возвратились в обеденный зал. Вокруг одного, едва ли не самого большого стола, суетилась немногочисленная прислуга - два парня лет по девятнадцати-двадцати и девчушка, по нашим меркам ещё школьница. Черты их лиц были неуловимо схожими, и мне стало понятно, что никакая это не прислуга, а дети нашего гостеприимного хозяина. Но стол они накрывали сноровисто, со знанием дела, из чего я сделал еще один вывод: другая обслуга, кроме них, здесь и не предусмотрена. Белоснежная скатерть одним взмахом легла на чисто выскобленный стол. И тут же на неё стали опускаться многочисленные тарелки и тарелочки. Столовые приборы, узорчатой красоте которых мог бы позавидовать самый фешенебельный ресторан, легли длинным рядком. Вилки, вилочки, ложки и ложечки, ножи и странного вида пилочки, невесть для чего предназначенные, представляли довольно внушительный список и, надо признать, несколько смущали моё естество, вовсе не привычное к столь церемонным этикетам.
-Может, что попроще? - попросил я, обрадовавшись появлению нашего радушного хозяина.
-???
-Извините, Матвей Семёнович, но мы люди простые, к дворцовым этикетам не приученные. Нам бы нож да вилку, ложку да поварешку. К чему нам такое дикообразие?
-Ах, это! - Семёныч всплеснул руками. - Мигом-с все лишнее уберём-с. Сергунок, - ласково позвал он одного из сыновей, - всё как обычно, наши гости не желают откушивать с церемониями, устамши-с.
Сын, по-видимому, привыкший к повиновению, молча кивнул и стал с ловкостью фокусника собирать разложенную по столу этикетную дребедень. Вскоре на столе остались только: две ложки - одна большая и одна маленькая- для десерта, нож с золоченой ручкой, вилка с затейливым рисунком и, как ни странно, та самая странная пилка, бросившаяся мне в глаза с самого начала. Наконец всё было готово. В трапезную была торжественно внесена и поставлена на стол большая керамическая кастрюля, из-под крышки которой вырывался белый пар, распространявший восхитительный аромат украинского борща. Принесший её парень аккуратно снял крышку ,и Семёныч собственноручно принялся разливать бордово-золотистое варево по глубоким эмалированным мискам, наполняя их до самых краев. Причем делал он это так ловко, что в каждой миске, словно само собой, плавало, подобно потемневшему от времени айсбергу, по большому куску нежирной свинины. Пока он проделывал эту нехитрую операцию, его дочь наполнила наши бокалы каким-то прозрачным, чуть зеленоватым напитком. Наконец, Семёныч окончил с последней миской и отвесил нам церемонный поклон:
-Кушайте-с, господа, кушайте-с, - Матвей вновь низко поклонился. И откуда у него взялось это идиотское С? Я думал, только у нас сиятельство до С сократили, ан нет, и тут туда же.
-Матвей Семёнович, а без этого Ссса, никак не обойтись?
-Как-с? - Семёныч впал в ступор.
-Молча. Говори по нормальному.
-Да нельзя-с, этикет-с, знаетели-с, - Матвей выглядел обескураженным, - не могу-с, господа-с.
-Господа, значит, да?
Хозяин согласно закивал головой.
-Стало быть, так, - я задумался. - А если мы тебе прикажем, тогда как?
-Тогда-с, конечно-с, но этикет-с...
-К черту твой этикет, из-за него поговорить по-человечески нельзя, - я сделал серьёзную морду. - Приказываю тебе говорить с нами языком нормальным, человеческим, а про всякие этикеты забыть! - тут я немного задумался и, придя к мнению, что уж совсем-то про этикет ему забывать не стоит, добавил, - временно, и лишь в общении с нами, друзьями Вашей прабабушки. Ясно?
Матвей согласно кивнул, а я, протянув руку, со скрипом придвинул кресло от соседнего стола и, поставив его рядом с собой, жестом пригласил его присаживаться. Тот отчаянно замотал головой, но я был непреклонен.
-Садись! - цыкнул я, и Семёныч осторожно опустился на краешек кресла. А я тем временем обратился к его детям. - Родителю вашему приборы несите, пусть вместе с нами откушает. - Сказав это, я придвинул свою миску и уже безо всякого стеснения запустил в неё ложку.
Борщ был восхитителен! Пустой желудок, радостным урчанием восприняв первую порцию, запросил добавки, и я уже было потянулся к высовывавшейся из кастрюльки высокой рукояти половника, когда в зал внесли исходящее паром второе. Увидев разложенное на подносах жаркое, я временно оставил свои поползновения в сторону борщовой вкусности и полностью переключил внимание на огромные куски мяса, поставленные на широком подносе прямо передо мной. Да-а-а, тут было где развернуться проголодавшемуся прапорщику!
-И часто к Вам такие гостёчки захаживают? - наседая на жаркое, как бы промежду прочим, спросил я.
-Да нет, сколь мне ведомо, бабушка Матрена, почитай, ни разу гостей не присылала. Так, изредка весточки шлёт, мол, жива, жива еще старушка. Во всяком случае, на моём веку вы первые. Но отец строго-настрого наказывал: мол, если что, то о-го-го... и ни-ни-ни, что бы тайна, значит. И всё что б по высшему разряду. Накормить, напоить, опять же, развлечения какие, ну там, домино, карты западные иль мудрёные сраженья восточные. - При этих словах он ткнул рукой в сторону дальнего угла, где на большом столе стояла доска, расчерченная в черно-белую клеточку, а стоявшие на ней разнообразные фигуры в виде воинов довершали моё ощущение, что "мудреные сраженья" ни что иное, как шахматы. Я согласно кивнул, и мы продолжили трапезу. Сытная пища располагает к неторопливой беседе. Вот я и решил воспользоваться этим моментом и хоть немного прояснить для себя складывающуюся вокруг обстановку.
-Матвей Семёнович, не будете ли Вы так добры рассказать мне о житье- бытье в вашем государстве? Как живете, каковы законы ваши да обычаи?
Матвей неторопливо опорожнил бокал и задумчиво почесал репу.
-Ить как живём, известно как - по-разному. Одни вон хором белокаменных понастроили, другие по помойным канавам пробавляются, третьи, как я: до канавы далеко, но и до небес взлететь не получается. Живем вот, трудимся, трудимся, а жизня-то легче не становится! С каждым годом всё хуже народу-то живется, вон сколь мануфактур поразорилось! Молодежь не ведает, а я-то помню времена, когда взамен храмов да кабаков питейных люди в театеры на спектакели да в опереты хаживали, книги читали. Одних библиотек в городе, считай, несколько сот было! Дети грамоте обучались, бесплатно! Лекари, и те от государя деньги получали, а лечили всех запросто так, за спасибочки. Я тогда хоть и помене зарабатывал, но счастлив поболе был. Страна рушится! Токмо никто этого видеть не желает! Храмы как на дрожжах поднимаются, а народ дичает, глотку друг дружке вырвать норовят, разврат и нищета в обнимку идут, а служителям божьим и дела нет. Пожертвования в храм тащат? Тащат, а в остальном "на всё воля господа да государево решение".
-А ведь и правда, куда ж власть смотрит? Неужели не видит, что со страной происходит?
-А что власть? Власть любит пожить всласть. В мутной водичке и рыбка лучше ловится! Царь-то всё в разъездах: то в города и веси визиты официальные наносит, то, как сейчас, на отдыхе. Отдыхает он по соседству в Ясноградской деревне, что близ Кривгорода. Места там уж больно замечательные, восхитительные места! Раньше, это ещё до развала вселенского, что при нашествии Стылых произошёл, гости аж с самого Трёхмухинска да Заозерья на отдых и лечение приезжали. Раньше Трехмухинск славный город был, большой, зажиточный. А где теперь этот Трёхмухинск? Не видно и не слышно, отколовшаяся от государства, забытая богом провинция. Э-хе-хе, царю наше государство без надобности, ему бы самому поесть-поспать, да в славе своей покупаться. К тому же думается мне, не он самый главный в государстве-то нашем будет...
-А кто? Дума? - перебил его я, уже почти догадавшись, какой будет ответ.
-Дума? - в голосе Семёныча прозвучало неприкрытое удивление. - Дума лишь под себя гребет да одобряет всё, что ей не подсунь. Нет, тут кто-то помудрее будет да поскрытее. Как в терьятере сидит себе за ширмочкой да за верёвочки дергает, а куколки и пляшут.
Он замолчал, а я не стал больше задавать никаких вопросов, и там и тут эти пресловутые закулисные игры. Когда же они, в конце концов, наиграются? Когда же и мы-то заживём по-человечески? Или же они сами с собой договориться не могут, власть безграничную делят? На душе было грустно- грустно и тоскливо-муторно, что собственно почти одно и то же..
Спутники мои меж тем степенно поглощали мясо, запивая его вином из своих бокалов, и время от времени один из сыновей восседающего вместе с нами Матвея наполнял их из большого серебряного кувшина. Бесплатное угощение, предоставленное хозяином, не пошло нашим святошам на пользу. Да и рыцарь, пару раз помотав головой, отказываясь, в конце концов, присосался к здоровому кувшинчику и не отрывался от него до тех пор, пока в его горло не утекла последняя капля. Я, увлёкшись жарким, и не заметил, как еще один из кувшинов опустел, а его сменил другой, такой же, уже давно стоявший в ожидании.
Трапеза продолжалась, и вскоре на моём подносе поблёскивали лишь тщательно обглоданные кости. Я бросил на них свой взгляд, и тут до меня дошло, для чего предназначена лежавшая передо мной пилка. Я, довольный самим собой, улыбнулся, тщательно вытер руки о специально принесенное для этого полотенце и, взяв пилочку, стал распиливать самую большую из лежавших на подносе костей. Несмотря на странные, непривычно изогнутые зубцы, пилка пилила кость просто замечательно. И уже через минуту я высыпал себе в ложку золотое желе костного мозга. Мои спутники последовали моему примеру, и некоторое время за столом царило лишь поскрипывание, постукивание и нетерпеливое причмокивание дорвавшейся до вкуснятины троицы. Велень, вполне насытившись поданным ему мясом, от возни с распиливанием костей отказался и теперь, неторопливо посасывая налитое в его бокал винцо, с довольной улыбкой щурился на окружающую обстановку. Я обратил внимание на своих спутников лишь тогда, когда окончательно насытился, а младший сын Семёныча, которого, как оказалось, звали Михась, пошёл по кругу, разливая четвёртый пустеющий на глазах кувшинчик. Мой взгляд рассеянно перебегал с одного лица на другое. Похоже, мои сотоварищи малость перебрали, а точнее, если уж быть до конца честным, то напились до поросячьего визга, и теперь приставали к Матвею с настойчивыми просьбами пить вместе с ними. К чести нашего хозяина, он только делал вид что пьет, оставляя свой рассудок в полной ясности. Я хотел было разразиться грозной тирадой, но, вовремя сообразив, что останавливать их уже поздно, лишь осуждающе покачал головой, поблагодарил хозяина и, выйдя из-за стола, отправился принимать приготовленную для меня ванную.
Как следует помывшись, я на всякий случай заглянул в обеденный зал и, узрев там продолжающуюся попойку, пошел спать.
А на утро было дикое похмелье. Вино, столь разрекламированное хозяином за его едва ли не целебные свойства и, якобы, совершенно не дающее утреннего похмельного эффекта, таковым, отнюдь, не оказалось. Мои сотоварищи, на ночь глядя ужравшиееся до состояния нестояния, теперь постанывали от боли и, обхватив головы руками, проклинали Матвея Семеновича самыми последними слова. Так что когда он появился, почва для нанесения тяжких телесных побоев была самая что ни наесть благодатная. Дверь едва распахнулась, а наш рыцарь уже потянулся за валявшимся подле его кровати посохом отца Иннокентия. При этом его доспехи, которые вчера так и не смогли снять, загремели так, что он, обхватив голову руками, шлепнулся обратно в постель и наказать мнимого виновника своего состояния больше не пытался.
-Головушка болит? - ласково поинтересовался добрейший Матвей Семёнович. - Дак эт мы быстро поправим! - он громко щелкнул пальцами, вызвав новые, раздавшиеся сразу с трех сторон, стоны, и в приоткрытую дверь, держа в руках поднос с шестью огромными кубками, вошел один из вчерашних юношей. Вслед за ним в нашу опочивальню, пропитанную ядовитым похмельным перегаром, втёк поток свежего, едва уловимо пахнущего какими-то совершенно мне не знакомыми духами, воздуха тут же благодатной волной растекшегося по комнате.
-Пригубите по чарочке, не побрезгуйте! - слегка понизив голос, но с оттенком торжественности предложил хозяин дома и сам первым потянулся к ближайшему на подносе кубку. - Праздник у нас сегодня великий! - он смолк, затем для пущей убедительности добавил: - Выпьем и восславим Господа!
