Ход больших чисел

Федор Зарин-Несвицкий ТАЙНА ГРАФА ДЕВЬЕРА (По данным из архива князей Долгоруких)

На самом берегу Дона, верстах в пятидесяти от Воронежа, раскинулось богатое поместье графа Михаила Девьера. Далеко с реки бросался в глаза, на самой круче, огромный белый барский дом на красном кирпичном фундаменте, с остроконечными вышками, увенчанными цветными флагами.

В темные летние ночи, когда граф устраивал у себя пиршества, барский дом представлял сказочное зрелище.

Сверху донизу унизанный гирляндами цветных фонарей и окруженный пылающим кольцом смоляных бочек, он горел, и сверкал, и пугал и очаровывал запоздалых рыбаков и едущий люд на широких плоскодонных баржах, тянущих по Дону грузы.

Широкой волной разливались в такие ночи звуки музыки. Дворовый оркестр графа, состоявший из ста музыкантов, славился во всем воеводстве. Граф любил пожить. Все, что было в Воронежском воеводстве знатного и богатого, начиная с самого воеводы, считало за честь приглашение на «Валтасаровы пиршества». Впрочем, воевода не был у графа в числе почетных гостей. Настоящим воеводой был сам граф. Он не позволял воеводе вмешиваться в свои дела, не считался ни с чем и вел себя, как царь.

Воевода так и смотрел на это; держался тихо и скромно, сносил насмешки, и зато пользовался от щедрот графа. А граф был богат и щедр с нужными людьми.

Несколько лет назад граф овдовел. На торжественных похоронах жены он выказал такое непритворное горе, что даже изумил всех. Было хорошо известно, что он пользовался свободой нравов, и графиня немало перенесла на своем недолгом веку, — были не только измены, издевательства, но и побои. Но она оставила ему двух сыновей и, быть может, стоя у ее наглухо заколоченного гроба, он раскаивался и плакал о детях, у которых отнял мать.

Ее похоронили над горой в родовом склепе графов Девьеров.

Сама императрица Елизавета Петровна выразила ему через воеводу соболезнование.

Но все проходит, и через пять лет после смерти жены граф Михаил женился снова.

Он был уже немолод, за его плечами было примерно полвека; но граф мог еще нравиться женщинам. Сухое бритое лицо его было гладко, седина едва тронула его густые черные волосы. Глаза горели молодым огнем, и во всей его фигуре, стройной и гибкой, было много жизни и силы. Он был смелый наездник. Любил объезжать диких степных коней. Лошади были его страстью. Неутомимый охотник, он целыми днями пропадал из дома; ходил в одиночку на медведя.

Через год у него родился сын.

Но и с этой женой повторилось то же, что с первой: после рождения сына граф охладел к ней.

Одиноко и грустно жила молодая женщина в огромных покоях старого дома.

Графиня Елена Ивановна тревожилась, боясь за мужа; но мало-помалу привыкла к его отлучкам. А бояться было чего. В последнее время участились разбои. Они то стихали, то вспыхивали с новой силой. В последний год неведомые злодеи дошли до какого-то исступления. Нападая и грабя, они не оставляли в живых. Хорошие кони исчезали, плохие возвращались домой вместе с экипажами, в которых лежали трупы их владельцев.

Произошел случай, повергший в ужас всех окрестных помещиков.

Богатый дворянин Воропаев поехал в Воронеж с большой суммой денег. С ним ехал приказчик. Выехал Воропаев рано утром, а к ночи умная лошадь вернулась домой и привезла в возке труп приказчика. Кучер исчез. На трупе приказчика нашли письмо Воропаева. Он собственноручно сообщал брату, что захвачен разбойниками и что за его выкуп требуют две тысячи рублей. Было назначено, когда и куда принести деньги. Место было назначено в лесу у заброшенной сторожки лесника. Воропаев предупреждал брата никому не говорить об этом, если он дорожит своей и его жизнью.

«Они поклялись вернуть меня, если получат деньги», — кончал письмо Воропаев.

Его брат положил в назначенное место деньги. На другой день ему вернули брата. Рано утром приехал один из воропаевских крестьян и привез его труп. Крестьянин нашел барина недалеко от дома. На трупе была записка: «Возвращаем».

Брат бросился к воеводе. Тот растерялся. Послал донесение о разбойных делах в Петербург, а сам отправил гарнизонную команду на поимку злодеев. Но команда, пробродив дня два без толку по окрестным деревням, пьянствуя и мародерствуя, вернулась в Воронеж ни с чем.

Через несколько дней так же загадочно погиб Кучуров, богатый помещик. Труп его нашли недалеко от усадьбы.

Из окружных деревень пропадали красивые девушки.

Обезумевшие отцы, братья, женихи, с разрешения своих господ, не раз отправлялись вооруженными партиями на облаву разбойников, но это было бесплодно.

Помещики выставляли на ночь усиленные караулы, хотя еще не было случал открытого нападения на усадьбы.

Уезжая в гости или в город, брали с собой чуть не целые отряды вооруженных людей. Помещики стали беречь пуще глаза своих дочерей. Только один граф Михаил оставался спокоен. Он выезжал не более, как в сопровождении двух человек — кучера и старшего егеря, если ехал в экипаже, и одного егеря, если верхом.

Он только презрительно смеялся на предупреждения жены и соседей.

После долгого затишья граф неожиданно решил отпраздновать 21-го мая день именин жены. Едва ли не более всех была удивлена этим сама графиня. Она уже отвыкла и от внимания мужа, и от шума «Валтасаровых» пиршеств.

Соседи были довольны, и съезд начался дня за два до именин. Съехалось человек десять крупнейших помещиков с семействами, челядью, приживальщиками, с шутами. Кроме знатных персон, понаехало и много шляхетской мелкоты.

