Ходики

Часть 4. Время и часы. Цена ожидания

Наверное, потому и вошла в историю эта байка про часы, что уж больно сильно Ньютон расстроился, обнаружив испорченный хронометр. Он же не знал, что люди будут мифологизировать именно это бытовое происшествие. С ним ведь подобное – на каждом шагу. А если бы знал? Не грустил бы? И вообще, какую цену мы согласны платить, чтобы результат хоть как-нибудь соответствовал нашим ожиданиям?

Три долгих года, до весны девяносто шестого, Надя в Москве челночила. Это был тяжелый, но интересный, а поначалу и очень выгодный бизнес. Они с Машкой попали в компанию не к барыгам, а к очень приличным людям, с которыми вместе ездили за товаром, вместе торговали.

У них образовалась своя группка из десяти человек, соседей по Лужникам, среди которых были две подружки, Татьяна Михайловна и Елизавета Ивановна, учительницы музыки из Тулы; медсестра Катюша из Воронежа, трое бывших заводчанок из Подмосковья и майор Пилипчук с женой Соней из Харькова. О майоре надо сказать отдельно.

Раньше Семен Пилипчук преподавал тактику на Высших офицерских курсах, и всё у него шло хорошо. Но вот грянула перестройка, потом Советский Союз распался, а потом его вместе с его тактикой совершенно бестактно выкинули в запас, на пенсию. Он говорил: «Я не Горбачёв, так быстро перестраиваться не могу!» За неимением другой аудитории Пилипчук просвещал теперь темноту торговую, используя для этого каждую свободную минуту. Он был патологически выступливый, так что Соне постоянно приходилось ему напоминать: «Ты не на трибуне, Сеня!»

Но присутствие говорливого майора женщин не напрягало, а наоборот, очень даже цементировало коллективчик. Не зная языков, с калькулятором, как с автоматом наперевес, отважно устремлялся майор Пилипчук на переговоры с турецкими, польскими и прочими партнерами, как в тыл к врагу. И добивался выгодных условий. Видать, сохранившаяся офицерская стать Сени и его решительное лицо не позволяли переговорщикам шутить с ценами уж очень сильно.

В автобусах и поездах Пилипчук держал под своим крылом не только пышнотелую жену Соню, но и всех остальных женщин группы, устраивая им переклички и похаживая между ними, как павлин среди бесхвостых курочек. Соня только посмеивалась. А женщины его постоянно подкармливали, как пастуха в деревне.

Случались минуты, когда, обсудив торговые дела, принимались товарки вспоминать своих родных, детей, рассказывать что-то. Вот тут и наступал звездный час майора в отставке. Он, как старая цирковая лошадь при звуках английского рожка, оживлялся, пристраивался рядом и, дождавшись небольшой паузы, прокашливался и встревал:

– Я, извиняюсь, тут услышал, не все еще в курсе. Это непорядок. Надо знать свою дислокацию. Поясняю. Сейчас, гражданочки, идет первоначальное накопление капитала. Нашими с вами, дорогие женщины, руками выкладывается хилый мосточек между рухнувшим социализмом и непонятно чем образовавшимся взамен. Мы с вами есть связка между спросом и потреблением, между вчера и завтра…

Те, кто слышал это не в первый раз, тихо расползались по вагону или салону автобуса. Оставшиеся сидели практически в гипнозе и слушали. Пилипчук был профессиональный краснобай, он был сам себе и тема, и вдохновение:

– Да нам с вами, дорогие мои женщины, цены нет. Вот считаем, – и он принимался загибать свои желтые прокуренные пальцы. – Это выгодно покупателям?

Женщины подтверждали: еще бы, практически задаром отдаем!

Пилипчук продолжал:

– А нам с вами? Выгодно или нет?

Ответы были разные, но Пилипчук выбирал нужный:

– Выгодно, а то стали бы мы с вами трястись в дороге, психовать на таможне, лучше бы дома сидели.

Потом он приосанивался. Голос его взлетал до горних вершин:

– А как это выгодно государству! Не дожидаясь зарплат и дотаций, не мечтая о манне небесной, половина населения в нашем лице кормит себя сама, да и одевает, между прочим, тоже! – при этом дает передышку нашей легкой и всякой прочей промышленности.

