Хождение Восвояси

Часть вторая

Зелено-коричневое… шелестящее… Перед Сенькиными глазами закружилось всё на несколько секунд, но не успела она даже покачнуться, как мир остановился и оформился в лес и заросли кустарника, укрывавшие пышным одеялом камни. Подозрительно плоские и вертикальные. Развалины дома? Дворца? Присмотревшись, на затянутых мхом стенах она различила человеческие фигуры и большие, как тележные колеса, лица.

– Храм какой-то, – подтвердил ее подозрения голос Ивана. Оглянувшись, она увидела, как ее благоверный с Агафоном разглядывали такую же стену в десятке шагов за ее спиной.

– Место силы, – снисходительно пожал плечами его премудрие. – Конечная. Вылазьте.

– Куда? – уточнил Иванушка.

– Ну… По направлению к столице Восвояси, наверное? – уже не так уверенно проговорил маг. – Думаю, Девять Вечных при императоре обосновались, император – в столице, так что… логика, однако!

– А где сей стольный град располагается? – чуть более брюзгливо, чем хотела, царевна присоединилась к беседе. – В какой стороне по отношению к этому забытому месту отправления культовых потребностей населения?

Агафон почесал в затылке и зашевелил губами, Иван наморщил лоб и заморгал, вызывая в памяти карту Белого Света, и почти одновременно оба ткнули пальцами в направлении столицы. И может, один из них даже угадал, потому что направления были прямо противоположными.

– Понятно, – вздохнула Серафима, закидывая за плечи свой мешок. – Тогда поступим предельно тупо.

– Это как? – подозрительно прищурился чародей.

– Выясним местоположение путем опроса местного населения.

– Где население? – настороженно заозирался Иванушка.

– А вот это нам и предстоит выяснить в первую очередь. Идем.

– Погодите! – спохватился его премудрие. – Заклинание языка забыли!

– Да?.. – переглянулись лукоморцы. – Но Ярославна давала амулеты… правда, давно, но…

– Вамаясьский язык не входит в стандартный пакет стандартного языкового заклинания, – сообщил Агафон, и по лицу его было видно, что эта новость далеко не открывала сегодняшний список хороших известий.

– А ты сможешь?.. – осторожно поинтересовался Иванушка, с трудом балансируя на грани двух желаний – скорее бежать на розыск аборигенов и не обидеть друга. И по усугубившемуся выражению агафоновой физиономии понял, что погнавшись за двумя зайцами…

– Я имел в виду, сможешь ли ты быстро… – поспешно начал он компенсирующий маневр, и был вознагражден вселенской печалью, омрачившей благородные черты Агафонова лица.

– Быстро… Всё и всем надо быстро… а потом приходят с жалобами… претензиями… рукоприкладством…

– Когда это?!.. в последний раз то есть…

– Пожалуйста?

– Ну хорошо. Быстро так быстро, – смилостивился великий чародей, опустил в траву мешок, сосредоточился и принялся водить перед собой руками, точно изображая слово "рябь". Островок радиусом метра в три очистился перед ним от зеленой поросли в мгновение ока. На обнажившейся земле он начертил септограмму, собрал амулеты друзей, добавил к ним свой и поместил в середину. Уверенными движениями прутика он довершил чертёж, нарисовал недостающие символы, выудил из рукава любимую шпаргалку и прошептал:

– Лингвомагия…

Когда заклинание было закончено, и подновленные амулеты заняли места на шеях хозяев, Серафиме пришла в голову еще одна тревожная мысль.

– Слушайте, ребята, – проговорила она таким голосом, что ребята прислушались мгновенно. – Насколько я знаю, вамаясьцы от нас отличаются не только языком.

– Н-н-ну да, – вызвав перед мысленным взором картинку из справочника купца, неохотно подтвердил Иван.

– Ты это к чему? – полный недобрых предчувствий, вопросил волшебник.

– К тому, Агаша, что на нас с нашей кожей, волосами и глазами будет пялиться всё Вамаяси. И незаметны мы будем, как слоны в курятнике.

Иван, понимая справедливость предчувствия, погрустнел. Агафон, видя ход Серафиминой мысли, скривился, но на всякий случай спросил:

– И что ты предлагаешь?

– Ты сможешь наложить на нас иллюзию?

Чуда не случилось. Мысль царевны пришла именно туда, куда было надо. Или не надо? Его премудрие вздохнул, второй раз поставил мешок на траву и потянул из рукава шпору.

– Заклинание иллюзии… групповое… простое… низкоэнергетическое… с минимальным резонансом… простое, кабуча, я же сказал!

Иванушка опасливо покосился на товарища, углубившегося в дискуссию с куском волшебного пергамента на предмет легкости некоторых заклинаний в частности и теории относительности вообще.

– А ты уверена, что мы бы привлекали настолько много внимания? – спросил он супругу.

Та была уже готова обдумать свое предложение еще раз и придти к новым выводам, но тут маг выпрямился и обвел друзей горделивым взором. Те попятились. С видом "подзняк метаться, сами просили" тот растопырил руки и всей позой своей намекнул, что желающие получить новый имидж могут пройти в центр септограммы. Серафима, сотню раз пожалев о своих словах, с видом невинного праведника, всходящего на костер, взяла мужа за руку и потянула в середину Агафонова чертежа. Сам чародей последовал за ними, на ходу подыскивая наиболее вероятные ударения к незнакомым словам на шпаргалке.

– Ничего, – сжимая обмякшие пальцы жены, прошептал Иванушка в порядке успокоения. – Если что-то пойдет не так, то оно пойдет не так для всех нас.

– Твои способности к утешению мятущихся душ сравнимы только с твоим оптимизмом, – загробным голосом промычала царевна, прикрыла глаза, дабы не испытывать лишний раз свою нервную систему, и приготовилась к овамаясиванию.

На удивление, заклинание сработало как надо всего с четвертого раза[30], и Агафон, сияя, как трехведерный самовар, раскрыл септограмму и сделал широкий приглашающий жест:

– Добро пожаловать на родину в Вамаяси, земляки!

Супруги вышли, настороженно разглядывая друг друга и его премудрие, но подвоха не находили. Желтая кожа, густые черные волосы, узкие глаза, высокие скулы, носы кнопками… Правда, одежда лукоморско-забугорская, ну так ведь вамаясьцам одеваться в импорт никто не запрещал, а что сами на себе никаких изменений не видели – так это иллюзия, и так и должно быть, заверил всех Агафон. Иноземно одетыми вамаясьцами они и двинулись на восток через лесную чащобу: сперва по звериной тропке, потом по тропе собирателей даров джунглей, затем – по узкой дорожке, нескоро, но влившейся в дорогу пошире. Колеи от колес и вытоптанная середина говорили о том, что люди здесь – довольно частые гости, а скоро обнаружится и деревня, где они купят коней, расспросят направление, и тогда – держитесь, Бессмертные.

Первые аборигены встретились им часа через два пути. Крестьянская семья за плугом, влекомым огромным волом, остановилась и с приоткрытыми ртами уставилась на прохожих.

– Бог в помощь! – Иванушка решил не откладывать налаживание лукоморско-вамаясьских отношений в долгий ящик.

Крестьяне бухнулись в борозду и под круглыми соломенными шляпами стали похожи на семейство грибов.

– Эй, вы чего? – встревожился царевич и, не дожидаясь ответа, потащился по свежевспаханной земле к залегшему семейству. Сенька и маг устремились за ним.

Их встретили пять пар испуганных черных глаз, расширившихся почти до забугорного стандарта красоты.

– Вам плохо? Или потеряли что? – заботливо склонился над ними Иван, заодно пытаясь рассмотреть, не валяется ли чего мелкого и рассыпанного под ногами. Но кроме высыпавшегося из мешка посадочного зерна не узрел ничего.

– Извините, но если у вас всё в порядке, не подскажете ли вы, где находится ближайшая деревня? – продолжил он дипломатические усилия. Старый крестьянин в синем халате и таких же шароварах, завязанных на щиколотках веревочками, не поднимаясь с колен, сложил молитвенно руки перед собой и оскалился. Возможно, это была улыбка.

– Харасё всё, насяльника, сипасиба, надаровья, пазялуся…

– Ч-чего?.. – лукоморцы переглянулись.

– …Деревня харасё, бальшой деревня, у-у-у! Недалеко идтися! С горки сипустися, на горку поднимися, деревня харасё! Харасё?

– Харасё, – ошарашенным эхом ответил Иван. – Сипасиба.

– Ну если вам точно от нас ничего не надо… помощи там какой… – неуверенно проговорила царевна[31] и получила в ответ энергичное семейное головотрясение, к которому присоединился даже вол.

Не желая расстраивать загадочных крестьян, путники вернулись на дорогу и зашагали в указанном направлении.

– Как-то странно они разговаривают, вам не показалось? – заметила царевна, оглядываясь на еле видного уже вола. Он стоял на месте, терпеливо опустив морду. Землепашцев не было видно и в помине.

– Может, это какой-то местный диалект? – предположил ее муж.

– Или сами они того… ку-ку? – чародей покрутил пальцем виска. – Это объясняло бы всё. И что на колени упали при нашем приближении, и что говорят как умственно отсталые, и что нормальных с ними рядом не было. Может, это такой обычай – сумасшедших отдельно держать. Кому охота с чокнутыми работать?

– Может, – пожали плечами супруги и прибавили шагу. Отдохнуть в трактире, а пуще того – разжиться скакунами, не терпелось уже всерьёз.

Искомая деревня обнаружилась там, где ее обещали. Начинаясь на плоской вершине большого пологого холма, она спускалась к реке, лениво огибавшей его подножие. Дома – одноэтажные, покрытые бурыми черепичными крышами с кокетливо приподнятыми уголками, чередовались с сараями, навесами, амбарами, перемежались заборами, образуя невообразимо кривые улицы и переулки. Со дворов доносились голоса женщин и детей, скрипы, стуки и бряки обыденного деревенского дня, полного однообразной, но необходимой работы. Пару раз навстречу им собирались попасться люди, но, завидев их издалека, тут же спешили свернуть в какой-нибудь двор или переулок.

– Кажется, я понял еще один вамаясьский обычай, – пробормотал маг, утирая пот с грязного лба и оглядываясь в поисках трактира. – Перед тем, как заложить деревню, они поят змею вином и пускают ползать по выбранному месту. И где она протащится, там улицы и прокладывают.

– И второй обычай, – задумчиво подхватила Серафима, – держаться от пришлых подальше. Может, вамаясьцы в конце концов не такие уж и тупые.

Впрочем, удивление их несколько улеглось, когда в центре деревни нашелся храм, колодец – все под такой же забавной крышей, как и дома – и трактир. Как именовался он на местном наречии, они не ведали, но суть заведения, где усталые путники могли отдохнуть, поесть, узнать о дороге, покупке коней, новостях и просто сплетнях, от перемены географии не менялась.

– Ни окон, ни дверей… В смысле, ни стульев, ни столов… – утверждаясь в мысли, что все-таки вамаясьцы с головой дружили не очень, пробормотала Сенька, рассматривая квадратные низкие табуретки и соломенные коврики, разбросанные по полу там, где в нормальном кабаке была бы нормальная мебель. На стенах висели развернутые красные свитки, испещренные желтыми каракулями, под пристальным взглядом неожиданно складывавшимися в слова. У дальней стены на полу на корточках за похожей табуреткой, только сделанной из полированного спила огромного дерева, сухощавый пожилой вамаясец развешивал чай на крошечных весах. За спиной его над холодной костровой ямой висел пузатый медный чайник, а вдоль стен на полочках расположились разноцветные коробки вперемежку то ли с крохотными чашечками, то ли с большими наперстками и под стать им миниатюрными разноцветными чайничками. Рядом сидел мальчик с нарядным глиняным горшочком в руках.

– Добрый день, хозяин, – с порога начал Иванушка, обводя любопытным взглядом зал, погруженный в полумрак. Вамаясец оторвался от своего занятия, бросил один взгляд на вошедших – и грохнулся выбритым лбом о табуретку, переворачивая весы, чай и приготовленные коробочки. Мальчик моментально последовал его примеру.

– Э-э-э! – воскликнул Иванушка, но прежде, чем успел схватить трактирщика, тот стукнулся лбом о стол еще два раза.

– Вы чего?.. – вопросил он, с трудом прикусывая на языке продолжение: "…с ума тут все посходили?"

– Недостойная Чай Бу Хай насяльника челом бьет! – сообщил хозяин, верноподаннически заглядывая ему в глаза.

– Не надо меня челом бить! – замотал головой Иван. – И вообще никак не надо! Мы – путники, зашли перекусить, передохнуть…

– Глязная салая эта – свинарника вонюсяя! Насяльника к сталоста ходить, посьтенная Ли Жи Пень! Его фанза халёся! Для насяльника вамаяси сталоста самая лусяя дать! Сталоста рада будет! Сясье будет! Посёт всей фанзе! – испуганно затараторил трактирщик, словно гости пригрозили поджечь его заведение.

По движению бровей вамаясьца мальчик бросил горшок, вскочил и в вихре шаровар, панталет и халатных пол вылетел на улицу. Не иначе, как радовать Жи Пеня готовым свалиться на него счастьем.

Царевна нахмурилась. Или это была деревня сумасшедших, или что-то тут было не так. И провалиться ей на этом месте, если магия его премудрия не была здесь замешана.

– Агафон, – сквозь стиснутые за представительской улыбкой зубы промычала она. – А ты уверен, что мы выглядим и говорим как вамаясьцы?

– Сима, ты ж не глухая и не слепая, – раздраженно скосил он на нее глаза. – Вот тебе вамаясец. Найди десять отличий.

– У него лоб бритый, во-первых, а у вас нет. Во-вторых, у него коса в шишку на макушке замотанная. В-третьих, затылок у него бритый тоже. В-четвертых, если кто-то из нас так сядет, как он, и просидит пять минут, то не встанет. В-пятых, если он слышит мою речь так же, как я слышу его, не удивлюсь, если он принимает нас за слабоумных. Или иностранцев. И неизвестно, что хуже. И это мы еще их женщин не видели, так что про себя я молчу. И ты совсем-совсем уверен, что в слове "ханью" языкового заклинания ударение на "ю"?

– Это был риторический вопрос, а не экзистенциальный, – обиженно буркнул чародей. – И если кое-кто тут такой умный…

– Умный у нас тут ты. А я эрудированная. Если ты это хотел услышать.

– Я вообще ничего не хотел!

– Ребята, Сеня, Агафон, пожалуйста!.. – обернулся к ним Иванушка со страдальческим видом. – Я, конечно, понимаю, что мы тут все немного более чем немного нервные… но…

– Извини, Агаш, – лицо Сеньки из сердитого сделалось усталым и несчастным. – Я веду себя как мегера.

– Нет, это ты меня извини, – понурился маг. – Наверное, было бы действительно лучше, если бы с вами отправился Адалет. Бытовая магия всё-таки не моё. Не со свиным рылом в калашный ряд.

– Отставить пораженческие настроения, как говорит Граненыч! – ободряюще улыбнулся ему Иванушка.

– Прорвемся, – сжала царевна плечо друга. – А заклинание потом ты попробуй переналожить, ладно? Я это слово… ну или похожее… от вамаясьских купцов в детстве на ярмарках часто слышала, вот и запомнилось.

– Ну вот, всегда так, – усмехнулся Агафон. – Это я должен вас утешать и воодушевлять, а не вы меня.

– У нас просто практики больше, – шкодно подмигнула ему Серафима, и маг невольно хохотнул.

Тем временем, несмотря на свои же слова о том, что его заведение – свинарник, и не переставая хулить себя, свою чаевню, деревню и весь Белый Свет скопом, непригодные для пребывания таких возвышенных персон, как его посетители, Чай Бу Хай поставил воду кипятиться и жестом фокусника расположил перед гостями россыпь коробочек.

– Сясьмин чай, хризаньтем чай, розя чай, лотусь чай, перисик чай, силива чай, импирь чай, земиляника чай, силива, розя и перисик… хризаньтем, сьсьмин, розя и сиповника… – затараторил он, при каждом слове с поклоном указывая на свой ассортимент. Принимая ошарашенное молчание гостей за недовольство, он закачал головой, убрал эти коробочки, выставил новые и продолжил, с каждым новым предложением волнуясь всё больше: – Маньго чай! Мятя чай! Золётой корень чай! Линьмон чай, женьшень чай, перисик, манго, сясьмин и розя чай!..

– Вот этот, этот и этот, – ткнула Сенька наугад, только чтобы он успокоился.

– Халёси выбора, насяльника, пиривасходная вкуса, утаньсённая, восхитительная, настоящая знатока! – завел он глаза под лоб точно в экстазе, расплылся в улыбке, как квашня на столе, и принялся засыпать содержимое коробочек в свои почти игрушечные чайнички.

Гости, чувствуя себя перед сидевшим на корточках Бу Хаем как школяры перед кафедрой учителя, решили последовать его примеру. Они опустились на коврики из соломы, помялись, повозились, складывая под собой ноги так и эдак[32] и, устроившись в конце концов по-тамамски, вежливо воззрились на трактирщика, не совсем понимая, что им делать теперь. Запрошенных еды и отдыха им не предоставляли, только обещали, но и то прибытие торжественной делегации старосты отчего-то задерживалось, и с каждой минутой идти на поиски удобств или просто ужина становилось всё более неловко – особенно при таком улыбчивом энтузиазме чайного мастера.

Словно забыв о гостях, он переливал воду из разных кувшинов из чашки в чашку, сливал ее, наливал снова, показывал чашки десятками, невзначай погружая ошалевших путников в такие дебри глинодобычи, обработки, обжига и глазурования, что иному забугорскому землезнатцу и гончару и не снились. Когда же медный чайник запыхтел, хозяин примолк, навострил уши и, услышав что-то доступное одному ему, воскликнул:

– Слысите? Чу… Сюма ветра в ивах… в тутовнике… в бамабуке… В сёсьнах! Вода сварилася!

И проворно сняв чайник с огня, принялся разливать сварившуюся воду по глиняным чайничкам. Пару минут спустя, когда чай напарился, вместо того, чтобы разлить его по чашкам и спокойно выпить, Бу Хай принялся распределять его по всему своему ассортименту чашечек, способному посрамить посудную лавку.

– Есили мы нальем этот чай в эту чаську… а она из гилины хёлёдного севера… аромата будет такая… – азартно совал он одну чашечку-наперсток под нос то Агафону, то лукоморцам.

– Ну, чай, – искоса переглянулись мужчины.

– А есили налить этот же чай в сяську из гилины, привезенной с юзьных склонов холма Пиредков… Сюсьтвуете? Сюсьтвуете?! Иная запаха совсема!

– Ну, чай…

– Есили в сяську из зёльтой гилины, сьто привозят из Таньваня… Сюсьтвуете? Сюсьтвуете?! Силовна другая сорта!