Граф Михаил был ровен со всеми.

Но дни, предшествовавшие именинам, граф не проводил с гостями. Им был предоставлена полная свобода. Ели и пили, когда кто хотел; целый день был открыт стол. Находились любители, которые почти круглые сутки не отходили от стола, разве только на свою перину, чтобы потом с новыми силами заняться едой и питьем.

Сперва испуганная непривычным шумом, графиня Елена скоро стала радоваться гостям.

Было с кем отвести душу.

Приехал и Воропаев со своим сыном, сержантом Преображенского полка, уже третий год находившимся в отпуску то в Петербурге, то в Москве, то в имении отца, что в то время легко достигалось при средствах и связях. Воропаев чувствовал приязнь к графу Девьеру. Приязнь эта основывалась на том, что его убитый младший брат был близок к семье графа, особенно при жизни первой жены графа, и редкое участие проявил граф при вести о его трагической смерти. Внимание графа тронуло и племянницу убитого, Настю, первую красавицу в крае.

Воропаев не взял с собой, впрочем, ни жены, ни дочери, напуганный разбоями. А граф Девьер, не видя Насти, попенял Воропаеву за это, прибавив, что он, если бы ведал про подобные опасения, выслал бы для охраны дорогих гостей хоть сотню своих егерей.

Приближался торжественный день именин.

Преображенский сержант все чаще и чаще находил случай оставаться наедине с красавицей-графиней, и она не избегала этих свиданий.

Никогда еще ее муж не был так внимателен к ней. Но по ночам ей было жутко на своем одиноком ложе. Страшные сны преследовали ее. И в ночной тишине, нарушаемой странными звуками, словно шедшими откуда-то из- под пола ее спальни, она плакала и молилась…

В ночь перед именинами графиня в ужасе проснулась. Ей приснилась большая, ярко освещенная комната, и она увидела своего мужа, с красным лицом и налившимися кровью глазами, среди пьяных, и себя саму.

Муж что-то гневно кричал, те хохотали… вдруг он вскочил и схватил ее за горло. Она хотела вскрикнуть, но не смогла и жалобно застонала…

Графиня проснулась и, вся дрожа, села на постели, опустив на пушистый ковер босые ноги.

Кругом было тихо.

Она взглянула на слабо освещенный лампадками киот и перекрестилась… и вдруг вся замерла от ужаса. В жуткой тишине спальни пронесся не ее, а другой — такой же тихий жалобный стон.

Вот он повторился… еще… еще…

— Агаша! — не своим голосом закричала графиня.

Ее любимица, сенная девушка Агаша, спавшая в ее одинокий ночи у дверей спальни, полуодетая бросилась к ней.

— Что это? Что это? — в ужасе шептала графиня. — Агаша, слышишь, слышишь!

— Христос с вами! — зашептала сама оробевшая Агаша. — Почивайте спокойно, графинюшка.

Но графиня молчала, смотря расширенными глазами на потемневшие образа.

И опять по комнате пронесся тихий стон. Откуда несся этот стон? Казалось, что страшный стон наполнял всю комнату и одновременно раздавался и из угла, и из-за киота, и из-под кровати…

Агаша бессмысленно повторяла: «Господи! Господи!»

В тяжелом молчании прошло несколько мгновений. Послышался неясный, странный шум… и все стихло. Графиня не спала до рассвета.

Нерадостно встретила она день своих именин.

Праздник начался пальбой из ружей и старой пушки, стоявшей у графских ворот, и колокольным звоном со звонницы маленькой деревянной церкви под горой.

Последовал пышный выезд именинницы в церковь, молебен, поздравления, снова пальба и парадный обед. Граф Михаил, в мундире бригадира, принимал поздравления, а рядом с ним стояла бледная, измученная бессонной ночью его жена.

Сержант старался быть около именинницы.

За шумным обеденным столом было весело и пьяно. Сдерживаемые сперва почтительной робостью перед хозяином гости скоро разошлись, и пьяный говор слился в один веселый гул.

Воевода Герасим Иванович Верхотуров, сидя в углу стола, весь красный, громко кричал, что он перевешает всех разбойников, и грозно сверкал воспаленными глазами и стучал кулаком по столу.

Старый лейб-кампанец Бахметев, со слезами на глазах, пил за матушку Елисавет.

Дочери захудалого князя Бахтеева закатывали глаза и взвизгивали от ужаса, слыша о разбойниках, но, утратив уже надежду на замужество, были бы не прочь попасть в плен хоть к злодеям. Граф Девьер ничего не пил, и чем разгульнее вели себя гости, тем глубже прорезались морщины на его высоком лбу и мрачнее горели темные глаза.

Воропаев в сотый раз уже клялся, что тень брата является к нему каждую ночь.

— И я отомщу, клянусь! — кричал Воропаев.

— Дядя будет отомщен, — повторял сержант Володя, украдкой пожимая руку графини, которая не имела силы, да и не хотела отнять свою дрожащую руку.

Не один раз недобрый взгляд темных глаз графа Михаила останавливался на жене и молодом Воропаеве.

— Быть может, брат твой, Илья Ильич, заслужил свою смерть, — неожиданно произнес граф Девьер.

Все смолкли.

— Коемуждо по делам его, — с недоброй улыбкой закончил граф, не обращая внимания на произведенное его словами впечатление.

Воропаев набросился на него. Кто не знал младшего брата? Графу ли говорить таким языком, когда убитый Иван был его другом и постоянным гостем? Если бы могла восстать из гроба покойница-графиня, она защитила бы память Ивана…

Губы графа Михаила передернула странная улыбка.

— Да? Но мертвые не встают из могил, — заметил он. — Но, впрочем, я говорю, — на все воля Божия.

Воевода крякнул, выпил большой кубок романеи и произнес:

— Воистину так.