Можно подумать, если бы не праздник, кто-нибудь отказался! Я и Матвей лишь слегка пригубили налитое в бокал вино, которое и впрямь оказалось не дурственным, в меру сладким и шипучим, а вот сотоварищи мои приникли к источнику влаги пуще умирающего в пустыне. И пока братия впитывала в себя животворную силу, Семёныч решил нам поведать историю сегодняшнего празднества.
-Праздник сей самый наивеликий из всех праздников. Встречать его принято еще до восхода с молитвами молчаливыми, в покое да благочестии. С рассветом принять чару вина игристого да закушать мясом кабаньим. Мужики, почитай, всю неделю текущую по лесам за кабанами бегали, добыли число заветное: сто раз по дюжине.
-А что за праздник-то, собственно? - спросил я, не стесняясь выказать своё невежество.
-Ах да, дурья я голова, совсем забыл откудова вы прибыли! Вы ж, поди, совсем ничегошеньки про наши дела не ведаете! Так я расскажу, расскажу. Кратенько. В этот день, а было это без малого лет триста назад, Карлос Всесвятитель наш был казнен царем Ираклием и, воскреснув, на небеса вознёсся. - Ага, всё ясно, очередная пародия на Иисуса Христа. - Осенив нас своей благодатью и оставив после себя двенадцать учеников преданных, учение его до нас донесших. Смута была в народе, великая смута, и чем бы всё это закончилось, не снизойди во сне на царя-батюшку откровение, никто не знает, не ведает. Но явилось ему видение. И целую седмицу царь Ираклий с царедворцами в посте и благочестии, на коленях, в молчании великом каялся, за зло сотворённое прощение испрашивая. И прощён был. И вышел к народу в наготе душевной и в простом рубище. И сказал слова главные, Всевышним ему поведанные: "Все мы братья в вере. И в смерти нашей к господу в наготе первозданной явимся". И повелел храм великий выстроить, где молитвы и жертвования нести согласно учению Карлоса и по воле божьей брату Ираклию во сне поведанной. И был построен храм, и потек в него народ потоком нескончаемым, с молитвами и приношениями к Господу руки простирающим. Ибо только тот духом силен и к Господу в блаженстве своём приблизится, кто сумеет одолеть беса в себе сидящего и, урвав добра своего толику, трудом неустанным заработанную, в храм снести злато-серебро. А тех, кто божьему слову и вере истинной воспротивился - было велено в болота гнать батогами, травить собаками да медведями. - Матвей, задумчиво вперив очи в какую-то невидимую точку на украшенном цветными лепками потолке, умолк, а я в который раз испытал состояние де жавю. Кажется, мы где-то уже это проходили. И крестили у нас также, и вообще везде всё одинаково: появится человек хороший, что-то светлое, доброе несущий, так вначале надо этого человека убить, замучить, а потом святым объявить. А учение, веру и слова его так извратить-переиначить и на службу себе поставить, чтобы палачи его и дети их, и дети детей их оказались помазанниками божьими властью над миром наделенными. А народ, богатство им приносящий, под ногами как черви ничтожные чтоб копошился, в беспросветной бедности и невежестве пребывая, и иначе как быдлом (по современному лохами) властью промеж собой не именуемый. Вот такая картина безрадостная. Не успел я так подумать, как Семёныч очнулся:
-Ежели гости жажду неуёмную утоливши, откушать угощения праздничного соизволят, так попрошу в трапезную, столы накрываются.
Откушать пожелали все, даже "больные и тяжело раненые". Временно забыв про болевшие (или уже не болевшие?) головы, "святая" троица дружно сорвалась со своих лежачих мест и устремились по знакомому маршруту. Через несколько секунд святые отцы, едва оправившиеся после вчерашней попойки, вновь восседали за празднично накрытым столом. Еще через пару мгновений к ним присоединился чуть замешкавшийся в дверях Радкснехт Георг Ротшильд. Я неторопливо проследовал за ними, и лишь Велень предпочел завтраку ленивое лежание в кровати. Практически сытый ещё с вечера только сейчас я рассмотрел убранство трапезного зала: само помещение было построено из огромных, уложенных друг на друга бревен, гладко отполированных и покрытых то ли прозрачным коричнево-красноватым лаком, то ли такого же цвета морилкой. На стенах, вместо привычных для нас картин или охотничьих трофеев, висели пушистые веники каких-то ароматных трав, излучавшие целый букет приятных запахов. В ближнем (ко входу) правом углу стояла большая деревянная кадка с прозрачной колодезной водой, а в левом аккуратно сложенной стопкой возвышались мелко нарубленные берёзовые дрова. Там же расположился выложенный из светлого речного камня камин с причудливо переплетенной решеткой, сделанной из какого-то светлого металла. На противоположной стене разместились четыре квадратных окна, застекленных слегка мутноватыми, но вполне прозрачными стеклами. На подоконниках стояли большие горшки с какими-то цветами, похожими на нашу герань. Потолок, украшенный узорчатой лепниной, был чисто выбелен. А из его центра на короткой серебряной цепи свисала вниз большая свечная люстра с горевшими многочисленными свечами. Рассмотрев убранство окружающего меня пространства, я вернулся к предмету поглощения пищи. А завтрак был действительно превосходен! Если вчера нас кормили обильно и вкусно, то сегодня... Короче, у меня не было слов, чтобы выразить восхищение всем тем великолепием, что ожидало меня за уже накрытым столом. Рябчики, перепелки, еще какие-то мелкие птички, покрытые хрустящей золотистой корочкой, высились небольшими горками в центре стола. Там же стоял серебряный поднос с черной икрой и большое блюдо со свернувшим хвост осетром. Напротив каждого сидевшего было наставлено не меньше дюжины маленьких мисок, до краев наполненных разнообразными кушаньями. На соседнем столе разместились несколько больших посудин, из-под крышек которых всё еще исходил пар. Я стоял и разглядывал всё это довольно долго, и когда стал усаживаться в предложенное мне кресло, праздник мученика - всесвятителя был уже в самом разгаре. Я сел, не спеша сгрыз одного подрумяненного перепела и вслушался в оживленную беседу своих спутников.
-А я тебе говорю, вера у них неправильная! - поднимая очередной кубок, убеждал своего собеседника отец Иннокентий. - Неправильная вера, не- правильная! Всё не по - нашенски, не по - христьянски! Ить ладно бы, мусульмане там какие иль иудеи, а то стыдно сказать - единяне. В бога единого веруют, а крест не кладут и службу не служат, токась дары в храм тащат да ниц падают!
-И то правда! - поддакнул Клементий и неспешно осушил свой кубок. - Вот нам таких даров не делают! Обмельчал народец! Десятину и ту царь-государь отнял! Неправильно это! - он замолчал и было непонятно, что именно неправильно. То ли какова вера здесь или то, что царь отнял десятину там.
-А ты как считаешь? - обратился Иннокентий к уже порядком набравшемуся рыцарю .- Правильно я говорю?
-Ик, не разобрал, - рыцарь помотал головой, - познать еще не сподобился, взглянуть поближе надобно.
-Верно, идем в храм! - в отце Иннокентии, который уже насытился, проснулась кипучая деятельность. - Взглянем на проблему, так сказать, изнутри.
Он стукнул кулаком по столу, тяжело поднялся и, пошатываясь, выбрался из-за стола. А я, вместо того, что бы сразу же последовать за ними, решил сперва как следует перекусить, а уж потом идти образумливать попёршихся со своим уставом в чужой монастырь святош. Вот тут-то я и ошибся! Хотя кто знает, смог ли бы я остановить своих поднабравшихся спутников, и не оказался б вместе с ними в глубоком ауте?
Храм бросался в глаза. Огромный, с золоченой крышей, он возвышался над городом, словно раскинувшая свои крылья прекрасная каменная птица. Желоба, стекавшие по пандусу, сворачивались кольцами у храмового основания, словно гигантские змеи, образуя бассейны, в центре которых из воды высовывались оскаленные пасти ползучих гадов, из широких ноздрей которых вытекала прозрачная, с легким оттенком голубизны, вода. Резные ворота храма были широко распахнуты, и тысячная толпа прихожан в величественном молчании пала ниц пред его сводами. Туда - то и направились подвыпившие и всё ещё слегка сердитые пилигримы. Я было попытался их догнать, но было поздно. Поднявшиеся на ноги прихожане, встав монолитной стеной, отгородили от меня и святых отцов, и плетущегося вслед за ними вдрызг пьяного рыцаря. Первым в храм пробрался отец Иннокентий; за ним его коллега по ремеслу; третьим, потрясая слух неимоверным грохотом, под каменные своды храма ввалился закованный в железо рыцарь.
В обстановке они разобрались быстро. Отец Иннокентий, протиснувшись вовнутрь, взобрался по приставной лестнице на местный "подиум" и принялся рыться среди валяющейся в углах утвари. Наконец, с победным криком выудив из покрытого пылью сундука нечто напоминающее кадило, запалил находившуюся в нем смолу и, всем своим видом излучая благостное удовольствие, принялся расхаживать с ним по всё еще пустующему залу. В это же время отец Клементий обходил первые ряды верующих и, поднимая за волосы, тыкал для поцелуя серебреным крестом в губы. Иногда он слегка не рассчитывал прилагаемого усилия, и тогда, вместо плавного приложения, крест смачно ударял по зубам. Наконец, ему это надоело. Он спел какой-то псалтырь и удалился в глубь здания на поиск церковного вина для проведения процедуры причастия. А доблестный потомок не менее благородного отпрыска славной фамилии Смоктуновских слегка, или даже скорее не слегка, пошатываясь, медленно брел по огромному залу, поочередно обходя расставленные по периметру статуи и церемонно кланяясь. А толпа, меж тем, отлежав положенное время, приподнялась на ноги и в полном молчании, по- прежнему опустив взор, словно прорвавшая запруду река, стала заполнять внутреннюю часть храма. Матовый, успокаивающий свет, казалось, из ниоткуда лившийся на застывшие лица входящих, превращал их в посмертные маски-изваяния. Повернувшийся к ним лицом, отец Клементий испуганно охнул, трижды осенил себя крестным знаменем и принялся бормотать какую-то молитву. Он уже приготовился к побегу, но в этот момент сразу с нескольких окон храма спали тяжелые занавеси, и яркие лучи солнца осветили внутренне убранство - наваждение исчезло. Но батюшка не успокоился. Мстя за недавний испуг, он воздел над головой руки и принялся осыпать всех вошедших бессчетным количеством известных ему проклятий. Толпа пала ниц. Воодушевлённый своим поступком, отец Клементий немного успокоился, гордо задрал нос и, развернувшись, вальяжной походкой направился к своему собрату по вере, который, стоя в другом конце зала, нервно крутил в руках увесистое кадило. (Получалось не хуже, чем у Чака Нориса). И одновременно наблюдал, как Радскнехт Георг Ротшильд со слезами на глазах братается с какой-то древней статуей древнего же воина, высеченного из цельного куска мрамора. Достойный отпрыск уже было нацелился лобызнуть чем-то приглянувшуюся ему статую в лоб, но в этот торжественный момент на сцене появились истинные хозяева храма. Одного взгляда на них хватило, что бы понять, отчего толпа верующих с такой терпеливой покорностью сносила выходки моих спутников: местные расстриги были почти точными копиями отца Клементия. Такие же коренастые, с окладистыми бородами, они и одеты были также - в черные, длиннополые одежды. Единственным отличаем было лишь то, что из-под ворота у них торчали кончики белых подворотничков. А служителей этих местных была прорва! Из всех щелей и дверей монастырских высыпало их как жуков колорадских. Нет, одинокого рыцаря они еще могли стерпеть! Но двух полупьяных святош ... К тому же, справедливости ради надо сказать, отец Иннокентий кинулся в бой первым.
-Бей беловоротничковых! - взревел он и огрел кадилом первого из наступавших. Бой был неравным и от того коротким, но ожесточённо-яростным. Доблестный рыцарь, с которого при виде набегающей толпы хмель прошёл сразу, не посмел обнажить меча и сошелся с противником в рукопашной. Его железный кулак сшиб с ног одного из нападавших и изрядно потрепал печень второму, но окованные металлом ступни предательски поскользнулись на гладких камнях пола и он, взмахнув руками, повалился навзничь. Подняться ему уже не дали. Отец Клементий, вдохновенно распевая какую-то похабную песенку, от всей души крестил всех - кого не попадя. Под конец ему под руку попался череп отступающего отца Иннокентия, но он этого даже и не заметил. Оставшись в одиночестве, достойный последователь Пересвета еще некоторое время сдерживал натиск противника, но пока я, спеша им на помощь, протиснулся сквозь толпу, было уже поздно. Их повязали. Запинать их прямо тут же не запинали, и похоже, не собирались. Даже крест отца Клементия, тщательно осмотрев и покачав головами, вернули владельцу, но руки за спину заломили и, связав собственными поясами, поволокли на выход. Что ни говори, а люди здесь терпимые. У нас бы за подобное святотатство уже давно разорвали всю троицу на тысячи маленьких Иннокентишек, Георгишек и Клементишек. Кажется, пока мои друзья были вне "зоны уничтожения", а передо мной вновь встал извечный вопрос: что делать? Я задумчиво почесал затылок и, решив временно исчезнуть со сцены, поспешно ретировался.