– Ну, снова чай…

– Сделайте умные лица и кивайте! Не позорьтесь перед державами! – прошипела им царевна, хоть сама чувствовала себя не дегустатором, а лопухом, обжуливаемым в уличную игру в три стаканчика. Только тут от нее требовалось угадать, где наилучший чай. После пятой попытки она начинала понимать, что найти яблоко у площадного мошенника со стаканами было гораздо проще.

– С казьдой заварькой зеленая чая становися темнее. Обратите винимание! Света бедра трехидневного оленёника при перивой, света хребита малидого фореля – при виторой, света глазя императорсикой лани – при тиретьей!

– А у нас наоборот, как правило, получается, – смущенно хмыкнул Иван.

– И вообще я не понял, – насупился Агафон. – Если уж нас жрать не кормят, так хоть чаю-то сегодня дадут?

Бу Хай испуганно расширил глаза, забыв про чай, и сделал попытку стукнуться лбом о столик: Иванушка еле успел подложить ладонь. Сенька же, решив, что если ужин не идет к путешественникам, то и не надо, потому что у них свой есть, запустила руку в мешок и, немного порывшись, выложила на стол чайному мастеру полголовки сыра, круг копченой колбасы, четыре помидора, маринованные грибы в горшочке, соленые огурчики – в другом, черный каравай, пирожки, сахар и бутылку лукоморского плодовоягодного. При виде изменившегося натюрморта его премудрие ожил, а Иван стал потирать ладони не только оттого, что лоб Чая оказался слишком твердым.

– Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста, – улыбнулась царевна и выудила из-за голенища нож. Вамаясец умудрился попятиться, не сходя с корточек, но Сенька, благодушно ему подмигнув, взялась за нарезку продуктов.

Через минуту путешественники уплетали гостинцы Адалета. Немного покочевряжившись[33], к ним с азартом присоединился и хозяин. Под огурчики, колбасу и подначку гостей он выпил несколько чашечек обманчиво-сладкого вина, и дальше уже в состоянии отстраненного ошаления, граничащего с ужасом, наблюдал, как его недодегустированный эксклюзивный чай святотатцы слили в медный чайник, досыпали туда заварки из нескольких коробочек, подкипятили, подсахарили, разлили по блюдцам и принялись дуть литрами, причмокивая и заедая пирожками с повидлом.

Кто из путников первым заметил испуганный вид хозяина и кто сказал, что от такого испуга есть только одно средство, теперь уже не вспомнить, но из мешка на столик за первой последовала вторая бутылка лесогорского, потом третья… К появлению четвертой Бу Хай уже вовсю обнимался с новыми побратимами, пил чай с сахаром и пирожками вприкуску и тянул вслед за гостями: "Не слисни в сяду дазе сё-ро-хи".

– Эх, кабуча… – утер непрошенную слезу его премудрие, слово "слух" в отношении которого можно было использовать только для обозначение органа чувств. – Душевно выводит! Еще бы лукоморский ему подучить – и заслушаться можно было!

– Всё-таки гостеприимный народ, эти вамаясьцы, – одобрительно выдохнул царевич, откладывая последний пирожок, уже не помещавшийся в его организме.

– Душевный, ага, – согласилась его супруга, засовывая в рот отказника.

– И тяпнуть не дураки, – кивнул Агафон на пустые бутыли.

– Ну что, поели, можно и поговорить? – улыбнулась Серафима хозяину.

И тут в столик рядом с ее рукой впилась стрела. Вторая ударилась туда, где располагалась ее спина – и которой там больше не было. Миг – и пара метательных ножей находит цель. Еще секунда – и незримый воздушный кулак, проломив стену, отшвыривает всё живое и не очень в канаву. Мгновение – и выкрик: "Погодите, тут какое-то недоразумение, давайте с ними поговорим!" опускает руку царевны с третьим ножом и рассыпает готовое сорваться заклинание огня в черные искры.

– Какого Гаурдака кривоногого?!.. – рыкнула Сенька на супруга. – Они нас расстреливают без объявления войны, а ты…

И тут ей в голову пришла одна, но логичная мысль.

– Чаёк, – ласково глянула она на Бу Хая, скукожившегося под ее проникновенным[34] взором. – А не объяснишь ли ты нам, сердешный, откуда приперлись эти макизары?

– Патриа о муэрте, – смущенный донельзя, пробормотал вамаясец и опустил голову.

– А ну-ка, идите сюда… – под тихий речитатив заклинания Агафон принялся делать экспрессивные пассы, и из кювета, грязные, контуженные и сконфуженные, выплыло полтора десятка аборигенов в желтых повязках на головах и медленно подрейфовало в чаёвню.

Пока ополченцы не опомнились, Серафима отобрала их арсенал, состоявший из нескольких луков и десятка кос и цепов, вернула свои ножи, а Иванушка, отыскав опытным взглядом предводителя и помощника[35], обратился к ним с речью:

– Мы с друзьями – мирные путники, и в вашей стране совсем недавно. Нам казалось, что более дружелюбного народа, чем ваш, трудно представить. И вдруг, ни за что, ни про что вы пытаетесь лишить нас жизни. За что?

– Но пасаран, – вызывающе зыркнул на них вожак, и не успела Сенька подумать, что с заклинанием языка точно надо что-то делать, как второй заводила, презрев все реалии, угрюмо потребовал:

– Хенде хох! Восвояси капут!

Агафон побагровел так, что кто-то в толпе нервно охнул:

– Матка боска честонховска…

Чай вывернулся вперед и, вскинув ладони, умоляюще проговорил:

– Вотвояси-Восвояси бхай-бхай!

Скрежеща зубами, сверкая очами и не глядя на друзей, его премудрие протянул руку:

– Амулеты.

– Не, а я чё… я ничё, – не задавая вопросов, царевна проворно сняла свой и положила ему в ладонь. Иванушка последовал ее примеру.

Приперев обезоруженных, и оттого растерявших воинственный пыл крестьян к стене и позволив им заняться оказанием первой помощи нуждающимся, используя повязки по назначению, лукоморцы дали магу поэкспериментировать с акцентами и ударениями лингвозаклятья. К счастью, корректировка не потребовала начертания септограммы, и через десять минут деревянные узелки были возвращены на привычные места.

– Раз, раз, раз, – буравя пылающим взором Чая, проговорил его премудрие. – Как понимаешь меня? Приём.

Глаза чайного мастера расширились.

– Так вы можете по-вотвоясьски говорить как люди?

– Гут, – облегченно выдохнула царевна. – Коммуникация состоялась.

– А теперь давайте знакомиться, – улыбаясь, проговорил царевич. – Мы не из Вамаяси. Мы только так кажемся. Мы прибыли из Лукоморья – далекой страны. Это – моя жена Серафима Евстигнеевна…

По тут же остекленевшим взорам крестьян было ясно, что столько слогов одновременно в вотвоясьском мозгу, избалованном родным языком, не помещалось.

– Серафима. Се-ра-фи-ма, – решил упростить понимание Иван. И еще упростить. – Си-ма. Ца-рев-на.

На этом крестьян постигло просветление.

– Сы Ма… Цянь, – осторожно кивнул предводитель. – Понятно. Мы не знали, что вы – женщина. И что еще живы. Да продлятся ваши лета до тысячи.

Не ведая, принимать это как комплимент или наоборот, Сы Ма Цянь промолчала, и ее супруг продолжил представления:

– Это, – указал он на его премудрие, – А-га-фон. Последний Хранитель.

– Ай Гей Фен, – послушно повторил один из крестьян.

– Агафон, тебе говорят! – нахмурился маг.

– Он и говорит – "Ай Гей Фен", – недоуменно глянул на него другой.

– Не "Ай-Гей…"

– Ладно, оставь, – махнула рукой Серафима. – Язык у них такой.

– Ну конечно! Не тебя же обозвали! – буркнул волшебник.

– А как ваше уважаемое имя? – обратился предводитель к царевичу.

Не экспериментируя с "Иваном Симеоновичем, третьим сыном лукоморского царя", тот сразу остановился на простейшем варианте, уверенный в моментальном благоприятном исходе…

– Я – И-ван.

…и не ожидая моментального коллективного падения на колени лбами в пол.

– Эй, вы чего? – не слишком дипломатично потребовал он ответа. Массовое челобитие при его приближении стало немного надоедать.

– Й-й-йянь В-в-в-ван!.. – дрожащим шепотом просипел вожак народных масс, растеряв остатки воинственности, и снова впечатал лоб в циновку.

Гости растерянно переглянулись. Сенька задумчиво свела брови. Было ясно, что ненароком вотвоясизированное имя Иванушки совпало с именем какого-то местного правителя или полководца, и что теперь предстояло или разубедить их, или по обстоятельствам. Но в первую очередь надо было ненавязчиво выяснить, чье имя они заняли.

– Вижу, даже жители этого скромного селения слышали про Янь Вана, – торжественно произнесла она, пресекая попытки супруга вмешаться. – И надеюсь, добрая слава этого имени облетела всё Вамаяси как ветер.

– Янь Ван, да умножатся его бессчетные годы до бесконечности, добр и полон сочувствия к людям! – не поднимая головы, прогудел в землю Чай.

Серафима позволила себе немного выдохнуть: значит, бить не будут, по крайней мере, не сейчас: о цене лестного отзыва в адрес властьпридержащего в его присутствии она догадывалась.

– Янь Ван, да обратит на него Нефритовый Государь свой благословляющий взор, имеет доброе сердце! – поддержал односельчанина крестьянин – тоже не меняя позы.

Иван заулыбался, но тут же посерьезнел. Зная своего мужа, царевна могла предположить, что теперь его будет мучить мысль, а достоин ли он разделить, хоть и недолго, славную репутацию своего тезки.

– Янь Ван, да навестят его с дарами восемь Бессмертных, – благоговейно провозгласил предводитель народного восстания, – иногда отпускает души умерших, если у них осталось незаконченное важное дело на Белом Свете!

Рот Сеньки распахнулся, глаза Агафона вытаращились, Иванушка подавился вдохом.

– С дуба падали листья ясеня…

– Но я не…

Условный сигнал "молчи и слушай меня"[36] прервал отречение свежеиспеченного владыки царства мертвых.

– Янь Ван доволен, – торжественно сообщила она, несмотря на очевидное[37]. – Теперь, когда вы знаете… или догадываетесь… кто мы такие…

Она многозначительно замолчала – и расчет сработал. Ополченцы наперебой застучали лбами об пол и затараторили:

– Догадываемся!

– Знаем!

– Янь Ван, да пребудет с ним на десять тысяч лет благоволение Неба – владыка царства мертвых!

– Сильномогучий Ай Гей Фен – гуй-ван, князь сторожевых бесов!

– Сы Ма Цянь – жена Янь Вана, небесная дева неописуемой красоты…

– …наверное.

– Почему наверное?

– Потому что сначала я не успел рассмотреть, а сейчас тоже не вижу, у меня глаза не на затылке, если ты помнишь.

– Как на чужих жен пялиться, у тебя глаза вырастают на чем угодно!

– Кто пялится?

– Ты пялишься!

– Я пялюсь?!

– Ты пялишься!

– Да я…

– Цыц, бестолковые!

– Он пялится…

– Я не пя…

– Ой!

– Ай!

– Чего сразу драться? Я же просто…

– И я…

– ЦЫЦ! Простите их, о великие господа!

– И госпожа.

– Да, конечно, и добродетельная госпожа!

– И прекрасная!..

– …наверное.

– И если вы не хотите, чтобы кто-то знал, что вы сошли на Белый Свет…

– …мы не пророним ни словечка…

– …ни одной живой душе!..

– …и мертвой тоже!

– И извините, умоляем, ваших глупых недостойных рабов за то, что по незнанию осмелились поднять руку на высочайших гостей!

– Когда отправите ваших непутевых рабов в ад, где нам самое место за нашу дерзость…

– …умоляем, не воплощайте нас в сколопендр…

– …или слизней…

– …на слишком долго.

– Но я…ай-й-й!

– Янь Ван обещает подумать над вашей просьбой.

Дружный лобовой грохот, сотрясший чаевню, был Сеньке радостным ответом.

– А теперь, – продолжила она благодушно, как сытый тигр, – скажите нам, в какой точке вашей дивной страны мы очутились и как далеко располагается столица Вамаяси.

– Так вы… явились… не за нами?.. – захлебываясь от нежданно свалившегося на его голову счастья, просипел Бу Хай.

– Нет. За императором Вамаяси и его Вечными, – честно ответил Янь Ван.

– Туда им и дорога! – грянул крестьянский хор.

– А теперь встаньте, пожалуйста, – презрев интриги жены, попросил Иванушка. – От такого количества лежащих предо мной людей я чувствую себя как-то… не по-человечески.

Никто не шевельнулся.

– Не понял. Чего валяемся? Баньян… Вань Ян… Янь Ван… приказал же, – строго напомнил аудитории гуй-ван. Вамаясьцы завозились, страдальчески замычали, но принимать вертикальное положение не спешили.

– Чай, – обратилась к хозяину чаевни Серафима, и, к ее удивлению, из-под бровей осторожно выглянули сразу несколько человек.

– Чай Бу Хай, – конкретизировала она задачу.

– Ничтожный раб обратился во внимание, пленительная госпожа, – прогудел в пол чайных дел мастер.

– Объясни, пожалуйста, его сиятельному величеству, отчего люди так странно ведут себя.

– Недостойные рабы в присутствии императора, чей лик затмевает Луну и Солнце, обязаны стоять на коленях и не могут подняться в его присутствии.

– Мой муж – не император…

Но не успел Иванушка порадоваться раскаянию супруги, как она продолжила:

– …Он – повелитель ада. Ему не нужны почести смертных. Он и без них знает, кто есть кто и чего стоит.

– Но императору почести нужны не для того, чтобы… – возразил хозяин и замялся, – …чтобы… А чтобы…

– Чтобы мы могли показать нашу к нему любовь и преклонение! – пришел на помощь вожак макизаров.

– Значит, чтобы показать свою любовь жене, вы ползаете перед ней на коленях? Чтобы ваши родители знали, что вы перед ними преклоняетесь, вы стучите лбами об пол? – вмешался Иван.

– И кроме того, мой супруг и мы в Вотвояси находимся тайно. А если вы будете ползать перед ним на четвереньках, весть об этом разлетится повсюду, и вамаясьский император со своими прихвостнями будет предупрежден.

– И что нам теперь делать? – голос главного деревенского бунтовщика звучал тихо и несчастно.

– Для начала подняться.

Пир на всю деревню начался черед три часа. Пока мальчишки носились по окрестностям, отзывая с полей отцов и братьев, женщины и народная милиция принялись за приготовление празднества. Девушки, матроны и старухи резали кур, месили тесто, чистили овощи, варили рис, носили воду, кололи дрова, вытаскивали столы и циновки на главную улицу. Мужской же части достались задания поответственнее и посложнее. Возжечь курения перед табличками предков, помолиться духу домашнего очага, принести дары местному духу, жертвы демонам хуо-ди, задобрить дракона дождя, развесить фонарики, перетрясти сундуки и вывесить над воротами новые полоски красной бумаги с иероглифами. Но поскольку никто не знал, какие из традиционных письмен подойдут по случаю визита владыки преисподней, то повесить на всякий случай решили всё: и благодарение за обильный урожай, и новогодние пожелания, и приветствия весне, и хвалу императору, и объявление о рождении первенца… У самых осторожных в ход пошли купчие на землю, дом, свидетельства о рождении и смерти всей родни до десятого колена, и даже неиспользованные пока челобитные уездным мандаринам. Короче, к возвращению работников с дальних наделов главная улица Даньдая напоминала то ли банкетный зал, то ли архив с протекающей крышей после ливня.

Эти три часа для гостей тоже не прошли даром. С поклонами и улыбками чайный мастер привел их к себе в дом. Конечно, даньдайский староста попытался перехватить иномирных вельмож, но стайка крепких ребят и неопознанный, но, похоже, красноречивый жест со стороны Бу Хая оставил претендента кусать локти за забором.

В доме путников встретил отец Бу Хая – Чай Дуй Сам, старший сын – Чай Ма Кай, средний – Чай Ла Кай, младший – Чай Ку Сай, дочь Чай Ей Дай и жена Чай Не Пей. Пока Агафон и Сенька разбирались в представленном их вниманию ассортименте Чаев, Бу Хай увлек Иванушку в дальний сарайчик и продемонстрировал предмет, похожий на шкаф. При ближайшем рассмотрении он оказался гробом, поставленным на попа. Царевич со словами соболезнования наготове открыл рот, когда Бу Хай, оттирая рукавом невидимое пятнышко с зеленой лаковой поверхности, с гордостью прошептал:

– Только отцу не говорите, прошу вас, о великий правитель. Это для него.

– Он болен? – встревожился Иван, тщетно вспоминая, которая из обтянутых синим халатом спин на полу принадлежала почтенному родителю.

– Что вы, о великолепный! Он здоров, как вол… проживший два десятка лет… и столько же пахавший каждый день… Но в остальном – на зависть соседям и горе лекарям! Это – мой ему подарок!

– Подарок?!..

– На день рождения! – радостно подтвердил Бу Хай.

– Но разве это… кхм… не несколько… преждевременно? – растерянная Иванова тактичность заметалась между возмущением и нерешительностью.

– О, не опасайтесь, ваше сиятельное великолепие! Похоронные одежды я ему уже дарил – на пятьдесят девять лет, как положено! И он их даже еще не износил, он очень бережливый и аккуратный старик. К тому же он ведь надевает их только по праздникам.

Взгляд Ивана остановился. Или они попали в деревню зомби, или…

– А когда износит… – пробормотал гость.

– Я справлю ему новые. Как вы совершенно правильно заметили, почтение и любовь к родителям заключаются не в ползании по полу. Если соседи увидят его рядом с таким гробом в поношенном похоронном наряде, я первый умру – со стыда.

И мастер воззрился на гостя в ожидании одобрения. Тому ничего не оставалось, кроме как предоставить ожидаемое благосклонным кивком, развернуться и направиться в дом. С каждой проведенной в Вамаяси минутой он всё больше подозревал, что когда гвентянский классик сказал насчет несходимости Востока и Запада, то под Западом он подразумевал Лукоморье…

Пир начался ставшим уже традиционным коленопреклонением и челобитием. После, под самодовольную ухмылку Бу Хая, женщины принесли чай. Путники, наученные опытом, не стали искать семьсот отличий одной чашки с горячим ароматным напитком от другой, как это смог бы сделать, без сомнения, любой вамаясьский ребёнок. Они просто закрывали глаза в имитации неземного блаженства, качали головами и благостно кивали. Но чайному мастеру большего было и не надо. Как именинник, получивший в подарок новый гроб, сидел он по правую руку от Ивана и сиял.

Когда чай был испит, подали трапезу.

– Колобки из теста, бобовый сыр, ростки батата, тертая редька, горчичный корень, рис, вымоченная в уксусе лапша, утка в кисло-сладком соусе, древесные грибы муэр, сушеные ростки бамбука, кислый суп из куя, петушиный бульон с лепестками хризантемы и ломтиками лимона… – с гордостью представлял блюда Ли Жи Пень, пристроившийся по левую Иванову длань.