Граф пренебрежительно взглянул на него.

Среди пьяной толпы были, однако, два человека, забывшие в это время обо всем и во всем мире видевшие только друг друга: Владимир Воропаев и графиня Елена. И пока за столом лились пьяные и разгульные речи, они опьянялись своей близостью, молодостью, предчувствуя свое счастье.

Сержант упорно настаивал, графиня колебалась. Едва ли кто-либо из присутствовавших, кроме графа Девьера, понял, чем покончили они свой разговор.

На закате солнца того же дня красавица Настя Воропаева вышла за калитку сада, спускающегося к реке. Ей строго было запрещено выходить из ограды сада, но вечер был хороший и, кроме того, она была недовольна, что отец и брат не взяли ее с собой на праздник Девьера; и она решила назло всем сделать по-своему, — погулять по берегу Дона или покататься на лодке.

Заря погасала, начинало темнеть. От реки повеяло сырой прохладой. Насте стадо холодно и жутко. Но она не успела подойти к калитке, как кто-то крепко схватил ее за локти, заткнул ей тряпкой рот, накинул на голову большой платок; она едва не задохлась… и лишилась чувств…

Когда же она очнулась, то увидела себя в прекрасно обставленной, освещенной комнате, устланной мягкими коврами. Сама она лежала на турецком диване, прикрытая шелковым одеялом, а у дивана стоял столик, и на нем были закуски и графин с вином.

Над диваном висело зеркало в золотой раме.

Настя не была трусихой. Почувствовав себя свободной, она вскочила с дивана и бросилась к двери, но обитая сукном дверь была заперта. Настя стала стучать в нее. Но глухие удары оставались без ответа. Она закричала. Обитые войлоком и завешенные коврами стены заглушали ее голос, и ей самой казался он чужим, слабым и бессильным.

Долго Настя кричала, била кулаками в двери, рвала со стен ковры и наконец, утомленная, в отчаянии легла на диван. Для нее не было уже сомнения, что она похищена теми же разбойниками, что убили ее дядю и уводили других красивых девушек.

Ужас все более и более охватывал ее. Что делать? Она напрягала слух; тишина прерывалась гулом, как шум волн. Казалось, что волны шумят над головой и у передней стены. Шум по временам словно прерывали звуки, похожие на протяжный вздох или стон.

— Отворите! Отворите! — снова в ужасе закричала Настя, и опять никто не откликнулся.

Гости графа лениво потягивались на пуховиках после сытного обеда, когда троекратный пушечный выстрел возвестил начало ужина. Они торопливо повскакали с постелей и поспешили в столовую.

Уже горели причудливые потешные огни. Целые фонтаны разноцветных огней били на берегу. С треском взлетали ракеты, рассыпаясь разноцветными искрами на темном небе.

Вышли в сад, на берег реки. Графиня Елена с сержантом, избегая толпы, стояли в стороне.

Вновь прогремевшие пушечные выстрелы привели их в себя.

— Пора! — сказала молодая графиня.

— О, богиня! — нежно ответил сержант.

И тихонько он увлек молодую женщину в глухую часть сада, где почти у самой воды стояла заброшенная беседка. Но едва они приблизились к ней, как в полосе лунного света показалась высокая фигура Девьера. Он стоял неподвижно на пороге беседки, пристально глядя на приближающуюся парочку. Окованная ужасом графиня даже не вскрикнула и судорожно сжала руку Владимира.

Но Владимир высвободил руку и сделал шаг вперед.

— Сударь мой! — произнес он, хватаясь за эфес шпаги.

Молчаливая фигура графа повернулась и исчезла в беседке.

Сержант стремительно бросился за ним. Он смело вошел в беседку… ярко освещенная лунным светом, она оказалась пуста.

Юный преображенец весь похолодел и, крестясь, отступил за порог.

— Наваждение! — прошептал он. — Никого нет!

— Домой, домой! — затрепетав, вскричала графиня…

Уже все гости сидели за столом, плохо проспавшиеся после обеденного хмеля, полупьяные и шумные.

Граф вошел и, не садясь за стол, любезно стал обходить гостей; на жену он ни разу не взглянул, а она боялась поднять глаза от серебряной тарелки и пугливо сторонилась сержанта.

В самый разгар пира в соседней комнате вдруг послышались тревожные голоса, чей-то крик, спор. На пороге столовой показался воропаевский гайдук Кузьма, без шапки, с растрепанными волосами и бледный. Восемь рук тянули его за синий кафтан.

— Не трогать его! — грозно крикнул граф Михаил.

Восемь рук скрылись.

Но Кузьма, не обращая внимания на графа, ринулся вперед прямо к своему изумленному господину и, упав перед ним на колени, закричал отчаянным голосом.

— Барышня пропала! — простонал Кузьма.

Воропаев пошатнулся.

— Барин, Илья Ильич, помилуй, помилуй! Горе-беда на нас!..

Ударом кулака по голове сшиб Воропаев на пол своего гайдука и с пеной у рта закричал.

— Настя! — отчаянно вскрикнул он и закрыл лицо руками.

Владимир успел поддержать отца.

Граф Михаил мрачно сдвинул брови и угрюмым взглядом смотрел на испуганных и растерянных гостей.

— Лошадей, граф, лошадей, — закричал Владимир, — мы найдем ее!

Минутная слабость Воропаева прошла. Он вскочил с места.

— Да, да, — взволнованно говорил он, — нельзя терять ни минуты, едем!

— Куда? — спросил граф. — Куда?

Ни отец, ни сын не могли ответить на угрюмый вопрос графа и беспомощно смотрели друг на друга.

Их молчание прервал Кузьма.

— Не все еще, боярин, сказал я…

— Как! Еще что? — упавшим голосом спросил Воропаев.