-Ой, беда-то какая! - уже второй час, обхватив голову руками, Семёныч на все лады повторял эту осточертевшую мне фразу.
-Может, хватит стонать? - я грубо схватил Матвея за шиворот.
-Что? Как? Где? - наш радушный хозяин стал, кажется, приходить в себя.
-Что? Где? Когда? В другом мире остались. Ты мне лучше вот что скажи: когда и где моих друзей казнить будут?
-Ить как казнить?
-Молча! Голову там отрубить или еще что...
-Шутить изволите-с?
-Да какие, к чёрту, шутки, мы ту... - во взгляде Семёныча было что-то такое, что заставило меня умолкнуть на полуслове. Нет, с их мироустройством мне так скоро не разобраться. Там казнили кого не попадя, здесь даже самых закоренелых преступников вроде бы и не трогают.
-Да-с-с-с, - Матвей Семёнович задумчиво покачал головой, - и впрямь не шутите-с. Это ж надо-с, казнить-с. Это ж такое неразумное расходование производственного материала, что и подумать страшно! Каждый раз казнить-с преступников-с - это уж слишком-с, слишком-с расточительно-с и мягкосердечно-с. Нет уж-с! А казни-с у нас отменены-с лет-с шестьдесят-с с гаком-с. Всё в рудники-с да на каменоломни-с, - Семёныч немного успокоился и, пристально посмотрев на меня, снова перешел на нормальный язык общения без всяких там С и прочее. - Разве что особо опасных государевых преступников поймают, тогда еще, может быть, и казнят и то, как ещё пряжа ляжет. Ничего, Николай! Ничего, откупимся! Эх, денег жаль! Но для чего они и копятся, как не для добрых дел! Вот по сусекам поскребем и к тюрьме городской двинемся. Там, поди, уже и выкупная цена назначена. А много ли, ты говоришь, народу они побили- покалечили? Десятка полтора? Дороговат выкуп затребуют! Ниче, ниче, сдюжим! Вот кошель тугой набьем и пойдем, аккурат к обеду домой возвернемся. А это что за шум? - Матвей Семёныч встрепенулся и обеспокоено прислушался. Со стороны двора раздавались неясные далекие звуки, но они быстро приближались, и уже скоро можно было разобрать голос скачущего по улице городского глашатая.
-Слушайте и внемлите! Вражеские агенты не дремлют! Пойманы шпионы, попытавшиеся омрачить праздник Святого Мученика Всесвятителя. Смерть государственным преступникам, шпионам и мятежникам! Завтра Дума огласит свой вердикт!
-Вот тебе и откупились! - опустошенно протянул Семёныч, весьма заметно бледнея. - Что теперь делать-то?
Вот и он туда же:
-Что делать, что делать! "Языка" брать будем! Этот глашатай кто такой? Кем еще, кроме оглашения постановлений, работает?
-Кем? - Семёныч задумался. - При сыскном приказе в тайной канцелярии состоит, тока рангом наимладшейший покамест.
-Сойдет! - я кинулся к двери, и через несколько секунд втащил в неё уже почти несопротивляющегося глашатая. Малый он был не хилый, и если бы не внезапность моего нападения, с ним бы ещё о-го-го как пришлось повозиться, а так даже и не рыпнулся.
-Ну, сказывай! - связав по рукам и ногам пленника, и усадив его за стол в трапезной, я приступил к допросу.
-Чаво сказывать-то? - понуро опустив голову, пробурчал тот. - Я много чего знаю.
-Много нам не надо. Ты нам про государевых преступников, как есть, обскажи, что да как.
-А ежели не скажу, бить не будете? - с надеждой спросил глашатай, - дело-то тайное...
-Будем.
-Эх, - тяжело вздохнул наш "язык", - так и так пропадать! Судьбинушка моя тяжкая, беспросветная! А отпустите?
-Отпустим, отпустим. Как расскажешь, так и иди на все четыре стороны.
-Поклянись!
-Да чёрт бы меня побрал! - выругался я, ошалев от подобной наглости. - Он ещё и условия выдвигает! Рассказывай давай!
-Хорошая клятва, верная. Не всякий на такое, бесом, стало быть, поклясться решится. Верю тебе! Так что сказывать? - Это когда же я поклясться успел?
-Всё, что про захваченных утром государевых преступников знаешь, то и рассказывай! - всё еще недоумевая, потребовал я и, пожав плечами, повернулся к пребывающему в легкой растерянности Матвею. - А ты, Семёныч, вина ему принеси. Видишь, у парня в горле пересохло.
Матвей понятливо кивнул и бросился выполнять моё указание. Пока он бегал, я с оглядкой развязал горемычному руки. В конце-то концов, не самому же его поить? Руки-то развязал, а ноги по трезвому размышлению решил пока оставить по-прежнему спутанными.
Большой глиняный кувшин был торжественно водружен на стол, и в резную деревянную чару-бокал полилась светло-янтарная жидкость. Мой пленник некоторое время смотрел на поставленную перед ним посудину, затем схватил её обеими руками и, поднеся ко рту, припал к ней "аки мудрец знаний взалкавший к источнику мудрости".
-Как тебя звать-то? - спросил я, удивляясь быстроте, с которой этот малый поглощал принесенное вино.
-Андреем кличут, по батюшке Ивановичем величают, из государевых людей мы. По фамилии Дубовыми прозываемся. Государю ужо полтораста лет верой- правдой служим. Грамотами да благодатями государевыми отмеченные. Один я в семье невезучий такой! Что ж, буду сказывать, коль такова воля божия! А вино доброе! Что ж вы сразу вина-то не предложили, я б вам всё и без клятвы страшной поведал. Хоть тайна государева велика, но для хороших людей ничего не жалко! Но что про преступников сказывать-то... Храм божий осквернить хотели, сквернословили, крестом своим в нос людям тыкали, в веру чужеземную обратить пыталися. Что б, значит, государству погибель принести. Самому верховному Архимадонту рожу набили. - При этих словах Дубов слегка хихикнул. - Как он ярился, как ярился! Едва из храма преступников на площадь вывели, с кулаками на них кинулся, так бы на части и разорвал! (Похоже, из храма-то я уходить поторопился). Но тут уж мы подоспели, терзать пленников до повеления государева не дали. Отвели в казематы тайные да в камеру пыточную посадили, что б, значит, жизня медом не казалась! Пусть посидят, на страхи посмотрят, подивятся. Глядишь, и без пыток во всем сознаются!
-А что Дума? Чай, люди-то они хорошие, по неразумению своему да от веселия питейного в храм забрели. Может, думские ещё как по другому решат: выслушают да помилуют? - осторожно предположил Семёныч.
-Это как так помилуют? - глашатай аж подскочил на месте, - Казнь- то завтра на два часа до заката назначена. И тайный государев вердикт есть. Тут уж по другому никак нельзя!
-Постой, а как так получается? Государь аж в другом граде от дел государственных отдыхает, а тут без него от его имени вердикты пишутся?
-Так ведь взамен него ВРИО есть!
-Кто? - я распахнул рот от изумления. - ВРИО?
-Ну да, Верный Рачитель Истинного Отечества, сам благородный Лексей Карапетович Изенкранц.
-Вот тебе и Юрьев день! Век живи - век учись! Так что ж теперь делать? Казнь назначена, откупиться не получится, в казематы не пройти, не прорваться, остаё...
-Это почему же не прорваться? - Андрей Иванович подбоченился. - Очень даже и прорваться! Я туда такие пути тайные знаю, кого хошь проведу- выведу! Только т-с-с, тайна-с. Никому ни слова!
-Понятно, - я приложил палец к губам и подмигнул замершему чуть в стороне Семёнычу. Тот тут же наполнил бокал нашего пленника.
-Хорошие люди, говорите? - Дубов на этот раз лишь слегка пригубил, но пить пока не стал. - И впрямь, наверно, хорошие и вино у вас славное. Не то, что та кислятина, которую нам на ужин для сна подают! Помогу я вам, как есть уважу! Вино допью и пойдем!
-Постой, постой не торопись! - одернул я его. - День еще, куда ж по светлу-то переться?!
-И то верно, - согласился со мной Андрей Иваныч и единым махом выхлебал всю чарку до дна. - Нельзя днем! Туда-то мы, может, пройти-то пройдём и из казематов людей добрых выведем, а вот как потом быть? На вечерней зорьке их наверняка хватятся. В ночь пойдем. Ночью-то сподручнее выйдет! А сейчас я бы малость вздремнул! - при этих словах он поднялся из-за стола и, обведя взглядом трапезную, попытался было направиться к стоявшей у противоположной стены широченной лавке, но ноги-то его были связаны. Дубов дернулся, пошатнулся и, как подрубленное дерево, с грохотом рухнул на деревянные доски пола.
-Ексель-моксель! - только и сказал я, бросившись поднимать растянувшегося на полу детину. - Андрей Иванович, ты, случаем, не зашибся? - обеспокоено спросил я, но юноша не отвечал. Его молчание меня не на шутку встревожило, и я уже было собрался приводить его в чувство, когда подал голос дрыхнувший со вчерашнего вечера меч.
-Да спит он, нажрался как свинья и спит!
-Да он же, вроде, как трезвый был! - я попытался возразить Судьбоносному, но как бы в подтверждение его слов с пола донесся богатырский храп. Я снова выругался и, отпустив спящего, выпрямился.
-Что здесь происходит? - это в комнату ввалился Велень. Выглядел он заспанным и растерянным одновременно. Рожа выражала полнейшее недоумение происходящим.
-Что происходит? - первым на его вопрос отозвался меч. - Ты ж у нас повелитель судеб, кому как не тебе всё наперёд ведомо? Вот сам и догадайся!
-Я... - Велень осекся, внимательно разглядывая лежавшего на полу человека, затем так же внезапно бухнулся на колени и простерши ко мне руки взмолился тонким плачущим голосочком: - Николай Михайлович Хмара ибн прапорщик Тамбовский, контрактный военнослужащий Российской Армии, владетельный мэр великого города Трехмухинска, почетный донор де ветеран! Тот, чей девиз "Никто кроме нас" (и как это он всё запомнил?), прошу тебя, нет, умоляю! Не оставляй этого юношу в городе! Грозит ему беда неминучая, а нам погибель верная без его участия, ибо должен он теперь с нами в путь идти, с нами хлеб-соль делить в горе и радости! Ведаю я, - Велень патетически воздел руки к потолку, - с его помощью и при нашем участии всё, как есть, хорошо сладится! Умоляю...
-Заткнись! - зло одернул я, ибо его нытьё было вовсе не к чему. Оставлять парня в городе я так и так не собирался. Ежели всё удачно получится, и нам удастся задуманное, то на кого первого падет подозрение? Кто заменит моих друзей на плахе? То-то же! Нет, парню теперь в городе оставаться и впрямь нельзя! Его с собой забирать надо. Да еще так дело обставить, что б его безвинно пострадавшим считали. А Семёныча? Нет, за него беспокоиться нечего, выкрутится. Порассуждав подобным образом, я посмотрел на несчастную морду всё еще стоявшего на коленях Веленя и решил смилостивиться. - Возьмем мы его, возьмём. Не ной!
Морда лица этого "проводника судьбы" счастливо разгладилась. Интересно, верит ли он в то, что говорит или так, витийствует? А впрочем, какая мне разница? Никакой. В зале остались мы трое: я, Велень и храпящий до потрясания стен Дубов. Семёныч уже куда-то унесся, а меч, малость поворчав, снова погрузился в нирвану. Время близилось к вечеру и мне, еще не обедавшему, что-то подсказывало, что пора бы перекусить.
Мы неспешно покушали. Жареная осетрина с какой-то неимоверной приправой была восхитительна, гречневая каша под неё пошла "на ура". Запивали всё тем же Ясноградским вином и хлебным квасом. (В смысле, Семёныч пил Ясноградское, а я - квас). Незаметно и завечерело.
-Пора нашего проводника будить, - сказал я, вылезая из-за стола.
-Ноги-то надо развязать, а то, поди, как опять грохнется! - обеспокоенно предложил Матвей Семеныч, но я ухмыльнулся и отрицательно покачал головой.
-Не торопися, вдруг он передумает, или вообще ничего не помнит?!
-И то верно! - согласился Семёныч и первым принялся тормошить по- прежнему храпящего вьюношу. Куда там! Ни малейшего просвета, как дрых, так дрыхнет. Я схватил его за плечи и довольно-таки немилосердно встряхнул. Бесполезно!
-Тащи кадку с водой! - отпустив Андрея, я выпрямился и посмотрел в сторону всё еще чавкающего за столом Веленя. - Это я тебе говорю, воду тащи! Сейчас твоего подзащитного от сна отливать будем.
Велень поморщился и с видимой неохотой поплёлся в направлении хозяйского чулана. Семёныч посмотрел ему в след и в сердцах аж плюнул.