Не рискуя уточнить, из чего суп[38], гости единогласно решили начать с других пунктов меню. Рядом с тарелками заботливые девушки положили серебряные палочки и отступили с поклонами.

Серафима взяла их, и принялась вертеть в руках, как бы любуясь узорами. Острый глаз ее тем временем подмечал, кто и как ими пользуется.

– Это вместо вилки? – растерянно пробормотал Агафон, взирая на палочки свои. Ли Жи, сидевший рядом, удивился:

– А что такое вилка, ваше великолепие?

– Это такое приспособление для еды, которым пользуются там, откуда я явился.

Мозг старосты сложил два и два. Глаза расширились. Щеки побледнели.

– Вилка – это… вилы? Которыми твои гуи… толкают… грешников в пламя? Поджаривают… и… ед…дят?..

– Ну я бы не стал всё так драматизировать… – уклончиво пробормотал маг. Мысль попробовать материализовать пару столовых приборов для себя и друзей мелькнула у него в голове, но тут же была выдворена как антигуманная. Вздохнув, он взялся за тот прибор, который выдали хозяева.

Иванушка, также обреченный на серебряные палочки, отметил, как их держит Бу Хай, взял точно так же[39] и попытался ухватить колобок. Колобок, будучи упитанным и воспитанным, ухватился, но подниматься с тарелки не спешил. Царевич попробовал свести палочки поплотнее – но те не двинулись ни на волос: отчего-то мешали пальцы и ладонь. Покосившись, не видит ли кто, он переложил палочки другим манером, позволявшим перемещение – но теперь они не желали раздвигаться. Он еще раз осмотрел руки вамаясьцев, увлеченно поедающих угощение – не используют ли те какие-нибудь особые приборы, или не устроены ли их пальцы по-другому, но нет: кроме материала палочек, скромного дерева, хозяйские орудия еды не отличались ничем.

После седьмой попытки расположить их правильно палочки наконец-то начали двигаться. Торжествующий Иванушка ухватил колобок, поджал, поднял, почувствовал, что тот ускользает, сжал палочки сильнее – и тут рука лукоморского витязя, привыкшая сражаться с оборотнями, драконами, чудищами и прочей нечистью, а не с едой, дрогнула. Колобок выстрелил из Иванова захвата, ударил Чая в лоб, отскочил, врезался старосте в ухо, подпрыгнул, стукнулся о щеку Агафона, отлетел… и оказался в пасти у рыжей собачки, преданно дежурившей неподалеку.

– Крученый… – с истинно вамаясьской невозмутимостью заметила Серафима.

Вамаясьцы не сказали и этого. Если бы мимо пролетела мушка, меньше эмоций она бы вызвала вряд ли. Иванушка впервые пожалел, что он не Янь Ван и не может провалиться сквозь землю.

Ее высочество тем временем покончила с грибами и уткой, и взгляд ее упал на вареных крабов величиной с кулак. Каким чудом оказались они тут, в деревне, вдалеке от моря, было неведомо, но разгадку некоторых тайн можно было отложить на потом. Крабовые палочки Сенька очень любила, и возможность выяснить, где конкретно в крабовой анатомии они растут, привлекала ее сейчас гораздо сильнее. Она ловко подцепила краба с лакового блюда, положила на тарелку… и поняла главное отличие краба от крабовых палочек.

Крабовые палочки не надо было ниоткуда выковыривать.

Слегка смущенная, она начала с того, что оборвала ему конечности – но автоматически он отчего-то не открылся. Постучала по нему палочками – тарелка задребезжала. Попробовала подковырнуть – палочка погнулась. Испуганно оглянувшись – не приметил ли кто – она сунула палочки под тарелку и вытащила из-за голенища нож. Нож не гнулся, но и краб оставался неприступным, как стены Лукоморска. Спутники ее начали заинтересованно коситься. Решив покончить с крабом раз и навсегда, она вернула его на тарелку и принялась долбить по панцирю рукоятью ножа, зажатой в кулаке. Краб в панике заметался по посудине, рассчитывая ускользнуть, и когда ему это удавалось, рукоятка с радостным бздымом врезалась в керамику, чудом оставляя ее целой. Бздыма после третьего царевна, наплевав на этикет[40], придавила увертливое членистоногое свободной рукой. Дело пошло не сказать, чтобы продуктивнее – но громче: на стук ножа по панцирю обернулся весь стол и все обслуживающие пир женщины, и дальнейшее действо происходило уже под заинтересованными взглядами трех сотен даньдайцев.

Нет, конечно, на пиру оставалось два человека, не смотревшие в ее сторону.

Иван и Агафон.

Они старательно делали вид, что не знают ее, никогда раньше не видели, а за одним столом оказались по страшной случайности. Но вошедшую в раж царевну не остановило даже такое низкое предательство – и она атаковала краба всем друзьям назло.

При первой же новой попытке нож соскользнул особенно удачно, стукнув ей по пальцам, краб вылетел с тарелки, как Ярославна в ступе из трубы, отразился от котелка с супом и шлепнулся на траву. Поминая добрым тихим словом все морепродукты, их родственников и предков вплоть до протозоя, она полезла его доставать. Едва успев спасти от вездесущей рыжей псинки, Серафима положила его на салфетку и, придерживая уже всей пятерней и закусив губу, стала методично добивать. Осколки панциря брызнули во все стороны, добавляя новый ингредиент во многие блюда, в том числе, находившиеся уже в тарелках и на палочках соседей.

Каких-то пять минут зверских усилий – и противник был разбит, предоставив в ее распоряжение кучу белого мяса – вперемешку с такой же кучей мелких осколков своей брони. Поплевавшись с полминуты, ее высочество сделала хорошую мину при полном рте крабовой кожуры, угостила неотступно дежурившую рядом рыжую собачонку деликатесом, достойным императора… и наложила себе супу из куя. Что бы это ни было, хуже невинно вандализированного членистоногого быть оно могло вряд ли.

Сенькины соседи вздохнули с облегчением и отняли руки от голов.

Вскоре пир стал разбавляться музыкой, пением и танцами. Почетные гости, сидевшие во главе стола, с любопытством и удовольствием следили за выступлениями нарядных сельчан, и в конце концов, не выдержав, разразились аплодисментами. Испуганная певица подавилась последним куплетом, а у музыкантов под дернувшимися пальцами полопались струны. Вамаясьцы побледнели и хлопнулись лбами в тарелки.

– Да п-простят н-никчемного раба в-великие п-правители… – отважно прозаикалось из редечного салата лицо, приближенное к сильным мира сего, в лице Бу Хая. – Если эти п-презренные м-мучители нот не усладили высочайший с-слух… м-мы изгоним их…

– Что вы, что вы! – всплеснул руками Иван, отчаявшийся когда-либо увидеть вамаясьца, расположенного вертикально дольше десяти минут. – Там, откуда мы пришли, это – высший комплимент выступающим!

– Да?.. – осторожно удивился староста Ли Жи Пень, сидевший – а теперь лежавший по левую руку от властелина ада инкогнито.

– Да-да! – не слишком трезво подтвердил его премудрие.

– Но вы… ваши глупые рабы подумали… что если ваши великолепия забили в ладоши… значит, вы хотели заглушить звуки, издаваемые… – пробормотал он.

– Нет, что вы! Наоборот! – воскликнул Иван и, порывшись в эрудиции, торопливо добавил: – Мы делаем это, чтобы отпугнуть от артистов злых духов!

– Чтобы они не могли повредить выступающим, и мы наслаждались их прекрасным искусством еще много раз! – подхватила царевна.

– А разве вокруг них собираются хуо-ди? – Бу Хай достался из салата, но физиономия его была теперь бледнее прежнего.

– Видишь ли, дорогой Чай, – обратилась к нему Сенька, – они настолько любят музыку, что собираются ее послушать при первой возможности. И чем лучше поет или играет человек, тем больше их собирается…

– …и тем громче надо хлопать, чтобы их отогнать, – договорил за нее Агафон.

– Но тогда в артистов можно бросать петарды! И бить в гонг и колотушки! – осенило Ли Жи Пеня. Гости разом затрясли головами:

– Нет!

– Нельзя!

– Так не делается!

– Почему? – обиделся староста за свою идею.

– Во-первых, исполнителей можно заиками оставить, – практично начала перечислять Серафима.

– А во вторых?

– А во-вторых, хуо-ди, любящих прекрасное, деревом и металлом не прогонишь, – поучительно изрекла царевна, походя добавляя новых кошмаров не одному поколению вамаясьцев. – Иногда, даже если на площади пруд выкопаешь, а вместо заднего двора лес посадишь, и то не помогает. Страшная они вещь… в умелых руках.

Но окончания фразы вамаясьцы уже не слышали.

– Деревом не прогнать… и металлом… – бормотал Чай с выражением колоссального мыслительного процесса на лице.

– Любителей прекрасного… – с таким же выражением вторил ему староста[41].

– Если высочайшие гости не против, я еще могу спеть, – не дожидаясь вердикта сельских авторитетов, робко предложила певица и, получив одобрение, подкрепленное неумелыми, но бурными аплодисментами односельчан, продолжила концерт.

Чай Бу Хай, расположившийся по правую руку от Иванушки, не только добавлял ему и его супруге самые вкусные блюда, но и подливал самые изысканные напитки. Но поскольку ничего более изысканного в Дайдане, чем гаоляновая водка, отродясь не существовало, то времена иномирных гостей поджидали тяжелые.

– Пей, – шептал он супруге, держа двумя пальцами стаканчик размером с наперсток, наполненный до краев разведенной гаоляновкой. – За мир и дружбу между… мирами. Ноблесс оближ.

Та подносила стакашек к носу и ставила обратно на стол, страдальчески кривясь:

– Не буду. Она вонючая. Пейте сами. А я за мир и дружбу лучше буду есть.

И мужчины мужественно пили за себя и за ту деву.

Но когда выпито было немало, Иван случайно заметил на обочине дороги, ставшей банкетным залом, пустую бутылку с интересной этикеткой. Пожелав рассмотреть ее получше, он взял бутыль – и едва не выпустил из рук.

– Сейчас… пока мы сидели… – обратился он к Бу Хаю, – туда случайно заполз уж! Наверное, погнался за скорпионом!

Чайный мастер почтительно склонился:

– Наблюдательность великолепного повелителя преисподней не имеет себе равных… – проговорил он. Иванушка зарделся от удовольствия, а Чай продолжал: – …Ведь кроме того, что это не уж, а гадюка, не заползла, а была засунута, не сейчас, а перед запечатыванием бутылки, и не случайно, а нарочно, вы всё подметили с невероятной точностью! И скорпиона она не поймала. Кто бы доверил такое ответственное дело какой-то глупой змее? Только наш винокур День Не Пей мог так эстетично разместить его в ее пасти. Заметьте, их расположение не нарушено даже теперь, когда водка выпита до дна!

– В смысле… вы хотите сказать… ее… их… в ней утопили? – цвет Ивановой физиономии быстро приблизился к цвету употребленного напитка.

– И мы пили водку с… с… – просипел его моментально протрезвевшее премудрие.

– Вы пили водку с, – пробормотала царевна, украдкой отодвигая подальше пустые бутылки со сколопендрами, червяками и пауками внутри. Не хватало еще международного культурного конфуза на коленки деревенских властей.

Так, в мелких эксцессах, преодолеваемых за счет быстрого соображения и крепкого желудка с одной стороны и веры в непогрешимость высоких гостей[42] – с другой, прошел вечер. Утром отдохнувшие посланники ада позавтракали, поблагодарили хозяев за гостеприимство, пообещали на время забыть расположение Даньдая, дабы увеличить там продолжительность жизни, и в очередной раз спросили, как добраться до столицы Вамаяси.

Чай Бу Хай, почесав в небритом подбородке, задумчиво проговорил:

– Если бы ваши сиятельные величества были обычными людьми, я бы указал на северную дорогу. Она потом сворачивает на запад, после снова на север, и только потом на восток. По ней вы бы добрались до Маяхаты нескоро, но наверняка. Но таким путникам, как вы, нипочем любые преграды! Самые глубокие реки лишь замочат вам край… халата… – сомневаясь в правильности лексики, он деликатно взглядом указал на куртки гостей и продолжил с не меньшим пафосом: – …самые высокие горы вы перешагнете, едва заметив, а самые дикие звери и самые злые разбойники будут при вас смиреннее ягнят. Так что ваш недостойный раб, не сомневаясь ни мига, укажет на восточную дорогу. Это был самый известный торговый путь во всем уезде! Десятки караванов проходили по нему в день от восточного побережья на запад и обратно! Правда, по ней уже лет пять никто не ходит и не ездит, и заросла она, боюсь, уже не только травой… Но эта старая трудяга всё равно помнит, куда нужно приводить ступивших на ее пыльную спину путешественников.

– Отчего же ее забросили, если у ней склероза нет? – насторожилась ее высочество.

– После того, как несколько караванов пропало без вести, а слухи, один страшнее другого, полетели по городам и весям, люди перестали ей пользоваться.

– И что за слухи? – спросил Иванушка, к данному средству информации относившийся с некоторым предубеждением.

– Она идет через горы. А в самой их глубине, на скале Семи Предзакатных Ветров в пещере Лунного Света на Ветках Сосен как раз лет пять назад завелся жуткий оборотень.

– Которого нам придется выводить, – пробормотал Агафон в приступе ясновидения.

– Таким вельможам, как вы, будет достаточно просто притопнуть ногой, и он сам убежит, спасая свою жалкую жизнь! – сияя глазами, точно узрев сие бегство воочию, воскликнул Бу Хай.

– Ну что, потопали, вельможи? – Сенька закинула мешок с дарами сельчан на спину коня, заскочила сама, и мужчины последовали ее примеру.

– Будете в наших краях… – Иванушка потянулся пожать руку чайного мастера, но тот отдернул ее, как от кипятка:

– Нет, уж лучше вы к нам!

На том и распрощались.

Вся деревня провожала их до моста – полусгнившего за ненадобностью, но еще способного выдержать трех всадников. Преодолев его осторожным шагом, на том берегу путники пришпорили своих скакунов. Ведь впереди их ждали Ивановичи, Маяхата – человек и столица – и оборотень, пять лет назад единолично перерезавший важнейшую торговую артерию страны.

За рекой медленно, словно нехотя, начались горы. Сначала они подкрались в виде пологих холмов, вокруг которых дорога петляла, не желая начинать карабкаться слишком рано. Потом холмы стали подрастать и слипаться так, что хитрой дороге, чтобы найти обходной путь, приходилось немало побродить. И наконец, когда мягкие холмы подкачались каменными мускулами и вымахали в невысокие кряжи, дорога, отбросив ухищрения, полезла вверх по их неровным бокам. Неровностей ей добавляли поваленные бурями деревья, принесенные ливнями с вершин камни, завалы из сухой травы и веток, оставленные дождевыми потоками, и прочий строительный мусор, выбрасываемый природой в окошко цивилизации.

За вторым перевалом путники остановились перекусить у заросшего ивой озерца. Стреножив лошадей, они отпустили их на обед, а сами принялись разводить костер и распаковывать гостинцы, уложенные им на дорожку славными даньдайцами в корзины и мешки.

– Я тут подумал…

– Я тут подумала… – почти одновременно начали говорить его премудрие и Серафима, и так же одновременно смолкли.

– Говори ты сначала, – кивнул Агафон.

– Почему я?

– Потому что у меня вопрос надолго, – вздохнул чародей. Сенька с подозрением покосилась на него, но предложение приняла.

– Я тут подумала, и не поняла, – сделала она вторую попытку. – Почему какой-то паршивый оборотень смог перекрыть важный торговый путь? Неужели войска – того или другого императора, кому тут что принадлежит, я пока не очень разобралась – не смогли навести тут порядок?

– Я тоже про это размышлял, – выдохнул ее муж, – просто не хотел пугать вас… и себя… раньше времени… И не знаю, как вам, а мне кажется, что если императорские войска не смогли навести тут порядок, то может, не такой уж он и паршивый?

– И это радует, – кисло пробормотала царевна.

– Почему? – не понял Иван.

– Паршивая шкура на полу нашей горницы будет смотреться не так красиво, – ухмыльнулась супруга.

– Ну ладно. В конце концов, как говорил Кунг Фу Цзы, кто предупрежден – тот…

– Имеет шанс вовремя свалить, – буркнул маг и вытащил из рукава знаменитую шпаргалку. Друзья его непроизвольно попятились.

– Так я вот чего хотел сказать, ребята, – неохотно заговорил Агафон. – Мы с нашим маскарадом под среднестатистического вамаясьца, встречающегося, как выяснилось, только в лукоморском издании справочника купца, только нашли себе на загривок приключений.

– Ты это к чему? – всё еще не веря в худшее, уточнил Иванушка.

– Это я к тому, что теперь, когда я настоящих вамаясьцев видел – какая внешность, как одеты… Короче, я думаю, нам надо маленько подправить наши личины.

– А может, не надо?.. – без особой надежды на благоприятный исход протянула царевна.

– Мне Янь Ваном понравилось быть! – соврал Иванушка из чувства самосохранения.

– Вань. Янь. Я, конечно, с уважением отношусь к твоим новым пристрастиям, но объяснять каждому встречному вотвоясьцу, что ты не вамаясец, а владыка ада, мы не собираемся, так?

– Ну, так…

– А без этого они прошьют нас стрелами или отравят или завалят камнями – пикнуть не успеем.

– Но когда мы доберемся до Вамаяси…

– Тогда я сменю иллюзию еще раз. А пока…

Мучительный вопрос: "А ты точно знаешь, что и как надо делать?" – метался в глазах лукоморцев, но тактичность победила.

– Септограмму чертить не надо, ибо коррекция, не наложение с ноля… – не дожидаясь официального согласия, его премудрие принялся водить руками, репетируя нужные пассы. – Значит, тут волосы чуток убрать… Тут подол подлиннее… Цвет подправить… синее они любят – пусть будет синее… это так задается, знычт…

– А давай ты сначала на себе поэкспериментируешь, а потом на нас? – пришла в голову Сеньки спасительная мысль. Агафон, пренебрежительно фыркнув, согласился.

Сунув шпору в рукав, он прикрыл глаза и начал исправление иллюзии. Из земли под его ногами заструились синие и белые искры, смешались в матовую пелену, потянулись вверх, до колен… до пояса… до груди… до макушки, скрывая из виду… От его премудрия в этом мире остался лишь монотонный голос, читавший слова заклятья. Затаив дыхание, лукоморцы бесплодно пытались рассмотреть, что происходит там, за плотным покрывалом искр. И когда, отчаявшись, Сенька уже решила залезть на дерево, чтобы попробовать разглядеть что-нибудь сверху, маг замолчал, искры рассеялись, унесенные внезапным порывом ветра, и взорам предстал…

По лицам друзей волшебник понял, что что-то[43] пошло не так.