— Еще дворецкий Антип пропал, а с ним и прибор столовый, серебряный, дедушки вашего…

— Ах, — проговорил Воропаев, — до прибора ли теперь!..

Женщины испуганно жались друг к другу. Среди них, бледная и неподвижная, как статуя, стояла графиня Елена; тяжелым, потемневшим взором глядела она на своего угрюмого мужа, и словно зрела в ней тайная, зловещая дума.

— Дамы, прошу вас уйти! — раздался резкий голос графа Михаила. — Ныне вам не место здесь!

Испуганной стаей женщины торопливо покинули столовую…

Через час, по распоряжению графа, верховые отряды его дворовых уже скакали по всем направлениям. Сам Воропаев был так потрясен, что не мог принять участия в розыске. Его усадили в возок и, под охраной верховых, отправили домой.

Графиня ушла в свои покои.

Граф исчез, огорченный, недовольный, страшный, и в доме наступила тишина.

Владимир Воропаев приказал оседлать лошадь и со своим конюхом бросился домой.

В большие ворота он выехал на берег Дона.

Дон волновался и глухо шумел. Дул сильный ветер. Тяжелые тучи заволокли месяц.

Дорога змеилась по берегу. Едва успел Владимир проехать версту, как круто остановил коня. На его глазах происходило что-то необычайное. Впереди, саженях в ста, словно из земли, появился человек, ведущий под уздцы оседланного коня. За ним другой, третий, — мелькнула целая вереница.

Скрывшись за поворотом, Владимир с ужасом наблюдал.

Неведомые люди вели коней на водопой к Дону, садились на них и исчезали в ночном мраке.

Когда последний всадник скрылся в темноте, Владимир осторожно выехал и осмотрел местность.

Песчаные откосы высились над берегом.

При блеснувшем лунном свете Владимир узнал на мокром прибрежном песке следы лошадиных копыт. Они вели к песчаному обрыву и там кончались.

Конюх снял шапку, перекрестился, и, дрожа, произнес:

— Нечистая сила! Господи, спаси и помилуй!

Владимир остановил лошадь, спрыгнул с седла и кинул поводья конюху. Он подошел к песчаному отвесу, где кончались лошадиные следы, и остановился.

Держа в поводу лошадей, Ивашка не отставал от него.

Несколько минут Владимир стоял неподвижно перед песчаной стеной. Потом он пристально посмотрел на темневший на горе дом Девьера и вплотную подошел к откосу.

После недолгого исследования он нашел под нависшими глыбами глины, за грудой камней и песка, замаскированный сухими, наскоро набросанными ветвями проход в пещеру; еще ребенком он сам нередко со своими товарищами забирался в подобные пещеры, выбитые прибоем волн в крутых берегах. Следы копыт вели из этой пещеры.

— Ивашка, видишь? — пораженный, тихо спросил он, указывая на следы.

Но Ивашка уже давно видел.

— Недобрые люди тут были: ужли в самому графу подбираются?

Молодой Воропаев припомнил таинственное исчезновение графа у беседки, взглянул на пещеру и вздрогнул.

«Нет, не может быть того: граф и…» — думал он.

Его колебания длились недолго.

— Ивашка, — сказал он, — а надо все же идти.

— А пойдем, Владимир Ильич, — отозвался Ивашка, — а как же кони?

— Оставь их, не уйдут.

— И впрямь, не уйдут.

Ивашка выпустил из рук повод.

Умные лошади, как собаки, двинулись за ним следом.

Вход, постепенно понижаясь, провел в просторную пещеру.

Владимир выбил огонь и, при слабом свете трута, огляделся. Глинистый пол был испещрен следами копыт и подков. В дальнем углу лежали грудой наваленные, длинные, тонкие смоляные палки. Ивашка поднял одну из них и зажег. Из пещеры вел вглубь просторный коридор.

Ивашка вынул из-за голенища кистень, и Владимир со шпагой в руке пошел вперед. Направо и налево из коридора виднелись новые пещеры и, к своему великому изумлению, Владимир увидел, что то были конюшни. Стойла были выложены соломой, кормушки наполнены зерном. Висели уздечки, седла, плети. Не здесь ли прятали разбойники похищенных кровных коней?

— Боярин, — прошептал Ивашка, — вернемся, соберем людей, скажем воеводе.

— Молчи, — угрюмо прервал его Владимир, — идем дальше.

— Ладно, боярин, но я хоть лошадей пристрою.

Лошади все время шли за ними.

Ивашка ослабил подпруги и ввел лошадей в стойла.

Коридор понижался. Осторожно, чутко прислушиваясь, шли Владимир с Ивашкой.

Все было тихо. В одном из стойл они увидели больную лошадь драгоценной золотой масти. Владимир узнал в ней известную во всем воеводстве лошадь убитого Кочурина[10]. Сомнения быть не могло. Они напали на самое гнездо разбойников! Но где же жили люди?

Коридор кончился. Дальше пути не было. Напрасно Владимир искал дверь. Перед ним стояла влажная стена.

Взволнованный и задумчивый, он вернулся назад.

— Мы никуда больше не поедем, — обратился он к Ивашке, когда они вышли из пещеры и сели на лошадей.

Елена не могла спать. Она тихо встала с постели, накинула телогрейку и босая пошла через ряд покоев в оранжерею.

Сквозь стены и потолок светила луна, и страшно было в душной оранжерее среди резких и причудливых теней. Графиня хотела вернуться назад, но, залюбовавшись лунным светом, забыла страх. Она думала о муже, о Владимире, о своей бесплодно увядающей молодости.

Тихо было вокруг.

«Кто эти разбойники? — думала она, — где теперь несчастная Настя?»