-Что б мне лопнуть на этом месте! Истинно черепаха по песку шкваландается! Ему бы на стол так "спешно" накрывали, с голоду бы умер, не дождавшись! - Он еще хотел что-то сказать, но наш Судьбоводитель наконец-то показался в дверном проёме. Неимоверно скособочившись, он пер, держа двумя руками большую деревянную бадью. При этом его мотало из стороны в сторону так, что вода то и дело перехлестывала через край.
-Вот ведь зараза! Он мне так весь пол ульёт, а кто вытирать-то потом будет, а? - Семёныч махнул рукой и поспешил навстречу пыхтящему как паровоз Веленю. Выхватив у него из рук бадью, он попытался отвесить ему затрещину, но тот ловко увернулся и, незаметно показав Семёнычу язык, вприскочку добрался до стола и вновь принялся чавкать. Матвей недовольно покачал головой, выругался и, подтащив бадью к спящему, решительно вылил её содержимое на его бедную голову. Андрей Иванович даже и ухом не повел, лишь храп, доселе басовитый, раскатистый, перешёл в легкое, обиженное посапывание.
-Ну вот, полы залили, а дело не сделали! - Семёныч досадливо почесал за ухом. - А ведь дурень я, да и ты тоже хорош! Водой, водой! Я и забыл про травки-то. Вот ведь голова садовая, потоп тут целый устроил, теперь жди, когда вода в щелки-то просочится! - он улыбнулся.- Вытирать-то самому не хочется, а помощников звать- засмеют. Давненько я той травкой не пользовался. Что у хороших людей сон зазря отбивать?! А плохие - те пусть еще дольше спят! Во сне-то зла, чай, не наделают, мож и подобреют даже. А травка у меня хорошая, славная травка, порой и рукой достаточно коснуться, а сон уже и нейдёт. Знаешь только что, пойдем-ка со мной, тебе всё одно ночью не спать, а мне к чему бессонницей мучиться? То-то. Ить давно не пользовался, и как называется из головы вылетело. Не то Ясноглядка, не то Бессонка. А, вспомнил, Анютик Семицветный!
-Бессонка, Ясноградка! - передразнил вновь очнувшийся меч. - Вы смотрите, мне в ножны этой гадости не насыпьте! А то знаю я вас, глаз не сомкнёшь!
-А ты из ножен не высовывайся, ничего и не насыплется! И вообще, помалкивай, покуда толку от тебя никакого! Может, и правда взять твой глазик изумрудный выковырнуть и на барахолку снести, какие-никакие деньги, а дадут!
-Ить верно говоришь! - подхватил мою песню Семёныч, незаметно подмигивая, - сейчас у нас камешки в самой цене будут, золотишко-то в кошеле так и зазвенит, надолго хватит.
-Вы что, совсем сдурели? - меч дернулся так, что едва не выскочил из ножен. - Вы хоть соображаете, что говорите? Я - Волшебный, сила во мне неведомая, неслыханная! Чуть что не так сделаете - катаклизм великий приключится, горы с мест стронутся, моря вскипят...
-Вот и славно, хоть одним глазком погляжу, как вареные киты кверху пузом плавают. Хотя, конечно, гор жалко! Ну, да бог с ними, с горами, новые поднимутся! Семёныч, давай, тащи инструмент!
-Не на-до! - испуганно взревел меч и так резко вошёл в ножны, словно хотел спрятаться туда вместе с рукоятью. Мне стало даже его немного жалко.
-Ладно, не переживай, шутим мы, шутим! За такую бижутерию и медяка ломанного не дадут!
-Бижутерию?! - коснувшись ладонью рукояти, я почувствовал, как она стала нагреваться от наполняющего меч праведного гнева. - Да ты если хочешь знать, сей изумруд единственный в своем роде и... - он осекся, поняв, что сболтнул лишнее.
-Хорошо, буду иметь в виду. Про уникальность свою потом доскажешь, заодно, может, и цену примерную назовешь, а? - но меч молчал и лишь изредка сердито посапывал. - Не хочешь говорить, ну и не надо. Ты до рассвета рот лучше и не разевай, а то засветимся, ясно?
-А то я не понимаю! - обидчиво отозвался меч и снова щелкнул ножнами, - в стан врага попремся, этих дураков выручать. Сами себе беду накликали, а теперь рискуй из-за них, ночами не спи.
-Помолчи, тебе-то кто спать не даёт? - я хоть и был согласен с "воителем Абисийским", всё же предпочёл его одёрнуть, что бы не слишком распоясывался. - И на будущее запомни: спутников моих не обижайть! А то возьму тебя - и по камню, по камню.
-Тоже мне, напугал! - кажется, поняв, что выковыривать его глазик никто всерьёз не собирается, Перст немного приободрился. - Мне любой камень разрубить- раз плюнуть...
-Ты и плевать умеешь? - не сдержался я, чтобы не подколоть. Меч буркнул что-то непонятное и ушел в глухую молчанку. Что, собственно, мне и требовалось. А я повернулся к Семёнычу, с улыбкой ожидавшего окончания нашей перепалки и, повинуясь его приглашающему жесту, засеменил в сторону всё той же полуприкрытой дверцы, ведущей в темный, заставленный ведрами, бадьями и прочей ерундой, чулан. Освещение в этом угловом помещении было тусклым настолько, что я, даже присмотревшись, ни за что бы не различил двери, затерявшейся где-то среди нагромождения старых мётел, швабр, веников и, как оказалось, ведущей в святая святых семьи травников - в кладовую, хранящую всевозможные лекарственные травы и снадобья. Войдя, я ожидал увидеть развешанные по стенам и свисающие с потолка пучки трав, собранные в расставленные по полочкам коробочки семена и корешки разнообразнейших растений и ощутить невероятную смесь травяных запахов. А вместо этого моему взору предстала просторная, нет, даже скорее - огромная комната-зала, освещаемая странным ровным светом, льющимся, казалось бы, из ниоткуда и отовсюду одновременно, и заставленная ящиками, ящичками, бочонками и бочками, плотно подогнанными под крышку деревянными коробами и стоящими на многочисленных подставках и полках, так же плотно закрытых туесков и туесочков. А в воздухе витал лишь слабый, едва уловимый запах болотного аира.
-А- а как же... - я раскрыл рот от удивления.
-Что, думал у нас тут всё по старинке дремучей в пучках поразвешано? Э-э нет, травка-то она разная бывает. По-разному и излечивает. От иной- только запаху и надо. Повесил подле кровати больного веточку, глядишь, человек уже и на ногах. А ежели к ней какой чужой запах примешается, а? То-то, уже по- другому и лечить будет не так или, того хуже, калечить станет. Не каждая травка без вреда к человеку приходит. Какая от заразы лечит, но и другую хворь привнести может, так-то. Вот мы и держим их по отдельности, что б, значит, ни запах, ни свет не смешивать... Так, а где ж у нас Семицвет Анютиковый сберегается? Ну-кась, глянь-ка вон в том коробе, на крышке что написано? Что, говоришь? Моровец змеючий?! Не тронь, не тронь, эт от укуса змеиного! А вот в том ящичке? Ага, Семицветик, он самый и есть! Это я для себя для краткости так намалевал. У бабки Анюты (эт мамаша Матренина) много трав знатных было. Жаль только, поизвелись они частию: какие забыли, какие без догляда с лица Земли сгинули. Но еще больше пооставалося, теперь уже всех и не упомнишь. Вот я и прописываю по второму прозванию, первое-то я и так помню, хотя и непорядок это. Вдруг со мной что случится, имя- то Анютино и забудется! Вот сегодня же и исправлю и внукам накажу. А то прям как-то и не - ловко: забывать стал своих благодетелей. Забывать... - последние слова Матвей проговорил с тоской в голосе. Затем, словно встрепенулся, - а чего мы стоим-то? Бери ящик и - в чуланец его, там трохи и отсыплем. - Сказав это, он развернулся и первым засеменил к выходу из запасника. Мне почему-то с горечью подумалось, что забудет он вскорости про бабку Анюту. И про бабку Матрену его дети забудут, как пить дать, забудут. А я? Забуду ли я о странной старушке, с которой так причудливо свела меня жизнь, или нет? А если я не забуду, то как рассказать о ней своим детям, чтобы они рассказали своим внукам и правнукам? Я задумался, но был тут же выведен из оцепенения строгим окриком Семёныча, раздавшимся уже из чулана:
-Ты что там валандаешься? Уснул что ли? - Я вздохнул и, взяв в руки не очень тяжелый ящичек, поспешил к поджидающему меня Матвею.
-Открывай! - скомандовал он, и на всякий случай отодвинулся чуть в сторону. Я же, повинуясь его команде, осторожно сдвинул крышечку и увидел лежащий на дне ящика большой пучок выдранных с корнями каких-то странных растений, сплошь усыпанных завядшими полураспустившимися бутонами.
-Теперь осторожно бери пучочек, за корешки бери, а то три ночи кряду спать не станешь. Так, так, корешочками вверх! Теперь ладошку подставь снизу и тряхни легонько, бутончик-то лови, лови!
Кажется, я перестарался, листики и бутончики вниз так и посыпались. Я услышал как огорченно застонал Семёныч и поспешно подставил ладонь под падающий вниз "гербарий".
Едва моей руки коснулся малюсенький, скукожившийся бутон, как по ладони мелкими мурашками рассыпалось легкое жжение, и я ощутил в себе неимоверный подъем. Жажда деятельности наполнила моё существо. Захотелось куда-то бежать, действовать, хотелось подвига, хотелось чего-то великого и всеобъемлющего! Захотелось еще разок тряхнуть Анютин Семицветик, тряхнуть да посильнее, нахватать полную горсть этих волшебных бутончиков и вершить, вершить, вершить дела великие и невиданные!
-Всё, боле не смей! - вскричал, видимо догадавшись о моих мыслях, Семёныч. - Ишь как поперло! Видать, дури в тебе и без того не меряно! Покладь на место, пока беды не натворили!
Я послушно опустил "гербарий" в ящичек и с неохотой разжал пальцы, затем тряхнул головой и осторожно задвинув крышечку, отступил на шаг в сторону. Пелена, окутавшая моё сознание, медленно рассеивалась, осталась лишь непонятная бодрость да слегка жгущий ладонь семицветный бутончик.
-Хорошая травка! - только и всего смог сказать я, едва сумев проглотить комок, поступивший к горлу.
-А то, как же! То-то же. Ей, бывалыча, рыцари натрутся - и в горы с драконами сражаться! Только никто ни разу головы дракона не привез и редко кто сам вернулся. Кто и впрямь в драке с драконом полег, а кто до смерти с камнепадом каким али водопадом журчащим рубился, от усталости безмерной и гибли - это когда действие травки заканчивалось.
-Это ж какой силой живой цвет обладать должен? - я аж присел, представив это сумасшествие.
-А никакой, цветок как цветок. Весной, почитай, на каждом поле своя полянка встречается. Что б его свойства тайные открыть, знать, ведать надобно, когда и как рвать следует, в тени ли, в солнцепёке сушить требуется, так то. А ты ящик тут оставь, мои уберут. - Ответ Семеныча меня удивил и весьма разочаровал. - А сам иди к спящему, только смотри, цветочком-то не размахивай, слегка лба коснись - и в сторону. Сила в цветке большая, на всех по- разному действует, а лепесток под стол положи. Я своим скажу - в печке сожгут и золу выкинут. Ну, ступай, ступай, нечего столбом стоять, вам до утра поспеть требуется. Коней я вам хороших дам. За город коль выберетесь - не догонишь, только не останавливайтесь, погоня знатная будет. Я сам чуть посля на вас и донесу. (Вот бестия, но я же знал, что он выкрутится). Вы уж извиняйте, ещё скажу, что коней покрали.
Я согласно кивнул головой (что ж, ему ничего другого и не остается) и, возвратившись в трапезную, как мне было и сказано, осторожно коснулся бутоном лба нашего пленника-сообщника. Тот, тут же заворочавшись, открыл глаза, повернул голову и, пару раз хлопнув ресницами, тупо уставился в голенище моего берца.
-Где я? - спросил он, поворачиваясь на спину.
-Здесь, - ничего более путного в мою башку пока не приплыло.
-А, помню, помню! - обрадовано воскликнул он, поднимаясь на ноги. Его бас так и загрохотал в пустой комнате: - Так нам же надо идти, свечерело уже! - он попробовал сделать шаг вперед и, естественно, шмякнулся. Точнее, шмякнулся бы, если бы не мои, вовремя подставленные, руки. И всё бы хорошо, если бы эта детинка, падая, не заграбастала своей дланью оброненный мной на пол "цветик - Семицветик", блин. Сжав его в ладони, он восторженно взвыл и, с легкостью разорвав стягивающие ноги путы, устремился к поспешно распахнувшимся (с помощью быстро сообразившего, что к чему, Семёныча) дверям, ведущим на улицу.
-Стой! - завопил я, бросаясь ему вдогонку. - Нам по- тихому всё сделать надобно!