– А ты уверен, что… э-э-э… с удалением волос ты не перестарался? – осторожно спросил Иванушка.

– И что синий цвет выглядит именно так? – еле сдерживая смех, уточнила Серафима. – И фасон традиционного вотвоясьского наряда именно таков?

– Что вы этим хотите сказать? – насупился маг.

– Наверное, лучше будет, если ты это сам увидишь… – вздохнул Иван, стараясь не смотреть на друга. По лицу его, гонимая и изничтожаемая – безуспешно – металась тень улыбки.

Бросив на спутников испепеляющий взор, его премудрие прорвался к озерной глади сквозь ивовые заросли, глянул…

– К-к-к-кабуча габата апача дрендец!!!.. – вырвалось сквозь сжавшиеся рефлекторно зубы, ибо из воды на него глядел вамаясец – с этим спору не было – обряженный в розовый кружевной пеньюар и с обритой налысо головой.

Не отходя от озера, маг зажмурился, забормотал заклинание, заводил руками в нужных пассах, снова вызывая белые и синие искры, окутался ими, как коконом – минут на десять в этот раз… Когда пелена развеялась, единственным изменением стал цвет пеньюара – малиновый в диагональную синюю полоску. Скрежеща зубами, Агафон снова затараторил слова заклинания… и снова… и снова… и снова… Менялся цвет и направление полосок. Менялся материал – шифон, мешковина, парча, мех, трава, кольчуга, рыбья чешуя, паутина. Менялся фон, всегда выгодно сочетаясь с полосками. Менялась длина – мини или макси. Менялся фасон – мешковатый, приталенный, с пояском, с ремешком, с декольте, с разрезами спереди, с боков или сзади, с вытачками во всевозможных местах, с басками, буфами, рюшами, оборочками или всё одновременно. Но каждый раз лысина и прищур – всё более хищный – оставались теми же самыми.

Последняя попытка осчастливила чародея длинным хлопковым балахоном оранжевого цвета и неопределенного покроя. Не в силах продолжать, его премудрие опустился на траву, уронил голову на колени и закрылся руками. Плечи его мелко затряслись.

– Не плачь, Агаш, – сочувственно проговорила Серафима, из осторожности всё же близко не подходя. – Оранжевый тебе… к лицу. И покрой на твой обычный фасон похож. Удобно и привычно.

– На г-горшке… т-таких магов… д-душить надо… – прозаикался его премудрие и, не в силах более сдерживаться, заржал в полный голос. Через секунду к нему присоединились лукоморцы, через другую – лошади.

– Я так понимаю, вопрос об изменении нашего с Сеней имиджа снимается автоматически? – отсмеявшись, спросил Иванушка, и получил утвердительный кивок.

– Тогда прошу к столу – и вперед! – пригласила царевна, в напряжении агафоновых преображений не забывавшая выкладывать деликатесы и отгонять от них представителей местной фауны, желающих начать дегустацию раньше людей.

Отобедав, два ряженых в иноземные одежды вамаясьца и один вотвоясьский монах двинулись в путь.

По мере того, как дорога забиралась в гору, она менялась – вместе с лесом. Трава на ее старой горбатой спине уступала кустам, кусты – тощей юной поросли сосенок. Родители деревцев по обочинам заботливо склонялись над ними, застя неспешно меркнущее небо. Чем дальше от дороги уходил взгляд, тем больше встречал корявых горных деревьев, слишком недокормленных, чтобы стоять гордо и прямо, но слишком настырных, чтобы умереть.

Агафон ехал впереди, настороженно зыркая по сторонам. Серафима и Иван – за ним, касаясь стремени друг друга.

– Пока никаких следов не только оборотня, но даже простых диких зверей, – заметил Иванушка, напряженно вслушиваясь в неестественную тишину сосняка.

– И птиц. И насекомых, – добавила царевна.

– Будем надеяться, что оборотень сожрал их всех, а когда они кончились, сдох с голодухи, – оптимистично предположил его премудрие.

– Ню-ню, – выразила отношение к его гипотезе Сенька.

Налетевший ветер прошелестел кронами, хрустнул сук под копытом коня, звякнула пряжка – и снова тишь, разорвать которую не могли даже конские шаги.

– К-кабуча… – спустя пару часов зеленого безмолвия, выругался сквозь зубы маг. – На нервы давит. Напал бы уж хоть, что ли, и дальше спокойно поехали.

– Ты так в себе уверен? – скептически прищурилась царевна.

– Не хочу показаться самонадеянным, – скромно потупился его премудрие[44], - но после некоторых тварей, от которых за всю жизнь мне пришлось отбиваться… ну или убегать… какой-то узкоглазый волк…

Что произошло потом, никто не смог толком объяснить. Небо, одно мгновение вечереющее, в другое почернело, ураган рванул кроны, волосы и одежду, засыпая глаза пылью и мусором, блеснула молния, кони рванулись, скидывая всадников и поклажу, слепя, посыпались синие и белые искры, люди вскинули руки к лицу – но поздно. Всё стихло так же внезапно, как началось.

Сенька вскочила и, протирая слезящиеся глаза одной рукой и выставив другую с зажатым мечом, принялась крутиться, силясь уловить малейший чужеродный звук. Но кроме знакомого сопения, возни и ругани, всё было как всегда. Проморгавшись, она стремительно огляделась, подводя итоги минуты. Кони – минус три. Багаж – можно собрать. Спутники…

Охнув, она попятилась, отводя руку для удара – и едва успела увернуться от встречного. Огромный оборотень в бурой хламиде накинулся на нее с мечом. Его омерзительное кабанье рыло скалилось и роняло пену. Перекатившись, Сенька оказалась за сосной. Кабан взмахнул своим иссиня-черным мечом – и дерево, перерубленное пополам, точно картонное, рухнуло наземь. Царевна метнулась в сторону, не веря глазам, нырнула за камень – и черный меч рассёк его наискось, едва не задев ей плечо. Он кинулась вправо, оставляя противника в догоняющих, развернулась и проорала, отчаянно надеясь на ошибку:

– Ванечка!!! Ваньша!!! Это ты?!..

Кабан замер. Его налитые кровью маленькие глазки расширились, руки опустились – но тут же метнулись к пасти.

– С…С…Се…ня?..

– Ванюшенька… миленький… что они с тобой сделали!..

Не зная, бросаться ей на шею преображенному мужу или отыскивать настоящего врага, царевна заозиралась… и новая холодная волна прихлынула к груди.

– Агафон?.. Агафон! Ваня, Агашу ищи!!!

– Агафон?!.. – бросился лукоморец направо, налево – но тщетно. Их друга пропал и след.

Обежав всё вокруг, отыскав двух коней и одну потерянную корзину с едой, чародея они не нашли.

– Нет? – взглядом спросила она у супруга, и тот понурился:

– Нет…

– Кабуча… – протянула Сенька, и с этим словом будто нож в сердце повернули. Агафон пропал. Кабуча…

– Ты что-нибудь успела разглядеть? – принялся Иванушка за опрос единственного свидетеля.

– Не-а, – уныло помотала она головой. – Разглядишь тут, когда тебе песок в морду бросают ведрами… А ты?

– И я. И мне.

Зная своего супруга даже в таком виде, царевна видела, что он мнется, словно хочет что-то сказать, но не представляет, как.

– Вань, – взяла она его за руку. – Вываливай.

– Что? – глянул он на нее виновато.

– Что хочешь. Или что не хочешь, вернее.

Царевич опустил очи долу.

– Сень… Я не хотел тебе говорить… но… если ты настаиваешь…

– Угу.

– Я понимаю, что самой тебе это не видно… если ты до сих пор разговариваешь как сама себе… сама собой… сама своя…

– Ты о чем? – встревожилась она.

– Ты… – Иванушка замялся, подбирая подходящие слова, но так и не подобрав, сдался: – Ты теперь – обезьяна в коричневом балахоне. Правда, большая обезьяна! Хоть и с хвостом! И очень симпатичная! И цвет твоей шер…с…ти…

– Что?!..

Иван попятился.

– Сеня, Сеня, ну я же не виноват, ты же сама попро…

– Кабуча!!! Вань, ты прости, но ты сейчас вообще кабан в бурой хламиде, но не в этом дело!!!

– Что?!..

– Я говорю, дело в том, что это – резонанс! Что бы это ни было! Так Агафон говорил, когда его иллюзии наперекосяк шли от помех друг другу или другого источника магии!

– И что… ты этим… х-хочешь… – выдавил Иван, хотя и без жены понял уже всё. Кроме того, какому магу понадобилось похищать их друга вместе с конем, куда и зачем.

Нагрузив лошадей уцелевшей провизией и багажом, лукоморцы двинулись вперед. Несмотря на то, что тени вечера уже застилали не только землю, но и небо, они ощущали себя тараканами, ползущими по ярко освещенному ровному полу под занесенным тапком сорок пятого размера. Только оставшись без чародея они начали понимать, что с ним они чувствовали себя как за каменной стеной. Да, пусть сложенной как попало, местами без раствора, местами без фундамента, иногда поставленной на песке, кое-где высотой лишь в несколько сантиметров, но стеной. Никогда его им так не хватало, как теперь, перед лицом неизбежного нападения неизвестного колдуна на чужой земле. А еще ведь где-то притаился оборотень…

Но дорога тянулась и петляла – то заросшая чем попало, то размытая ливнями – а набрасываться на них никто не спешил. Несколько раз от нее ответвлялись тропы и тропки, но исследовать их лукоморцы смысла не видели. Тот, кто ворует магов вместе с конями, козьими дорожками ходить будет вряд ли.

Время шло, и сумерки опустились на горы, пряча во тьме лес и дорогу.

– Привал? – мрачно выдавила царевна. Иван кивнул.

Они немного углубились в лес, разнуздали и привязали коней, задали им зерна, и принялись на ощупь распаковывать свой ужин. По молчаливому согласию, ночевать они решили без костра.

– Вань… – спросила царевна, дожевывая копченую рыбу с хлебом. Кусок в горло не лез, но неизвестно, когда придется подкрепиться в следующий раз и сколько понадобится сил – и она ела деликатесную рыбу юй, которую при иных обстоятельствах смела бы с тарелки в минуту, давясь и морщась.

– Что, Сень? – откликнулся муж, пытавшийся справиться с такой же проблемой.

– А я… то есть обезьяна… если честно… очень противная?

Муж помолчал, что само по себе было отзывом ясным. Но будто этого было недостаточно, Иванушка, честно спрошенный, честно ответил:

– Помнишь, в дворцовом зверинце есть вольер с обезьянами?

Сенька помнила.

– Ну так вот… Помнишь, там есть такая макака… энергичная… остромордая… с красной… с красным… носом…

– И что? – голосом Серафимы сейчас можно было аннигилировать оборотней[45] тысячами.

– Ну так ты на нее нисколечко не похожа! – хоть запоздало, но сработал в царевиче инстинкт самосохранения.

Сенька промолчала, зная, что нечего супруга пинать, коли рожа носата – и всё равно борясь с неугомонным желанием сделать именно это.

– Сень… – не чувствуя жениного смятения, позвал Иван.

– У? – неохотно буркнула она.

– А я… кабан… какой?

– С виду вкусный, – ответила она вялым ударом возмездия – и замерла на миг. Потом, как ни в чем не бывало, поднялась, укладывая остатки трапезы в мешок, долго возилась у корзины, доставая бурдюки с водой, потом принялась перетряхивать какой-то сверток и с необъяснимой неуклюжестью выронила ложку – да так, что та отлетела в кусты в паре шагов от нее. Ругая монотонно себя криворукую, ложку, мужа, лес – всё, что попадалось в поле зрения или приходило на память – она осторожно ощупывая перед собой путь руками и ногами, двинулась на поиски ложки почти в полной тьме.

Иванушка, уже устроившийся на ночь, приподнялся с подстилки и вытянул шею:

– Что там?

– Да в кусты… ложка завалилась… ворона ее унеси…

– А-а… Ну ладно, – лениво протянул он и перевернулся на другой бок. Как бы невзначай рука его оказалась на рукояти меча, а колени подтянулись к груди.

Когда из кустов донесся короткий вскрик и возня, он в одну секунду был на ногах и мчался на помощь. Но она не понадобилась: кто-то, имевший неосторожность выдать свое присутствие его супруге, уже лежал физиономией в землю с заломленными за спину руками и ее коленкой на пояснице.

– Кто там? – едва в силах различить очертания тел, нетерпеливо спросил Иванушка.

– Абориген, кого еще тут поймаешь…

– Кто ты такой и что здесь делаешь? – строго спросил Иван.

– Не твое свинячье де…а-а-а-ай!

Легкое движение коленки царевны быстро сделало пленника более откровенным.

– Меня зовут Бе Мяо Му, и я младший лазутчик государя и государыни! Они вам покажут, если вы тронете меня хоть пальцем!

– Пальцем не буду, – тут же пообещала ее высочество.

– Что за государь и государыня? Какой державы? – продолжил расспросы Иванушка.

– Да не державы, невежественная ты свинья! Этих гор! Они живут на скале Семи Предзакатных Ветров в пещере Лунного Света на Ветках Сосен!

– Они оборотни?

– Ну конечно же!

– И ты тоже?

– О Небо, он догадался без подсказок!

– Так вас там трое?

Несмотря на свое положение, Мяо Му закатил глаза:

– Ну не глупый ли ты кусок свинины, Жуй Бо Дай?! Как такие возвышенные господа, как государь Спокойствие и Процветание и государыня Лепесток Персика могут жить, имея в прислужниках лишь такого ничтожного служку, как я?! У них во дворце живут сорок сороков таких, как я, да сорок сороков прочих слуг, да сорок сороков простых воинов, и сорок сороков воинов-князей, да прочего люда столько же!

Даже в темноте было видно, как разинулся рот Иванушки, насколько лихорадочно, настолько безуспешно подсчитывавшего, сколько народу умещается в пещере Лунного Света на Ветках Сосны – потому что в его голове такие новости не помещались никаким боком.

– Так это они нашего друга похитили? – доверив мужу разбираться с фактами и цифрами, Сенька продолжила допрос.

– Друга? Таньваньского монаха, вы имеете в виду, вашего наставника? Конечно, да. Его величество, да проживет он десять тысяч лет, как услышал от меня, что монах едет по нашей дороге, так вскочил на грозовую тучу и вмиг утащил его в пещеру.

– Зачем?!

– Ох и пустоголовая ты мартышка! Он подарит его государыне Лепестку Персика, которая примет поток его незамутненного ян и будет жить вечно, потому что тело такого святого человека, как ваш учитель за годы его скитаний, должно быть, приобрело самые изумительные свойства!

– И это всё? – не совсем понимая – чтобы не сказать, совсем не понимая хитрого плана местной элиты, уточнила царевна.

– Ну не безмозглая ли ты макака! – презрительно фыркнул Бе. – А еще говорили, что его ученик Дунь У Лун – мудрец, равный Небу! Тупица, равный комку грязи, вот ты кто! Спрашиваешь самые понятные на Белом Свете вещи! Потом государь Спокойствие и Процветание сварят его заживо, разделят мясо между всеми нами, и мы тоже станем бессмертными!

– Ах ты ж!.. – замахнулся Иван. Пленник дернулся, ойкнул, уменьшился, извернулся – и прыснул на дерево. Но рефлексы Сеньки оказались проворней: рука с ножом выметнулась – и с ветки под ноги им свалилось маленькое мохнатое тельце.

– К-кто… что это?.. А где?.. – тщась разглядеть, Иван потянулся к поверженному зверьку.

– Куница, – ответила Серафима, несколько лет уже не расстававшаяся с кольцом-кошкой.

– Так она… он… это действительно оборотень?

– Был, – уточнила ее высочество. Нагнувшись, она порвала шпагат, обмотанный вокруг живота зверя, и что-то взяла в руки.

– Чушь… дичь… ерунда какая-то… дурацкий сон… – бормотал Иван, ощупывая зверька, минуту назад бывшего человеком. – Что он нес? Какой поток ян? Какой государь? Какой дворец – это в пещере-то! И что они собираются сделать с Агафоном… Это же… дичь!

– Ты повторяешься, – рассеянно пробормотала царевна.

– Тогда чушь!

Серафима сунула Ивану в руки нечто плоское и прямоугольное.

– Что это?

– Табличка с именем. На, посмотри, – она стянула кольцо, передавая его супругу… и застыла.

– Что случилось? – схватился тот за меч.

– Ну ничего себе… всё людям… – присвистнула царевна.

– Да что?!..

– Я в темноте вижу.

– Потому что у тебя… у тебя… – Иван почувствовал кольцо, надеваемое ему на левый мизинец. – В смысле, без него?

– П-похоже.

– Удобно, – только и нашел он, что сказать, и принялся рассматривать табличку.

Иероглифы под действием подновленного заклинания языка медленно складывались в слова: "Бе Мяо Му, сто двадцать третий лазутчик, младший в этой должности".

– Значит, это всё правда… и они его действительно хотят съесть? – всё еще не веря в незаметно подкравшееся будущее, только и смог выдавить потрясенный царевич.

– Предварительно забрав у него поток ян. Что бы это ни было.

– Наверное, это больно, – сочувственно поморщился Иванушка.

– Наверное, – кивнула Сенька и принялась упаковывать постели.

– Но где мы эту пещеру найдем? – не задавая вопросов вроде куда, зачем и почему, он взялся седлать коней.

– Не знаю. Поедем по дороге вперед. Если у них там действительно готовится сабантуй по случаю агафонопоедания, чем-нибудь себя да выдадут.

Проехать пришлось совсем немного, прежде чем до их слуха донеслась музыка и нетрезвое пение людей, петь которым следовало запретить в судебном порядке под страхом смерти. Лукоморцы закрутили головами, и скоро их взгляды остановились на скальном уступе высоко над головой. В свете однобокой луны провал пещеры зиял огромной пастью, светящейся факелами и кострами. Вниз от нее языком тянулся серпантин неровной дороги. Створки ворот были распахнуты. Над ними красовалась красная деревянная таблица с тщательно выведенными золотом иероглифами: "Пещера Лунного Света на Ветках Сосны".

– Ворота?.. и вывеска?.. в пещере?.. – по лицу Иванушки даже в свинообличье было видно, что еще один такой культурный удар – и рассудок лукоморца отправится в нокдаун.

– Дикие люди, – развела руками Сенька и спешилась.

– Коней стреножим или привяжем? – мягко спрыгнул на землю Иван.

– Ты подержишь, – не допускающим возражения тоном проговорила жена и, не дожидаясь протеста, нежно взяла его за плечи и прижалась лбом к щеке. – Вань. Если… короче… Кто-то должен найти Ярку и Лёку. Пожалуйста.

Иванушка хватанул ртом воздух – но сотня возражений и тысячи аргументов против ее плана остались не сказанными. Вырвалось лишь:

– Тогда в пещеру пойду я. Детям мать нужнее.