– Ура, товарищи! – не выдерживала медсестра Катюша и неслась за Соней, чтобы нейтрализовать этот извержение.

И так до тех пор, пока жена не заткнет этот фонтан чем-нибудь съедобным. Но и поглощая еду, Семен не сразу успокаивается. Он с набитым ртом всё толкует и толкует бедной Соне, что она есть главная заплата на теле обносившихся сограждан.

– Тю! А ты кто? Не заплата? – машет руками Соня.

– Я не. Я менеджер.

– Вот еще. Помолчи-ка лучше, менеджер несчастный, а то опять всех уморил.

– Разве ж я не прав? – кипятится Семен уже в сторону государства. – Пусть спасибо нам скажут. Когда б еще люди такой шикарной одеждой разжились?

– Скажут, обязательно скажут. Да много ли ты понимаешь в шикарной-то одежде? Всю жизнь в форме проходил!

То, что майор называл шикарной одеждой, его сподвижницы именовали скромнее – хорошим товаром. Хотя, конечно, и это было преувеличением.

Если честно, хорошей эта одежда не была. Не была она даже и нормальной. Если называть вещи своими именами, была она низкосортной, безвкусной, подчас бракованной. Но наши люди были до такой степени не избалованы, в смысле – разуты-раздеты, что импортная одежда от челноков на долгие годы стала для них и prêt-à-porter, и Haute couture, и moda-luxe, и всё на свете, были бы деньги. В советские годы ходила в народе частушка о недостатках государственного планирования, жертвами которого становились прежде всего женщины:

Наши спутник запустили

На Полярную звезду.

Лучше б лифчиков пошили

Да трусишек… и так далее.

А теперь, в девяностые, на рынках благодаря челнокам было всё: хлопчатобумажное бельё и крупной вязки шерстяные кардиганы; волосатые юбки всех цветов радуги и атласные халатики, как в зарубежных фильмах; теплые махровые пижамы и легкие нейлоновые блузки, блестящие в отдельных местах. И все эти сокровища можно было спокойно, не давясь в очередях, купить на рынке по нормальной цене. Да с ума сойти! А потому разбиралось абсолютно всё, что привозилось Надеждой и ее коллегами из не очень дальнего зарубежья. Так что прав был майор Пилипчук.

…Надя всегда много работала, но сейчас она попала в форменную карусель: товар–деньги–товар, автобус–поезд–электричка, Москва–Турция– Польша. И тяжеленные баулы. Всегда и везде. Порой она казалась себе груженой верблюдицей, днем и ночью бредущей через бесконечную пустыню, где расставлены палатки с тряпьём.

Надя себе теперь страшно не нравилась. Была уверена, что в этой круговерти, пробиваясь и надрываясь, она утратила то немногое, что у нее когда-то было, что постарела она и огрубела. Все ее подъемы и рывки, бессонные ночи и бесконечные дороги отразились на накачаенной, как у борца, фигуре и на неприлично загорелом, как у бомжа, лице, на котором все желающие могут прочитать: Я знаю, почем фунт рыночного лиха.

Но Надежда также знала, чего ради так пластается. Комнату в лефортовской коммуналке на две семьи она купила уже через два года своих рыночных мытарств. Так она стала не то что бы москвичкой, а скорее – выездной. Как-никак, а мир посмотрела. Выборочно, конечно, но всё равно – заграница. Попадала в разные ситуации, иногда неприятные, а порой и опасные, и всегда ее выручала мамина мудрость, ее любимые присказки: Бог не выдаст, свинья не съест; Боишься – не делай, а делаешь – не бойся; Из девок не выгонят.