-А зачем таиться-то? - с детской наивностью спросил Андрюха и пинком отбросил в сторону попавшийся ему на пути здоровенный чурбан, на котором хозяин колол дрова. - Чай, не тати какие, доброе дело делать идем! За мной следуй, я короткую дорогу знаю! - скомандовал входящий в раж Дубов и, двинув плечом, разворотил вставший у него на пути каменный забор. Ввалившись в соседний проулок, он одним махом перескочил через следующий, еще более высокий заборчик и, как бы походя, проделав кулаком в нем дыру для меня, мурлыкая себе под нос какую-то песенку, с треском поломился дальше.
-Здесь жди! - приказал я, сунувшемуся было вслед Веленю. - Сюда вернемся.
Тот, понятно, кивнув, попятился назад, а я сплюнул и устремился за быстро удаляющимся глашатаем.
-Что, по- тихому, без разговоров? - съехидничал болтавшийся из стороны в сторону меч.
-Отстань, и без тебя тошно, лучше готовься хозяина поменять! Сейчас всю городскую стражу на ноги поднимем - и амба. Будешь на поясе у какого-нибудь вельможи висеть или на стене, в качестве сувенира...
-Типун тебе на язык! Но ныне ничё тебе не сделается, до утра доживешь - это точно, а там как судьба повернёт! - Он замолчал и, уподобившись шествующему впереди Андрею, стал тихонько насвистывать мелодию какого-то бравурного марша. А я, что бы не отставать от по-прежнему набирающего обороты Дубова, прибавил шагу.
Двигались мы споро, по прямой. Маленькие заборы перепрыгивали, большие разваливали к чёртовой матери, так что к тюремным стенам подошли за какие-то полчаса. Но странное дело, несмотря на весь наш грохот, город спал. Я ничего не мог понять до тех пор, пока не увидел стражников, охранявших вход в здание тюрьмы. Они, разметав по сторонам руки- ноги, изволили почивать сном праведников и лишь изредка пьяно похрапывали. Всё встало на свои места. Весь Лохмоград, напраздновавшись и обильно попивши-закусивши, дрых без задних ног. Спали даже собаки, то ли переевшие с хозяйского стола, то ли, пользуясь всеобщим попустительством, взявшие себе отгул. Как говорится, никогда страна не бывает столь беззащитна, как утром двадцать четвёртого февраля. Впрочем, нам это только на руку. "Надо поискать ключи", - подумал я, оглядываясь по сторонам в поисках того, у кого могли бы эти самые ключи находиться. Самый толстый и самый богато одетый страж показался мне подходящим для этого дела, и я направил свои стопы к нему, намереваясь малость пошарить по его широким карманам. Меня опередил наш глашатай, найдя более радикальное решение сего вопроса.
-Посторонись, братва! - прокричал он, пинком вышибая дубовую, обитую толстым железом, дверь. Поиски ключа сами собой потеряли свою актуальность. Я двинул ногой попавшуюся на пути бутылку, прихватил пару горевших на входе факелов, по одному в каждую руку, и вошел в след за Андреем свет Ивановичем в холодное нутро тюремных казематов.
-Кто сидит, за что сидит? - зычно спросил Андрей, останавливаясь у первой попавшейся на пути камеры.
-Макс Эрнестов сын и Никодим Безродный, за разбой сидим, - ответили за дверью, видимо приняв нас за обходящую казематы стражу. Андрей, молвил "сидите дальше" и двинулся в глубь коридора. Так мы и шли, возле каждой двери останавливались и спрашивали. Пару раз Дубов ударом кулака высаживал дверь и, выпустив томившихся в темнице пленников, довольно потирал руки. Я не вмешивался. Если он считал, что "покража у богатого соседа двух десятков коров с целью продажи" есть не преступление, то так тому и быть, а по мне - так это явный перебор, два десятка коров - это тебе не деток голодных накормить. Наконец за очередной дверью на вопрос: "Кто? За что сидишь?" раздался столь "милый" моему сердцу вопль отца Иннокентия:
-Ироды, Христопродавцы проклятые! Мало того, что в склепы каменные заточили людей невинных, веры и Господня благословения взалкавших, так еще и будите посередь ночи! Гореть вам в геенне огненной, на каменьях адских жаром бесовским раскаленных!
-Они? - криво усмехнувшись, поинтересовался Андрей Иванович, приноравливаясь как бы получше пнуть дверь. Я согласно кивнул, и тяжёлая дубовая дверца с грохотом влетела во внутрь, при этом чуть не придавив едва увернувшегося от неё Иннокентия. Он отпрыгнул в сторону и зашипел как рассерженная кошка. Остальные пленники, разбуженные раздавшимся грохотом, вскочили на ноги, и в полной растерянности заозирались по сторонам, пытаясь еще не проснувшимся разумом осмыслить происходящее.
Видок их, надо сказать, был еще тот! Перепачканные сажей, осевшей на стенах камеры, с осунувшимися, голодными лицами, с бегающими в непонимании глазами, выглядели они комично. Сутаны моих святош были изваляны в пыли и в нескольких местах разорваны. Доспехи рыцаря представляли собой "лунную поверхность", до того они были усеяны многочисленными вмятинами и царапинами, а намертво заклинившее забрало было приподнято и перекособоченно в правую сторону, под левым глазом рыцаря виднелся здоровенный синяк. У Иннокентия на лице следов мордобития заметно не было, зато у Клементия имелось сразу два фингала, а нос пересекала здоровенная ссадина.
-Праздник праздником, но зачем было предавать анафеме всех входящих? - вместо приветствия сказал я, протискиваясь в сырые стены тюремного каземата. - А вы догадываетесь, что народ требует вашей казни?
-Батюшки светы, Николай Михайлович, неужели это Вы? - доблестный рыцарь, беспорядочно шаривший рукой по нарам, тупо уставился на мою персону.
-Нет не я, это призрак коммунизма, что заблудился в Европе! Давайте собирайте манатки - и на выход. Да поживее! Ты погляди-кось, даже меч и кресты не поотбирали...
-А зачем? - Андрей пожал плечами. - Еще успеется! Аккурат на площади, перед плахой и отберут. Что б народ, значит, видел, что ничто никуда не делося, а всё имущество преступников в казну государеву пошло. С этим у нас строго! Ежели кто покрадет - так сразу в приказ и на дыбу. Опосля, как сознается - палец на руке топориком раз - и готово! Или руку по локоть, коль вдругорядь попадается. Ну, а ежели третий... Впрочем, в третий раз никто еще уворовывать не пробовал.
-Нехилая система воспитания! - я удивленно присвистнул. Но сейчас было не до рассуждений о правильности или неправильности чужих законов и мер. Сейчас нам надо было поскорее уматывать, и я снова поторопил своих, всё еще окончательно не очухавшихся, спутников. - Давайте, давайте живее, уходим!
-Мог бы и пораньше явиться! - недовольно пробурчал Иннокентий, оглядываясь по сторонам в поисках своего посоха. - И не торопи, чай, не на скачках!
-Хорошо, кому жизнь дорога - поторопитесь, а остальные могут остаться. Мы и дверку на место приладим, если что.
- Вы Николай свет Михайлович на него не гневайтесь! Его вечёрась немилосердно по голове ударили. Почитай, полдня в беспамятстве провалялся, вот он и несет неведомо чего, - вступился за отца Иннокентия наш второй святоша. При этом он тактично умолчал о том, кто так удачно приложился к затылку нашего злополучного страдальца, хотя, возможно, и вправду в пылу схватки не углядел своей оплошности.
На последние слова Клементия отец Иннокентий презрительно хмыкнул, но решил оставить без внимания и, не вступая в перепалку, с гордо поднятой головой, первым протиснулся к выходу. Остальные тоже не заставили себя ждать, и вскоре мы уже проторенным путём двигались в обратную сторону.
На поиск наших заключённых ушло изрядное количество времени и, когда мы начали подходить к заведению Матвея Семеновича, я с удивлением отметил, что стало почти светло. Небо на востоке порозовело, и из-за края горизонта выползла багровая макушка солнышка.
Едва мы приблизились к двойной двери в заборе, огораживающем владения Семёныча, как они тотчас распахнулись, и из неё показалась встревоженная морда самого хозяина.
-Котеночек вот от бабульки примчался, весточку до тебя принёс, - Семёныч ткнул рукой в сторону выбежавшего со двора Барсика. Котенок был до безобразия тощ, а его чёрную шерстку покрывал толстый слой серой грязи. Едва завидев меня, он бросился в мою сторону, и с пронзительным урчанием стал тереться о мои запылённые берцы.
-Барсик, Барсик! - ласково произнес я, беря его на руки. - Барсуньчик!
-Прибег, но ни ел, ни пил, в руки никому не давался. Мы уж и так и так, и сметанки ему, и колбасочки, а он нос воротит. Всё тебя ждал. Дождался! Ишь как песню- то заволдыривает! Да ты прислушайся, прислушайся, чай и поймешь чего.
Я недоумённо посмотрел на Матвея и, не заметив на его лице и тени насмешки, склонил голову. Продолжая гладить котика, я заставил себя прислушался к его мурлыканью. Но не смотря на все мои старания вначале я ничего не мог понять. Затем кошачья песня стала складываться в едва уловимые мысленные образы. Я закрыл глаза и полностью погрузился в наползающие туманом мысли. Через пять минут я знал всё, что Яга передала с котиком. "Умница, теперь можешь пойти покушать, а потом поступай, как тебе было наказано", - мысленно сказал я и опустил Барсика на землю. Взглянув на стоящего в ожидании Семёныча, я кивнул в сторону Матрениного вестника.
-Позаботьтесь о котёночке! - Матвей кивнул и с готовностью принял на руки подбежавшего к нему Барсика.
-Пойдем, мой маленький, пойдем, мой хорошенький! - засюсюкал он, бережно прижимая котенка к груди. - Истощал- то как! Сейчас мы тебя покормим, сметанки нальем, рыбки наложим. Хочешь рыбки? Хочешь! Тебе балычка осетрового али синьгушечки свеженькой? Всего помаленьку? Хорошо, мой ласковый, сейчас всё исполню как тебе хочется! - так разговаривая с котиком, он и скрылся за дверями прихожей.
-Ну, как там? - спросил отец Клементий, едва дождавшись, когда за Матвеем закроется входная дверь.
-Не может Яга сама к нам прибыть. - Я не стал вдаваться в подробности, - дела у неё спешные. Если справится, то позже появится, а покамест нам без неё идти придется.
-Без неё, так без неё! - безропотно согласился покладистый Клементий, а Иннокентий привычно - недовольно заворчал что-то себе под нос. Но сделав шаг в сторону, всё же не выдержал, что бы не высказаться вслух.
-Вот ведь право, Баба-Яга старая! Мы опять будем битвами биться, жизнями своими рисковать, муками великими мучиться, а она в своей избушке отсиживаться. А как победа - так придет и к славе примажется!
-Знаешь что, мученик! - сердце моё преисполнилось гневом. - Болтать не перестанешь - в следующий раз ниоткуда вытаскивать не стану и защищать тоже не буду. А смертный бой - это тебе не дружеская потасовка в храме, там и без головы остаться можно.
-Да мы, да я, да мы за веру...
-Брат мой, умолкни! - Клементий весьма ощутимо ткнул раскрытой ладонью в плечо своему собрату. - Не гневи Господа!
-Лошадки-то снаряженные за гумном стоят, - прервал наш диспут высунувшийся из-за дверей Семёнович. - Попить- покушать я в котомочки положил да к сёдлам приторочил. Твоё, Николай свет Михайлович, снаряжение мудреное, я на Гнедка положил. Конек он смирный, но резвый как ветер. Жаль отдавать было, но теперь вижу, не зря расстарался. Котик мне тоже кой- чего поведал. От Яги привет передал да о нужде вашей порассказал. Жаль только, помочь вам не могу. Сам, как беду вашу известь, не ведаю. Но ничего, всё сладится. Я вот вам грамотку берестяную приготовил к братцу моему старшому, Евдакию Семеновичу. Как в Кривград прибудете, так сразу к нему и езжайте. Он там постоялый двор содержит, "У очага" прозывается. Хоромину эту еще издалече видно. Ему грамотку отдадите, он вас с почётом и примет. Ах да, чуть не запамятовал! Деньжат на дорогу я в кошель кожаный положил, у Гнедка с левой стороны под лукой седла сыщешь. Ну, всё сказал, езжайте теперича, а то ненароком кто спохватиться, погоню вышлет. Враз- то всё одно не найдут, подковки-то на конях заговорённые, следы в другую сторону поведут. Верст двадцать отмахать успеете, пока чары-то рассеются, а там уж лишь на себя полагайтесь да на ноги коньков ваших резвые. Твою лошадку, свет рыцарь, я пока у себя придержу, подкормлю, подлечу маленько. Глядишь, и в коня справного превратится. Ну всё, езжайте, дорога вам скатеркой, да и удачи вам!
-Спасибо на добром слове! И тебе, Матвей Семенович, всех благ и лет долгих! За хлеб- соль спасибо, бог даст - свидимся. - Я приложил руку к груди и, низко поклонившись хозяину "Хмельного странника", направился в указанную им сторону.