– Детям нужнее оба родителя, даже если один из них – неуклюжий слон, который не в состоянии скрытно пройти в темноте и трех шагов, чтобы что-то не уронить или не споткнуться о собственные ноги, – он почувствовал, как Серафима улыбнулась, и объятия ее стали крепче, и сам стиснул ее в ответ, словно мог так уберечь ее от опасности. – Поэтому пойду я, а ты отойдешь в лес и будешь держать лошадей наготове. Если услышишь шум… любой… не двигайся с места. Если мы не вернемся до рассвета – спрячься там, где устраивали привал, и жди один день. Если всё равно не вернемся… Иди назад в Даньдай и отправляйся в Маяхату по длинной дороге. Ты должен их найти – и возвратить домой.

– Без Агафоновой магии? – Иванушка усмехнулся. – Теперь понятно, отчего ты так рвешься в лапы к оборотням. Хочешь сбежать от такой нереальной задачи.

– Ты у меня всегда был умницей.

Губы царевны коснулись его губ – человеческих, шершавых, искусанных – и на минуту под скалой стало очень тихо.

– Умницей и оставайся – тут, – маленькая ладонь с мозолями от меча провела по его щеке.

В душе всё перевернулось. Иванушка дернулся было оттолкнуть ее, кинуться в пещеру самому, но безмолвный взгляд в глаза остановил его и оставил стискивать рукоять меча в бессильном волнении и ярости. Прежний Иван-царевич мюхенвальдских или багинотских времен бросился бы очертя голову за ней – или вперед нее, но теперь на карте стояло нечто большее, чем его жизнь или даже ее. Десятки доводов за то, чтобы последовать за женой, сотни кошмаров, подкидываемых услужливым воображением – как Сенька попадается оттого, что некому было предупредить о приближении врага сзади, как она гибнет потому, что в схватке рядом с ней не хватило всего одного меча, как не может прорваться к безопасности из-за не поданной вовремя руки менялись новыми – как они все трое гибнут у оборотней, и Лёлька с Яриком остаются вдали от дома, в цитадели колдунов, окруженные врагами, пока кто-то из похитителей не решит, что от маленьких пленников нет никакого толка, и тогда… Если бы не дети! Если бы не эта проклятая ответственность, которую так просто избежать под благовидным предлогом, ринувшись очертя голову вслед за женой спасать Агафона… Но если у нее действительно всё сорвется только из-за того, что рядом в нужную секунду не будет его?

Раздираемый противоречивыми мыслями и чувствами не хуже когтей оборотня, Иванушка стиснул зубы и повел коней с дороги в кусты.

Тенью Серафима скользнула вдоль распахнутой створки ворот и заглянула во двор. Языки десятков огромных костров рвались к сводам пещеры, оставляя на них грязные следы копоти. На вертелах жарились туши животных. Рядом с каждым костром стояли квадратные чаны на львиных лапах, откуда караульные время от времени зачерпывали ковшами и жадно пили, роняя капли и пену на грудь. На шее у каждого висела лаковая черная табличка, такая же, какую они нашли у куницы. Царевна хмыкнула и машинально сжала в кулаке свой трофей, заначенный в кармане.

Хотя, если присмотреться, не только люди с оружием собрались на огонек. Дворня и служанки тоже подтянулись вдыхать ароматы готовящегося мяса и потягивать пиво в ожидании ужина. Мужчины и женщины сбились в плотные кольца вокруг огня, громко разговаривали, перекидываясь грубоватыми шутками, или пели под дребезжащие звуки какого-то местного инструмента вроде зурны. Не дожидаясь, пока кто-нибудь вспомнит о бдительности и уставе караульной службы, царевна проскользнула мимо каменного столба, поддерживавшего потолок, юркнула во мрак в дальнем конце двора и стала пробираться вдоль стены ко входу в скальный дворец.

Изредка кое-кто оборачивался в темноту, и Сенька замирала, словно тень от камня, не смея дышать. Но охладив разгоряченное огнем лицо вечерней прохладой или зачерпнув хмельного питья, оборотень отворачивался, и она, не смея даже выдохнуть с облегчением, бесшумно продолжала путь.

– Эй, ты! – голос за ее спиной прогремел неожиданно-громко. – Что ты тут делаешь?

Не сбавляя шага, царевна обернулась вполоборота, бросила через плечо: "Государево поручение, срочное!" и как ни в чем не бывало, потрусила дальше.

– Эй, стой, тебе говорят! – громогласный вигиланте не унимался.

– Сейчас вернусь, погоди, – отмахнулась она и ускорила шаг. Еще несколько метров – и вот он, вожделенный вход, манящий множеством боковых дверей. Еще пара шагов… полшага…

Чья-то сильная рука ухватила ее за плечо. Провалиться ей, если она слышала, как этот громила подкрался! Она развернулась – табличка с именем в одном кулаке вместо кастета, нож в другом… и замерла.

Кулак.

Рука.

Ее рука.

Не ее.

Вместо привычной женской руки – сильной, но тонкой, и даже вместо воображаемой обезьяньей лапы ее нож сжимала толстая волосатая мужская пятерня.

– Что-то маловато почтения ты выказываешь своим начальникам, Бе Мяо Му! – прорычал заросший рыжим волосом громила в бронзовых доспехах, украшенных тиграми. – Зазнался после того, как углядел таньваньского монаха? И разве не в дозоре ты должен быть?

Второй мордоворот рядом, с виду – его брат-близнец, оскалил кривые, не по-человечески острые зубы:

– И чего это ты крадешься как вор? Чего спер? Делись!

– И в кого это ты собрался ножом тыкать, а? – первый разглядел ее оружие.

– Почтение моё к вам высоко, как самая высокая гора, – кланяясь, но не убирая ножа, царевна принялась отвечать на избранные вопросы. – Но государь Спокойствие и Процветание, да процарствует он десять тысяч лет, оценил мои сегодняшние заслуги и дал одно важное поручение, о выполнении которого и я спешу донести таким манером, каким мне было указано. А кто меня задержит, о тех я доложу ему особо, – добавила она после короткой, но многозначительной паузы.

Лапа оборотня, уловившего если не все значения, то самое главное, отдернулась, точно плечо Серафимы раскалилось.

– Ну так иди живей, бездельник! – разъяренно рявкнул он.

– Стоит тут, языком чешет! Шевели ногами, никчемный лодырь! – нервно рыкнул второй.

Не дожидаясь повторного приглашения, Сенька поступила так, как ей посоветовали, и не было за все пять лет у государя курьера более резвого.

Быстро прошагав по широкому, как дорога, коридору, она свернула в боковой ход, потом еще в один, и еще, пока не стихли голоса, доносившиеся со двора.

Дворец оборотней был самым настоящим лабиринтом, словно над ним пять лет трудилась армия хронически пьяных каменотесов. Куда повернет коридор, где закончится переход, отчего комнаты, залы, чуланы и даже сады построены тут, а не где-то в ином месте, не ведомо было, скорее всего, даже Нефритовому Государю. Отыскать кого-то здесь самостоятельно было невозможно, тем более шарахаясь от каждого голоса и шага. Серый камень, в котором неизвестные строители воссоздали интерьер обычного дворца, лишь изредка был раскрашен красным и желтым: красные колонны на фоне желтых стен; желтые арки на фоне красных стен; красно-желтые балки на фоне желто-красного потолка… Похоже, финансирование на постройку пещеры закончилось на каменотесах, а малярам осталось лишь то, что закатилось в щели денежного сундука. В нишах залов тут и там сидели и стояли в разных позах какие-то изваяния. Сенька не поленилась рассмотреть штук пять, и все они оказались женского пола, в красных нарядах и с желтыми лицами, искаженными приторно-сладкой улыбкой и косоглазием. Перед идолицами красовались желтые дощечки с одинаковыми красными подписями "Сю Сю Сю, добрая богиня добра и доброты", а в жертвенниках тлели благовония, благостно прованивая и без того не слишком свежий воздух. К счастью, в потолке, стараниями каменщиков или природы, находились трещины, в которые сладковатый сизый дым постепенно вытягивался. На стенах кое-где горели одинокие факелы, скорее сгущая, чем рассеивая тьму вокруг себя. Гулкое эхо в пещерах-молельнях сменялось то глухой тишиной изогнутых коридоров, то звонкой капелью со стен в маленькие, прозрачные, как лёд и такие же холодные лужицы. Пещера оставалась пещерой, даже если ее называли дворцом.

Пробегав по закоулкам и залам минут десять, царевна убедилась в этом окончательно. Утирая пот со лба, она остановилась – отдышаться, подумать и кое-что проверить. Оглянувшись и никого не увидев, она сунула в карман табличку куницы и глянула на опустевшую ладонь. Ее, родная, человеческая. Снова взяла табличку – и на глазах руки и одежда ее изменились.

– Кабуча… – Сенька пожалела, что нет рядом зеркала, но и без него было ясно: в пещере для носителей табличек работало заклинание превращения, и оно перекрывало испорченную иллюзию Агафона. И воины назвали ее Бе Мяо Му… Значит, пока табличка касается тела, она будет не обезьяной, а куницей в человеческом обличье. Эволюция навыворот, заблудившаяся в лабиринте магии…

Царевна быстро привязала табличку рядом с амулетом-переводчиком, спрятала под рубахой, осмотрела себя и в первый раз за день удовлетворенно хмыкнула. Достав из кармана пучок синеватых растений, сорванных в маленьком садике в тупике, где она случайно оказалась, Серафима встряхнула его, придавая товарный вид, и двинулась на поиски: Агафона вообще и первого встречного – в частности.

Первый встречный оказался первой встречной. В трех коридорах от того перехода из чуланчика выскочила пухлая напудренная до матовой белизны матрона в нарядном синем халате и с корзиной овощей, зыркнула на нее с хищным прищуром и посеменила прочь.

– Эй, постой! – царевна прибавила шагу и с высокомерным видом сунула ей под нос свой недобукет. – Где сейчас ее императорское величество найти, знаешь? Она приказала срочно принести ей…

Легкое изменение в выражении лица служанки и посыпавшаяся пудра предупредило Серафиму, и ладонь, направленная ей в лицо, просвистела мимо. Царевна перехватила запястье – но тут вторая рука, отбросив корзину, перешла к боевым действиям.

– Ты чего?! – возмутилась царевна, удерживая уже обе руки противницы. Пук травы, зажатый между ними, тыкался матроне то в нос, то в глаза, пока та не лязгнула зубами и не сплюнула макушку синего веника Сеньке в лицо.

– Убери от меня свои грязные лапы, Бе Мяо Му! – ощерилась она. – Думаешь, я не видела, как ты к Шу Бу Дай, этой плешивой выдре, на свидания в лес бегал?! Думаешь, с Лай Жуй Пей так можно обращаться?!

С каждым словом резкий пронзительный голос обманутой поклонницы Бе повышался в громкости, пока из-за углов и дверей не стали появляться головы ее любопытных товарок.

– Не будь я сейчас человеком, горло бы тебе перегрызла – и ей тоже! – наслаждаясь вниманием аудитории, Жуй Пей, как актриса дешевого балагана, принялась стенать, топать ногами и мотать головой вперед и назад, норовя то ли разбить затылок об стену, то ли сломать неверному парамуру нос. Ни то, ни другое ей не удавалось – пока.

– Да угомонись ты! – прошипела Сенька, больше всего желая сказать, что матрона годилась в матери даже покойной кунице, не говоря уже о ней – но понимая, что эти слова были бы в их разговоре роковыми.

– Думаешь, она потом не раззвонила по всей кухне?! Знаешь, что теперь про тебя там говорят?!

– Никуда я не бегал! – прорычала Сенька, озираясь по сторонам, и на каждом повороте натыкаясь взглядом на любопытную мордашку, ожидавшую развития драмы.

– Бегал! Бегал! Бегал! Тварь! Животное! Скотина! – не желала успокаиваться жертва промискуитета.

– От животного слышу! – не выдержала Сенька, свела брови и скроила жуткую мину. – На меня ты орешь, как поросенок недорезанный, а кто с тем типом в задние чуланчики с неких пор зачастил, а?!

Поток воздуха к легким ревнивицы внезапно перекрыли.

– С кем ты с лес гулять ходишь, я так вообще молчу!

Рот матроны захлопнулся, но зато открылись все остальные – по углам и чуланам.

– И молчу-то я молчу… но если перестану… знаешь, что будут говорить про тебя на кухне?

– Бе… – перед самой страшной угрозой проблеяла присмиревшая Лай.

– Бе-бе-бе! – сурово отозвалась Серафима и прошипела: – Или ты сейчас провожаешь меня в покои императрицы, да правит она тысячу лет, или я всем тако-о-ое про тебя поведаю!..

– Но от-ткуда… т-ты… – растерянно пробормотала служанка, на что Сенька только хохотнула – настолько демонически, насколько смогла. Но и это сработало, и присмиревшая оборотница цыкнула на зрителей, притихших в ожидании второго акта:

– Вон пошли все! Если вам делать нечего, сейчас найду! Кыш отсюда, мелкота подлистная!

Мелкота кышнулась, ровно ветром сдуло, а матрона, щурясь на Серафиму, как лисица на наглого тетерева вне пределов досягаемости, подобрала корзину и рассыпавшиеся овощи и поплыла вперед. Не задавая вопросов, которых настоящему Мяо Му не было бы дела задавать, царевна последовала за ней.

После долгих молчаливых кружений по залам, переходам и лестницам они оказались в широком коридоре. Факелы в позеленевших бронзовых кольцах, однообразные картины с водопадами, соснами и горами и длинный, как сам коридор, оранжевый ковер на полу наводили на мысль о пещерной роскоши уровня "император", а значит, скором окончании Сеньких блужданий. Но не успели они ступить и шагу по мандариново-шерстяному чуду пещерного ковроткачества, как из-за расписной двери в конце коридора высунулась голова с высокой прической, из которой щегольски торчали фазаньи перья и серебряные палочки для еды, и гневно рявкнула:

– За смертью вас только посылать, бездельники!

– Но ты нас никуда не посылала, почтенная Га Ду Дай… – нарываясь на неадекватный ответ, пробормотала Лай, кланяясь с корзиной в обнимку.

– Ну не вас… Какая разница! Быстро бросайте свою репу…

– Редьку, почтительнейше осмелюсь попра…

– …найдите помощников, и принесите в комнаты императрицы, да умножится ее красота до бесконечности, горячей воды! Да побольше!

– Она изволит принимать ванну в такой час?

– Не твое лисье дело! – высокомерно фыркнула голова и спряталась за дверями, уверенная в беспрекословном послушании.

Жуй Пей, бросив корзину, как и было приказано, а вместо этого подцепив под локоток неверного возлюбленного, помчалась за подмогой и водой. По крайней мере, так думалось Серафиме. Оглянувшись отчаянно на императорские покои, уносившиеся от нее со скоростью озабоченной оборотницы, она едва успела подумать о плане действий – как Лай опередила ее. Остановившись перед узкой нишей, она зыркнула по коридору вперед-назад, пробормотала: "Не запаршивеет за полчаса", распахнула плечом неприметную дверь, оказавшуюся в конце, и увлекла за собой опешившую Сеньку.

– Мой яшмовый грот, сгорая от нетерпения, ждет нефритового столба твоей любви! – жарко пропыхтела она ей на ухо.

– Если он сгорает… может… ему… лучше… пожарного? – просипела царевна, затравленно озирая комнатушку, утыканную полками с постельным бельем, ночными сорочками, утюгами и прочими принадлежностями труда гладильщицы.

– Пожарного потом… Сейчас – младшего проныру… пролазу… лазутчика… что способен пролезть… пронырнуть…

Почувствовав, как Сенькина рука пылко блуждает у нее в районе талии, Лай не договорила. Закатив глаза, она приготовилась к незабываемым ощущениям – и получила их.

Невозможно забыть, как тебя одновременно страстно лишают именной таблички и нежно бьют по голове валиком для белья. Хотя, возможно, всё было наоборот.

Через несколько минут из ниши выскользнула и покралась незаметно к покоям императрицы толстенькая полярная лисичка.

Агафон очнулся оттого, что кто-то лил ему воду в лицо. Он чихнул, вдохнул полной грудью наливаемую жидкость, закашлялся так, что водолей с треском уронил на пол свой сосуд – и распахнул глаза, полные то ли воды, то ли слез. Моргнув пару раз, он медленно понял, что это была вода, потому что плакать у него причин не было. Над ним склонялась, заботливо сложив ручки на груди, узкоглазая бледноликая красавица с лицом круглым, как полная луна, и убранными в изысканную прическу волосами цвета воронова крыла[46].

– Хватит спать, – проворковала она голосом сытого ангела.

Опешивший маг зажмурился и потряс головой. Вата, которой она была, казалось, набита, никуда не девалась, но он всё равно раскрыл глаза, морально и физически подготовленный теперь к созерцанию неземной красоты – и содрогнулся. Касаясь своим крючковатым носом его носа, над ним наклонилось чудовище. Глаза его пылали, будто два костра, лиловая кожа блестела, как у баклажана, изо рта торчали клыки, точно маленькие сабли, и топорщились во все стороны синие патлы, из которых выставлялись уши кабана-переростка[47]…

– К-кабуча… – прохрипел чародей. – Как первое впечатление… оказывается… бывает обманчи…во.

И тут он всё вспомнил. И дорогу из Даньдая, и ожидание нападения оборотня, и… и… и…

И всё.

Всё, что произошло после внезапно налетевшей бури, уходило в обитые ватными одеялами лабиринты памяти – и не желало возвращаться.

Не теряя времени на подозрения и рассуждения, он попытался вскинуть руки в заклинании – и обнаружил, что не может шевельнуть и пальцем. Рванулся встать – и не смог двинуться с места. Хотел повернуть голову – но она словно приросла затылком к подушке, на которую ее положили[48].

– Не волнуйся, таньваньский монах, – огромная когтистая лапа нежно потрепала его по щеке, оставляя саднящие полосы. – Ты у нас – почётный гость. Твое пребывание сделает нас всех счастливыми. И бессмертными.

– А как насчет сделать бессмертным меня? Или хотя бы счастливым? – проговорил Агафон лишь для того, чтобы убедиться, что хоть какая-то часть тела осталась в его власти.

– А разве подвиг монаха не в помощи тем, кто нуждается? – пропел слева сытый ангел. Агафон вывихнул бы глаза, тщась рассмотреть говорившую, но она сама показалась в поле его зрения. Маг впервые за несколько минут выдохнул с облегчением: значит, она ему не померещилась, и к чудовищу не имеет никакого отношения.

– Моя супруга спросила, что тебе надо для счастья, – пророкотало страшилище.

– Быть в состоянии пользоваться своими конечностями – для начала, – забыв про ангела, брюзгливо огрызнулся Агафон.

– Ну… пока попользуйся, – монстр пожал плечами, обтянутыми желтым в драконах халатом, развернулся и вышел из комнаты.

– Спокойствие и Процветание бывает таким непредсказуемым и безжалостным, – вздохнула красавица, прикрывая веером личико по самые огорченно взметнувшиеся бровки.

Агафон познал дзынь. Что могло быть хуже непредсказуемого спокойствия? Наверное, только безжалостное процветание.

– Почему я не могу встать? – слабо пробормотал он, погружаясь в серый мир, доступный только магам, мир, где можно было увидеть ткань заклинаний.

– Эй, ты не спи! – раздался недовольный голосок где-то в соседнем измерении. – Ты должен быть сильным и бодрым! Я прикажу тебя… накормить! Или напоить?..

– По…мыть… – не понимая, что говорит, промычал чародей, не отрывая мысленного взгляда от прихотливого переплетения нитей удерживавшей его сети. Синяя нить… малиновая… мятная… с обертонами горелой бумаги… горячая… солёная… Узел… еще узел… и еще… Хитро затянуто… живое… подкачка идет… постоянно… откуда-то… Кабуча… Пока не прекратится, не разорвать… О том, чтобы распутать такое… и думать нечего… Откуда подкачка?.. Откуда начать разматывать?.. Откуда?!..

– Монах… как там тебя… прекрати спать! – недовольный голосок ангела звенел, казалось, над обоими ушами сразу. – В конце концов, это невежливо! Га Ду Дай, потряси его за плечи!

– Может, он замерз и впадает в спячку, моя госпожа? – неприятный женский голос – точно сухостоина скрипела – прошелся по слуху, обостренному магией серого мира, как пилой.

– Это же человек, а не какая-нибудь жаба!

– Говорят, монахи не едят мяса, и от этого кровь у них холодная и жидкая, – проскрипела Га – облизываясь, мог бы поклясться Агафон.

– Тогда пошли за горячей водой!

– Все слуги ушли готовиться к пиру.

– Ты имеешь в виду, что за водой должна идти я? – у каждого здравомыслящего существа, какова бы ни была их кровь, при звуках этого голоса она должна была стать холодной и жидкой, как разбавленная вода.

Раздался грохот падающего тела.

– Простите глупую вашу рабу, моя просветленная госпожа! Сейчас будет сделано! Найдено! Послано!

Возня на полу… стук закрывающейся двери… и тишина.

– Монах?.. Десять адовых судей и башня Пяти фениксов! Эта глупая фрейлина ушла и не потрясла его! Что мне теперь, самой?.. Хотя… рано или поздно…

Нежные ручки взяли его за грудки и несколько раз встряхнули. Раздался мощный чих и не менее мощный ах: это лоб красавицы ударил его по подбородку, вырывая из погружения в серый мир и едва не отправляя в нокаут в этом. Похоже, пыль вотвоясьских дорог только и поджидала сего момента.

Глаза Агафона распахнулись, и первое, что он увидел – потрясенную деву с медленно зарождающимся желваком над правым глазом. Носик ее страдальчески сморщился, брови тревожно сдвинулись, а рука потянулась к болезненному местечку. Неизвестно как волшебник вдруг понял, что когда она дотянется и нащупает, тут разразится такое…

– М-меня зовут Агафон! – торопливо выпалил он.

– Как? – рука застыла на полпути.

– А. Га. Фон, – не желая наступать на одни грабли дважды, тщательно повторил он.

– Ао Гуан Фынь?

– А!.. га, – не желая больше испытывать судьбу, передумал и подтвердил он.

– Но мне казалось, что имя твое должно быть что-то вроде Сунь Юань… или Суй…

– Нет-нет-нет! – испуганно заморгал он. – Ао Гуан Фынь меня вполне устроит!

– Святой человек… – благоговейно покачала головой красавица, молитвенно складывая перед собой руки.

– Ну… бываю. Иногда, – несмотря на свое положение, зарделся он. – А скажи мне, пожалуйста… о девица… неземной красы… такую вещь. Где я нахожусь, почему, и отчего не могу сдвинуться с места?

– Ты – в пещере Лунного Света на Ветках Сосны, – девица мило заалела, и если бы не вздувающаяся шишка, стала бы еще краше[49]. – Мой супруг, да восславится его имя в веках, нашел тебя на дороге. Ты упал с лошади и, наверное, что-то ушиб… или сломал… И он, добрейшая душа, поднял тебя и велел доставить во дворец.

– Сломал? Что? – не на шутку встревожился маг. Такая мысль не приходила ему в голову. А если и вправду у него перелом всего и сразу, а сеть – вместо наркоза и лубков?

Красавица принялась водить руками по его груди в поисках то ли травм, то ли застежек, но не успел его премудрие обеспокоиться еще сильнее, как она продолжила:

– Но за нашу помощь ты должен отдать нам кое-что.

– Но у меня нет ничего ценного!

– Тогда подаришь бесценное, – обворожительно улыбнулась она.

– Что? – Агафон опешил.

– Мне – горячий поток своего девственно-незамутненного ян, что сделает меня бессмертной…

– Ч-что?..

– …а всем остальным… Но об этом ты узнаешь в свое время. Не дать человеку познать неожиданное – недостойная привычка.

Его премудрие считал, что в некоторых случаях эта привычка – высший класс, но сначала его никто не спросил, а потом все философские размышления вылетели из головы, как бурей выметенные: от слов и намёков красавица перешла к действию. Жмурясь, хмурясь и мотая головой, сначала она пыталась размотать его куртку, как кусок полотна, держа за воротник и игнорируя застежки и рукава. Потом путем нечеловеческих усилий дотянула голенища его обувки до колена. Дальше ботинки вытягиваться отказались наотрез. С самым ошарашенным видом переводя взгляд с обрывка шнурка в своей руке на его штаны и обратно, она перешла к дальнему концу Агафона и принялась щекотать его подметки. Чтобы сделать ей приятное, он пару раз хихикнул, но она, кажется, ожидала другой реакции.

– Твои ступни жёсткие, как копыта! – недовольно заявила Лепесток.

– Толщина мозолей – мерило святости.

– Не понимаю, отчего ты тогда до сих пор не у престола Нефритового Государя, – пробурчала она и задумалась.

"Иллюзия держится! – понял маг. – Она видит монашескую хламиду в пол и босые ноги! Но если начнёт использовать не только глаза, но и мозги и пожалуется синерожему дружку – мне конец. Понять бы еще, чего ей от меня надо…"

Выработав тем временем план "Б", хозяйка перешла ко фронтальному наступлению. Переместившись к голове чародея, она чмокнула его в щеку, потом в лоб, и выпрямилась с видом женщины из лукоморского селения, только что остановившей на скаку в горящей избе тройку коней.

– Ну и чего, монах? – потребовала она, снова и снова окидывая распростертую фигуру придирчивым – и не очень довольным – взором.

– Чего – ну? – не понял маг.

– Ты что-нибудь чувствуешь?

Он честно прислушался к ощущениям.

– Складку на покрывале.

– И всё?! – очи красавицы возмущенно расширились. Агафон напряг способности.

– И… пирожок под подушкой?..

– Что?! Да как ты смеешь!!! Императрица Лепесток Персика не держит под подушкой пирожки, как какая-нибудь маленькая девочка!

– На что спорим? – ухмыльнулся Агафон.

Из-за дверей донеслась какая-то возня, но хозяйка крикнула: "Га, не входи!" – и всё стихло. Он не знал, какого цвета обычно бывали лепестки персика, но теперь один из них стал оттенка племенного помидора.

– Откуда ты знаешь? – грозно зыркнула она.

– Мы, святые люди… – многозначительно надул щеки маг, не в силах ничего с собой поделать при виде такой реакции.

– К-кабуча!.. – прошипела красавица. И пока Агафон приводил к одному знаменателю любимое ругательство западных магов и пещерную императрицу, та склонилась над ним – и впилась поцелуем в его губы. Потом в дело пошли руки, потом – грудь, и только после этого – нечто длинное, толстое и твердое. Валик для белья, как узнал потом чародей.

– Ты в порядке? Она тебе ничего не успела сделать? Я не слишком поздно?.. – озабоченный голос невысокого жилистого вамаясьца вывел его из состояния ошаления от внезапно свалившейся с него императрицы. – Или рано?

– Какого?!.. – возмущенно начал было он – и осекся. Голос был чужим, и внешность незнакома, но интонации определенно вызывали какие-то ассоциации.

– Ваня на улице с лошадьми. Вставай, быстрей.

Ассоциации ассоциациями, но видеть старую[50] добрую[51] Сеньку в образе вамаясьского мужика…

– Си…си…ма?.. – только и сумел выдавить он.

– Твоя монополия на удачные превращения нарушена, – подмигнул вамаясец. – И зовут меня не Си Си Ма, а Бе Мяо Му, младший лазутчик, если что. Запомни.

– Ага.

– Ну и чего?..

Чего ну, Агафон понял на этот раз с первой попытки.

– Не могу встать, – быстро, глотая звуки, заговорил он. – Помнишь, ренегаты у Тиса накрыли нас сетью?

Серафима помнила.

– Якорный бабай…

– Да. И я не могу ее развязать. Не как тогда. Она постоянно подкачивается. Источник не пойму. Где-то здесь, в пещерах, рядом, но…

– В какой стороне?

– Не знаю!!!

– Якорный… – неизвестное, но в то же время знакомое лицо Сеньки искривилось – и просветлело. – Оно тебя как зафиксировало?

– Замечательно! – не удержался маг.

– Я не о том! Если ты станешь меньше, сможешь из-под нее выскользнуть?

– Будем ждать, пока похудею?

– Пока скукожишься от старости, – фыркнула царевна, достала что-то из кармана и сунула ему за пазуху. И не успел Агафон опомниться, как превратился в толстенькую полярную лисичку.

– Ну ты, Серафима, блин даешь… – потрясенно протявкал он, повернул голову, повернулся сам – как в норе, попытался протиснуться между сетью и постелью… и не смог.

– Она жива, поэтому ты только животным обернуться можешь, – бросила Сенька, почесала в затылке – и дернула за покрывало. Оно съехало на пол вместе с одеялом, простыней… и Агафоном. Выхватить нож и распороть слои мешавшей побегу ткани и ваты было делом нескольких секунд. Треск разрезаемых волокон, пыль… и свобода встретила его радостно у входа – в лице ее лукоморского высочества.

– Пошли отсюда! – скомандовала она, но сперва наклонилась над неподвижной императрицей и принялась энергично ее ощупывать. Конечно, Агафон знал, что у Серафимы иные вкусы, но…

– Что ты там ищешь? – брюзгливо дёрнул он роскошным черно-бурым хвостом.

– Нету чего ищу, – царевна с досадой выпрямилась, подхватывая валик, и устремилась к распахнутым дверям в прихожую. – Что это значит, не понимаю… но тем более шевели ногами.

– Легко тебе говорить! У тебя они длинные! – возмутился маг.

– А у тебя зато их четыре. И вообще, кто хочет остаться здесь…

– Понял, – его премудрие припустил вперед – но не прежде, чем оглянулся на неподвижное тело Лепестка Персика, прекрасной даже с растрепавшимися волосами и шишкой на затылке размером с куриное яйцо.

Путь до двора обратно по тёмным залам и переходам был долгим, но неинтересным. До тех самых пор, пока вывернув из бокового коридора в проход, залитый светом факелов изнутри, и полулуны снаружи, они не налетели на главного оборотня. То, что он тут главный, Сенька поняла мгновенно – более страшной хари она в этой пещере еще не встречала.

Не вдаваясь в дальнейшие сравнения, ее высочество переломилась в поклоне, рассыпалась в извинениях и заверениях в вечной преданности, восхищении и любви. Нахмурившийся было император под таким потоком лести расплылся, как блин на сковородке, и потрепал ее по плечу, вызвав новый фонтан восторгов и обещаний не мыться и не стирать халат – по крайней мере, в месте прикосновения священной длани – до конца жизни. Не прекращая славословий и не разгибаясь, царевна задом притиснулась к стене, пропуская оборотня и его свиту – и тут взгляд императора упал на песца.

– А это еще кто? Почему в зверином облике? – брови, мохнатые, как гусеницы перед глобальным похолоданием, встретились на переносице.

– Лай Жуй Пей захотелось вспомнить молодость, прогуляться по ночному лесу в таком виде, поохотиться… На домашнее потянуло, так сказать, ваше величество, – проговорила Серафима, молитвенно сложив перед собой ладони.

Оборотень презрительно фыркнул:

– Надо быть дурой из дур, чтобы пойти ловить мышей, которых там нет, когда все будут вкушать мясо таньваньского монаха!

– В ее положении никогда не знаешь, чего захочется, – поспешно развела руками царевна.

– В смысле? Она щенная? – заинтересовался император.

По вытаращенным глазам Агафона можно было подумать, что время щениться настало ему прямо сейчас.

– Скоро срок, – закивала Сенька. – Посмотрите, как налились ее бока!

Чародей, подыгрывая, торопливо надулся так, что едва не взлетал.

– Ладно, проваливайте, – император махнул рукой, и Серафима согнулась, бормоча славословия, и попятилась к выходу. Его премудрие, войдя в роль, припал на передние лапы, оттопырил хвост и замахал им, выражая всемерное почтение и пожелание десяти тысяч лет жизни.

– Не увлекайся, – прошипела царевна и исподтишка потянула мага за кончик хвоста. Тот намек понял, и задний ход дал.

– Кажется, я ее помню… – пробормотал оборотень, нахмурившись – но на этот раз задумчиво. – Вечно недовольная, сварливая, жадная и завистливая. Науськивает прислугу одного на другого. Клянусь пятью башнями Фениксов, в звериной личине она мне нравится больше.

– Десять тысяч лет жизни… процветания… согласия… превозможения… воспомоществования… интеллектуального роста… морального превосходства… успехов в труде и личной жизни… – без устали кланяясь, Серафима выпятилась во двор. Еще миг – и тьма скроет их от глаз погрузившегося в раздумья правителя… Но этого мига у них не оказалось. Решив, что в кои-то веки ему пришла в голову вторая гениальная мысль за день[52], Спокойствие и Процветание догнал удаляющуюся парочку и сорвал именную табличку с пояса Агафона. В следующее мгновение перед ним на четвереньках предстал ошалевший монах.

Сенька выхватила меч, волшебник вскинул руки, озаряя ночь сотней багровых искр, но ярче всего сверкнула сиреневая звезда на шее оборотня. Свита отшатнулась, закрывая глаза и лица, а когда пришла в себя, то перед императором, распростершись в пыли, лежали неподвижно два монаха – бритый налысо и мохнатый с обезьяньим хвостом.

– Таньский монах!

– Хотел сбежать!

– А с ним кто?

– Обезьяна!

– Да это же сам Дунь У Лун!

– Мудрец, Равный Небу!

– Познавший тайну семидесяти двух превращений!

– Попался, попался!

– Никто не устоит против его непревзойденного величества Спокойствия и Процветания!

– Хватай их! Вяжи!

– Съедим его тоже!

– Может, с него хоть не бессмертие, так лет тысчонка добавится!..

Император, гордый собой, дал знак, и десятки рьяных оборотней кинулись выполнять самими же разработанный план действий – хватать, вязать и готовить. Последнее – во всех смыслах.

Очнулась Серафима от того, что кто-то совсем рядом спорил, не покладая языков:

– …Если сперва отварить их, а потом зажарить на медленном огне, бульоном можно будет накормить всех, – упрямо бубнил хриплый голос.

– А если не варить, а потушить с диким луком и лепестками хризантем, то будет настоящий пир, – вальяжно возражал ему бархатистый баритон.

– Точно! И какое твое собачье, извини меня, дело до всех, Бу Ду Чо? Ты ж, когда волком был, их даже нежареными жрал, не то, что варить! – поддерживал второго гортанный голос.

"Третий, – машинально отметила Сенька. – Трое. Еще?.."

– Забота о стае – первое дело вожака, Жа Бу Жуй! – упрямо прорычал Бу.

– Так то ить вожака, – снисходительно хмыкнул Жа. – А у нас вожак теперь ихкто? Гусударь амператор. А ты даже не кухарь. Десятник абнаковенный. Вот про десятку свою и заботься. Про нас, то есть.

Бу Ду Чо забормотал то ли ругательства, то ли рецептуры, а четвертый голос, ломкий и клекочущий, произнес:

– Не ссорьтесь, горячие вамаясьские парни. Как его величество Спокойствие и Процветание скажет, так и будет. Не понимаю, чего спорить.

– Правда твоя, У Ле Тай. Нефритовые слова. А твое волнение, Бу, за какую-то подлистную мелочь неподвластно моему пониманию, – гнул свою линию баритон. – Их должен был скушать какой-нибудь уж или ёж через пол-луны после рождения. А тут в люди вышли. Надо учиться радоваться малому, ибо большому радоваться каждый дурак умеет, а кто не согласен, тому левой пяткой в правое ухо, как глаголил бессмертный Кунг Фу Цзы. Обойдутся без бессмертия. Ибо тот же Кунг Фу Цзы учил: да получит бессмертие самый достойный, а кто не согласен, тому костяшками пальцев под дых. А кто у нас самые достойные? Мы! Правда, Жа Бу Жуй?

– Точно, святой брат Не Бо Дай. Как по писанному говоришь! Недаром ты – благородный олень, и именно тебя император назначил жрецом нашей обожаемой богини Сю Сю Сю! – поддержал его Бу Жуй и тут же добавил, отвернувшись и повысив голос: – Эй, ты! Чумазый! Как там тебя!

– Д-день Ко П-пай, п-почтенный г-господин воин, – прозаикался дрожащий голос откуда-то из-за спины Серафимы.

– Да, ты! Чего уши развесил! Подкидывай дровишек-то в очаг, чтобы угли зрели! Или про бессмертие размечтался? Тогда тебе надо имя сменить – Шей Гу Бу!

Почтенные господа воины и примкнувший к ним жрец расхохотались.

– Д-дрова кончаются, почтенные господа, – промямлил День. – Я и так старательно разбиваю сучья, чтобы было жару побольше, но…

– Да ты их, поди, опять сам жрешь, таракан недодавленный! – проревели вояки. Раздались звуки ударов, падающего тела – и шаги.

– Пойдем, пробежимся по лесу, братцы, соберем дровец.

– Так ведь не наше это дело, Бу Ду Чо. Мы – воины, а брат Не так вообще жрец. Пусть этот клоп валит за дровами! – возразил Жа.

– Ну уж нет, – в голосе волка сквозила странная безнадежность. – Я лес люблю… А теперь, когда человеком стал, совсем редко там бывать приходится. То не человеческое дело, это не человеческое… Воин, забодай тебя улитка! А воевать-то с кем теперь? Тех съели, эти теперь на нашу дорогу носа не кажут, а если деревенских тоже съедим, у кого скотину и вещи будем брать?

– Это да… – закручинился Жа. – И кто только придумал, что у людей жизнь простая… Сожрешь не того – и без штанов остался.

– Оленям штаны не нужны были. И росомахам… и коршунам… и волкам… – совсем загрустил десятник Бу.

– Вот за что терпеть тебя не могу, Ду Чо, так это что любой праздник ты своей кислой мордой испортить умудришься, – буркнул Не.

– Праздник… ага… Четыре-то года от скуки тут подыхаешь, а монаха сожрешь – до скончания Белого Света куковать будешь. Радости-то…

– Хороший ты волк, Бу, но зануда-а…

– А ты, Жа…

– Ладно, ладно! Кончайте крыльями махать! – поспешно проклекотал коршун. – Пойдём в лес. Пока друг друга тут не склевали.

– А ты, олух, смотри за огнём, и чтобы наш пир не убежал! – крикнул слуге брат Не.

Оборотни снова заржали. Наверное, это была очень смешная шутка, подумала Сенька, не открывая глаз.

Она дождалась, пока грохот подкованных сапог удалится, и попробовала шевельнуться.

Результаты если чем и порадовали, так это своей предсказуемостью: преврати ее главный оборотень в камень, успехи оказались бы точно такими же. Руки ее были заломлены назад и связаны в запястьях за колонной. Ноги примотаны веревками к ее основанию. Как паутина невезучую гусеницу, веревка обматывала грудь. Весь рот занимала скомканная тряпка, ранее служившая, судя по вкусу и запаху, для вытирания грязных рук, если не ног. Даже голову прикрутили веревкой к столбу так, что двигать можно было только глазами.

Осторожно приподняв веко, царевна глянула, куда глаза глядели. А глядели они императорской милостью на его премудрие, примотанное точно так же в паре шагов от нее. Глаза его были закрыты, изо рта торчал кляп, и весь вид говорил о том, что маг не только умер, но и был похоронен год назад.

– Мф-ф? – тихо промычала Сенька. Веки его дрогнули, глаза встретились с ее – и снова закрылись. В словах сия пантомима не нуждалась. Если бы Агафон мог сделать хоть что-нибудь, он бы уже сделал.

Беглый взгляд вокруг открыл ей картину кухни, где они оказались. Высокие своды, парные столбы, пылающие очаги в стенах, меланхолично пожевывающий что-то слуга, обходящий их с охапкой хвороста, закопченные дымоходы, традиционные низенькие столики, циновки на полу, посуда и котлы по углам… Бесплодно дернувшись еще пару раз – ни на что не надеясь, по инерции, она выдохнула и опустила взгляд. А вот это, похоже, ко…ко…ко…н-нец?..

Глаза ее беспокойно забегали по своему наряду: бурая хламида, невообразимым образом обмотанная вокруг тела… пеньковый шнур с вплетенными красными нитями, ее перепоясывающий… Что за… Или кто-то ее переодел, пока она была без сознания, или…

Попытка увидеть свою грудь принесла ей почти необратимый вывих глазных яблок – и приступ тахикардии.

Волосы! Вернее, шерсть! Она видела на груди шерсть!!! Быстро скосив глаза на переносицу, она узрела свою круглую морщинистую морду – словно флюс сел на все передние зубы.

Раздави его кобыла!!! Это уже была не иллюзия!!! Она и впрямь превратилась в обезьяну!!! Кривомордую, красно…лицую, хвостатую обезьяну! Значит, теперь Ярик сможет с чистой совестью побить боярских детей из своего класса[53], издевавшихся над его докладом о теории происхождения человека согласно взглядам одного забугорского…

Сердце остановилось вовсе.

Хвостатую!!!

Напрягая неизвестные ранее мышцы, царевна попробовала шевельнуть хвостом. Попытка… другая… Нет, ниже… вбок… не так… выше… треклятый отросток… Пошло!!! Хвост, посомневавшись еще, скорее, для приличия, сдался и принялся послушно подниматься, опускаться, то сворачиваясь петлей, то извиваясь, как змея. Серафима полузадушенно хмыкнула. Пока у человека остается хвост, надежде лучше далеко не отходить!

План тут же родился в ее голове, и она преступила к исполнению. Начиналось оно с самого сложного – закрыть глаза, сделать вид, что тебя тут нет, и ждать. Ждать, прислушиваясь к потрескиванию поленьев в огне, к шаркающим шагам слуги, к его рассеянному причавкиванию… "Поросенком он в прошлой жизни был, что ли?.. Ну да хоть жабой, хоть индюком, лишь бы поскорее подошел сюда… Ну же, иди ко мне, иди, иди!.." – мысленно гипнотизировала его Сенька, оставаясь безмолвной и неподвижной.

Слуга, закончив обход очагов, неспешно лёг на обратный курс, и пошаркиваний миллион и столько же лет спустя остановился у их огня. Царевна приоткрыла щелочкой глаз. Ага, вот он, любезный, стоит между ними с Агафоном, веточку покусывает, на огонь медитирует, дзынь ловит.

Гибкий хвост выбрался из складок балахона как змея из засады, потянулся… потянулся еще… и еще чуть-чуть… Сенька напряглась, что было сил, пытаясь подвинуться хоть на миллиметр влево. Кончик хвоста осторожно коснулся именной таблички, привязанной шнурком к поясу оборотня, обвил ее, потянул… и еще… еще… Еще чуть-чуть…

Ни с места.

Царевна сильнее обвила хвостом свою заветную цель, рванула – и невольно зарычала от натуги. Слуга испуганно шарахнулся, дернув запутавшийся у пояса хвост, шнурок разорвался – и табличка со звонким стуком упала на пол. Сенька выбросила хвост, ухватила ее, обвивая кольцом – не отберешь!.. – и пропала.

Или это весь мир вырос вдруг в тысячу раз?

В десятке метров впереди, точно лесной пожар, пылал громадный костер. Каменный своды, словно небосвод, терялись во мгле над головой. Сотни различных, но отчего-то таких одинаковых запахов кружили голову, заставляя то и дело сглатывать слюну. Не понимая, что произошло, судорожно сжимая табличку, невесть как очутившуюся в ее руке, Серафима оттолкнулась ногами… и взлетела.

– С дуба падали листья ясеня!.. – пропищала она, перепутала ноги с руками, а руки с крыльями, повалилась, спохватилась, доверившись невесть откуда взявшимся инстинктам – и взмыла к потолку. Сделав кульбит, царевна попробовала рассмотреть, в кого превратилась, но голова поворачивалась плохо. Значит, не птичка.

Но тут другая мысль посетила ее. Она торопливо глянула на руки – две… на ноги – две… и еще две… и снова чуть не упала. Муха? Бабочка? Комар? Жук? Или жучка – с поправкой на пол? Страх остаться такой навсегда заставил ее выпустить табличку из передней правой руки, и они наперегонки с ней устремились к полу.

Неизвестно, как для таблички, а для царевны приземление на камень стало бы не слишком мягким – если б не свалилась она на голову Агафону. Ошарашенный маг чуть не подавился кляпом, но не успела ее высочество сказать ему, что всё в порядке – насколько это возможно – как в коридоре, ведущем на кухню, послышались голоса.

Белый прямоугольник таблички сверкнул в отблеске пламени на полу у самой ее руки. Сенька, не размышляя, схватила его – и снова у мира случился приступ слоновой болезни.

Яростно работая крыльями, она устремилась к столбу, к которому был привязан чародей, и едва успела приземлиться и заползти в тень, как в кухню ввалилось чудовище. Пылающие глазищи, лохмы, широкая фиолетовая рожа – то ли по жизни такая, то ли допросившаяся кирпича, и не одного… Гусударь-амператор, как выразилась росомаха. Вслед за ним вышагивали, нависая над миром покатыми плечами, обтянутыми боевыми халатами, два рыжих громилы с глефами, приставших к ней на дворе, за ними – императрица с покрывалом на лице, рядом – трое пухлых узкоглазых – даже для вамаясьцев – коротышки в расшитых журавлями одеяниях и с толстыми свитками подмышками, и двое коротышек тщедушных в нарядах, расшитых золотыми фазанами и в круглых проволочных очочках без стекол. Местная милитаристская и интеллектуальная элита, поняла Сенька.

Узрив пустую кухню и не менее пустой столб, который должен быть заполнен наглой обезьяной, мужчины разразились проклятиями. Призывая все возможные и невозможные беды на головы испарившейся вместе с пленником охраны и размахивая руками, они метались по тёмным углам, заглядывали в очаги, в ниши, шкафы, сундуки, дымоходы и переворачивали столы. Лепесток Персика остановилась перед Агафоном и принялась бранить его на чем свет стоит, указывая то на себя, то на супруга, то тыкая его премудрию изящным кулачком в лоб – но даже не это занимало сейчас Серафиму. Не сводя глаз, следила она за Спокойствием, отчаянно не оправдывавшим свое имя – а точнее, за его грудью, где болталось на шнурке нечто блестящее, то ли амулет, то ли украшение: розовая вспышка, лишившая ее сил и рассеявшая магию Агафона, сияла даже перед закрытыми глазами.

Царевна расправила крылышки и, прицелившись – с непривычки полеты давались непросто – перепорхнула на его плечо. Новые запахи – такие головокружительные! – ударили в нос как супертяж, и она, не соображая под натиском инстинктов, что делает, вгрызлась в пластину разукрашенных кожаных доспехов. Мысль о том, что грызет она не зубами, а жвалами, испортила ей аппетит – но новое тело обладало такими аппетитами, испортить которые дольше чем на три секунды было нереально. Царевна уже не говорила – кричала себе, что надо следить за оборотнем, спасать Агафона, искать выходы, придумывать хоть какой-нибудь план, но треклятое насекомое, постояльцем которого она стала, ни о чем не хотело думать, кроме еды. Из внешнего мира до ее сознания, погруженного в пароксизм гурмана, доносились обрывки восклицаний, проклятий, угроз и рыданий, но крошечный мозг насекомого не желал ничего больше знать. Даже мысль выпустить пластину и превратиться в человека, пока не поздно, уже не могла достучаться до разума: всё заглушал голод, утолить который, похоже, было невозможно. "Пять лет… пять лет мерзкой человеческой еды…" – мелькнул обрывок мысли, и Сенька уцепилась за него, как утопающий за "Титаник".

"Он пять лет не ел, что привык… что хотел… есть… есть… ЕСТЬ!!! Ах, какие ароматы… какой восторг… Человеческий обрубок на голове… разве им можно унюхать хоть что-то, кроме сгоревших трупов овощей и животных?!.."

Откусив еще пару раз от доспеха и с удовлетворением обозрев дыру размером с кулак, получившуюся после ее легкого перекуса, царевна сыто рыгнула и усилием воли заставила себя прислушаться к происходившему. Может, кто-нибудь принесет еще что-нибудь вкусненького. Но к ее разочарованию, все разговоры крутились вокруг какой-то пропавшей обезьяны… абсолютно несъедобного монаха… и кабана.

Кабана?

Кабана?..

Кабана?!

Словно морок слетел с разума царевны, и она в единый миг вспомнила, кто она, кто этот жалкий лысый человек, привязанный к столбу, и кто такой…

– …Жуй Бо Дай!..

– …Жуй Бо Дай напал на нас, хозяин!

– Изрубил ворота! И столбы!

– В щепки!

– Они же каменные!

– Ну тогда в щебенку! И вина бочонку!

– Какая разница, о великий хозяин, какие они были, если их больше нет?!

– Болван!!! Как можно изрубить каменные ворота?!

– Мечом, о хозяин!

– Тупицы! Мечом невозможно разрубить камень!

– Если вы объясните это ему, о хозяин, может, ворота и столбы склеятся обрат…ай!.. Простите! Нижайше падаю в ноги! Пощадите!

– Идиоты… Кругом сплошные идиоты и трусы! Испугались одной свиньи!

– Но он наших побил без числа! И орла, и осла, и козла, и вола!

– Он очень зол!

– Требует, чтобы ему отдали каких-то Сыму Цянь и Ай Гунь Фо!

– Но я узнал его! Я слышал про них!

– Про Сыму Цянь и Ай Гунь Фо?..

– Нет, ваше великолепие! Про Жуй Бо Дая! Это второй ученик таньваньского монаха! Это значит, что его первый ученик, сам Дунь У Лун, где-то рядом! Сверлит нас взглядом! Чтоб стал я гадом!..

– Он познал тайну бессмертия и семидесяти двух превращений, и говорят, такой переполох устроил на Небе во дворце самого Нефритового Государя, что всё небесное воинство не могло его усмирить!

– Ох, быть беде… не скрыться нигде…

– Болваны!!! Убирайтесь!!!

– Но ваше хозяйское величество?.. Там Жуй Бо Дай…

– Причём с мечом…

– Пошел вон, поэт недодавленный!

– Ай-й-й-уй-й!..

– Сейчас я выйду и сделаю из этой нахальной свинины отбивную! А потом из вас! – яростно проревел оборотень и, расталкивая придворных, охрану и дворцовых обитателей и прихлебателей, кинулся прочь.

Царевна с пару секунд разрывалась между Агафоном, пытавшимся врасти в столб под шумным вниманием императрицы и Иванушкой, бросившимся на штурм пещеры несмотря на все их договоренности, но подумала, что если сейчас упустит оборотня, то дороги во двор сама не найдет – и осталась на спине Спокойствия и Процветания.

Изрыгая проклятия и распихивая всех встречных и поперечных, он несся по коридорам. Еще несколько минут – и он схватится с Ваньшей. Их собственный бой – короткий, ошеломительный – роковой розовой вспышкой озарил ее память, и царевна поняла, что надо делать.

– …Отдайте моих друзей… в смысле, друга и жену… и вам ничего не будет! – выкрикивал Иванушка, остановившийся с мечом наготове перед баррикадой поперек входа во дворец. Из-за нее на него взирали с различной степенью ужаса, благоговения или отвращения десятки пар узких глаз. Двор пещеры, еще недавно такой шумный и многолюдный[54], являл собой картину тотального разрушения и запустения. Разбросанные камни – всё, что осталось от вычурных ворот, расшвырянные угли, догоравшие по всей земле, перевернутые чаны, истекавшие остатками пива, порубленное оружие, скинутые впопыхах латы, втоптанное в грязь жаркое, расколоченная посуда…

– Что, совсем ничего не будет? – боязливо выглянул из-за бочки чей-то подбитый глаз.

– Ну… – замялся честный царевич. – Мы отведем вас в ближайший город, где вас отдадут под суд.

– Бросят в ямынь?! – пискнул испуганно кто-то.

– В ямынь или в тюрьмынь, я не знаю… местных обычаев судопроизводства… Но каждое преступление должно быть наказано.

– Мы не преступники! – жалобно промычали из темноты.

– Вы нападали на обозы и караваны. Грабили. Поедали людей и коней, – сурово принялся перечислять Иван. – И как вы себя после этого называете?

– Звери, – подсказал кто-то, не ведавший, что на риторические вопросы ответов нет.

Иванушка задумался. А ведь и верно. Если все существа, тут собравшиеся, вчерашние… ну или пятилетней давности звери… другого поведения они и не знают. Для них съесть человека или лошадь не злодеяние, а образ жизни. Но с другой стороны, ведь теперь-то они стали людьми, и подход к ним тоже стал – человеческий. Но с третьей стороны, если таковая имеется, мерить зверей в человеческой шкуре человеческими мерками, как и людей в звериной шкуре – звериными, правильно ли?..

Своими соображениями и сомнениями он незамедлительно поделился с осажденными – и те притихли.

– Но… уважаемый Жуй Бо Дай… – проговорил наконец сиплый голос из мрака центрального коридора. – Мы не очень-то и хотели быть людьми. Нет, поначалу, конечно, хотели… иначе его величество не собрал бы нас здесь и не наложил бы заклинание… Но потом, когда оказалось, что жизнь человека ничуть не лучше звериной…

– …что надо делать то, что не хочешь!

– …или не делать ничего!

– …или делать то, что не надо – чтобы твой начальник на тебя не кричал, что ты бездельник…

– Чтобы его начальник на него не кричал…

– Чтобы начальник того на него не кричал…

– …потому что так надо…

– …только кому надо – никто не понимает…

– Я понимаю.

– Чего это ты понимаешь, Бе Гай День?

– Что когда я был зайцем, я был счастлив. Даже убегая от волков, рысей, лис и тигров… даже прячась от орлов и сов… счастливее был, чем когда стал человеком. Оказывается, всего-то для счастья и надо, что пощипать сладкую молодую травку весной… щуриться на солнышко между ветвей… носиться с подругой по лесам и склонам горы… увидеть новорожденных зайчат в норе… учить их петлять по первому снегу… и мороз щиплет нос, и сотни запахов и звуков, и сердце трепещет как… как…

– Дурак ты, кум заяц.

– Почему это?

– Раньше не мог сказать?

– Да я сам только теперь по-настоящему понял. Наверное, и вправду дурак, кум бобёр.

– Ага… Но не глупее меня.

– И меня.

– И меня…

Упершись в философию, звериная рать стихла, обдумывая впервые – а кто-то и вновь – своё теперешнее житьё-бытьё. Иванушка вздохнул, швыркнув огромным пятаком. Конечно, разбойничий оплот должен быть выкорчеван, а его обитатели изведены под корень. Но что преступление для человека, то норма для зверя. Можно ли наказывать волков или куниц за то, что они волки и куницы?

Решение пришло само по себе.

– Я обещаю не причинять вам вреда, если вы бросите свои именные таблички, поклянетесь не причинять больше человеку вреда и навсегда уйдете в лес или горы, туда, где жили раньше, где ваши настоящие дома.

– Дома… – тоскливо вздохнула тьма на разные голоса, и печальным эхом по баррикаде и коридору понеслось: – Дома… дома… дом… домой…

– Но ты же сам сказал, о сильномогучий воин Жуй Бо Дай, что нас надо отправить не домой, а в город, в ямынь! – жалобно пискнул кто-то.

– Что мы преступники!

– Преступник тот, кто толкнул вас на эту тропу, – твердо сказал Иван, под всеобщий выдох упоения и страха втыкая меч в каменный пол пещеры. – Вот с ним я поговорю по-другому. А для вас, если согласны сдержать слово и уйти, путь домой свободен.

Забаррикадная тьма замерла, точно все, кто в ней прятался, растворились в тенях. Сердце Иванушки тревожно заныло: не выйдут… не поверили… не захотят…

И тут грохнула первая доска, преграждавшая путь во дворец. За ней полетела вторая, с грохотом покатилась бочка, другая, третья…

Один за другим выходили оборотни на свет догоравших костров. С настороженными взглядами в сторону лукоморца, мирной, но могучей тенью застывшего посредине двора, они бросали оружие, шлемы, фартуки, доспехи – и срывали с поясов таблички. Воины превращались в хищников, кухарки – в мелких грызунов, горничные – в травоядных, прислуга становилась птичками или насекомыми, пятеро ученых мудрецов, избавившихся от свитков и очков, бесшумно упорхнули совами… Будто незримая волшебная линия пролегла у ног Иванушки. Шаг к нему – человек. Короткая клятва не трогать людей, легкий стук падающей дощечки, шаг от него – и зверь или птица с радостным криком уносились в долгожданное прибежище ночи. Гора шелухи человеческой жизни и бездушных табличек росла рядом с Иваном минута за минутой, а он стоял, встречая и провожая взглядом каждого, вспоминая жалобы вотвоясьцев, думал о страданиях оборотней – и не знал, гневаться ему или улыбаться.