Графиня вздрогнула. Поведение мужа, ночные стоны, его улыбка, таинственное появление у беседки… Она уже раскаивалась, что ей пришла в голову сумасбродная мысль идти ночью в оранжерею.

Раньше она часто просиживала здесь до рассвета. Но теперь ей было тяжело и жутко.

Торопливо направилась она к дверям и, не успела она переступить порога, как позади ее раздался скрип.

Она вскрикнула и обернулась.

У большой пальмы, бледный, в лучах лунного света стоял граф Михаил.

Она неподвижно остановилась, с ужасом глядя на него.

— Вы, кажется, ждали не меня? — раздался резкий голос.

Словно молния осветила все темное до сих пор и, повинуясь непреодолимому чувству, Елена сделала шаг к нему и, сама удивляясь себе, громко крикнула:

— Убийца!

Он вздрогнул и, подняв руку, бросился на нее.

Графиня быстро повернулась и побежала.

Она не помнила, гнался ли за нею граф.

Гости стали разъезжаться с самого раннего утра. Каждый думал о своем доме. Они торопливо собирались с испуганными женами и дочерьми и покидали один за другим гостеприимный кров Девьера.

Остался только пьяный воевода да несколько молодых помещиков, вернувшихся с бесплодных ночных поисков.

Гости даже не попрощались с хозяевами.

Графа Михаила никто не видел.

Воевода Верхотуров слишком отяжелел, чтобы принять какое-нибудь участие в преследовании преступников. Он всецело вверился графу, а тот сказал, что все берет на себя.

Уже вечерело, когда вернулся Михаил. Вид его был грозен, и дворовые в испуге прятались от него. Вскоре за ним приехал Владимир.

К обеду вышла Елена. Царило принужденное молчание.

Владимир успел шепнуть хозяйке несколько слов; она вся побледнела, низко опустила голову и молча вышла из столовой.

Граф Михаил резко спросил:

— Ну, что вы нашли?

— Что я нашел? — медленно начал Владимир. — Ничего. Но я знаю теперь, где искать сестру.

Граф тихо рассмеялся.

— Где же?

— В тех же местностях, может быть, где есть тайные конюшни, — ответил Владимир.

Граф побледнел.

— Где же? — повторил он.

Владимир объяснил.

— Странно! — после некоторого раздумья произнес граф. — Надо расследовать! Бред какой-то!

Он круто повернулся и вышел из столовой.

При этом разговоре присутствовало третье лицо. Если бы граф и заметил этого человека, едва ли, однако, принял бы его во внимание.

Это был его давний полуюродивый приживальщик. История его была темна. Было известно только одно, что при Анне Иоанновне он сильно пострадал. Был он богат и хорошего рода, у которого насчитывалось четыре боярских шапки. Был он в то время не хуже других. Но теперь он был нищ, ступни его были вывернуты пальцами врозь, пятками вместе, одной руки не хватало, голова повернута была налево, один глаз всегда закрыт, лицо иссечено рубцами, а на голове не было ни одного волоса. Это все произошло от короткого знакомства с начальником тайной канцелярии, любезным и ласковым, «в обращении сверхмерно приятным», знаменитым генералом Андреем Ивановичем Ушаковым.

Сосланный в Сибирь, он, по воцарении Елизаветы Петровны, был помилован и, искалеченный и разоренный, скитаясь бездомным бродягой, попал в воронежскую губернию, и судьба столкнула его с Девьером. Он остался у графа. Это было давно, очень давно, еще до первой женитьбы графа Михаила.

Этого получеловека звали Григорием Григорьевичем Радунцевым.

Владимир не знал, что предпринять: броситься ли за графом, потребовать объяснения или терпеливо ждать будущего. Вдруг из темного угла выползла эта фигура в рваном красном кафтане, с обезображенным лицом, с заплетающимися одна за другую ногами. Его можно было принять за чудовищно безобразную заводную игрушку.

— Довольно, сударь мой, довольно, — хриплым голосом заговорил Радунцев, однообразно двигая сверху вниз левой рукой.

— Не страшитесь, государь мой, я, калека, зла на вас не имею…

Он страшной, подпрыгивающей походкой приближался к Владимиру.

— Кто вы? Чего вы хотите? — спросил Владимир.

Но чудовище, ухватив его рукой за блестящую портупею шпаги, бессвязно и страстно зашептало:

— Знаю… слышал… Дон… пещеры… лошади… под домом… она плачет… на цепи… уже семь лет!.. Она, солнце мое… счастье… спаси ее… спаси ее!..

С ужасом слушал его Владимир, а Радунцев, плача и волнуясь, продолжал шептать:

— Пойдем… Довольно, государь мой, довольно, все обнаружу, все покажу… есть Бог на небе… иди…

И он с силой, какой нельзя было ожидать в его единственной руке, потащил Владимира за собой.

Уступая неопределенному чувству ужаса и любопытства, Владимир молча дал себя увлечь.

Необычайно быстро для своих искалеченных ног Радунцев вел за собой Владимира и продолжал тревожно и бессвязно шептать:

— И эту… молодую… погубить, как и ту… и ради нее… твоей сестры… Все докажу… Бог не велит дольше молчать… близок мой час… Суд страшный, огонь вечный…

Владимир был суеверен; хотя и готов был осмеять все, он верил в приметы, гаданья, юродивых…

И теперь мгновениями ему казалось, что рядом с ним не живой человек, а призрак, выходец из могилы или упырь, увлекающий его за собой в свою кровавую могилу.

Через длинный ряд темных покоев Радунцев привел Владимира в оранжерею, выпустил его руку и снова залопотал:

— Ход… бочку…

Он подбежал к большой кадке, в которой высилась красивая пальма, и сдвинул ее с места.

Владимир наклонился, и голова его закружилась. Он увидел глубокое и темное, как колодец, отверстие. Крутая лестница вела на дно.