Да, только и радости, что из девок не выгонят, потому что эта цыганская жизнь на колесах с цифрами в голове никак не способствовала делам амурным. А может, это она такая тетёха, всё ждет каких-то особых условий. Другие вон прямо на баулах вьют семейные гнезда. Машка в этих безумных переездах даже мужа себе нашла – турка Сулеймана, чёрного, как чёрт! – и уехала к нему в курортный городок Кемер, где у Сулеймана на побережье Средиземного моря была своя маленькая гостиница, ресторанчик и магазинчик. Он так радовался, что оторвал красивую русскую блондинку, а по совместительству – переводчицу и помощницу, что Надя на свадьбе даже напряглась. Но пока вроде всё хорошо. Маша родила сына и снова ходит беременной. Звонит, зовет в гости. Надо будет съездить, посмотреть. Всё некогда. Хотя из челноков через три года Надя тоже ушла.

…Продав за бесценок квартиру в родном Городке, она купила киоск «Союзпечать» у станции метро «Авиамоторная», рядом с домом. Случайно увидела объявление о продаже и решила в очередной раз рискнуть.

И снова жизнь ее потекла совсем по-новому. Это был античелнок – стабильный, оседлый бизнес, ориентированный на устоявшуюся жизнь коренных москвичей, благо, такие еще остались. Не надо было никуда мотаться – это был главный плюс ее новой работы. У нее нашлась и надежная сменщица – ее соседка по коммунальной квартире, пенсионерка Валентина Григорьевна Ложкина, чью энергию давно пора было направить в мирное русло.

Работали они «два через два» с семи до девятнадцати часов. Это был второй плюс. Надя давно мечтала, что когда-нибудь денек просто полежит на диване. Лежать оказалось труднее, чем мечтать.

Деньги в результате получались не бешеные, но нормальные, ей хватало. Это был третий плюс. Были и другие: интересный и ходовой товар – сериальные книжки, за которыми тогда все охотились; глянцевые журналы, женские издания, тиражные политические и дачные газеты, канцелярские товары на каждый день, сувениры в шаговой доступности. И покупатели были совсем другие – не слишком разговорчивые, но вежливые и интеллигентные. Главное, в их в глазах не скакали эти бешеные цифры.

Надя сделала из старой будки конфетку – обновила электрику, подвела наружную подсветку, отделала сайдингом. Внутри установила удобные витринные полки и стеллажи для хранения товара. Купила бытовую технику на все случаи жизни: сплит-систему, микроволновку, электрочайник и даже биотуалет. Цену всему этому комфорту бродячая Надя узнала давно.

На случай плохой погоды, а тут она всегда такая, для удобства покупателей заказала навесной козырек от осадков. Люди это, как и всё остальное, вскоре оценили. И у нее сформировался свой круг читателей – покупателей – друзей.

Но стабильность – не наша история, и через два года поменявшиеся после выборов местные власти ее замечательный киоск почему-то обругали неэстетичным, стоящим как-то неправильно, и предупредили, что через три месяца уберут его с этого места. Надя быстро продала киоск и снова задумалась о будущем. Но теперь у нее в столице были свои люди. Людмила Павловна, например, постоянная читательница «Литературки», для которой Надя каждую среду оставляла экземпляр. Узнав о грядущих переменах, та озаботилась не только получением любимой газеты, но и судьбой Надежды. И устроила ее на передвижной книжный развал.

Одно крупное столичное издательство учебной и научной литературы решило само прийти к своим читателям. И организовало книжный развал прямо в тех местах, где обитали их потенциальные покупатели, – в фойе образовательных департаментов, в учебных заведениях, министерствах.

Это была та же челночная цыганщина с бесконечной погрузкой-выгрузкой, только устроенная крупной книжной сетью, и торговали здесь не бракованными тряпками, а продукцией, к которой Надя в своем киоске успела привыкнуть. К тому же, как уверяла ее Людмила Павловна, торговля в этих точках идет бодро, процент с продаж получается хороший.

Конечно, снова таскаться с места на место Наде ух как не хотелось, но ничего другого пока не было, и опять-таки, какие люди копались в ее книжках и журналах! Образованные, воспитанные, интеллигентные. А чудныые!

Тут на днях один мужчина, увидев на прилавке книгу с непроизносимым названием, так обрадовался, прямо вспыхнул весь. Крутил, листал и прижимал к себе до тех пор, пока Надя не догадалась: книга дорогая, а у него, видимо, не хватает наличных. Но, судя по всему, она ему сильно нужна, расстаться с ней – невозможно. И он не может придумать, как ему теперь быть. Боится, что положит книжку – и уведут сокровище из-под носа!