Вдруг слуха его коснулся разъярённый рёв, доносившиеся из быстро пустевшего мрака дворца. Последние оборотни отшвырнули свои амулеты и торопливо пропали в ночи – и вовремя: на двор, топоча и скрежеща зубами, вырвался сам государь император. И по виду его было ясно, что улетать, убегать и даже уплывать он отсюда никуда не собирался.

– Ничтожная свинья! – прорычал он, обеими руками сжимая длинный красный меч. – Я тебе покажу, как нарушать покой моих… покоев! Я из тебя… я из тебя… я тебе…

Не находя больше слов, он завыл и взмахнул своим оружием. Такой удар должен был располовинить противника в мгновение ока – но от звона скрестившихся клинков содрогнулся весь двор и остатки ворот. Огорошенный император замешкался – и Иван перешел в наступление. Удар – и алый клинок разлетелся пополам. Звон падающего обрубка, выдох изумления – и оборотень замер, тупо уставившись на огрызок стали в своей руке. Словно устыдившись под взглядом хозяина, обломок покрылся трещинами как румянцем стыда – и рассыпался в пыль.

– Безмозглая свинья! Что ты наделал! Это был волшебный меч! – Спокойствие и Процветание возмущенно уставился на противника. – Его ковал сам бессмертный Кунг Фу Цзы в небесной кузне! Так мне сказали купцы!

Но на Иванушку ни история об удачном приобретении, ни возможное происхождение меча впечатления не произвели.

– Отпустите моего друга и жену – и я обещаю просить суд о смягчении приговора, – сурово проговорил он, повергая хозяина пещеры в ступор.

– Э-э-э… Кхм. Извини, конечно, – откашлялся он, – если это не моё дело… Но кто из двух монахов тебе жена?

– Монахов?.. – растерялся царевич, но тут же спохватился: – А. Ну да. Долго объяснять. Видите ли вы, тут произошло неприятное стечение непредсказуемых обстоятельств, хотя для кого конкретно оно неприятно больше, я в полном объеме понять пока затрудняюсь. И если совсем откровенно говорить, то мы вообще-то вообще не монахи.

– Не монахи, – полуутвердительно повторил за ним император.

– Нет. И даже не вотвоясьцы, что бы наш внешний вид стороннему наблюдателю ни говорил.

– Нет? – в глазах оборотня плясали странные огоньки[55].

– Да. То есть нет. То есть мы сами не местные, и мимо проходили, и так получилось… совершенно нечаянно… что мой друг стал бритоголовым, а жена – обезьяной.

Оборотень сочувственно кивнул:

– Хуже жены обезьяны, наверное, только жена корова.

Голодный Иванушка невольно подумал о парном молоке, сыре, кефире, масле, йогурте, твороге и простокваше – и решительно замотал головой:

– Корова – совсем неплохо. Змея хуже. Ну так вот. Так оказалось, что в это время по этой дороге, насколько я понимаю, должен был проходить настоящий монах с дрессированной обезьяной и свиньей. И нас приняли за них. Видите, как всё получилось?

Император прищурился:

– То есть вы – это не они.

– Ну да.

– А они – не вы.

– Ну да.

– И никакого отношения к бессмертным вы не имеете?

Иванушка хотел отрицать и это, но вспомнил Костея, Вечных, обозванных его супругой Бессмертными, и замешкался.

– И твоя жена превращалась в моих слуг просто так. Нечаянно, – не дожидаясь ответа, ровным голосом продолжил оборотень.

– Моя жена превращалась в ваших слуг?..

– А потом сбежала, словно испарилась, хотя была связана по рукам и ногам. И при этом с ней без следа пропали пять моих подданных.

– Н-ну… – честный всегда и до конца, неопределенно промычал Иванушка: сейчас его собеседник ничего неожиданного для него не сказал.

– И после этого ты утверждаешь, что вы – простые иноземцы.

– В это трудно поверить… – вздохнул Иван и спохватился: – Ну так вы не ответили на мой вопрос.

– Какой?

– Вы сдаетесь или нет?

– Я?! – слова противника привели императора в чувство и в ярость, точно плеснули масла в потухающий костер. – Да ты и вправду тупая свинья, хоть и монах!

На груди его вспыхнула ослепительным розово-сиреневым светом крошечная звездочка – камень золотого кольца. Руки Иванушки метнулись к глазам, руки Спокойствия и Процветания – к амулету…

Пальцы его сомкнулись на кончике шнурка. Второй конец болтался у пояса, провожая устремившийся к земле талисман. Он ударился об осколок колонны и с тонким звоном заскакал по полу среди завалов. Оборотень бросился за ним, Иванушка – вслед, но опережая обоих с плеча императора сорвалась какая-то букашка и лишний раз доказала, что рожденным спотыкаться тягаться с крылатыми не стоит. В одно мгновение козявка опустилась на амулет – и обернулась обезьяной. Еще миг – и волшебное кольцо было выхвачено из-под самого носа хозяина и надето на палец. Рыча и хрипя, оборотень повалил Серафиму, схватил за горло – но острие иссиня-черного меча уткнулось ему в шею. Он рванулся вбок, оставляя на плече алый след – и тут его подбросил удар огромного искрящегося кулака. Оставляя во тьме инверсионный след из оранжевых искр, император долетел до остатков ворот, воткнулся головой в кучу щебенки, дрыгнул ногами и затих по стойке смирно.

– Руки прочь от Симы, чучело! – прорычал бритый монах в оранжевом балахоне у входа во дворец. Пальцы его шевелились, сплетая новое заклинание.

– Агафон! – радостно обернулся царевич.

– Ваня! Задери тебя кобыла! Что ты тут делаешь?! – Сенька вскочила и кинулась к супругу.

– Вас спасаю. А что? Не надо было? – ухмыльнулся Иванушка.

– Ты должен был!.. Мы же договорились!.. – едва не подпрыгивая от ярости, рычала царевна. – А если бы ты?!..

– На меня наткнулись четверо оборотней, когда хворост собирали. Я подслушал их разговор и узнал, что…

– Что уходить по северной дороге надо было прямо сейчас!

– Что кое-кто прав, как всегда… и не прав, – улыбнулся Иван и крепко прижал к груди супругу. – Если бы это не смотрелось так смешно со стороны, я бы тебя сейчас поцеловал, и ты бы всё сразу поняла.

Но, к его удивлению, при этих словах Сенька вырвалась из его объятий и повернулась к императору, в один далеко не прекрасный вечер оставшемуся без поданных и империи. Компенсировала ли эти потери шишка размером с шишак на макушке, оставалось большим вопросом. Оборотень сидел на куче хлама, еще полчаса назад бывшего частью архитектуры, и пытался заставить глаза смотреть в одну сторону хотя бы по очереди. Вид он имел побитой собаки.

– Вот он! – хищно прищурилась Сенька, тыча в него пальцем. – Душегуб! Людоед! Который всю эту бучу с превращениями затеял! Сколько он тут народу погубил!

– Что делать с ним будем? – подоспел его премудрие. В руках его белела шпаргалка, а по лицу было видно, что искал он там отнюдь не способы реставрации архитектурных памятников в условиях дикой природы.

– Повесим на воротах! – опрометчиво предложила царевна, глянула вокруг – и поскучнела. – Ну или хоть на чем-нибудь, что еще стоит вертикально.

– Мы не должны уподобляться ему в жестокости. Надо передать его суду в ближайшем городе. Там ему вынесут справедливый приговор, – покачал головой Иванушка.

– За такие преступления его приговорят к смерти от тысячи, – раздался за их спинами ангельский голосок. Лукоморская экспедиция оглянулась и увидела девушку почти совершенной красоты, осторожно пробиравшуюся к ним через завалы[56].

– От тысячи чего?

– Вам лучше не знать все подробности. И не все тоже. Я слышала, что иногда смерть преступника занимает полгода, – и добавила, видя потрясенные физиономии гостей: – Но только в тех случаях, когда палачу не удается растянуть ее на год.

– Тогда суд исключаем, – сдвинув брови, выдохнул Иван. – Слишком много справедливости – тоже плохо. Придется просто отрубить ему голову.

– Я предлагаю превратить его в какого-нибудь лесного зверя… гада… козявку… – глаза его премудрия бегали по списку на чумазом листе пергамента. – Или во что-нибудь… предмет быта… или оружие… только если самим потом не пользоваться… Или в камень… в дерево… в гриб…

Оборотень, сумевший, наконец, собрать в кучу не только глаза, но и мозги, зыркнул по сторонам и рванулся к лесу. Но магия Агафона была наготове. Вся и сразу. Вспышка лилово-красно-желто-зеленого… искры – то ли из воздуха, то ли из глаз… психоделические отсветы на сетчатке… сконфуженные оправдания "Это не я, я не хотел, так не должно было быть…"…

Когда же световое шоу рассеялось, путники ахнули: на том месте, где заклинание застигло императора, стояла женщина неописуемой красоты в сияющих золотом одеждах. С десяток слуг с поклонами суетились рядом – кто с опахалом, кто с веером, кто с корзиной напитков и яств. Двое торопливо расстилали ковер, дабы вышитые жемчугом и нефритом туфли хозяйки не ступали по негигиеничтой земле. Умильно улыбающиеся зверушки на грани того, чтобы запеть, пританцовывая, протягивали ей орехи, плоды, грибы и шишки. На руках она держала собачку – из той породы, что имеют лупоглазую голову чуть не больше остального тела и спичечки-ножки. Лицо женщины лучилось добротой в гигаваттном диапазоне. При одном взгляде на нее хотелось раздать всё имущество бедным, заняться разведением цветов и рыбок под собственные песни и танцы, а остаток жизни посвятить помощи старушкам, переходящим через дороги.

– Э…э…то… имп…ператор?.. – Иванушка первым нашел слова, чтобы выразить общую мысль.

Лепесток Персика безмолвно хлопнулась на землю и три раза истово стукнулась лбом, попав при этом по осколку лепнины и заработав симметричную шишку над левым глазом.

– Я его… ее… вроде… где-то сегодня видела… несколько раз… – пробормотала царевна.

– Ты видела мои скульптурные изображения в пещере, моя… милая. Ведь я – добрая богиня добра и доброты Сю Сю Сю, – голоском, мелодичным, как сто серебряных колокольчиков, проговорило явление и протянуло на обозрение собачку. – А ваш император – вот.

Ее высочество критически оглядела трясущегося микробарбоса и с сомнением протянула:

– Н-ну… Гут… наверное. Хотя я бы на месте Агафона выбрала всё-таки мухомор.

– Галлюциногенную плесень скорее, – пробормотал маг, яростно протирая глаза. – Это было заклинание удержания, а не превращения, клянусь посохом Агграндара! Я не мог перепутать его до такой степени, что…

– Юному адепту искусства магии нет резона беспокоиться, – теперь голосок богини журчал, как ручейки в оазисе в полуденный зной. – Это было именно заклинание удержания, идеально исполненное. За которым последовало бы заклинание превращения. Вернее, несколько. Одновременно. И все… гораздо менее идеальные, скажем так. А поскольку наш отважный… – она прищурилась в сторону Ивана, с удивлением приподняла брови, повела рукой – и все напластования иллюзий слетели с него, оставляя высоким светловолосым лукоморцем, – …иноземный гость совершенно справедливо заметил, что слишком много справедливости – тоже нехорошо, я поспешила вмешаться.

– Могли бы вмешаться раньше! Лет на пять! – не удержалась царевна.

– Увы, у меня не получалось его найти, пока чужая рука не коснулась моего кольца.

– Превратить его в собаку я бы тоже сумел, – уязвленный, заметил его премудрие.

– Я не превращала его в собаку. Я вернула ему истинный облик.

– Истинный?!.. – восклицание Лепестка Персика заглушило слова остальных. – Это – его истинный облик?!

– Да, дитя моё, – и ко всеобщему изумлению богиня потупила взор. – У Ку Сю слишком долго находился в моём обществе и приобрел кое-какие волшебные способности сам. А пять дней назад он украл волшебное кольцо…

– Пять лет, вы хотели сказать, – обвиняюще поправила Сенька.

– На земле пять лет равны пяти дням на небе, моя… – богиня снова озадаченно приподняла брови, повела рукой, будто стирая пыль с зеркала – и настоящая Серафима предстала перед взорами друзей, – …моё заморское дитя.

– А вам известно, чего ваш кабыздох натворил тут за эти пять лет?! – не замечая изменений, возмущенно продолжила царевна.

– Если бы я знала, что он не демон, светлый и грозный, правая рука князя Вайсраваны, как он говорил, а какая-то шавчонка, я никогда не согласилась бы сбежать с ним из родительского дома! – выпалила императрица, багровая, как свекла.

Собачонка поджала хвост и втянула голову в плечи, насколько позволяла анатомия. Если бы кто-то сейчас превратил его в черепаху или ежа, он был бы счастлив. А кипящий от гнева Агафон был бы счастлив предпринять в этом направлении попыток сорок-пятьдесят.

– Строже за домашними животными приглядывать надо, – процедил он сквозь зубы.

– Признаю свою вину. Он будет наказан, не сомневайтесь, – проворковала богиня и, видя единодушное сомнение на лицах людей, лукаво улыбнулась: – Как сказал премудрый Кунг Фу Цзы, добро должно быть с кулаками, а кто не согласен, тому лбом в переносицу.

– А еще оно должно быть с большим мешком, – с видом кошки, приметившей мышь, прищурилась Сенька.

– Для чего?

– Для возмещения ущерба пострадавшим сторонам, – промурлыкала царевна. – По справедливости.

Богиня рассмеялась – как ветерок коснулся золотых бубенцов.

– Для справедливости мой мешок всегда открыт. Для начала вернем естественный лик нашему доблестному повелителю магии.

Знакомый жест – и друзья вспомнили, как выглядит настоящий Агафон.

– Оборотни съели твоего коня, тебе понадобится новый, – продолжила богиня. По ее сигналу одна из прислужниц подняла и протянула ей камень. Легкий взмах руки, серебристые искры… и статный серый конь в странную тёмную сеточку – словно трещины побежали – явился перед взорами изумленных людей.

– Плавать его лучше не заставляй, но ни сталь, ни огонь ему не страшны, и усталости и голода он не знает тоже.

Еще два камня – и два таких же коня встали рядом с товарищем.

– Но у нас уже имеются кони, – попробовал возразить Иванушка и получил в ответ улыбку:

– Ночью в лесу имеются или кони, или волки, молодой человек.

Иван покраснел.

– А еще тебе, о великодушный и справедливый муж, пригодится вот это, – богиня из складок одежды достала кожаный кошель, красный с золотыми иероглифами. – Каждое утро с восходом солнца серебро и медь в нем, положенные с вечера, будут превращаться в золото.

– А это этично?..

– Теперь черёд моего украшения, – Сю протянула ладонь, и царевна положила на нее свой трофей: небольшое колечко – ровная полоска золота с овальным розово-сиреневым камнем в оправе из черной эмали с тонкими золотыми полосками-зубчиками. Богиня провела над ним рукой и с улыбкой вернула царевне.

– Магия в нем поубавилась, но не пропала. Тебя приняли за Дунь У Луна, и поэтому справедливым было бы подарить тебе хоть малую толику его возможностей. Он познал секрет семидесяти двух превращений… и это кольцо подарит тебе любые два из них.

– Семьдесят, – быстро сказала Сенька.

– Три, – ничуть не удивившись, так же быстро спрятала улыбку богиня.

– Шестьдесят.

– Четрые.

– Пятьдесят, я согласна.

– Пять.

– Ну хорошо, сорок.

– Шесть.

– Не меньше тридцати!

– Семь.

– Двадцать минимум!

– Восемь.

– Уговорили. Десять.

– …целых десять, – неожиданно кивнула Сю и продолжила, как ни в чем не бывало: – Ты сможешь обернуться любым живым существом – но только один раз.

– Премного благодарна, – Серафима склонила голову – не исключено, чтобы спрятать авантюрные огоньки, загоревшиеся в шкодных очах.

– А теперь мне остается только лишить вас приятного общества этой заблудшей девы, – Сю Сю Сю кивнула на Лепесток Персика, подавленно застывшую на коленях. – Я верну ее семье. Мы сядем на благословенное облако, и через пару минут она будет на пороге родного дома.

– Но я не хочу!.. Я не могу!.. Отец меня не простит, и я еще сто раз пожалею, что не вышла тогда за того мерзкого старикашку, за которого он меня просватал! Что я ему скажу! Я не смогу его обмануть, он тут же почувствует! А если узнает правду, то убьет меня! – Лепесток Персика впервые за эту ночь выглядела по-настоящему испуганной.

– Я бы лучше, конечно, промолчала, потому что не моё дело… – лениво протянула Серафима. – Но это ведь ты отвязала Агафона на кухне?

Лепесток кивнула.

– Поэтому слушай мой совет. Если твой батя правду чует, как борзая зайца, расскажи ему всё, как было, – проговорила она, и видя, как исказилось страхом распухшее, залитое слезами лицо девушки, поторопилась объяснить: – Скажи, что пять лет назад тебя унес оборотень, какой роду человеческому и не снился, спрятал в пещере, где ты претерпевала обращение, неподобающее для твоего рождения, а сегодня тебя вызволили монахи, и по их заступничеству явилась сама богиня Сю Сю Сю и лично доставила тебя домой.

Слезы остановились, и изумление медленно сменило отчаяние и страх.

– Но это… это… Это же… правда!

– Ну вот видишь, – царевна покровительственно похлопала ее по плечу. – Правду говорить легко и приятно. Учись. Дитя моё.

– Ну вот и договорились, – лучась доброжелательностью и сочувствием, богиня повела рукой – и у ее ног возникло обещанное междугороднее облако. – Вернусь во дворец через пять минут. Приберитесь там пока, поставьте чай и сделайте клубничное желе и кокосово-лимонный торт на десерт, – обратилась она к слугам.

Повинуясь нетерпеливому жесту, Лепесток села на пушистую спину продукта конденсации водяного пара рядом с богиней, и облако взмыло в иссиня-чернильное небо и пропало из виду. Рой серебряных искр окутал прислугу и тут же рассеялся, оставив лишь отсветы в глазах и аромат сандала и персиков.

– Между прочим, мы могли бы ее и сами до дома подбросить, – обиженно косясь в ночную высь, пробормотал его премудрие.

– Агаш, – Серафима хлопнул друга по плечу. – Давай хотя бы вотвоясьских девиц оставим без разбитых сердечек, а?

Чародей буркнул что-то неразборчивое и отправился седлать каменного коня.