-Нее, я никуда не пойду, - заставив остановиться, донесся до меня тягучий бас вдруг заупрямившегося Андрея.
-Как не пойдешь? Нельзя здесь оставаться! А с нами поедешь - свет повидаешь, города другие, страны. - Мягко начал я, благоразумно решив обстановку пока не нагнетать.
- А зачем мне другие города? Мне и здесь хорошо. Раздольно. Есть где плечи развернуть, за справедливость побороться. - Андрей Иванович гордо расправил грудь и посмотрел вдаль, поверх полуразваленного его же трудами забора.
-Правильно ты говоришь! - я незаметно показал кулак вздумавшему было вмешаться Клементию. - За справедливость бороться надо! Только здесь разве многое свершишь? Ну какие здесь масштабы? Ну, побьешь десяток- другой негодников и всё, а зло в мире торжествует, подвиги другие богатыри да рыцари творят. Людоеды злобствуют, драконы летают, козлы бешеные по городам шастают. А где в это время наш Андрей Иванович? То-то же, в городишке своем отсиживается, за каменными стенами прячется. Пусть, мол, другие голову в битвах вселенских складывают, а я тут как-нибудь в тиши да покое побуду!
-Так- таки и драконы? - недоверчиво переспросил временно повёрнутый на подвигах глашатай.
-А ты, коли мне не веришь, вон у рыцаря спроси, даром он, что ли, в путь- странствие пустился! Но ты можешь оставаться, он и без тебя в одиночку голову сложит.
-Это что же без меня-то, я разве не способный? Да я, если хотите, таких подвигов насвершаю, таких дел наворочу, что козлы да драконы за сто верст облетать города станут! Да что за сто верст! Я их всех как есть повыведу, логова поизничтожу, опосля и сюда возвернуся! - Андрей в сердцах хрястнул шапкой оземь.
-Вот это слова не мальчика, а мужа! Идем с нами, свет Иванович! - и я, скрыв довольную улыбку, поспешил на поиски приготовленных нам лошадок.
За гумном, возле обветшалой коновязи, нашу компанию поджидали шесть разномастных коней. Безошибочно выделив среди них Гнедка, я направился прямиком к нему и, долго не рассусоливая, взобрался в седло.
-Ох, и заждался я вас! - позёвывая, из стога сена вылез заспанный Велень. - Думал уж всё, не вернётесь, глаз не сомкнул ожидаючи.
-Ага, по твоей заспанной морде и видно: прям заждался, аж щеку отлежал. Сны-то хоть хорошие снились али как? - нет, ну надо же, до чего наглый тип! Вылез сонный как зимняя муха, а всё туда же, "заждался"! На мою "шпильку" он не отреагировал, то ли посчитал её недостойной его судьбоносного величества, то ли решил лишний раз не акцентировать внимание на своей особе. Но так оно, наверно, было и к лучшему. Я махнул рукой на Веленя и стал с интересом наблюдать, как троица новоявленных ковбоев с оханьями и аханьями влезает на своих коньков. Хорошо хоть кони моим сотоварищам попались такие же, как и мне, спокойные и не норовистые. Наконец, все уселись на своих "мустангов" и наша кавалькада тронулась в путь. Первым, вырвавшись на добрые полсотни метров вперёд, ехал доблестный рыцарь "Пурпура и сердца". Следом за ним подлетал в седле страшно довольный приобретением собственного коняги Велень. Затем я, дальше нестройной парой святые отцы, а замыкал колонну уже порядком загрустивший глашатай, который за последний десяток минут совсем скис. Видимо действие семицветика стало подходить к концу, ибо и меня стало неимоверно клонить ко сну. Даже свежий ветер, нет-нет да и налетавший с северо-запада, не рассеивал моего полусонного состояния. Еще через полчаса Андрюха, уткнувшись носом в лошадиную гриву, захрапел во всю ивановскую. Я же лишь сильнее прикусил губу, взял его коня в повод и, что бы окончательно не уснуть, запел в полголоса старую, забытую всеми песню.
Ой, ты, ветер ветреный,
Полети до матушки!
Ой, ты, ветер ветреный,
За речные камушки.
За горой за дальнею,
За рекой червленою
Мыт кровавой банею
Кровь на камни лью.
Ой, ты, ветер ветреный,
Пускай не кручинится.
Ой, ты, ветер ветреный,
Жизнь моя лучинится.
Догораю свечкою,
Тонкою лучиною.
Укололо сердце мне,
Жаль, что не дивчиною.
Ой, ты, ветер ветреный,
Долети до батюшки!
Ой, ты, ветер ветреный,
Долети до матушки!
Авангард наш в виде достойного потомка Вельстибюрга оказался никудышным. Наш доблестный рыцарь то скакал вперед, бездумно уходя из пределов видимости, то начинал петлять и, забирая то вправо, то влево отклонялся от заданного маршрута. Тогда мне приходилось догонять его и возвращать на ведущую вдаль тропку. Конечно, может быть для рыцаря, привычного одним местом к дальним конным переходам, на то же самое место ищущего приключений и странствующего куда глаза глядят, подобный стиль продвижения и был вполне подходящим (семь верст для бешеной собаки - не крюк), но для нас он не годился вовсе. В конце концов, я не выдержал, оставил спящего Дубова на попечение отца Клементия и, обогнав мечущегося из стороны в сторону Радскнехта Георга Ротшильда де Смоктуновского, поехал первым.
Немилосердно припекающее солнышко, а особенно жесткое седло, набившее мне одно место, разогнали моё сонное состояние уже к обеду. А к вечеру проснулся и наш глашатай, но сил, чтобы оторваться от конской гривы, у него не было. Плечи, руки и ноги от сотворенных ночью деяний болели неимоверно. О чём он нас и оповестил, а затем попытался пожаловаться на неудобство поездки и даже некоторое время требовал остановится, но мы (в моём лице) были глухи. Поняв, что с его претензиями никто считаться не собирается, парниша безвольно раскинул руки и замолчал. Лишь время от времени со стороны его коника до меня долетало тихое жалобное поскуливание - постанывание, но я, вспоминая его ночные подвиги, лишь слегка посмеивался, нимало не сочувствуя его нынешнему состоянию.
Только когда совсем стемнело, я задумался о привале и, завидев подходящую возвышенность, повернул своего коня на её вершину. Взобравшись на лишённый растительности склон, я осмотрелся и, остановив коня, махнул рукой своим спутникам.
-Всё, слезай с коней, приехали! Ночевать здесь будем. Перекусить, чем бог послал и - баиньки, только громко не шуметь, костра не разводить.
-Да мы и не собирались, - хрипло отозвался кто-то из моих спутников.
Я окинул взглядом своё воинство и по их скрюченным позам понял, что сейчас им и не до костра, и не до ужина. Картина называлась: "Бегство Карла 12 из- под Полтавы". Да, похоже, и впрямь разводить костер и без моего запрета никто не собирался. Святые отцы, отбившие за день всё, что только можно, словно кули свалились со своих скакунов и, не имея сил подняться, ползком добрались до небольшой ложбинки, где привалившись спинами друг к другу, отошли ко сну. Туда же прополз всё еще охающий и ахающий глашатай. Велень же, как всегда, улыбаясь своей придурковатой, кривой улыбкой, деловито достав из сумы невесть откуда там взявшиеся веревки, подхватил под уздцы разбредшихся по вершине коняжек и быстро их стреножил. Со своей лошадкой он закончил возиться в последнюю очередь и ласково потрепав её по гриве, юркнул в тень ближайшего куста, где и растворился в темноте наступающей ночи.
Доблестный рыцарь, громыхающий на всю округу своими доспехами, вызвался отстоять в карауле первую смену. Я не возражал и, расстелив на земле походный коврик, завалился спать. Уже засыпая, я поклялся: в первой же деревне найти кузнеца и смазать эти злосчастные доспехи каким-нибудь вонючим дёгтем.
К обеду следующего дня наша истомленная путешествием и зноем кавалькада въехала под благодатную сень дубравы. Столетние и двухсотлетние дубы толщиной в полтора-два моих обхвата со всех сторон обступали вьющуюся меж их узловатых корней дорогу. Дубы, образовавшие этот лес, были поистине огромными, тем большим было моё изумление, когда за очередным изгибом тракта прямо передо мной словно бы вырос дуб-колосс, патриарх леса. Но не успел я как следует подивиться этим чудом природы, как моих ушей достигла странная, едва уловимая мелодия, очень знакомая и странно похожая на... мурлыканье?!! Кот, в лесу? Мурлычет??? Странно... - внезапно мои мысли стали расплывчатыми, глаза слиплись, я почувствовал, как мой конь, медленно оседая на ноги, заваливается на бок. И уже окончательно засыпая, я почувствовал, как он и я вместе с ним повалились на землю. Тяжелые шлепки, раздавшиеся за моей спиной, улавливаемые лишь краем моего сознания, возвестили о том, что моих спутников постигла та же самая участь, что и меня.
-Проснись, проснись! - сквозь туманную вязкую кашу сна донесся до меня голос Перста Судьбоносного. - Проснись же, истукан ты чёртов! Убьют ведь, ограбят ведь! - голос меча сорвался на фальцет. - Я, я, гроза пустынь и солончаков... по рукам, по грязным лапам... не ХО-ЧУ! - я почувствовал, как меч выпрыгнул из ножен и рукоятью ударил меня по левому запястью. Мне почудилось, что от удара по моей коже потекла кровь, но боли не ощутил. Лишь рука, дернувшись от удара, упала вниз и безвольной культей скользнула в карман куртки. Безымянный палец коснулся чего-то, вызвавшего легкое, скорее приятное, чем болезненное пощипывание, легкими мурашками побежавшее по моим пальцам и растекаясь вверх, проникая всё выше и выше, будоража мои чувства и мысли. Сознание моё прояснилось, я осторожно сжал левую руку в кулак и ощутил в ладони маленький, сморщенный, но такой родной Анютин Семицветик. Силы мои возвращались. Решив не торопить события, я лишь чуточку приоткрыл левый глаз и, не поворачивая головы, прислушался: меч-ведунец по-прежнему скрипел и выражал свое недовольство, но делал он это уже не так громко и без особой патетики. По-видимому, разум "покарателя" уже смирился с ожидающей нас участью. Тем более что его возня совершенно не смущала обладателя столь сонно-ласкового голоса, чьё мурлыканье доносилось теперь уже из-за моей спины, и к которому примешивалось легкое шуршание и позвякивание, нет-нет и доносившееся до моего слуха.
-Слава богу! - заметив, что моя персона очнулась, Судьбоносный успокоился и, как мне показалось, снова погрузился в дрёму. Я же осторожно повернул голову назад: зрелище, представшее моему взору, было действительно сказочным: здоровенный рыжий котяра деловито выворачивал карманы моих товарищей и без зазренья совести опускал их содержимое в перекинутую через плечо сумку.
-Ах ты, козёл вонючий! - не в силах вынести подобного произвола, я вскочил на ноги и, расставив в стороны руки, бросился на воришку. Но не тут - то было! Тот оказался проворнее. Обогнув меня по замысловатой дуге, котяра прыгнул на причудливо изогнутое корневище дуба, и в три прыжка добравшись до ствола древа, взлетел на самую его верхнюю ветку, на которой красовалось нечто бесформенное, своими очертаниями лишь отдаленно напоминающее старое воронье гнездо.
-Что, выкусил, выкусил?! - высовывая из гнезда свою наглую физиономию, прогнусавил подлый воришка. - А за козла ты, мужик, ещё ответишь!
Я криво усмехнулся и, подобрав с земли приличной величины булыжник, запустил им в кошачье убежище. Камень рухнул вниз, не долетев до погано ухмыляющейся рожи метра два. Похоже, что в отличие от Андрюхи, Самоцветик мне силушки не добавил, печально...
-Не достанешь, не добьешь, не достанешь, не добьешь! - кот оскалил в улыбке свои зубы, парочка которых явно отсутствовала. Видеть это было приятно, похоже кто-то более везучий, уже до меня изрядно подретушировал его морду. Но меня это мало утешило. Я жаждал его крови и потому, приглушенно выругавшись, выбрав булыжник поменьше и размахнувшись изо всех сил, кинул его в насмехающегося надо мной охальника. На этот раз камень пролетел чуть дальше и ударил в точности посередине "вороньего гнезда". До моих ушей донёсся громкий удар набата. Дно у этого "гнездышка" оказалось металлическим. Вот почему этот паршивец ведет себя столь самоуверенно: у него там целая крепость! Что ж, камнями мы его забрасывать больше не будем: ни к чему, да и кто знает, может, этот воришка того и добивается?! Бум, бум! Гнездо как набат. Бум, бум- и его сообщники уже рядом?! Но ничего, мы его по- другому достанем.