И тогда Надя предложила ему взять книгу, а заплатить через неделю. Они в этом департаменте по пятницам торгуют. Мужчина разволновался: ему было неудобно перед Надей, что мужик на мели, копейки считает; не верилось, что так просто может разрешиться его проблема, и он станет счастливым обладателем редкого издания. И он поспешил развеять ее сомнения:

– Меня зовут Дмитрий Николаевич. Фамилия – Алсуфьев. Я тут служу. Меня тут знают.

– Я тоже знаю. Видела раньше. А я Надежда.

– А я осёл, Надя. В книжки смотрю, а людей не замечаю. Благодарю вас, Надюша. Неоценимую услугу вы мне оказываете. Увидимся через неделю. Я ваш должник.

– Да бросьте! Видно же, что книга вам нужна. А с деньгами всякое бывает. Отдадите через неделю.

Надя, вечером отчитываясь за товар, сама внесла недостающую сумму, а на следующий день отключилась, заболела. Вначале думала: отлежится в выходные и в понедельник выйдет на работу. Но грипп таких ударных темпов явно не планировал. И целую неделю Надя хворала с температурой и всем прочим, страшная и неприбранная. За неделю опухла от неумеренного питья, жара, сильного насморка и измотавшего ее вконец лающего кашля.

Вечером в субботу поскреблась к ней в дверь соседка Ложкина, как уже было сказано, абориген этой коммуналки, и оповестила, что к ней посетитель. Надежда никого не ждала.

– Путь войдет, если не боится… заразиться, – продудела Надя, поправляя примятые волосы, разлепляя глаза и исполняя ряд рефлекторных женских движений, призванных не слишком испугать возникшего мужчину, если уж его принесло в такой неурочный час.

– Не боюсь, – ответил приятный мужской голос, который она уже где-то слышала. – Лежите, лежите! Это тот самый Алсуфьев, я принес вам свой позорный должок.

– Зря беспокоились, Дмитрий Николаевич. Не к спеху грех.

– Запомнили, значит. И я запомнил. Не каждый день наблюдаешь аттракцион неслыханного благородства.

– Да ладно, зачем вы так?

– Давно хвораете?

– Целую неделю! – прошамкала в щёлочку шустрая Ложкина.

– Врач был? Лекарства есть?

Надежда кивнула.

– Понятно, ухода нет. Болезнь любит, чтобы с ней понянчились…

– Кто ж не любит! – вставила соседка.

Между тем Дмитрий Николаевич извлек из целлофанового пакета именно то, что Надя могла бы съесть: коробку киви, упаковку ярких мандаринок, какую-то незнакомую плитку шоколада и бутылку гранатового сока.

– А сейчас я сварю вам куриный бульон, после чего вы встанете и побежите на танцы.

Несмотря на Надины протесты, он отправился на их затрапезную кухню (провалиться со стыда!) готовить волшебное яство и меньше чем через час внес в комнату расточающую аромат миску с бульоном, в котором плавали наваристые звездочки в комплекте со свежими, не утратившими вкус овощами.

А Надя действительно была голодна. Старушка Ложкина изредка угощала ее своими кашками на воде, это чтобы с голоду не гикнуться, а старая еда из холодильника вообще не лезла в горло. Горло, оказывается, жаждало бульона. Куриного! От Алсуфьева!

– Всё, ешьте и выздоравливайте. Я завтра вас навещу, проверю. Пока! – И Алсуфьев удалился, прежде чем Надежда успела оторваться от бульона.

– Какой импозантный мушшына! – похвалила Ложкина. – А ты ему понравилась, сразу видно.

– Ага! Очарован! – уточнила Надежда, разглядывая в зеркальце свою опухшую физиономию в обрамлении слипшихся волос. – Такой визит, уважаемая Валентина Григорьевна, – это начало и сразу же – конец всяческих отношений.

– Завтра проверим, – взволновалась старушка.