— Туда, туда, — твердил калека, низко наклоняясь над черной дверью. — Иди!..

Но Владимир колебался.

— Иди, — настойчиво повторил Радунцев и с ловкостью акробата, ухватясь рукой за край отверстия, спустился в бездну, и вскоре уже далеко из глубины раздался его дикий, торжествующий, сдержанный смех.

Мурашки пробежали по спине Владимира, но он последовал за калекой.

Ступени были крутые и узкие. Нога скользила.

Упираясь руками в стены, Владимир осторожно спускался вниз в глубокой темноте. Наконец ощутил под ногами пол и наугад двинулся вперед.

— Иди… сюда… — услышал он голос Радунцева.

Его толкнули влево, и он очутился в просторном коридоре, слабо освещенном из глубины горевшими масляными плошками.

Проходили часы. Свечи гасли. Совсем обессиленная, лежала Настя на диване. Целые сутки она ничего не ела, не слышала человеческого голоса и не знала, где находится. Свечи погасли, и глубокая тьма наступила.

Девушка погрузилась в тяжелую дремоту… Яркий свет, шум шагов, властный голос разбудили ее. Она вскочила с дивана. В двух шагах от себя она увидела стройный стан и сухое и насмешливое лицо Девьера.

В ужасе она протянула руки, считая все сном; но, вспомнив, что граф Девьер был давним другом ее семьи, она сразу почувствовала облегчение и с радостным криком бросилась к нему:

— Граф, граф! Вы пришли спасти меня!..

Но Девьер отступил назад и загоревшимися глазами глядел на Настю.

Она остановилась, беспомощно опустив руки, с недоумением и страхом:

— Вы не ошиблись, Настасья Ильинишна, — начал граф, — и голос его дрожал. — Я друг ваш, я больше, чем ваш друг, — продолжал он.

Она попятилась…

— Я люблю вас, давно люблю, — сказал граф, хищным взором окидывая ее фигуру, — я люблю вас. Это я украл вас, вы у меня! Вы в моей власти! Я люблю вас! — настойчиво и безумно повторил он, медленно приближаясь к ней. — Я покажу тебе, как я богат, как силен я!.. Завтра же я обвенчаюсь с тобою!.. Одно слово!

— Побойтесь Бога! — простонала Настя.

— Или ты думаешь, я женат? Я сегодня буду вдовцом.

Настя прижалась в угол, а граф, стоя перед ней, говорил, как исступленный:

— Я смеюсь над ними! Я богат! Я знатен! Я беру, что мне нравится! Убиваю тех, кого не люблю! И все могу, все сделаю! И возьму тебя или как жену, или как… ты понимаешь? Тогда берегись. Выбирай сама, чем хочешь быть!..

Он подошел к ней вплотную, крепко схватил ее за руки, и продолжал:

— Я убил твоего дядю. За что? — потом скажу тебе. Это я убил…

Он вдруг остановился.

Он услышал крик, стон, пистолетный выстрел и выпустил руки Насти.

Настя бросилась в противоположный угол и отчаянно закричала:

— Ко мне! Помогите!..

Граф стремительно выбежал.

Он забыл даже запереть за собой дверь.

Когда его шаги смолкли, Настя, не помня себя, помчалась по коридору все с тем же отчаянным криком:

— Помогите! Помогите!

Но она бежала, не зная куда, по слабо освещенным и совсем темным коридорам, мимо каких-то запертых дверей. И вдруг она услышала голоса.

Задыхаясь, остановилась она у двери. За дверью слышался однообразный, но полный отчаянья вопль, повторявшийся:

— Михаил, пусти меня к детям! Михаил, пусти меня к детям!

Это приводило в ужас и надрывало сердце.

Но все же близость страдающего живого существа внушала Насте менее страха, чем могильная тишина подземных переходов.

Она толкнула дверь и очутилась в склепе, слабо освещенном плошкой. В углу тряслось странное, дикое существо. На изнуренном теле висели обрывки одежд, длинные всклокоченные волосы космами спускались почти до самого пола, закрывая лицо, и сквозь них с невыразимой скорбью глядели большие, блестящие безумные глаза.

— Кто вы? — дрогнувшим голосом спросила Настя, беря с пола плошку.

— Михаил, пусти меня к детям! — раздалось в ответ.

Женщина умоляюще подняла руки, раздался слабый звон, и Настя увидела на ее руках цепи. Она подошла ближе и громко вскрикнула, заметив на ее шее стальной ошейник. Цепь, как змея, обвивала всю женщину. Конец был продет в кольцо на стене и замыкался тяжелым замком.

Растерянная, оцепенелая, остановилась Настя.

Но через минуту энергия вернулась к ней. Забывая о своей опасности, она смело подошла к женщине и осветила ее лицо. Несмотря на синеватую бледность и худобу, было очевидно, что женщина эта молода и была когда-то красива.

— Кто вы? — тихо, с состраданием, снова спросила Настя.

Безумные глаза остановились на ней с выражением испуга, потом удивления и, наконец, словно промелькнуло в них сознание. Но женщина ничего не ответила.

Настя поставила плошку на пол. Стала на колени у стены и пыталась сломать замок цени. Но усилия Насти были напрасны. Замок был крепок, и цепь нельзя было сорвать. Настя поднялась.

— Я не могу, — сказала она.

— Никто, никто не может! — с тоской простонала женщина.

— Укажите мне, как выйти отсюда, — продолжала Настя. — Я позову людей и мы освободим вас.

На лице женщины отразился ужас. Она заметалась на своей короткой цепи.

— Нет, нет… Не надо… — бессвязно залепетала она и вдруг в страхе прибавила: — Идут, они идут… Дверь, дверь… Они будут бить!..

И, действительно, раздался шум бегущих шагов.

Настя затаила дыхание.

Шаги приближались.

— Михаил, пусти меня к детям, — раздался отчаянный вопль.

— Отворите! — крикнул мужественный голос, и испуганная Настя, узнав голос брата, открыла дверь.

Владимир вбежал с калекой Радунцевым. На минуту он остановился, но узнал сестру и с криком бросился к ней:

— Настя!

Настя вскричала:

— Владимир! Посмотри, спаси! — и указала на прикованную женщину.

Странное зрелище увидел Владимир.

У ног несчастной, плача и что-то бормоча, ползал калека, а женщина склонила к нему голову и смотрела сознательным взглядом.

— Она… она… — лепетал калека…

— Кто она? — спросил Владимир.

Женщина подняла голову.

— Где дети мои? — простонала она и ослабевшим голосом, лишаясь чувств, прибавила: — Я графиня Девьер…

Когда Владимир с Радунцевым спустились в подземелье, им преградил путь часовой.

Владимир выстрелил, и этот выстрел и стон умирающего услышал граф из комнаты Насти.

Бросившись на выстрел, граф лицом к лицу столкнулся с Владимиром. Но, увидя хорошо вооруженного противника, как призрак скрылся в полутемном коридоре. А Владимир преследуя его, услышал отчаянные крики сестры и нашел ее и первую графиню Девьер.

Чтобы освободить пленницу от цепей, пришлось позвать кузнеца. Владимир послал за ним Радунцева и велел ему привести всех оставшихся молодых гостей, принимавших участие в розыске. Но запретил пока сообщать о случившемся графине Елене.

Когда через полчаса явился перепуганный кузнец и с ним молодые гости Девьера, Владимир коротко объяснил, в чем дело. Негодованию их не было предела.

Кузнец, между тем, расковал графиню, и ее на руках перенесли наверх.

Владимир сам предупредил Елену.

К его удивленно, Елена выслушала его почти спокойно.

— Я чувствовала, что он злодей… да будет воля Божья, — тихо сказала она, отстраняясь от сержанта.

— Но ты теперь свободна! — воскликнул Владимир.

— Оставьте меня, я не могу, — ответила графиня и, вырвавшись из его рук, ушла к себе.

Розыски в подземелье продолжались, граф Девьер исчез. В просторной кухне подземелья нашли человек десять хорошо вооруженных холопов, но все были мертвецки пьяны.

Первую графиню принесли наверх.

— Где мои дети? Покажите мне детей, — воскликнула она и начала бредить.

Соседние помещики были извещены и прислали на подмогу своих дворников.

Весь дом графа был оцеплен. Испуганный воевода не знал, что делать, но, по настоянию окружающих, принужден был вытребовать из Воронежа отряд.

Графиня Елизавета, первая жена графа Девьера, была перенесена в покои Елены.

Елена теряла все: имя, положение, и что особенно было для нее мучительно, — ее годовалый сын Михаил становился незаконным.

Что ожидало их в будущем?

Но Елена, несмотря на свое личное горе, ухаживала за Елизаветой. Было очевидно, что графиня умирала. Никакие усилия лекаря, вызванного из Воронежа, не могли вдохнуть жизнь в ее истощенное тело.

Она пришла в себя, потребовала к себе детей, девятилетнего Александра и восьмилетнего Петра, и не отпускала их от себя. Испуганные дети с любопытством смотрели на измученную женщину, которая была их матерью.

Графиня успела дать показание и рассказала свою печальную историю. Ничего нового к тому, что было ясно всем, она не могла прибавить. Только одно, в связи с показанием Насти, обращало на себя внимание. Умирающая сказала, что граф Михаил ревновал ее к Воропаеву.

На третий день, к вечеру, благословив детей, попрощалась со всеми окружающими, причастилась и умерла.

В тот же день в доме появился граф Михаил.

Со своей обычной, жесткой и холодной усмешкой, он отдавал приказания.

Но было это недолго. Соседи заставили воеводу арестовать графа. С сердечным трепетом тот повиновался, и все же не посмел отправить графа в город в острог. К дверям его комнаты приставили только солдата.

Между тем, при осмотре девьеровских подземелий нашли целые склады награбленных сокровищ, серебряной и золотой посуды, ценных камней и золотой монеты. В пещерах стояли лошади. В темницах нашли прикованных к стене дворовых графа, измученных, искалеченных, и среди них был воропаевский дворецкий Антип.

Негодование и возмущение помещиков и крестьян было так велико, что воевода перетрусил. Он боялся, что крестьяне сожгут усадьбу Девьера.

Сам старик Воропаев лично отправился в Петербург к императрице.

Неизвестно, на что надеялся граф Михаил, но он не падал духом. Владимир быль очень сдержан по отношению к Елене, как и она к нему. Но все его существо трепетало от радости при мысли, что она свободна.

Радунцев со смертью графини снова впал в слабоумие, и от него ничего нельзя было добиться.

Через три недели вернулся Воропаев с именным указом императрицы. Дело это глубоко возмутило Елизавету, и она отдала строгий приказ воеводе: «Наикрепчайше в железах доставить онаго злодея в Санкт-Петербург».

А за смертью первой жены графа поведено было признать Елену законной женой и сына Михаила рожденным в браке[11].

Граф упал духом.

Указ пришел в полдень; на другой день на раннее утро был уже назначен отъезд. Граф умолял воеводу до отъезда не заковывать его. Воевода, помня его прежние щедроты или, может быть, воспользовавшись новыми, согласился. Поздно вечером граф пригласил для последних распоряжений своего доверенного приказчика Савелия, ближайшего к себе человека и молочного брата.

Часовой, стоявший у двери, слышал оживленный шепот. Потом все стихло. Была уже ночь. Часовой задремал, прислонясь к притолоке. Вдруг в комнатах графа раздался гулкий выстрел, и из дверей с громким криком, закрывая лицо руками, выскочил Савелий:

— Помогите! Помогите! — кричал он. — Убился боярин, убился!..

И он пробежал мимо часового.

Когда же сбежавшиеся на выстрел и крики люди, во главе с Владимиром, вломились в комнату графа, они нашли его на широком турецком диване.

Он лежал на спине, свесив одну руку, сжимая в другой большой пистолет. Вся голова его была раздроблена и снесена от самой нижней челюсти. Лица не было видно. Граф выстрелил себе в рот. Стали искать Савелия, но его и след простыл, что не особенно всех удивило. Савелий сильно был замешан в преступлениях графа и скрылся, боясь суда.

О смерти графа было донесено в Петербург, и дело об его разбоях было прекращено.

Графа торжественно похоронили в родовом склепе, рядом с его первой женой, тело которой было положено в тот же гроб, в котором семь лет назад он кощунственно похоронил, вместо жены, вязанку дров.

Потрясенная графиня Елена приходила в себя. Пережитое все дальше и дальше отходило от нее и все ярче светилось, озаряя ее, счастливое будущее.

Владимир часто бывал у нее и все были убеждены, что, когда минет срок траура, молодая вдова выйдет за Воропаева.

Старик Воропаев благосклонно смотрел на их любовь с тех пор, как Елена стала «законной» вдовой графа.

В усадьбе все повеселели.

Да и губерния вздохнула свободнее. Дороги вновь стали безопасны, разбои, грабежи, похищения девушек прекратились.

Владимир решил ехать в Петербург и просить у императрицы полный абшид[12]. Графиня Елена была очень опечалена разлукой, но утешалась мыслью о скором свидании.

Накануне отъезда Владимир засиделся у Елены. Молодым людям не хотелось расставаться.

Был уже июль месяц. Ночи стояли душные, ароматные. Владимир и Елена долго, рука с рукой бродили по саду, опьяненные негой ночи, своей молодостью, своей любовью…

Но все же ехать было надо, и у веранды дома давно уже ждал Ивашка с оседланным конем.

На прощанье, крепко обнимая Владимира, Елена расплакалась.

— Не плачь, моя радость, — успокаивал он ее, — месяц, много два, я вернусь, и уже никогда, никогда не оставлю тебя.

— Я боюсь без тебя, я боюсь без тебя, — шептала графиня, крепко прижимаясь к нему, — я боюсь этого страшного дома. Мне все кажется, что по ночам бродит он, и все ищет чего-то, — и она вся дрожала, озираясь кругом.

— Скоро я увезу тебя навсегда отсюда.

Владимиру удалось успокоить ее. Заплаканная, но улыбающаяся, она в последний раз поцеловала и перекрестила его.

И, свесясь за перила веранды, она напряженным слухом долго ловила удаляющийся топот коня.

Все затихло. Графиня постояла несколько минут и тихо направилась к двери.

Темная тень преградила ей путь. Она вскрикнула.

— Не кричи, Елена, — произнес знакомый ей насмешливый голос…

— Господи! Господи! Сгинь, сатана! Пропади, наваждение лукавого! — прошептала обезумевшая графиня.

— Я не тень, не наваждение, — прозвучал словно издали металлический голос, — я действительно твой муж, граф Михаил, которого ты так оплакиваешь.

Елена увидела, что перед ней живой человек, но ее ум никак не мог помириться с этим.

— Радуйся же, верная жена, — продолжал граф, и его голос звучал уже нескрываемой угрозой. — Дети! несмышленые дети! Я жив назло вам! Я застрелил Савелия, нарядив его в свое платье! А вы так обрадовались, что даже не сомневались! Вы даже не посмотрели на его руки! Разве у него такие руки?

Граф протянул свои бледные узкие руки с длинными, тонкими пальцами.

— А, — продолжал он, — вы думали, — он умер, а мы будем наслаждаться его именем, его деньгами, любовью, молодостью, всеми радостями жизни, ради которых я погубил свою душу! А вы, не продав души дьяволу, хотите взять все! Да если бы я на самом деле умер и вы меня похоронили вон там под горой, — я бы все-таки встал из своей могилы и пришел бы к вам и задушил бы вас собственными руками!..

Он был страшно бледен, глаза его сверкали.

Елена вся застыла, не имея силы произнести ни слова. Но мысль о любимом человеке, о погибших надеждах, страстная ненависть к этому человеку, кровавым призраком вставшим из могилы, вдруг охватили ее.

Подняв руки, она громко закричала:

— Так будь же ты проклят! проклят! проклят!..

Когда на ее дикий, отчаянный крик на веранду вбежали люди с фонарями, они увидели лежащую без чувств на полу молодую графиню и склоненное над ней бледное, сухое, с хищным очерком лицо графа Михаила Девьера.

Владимир в ту же ночь утонул в Доне, а Ивашка погиб, спасая его.

Через два дня их искалеченные о камни трупы были выброшены на берег. Лошади прибежали одни домой.

Слух о восстании из мертвых графа Михаила глухо пронесся по округе.

Воевода растерялся. Ездил к графу и ничего не решил. Он боялся снова поднимать дело, конченное «по Высочайшему повелению». А из соседей никому не было охоты связываться со страшным графом. Один ему мог быть только опасен — Воропаев. Но старика разбил паралич, когда он узнал о гибели сына.

Графиня была долго больна, а когда поправилась, ее нельзя было узнать. Она поседела, глаза угасли; она плакала и молилась, и всю жизнь сосредоточила на маленьком Михаиле.

Граф тоже сильно постарел после описанных событий.

Почти все время он проводил дома, угрюмый и озлобленный…

Так и прожил он в своем поместье, никем не тревожимый, несколько лет до самой своей кончины…