Я, вздохнув поглубже, подошел к дубу поближе и, наконец-то, смог рассмотреть этого гиганта получше. Корни дерева, толщиной в добрую бочку, словно морские волны, вспарывали каменный настил дороги. Сам ствол, будучи не менее пяти метров в диаметре и в изобилии поросший зелено-серым мхом и большими узловатыми наростами, уходил вверх, где на высоте всего шести-семи метров раскалывался-разламывался на многочисленные стволы-ветви. Они, свою очередь, давали начало бесчисленному числу более мелких ветвей, которые, словно пальцы рук, расталкивали стоящие чуть в стороне более молодые дубы-собратья, скорее всего доводившиеся ему "детьми да внуками". Я едва не снял шляпу, стоя перед этим патриархом, давшим начало раскинувшемуся вокруг лесу. Но шляпы на моей голове не было, потому я подошел к дереву и почтительно положил свою руку на его шершавый ствол.
-Вот блин! - я едва сдержался, чтобы не выругаться покрепче. О том, что - бы залезть наверх, нечего было и думать: весь ствол и тянувшиеся ввысь ветви были покрыты толстым слоем скользкого, как угорь, жира. Сквозь зелень листвы на меня уставилась донельзя счастливая кошачья морда. В его передних лапах виднелся здоровенный хвост какой-то рыбины, кажется, щучий. Кот радостно гыгыкнул и принялся с урчанием поглощать лакомство.
-Доволен, да?! Радуйся, радуйся! - я стал задумчиво ходить под деревом, обходя его по периметру.
-Эй ты, мужик, что притих-то? - Кот, кажется, уже покончил с обедом и теперь, сидя в гнезде, забавлялся моей беспомощностью. - А камушками отчего не швыряешься, вдруг попадешь? - он свесил вниз голову и, прикрыв глаза, изобразил спящего.
-Ага, я бум-бум, а дружки твои тут как тут!
-Сообразил, значит?! - котяра немного приуныл. - Бросаться, значит, не будешь?
-Не буду, - я лениво помотал головой.
-А как же праведный гнев, месть и прочее? - кот, кажется, улыбался, если коты вообще могут улыбаться... А разговаривать они могут???!!!
-Да, естественно, я буду мстить и мстя моя будет страшна, но позже! - не спуская глаз с вольготно развалившегося на дереве воришки, я отступил назад и едва не споткнулся об развалившегося поперёк дороги Андрея. Каким образом этот увалень оказался впереди остальных моих спутников, я так и не понял, да это было и не важно. Главное, хоть кто-то из моих спутников был рядом! Протянув руку, я осторожно коснулся цветком лба спящего. Тот вздрогнул и рывком сел, выпучив на меня свои зенки.
-Чего вылупился, будто привидение углядел! Я - это я! А ты - это ты! Ну, проснулся?
-Да, вроде как и не ложился, так ить не пойму, как меня на дороге-то распластаться угораздило? Мож, солнышком напекло? Аль какой вор-супостат сзади по голове ударить исхитрился?! - он осторожно ощупал пальцами свой затылок. - Николай свет Михайлович, уж укажи путь- истину, просвети несчастного!
-Просвечу, просвечу, попозже, теперь недосуг. На вот, возьми цветок засушенный да пробегись по сотоварищам нашим. Каждого осторожно по лбу лепесточком коснись, а потом и лошадок тоже. А я пойду с твоим вором-супостатом побеседую, - я осторожно опустил в раскрытую ладонь глашатая лепесточек и, задумчиво поглядывая на позёвывающего кота, вернулся на своё место под деревом.
-Ой, Вы ли это вернулись? Так где же Ваша мстя? - кот, сидевший на одной из самых толстых веток размахнулся и попытался попасть в меня рыбной косточкой. Надо признать, рыбка, которой она принадлежала, была отменная! Кость прошуршала по стволу и, не причинив мне ни малейшего вреда, упала в растущую средь корневищ траву.
-Котяра ты шелудивый, мы отомстим, можешь не беспокоиться! Но торопиться не будем. Зачем нам торопиться, день вон еще весь впереди. Так что время есть, посидим в тенёчке, подумаем, глядишь что-нибудь и придумаем...
-А что тут думать! - из-за моей спины раздался бас Андрея ибн Ивановича. Кот вздрогнул. Глаза его, до того желтые, слегка позеленели. - Дуб с корнем вырвем и вся недолга!
-Дуб с корнем? - переспросил я рассеяно. Такая простая мысль мне как-то не приходила в голову. Я обернулся посмотреть на Ивановича, думая, уж не сбрендил ли наш парень на почве кошачьих сказок. И тут только сообразил, что сам, не подумав, сделал то, чего делать не следовало. - Цветик - семицветик где?
Андрей виновато развел руками
-Раскрошился как есть в пыль мелкую! Едва лошадушки Вашей коснулся, он и рассыпался, вот ветром и сдуло.
Я подозрительно покосился на его карманы. Но проверять их на предмет наличия оного растения я благоразумно не стал.
-Рассыпался, говоришь?
-Истинно! - наш глашатай разве что молитвенно не сложил ладони. - А славная травка была! - добавил он с тоской в голосе и, вытянув шею, как бы собираясь заглянуть в мои карманы, поинтересовался: - А у Вас ещё такой, случаем, нет? Нет... А жаль...
Я хмыкнул, а Дубов потер ладонью лоб и, сделав шаг вперед, решительно ухватился за ствол: дуб вздрогнул, но устоял.
-Вы, вы, вы хоть понимаете что делаете? - котяра, доселе лишь веселившийся над моими безуспешными попытками хоть как-то до него добраться, теперь был напуган. - Я благородный дон Котеорос Ништякускас Павлекуаскаскис! Особым Указом самого короля именованный Сицилийским и Орденом Святого Прибамбаса награжденный. Вы не можете вот так грубо взять и сбросить меня вниз! - древо потряс мощный удар Андреевой ноги. Котяра, едва не свалившись, судорожно вцепился когтями в ствол и истошно завопил на весь лес. - Да как вы смеете! Вы... если хотите знать, я здесь не просто так сижу, а службу государевою справляю!
-Это какую такую службу? - мне стало любопытно. - Что, ваш государь в разбой ударился? Путников своим подданным грабить наказал?
-Не грабить, не грабить! - запротестовал сидящий наверху кот. - А именно исполнять службу таможенную, пошлину всякую там собирать, за контрабандой следить, что б, значит, без разрешения не провозили. А ежели кто противиться станет да на государева человека при исполнении нападать начнёт, тут уж и силу применить можно, с последующей всего имущества конфискацией! - на этом слове кот запнулся. Да, с "гнездовым гонгом", у них здорово придумано! Ежели ограбленные плюнут и дальше пойдут, то вроде как таможенную пошлину заплатили. А ежели возвернуть своё вознамерятся да на кота ополчатся, тут уж им и нападение на государственный орган вменить можно. Мудро, мудро.
-Странные у вас таможенные правила! - сказал я почти ласково и задумчиво погладил рукоять меча. Кот, конечно, "человек" подневольный, но ведь, с другой стороны, его никто не заставлял на такую работу наниматься! Сидел бы себе в лесу да мышек ловил! А ведь нет, рыбки да сметанки захотелось! Рыбка-то она его песенок слушать не будет, да и птички, поди, песенки получше знают.
-Да уж какие есть! - кот, сбитый с толку моим мягким тоном, кажется, немного приободрился. - Так, граждане, ежели всё поняли, давайте, пока не передумал, проваливайте по - добру по - здорову.
-Это он кому? - спросил у меня Андрей, приноравливаясь, как бы это поудачнее зацепиться за самое большое корневище.
Я пожал плечами:
-Так он, наверное, сам с собой разговаривает.
-А-а-а, - понятливо протянул Андрюха и дернул так, что раздался треск, а ветви дуба, расталкивая соседей, заходили ходуном. Дон Котеорос Ништякускаскис не удержался и с диким визгом полетел вниз. В последний момент ему всё же повезло. Он каким-то невероятным образом сумел вывернуться и умудрился уцепиться когтями за ствол дуба. Вместо того, что бы шмякнуться с шестиметровой высоты, он повис на передних лапах. Но тут везение кончилось. Оказавшись с другой стороны дерева и не имея под когтями знакомых одному ему выступов и зацепов, Котеорос, блажа на весь лес, заскользил вниз, прямо в приветливо подставленные железные рукавицы подоспевшего нам на подмогу рыцаря. Я думал, что сейчас котяра станет вырываться и царапаться, но тот, признав свое поражение, даже и не рыпался.
- Дон Котеоркос Ништякус-кос - кис - клас, - наш рыцарь старательно попытался выговорить полное имя котяры, но безуспешно.
-Не мучайся, ни к чему! - сказал я, успокаивая Георга и, протянув руку, чтобы забрать сумку с нашими пожитками, добавил: - Прошу любить и жаловать: Ништяк Палыч Гадский собственной персоной. Сменил работу, имидж и имя. Яга, кажется, говорила, что он на заработки подался. Но кто мог бы предложить, что так далече...
-Ба! - раздалось восторженное. Кот, словно намереваясь заключить меня в объятья, раскинул в сторону лапки. - Вы изволите знавать бабушку Матренушку?! Друзья, я рад вас приветствовать! Да если бы я знал! Если бы я мог только представить, я бы...
-Заткнись! - оборвал я разговорившегося Гадского. - Брататься будем после, а сейчас тебя надо бы проучить, слегка, по- дружески.
-Зачем же, друзья, зачем же? Я всё понял! Я признаю свои ошибки! Я никогда! Ни за что! По гроб жизни! Зачем, друзья, зачем?!
Я посмотрел на извивающегося Гадского.
-Что б жизнь медом не казалась.
-Мя - ву-у-у, - взвыл кот, когда рыцарь покрепче стиснул его жирную шею. -Друзья, мне для вас ничего-ничего не жалко: всё для вас, всё для вас! В знак искренности моих слов - вон в тех кустах таможенная колесница со знаком особым, тайным, на дверцах намалеванным, спрятана. Тройкой отборных рысаков запряженная. Берите, езжайте, никто не осмелится вам путь заступить и дороге вашей воспрепятствовать, до столицы докатите как по скатерти!
Мне надоело котовое горлопанство. Я вздохнул и, приняв решение, похлопал по плечу державшего его рыцаря:
-Слушай, Георг Ротшильд! В конце концов, ты у нас рыцарь, а рыцарю пристало разбираться во всём. Следовательно, как проучить негодника, чтоб неповадно было прохожих обирать ,ты знаешь. - Я на мгновение задумался. - И давай-ка, коли ты в латы закованный, сам негодника и проучи. Нам-то, понимаешь, возиться с ним не с руки, того и гляди, поцарапает или покусает.
Рыцарь обречено кивнул и поплелся в сторону деревьев, за которыми виднелся плохо замаскированный транспорт, на деле оказавшийся самым обыкновенным тарантасом.
-Да, ещё, - крикнул я ему в след, - коня мы твоего возьмём, так ты уж нас на колесах догоняй. - Рыцарь снова молча кивнул и вошел в близлежащие кустики.
-Что же мне с тобой, ворог, делать? - вслух размышлял он. - Отрубить одну лапу? Нет, не пойдет, какая коту после этого жизнь?
-Да, да, не жизнь вовсе! - поддакнул котяра.
-Обрезать усы, уши? - продолжал размышлять Георг, поглядывая по сторонам. - Так кошки засмеют!
-Засмеют, точно засмеют. Нельзя-с, нельзя-с, - видя замешательство рыцаря, кот Ништяк снова приободрился.
Потомок Вельстибурга поскрёб железной рукавицей по железу, прикрывавшему затылок. Для кота этот звук прозвучал похоронным колоколом, так как рыцаря тут же посетила идея:
-Эврика! - вскричал он. - Как это мне сразу в голову-то не пришло! Это нельзя, это не с руки, а вот высечь, пожалуй, можно - и назидательно и без урону.
-Что ты такое удумал?! - завизжал Гадский, предчувствуя неминуемую экзекуцию. - Сатрап, кровопивец, контрабандист! - он попытался вывернуться, но железные рукавички держали надёжно. Рыцарь довольно улыбнулся и направился к близлежащему кустику лозы. Тут на его пути попался здоровый, высившийся над травой муравейник. Наш доблестный "Айвенго", зацепившись за него шпорами своего остроносого боевого ботинка, споткнулся и, гремя на всю округу "боевой сбруей", рухнул в высокую, уже успевшую перерасти сенокосную пору, траву. Шлем, соскочив с головы, откатился в сторону. Сам рыцарь больно ударился о землю плечом, но кота не выпустил.
-Вот зараза, из-за тебя мурашек растревожили! Вон как забегали, вон как разволновались, теперь дом восстанавливать! - ругался Георг, медленно поднимаясь на ноги. - Что, мураши, разбегались? Обидчика ищите? Как теперь жить-то будете?!
-Ничего с ними не станется! - высокомерно заявил, всё еще не потерявший надежды на своё благополучное освобождение, котяра. - Отпустил бы ты, брат, меня, а я с тобой богатствами поделюсь, как с другом. Пороть - это... ведь ты, поди, и сам понимаешь... это не по- рыцарски будет!
Рыцарь задумался. В словах Гадского была своя доля истины. Улыбка осветила его открытое солнцу лицо.
-Ты прав, пороть розгами я, пожалуй, тебя и впрямь не стану. Не рыцарское это дело, не рыцарское!
-Прекрасно, прекрасно! - восторженно замурлыкал кот. - Замечательная идея! Ну что, я уже свободен?
-Почти. Осталась сущая формальность, сущая формальность! Минутное дело - и я тебя отпущу.
-Да? - растерянно протянул кот. В словах рыцаря ему почудился какой-то подвох.
-Ага! Вот выведу тебе блох и отпущу. - Георг осторожно, чтобы не коснуться острых когтей сицилийского кота, опустил того на муравейник и, вдавив, малость попридержал.
- Какие блохи?! - с искренним изумлением завопил кот.
-Обыкновенные, - рыцарь был неумолим.
-У меня же нет блох, что ты делаешь? - Котеорос взвыл дурным голосом.
-Ничего, муравьи найдут! - поспешил успокоить его новоявленный "контрабандист". Затем ещё сильнее вдавил Ништяка в рыхлую структуру муравейника, так что даже его уши скрылись под слоем забегавших по голове муравьёв и, донельзя довольный проделанной процедурой, не оглядываясь, направился к стоявшему неподалеку тарантасу. Вскочив на козлы, он стеганул лошадок вытащенной из-за пояса плеткой ,и сухопутное средство передвижения, скрипя несмазанными колесами, запылило по дороге, а где-то позади раздавались громкие завывания несчастного королевского котика.
Вот уже третий день мы двигались в сторону Кривгорода. Королевский тарантас мы спихнули в первый же попавшийся по дороге овраг, а лошадок близ малой деревеньки на волю отпустили. Погони пока не было, тем не менее, я то и дело настороженно поглядывал назад. Странное отсутствие преследователей начало меня сильно беспокоить. Опасаясь какого-нибудь подвоха, я постоянно торопил спутников и на коротких привалах (которые с моего согласия изредка устраивала наша компания) обязательно выставлял наблюдателя. Святые отцы, еще больше моего отбившие свои задницы, поминутно молили о снисхождении. А отец Иннокентий, отвернувшись, чтобы никто его не слышал, сыпал самыми отборными ругательствами и посылал проклятия на мою голову. Местность на нашем пути была большей частью пустынна. Лишь изредка попадались небольшие деревушки, торчавшие крышами своих домов над окружающими их квадратами полей с созревающим на них скудным урожаем злаков. Почти в каждом селении виднелись полузанесенные временем развалины старых ферм и множество покосившихся, покинутых хозяевами домов, а рядом, в квадратах площадей, поросших молодым лесом, с легкостью угадывались заброшенные поля и пастбища. И лишь кое-где виднелись небольшие сенокосные луга со стоявшими на них копнами. Давно успевшая подняться отава скрыла стерню, налилась соком и тоже готовилась упасть под ударами острых кос. Мы миновали большое озеро, заключённое в столь правильной формы песчаный круг-воронку, что невольно напрашивались мысли о её космическом происхождении. "А что, если и правда, когда-то давно в этом месте упал метеорит?!" - глядя на открывшийся с высокого холма пейзаж, подумал я, невольно любуясь красотой водной глади, изредка разрезаемой узкими полосами ярко-зеленых зарослей тростника. Легкий ветерок, набегающий с запада, поднимал мелкую рябь, казавшуюся в лучах поднявшегося над горизонтом солнца золотисто-лазурного цвета. Полукольцом огибая озеро, перед нами расстилался молодой сосновый лес, тянувшийся, казалось бы, до бесконечности.
-Уже недалече осталось! - подбодрил моих спутников молодцевато гарцующий рядом Андрей. Несмотря на мой приказ, он никак не хотел ехать позади "каравана", и каждый раз, после моего указания уезжая в арьергард, через некоторое время неизменно оказывался рядом.
-Ну и? - я вопросительно поднял голову. Опять отсылать его в хвост колонны уже не хотелось. Только что я сверился с картой и, если она не врала, то я без него знал, что скоро наш путь закончится. Но мне уже в это почти и не верилось.
-Версты три, не больше! Тут все леском да леском, а как лесок кончится, тут, стало быть, и приехали.
-Ну-ну, - согласился я со словами доморощенного Сусанина, и слегка стегнув коня, поскакал дальше. Вскоре, несмотря на мои сомнения, и впрямь светлый сосновый лес остался позади. Извилистая песчаная дорога, пылившаяся под копытами наших скакунов, вывела нас на край высокого косогора, под которым раскинулась широкая припойменная равнина. По правую руку от меня отвесной стеной уходил вниз крутой обрыв, ниспадающий своими скатами в огромный песчаный карьер с белым искрящимся на солнышке песком. А сразу под ногами на изумрудно-зеленых лугах, извиваясь подобно убегающей змее, несла свои воды неширокая, но стремительная река Врана. Еще дальше, за отливающей синевой речной лентой, поднимались ввысь предгорья Карандяевского хребта, разделявшегося на две почти равные части огромным, тянущимся с севера на юг каньоном и носившим название не то Караульного, не то Карабульного. Некоторые буквы в этом названии были выписаны на моей карте столь замысловато, что прочитать надпись правильно у меня так и не получилось. А ломать долго голову я не захотел, оставив себе для пользования более привычное моему слуху слово. Итак, Караульный каньон делил хребет на две половинки, равные по протяженности, но совершенно отличные в своем представшем нам виде. Справа сопки тянулись с запада на восток и были покрыты густым смешанным лесом, сходящим на нет лишь на самых высоких вершинах ,едва ли не цепляющихся за медленно плывущие по небу облака. А предгорья, расположенные слева, поднимавшиеся широкими уступами и тянувшиеся с юга на север, покрывали зеленые травы, с изредка растущими (то там, то тут) небольшими кустарниками и приземистыми, словно придавленными сверху деревьями. Сам хребет тянулся вдаль и, где-то на горизонте, безжалостно поглотив истончившуюся нить каньона, сливался в одну горную цепь, сверкавшую белоснежными вершинами острых пиков.
Вдоволь налюбовавшись открывшимся нашим взорам видом, мы тронули поводья и попылили дальше. Вскоре наши кони поравнялись с высокими деревянными строениями, слегка смахивающими на летние базы отдыха. Похоже, они были здесь чем-то вроде пригорода, только на улицах этого дачного поселка было непривычно пустынно и тихо. Сам же город-крепость Кривград раскинулся чуть дальше, в излучине всё той же реки Враны, спрятавшись за толстыми каменными стенами и нависая своими высокими крепостными башнями над крутыми обрывами речной старицы. Окованные толстым листовым железом ворота были наглухо закрыты, и на круглых сторожевых башнях, стоявших по обе стороны створок, сидели закованные в металл стражники. Блестящие острия арбалетных стрел, словно хищные птицы, следили за каждым нашим движением, готовые при первой же команде сорваться в свой скоротечный, смертоносный полёт.
-Стоять! Не двигаться! - долетел до нас зычный голос. Приглушенный толстыми воротами, он, тем не менее, звучал грозно, а твёрдая уверенность сквозившая в голосе говорившего вызывала невольное уважение. - Кто такие? Зачем в наш град путь держите?
-Путники мы. - Я растерянно сунул в карман приготовленные для проезда монеты. Кажется, снова начинались какие-то непонятные проблемы. А я-то по своему скудоумию думал, что уж на этот раз с монетками в руках вопросов с проездом у нас не будет.
-Путники, говоришь?! - я почувствовал как говоривший усмехнулся. - Намедни тоже путники были, а как на дыбе спытали, так и сознались, что шпионы-убийцы тайные. Может, и вы в розыске ходите?!
-Да какие ж мы тайные, коль вот они, все пред вами! Что нас вопросами теребить? Пропущайте! Подорожную заплатим, не поскупимся. - Я позвенел монетами, - и поедем, путь неблизкий, а уж и полдень близится, поесть-отдохнуть пора.
-И много уплатить-то готов?! - со смехом (словно бы в шутку), поинтересовался говоривший.
-За каждого человека по серебреннику, да за лошадку медяк, да сверху золотой государев.
-А не многовато ли? - за стеной аж присвистнули. - И впрямь, шпионы, ужо сейчас как повяжем...
-Притомились мы больно! - спокойно возразил я, отнюдь не напугавшись этой угрозы. Говоривший вовсе не спешил приводить её в исполнение. - И времена нынче неспокойные. Что ж, теперь из-за собственной скаредности за порогом ночевать?!
-И то верно! - охотно согласился ведший переговоры. - Времена нынче и впрямь неспокойные, бают...- он замолчал, остановившись на полуслове. - Всё одно не пропущу, мил человек. Придти ба вам поранее, с утреца, мы мигом бы всё обтяпали. Без серебра, без злата, медяками одними управились бы, а теперь не проси, не пропущу, головой рисковать никому не хочется.
-А ежели еще золотой? Нет? Два с верху накинуть?!
-И не проси, не могу! - чувствовалось, как тяжело дался отказ стоявшему у ворот стражнику.
-Тогда объясни толком, что случилось, не морочь голову! - я услышал, как за воротами стражник задумчиво переминается с ноги на ногу.
-Объяснить? Отчего ж не объяснить, - похоже, он всё же решился. - Почитай, это уж и не тайна. Теперь, поди, каждый ребенок в городе её знает-ведает, а что до ворога, так тот еще раньше нашего знал.
-Мужик, ну ты и болтать!
-А ты не нукай, не запряг, поди! - за воротами обиженно засопели. - Расскажи им, расскажи, а сам понукает, словно на ярмарку торопится. Война у нас на носу! Враг с запада стеной черной идет. Гонцы с утра прискакали, грамотку принесли. Теперь вот ворота на засовах держим, царь-государь повелел: никого не впущать, не выпушать! Эх, жизня - то наша разнесчастная! - похоже, начав говорить, стражнику уже было не так просто остановиться. - Бают, войско идет несметное! Орда Роканды на нас двинулась. Бароны-рыцари западные, в железо закованные, орды бессметные собрали: гоблинов да троллей со всего света понабирали, добычу богатую посулили, пообещали. Тролли, те впереди движутся, стрелков-арбалетчиков да псов-рыцарей щитами черными прикрывают. Говорят, они перво-наперво крепость Дракулы в осаду взяли и всю порушили, самого на кол посадили да в костре пламенном спалили до пела серого. (При этих словах сердце моё ёкнуло и тоскливо заныло). Не будет теперь кровопивец по городам и весям летать, кровушку людскую пить! А уж сколь войска под стенами черными оставили, считать - не пересчитать! Гонцы говорят, все рвы телами позасыпали. Тут уж двойная сердцу радость: и вражье войско поуменьшилось, и вомпер проклятый в бездну невозвратную сгинул. А так кругом худо! Все худо. Худо будет и уже, ой, как худо! Вновь случилось предательство. Горные витязи (это они так себя сами величают, а по-нашему по- простому и деды их, и прадеды всегда душегубами были и разбойниками прозывались), что по договору мирному призваны были наши границы предгорные оберегать, к ворогам переметнулись. Эх, не послушался воеводу- батюшку Вологда Жириковича Удалого король Броньцих 1, отец государя нашего, не стал горских владык в пустые степи отселять, а службу царскую предложил, золотом умилостивил! А ведь деды наши их дедов уж в пещеры гибельные загнали. Топнуть сапогом оставалось. Ан, нет, Броньциху друзья - короли западные присоветовали, оставь мол, дело кровавое, умилостивись! Вот и умилостивился! А где теперь эти короли, друзья бывшие? И где теперь эти "витязи"? То-то же! Говорят же в народе: сколько волка не корми, всё одно в лес смотрит.
-А я и по- другому слышал: покупая у врага мир, мы даём ему средства для подготовки новой войны.
-Хорошо сказано, мудрый человек эти слова сказал! И мне вас жаль, парень, впрямь жаль! - за воротами тяжело вздохнули. - Уходите отсель поскорей, не мешкайте, а мы подмоги из Лохмограда ждать будем!
-Не будет вам подмоги! В осаде ваша столица, как есть в осаде, словно цепями скованная! - донесся из-за наших спин старческий голос. Мы повернулись: из-за кустов терновника, устало вздыхая, вышла бабка Матрена, платочком накрылась, лапоточки на ноги подвязала - ни дать не взять - богомольная старушка на Пасху в путь-дорогу родственников обходить отправилась. За ней, понуро опустив голову, плелся дон Гадский. Шерсть на нем висела клочьями, а мордочка выглядела так... как бы это получше сказать... слегка помятой, задние лапки вихляли и то и дело подкашивались. Похоже, экзекуция оставила у кота "чудное, неизбывное" впечатление.
Бросив на нас рассеянный взгляд, кот вздрогнул и, вильнув в сторону, пошел по кривой дуге вслед за бабкой, обходя нашу компанию. Сама Яга незаметно поднесла палец к губам, предостерегая, мол, знать вас не знаю, не ведаю, а вы меня и тем паче. Затем погрозила клюкой стоящим на башне стражникам и громко выругалась в их сторону.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги