Хождение Восвояси

Часть седьмая

Первое, что видела Лёка после пробуждения – взволнованное лицо Чаёку, склонившееся над ней.

– Вы очнулись, Ори-сан! Вы очнулись! – воскликнула она с таким видом, будто событие это в списке вероятностей располагалось после десяти подряд выигрышей миллиона в императорскую лотерею.

Княжна прислушалась к ощущениям и сипло подтвердила:

– А…га, – и тут же спохватилась испуганно: – Ой! Прос…спали… Т…тренировка!

– Лежите, лежите, Ори-сан! Не вставайте! Не думайте! Смотрите в одну точку, а лучше закройте глаза! Не поворачивайте голову! Не шевелитесь! Тонитама-сан запретил!

– Почему?

Самым верным способом заставить Лёльку вскочить с кровати было приказать ей не шевелиться.

– Пожалуйста! – дайёнкю умоляюще сложила ладони лодочкой. – Я с горем пополам Яри-сан удерживаю, как Тонитама-сан прописал, а тут еще вы… то есть… Простите, Ори-сан, я не это имела в виду… я…

– Ярика удерживаете? – Лёлька встревоженно нахмурилась. – А что с ним…

И тут прошлая ночь нахлынула, заливая память обрывками событий, сменой климата, вспышками и криками.

– Что… Что случилось?

– Змеюка хотела всем отомстить, стащила перо-талисман у мужа и вызвала котэнгу, чтобы он свел нас с ума! – похоже, не в силах больше сдерживаться, выкрикнул с соседней кровати Ярослав. – А браться Кошмару изгнали его, он улетел, и Змеюку с собой прихватил!

– Увидеть ворона со змеей в когтях – хорошая примета, – донесся мрачный голос Забияки из-за спины Чаёку.

– Чем хорошая? – заинтересовалась девочка.

– Одной змеей будет меньше.

– А Вечные ходят теперь надутые от гордости, как голуби-трубачи, только что не летают! – продолжил доклад намолчавшийся и належавшийся Ярик, вскочив на постели на ноги. – Ведь до этого считалось, что котэнгу непобедим, и что даже весь Совет вместе взятый не может его одолеть!

– Так это Вечные его… того… этого… – Лёка художественно помотала рукой в воздухе, изображая сначала того, потом этого, и под занавес – растого и даже разэтого, случившиеся с птицей по вызову. – А мне показалось… показалось… что…

– Что? – неожиданно серьезно заглянула ей в лицо Чаёку.

– Что… что он сам улетел, – подумала и договорила княжна. Конечно, не она же его прогнала, если уж весь Совет не мог! Мало ли что ей припомнилось-привиделось. Не бывает на Белом Свете, чтобы неученый маг переплюнул магистров!

В том, что она имеет дар, девочка уже не сомневалась, но его непредсказуемость и зависимость от неких подозрительных обстоятельств, чтобы не сказать, личностей, розовых и пушистых, настораживала ее, а местами так просто пугала. А если этой личности рядом не будет, а чего-нибудь наколдовать срочно потребуется?..

Тихон на ее животе, словно чувствуя, что думают про него, приподнял голову и замурлыкал, ободряюще улыбаясь во всю лягушачью физиономию.

– Не отходил от тебя ни на шаг, – улыбнулась ему дайёнкю. – Не всякая собака настолько верна бывает.

Свежий ветер залетел в комнату, играя растрепавшимися прядями волос девушки, и только теперь Лёлька поняла, что там, где раньше была стена и окно, не осталось ни того, ни другого. Меж зеленых крон внизу желтели черепичные крыши дворцов и павильонов, голубело небо, грело солнышко… Котэнгу. Человек-ворон. Человек-тьма. Вынес стену как бумажную. Хорошо, что братья Кошмару прогнали его! Или всё-таки не они?..

Додумать она не успела: в коридоре раздалось бряцание оружия, шаги множества ног, голоса – и в дверном проеме появились сначала два зверовидных воина в странных и смешных вамаясьских доспехах, с рогами и клешнями на шлемах, похожих на крестьянские шляпы, за ними два вамаясьца в нарядных вышитых кимоно с шелковыми веерами в руках, после – еще двое, зыркающие по сторонам не хуже военных, в дорогих, но одинаковых одеяниях всех оттенков желтого, многослойных, как капуста, все с лучистыми солнышками на груди, и…

– Тэнно!..

Все присутствующие, кроме Ивановичей, хлопнулись на пол. Княжичи, посчитав, что слазить с постелей специально, чтобы упасть на пол, мысль дурацкая, коленопреклонились прямо на одеялах.

Улыбаясь своей рассеянной скользящей улыбкой, Маяхата ступил на порог комнаты, обозрел остатки ночного разгрома и перевел взгляд на лукоморцев, скромно потупивших взоры, как примерным детям и полагалось.

– Извечный доложил мне о случившемся, и я пришел, чтобы лично выразить глубокое сожаление и принести свои извинения юным даймё из Рукомото за постыдное поведение наложницы тайсёгуна Миномёто. Полагаю, свои личные извинения он принесет своими силами чуть позже, а я счел необходимым сделать это в ближайшее удобное время как правитель Вамаяси, отвечающий за всех своих подданных и гостей.

– Да ладно, бывает… – галантно пробормотала Лёлька, уткнувшись носом в лягуха.

– Вот именно. Бывает, – голос императора звучал теперь сурово. – А мне не хотелось бы терять своих драгоценных гостей, даже не успев с ними толком познакомиться. Поэтому я решил, что отныне вы будете частью моего двора и станете сопровождать меня всегда и везде. Это будет полезно и для нашего знакомства… – Негасима перевел строгий взор на двоих в желтом, – и для вашей безопасности. Домашние маги императорского дома еще могут посрамить даже Вечных. Хоть и не всех, если быть до конца откровенным. Например, Нерояма Кошамару, совершивший со своим братом этой ночью практически невероятное…

– Он больше не вернется? – не выдержала пытку этикетом Лёлька, измученная трехминутным молчанием, когда вопросы рождались на языке со скоростью мысли.

– Нерояма? – захлопал глазами император.

– Котэнгу.

– Нет, отчего же. Я очень даже надеюсь, что вернется.

– Но Змеюки ведь сломала перо, а Чаёку сказала, что это амулет призыва котэнгу, – заговорил Ярослав, поясняя обстановку на случай, если император был не в курсе, – а если пера нет, то…

– То нашему всемогущему тайсёгуну придется обходиться без пера, пока не убедит котэнгу дать ему еще одно, – договорил за него Маяхата.

– Убедит? – Лёка недоуменно вскинула брови. – Прикажет, вы хотели сказать, ваше величество? Котэнгу ведь его слуга.

– Я хотел сказать "убедит" и сказал "убедит", – император недовольно поджал губы. – И кто вам сказал, что котэнгу – его слуга? Котэнгу – слуга мой!

Княжичи думали, что Негасима даст им время на сборы, но как капризный ребенок, не желающий расстаться с только что полученной игрушкой, он махнул сложенным веером, указывая поочередно на детей, их мебель и стенной шкаф. Сановники кивнули, щелкнули пальцами, и из коридора в комнату ввалилась толпа коренастых крепышей. Не говоря ни слова, они подхватили стол, стулья, выгребли гардероб княжичей и сложили в плетеный короб с такой скоростью и аккуратностью, которая не снилась даже Чаёку. По четыре грузчика почтительно застыло у каждой кровати в ожидании приказов.

Лёлька кинула взгляд на дайёнкю и Забияки. Оба, как один, растерянно косились на Маяхату. Или на вход?.. Ждут кого-то? Вечных? Не могут отпустить лукоморцев без решения совета и не могут противиться решению императора? Нагорит им, наверное – по первое число… Даже в свои десять лет девочка знала универсальный закон любого двора, будь он царским или крестьянским: "Если ничего поделать нельзя, хотя бы назначь виноватого". И кто будет тут виноватым, кажется, объяснять нужды не имелось.

– Не соизволят ли юные даймё спуститься на пол? – с сахарной улыбкой проговорил придворный в голубом кимоно с широкими кремовыми полосами.

Ярик сделал было движение к краю кровати, но Лёлька зыркнула на него так, что ноги у него снова подогнулись, и с сожалением развела руками:

– Приносим свои извинения, но Чаёку-сан, наша наставница и лекарь, строго-настрого прописала нам постельный режим.

– Это не проблема, – отмахнулся Негасима и дал знак носильщикам: – Несите как паланкин.

– Но как мы узнаем, когда нам будет можно вставать? – отступила Лёка на вторую линию обороны.

– Мои лекари – лучшие в империи, – капризно поджал губы император.

– Но они не будут знать истории нашей болезни! Они не будут чувствовать дхармой циркуляцию нашей энергии бдзым по лунным меридианам дунь и темным экваторам сунь в половодье согласно перечню, их глубину и пульсацию в зависимости от частоты и уровня склонений вондерландских глаголов в масленицу, как это умеет Чаёку-сан! – третья линия гостеприимно распахнула перед княжной свои окопы.

Очи свиты расширились, как перечень вондерландских глаголов в половодье и могли конкурировать теперь только с глазами самой чудо-целительницы.

– Она это всё умеет? – первым опомнился император.

– И много другое, ваше величество, – почтительно вклинился Ярик. – С количеством талантов Чаёку-сан могут соперничать только ее познания, производная долгих лет учебы, а с объемом познаний – исключительно величина ее опыта, помноженная на силу интеллекта и возведенная в бесконечную степень абсолюта.

Вамаясьцы, думавшие, что только что испытали шок недели, поняли, как они были неправы. По остекленевшим взорам было видно, что поиск производной величины силы от объема, умноженного на количество в бесконечной степени, до финала дойдет не скоро.

Маяхата глянул на девушку совершенно новыми глазами[180] и пробормотал как можно авторитетнее:

– Тогда я… буду почещён… почищён… улещён…

– Вы будете польщены и почтены? – шелковым голоском пропела Лёлька.

– Да. Именно это я буду. В смысле, я имел в виду, конечно, что повелеваю тебе, Чаёку-тян, пребывать при этих… – перед тем, как проговорить определение, Негасима еще раз осмотрел предмет разговора – правильно ли он всё видит и понимает, и с недоумением убедившись, что вроде правильно, закончил: – …детях.

– До конца срока их пребывания в Вамаяси, – голосом просто воздушным просуфлировала княжна и вскинула на императора невинно-небесный взор.

– Да. Именно это я и хотел сказать, – Негасима чопорно кивнул. – До окончания.

– А еще, если наше душевное равновесие для вас значит хоть что-то, просим оставить при нас этого охранника! – умоляюще произнес Ярослав дрожащим голоском. – Он защитил нас от Змеюки, и с ним мы чувствуем себя спокойней!

– У него тоже имеется необычный… э-э-э… объем талантов, деленный на квадратный подбородок, косую сажень и умноженный на длину нагинаты? – осторожно глянул на него Маяхата.

– С ним просто спокойней, – с безмятежностью полевого цветка улыбнулась ему Лёлька. Император вздохнул, возвел очи горе, махнул веером: "И его забирайте" и вышел вон.

Грузчики, приняв распоряжение на свой счет, с молчаливой расторопностью положили Чаёку на кровать к княжне, Забияки – к Ярославу, ухватились за ножки и двинулись вслед за хозяином.

В первый же день при дворе императора, не ожидаемые, но закономерные, лавиной накатились представления. Даймё этот, кугэ тот, фудзама отсюда, тодзама оттуда, букэ такой, бякэ сякой… Все хотели познакомиться и быть представленными тем самым знаменитым юным даймё из Рукомото, слухами и сплетнями о которых в последние недели Запретный город так и гудел. Княжичи улыбались и раскланивались, чувствуя, что еще немного – и от бесконечных поклонов у них начнется морская болезнь, а от имен – приступ нервного хихиканья.

Но самым неприятным было, что пары после десятой все остальные вамаясьцы начали казаться на одно лицо, и отличали их Ивановичи только по цвету кимоно, в ожидании международного конфуза предвкушая день второй, когда все тодзамы, фудзамы и прочие кожзамы, не говоря уже о бякэ и букэ, переоденутся.

– Лё, – устало промычал Яр на ухо сестре в чудом выдавшееся затишье. – Они уже по второму кругу пошли раскланиваться, что ли?

– Нет, по первому еще, вроде, – не очень уверенно ответила сестра.

– А мне кажется, последний дворянин в зеленом кимоно к нам уже подходил. Раза два.

– Не, это кимоны только похожие… наверное.

– Мы их так всех перепутаем!

– Ну и пень с ними! – фыркнула Лёлька, перепутавшая всех минут двадцать назад и ничуть об этом не жалевшая. – Главное, чтобы они нас не перепутали!

– Не, Лё. Нельзя так, – грустно помотал головой Ярик. – Ноблесс оближ.

– Да чтоб ему… – с унылой сердитостью согласилась с вечной княжеской долей девочка и поджала губы. – Что ты предлагаешь? Подписать их?

– А можно? – встрепенулся брат.

– А че нет-то? Берешь тушь, бумажку, пишешь, прикалываешь на грудь… или на лоб… или прямо на лбу и пишешь.

– Да ну тебя, – насупился брат, но Лёка уже не видела его недовольной гримаски. Идея родилась сама собой.

– А какая сегодня фаза луны, не подскажете ли, о уважаемый светоч знаний? – не мешкая, задала она вопрос придворному звездочету, подрулившему засвидетельствовать почтение новым фаворитам тэнно.

Круглолицый длинноносый вамаясец с именем таким же смешным и незапоминающимся, как у всех остальных, без сомнения выдал:

– Первый день черной луны, Ори-сан.

– Яр, ты слышал?! Какая славная весть! – физиономия Лёльки засияла как сверхновая. – Значит, наконец-то можно делать обереги!

– Какие обереги, Ори-тян? – император, томно расположившийся в обнимку с вазой фруктов и свитком стихов неподалеку, навострил уши.

– Лукоморские. Тайные, – понизив голос и воровато оглянувшись, сообщила она. – На черную луну делаются в марте. На год вперед. Кто не успел – тому год без удачи маяться.

– И что это за обереги? – ваза, накрытая стихами, торопливо была отправлена на столик. – Как их делают?

– Не могу никому про них рассказать, увы… Силу потеряют, – вздохнула девочка.

– Или все дети вашей загадочной страны обладают неизведанными талантами, или… – звездочет замялся, но начал оскорблять – закончи, последует возмездие – так хоть будет за что, как говорил Бруно Багинотский, и ученый муж, нервно потискивая веер, промямлил под пронзительным взором императора: – Не хочу обидеть даже намеком наших благородных гостей… но наука держится на незыблемых фактах… поиск которых – моя обязанность как книжника… И поэтому… не поймите меня превратно, умоляю… но… я хочу нижайше полюбопытствовать… много ли пользы от оберега… который может сделать даже… ребенок?

– Их могут делать только члены царской фамилии, потому что ее основатели имели особый дар, – с мягкой улыбкой пояснила Лёка[181]. – Он в нашей крови.

– А мне ты такой смастерить сможешь? – император нетерпеливо подался вперед.

– Конечно, ваше величество! Но мне понадобятся для этого…

– Что угодно!

Через двадцать минут Лёлька и Яр сидели на коленях по-вамаясьски перед табунком местных карликовых столиков, усеянных самыми разнообразными предметами. Шнурки, бусины, перья, нитки, иглы, камни, жемчуг, бумага, ветки, спицы, палочки для еды, кусочки разноцветного шелка, булавки и гребни, монеты, черепки, кольца, сушеные насекомые, ракушки, кости и даже огненный опал в золотой оправе… Натащенного прислугой и придворными, возбужденными в предвкушении нового и необычного, было не перечислить и не счесть.

С грустью оглядев получившуюся коллекцию[182], княжна обернулась к императору, с такой же робостью, как его двор, пристроившемуся в пятнадцати шагах от малолетних артефакторов, и сделала знак приблизиться. Оглядев его с отрешенным спокойствием с ног до головы[183], она прищурилась с видом скульптора перед первым ударом по глыбе мрамора – и вдруг вскинула ладонь:

– Молчите!.. Ви-и-ижу-у-у-у!

От загробного подвывания император прикусил язык.

– Я всё вижу сама!.. Не надо слов в мире удачи… Древний лукоморский дух везения Пруха не любит многословных. Сейчас мы определим, из чего будет состоять ваш амулет. Вы – как этот драгоценный камень в золотой оправе…

Взгляд Негасимы упал и не отжался от огненного опала, сгоряча пожертвованного им минуту назад на комплектацию импровизированной мастерской не менее импровизированной ведьмы.

– …поэтому, чтобы не ослепить Пруху, ваш амулет должен покоиться вот на этом фундаменте.

На столик перед Лёлькой, выбранный из завала ее ловкими пальчиками, лег невзрачный кривобокий камушек.

– Император – птица высокого полёта, – игнорируя разочарованно вытянувшуюся физиономию тэнно, продолжила девочка, – а значит, это тоже ваше.

К камню присоединилось синее перо.

– Это не моё, это попугая из клетки на крыльце… – попробовал было возразить Маяхата, но завял под испепеляющим взором юного мага-артефактора.

– Если кто-то видит тайные связи энергий и судеб лучше меня, он может продолжить сам.

– Нет-нет! Что ты! Продолжай!

Лёлька, убедившись, что Негасима полон раскаяния, смилостивилась и снова полуприкрыла шкодные очи.

– Чтобы всегда принимать верные решения, вам нужен острый ум и зоркий глаз…

К перу присоединилась иголка и сушеные ягоды черники.

– …и немного интуиции.

К натюрморту добавился кувшинчик из-под сакэ.

– А это – чтобы недруги верили вашим словам, – и белая нитка влезла в ушко иголки.

Сигнал Ярику – и тот, сняв амулет-переводчик, взялся за кисть, тушь и бумагу.

– Теперь скажите громко и четко свое имя три раза! – торжественно изрекла княжна, и император, чуть побледнев, повиновался. Глазами расширившимися, полными благоговения, уважения и непонятной надежды, Маяхата следил, как кисть Ярика ползает по листку зеленоватой рисовой бумаги, выводя мистические иноземные символы под монотонное бубнение заклинаний на чуждом языке.

– Маяхата… или Мояхата… с краю… ничего не знаю… Напишу с "о", на "а" проще исправить, хотя какая разница, произносится-то всё равно одинаково… нами, по крайней мере… Скраю… Ой. То есть Негасима. Или Не Гасима? Не с краткими деепричастиями в пассивной форме при отсутствии зависимых слов и противопоставлений пишется слитно, с одной стороны… А с императорами? И если отдельно, тогда три имени получается… Или это имя, отчество и фамилия? Но тогда что из них что? Мояхата Не Гасимович… Не Гасима Мояхатович… Мояхата Гасима… Невич?.. Как они только живут с такими именами…

Закончив с написанием имени в такой транскрипции, что при прочтении мать императора не узнала бы, княжич вывел затейливую рамочку по краю и протянул бумажку сестре. Та осыпала ее песком, просушивая, несколькими уверенными стежками пришила к ней свою экибану и торжественно приколола к кимоно его величества.

– Носить каждый день над сердцем до следующей черной луны! – подняла она к потолку указательный палец с пятном от чернил.

– А… что будет потом? – с видом заключенного, получившего отсрочку от смертного приговора, почти не дрожащим голосом спросил император.

– Защитные силы оберега впитаются энергией суй, – важно сказала девочка и мысленно договорила: "…и мы, может, вас всех запомним. Если еще будем тут".

– М-можно идти? – кося на амулет, сочетавшемся с дизайнерским кимоно как ласточкино гнездо с акварелью, пробормотал он.

– Да, конечно, – рассеянно кивнула Лёлька, выуживая из кучи запчастей дохлого паука, и изящно махнула рукой звездочёту в сине-кремовом кимоно. – Следующий!..

Трепеща от нетерпения, придворные встретили тэнно, возвращающегося с имплантации удачи, завистливыми взглядами.

Так при дворе Негасимы появилась и задержалась на неожиданно долгое время новая мода.

Через три дня вместо привычного "доброй ночи и приятных сновидений" Ивановичи услышали от императора: "Сегодня мы идем любоваться молодым месяцем".

– Куда? – заинтересовался Ярик.

– На пруд.

– Зачем?

– Любоваться молодым месяцем, – терпеливо повторил тэнно.

– Я хотел спросить, зачем на пруд? Из дома его тоже хорошо видно. А на пруду комары. И зябко ночью. И волгло.

Негасима вздохнул. Кажется, несмотря на все усилия – его и опекунов княжичей – вамаясьцев из них пока не получалось.

– В пруду он отражается и освещает своим юным светом макушки деревьев.

– Так его света только до макушек деревьев и хватает, – резонно заметила Лёлька. – А внизу темнотища будет.

– Внизу мы зажжем желтые фонари в форме луны с пожеланиями неутомимости, успеха и счастья…

– Кому?

Император глянул на них как на сумасшедших.

– Конечно, месяцу.

Равноценный взгляд был возвращен Ивановичами в пределах доли секунды.

– Они ему нужны? – мягко, точно обращалась к буйнопомешанному, вопросила девочка.

– Ему?.. – Маяхата задумался и усмехнулся: – Скорее всего, нет. Ставлю свои старые гэта против дворца тайсёгуна, что месяц и без наших пожеланий скоро отъестся на звездах и кометах до приятной округлости в области живота…

Но не успела Лёлька мысленно вздохнуть с облечением, как тэнно продолжил:

– …но ему всё равно будет приятно.

– Но это же месяц! Небесное тело! – Ярик взмахнул руками, не соображая, как еще можно довести до сведения вамаясьца, что с таким же успехом тот мог желать выздоровления осыпающейся скале или пересыхающей реке.

– В первую очередь это мой двоюродный пра-пра-пра-пра-дедушка. Хотя "пра" перед его именем должно быть раз в сто больше.

– Да?.. – лукоморцы округлили глаза.

– Да. Потому что он брат моей пра-пра-пра… вы поняли идею… бабушки.

– А кто у вас пра-пра-пра…бабушка?

– Солнце. Сама Незатменная Яширока Мимасита.

– Вы – правнук самого Солнца?!

– Самой, – скромно поправил Негасима. – Женского рода. И да, богиня в незапамятные времена поддалась на чары моего смертного пра-пра-пра…деда, назовем его так, и одарила мир основателем рода Маяхата. С тех пор много комет пролетело и дождя пролилось, но она до сих пор вспоминает про своих потомков и принимает в их судьбе деятельное, хоть и непредсказуемое, участие.

Ивановичи переглянулись, подумав об одном и том же. Первым сформулировать вопрос сумел Ярик. Убедившись, что в радиусе слышимости никого нет, он деликатно откашлялся и спросил:

– А как же она тогда допустила, чтобы… э-э-э… ваше… место на престоле… занял Шино?

Император скривился и опустил глаза.

– Мой предок провинился перед ней. По крайней мере, она так считает. И в наказание она подтолкнула Шино к перевороту после захвата восвоясьцами Маяхаты. Разгоряченный битвами, он хотел пойти дальше, рассуждая, что тайсёгун – хорошо, а император – лучше, но Незатменная вовремя его окоротила, и только поэтому наш род до сих пор существует на Белом Свете.

– И так будет теперь до скончания веков? – сочувственно проговорила Лёлька.

– Кто знает… – император развел руками. – Вообще-то, в нашем роду кочует ее пророчество, что всё вернется на круги своя, когда грохот встретится с молчанием на крыльях ветра, но что оно значит, выполнимо ли, и если выполнимо, то когда, неведомо никому.

– Может, она вообще так сказала, чтобы вы не очень расстраивались? – предположила оптимистка-княжна и заработала в ответ кислый взор тэнно, лишний раз убедившегося, что не одни Маяхаты так думают. Вздохнув пару раз, он скроил постную мину, приложил руки к груди, воздел очи горе и поучительно произнес:

– Верховная богиня не лжет. Если нельзя доверять верховной богине, то кому тогда можно?

Не зная, что на риторические вопросы ответов не бывает, Лёлька твердо выговорила:

– Нам.

Император улыбнулся, снисходительно, с покровительственной ноткой, как часто взрослые обращаются к детям, когда те выскажут что-то неожиданное не по годам, и оттого забавное:

– Всенепременнейше. Я сразу понял, что вы скрасите мои слегка однообразные дни этой весной.

– И скрасим тоже, – уязвленная, надулась Лёка и поклонилась до земли по вамаясьскому этикету[184]. – Ну ладно, мы на тренировку. До встречи вечером!

И под предынфарктные взоры свиты, не постигшей до сих пор, как так можно обращаться к тэнно, лукоморцы побежали на встречу Отоваро-сенсею и новой порции синяков и растяжений.

Праздник молодого месяца проходил размеренно, чинно и предсказуемо, пока не пришла пора запускать фонари с пожеланиями. Как повелевала традиция, придворные разместились на плотах, широких, как дворы, разукрашенных, как банкетные залы, и непотопляемых, как утки. Слуги в черных кимоно с вышитым золотым месяцем на спине, отталкиваясь шестами, направили эти суда к середине пруда. Там, соприкоснувшись краями, дворы превратились в площадь, в центре которой, естественно, находился император.

Плавным летящим почерком он начертал на темно-синей бумаге золотистой тушью пожелания, свернул их в трубочку и прицепил к фонарю – огромному, пузатому, как тыква, и такому же желтому. В середине его, заставляя сиять теплым золотистым светом, горел огонь.

– Твой почтительный внук, о Месяц-сан, приветствует тебя и шлет свои наилучшие пожелания! – проговорил он традиционные слова, отпуская фонарь в полет. Свита, сложив руки лодочкой перед грудью, словно набирая в них дождевой воды, проводила уходившего в темную высь посланника взорами постными, чтобы не сказать, скучающими. На короткий срок превзойдя яркостью самого адресата, фонарь скоро был подхвачен ветром и унесен в сторону Мишани.

К этому времени слуги с тушью, бумагой и готовыми к отправке фонарями толпились по краям плота, ожидая команды его императорского величества.

– Теперь – наши почетные гос…ти, – Маяхата с улыбкой обернулся, обращаясь к княжичам, скромно пристроившимся за его спиной. Улыбку, чудом оставшуюся на его лице, заклинило, и избавиться от нее он уже не мог. – Ч-что… это?

– Поклон, – смиренно ответила Лёлька, снимая циновку с огромной корзины и своих ног. – Мы ж вашему дедушке никто, и не знакомы даже пока, и вообще первый раз про него услышали. А по лукоморским обычаям вежливые гости, кто впервые к хозяевам идет, да еще и знатным, должны ему кланяться подарками.

– Подарками?.. – слабым эхом отозвался Негасима, не сводя взгляда с содержимого посылки.

– Именно так, ваше императорское величество, – поддержал сестру Яр и махнул рукой. Из задних рядов с полными руками фонарей, напоминая больше скарабеев, чем опекунов высокородных отпрысков, засеменили Чаёку и Забияки. Ивановичи принялись доставать свои гостинцы месяцу. В состоянии, близком к ступору, Маяхата перечислял извлекаемые предметы, готовые отправиться к его достопочтенному предку:

– Рисовые пирожные…

– Это от меня лично! – гордо заявил Ярик.

– Рыба… жареная…

– Это от меня, – скромно сообщила девочка.

– Веник…

– Букет! – обиженно поправил Ярик, лично по одним источникам вандализировавший, по другим – прополовший склоны Мишани.

– Еще букет…

– Веник! – уточнила Лёлька. – Когда он в баню захочет пойти, веничек с травками очень пригодится!

– Куда пойти?..

– Ну или в чай положит, – моментально списав этот случай как безнадежный, предложила альтернативу княжна.

– Чайник?! – вытаращил глаза Негасима при виде следующего подарка. – И котелок?!

– И чашки! И блюдечки! И тарелки! – бодро доложили Ивановичи, подобно фокусникам извлекая из бездонной корзины один гостинец за другим.

– Но зачем?!

– А когда вы ему в последний раз новую посуду высылали? – строго спросила Лёлька. – А сколько он там уже живет? А вы знаете, как часто посуда бьется, особенно у старых людей?

– Он не человек! Он месяц! – император сделал попытку защититься, но она разбилась о каменное непонимание гостей, как заварочный чайник о котелок.

– А у месяцев посуда бьется реже? – сурово уточнила девочка.

– Но он не пьет чай!..

– А вы ему высылали?

Император смутился. Насколько хватало семейных преданий, кроме приветов горячо любимому дедушке они не высылали ничего и никогда, и уж совершенно не знали не только о том, как часто у него бьются чашки, но и пьет ли он чай вообще. И если пьет…

Маяхате стало стыдно. Но как любой император, вместо того, чтобы признаться, что был валенком и дураком, он принялся искать отступление и оправдание.

– Всё, что вы принесли, не полетит! Оно слишком тяжелое! А это ведь всего лишь бумажный фонарь!

– Чаёку-сан?.. – Ярик повернулся к дайёнкю, смиренно застывшей у готовых к старту фонарей.

– Осмелюсь сообщить вашему императорскому величеству, что после наложенных на фонари вашей недостойной служанкой заклинаний всё долетит до Месяца-сан в целости и сохранности.

– Яр, загружаем! – скомандовала Лёлька, и все подарки быстро, но аккуратно перекочевали обратно в корзину. Потом к ее краям были привязаны фонари, и Чаёку на глазах у благоговеющей свиты, много слышавшей про магию, но редко ее видящей, наложила обещанное заклинание. Первый грузовой космический корабль в истории Белого Света, сияя гроздьями фонарей, как люстра в праздник в тронном зале лукоморского дворца, медленно поднялся в воздух, повисел, ориентируясь, и уверенно лег на нужный курс.

К Чаёку, провожавшей его взглядом с умильной улыбкой, подошел первый советник императора и вежливо проговорил:

– За десять золотых ити-букинов сможет ли многоуважаемая четвертая ученица Извечного наложить такое же заклинание и на мой фонарь? Я бы хотел отправить достопочтенному Месяцу-сан в подарок драгоценный резной веер из слоновой кости с перламутром и перстни с черным жемчугом и огненными опалами, дабы украшал он свою сиятельную персону, и может, сбросил бы на счастье летучую звездочку у порога дома нашей семьи.

– И я… и мы… и нам…

Со всех сторон как прорвало. Придворные, отыскивая по отворотам и карманам самое драгоценное, воспылали желанием передать материальные приветы родственнику тэнно, во весь голос и наперебой перечисляя свои дары, как на таможне. Дойдет до старика Месяца посылка или нет, дело десятое. Главное, чтобы до императора дошло, что их подарок был самым щедрым – не считая подарка юных даймё из Рукомото, конечно. Но они пришли и ушли, а им с его императорским величеством оставаться, и настанут и следующие праздники молодого месяца, так что всё еще впереди.

Император же в состоянии ступора мог только провожать глазами отлетающие фонари, толкущихся вокруг Чаёку и абсолютно позабывших про него придворных и гадать, не поторопился ли он притащить во дворец такое развлечение своим скучным весенним дням.

Весть о том, что все срочно вскакивают и собираются, если хотят хоть куда-то поехать, прорвалась к Лёльке сквозь сон попытки с третьей.

– Чешумашишли? – не открывая смеженных и никак не хотевших размежовываться очей пробормотала она назойливому голосу, и только потом до нее дошло. Ехать! Конечно же они хотят! И какая разница…

– Куда?! – подскочила она в следующую секунду, роняя Тихона на пол и тараща мутные от сна глаза в знакомое лицо, то ли Забияки, то ли Чаёку.

– В Якаяму. Вы едете?

– Да! – выпалила княжна. Мозг еще пытался намекнуть языку, что сперва неплохо бы разузнать, куда, собственно, они едут, с кем, когда и зачем, но каналья язык решил всё и за всех, словно это он больше всей остальной Лёльки маялся от однообразия и безделья.

– Тогда собираемся быстрей! Свита его императорского величества встречается на площади Цветения Хризантем на Ветру через полчаса! Он велел передать, что до первой остановки вы поедете в его паланкине, а после продолжите путь в своём.

Кажется, это всё-таки была Чаёку, то ли взволнованная, то ли смущенная. Отчего бы это?.. Получила от Вечных взбучку за вчерашние полеты на Луну?

– Но у нас нет палат… палантина… палат…кина. Что бы это ни было, – Лёлька покачала головой.

– Теперь есть.

– И в нем ездят?

– Да, конечно.

– Яр, вставай! – возбужденная Лёка метнула в брата подушку.

– Не хочу, – княжич сгреб прилетевший ему в ухо снаряд, сунул под ухо другое и спрятался под одеяло. Как будто от его сестры можно было укрыться!

– Вставай, лежебока лентяйный! Опоздаем! – полетел в него тапок, потом второй.

– Опять на тренировку?.. – из-под одеяла высунулась половина головы – самая взъерошенная и заспанная.

– На какую тренировку?! В Нуидыру опоздаем!

– Куда?! – сон слетел с изумленного мальчика.

– В Якаяму, – поправила дайёнкю, давая сигнал войти служанкам с горячей водой для умывания. – Шино Миномёто решил съездить с проверкой в лагерь, где создается его будущая непобедимая армия и где Вечные работают над ее оживлением. Его величество тэнно изъявил высочайшее желание присоединиться к нему. Хотя… наверное, так нельзя говорить об императоре… – осознав, что она только что сказала, Чаёку с сомнением наморщила лоб. – Ведь он – наш повелитель, потомок Негасимой Мимаситы, да хранят его боги и добрые духи, а Шино – всего лишь тайсё…

Новое озарение на предмет чего и о ком можно говорить, а что лучше зажевать, посетило девушку, и она нервно прикусила губу и бросила косой взгляд на прислугу, суетившуюся с туалетными принадлежностями, багажом и завтраком.

– Ух ты! – глаза Ярика, не заметившего сомнений их опекунши, зажглись любопытством. – Значит, Вечные близки к успеху?

– Надеюсь, – вздохнула она. – Шино обещал сделать харакири всему совету, если они к лету не обеспечат его сотней тысяч неразбиваемых живых терракотовых солдат, а он слов на ветер не бросает.

– Но если он убьет Вечных, армия у него от этого не появится, – резонно заметила Лёлька, уписывая ненавистную рыбу и даже этого не замечая.

– Зато у него появятся другие Вечные, которые, по его мнению, будут старательнее, – рассеянно отозвалась дайёнкю.

– Но это будут всего лишь первые ученики старых! – давно разобравшийся в хитросплетениях вамаясьской иерархии магов, воскликнул Ярослав.

– Ода Таракану, к примеру, пробыл дайитикю у Неугроби Шизуки боги знают сколько лет, если не веков, и говорят, что под конец стал сильнее своего учителя, – проговорила девушка и опустила глаза и плечи, словно завяла. Ивановичи сочувственно переглянулись: видно, помолвка оставалась в силе…

– Но если Вечные придумают, как обойтись без амулета Тишины, мы сможем отправиться домой! – от внезапного понимания Ярик выронил ложку и устремил радостный взгляд на сестру. – Ведь дольше нас тут задерживать не имело бы смысла!

Глаза Лёльки расширились, теряя остатки сна.

– И верно! Яр, у тебя ума палата! Чаёку-сан! Это точно?! Точно, что Вечные придумали, как оживить армию без амулета Тишины?!

К ее удивлению девушка побледнела, напряглась и отвела взгляд. Лёльке показалось, что если бы Чаёку могла, она бы сейчас выбежала из комнаты или заплакала. Ничего не понимая, девочка одним глотком опрокинула в себя остатки чая, встала из-за стола и деликатно заглянула в лицо дайёнкю.

– Чаёку-сан? Что случилось? Что-то не так? Я что-то не то сказала? Я вас обидела?

– Всё в порядке, Ори-сан, – девушка сделала попытку улыбнуться. С таким же успехом она могла попытаться отрастить себе крылья или провалиться сквозь землю. – Просто… Всё не так просто, я хотела сказать. Я потом всё объясню. Потом.

– Когда? – Лёка недоуменно воззрилась на нее.

– Когда… Когда посоветуюсь… с отцом. И… с дядей.

– Хотите выяснить подробности? – не видя перемен, нетерпеливо выпалил Ярик.

– Да. Подробности. Пожалуйста, юные даймё. Пойдем. Тэнно будет ждать. То есть не будет. Императоры никого не ждут.

– Кроме даймё из Рукомото? – переглянулись Ивановичи, подозревая правильный ответ.

– Кроме вас, да, – впервые за утро улыбнулась Чаёку – и быстро засеменила вперед, прикрывая веером лицо.

Столпотворение на площади Цветения Хризантем на Ветру наводило мысль скорее о народном то ли гулянии, то ли волнении, а не отбытии важной экспедиции в не такие уж и дальние края. Увидев, что всадники гарцуют отдельно, а кареты без колес стоят на земле отдельно, лукоморцы сперва с облегчением выдохнули – не они последние, не их ждут. Вот приведут сейчас лошадей – и поедут, хотя запрягать не в конюшне, а на площади – обычай слегка дурной, вынес приговор Ярослав. Но получив ответ от сестры, что этот обычай не дурнее традиции прикручивать к каретам колеса перед самым выездом, согласился, пожал плечами, покрутил пальцем у виска и взглянул на Чаёку в ожидании указаний.

– Вот тот паланкин – ваш, – она указала на красную лаковую карету без колес со странно длинными оглоблями впереди и позади, расписанную золотыми журавлями и соснами, небольшую, как, впрочем, и все остальные. – А его величество тэнно ждет вас сейчас в своём.

Не дожидаясь приказа, к повозке поспешили вышагивавшие за ними слуги, груженые их багажом и провизией, и Забияки с Отоваро. Ивановичи же с дайёнкю направились прямиком к экипажу его величества.

Лёлька без труда определила его выезд: большая повозка, синяя с золотыми силуэтами солнц, месяцев и звезд, крышей и пропорциями больше смахивавшая на элитный нужник в вамаясьском стиле, была окружена со всех сторон прислугой, охраной и свитой, готовыми в любую секунду выполнять его желания, защищать или просто льстить. Но судя по недовольному виду Маяхаты, выглядывавшему из-за сине-золотых шторок, то, в чем он нуждался, даже близко не входило в перечисленный список.

– Сейчас пенять будет… – чувствуя причину дурного расположения духа Негасимы, пробормотала девочка, скроила невинную физиономию, взяла половчее Тихона, как по команде принявшего вид умильной плюшевой игрушки, и летящей походкой направилась к императору.

– Пенять – не пинать, – с несвойственной ему философской практичностью заметил Ярик и тоже прибавил шагу.

– Хвала Мимасите, тайсёгуна еще нет, – вклинившись между ними, тихо проговорила Чаёку.

– Временно нет? Значит, и хвала временная, – заметила Лёлька, сияя направо и налево как утренняя звезда – ослепительная и слегка не выспавшаяся.

Вамаясьцы расступались, кланялись, улыбались, а бронированный военный в закрытом клыкасто-рогатом шлеме, непреступный с виду, как крепость, с высоты своего жеребца даже соизволил опустить и снова поднять голову.

– Это господин начальник гвардии Комурака Нагибаси. И он очень рад вас приветствовать, – перевела девушка, не ведая, что вчерашняя бумажка-амулет на груди грозного стража сообщала его имя, должность и цвет кимоно на момент нанесения надписи. – Под его командованием находится личная охрана императора, все десять гвардейцев.

– У лошади тайсёгуна, наверное, больше, – не впечатлился Ярик.

– Не намного, – сообщила Чаёку. – Всего на трех человек. Но тэнно и не нужно много личной охраны.

– Потому что его так все любят? – удивился мальчик.

– Потому что его охраняют воины личной гвардии Шино.

– Охраняют или караулят? – пробормотала Лёка, новыми глазами косясь на голоногих людей с нагинатами и мечами, окружившими императорскую повозку.

Негасима-сан встретил их улыбкой и приветствием, достаточно милостивыми, но намекающими, что кое-кто мог бы придти и пораньше. Лёлька рассыпалась в пожеланиях всего и сразу в ответ, параллельно давая понять, что если бы другой кое-то предупредил кое-кого пораньше, то и счастья лицезреть этих кое-кого выпало ему бы побольше. На что император, пристыженный, приподнял брови и сообщил, что Шино передал ему свое желание проехаться до Якаямы только сегодня утром, и да, императорам капризничать не к лицу, ну разве только если очень захочется остаться в столице.

Едва дети заняли место напротив хозяина экипажа, как из парадного входа дворца стремительным шагом вышел Миномёто. Остановившись у паланкина Негасимы, он поклонился, скользнул холодным бесстрастным взором по гостям тэнно, но кивнул им, уже почти собираясь уходить. В масштабах тайсёгуна это равнялось получасовому расшаркиванию и раскланиванию простого самурая.

– И вам того же, – выдала в ответ Лёлька химически чистый экспортный вариант улыбки. – И вас туда же. Каждое утро по три раза.

Но Миномёто уже не слышал. Вскочив на коня, он кивнул ординарцу, терпеливо поджидавшему рядом. Тот приложил к губам трубу, и одинокая суровая нота вмиг заглушила гомон большой площади.

– Отбываем, отбываем! – закричали из толпы провожающих.

Лёлька озабоченно переглянулась с братом: как это отбываем? Куда? Колёс-то не…

И тут они почувствовали, что их экипаж поднимается.

– А когда колёса привезли? – удивленно выглянула княжна из-за занавеси – и едва не выпала. Паланкин поднимали и укладывали себе на плечи люди!

– Эй, эй, эй! Эй, вы! Поставьте на место! Куда?!

– Что случилось, Ори-тян? – забеспокоился император.

– Куда они нас тащат?!

– В Якаяму, куда же еще? – недоумевая, тэнно развел руками.

– Что?!.. Они понесут нас вместо лошадей до самой Ямы…яка?..

– Якаямы, – слегка брюзгливо поправил Маяхата и добавил: – И да, до самой нее. А в чем дело?

– Но они же люди!

– Я надеюсь.

– Но на людях нельзя ездить!

– Мы на них не ездим.

– А что вы на них делаете?!

– Мы на них… – император умолк в поисках слов, и тут Ярик от слов перешел к делу. Высунувшись из паланкина, едва не выпадая, он прокричал:

– Остановитесь!

Носильщики изумленно сбавили шаг.

– Не останавливайтесь! – высунулся в другой проем Маяхата.

Шаг ускорился.

– Если кто-то не хочет ехать в паланкине, – недовольно насупился Негасима, – тот может оставаться во дворце.

– А верхом он ехать может? – тут же спросила Лёлька.

– Если хочет, – физиономия императора стала кислей недозрелой сакуры. – Эти любители верховой езды могут сейчас спешиться, вернуться во дворец, выбрать себе коней, дождаться следующего раза, когда мы пожелаем совершить прогулку или поездку по делам, и присоединиться. Если получат приглашение.

Лёлька была готова пожертвовать долгожданной вылазкой в люди, но тут неожиданно вмешался Ярик.

– Ваше величество, – скромно потупив взор, проговорил он. – Мы просим вашего великодушного прощения за обиду, нанесенную по незнанию.

Брови Маяхаты радостно взлетели, сестры – сдвинулись с совершенно противоположной эмоцией, но Яр, не замечая, продолжал:

– За время нашего пребывания в комфорте и удобстве мы решили, что Вамаяси – очень богатая страна. Но если вы не можете позволить себе дормезы, кареты или хотя бы коляски – ничего страшного. Бедность – не порок.

– Бедность?! – глаза императора вытаращились как у напуганного рака. – С чего ты взял, что моя держава бедна?! И что это за вещи, которые ты перечислил? Но что бы это ни было, вамаясьцы жили без них века и проживут дальше! Они нам не нужны!

– Хорошая карета, и даже карета так себе, не говоря уже о дормезе – это такая большая карета со всеми удобствами для дальних путешествий – стоят немало. А лошади для них – и подавно, – чуя золотую жилу, лицемерно вздохнула княжна, вклиниваясь в то ли игру, то ли реальные братовы сожаления, как акула в косяк селедки. – Особенно если учесть, что восемь человек не стоят ничего, а восемь лошадей одинаковой масти и стати не каждому даймё по карману. И большая карета, украшенная и обставленная по последнему слову придворной моды, даже у нас в Лукоморье не у каждого боярина на дворе сыщется.

– Да что такое карета, объяснит мне кто-нибудь из вас или нет?!

– Это то же самое, что ламантин… палантин…

– Паланкин, – подсказал Яр.

– Да. Только на больших колесах. И везут ее кони. Она передвигается быстро, и поэтому те расстояния, что в лап… лам… пам… носилках можно было покрыть за день, в карете преодолеешь за час.

– А в дормез может поместиться вся семья и даже горничные и собаки, – сообщил княжич.

– Да?..

На лице императора отразились волнения разума, брожения духа и метания души, за всеми перипетиями которых Лёлька следила с любопытством естествоиспытателя за подопытным хомячком.

– То есть если такие кареты назвать, скажем, императорскими повозками… и поручить какому-нибудь искушенному мастеру начать делать их в Маяхате… и продавать… отдавая, от прибыли престолу… то есть мне… скромные отчисления… ибо жадность – большой грех в глазах Незатменной Мимаситы… Процентов девяносто, не больше… И никто иной, кроме того мастера не имел бы право производить их и торговать ими…

– То престол получил бы изрядное количество… благодарности… от осчастливленных бояр и князей, которым не пришлось бы никогда больше тащиться по неровной дороге со скоростью усталого пешехода, – елейным голоском договорила за Негасиму Лёка[185].

– А люди, которые сейчас таскают ваших бонз, занялись бы более подходящими для них делами, – сурово напомнил Яр. Мысленно он не раз уже извинился перед носильщиками, но ноблесс оближ.

– Люди, которые сейчас, как вы выразились, таскают моих бонз, – сварливо проговорил Маяхата, – вашей милостью окажутся на улице без работы и средств к существованию.

– Но об их будущем подумает и всё устроит заботливый, прозорливый и всеведущий тэнно, я не сомневаюсь, – Лёлька быстро склонила голову в почтительном поклоне, едва не набив шишку Тихону, пристроившемуся у нее на коленках. Ярик, ткнутый локтем в бок, быстро последовал ее примеру.

– Самый добрый и самый мудрый правитель – что народу еще хотеть? – воскликнул он.

Оказавшись среди тех крайне немногих персон, способных отыскать ответ на риторический вопрос, император вздохнул, посерьезнел и тихо проговорил:

– Наверное, вы знаете, что правитель в нашей стране, как ни больно и горько мне говорить, не совсем я. Чтобы сказать, совсем не я…

Ивановичи переглянулись и, придя к выводу, что Шино в мешке не утаишь, осторожно кивнули. В конце концов, не они первые это сказали. Император же, глядя куда-то мимо них – то ли в подпространство, то ли в вечность, продолжил:

– Если уж пока мы передвигаемся со скоростью усталого пешехода, как вы точно успели заметить, а игры в стихи, города и прочую чепуху, призванную убить время, мне за двадцать четыре сознательных года осточертели, я расскажу вам, с чего началось падение моей семьи. Зачем – не знаю. Честно говоря, я с большим интересом выслушал бы ваши повествования о далеком и таинственном Рукомото. Но что-то подсказывает мне, что поскольку в кои-то веки в Вамаяси завелись люди, не ведающие сей сколь печальной, столь нелепой истории, то не воспользоваться этим случаем – грех. Итак…

Повествование императора изобиловало названием неизвестных мест, именами незнакомых и несколько веков как умерших людей и вздохами по поводу бессердечной выходки покровительницы их рода, но в целом сводилось к довольно простому сюжету.

В незапамятные времена – в какие конкретно, его величество запамятовал – прошла красна девица, единственная дочь тогдашнего императора, погулять по садику камушков[186]. Налетел тут откуда ни возьмись тэнгу – человек-ворон: глаз черный, нос длинный, плащ крылатый, руки загребущие. Сгреб он бедную деву, да только его и видели. Послал император своих даймё, сёгунов и самураев искать ее во все стороны державы, пообещав самому удачливому находку в жены. Но сколько ни ходили те по краю родному, только время потеряли. Осенила тогда Маяхату гениальная мысля, пришедшая в положенный ей срок: надо пожаловаться прародительнице своей, незатменной Мимасите, солнцеликой и дальнозоркой, потому что зорко зрила она всегда в любую даль, и что угодно высмотреть могла. Вот и на этот раз выглядела бессмертная Яширока, на какой горе скрывается тэнгу со своей добычей, и нацарапала ногтем на черепашьем панцире планчик. Бросилась туда вся императорская рать и покрошила бедного тэнгу – даже каркнуть не успел. Привели душу-девицу спасатели домой, и всем при дворе видно стало, что в отличие от них тэнгу время зря не тратил. Родила девица в ту же ночь не то сына, не то дочь – возмущенный император-батюшка разглядывать не стал. Утопить хотел в ведре помойном, вместе с перьями, клювом и прочими вороньими прелестями. Но явилась ему Мимасита, постучала пальцем по лбу универсальным жестом и сказала, что отныне сей воронёнок, его внук, кстати, будет служить его, Маяхаты, роду, как только сможет. А мог пернатый внучок сверху за кем угодно шпионить, мысли чужие читать, если не очень мелко написано и разборчивым почерком, во сне являться – ну и по мелочам всякого. Обрадовался император, поклонился богине. Та чмокнула его в щечку, потрепала по макушке и отправилась в свои сияющие чертоги в небесах. А на земле с тех пор, как подрос, служил котэнгу своему нелюбезному, но правящему семейству. И всё было хорошо, а местами так просто прекрасно – с точки зрения Маяхат, по крайней мере – пока при осаде и взятии столицы Вотвояси, после в честь императора переименованной, тогдашний император не отдал семейного котэнгу в аренду предку Миномёто. Император был уверен, что ему котэнгу нужнее: тайсёгун ведь на переднем крае с войсками дневал-ночевал, военачальников своих и чужих в хвост и в гриву гонял, планов придумывал громадьё, а Маяхата в тылу на чистых циновках под сакурами стихи сочинял и победных реляций ждал, не умея дайто от дайсё отличить.

Но Мимасита, да не закроется ее лик тучами, придерживалась другого мнения. Сыпля искрами от негодования, она предстала пред потомком, заявила, что ведет он неправильный образ жизни, потому что правильной забыл настоящий вкус, и поэтому неправ, и вдвойне неправ, что разрешает помыкать своей родней не пойми кому, и что его отец и дед ничем не лучше были, но сколько можно терпеть, что если они так, то с этих пор постоянная власть над котэнгу, равно как и над свежезавоеванной державой переходит к роду Шино, подожгла под ошалевшим тэнно циновку и пропала в радужном облаке. Но лучше бы пропала насовсем, наверное, хоть про родню так грех говорить, потому что сразу после этого полетелаявилась она Шино и сообщила ему приятные новости. В ответ на радостях он бросил к ее ногам свежевзятую Маяхату. Отряхнув ноги, богиня с кислой миной посоветовала ему не обольщаться, ибо когда молчание встретится с грохотом на крыльях ветра, всё вернется на круги своя, а если кто подумал, что императоры теперь будут носить фамилию Шино, то пусть подумает еще раз, а она за этим проследит.

По степени сладости мина Шино могла посоперничать с Мимаситовой, но с богиней не поспоришь. Решив, что живой тайсёгун у руля Восвояси лучше мёртвого императора под его кормой, военачальник приступил к исполнению новых обязанностей – а точнее, продолжил заниматься старыми. Маяхаты, как гневно подметила богиня, еще три поколения назад взвалили всё на плечи сёгунов, предпочтя безделье и негу государственным делам. Так императоры и тайсёгуны поделились: первым досталась народное благоговение и обожание, вторым – все их антонимы плюс власть.

Конечно, ничего не делать в лучах всеобщего восхищения, купаться в роскоши, быть законодателем мод и самым утонченным ценителем прекрасного Негасиме тоже казалось занятием неплохим – но не всегда и не в последнее время. Что означает прорицание богини и каким макаром оно должно исполниться, никто за прошедшие века так и не уразумел. Но чтобы понять, что страну вторая гражданская война если не добьет, то разорит, пророческим даром можно было и не обладать. К тому же, с бессмертной глиняной армией или без нее, тэнно на считал, что заново покорять соседей – удачная мысль, но кто его слушал… кроме юных даймё из Рукомото.

На привале их ждал небольшой – часа на два – пикник и большой сюрприз, чтобы не сказать, два.

Первый они приметили сразу, как только вошли под навес, устроенный для монаршего прохлажденья расторопными слугами в чистом поле. На мягких расписанных батальными сценами циновках в ожидании трапезы расположились Маяхата, пара его приближенных с лёлькиными амулетами на кимоно, и Шино со своими воеводами. Бросив случайный взгляд на соседний навес, Ивановичи к своему удивлению увидели две маленькие фигурки, степенно восседавшие в уединении: незнакомого мальчика лет десяти… и Синиоку. Наряженная в аккуратненькое голубое с ласточками и облачками кимоно, девочка сидела напротив сотрапезника, скромно потупившись и положив руки на коленки. Но глаза ее, похоже, хоть и узкие и полуприкрытые, зрили не хуже широко раскрытых лукоморских, ибо с первым шагом Ярика под императорский тент голова чуть наклонилась, а губы дрогнули в робкой полуулыбке. Предмет обожания тут же расплылся в ответной улыбке, и не видел, как старшая мудрая сестра, не отводя от Маяхаты проникновенного взора, поклонилась со словами:

– Если ваше величество не возражает, мы сядем по лукоморскому обычаю – младшие с младшими.

Император глянул на пару мест, свободных слева от себя, и чуть уязвленно пожал плечами:

– Ну если вы будете себя чувствовать комфортнее таким образом…

– Спасибо за понимание, – улыбка Лёки была насколько кроткой, настолько короткой. Исполнив долг благодарности, она потянула брата за рукав: – Знай свое место, юный победитель обормотов. Пусть взрослые говорят про свои взрослые дела. Нам под тот навесик.

И, сделав вид, что ей абсолютно безразличен обожающий взор княжича, степенно прошествовала к соседней поляне, куда прислуга уже тащила отведенные им столы.

Мальчик в компании с Синиокой оказался новым наследником Шино – Мажору. Поджатые губы, оценивающий взгляд с прищуром, неподвижное лицо – всё говорило о том, что ни набиваться в друзья, ни изъявлять благодарность за неожиданное продвижение по иерархической лестнице он не собирался. Синиока тоже сидела как деревянная, хоть глаза ее и косили время от времени в сторону Яра. Тот от смущения вместо соевого соуса угодил куском рыбы в ненавистный васаби, и если бы не бдительность сестры – быть конфузу.

В отличие от брата, не обуреваемая никакими чувствами, кроме юмора, Лёлька под конец обеда предложила сделать новым знакомым амулет как придворным Негасимы. Мажору отказался, заявив, что его хранит негасимая Мимасита и котэнгу, а если понадобится, то и вся армия Вамаяси. Девочка, кольнув брата непередаваемым взглядом, согласилась. Пошарившись в карманах, Ивановичи нарыли клочок бумаги, зеленую пуговицу и черную нитку. После недолгих страданий княжна выложила рядом совершенно случайно завалявшийся со вчера императорский огненный опал в золотой оправе. Принесенной проворными слугами тушью Ярик, сняв амулет-переводчик, с совершенно серьезным видом вывел на листочке "Ты мне нравишься", перемотал всё ниткой, продетой через пуговицу, привязал опал, и под декламацию написанного приколол к ее кимоно Синиоки.

– Теперь мне будет всегда везти? – девочка робко дотронулась до новой брошки.

– Теперь ты будешь находиться под моим покровительством, – торжественно ответил Ярик и покраснел, давая себе обещание не сачковать больше ни на одной тренировке.

Второй сюрприз поджидал их, когда они забирались в свой паланкин[187].

Мимо них, ведя в поводу пару коней, прошел Обормоту. Голые чумазые ноги были исцарапаны, соломенные сандалии стоптаны, а одежда простотой могла посоперничать с нарядом слуги. Если кто не стал скрывать своих эмоций по отношению к лукоморцам, так это он, и не надо было лишний раз говорить, какого рода они были и из каких разделов уголовного кодекса.

– Его сделали конюхом?! – с ужасом спросила Лёлька Чаёку, поджидавшую их у носилок.

– Нет, Ори-сан. Но близко к тому. Как сын наложницы, да к тому же в немилости у отца, он теперь на положении чуть лучшем, чем сын простого самурая домашней свиты.

– Он нас ненавидит… – не сомневаясь ни минуты, проговорил Ярик.

Девушка замялась, но не видя смысла отрицать очевидное, кивнула.

– Но вам его опасаться нечего, – тут же торопливо добавила она. – Он не может причинить вреда личным гостям императора.

– Да кто его опасается! – княжна пренебрежительно выпятила подбородок. Если бы в последний миг ноблесс ее не оближил, она бы сплюнула сквозь зубы.

Словно услышав ее слова, Обормоту обернулся. От его взгляда Ярик нервно поежился и мысленно ответил сестре: "Я".

Остаток пути до следующего привала княжичи проделали со скоростью неторопливого носильщика, что было выше скорости усталого пешехода, но определенно ниже лошадиной. Но кого им было жалко даже больше носильщиков – так это коней. Застоявшись во дворце, животные рассчитывали на скачку за городом, когда от топота копыт пыль по полю летит – ну или неуклюжие наездники, а вместо этого… Недовольные кони военных шли, прядая ушами, скаля зубы и кося. Но в армии не забалуешь, и несколько попыток пробежаться были пресечены поводьями в натяг и в бок кнутом, хотя по лицам седоков было видно, что они сами не прочь присоединиться к своим скакунам – или даже сбегать с ними наперегонки. Но кто сказал, что в императорской колонне главные люди – тэнно или тайсёгун? Главные там – носильщики.

Чаёку, Забияки и Отоваро, как свита важных иноземных гостей, шли рядом, и то болтали ни о чем с выданными лукоморцам опахальщиком и зонтодержателем, то многозначительно молчали между собой. Несколько раз княжичи хотели пригласить друзей присоединиться к ним в паланкине, но мысль о восьми несущих его людях отбивала всякую охоту.

Перекусывали Ивановичи снова с наследниками Шино, раскланявшись с императором по пути. Яр сидел рядом с Синиокой, хоть и под бдительным взором ее няньки, где-то потерявшейся в первый раз. Лёлька с Тихоном устроились рядом с ним. Мажору был всё так же сдержан и невыразителен и смотрел строго перед собой, точно от взгляда на Лёку он мог заболеть или подавиться своим рисом, завернутым в какие-то грязные тряпки[188].

На десерт был подан чернослив – с миндалём вместо косточки, как девочка выяснила опытным путем, с подозрением выплюнув на ладонь нечто продолговатое, но податливое.

– Это миндаль. Такой орех, – снисходительно пояснила нянька. – Это чернослив с миндалём.

– Ну хоть не с минтаём, как всё остальное тут у вас, – с интонацией, лишний раз доказывающей, что действие равно противодействию, проговорила княжна, и поняла, что после этих слов просто не может сунуть его обратно в рот.

Оглядев тесное пространство навеса, она приметила пустой котелок из-под риса шагах в пяти от нее на траве и с выражением крайней легкости бытия запустила орехом туда. Он глухо стукнул о дно, девочка хмыкнула, победно огляделась… и встретилась взглядами с Мажору. Не опуская глаз, он склонил голову, сунул в рот черносливину, выплюнул орех, прицелился… и второй миндаль присоединился к первому. Лёлька зыркнула на него, на котелок – и закусила губу. Шино кидал с расстояния почти вдвое большего, чем она! От выражения непередаваемого самодовольства на его физиономии княжну могло спасти только одно.

Чувствуя на себе заинтересованные взгляды брата и его пассии, она медленно сжевала черносливину, выдавила губами орех в ладонь, с видом снайпера на городской стене прищурилась – и забросила его мальчику в чайную чашку, уже опустевшую. В ответ на нянькин ах и мажорин ох она с приподнятыми бровями и видом полной отрешенности чуть повела плечом и воззрилась на небо.

Удар возмездия не заставил себя ждать. Не прошло и полминуты, как в недопитую чашку Лёльки навесом хлопнулся миндаль, разбрызгивая светло-желтую водичку, по какому-то недоразумению именуемую в Вамаяси чаем. Яр захихикал, Синиока зааплодировала, а нянька крайне вежливо сообщила, что таким высокорожденным особам не пристало заниматься ерундой.

Чувствуя, что краснеет – главным образом от несправедливости замечания – княжна обзавелась еще одним орехом. Быстрый взгляд по сторонам, умудрившийся вопреки всем законам оптики пропустить Мажору, лёгкий замах… Миндаль стукнулся о тонкий шест, поддерживавший полотнище над их головами и отскочил. Равнодушно-усталый взгляд Лёки полетел в адрес Мажору и угодил ему в чувство превосходства. Еще один чернослив быстро отправился ему в рот, а миндаль – в ладонь. Он прицелился, резко пустил свой снаряд – и попал в ту же самую точку, куда минутой раньше ударился Лёлькин. Но торжества, и даже ничьей не получилось. Шест находился в четырех шагах от него – и в десяти от девочки.

Хоть и запоздало, но юный Шино тоже это понял. Раздраженно поджав губы, он съел еще одну сливу. Рука занеслась в поисках достойной мишени, взор заметался по достижимым для миндального огня окрестностям… и упал на ворону, примостившуюся на нижней ветке ближайшего дерева в ожидании остатков пиршества. Будучи флегматичной и терпеливой птицей, она, не ожидая подвоха, спокойно сидела, прикидывая, где объедки будут повкуснее. Из-за высокой прически няньки ее видно почти не было – только голова и грудь, но разве для настоящего снайпера не было бы достаточно и кончика клюва?

– Есть такие деяния, что не к лицу наследнику такого рода, как Шино… – сделала вторую попытку воцарить мир и спокойствие нянька.

Не слыша ее, весь калькуляция и глазомер, мальчик решительно прищурился и взмахнул рукой. Орех покинул его пальцы, глаза няньки выскочили на лоб, а вся остальная она – в сторону. В сторону еще одного шеста, завешанного пологом, как оказалось. И как выяснилось мгновением позже, воткнутого в землю с силой дистрофичного младенца. Секундой позже сооружение из лакированного бамбука и лазурного шелка рухнуло на головы под ним скрывавшихся, накрывая без разбору полов и званий.

Лёлька выбралась из-под завала мрачнее конца света и приблизительно с такими же намерениями, потирая лоб, украшенный шишкой, набитой шестом, и оказалась нос к носу с Мажору. Увидев ее, он ойкнул и попятился. Девочка ожидала услышать что-то вроде "не убивай меня" или "только не ногами, только не по голове", и поэтому "извини, я нечаянно!" застало ее врасплох.

– Что?.. – сбитая с толку, переспросила она.

– Я не нарочно, говорю, – сконфуженный, потирая свой лоб, словно таинственная симпатическая связь заставляла болеть и его, пробормотал Шино. – Я даже не попал в нее! В Окуни-сан, не в ворону, в смысле. В ворону попал бы – это раз плюнуть! Если бы нянька не напугала ее своими подпрыгиваниями…

И считая извинения принесенными, принялся тянуть за полотнище, вызволяя блуждавших под ним на четвереньках Ярика и сестру. Пару секунд спустя подбежали слуги и бодро включились в процесс.

– Самурай хренов, – пробормотала она сквозь зубы, пытаясь угадать, которая из фигур под балдахином, иллюстрировавших своим перемещением броуновское движение – ее брат, и не была готова к серьезно-удивленному взгляду Шино.

– Не знал, что в Рукомото тоже есть самураи. Должно быть, самурай Хире Нави был великим воином, если его имя стало притчей во языцех?.. Или наоборот? – почуял недоброе мальчик.

Лёлька смутилась. "Палкой по лбу" тянуло на "хренова самурая", но не на объяснение, кто это такой.

– Не. Это был хороший воин. Самый лучший, практически. Хотя самураи у нас по-другому называются.

К ее удивлению Мажору церемонно поклонился:

– Спасибо за сравнение, Ори-сан. Это высокая честь. Постараюсь быть достойным.

– Да ладно… – буркнула Лёка и почти шепотом, дождавшись, когда мальчик отвернется, договорила: – Не очень старайся.

Няньку вызволять не пришлось. Бледная, с вытаращенными глазами, растрепанной прической, облитым чаем нарядном кимоно, она сидела под деревом, обмахивалась веером, и безмолвно открывала и закрывала рот.

– Влетит, наверное, по первое число, – грустно обозрев разрушения, предсказала Лёлька.

– Я скажу, что она не виновата, – собственноручно извлекая Синиоку из голубых шелковых волн, бросил через плечо Мажору.

– Я тебя имею в виду! – огрызнулась княжна.

– А мне-то за что?

Искреннее недоумение заставило Лёку задуматься, действительно ли вамаясец над ней издевался.

– Но это ты ведь помял ее, уронил полог…

– Я ребенок. Тем более, наследник тайсёгуна. Не знаю, как в Рукомото, а в Вамаяси на детские шалости смотрят сквозь пальцы. Наверное, подсчитывают и ждут, пока ребенок станет взрослым, – усмехнулся паренек, отряхивая наряд сестры, и добавил, оправдываясь: – И вообще, это она должна была следить, чтобы с нами ничего не случилось, а не наоборот!

– С нами случился ты, а против этого у простой няньки приёма нет, – отмахнулась от его оправданий девочка и махнула брату: – Идём. Много есть вредно.

И уже уходя, услышала, за спиной неуверенный голос Мажору.

– Окуни-сан?.. Я не хотел в вас попадать… и пугать…

Остатки пути до Якаямы кортеж проделал без остановок со скоростью усталого носильщика, помноженной на ускорение раздраженной лошади, и деленной на количество натертых ног на квадратный метр вокруг каждого паланкина. Чаёку, шагавшая справа, не умолкала почти ни на минуту, делясь новостями и сплетнями, собранными со всей свиты. Когда они уже приближались к городу, и монументальные ворота Расёмон уже можно было разглядеть с холма, на который, пыхтя и отдуваясь, втащились носильщики, к лукоморскому паланкину, нервно улыбаясь, подошел придворный, которого записка на груди представляла как Сада Мазо. Умудрившись почтительнейше раскланяться на ходу, он вещал минут десять о природе, погоде, видах на урожай чая на холмах У Ди, и только потом, когда сдерживаться уже не было сил, проговорил, излучая умильную доброжелательность как плюшевый мишка:

– Не ведомо мне, известно ли юным даймё из Рукомото, что уже пять или шесть человек из тех, кому вы вчера создали амулеты, под большим секретом поведали мне, что их посетила удача? У нашего философа утром нашелся давно потерянный свиток со стихами Хокупи Шинагами, у жены хранителя зонтов и вееров его величества прошел насморк, у другой дамы пятно на рукаве отмылось простой водой и не оставило следов…

Ивановичи переглянулись. Яр с изумлением, Лёлька – с видом "Подумаешь, удивили".

– Но есть и те, на кого неудачи посыпались, словно сливы в ветреную погоду, – продолжил он и покраснел. Девочка обратила внимание на пятна разных размеров и расцветки на его кимоно, царапины на руке, алую шишку укуса насекомого под глазом – и кивнула со знанием дела.

– Это потому, что они не верили в силу амулета, когда получали.

– Я… мы… то есть они верили!

– Значит, мало, – княжна пожала плечами. – И это вы… они… еще легко отделались. Дальше будет хуже.

– Что же теперь мне… нам… им делать?! – жалобно возопил Сада, заставляя шарахнуться лошадей и носильщиков.

– Это поправимо, хоть и не скажу, что легко… – девочка нахмурилась, помяла подбородок, и с видом эксперта изрекла: – Чтобы умилостивить Пруху Всеведущего, духа амулета, невезучим придется до следующей черной луны питаться одной жареной рыбой, не передвигаться в паланкине, при встрече отвешивать знакомым земной поклон…

– Это как? – Мазо выглянул на миг из ступора, чтобы навести справки. Лёлька изобразила.

– Точно так же, только из положения "стоя", и голову опустить ниже пояса, а руку до земли, – подсказал брат, пожалев ошарашенного придворного. Тот смог только кивнуть – голова ниже плеча, рука у сердца. Девочка, довольная, продолжила:

– А самое главное условие, чтобы не дать остаткам своей удачи разлететься по чужим людям, обращаться к другим "гой еси ты…" – и имя. Это древний лукоморский оберег, чрезвычайно действенный.

– А если я не знаю имени?! Если это какой-нибудь слуга или прачка?! – на распухшей не столько от образа жизни, сколько от укуса физиономии Мазо отразилась финальная агония.

– Можно и узнать по такому случаю, – сурово заметила девочка. – Но если уж совсем незнакомый… Слушайте и запоминайте.

Пока до города добрались, пока прошествовали по кривым вонючим улочкам до центра, где, подобно бриллианту на блюде с навозом, красовался дворец градоначальника, наступила ночь. Правитель Якаямы, достопочтенный Дайсуке Посуду, встретил высокопоставленных визитеров шагах в пятидесяти за воротами своего ослепительного белого замка в сопровождении толпы придворных и слуг с фонарями и распростерся в приветствии. Вслед за ним на предварительно расстеленные на мостовой циновки обрушилась вся остальная делегация вместе с освещением, и стало предательски видно, что мостовая кончалась от ворот ровно в пятидесяти шагах, положенных по протоколу. Что начиналось дальше, рафинированным любителям гармонии при даже неверной ночной иллюминации видеть не рекомендовалось.

Шино холодно кивнул правителю и компании, не слезая с коня, и проехал дальше. Император же, то ли по причине более душевного расположения, то ли в пику тайсёгуну, улыбнулся и сказал что-то, отчего встречающие закивали, жизнерадостно стукаясь лбами о циновки, траву, мостовую или гэта впередилежащего. Когда правители страны миновали правителей города и голова процессии втянулась в ворота, якаямцы поднялись и потрусили вслед, косясь на кортеж и оценивая не только текущий баланс придворных сил, но и узоры на кимоно и цвет вуалей. Но одна деталь наряда императорских придворных завлекла их внимание с первого взгляда и не отпускала еще долго.

Насколько долго – Ивановичам предстояло узнать уже утром, потому что первое, что они увидели, выйдя из отведенных им покоев – несколько самураев с дамами, на груди которых красовались амулеты с их именами. Хотя для княжичей почти все вамаясьцы всё еще выглядели на одно лицо, эти конкретные лица им показались незнакомыми совсем. Удивляясь, Лёлька подошла поближе – и глаза ее достигли абсолютного стандарта вамаясьской окулистической красоты. Вместо имен на листочках, украшенных шишками, орешками, веточками и прочими шнурками было выведено "Плдывиор Жвафямро" и "Чывжирг Ытовьме". Что было написано на остальных аристократах, княжичи не смогли выговорить даже мысленно.

– Ч-что это? – ошарашенно пробормотал за ее спиной Ярик. Самурай в сером в голубую полоску кимоно принял вопрос на свой счет.

– Новая мода, привезенная тэнно из столицы, – чуть снисходительно пояснил он, поигрывая орехом в пучке перьев на синем шнурке. – Амулет на удачу, неистовой силы, говорят, какие носят императоры и даймё в самом Руко…

И тут расовая принадлежность встреченных детей и название страны – удачного источника неистовых амулетов состыковались в его мозгу, и глаза расширились до опасных пределов.

– Подделка, говорите? – со скорбной задумчивостью пробормотала Лёлька в повисшей испуганной тишине. И тут же из-за ее спины донесся знакомый голос Сада Мазо:

– Год теперь не видать удачи вам! – предрек он апокалипсическим голосом. – Пруха, дух амулетов, очень обижается на такое неуважение!

– Д-да ну, – неуверенно попытался возразить вельможа.

– Ну да! – присоединился к Мазо другой столичный гость, надпись на котором идентифицировала его как придворного поэта Сагу Перевраки, свежеобращенного верующего в силу лукоморских сувениров, судя по его перебинтованным пальцам и вчерашним порезам на щеках. – На себе проверено, увы нам и ах, а также ох, ух, эх, а иногда так и вовсе ых, хотя, к счастью, пока не очень часто. Припомните-ка, не случилось ли с вами этим утром, когда псевдоамулеты оказались у вас на кимоно, чего-нибудь такого…

Плдывиор Жвафямро припомнил и побледнел. Рука Чывжирга Ытовьме потянулась сорвать талисман, но Сада Мазо нахмурился, затряс головой и замотал пальцем перед носами провинциалов:

– Поздно! Тень гнева великого Прухи уже легла на ваши бесталанные головы, и теперь все беды и напасти Вамаяси… да что там Вамаяси – Белого Света! – посыплются на вас, как градины в бурю! Сначала вы не поймете, что происходит что-то ужасное, потому что оно будет подкрадываться к вам исподволь, по одной маленькой неприятности за раз. Пролить чай на самое дорогое кимоно? Пожалуйста. Разорвать драгоценный свиток со списком должников или поэмой Хади Руками? В один момент. Шальному порыву ветра перевернуть фонарь и устроить пожар в вашем доме? Легко! А дальше – больше! Заболеет ваша любимая жена или сломает ногу супруг, – поклон в сторону застывших от ужаса женщин. – Недород риса на полях. Падёж скота. Дочь влюбится в бродячего артиста и сбежит с ним. Сын в одну роковую ночь проиграет в маджонг полсостояния, не призваченные сбежавшей дочерью…

Глядя на его лицо, можно было подумать, что запугивать соплеменником страшными карами злопамятного импортного Прухи доставляло ему больше удовольствия, чем выдать дочь за тайсёгуна или выиграть в императорскую лотерею тысячу коку риса. Очи Сада горели огнем неземного вдохновения, а голос играл, как катана у носа жертвы. Поза же выдавала долгие часы репетиций перед зеркалом: то ли в надежде встретить жертву своей фантазии и красноречия, то ли запугивая себя самого.

Руки якаямцев опустились, бесталанные головы втянулись в плечи:

– Но я же думал… мы же думали… это просто мода…

– И что нам теперь делать?..

– Мы с сестрой можем изготовить вам настоящие амулеты, – с сочувствием глядя на вамаясьцев, проговорил Ярик.

– Но выполнять правила Прухи, чтобы отвести от себя его гнев, вам всё же придется, – прищурилась Лёлька. – Мазо-сан поведает вам, какие именно и как.

– О, спасибо вам! Премного благодарны! Да преумножатся ваши года до тысячи! – наперебой загомонили якаямцы, а один из них проворно покинул друзей и шмыгнул к замку. Что это означало, лукоморцы поняли только когда к ним в комнату, где они с важным видом ставили на поток производство удачи, вежливо раскланиваясь и улыбаясь, как тысяча будд, заглянуло еще человек полсотни с контрафактными амулетами. Брови Сада и Перевраки приподнялись, очи загорелись миссионерским огнем, и пока Ивановичи трудились над своими маленькими произведениями оккультно-очковтирательского искусства, инструктаж дикарей шел полным ходом…

После завтрака во дворе пятиэтажного белого чуда – родового замка Дайсуке Белый Журавль – выстроилась колонна люда праздного и не очень. Паланкины его величества, придворных его величества, протеже его величества, местной знати во главе с градоначальником, слуги с корзинами, свертками, тюками, посудой, горшками, кувшинами, музыкальными инструментами, свитками и опахалами: а вдруг по дороге тэнно станет жарко, или холодно, или скучно, или захочется есть, пить или наоборот? А вдруг этого же захочется или не захочется его фаворитам?..

Вчера на огромной площади Запретного города и на дороге не казалось, что путешественников слишком уж много, но теперь, когда те же и несколько десятков аборигенов сгрудились во дворе замка, всё выглядело так, будто одна половина Вамаяси решилась переехать в другую и на пути встретилась с половиной второй, осененной аналогичным желанием. Ивановичам, оглушенным толкотней и гамом, было трудно поверить, что все эти люди всего лишь собрались прогуляться до каких-то казарм.

Укрывшись в носилках от толчеи и суматохи, под прикрытием полога и суровых Отовару и Забияки, расположившихся по обе стороны, княжичи с любопытством оглядывались в поисках Шино. Но единственными людьми, кого не наблюдалось во всей предотъездной суматохе, как это ни странно, были тайсёгун, его приближенные – и дети. Проспали? Передумали? Поедут позже? Но если подумать, то и Чаёку они не видели с тех пор, как проснулись…

На вопрос про дайёнкю Забияки сжал в ниточку губы и отвел глаза.

– Она еще до рассвета уехала с Шино и его людьми, – тихо проговорил Иканай.

– В Маяхату? – не понял Ярик.

– В казармы в Это. Если их можно так назвать.

– А отчего нельзя?

– Сами увидите, – уклончиво проговорил сенсей.

– А в это – то есть куда? – уточнила Лёлька.

– В это?.. – не понял сначала самурай, но подумав, хлопнул себя по лбу: – Ах, это! Это – название городка, где казармы располагаются.

– А отчего Чаёку уехала с ними, а не стала ждать нас? – Лёлька обиженно надулась. – Если так не терпелось, могла бы нас разбудить пораньше. Тогда обошлось бы без этого… цирка, – она кивнула на гордых якаямцев, увешанных последним писком столичной моды – лицензионными лукоморским талисманами.

– Ее отец приказал, – пробормотал Хибару, и по лицу его было видно, что больше всего на свете ему хочется сейчас, чтобы на его подопечных кто-нибудь напал, давая ему возможность и причину выхватить свои мечи и порубить всех в капусту – или быть порубленным самому.

– Извечный Кошамару там?

– Он, его брат, Ода Таракану, – принялся загибать пальцы Отоваро, но заметив, как передернуло его молодого коллегу при этом имени, махнул рукой: – Короче, все Вечные. Даже парочка тех, кто из дворца носа не высовывал уже несколько лет.

Княжичи приуныли, размышляя о возможных последствиях вспоминания Тараканом о существовании его нареченной и о том, что ждёт Забияки, но долго оставаться унылой Лёлька не могла ни по какому поводу.

– В казармах готовится что-то важное? – через минуту очи ее снова горели любопытством и жаждой нового.

– Похоже на то, – скупо кивнул Иканай, не разделяя энтузиазма Ивановичей, но девочка отнесла это на счёт повышенной скучности, свойственной, увы, всем взрослым, и ожидание они продолжали под проникновенное яриково:

Потоптавшись во дворе еще минут двадцать, процессия двинулась в путь, поднимая клубы колючей желтоватой пыли немощеных улиц Якаямы. Как пояснил Отоваро, задержка была вызвана требованиями этикета. Причем про вежливость королей, выражающейся в точности[189], в Вамаяси не слышали ничего. Согласно этикету вамаясьскому, с пути шествия императорской процессии нужно было разогнать всех встречных, поперечных, параллельных и даже перпендикулярных, всё подмести[190], а проулки и фасады, способные оскорбить монарший взор своей глубокой неподметабельностью и незачищабельностью, завесить от крыш до земли специальными алыми полотнищами, художественно разрисованными приветствиями и пожеланиями. Поэтому, вместо того, чтобы созерцать маленький вамаясьский городок во всей его уездной прелести, лукоморцы глотали свежеподнятую метельщиками пыль, выглядывали на крышах лучников, в свою очередь выцеливающих нарушителей этикета, и читали лозунги, то ли наспех, то ли высокохудожественно[191] намалеванные на парусине и развешанные почти сплошной стеной вдоль их маршрута. Похоже было, что с удалением от дворца количество презентабельных домов и улиц стремилось к нулю.

– Да здравствует тэнно Негасима – самый великий император Белого Света! – читали они попеременно вслух друг другу: Лёлька на левой стороне улицы, Яр – на правой.

– Миномёто нам кормчий, Маяхата нам парус. К процветанию лодка державы плывёт!

– Спасибо дальнозоркому роду Шино за наше счастливое детство, отрочество, зрелость, пожилой возраст и старость!

– Лё, а разве не "дальновидному" правильно?

– Смотря что хотели сказать между строк, – с видом профессионального конспиратора сообщила сестра. – Может, что хотели, то и сказали.

– В смысле, что род Шино не видит, что творится у него под носом?

– И видит то, что его не касается. О, а вот попроще! "Слава его императорскому величеству! Банзай!" Ага, попроще… Яр, что такое "банзай"?

– Это такое маленькое кривое дерево в горшке, – авторитетно пояснил мальчик.

– А при чем тут император?

– Может, его сравнивают с этим банзаем?

– Сами они – кривые! И вечно на горшке тоже! – обиделась за Негасиму девочка.

– Восточное искусство тонкого намека, – развел руками Ярик – эксперт по дипломатии.

– Мы придем к победе Вамаяси над Вотвоясями под знаменами Маяхата и Шино! – вдоволь наворчавшись, продолжила озвучивать свою сторону Лёлька.

– Вечные заботятся о нашем процветании! – эхом продекламировал княжич.

– Позаботился волк о кобыле, оставил хвост да гриву… – поморщилась Лёлька.

– Наша цель – благоденствие рода Маяхата! – продолжил брат зачитывать тезисы настенной политинформации.

– На лавке для лучников надпись? – уточнила сестра.

– А ты откуда знаешь?

– Вот такая я догада.

– До гада, во время гада, после гада… – рассеянно, как это свойственно поэтам и людям, думающим не о том, о чем говорят, пробормотал Ярик и вывернул шею, читая очередную надпись, объясняющую, как хорошо жить в вамаясьской стране под мудрым предводительством Миномёто.

Так развлекаясь, они не заметили, как добрались до кварталов, где из-за полотнищ, колыхавшихся сплошной ало-белой стеной, невозможно было понять, там ли еще город, или кончился с километр назад. Еще полчаса путешествия по миру пропаганды и агитации – и неожиданно все преграды вокруг пропали, открывая застигнутым врасплох взорам поля, дорогу, речку, мост… и новый город за ним. Беглый взгляд не встретил ничего необычного, ну разве что домов было гораздо меньше, чем людей. Но рассмотрев поближе соседа Якаямы с моста, горбом вздымавшегося над неширокой, но бурной речушкой, Лёлька охнула. Люди оказались солдатами в тусклых желтых доспехах, выстроенными ровными рядами на вытоптанных полях вдоль дороги, точно к параду, а дома были сплошь одноэтажные, приземистые, больше похожие на сараи – и ни одного дерева, ни одной вамаясьской крыши с кокетливо приподнятыми углами. Строгие квадраты пехоты, застывшие по стойке "смирно", простирались по обе стороны дороги, насколько хватало глаз. Лёлька никогда не думала, что на всём Белом Свете, не говоря уже про одно государство, может быть столько солдат! Когда же последние метры между вышедшей их встречать армией и гостями были пройдены, Ивановичей поджидало еще большее удивление. Желтыми и тусклыми были не только доспехи воинов, но и их оружие, щиты, руки и лица. Их желтые тусклые кони стояли неподвижно, как истуканы, и тусклые желтые колесницы ушли по ступицы в землю под тяжестью своих возниц, копейщиков и стрелков – тоже желтых, недвижимых и тусклых.

– Лё!.. Но это же… – глаза Ярослава расширились. – Это же и есть та самая глиняная армия Восвояси! Которую хотят оживить амулетом Тишины!

– Это ж сколько всего!.. – у более практичной княжны в голове сразу защелкали счеты. – Это ж сколько надо глины! Рабочих и скульпторов! Времени!.. Хотя скульпторами тут десятком обойтись можно. Сделал форму, закидывай в нее глину да суши.

– На третий вопрос ответить могу: почти десять лет, – проговорил Иканай. Шино не жалел расходов на добычу и перевозку материалов и прочее. Иной раз кажется, что прокормить настоящую армию было бы дешевле.

– Смотрите! Они все на разные лица! И одеты по-разному, если приглядеться! – Яр высунулся из паланкина, едва не выпадая. – А ты говоришь – формы!

– Ну разные формы, ну и какая разница, – отмахнулась девочка, не любившая признавать свою неправоту. Но если сейчас она была не права – то как делали этих солдат? Не по одному же руками!

Через полчаса неспешного пути вдоль строя, с каждым шагом всё более напоминавшего ей надгробные памятники чрезвычайно тесно заселенного кладбища, процессия остановилась. Едва паланкин опустился наземь, от императора прибежал посыльный с высочайшим приглашением даймё из Рукомото присоединиться к нему. Ивановичей упрашивать было не надо. Зажав Тихона под мышкой, а руку брата – в свободной ладони, Лёлька поспешила к голове колонны, где Негасима выслушивал доклад Извечного, согнувшегося в почтительном полупоклоне. За спиной его в позе внезапного коллективного прострела замерли несколько членов совета и стая[192] учеников. Миномёто, его свиты, Нивидзимы Кошамару, Оды Таракану и Чаёку видно нигде не было.

– Короче говоря, Нерояма-сан, вы сообщаете мне в премногих словах лишь одну короткую мысль? А именно то, что за прошедшие два месяца вы в своих исследованиях не продвинулись ни на шаг? – император, дослушав объяснение до ближайшей точки, недовольно нахмурился.

– Ваше величество смотрит на вещи слишком пессимистично, – маг покачал лысой, как орех, головой, поднял взор на императора, и только теперь княжичи заметили, как сильно он осунулся и постарел. – Совет изначально не обещал легкого и быстрого прогресса и свое обещание сдержал. Работа продвигается, но медленно и тяжело. Не хочу утомлять ваше величество скучными подробностями, интересными только профессионалу, дабы не спровоцировать головной боли и сплина от ненужных тэнно мелочей. Хочу лишь со всем почтением указать на то, что количество воинов почти доведено до заказанного, равно как и колесниц, а число лошадей даже превышает запрошенное тайсёгуном.

– В армии важно не число, а мобильность, как говорит наш великий Шино, – сурово пробасил начальник стражи Нагибаси, застывший по правую руку от императора с видом очень рассерженного бога грома. – А всё, что его величество видит – разросшийся до неприличия сад камней!

– Спасибо, Нагибаси-сан, но я сам могу определить, что я вижу, а что нет, – не поворачивая головы, холодно пробормотал Негасима. Военачальник вспыхнул и закусил губу.

– Ну так что вы еще хотели мне показать достойного внимания, Кошамару-сан? – весь внимание и терпение, изменившийся точно по волшебству император перевел свой хронически рассеянный, чуть близорукий взгляд на чародея.

– Если вашему величеству будет угодно, пройдемте со мной, – поклонился Извечный – и только тут заметил Ивановичей. – Рад видеть наших юных гостей из Рукомото, возмутителей спокойствия и низвергателей устоев, – снова кланяясь, еле заметно улыбнулся он в усы.

Яр улыбнулся было в ответ, но Лёлька, памятуя сцену в подземельях Совета, ответила ледяным взором и дернула брата за рукав.

– И вам приятного дня, – сконфуженно пробормотал мальчик и отвел взгляд, чувствуя себя предателем, не понимая только, кого именно.

Обход мастерских, в которых рождалась новая восвоясьская армия, затянулся. Сперва гостей ошарашили подробностями о кубометрах песка, возах глины, реках воды, рабочих руках и поголовье быков, необходимых для того, чтобы все эти ресурсы доставить в лагерь. Потом рассказ перешел к принципам выбора доспехов, оружия и масти коней для разных отрядов. И только когда Лёлька всерьез начала подумывать, что в своей короткой жизни не слышала более скучной экскурсии, чем экскурсия по мастерским чародеев, производящим волшебных солдат, и что Вечным не мешало бы нанести еще один визит Адалету – поучиться искусству заинтересовать своих гостей, Кошамару перешел к магии.

Глиняная фигура, вылепленная даже смамым тщательным образом, оставалась глиняной со всеми вытекающими, протекающими и подтекающими по дождем последствиями, которые с поля боя, к тому же, пришлось бы уносить в корзине для черепков. Но пройдя горнило Вечной Крепости, как представил Извечный неказистое каменное сооружение, похожее на груду булыжника, на которую буря швырнула традиционную вамаясьскую крышу, истукан становился неуязвимым. Для подтверждения своих слов Кошамару принял из рук поджидавшего ученика небольшое ведерко с водой и с поклоном преподнес императору.

– Если вашему величеству будет угодно облить его… – указал старик на ближайшего солдата.

– Моему? Увольте, – с косоватой усмешкой тэнно указал веером на Нагибаси. – Отдайте ему. Облей его, Комураку-сан.

По лицу начальника стражи было видно, что под "его" ему очень хотелось понять "старика", но, еще раз взвесив последствия и риски, он со вздохом поднял ведро, похожее на большой горшок, и окатил стоявшего рядом солдата с макушки до пят. Нормальная глина после такой процедуры поплыла бы или хотя бы намокла, но с этого воина вода скатывалась, как с гуся.

– Простой обжиг сделал бы с ней то же самое без всякой магии! – фыркнул Нагибаси.

– Если у нашего великолепного начальника десяти гвардейцев имеются средства на обжиг нескольких десятков тысяч таких фигур как эта, не говоря про коней и колесницы, совет с радостью примет их в дар, – учтиво поклонился Нерояма. Вояка прищурился, скривил губы и отвернулся – то ли не желая комментировать свою зарплату, то ли раздумывая, не стоит ли всё-таки потратить ее на обжиг армии, чтобы избавиться от нудного старикана.

Одна капля покатилась по носу истукана и зависла на кончике. Лёлька сочувственно поморщилась: щекотно! Если бы это был ее нос, она бы сейчас мотала головой и отфыркивалась. Невольно она тряхнула головй, сморщила нос… и словно скопировав ее, глиняный воин сделал то же самое. Капля, застигнутая врасплох, полетела на иссушенную, вытоптанную землю и пропала. Солдат снова замер.

По рядам зрителей – тех немногих, кто не отвлекся, утомленный однообразием сада солдат, пронесся коллективный вздох изумления. Император поднес веер к губам, Нагибаси крякнул и затряс головой, отгоняя морок и сворачивая рогатый шлем набекрень, Ярик открыл рот, девочка вытянула шею, потрясенно изучая неподвижный нос желтой фигуры, и не заметила, как Кошамару – один из всех – вперил взор не в глиняного пехотинца, а в нее.

– Нерояма-сан?.. – тэнно перевел взгляд на Извечного. – Что… это было? Значит ли это, что вы близки к оживлению армии тайсёгу… то есть моей?

– Как я имел честь доложить вашему величеству, работы ведутся советом в этом направлении денно и нощно. И естественно, как усердным стараниям и следует, приносят нам кое-какие плоды… о которых мы поговорим чуть попозже.

– А отчего не сейчас? – с капризным нетерпением император надул губы.

– Оттого, что каждому плоду своё время, ваше величество.

– Иногда мне кажется, что в совет отбираются люди по способностям не к магии, а к выведению из себя тех, кто стоит выше их!

– Ваше величество только что со свойственной ему проницательностью раскрыл один из наиважнейших факторов отбора новых членов, – смиренно склонился Извечный. Лукоморцы прыснули. Выражение физиономии Маяхаты из гордого стало озадаченным, и тут же брюзгливым.

– Я сохраню в памяти вашу похвалу, о премудрейший. А еще я надеюсь, что в вашем распоряжении имеется плод, готовый к дегустации прямо сейчас.

– Конечно, ваше величество. С вашего высочайшего позволения мы применим катану… – голос мага сошел на нет в невысказанном вопросе.

– Да, конечно, – кивнул император. Нагибаси насторожился. В отличии от обжига глины методами колдовства, катаны, достающиеся поблизости от тэнно, находились в его компетенции.

Довольный разрешением, старик кивнул, и из-за спин княжичей выступил Забияки.

– Ударь его, – приказал Извечный, указывая на только что облитую глиняную фигуру.

Меч стремительно выскользнул из ножен юного самурая и обрушился на шею истукана. Лёлька машинально вскинула руку, защищая глаза от брызг осколков и кусков солдата – но осколок, прибивший соломенную сандалию Нагибаси к земле, воткнувшись между пальцами, был только один. Половина катаны.

– Титьки Мимаси… – чуть не сбогохульствовали дуэтом оба, но вовремя захлопнули рот.

Извечный нахмурился, погрозил пальцем и улыбнулся ошалевшей публике – весь предупредительность и внимание:

– А теперь, если тэнно пожалует нам свое наимилостивейшее разрешение, мы изберем оружие помощнее.

– Жалую, – нетерпеливо махнул рукой Маяхата. – Давайте дальше.

На этот раз, повинуясь жесту Кошамару, из рядов его свиты выступил один из Вечных – Наоко Ивухо. В руках – не без усилия – он держал кузнечный молот.

– Хибару-сан, – повелительно кивнул он стражнику.

– Надеюсь, с молотками и прочими орудиями простолюдинов стража совета умеет обращаться лучше, чем с оружием воинов, – оторвавшись от осторожного и безуспешного извлечения клинка из обуви, Нагибаси скривил губы в ядовитой усмешке.

Яростно сунув обломок меча в ножны, Забияки схватил новое оружие и, не дожидаясь приглашения, врезал по истукану так, будто на его месте находился начальник императорской гвардии. Глина загудела, как колокол – и полетели осколки, задевая людей, застревая в многослойных одеждах, пробивая веера и зонты, врезаясь в землю.

– Тэнно ранен! – воскликнул кто-то из толпы магов и, расталкивая всех, к императору бросился Нивидзима с белым шелковым платком как флагом капитуляции совета перед грядущими репрессиями.

– Чаёку, быстро! – скомандовал из рядов чародеев другой голос. Проскользнув между впавших в ступор Вечных и их учеников, к его величеству кинулась четвертая ученица Нероямы.

Император, ошарашенный видом собственной крови, стекавшей из глубокой ссадины на лбу, стоял как кукла, моргая и открывая рот, не мешая ни словом, ни делом дяде и племяннице, которые суетились вокруг него с таким видом, будто его остывающий труп только по непонятной случайности еще не рухнул на землю. Но даже его лицо не могло соперничать с пораженной физиономией Забияки, замершего с пустой рукоятью молота в руках – перед абсолютно целым глиняным солдатом.

После этого экскурсия продолжалась еще немного, потом прервалась на обед, за которым к ним присоединился Шино со свитой, Таракану и еще пара Вечных, лукоморцам не знакомых. Обедать господам экскурсантам было накрыто на берегу речки, говорливо несущейся с гор в поисках подходящего океана, чуть поодаль от городка создателей непобедимой армии.

– Обычно это – едва заметный ручей, – проговорил Нерояма, провожая гостей, высоких и не очень, к месту раздачи бесплатной еды. – Но видно, в горах прошли дожди.

Лёка глянула на небо, хотя необходимости в этом не было. Солнца они не видела с прошлого утра, а все изменения на фасаде небесной канцелярии можно было выразить фразой "сто пятьдесят оттенков серого, почти черного, но пока, скорее, лилового".

– А у нас ожидается ли дождь, ваше премудрие? – почтительно поинтересовался Дайсуке Посуду. – Если дороги размоет, мы окажемся отрезанными от Якаямы!

Извечный пожал плечами:

– Я мог бы предложить самый простой рецепт для сохранения целостности дорог под любым дождём.

– Услышу его с радостью, ваше премудрие! – молитвенно приложил руки к груди управитель Якаямы и близлежащих земель.

– Мощеные дороги не размывает, – с видом первооткрывателя проговорил Вечный.

Физиономия Дайсуке вытянулась.

– Да… но денег, выделяемых столицей нашей бедной провинции…

– …хватило бы на мощение всех ее дорог шириной в шесть повозок, – усмехнулся Нерояма, – но мы сейчас ведь говорим не об этом?

– Н-нет, – судорожно сглотнул Посуду. – Нет! М-мы… О погоде!

– Ну так вот. Совет Вечных поручил заботу о погоде третьим ученикам моего брата Нивидзимы, Наоко и Таракану. Скорее всего, ничего особо сложного в удержании дождя для них быть не должно, хотя погодная магия, как все остальные ее ветви, имеет свою специфику и требует врожденного таланта.

– А он у них имеется? – забеспокоился градоправитель. Остаться в чистом поле под горой вдали от объекта своего управления, не говоря уже о сопутствующем ему комфорте, ему не хотелось вовсе.

– В той или иной мере он имеется у всех, даже у вас, – ровно ответил Кошамару, давая понять, что разговор о погоде и природе на этом окончен. – Чем-то ведь эти Вечные руководствовались, выдвигая своих дайсанкю для этой задачи.

– Наилучшим соответствием цели и средств, я надеюсь, – пробормотал Дайсуке, глядя в удаляющуюся спину верховного мага.

Погода тем временем хмурилась, усугубляя темные тона на небе, и без того не сиявшем голубизной. У реки, распространяя приятный аромат дымка, горели костры, над которыми висели котелки с каким-то варевом. От его запаха Ивановичей передергивало, а у вамаясьцев текли слюнки и блаженно закрывались глаза.

– Мисо, – улыбаясь, как тыква на день всех святых, мечтательно протянул Мажору под навесом, отведенным детям.

– Клопомор, – не глядя на него, скривилась Лёлька и открыла красную лаковую крышку над поданным ей обедом.

– А мне нравится, – обиженно оттопырила нижнюю губу Синиока и уперла взгляд в свою кашу в портянках, как Лёка упорно называла суши.

– Наверное, несмотря на запах, он очень вкусный? – попытался Ярик смягчить рецензию лукоморского кулинарного критика.

– Очень! – загорелись благодарностью глаза девочки. – Главное, насыпать побольше порея, а если еще в него добавили креветок, это просто объедение!

– Не, – Лёка непреклонно покачала головой, отправляя в рот первую ложку креветок. – Мисо отдельно, креветки отдель…

Слова ее заглушил раскат грома – неожиданно близкий, да такой, что земля задрожала, зубы зачесались, а сердце, метнувшись к горлу и встретившись на полпути с обедом, шлёпнулось в пятки. Спустя пару секунд блеснула молния.

– Совсем рядом, – невозмутимо прокомментировал Мажору, не прекращая жевать.

– С дуба падали листья ясеня… – только и успела пробормотать девочка, прежде чем налетевший порыв урагана перевернул все столики, посуду, и умыкнул навес, швырнув в обмен на головы ведро тяжелых капель. Слуги вокруг закричали и засуетились: одни гонясь за неожиданно вставшими на крыло шатрами и циновками, другие – с не успевшими улететь тряпками – за своими хозяевами, облитыми всем меню сразу. Молнии сверкали между людьми, как оголтелые, испепеляя в фейерверке искр устоявшие на свою единственную ногу[193] лакированные-золоченые шесты от шатров, деревья, кусты и паланкины, и только струи дождя, толстые, как веревки, и так же больно хлещущие по спинам и головам, гасили пожары.

– В дома, все в дома! Буря налетела! Гроза! Ураган! – почти беззвучно по сравнению с громовыми раскатами кричал кто-то – наверное, для тех, кто еще не сообразил, что происходит, и думал остаться поближе к природе. Но если таковые и сыскались, то участь их была незавидна: они были втоптаны в хляби грязевые, разверзшиеся под ногами гостей, улепетывавших под крыши без соблюдения чинов и рангов.

Детям пришлось бы туго в этой панике, если бы не Забияки и Отовару. Прихватив по ребенку подмышку, под возмущенные вопли Мажору и благодарственные всхлипывания Синиоки они кинулись к городку магов, оставляя сандалии в грязи и сбивая замешкавшихся на пути вельмож. Несомая горизонтально, с глазами, носом, ушами и ртом, полными холодной воды, Лёлька всё же успела сквозь пелену ливня приметить нескольких Вечных, смыкавших свои ряды плотным кольцом, постоянно превращаемым в пунктир бегущими гостями. Придя к выводу, что таким макаром улучшения погоды ждать не приходится, девочка философски вздохнула, вдохнув попутно с пол-литра дождя, прижала к себе Тихона покрепче, и отвернулась.

Отоваро и Забияки сунулись было в один дом, в другой – но все были переполнены: трясущиеся то ли от внезапного холода, то ли от страха люди толпились даже у порогов, и их спасители, стиснув зубы, мчались дальше под обезумевшими струями дождя.

Дом, в котором никто не толпился и не дрожал, Лёлька увидела первой. Она дернула Отоваро за кимоно и, понимая, что за истеричными раскатами грома ее едва ли услышат, ткнула пальцем в цель.

– Что? – глянул сенсей на нее тревожно.

– Дом пустой! – выкрикнула она.

– Где? – остановился он озадаченно, глядя в упор на строение – простое, но даже сквозь завесу ливня однозначно идентифицируемое как дом и ничто иное. У входа стоял ученик и, плавно помахивая руками, что-то бормотал. С пальцев его срывались крошечные синие огоньки, падали наземь и растворялись.

– Да вот же! – проорала Лёлька, впервые в жизни понимая, что быть русалкой далеко не так увлекательно, как казалось раньше.

– Где?!

– Вот!!! – девочка сердито ткнула пальцем в мокрую двухэтажную громаду с огоньками фонарей в окнах верхнего этажа, не увидеть которую было невозможно и в безлунную ночь. – Кабуча!!!

В тот же миг блеснула молния – и дерево у крыльца взметнулось к небу в клубах дыма и пламени, разбрасывая горящие щепки. Ученик отпрянул, заплясал, стряхивая с кимоно искры, замахал руками – не по-волшебному, по-испуганному, и мужчины в голос охнули:

– Глядите! Дом!..

Не теряя больше времени, они ворвались внутрь, отпихнув возмущенно верещавшего ученика, и с облегчением опустили на пол свои ноши, ставшие за время спасения тяжелее вдвое за счет впитавшейся в одежду воды. Под ними моментально стала образовываться лужа, скорее похожая на озеро, посреди которого островом сидели и дрожали царственные и тайсёгунственные отпрыски, больше смахивавшие на недоутопленных котят. И даже испуганный ученик, метавшийся вокруг них с несвязным "Вам тут нельзя! Вы этого дома не видите! Его нет! Уходите!" не мог сдвинуть их с места, потому что муха поперечности "можно, видим, есть и не уйдем" успела их укусить при первом же слове.

– Это мастерские Вечных! Дальше не ходите, пожалуйста, прошу вас, самураи-сан! – видя, что тактика "кыш, пернатые" не срабатывает, ученик сложил молитвенно руки и поклонился Отоваро.

– Не волнуйтесь, дайёнкю, – самурай поклонился в ответ, указывая на еле заметный герб на груди мокрого насквозь черного кимоно, покрытого разводами грязи. Разобрав его, ученик выдохнул с облегчением:

– Мы одного клана. Я спокоен теперь. Моё имя – Заката Невидати, четвёртый ученик Вечного Тонитамы.

– Моё имя – Отоваро Иканай, мастер меча для стражников клана Вечных.

– Так вы не из клана Шино?! – глаза Ивановичей округлились.

– Нет, Ори-сан, – обернулся к ней учитель. – Герб Шино – ворон. Котэнгу, если быть точным. А клан Вечных обозначает себя черно-белой бабочкой. Как в хокку Хокупи Шинагами: "Перелетая из тени в свет…"

– А я думала, что вас тайсёгун прислал нас обучать… – не углубляясь в дебри поэзии, философии и недоговоренностей, озадаченно проговорила Лёлька, – и всё хотела поблагодарить его за… за такой выбор.

– Было его распоряжение позаботиться о вашем обучении, это верно. Но меня выбрал сам Извечный, оказав тем самым вашему скромному слуге невиданную честь и доверие.

Нерояма прислал им такого учителя как Отоваро? Самого лучшего? Нашедшего с ними общий язык с первого слова? Помогавшего им там, где самурай из клана Шино, и даже из клана Вечных должен был в лучшем случае не вмешиваться?.. Она покосилась на брата – не понял ли тот, часом, что бы это всё означало, но в присутствии Синиоки в шаговой доступности с таким же успехом она могла ожидать понимания от циновки или столика у входа.

– Извечный подобен айсбергу, – склонив к ней голову, тихо проговорил Отоваро.

– Тем, что такой же твердый, холодный и не тонет? – недоуменно нахмурилась девочка.

– Тем, что над водой видна лишь малая его часть, – улыбнулся в усы сенсей.

Наблюдая за бегом дайёнкю Невидати в попытках укрепить магией сёдзи, потрескивавшие под напором бури, княжна вздохнула:

– Мастерская Вечных… Вот, наверное, интересное место. Интереснее всех этих грязевых болванчиков, наверное. Вот бы поглядеть, чего у них там такое от людей спрятано… – и неожиданно увидела отражение своих мыслей на чумазой физиономии Мажору.

Тот перехватил ее взгляд, и моментально лицо его стало невозмутимей, чем у глиняного болванчика. Но лукоморскую княжну, погруженную в размышления о вамаясьских колдунах и айсбергах, такие перемены заботили сейчас меньше всего.

Буря утихла, когда мчавшиеся по улице потоки жидкой грязи уже заползали в щели под надтреснутыми, но не сдающимися сёдзи. Через несколько минут они отодвинулись, треснув и развалившись-таки в процессе, и в комнату вбежал Сада Мазо, Дайсуке Посуду, Нагибаси и несколько мелких во всех отношениях сошек, среди которых затесался и Обормоту.

– Хвала солнцеликой Мимасите, вы живы! – воскликнул правитель Якаямы, обессиленно валясь в лужу грязи у порога.

– И здоровы! – Сада всплеснул руками.

– И в безопасности! – поддержал его Нагибаси с таким видом, будто это обстоятельство являлось его заслугой.

– Мы всё обыскали! – развел дрожащими руками бывший Плдывиор-сан.

– Вас не было среди тех, кто укрылся в крайних домах! – причитала его подруга.

– Мы уж подумали, что вас бурей унесло, – вставил из-за их спин свой медный дзэни Обормоту.

– Размечтался, – ухмыльнулась Лёлька, заработав взгляд, полный ненависти, от старого старшего сына тайсёгуна и одобрительный – от нового.

Расталкивая гостей, в комнату ввалился Таракану и, причитая, как старая базарная торговка – если, конечно, в Вамаяси существовали такие усатые и толстые женщины – он незаметно разогнал появившихся вместе с ним учеников по закоулкам, выставил на улицу вельмож как заблудившихся куриц, помахал руками вокруг детей – и те с изумлением почувствовали, как поднявшийся горячий вихрь мигом согрел их и почти высушил одежду.

Удовлетворенно кивнув, Оду помахал руками на Забияки и Отоваро, но уже не магически, а просто повелительно:

– Забирайте наших маленьких, но драгоценных, как все сокровища Белого Света гостей и ищите трехэтажный дом под красной крышей у площади – там остановился император и его двор. Не перепутайте с трехэтажным домом с другой стороны площади под белой черепицей.

– Как можно при свете дня перепутать красное и белое, Таракану-сан? – почтительно склонился Отоваро.

– Если на обеих крышах не осталось ни одной черепицы – очень просто, – хмыкнул Вечный.

– А разве его величество не возвращается в Якаяму? – переварил только что услышанное юный наследник Шино.

– Дороги размыло даже в нашем городке, Мажору-сан, – Вечный закачал головой так, словно его уши не верили его же устам. – А про путь в Якаяму я даже думать боюсь. Мы бы отправили работников с инструментом засыпать промоины и разбирать завалы, но вся дорога – сплошная грязевая река. Даже подмыло один дом в городке, и он обрушился в яму по самую крышу.

– Там были люди, Ода-сан? – встревожилась Синиока.

– А в каком доме в такое светопреставление их не было? – вздохнул Вечный.

"В этом", – подсказала ему Лёлька, но мысленно, не желая разрушать его иллюзию на счет отсутствия ответов на риторические вопросы.

Отогретые, высушенные и переодетые, остаток хмурого дня они провели при дворе тэнно, если можно так назвать наименее тесную комнату в доме, хозяину которой, как подозревала девочка, достался, в лучшем случае, сарай. Кто-то из вновьобращенных поклонников Прухи заметил, что не очень-то им помог заграничный бог, на что Лёлька резонно заметила, что если бы заграничный бог им сегодня не помог, то беседовать в этой изысканной компании им бы сейчас – да и вообще когда-либо – больше не пришлось.

– Что с одной стороны кажется бедой, с другой – счастье, – меланхолично заметил император, потирая перевязанный лоб. Получив высочайшее направление беседы, вельможи загомонили, обсуждая. Но там, где иной сорт людей вывел бы теорию относительности, придворный люд, не забыв воздать хвалу мудрости тэнно, принялся пересказывать случаи, произошедшие во время бури – сначала этой и про себя, потом вообще и про кого попало.

Заскучавший от бородатых баек Маяхата вспомнил про лукоморцев и спросил, не ведомы ли им какие-нибудь занимательные, а самое главное, новые истории про ураганы. На это Ярослав, не давая сестре вставить слово, ответил, что лично с ними ничего интересного или хотя бы страшного не происходило, но зато был случай с их родителями и друзьями семьи, когда дядя Агафон вместо улучшения погоды вызвал бурю, которая унесла их всех вместе с ковром-самолетом к берегам другого королевства. Заинтересовавшимся вамаясьцам была поведана история женитьбы дяди Друстана и тети Эссельте, правда, без излишних подробностей, но зато местами в стихах. Закончилось всё сентиментальными слезами дам, недоверчивыми восклицаниями мужчин и всеобщим, хоть и не выраженным вслух мнением, что ну и здоров сказки сочинять этот маленький даймё из Рукомото.

После ужина[194] вельможи посидели еще немного, принося полчаса своего времени в жертву вездесущему святому Этикету[195], и разошлись. В коридоре их уже поджидал Сада Мазо, распорядитель императорского двора, излучавший страдальческую благожелательность, как любой человек в мокром холодном шелковом кимоно, которое не пожелал сменить на простое, но сухое неизвестного землекопа. Он отвел лукоморцев в крошечную комнатушку на втором этаже, наспех сооруженную из комнаты большой по основному вамаясьскому архитектурному принципу из трех сёдзи и стены с окном. Было слышно, как за перегородками-сёдзи со вздохами возились, устраиваясь на ночь, императорские придворные.

– Его величество сожалеет, что драгоценным гостям из Рукомото досталась лишь каморка в три циновки, – склонился Мазо в почтительном поклоне, – но у него самого комната лишь на две циновки больше, а у некоторых вельмож место ночного упокоения всего на полторы циновки, и окна нет.

– Ничего, нам хватит, – вежливо отмахнулся уставший Ярик от квартирного вопроса. Какая разница, сколько циновок могло покрыть твою спальню, если тебе для сна нужна только одна?

"Плюс циновка… Минус две… Плюс-минус полциновки… Плюс окно, минус стена…" – защелкали костяшки абакуса в голове девочки.

– Днем рассмотрите, пожалуйста, возможность увеличения наших площадей, – сурово зыркнув на брата, добавила она, видевшая, в отличие от мальчика, что в циновках и окнах тут измерялось не спальное место, а статус.

– Всенепеременнейше, – торопливо подтвердил Мазо, и пятясь – не столько из почтения, сколько оттого, что развернуться было негде – вышел.

После его ухода вошли Отоваро и Забияки, которым об апартаментах хотя бы в полциновки на двоих приходилось только мечтать. Расстелив толстые циновки прямо на полу, они уложили своих подопечных спина к спине[196], натянули одеяла по самые шеи и, погасив светильник, выскользнули боком, осторожно сдвинув за собой сёдзи, словно дети уснули, едва коснувшись головами подушек.

На самом деле, едва коснувшись головами подушек – настоящих, вамаясьских, из чистейшего бука – ребята растеряли последний сон.

– Опять эти дрова! – прошипела на ухо брату Лёлька, тщетно пытаясь устроить ухо на сучке и раздумывая, не подложить ли под голову Тихона. Словно угадав мысли, лягух вывернулся из ее объятий и спешно запрыгнул на подоконник.

– Потерпи, Лё, – примирительно шепнул мальчик. – Ночь проспим, а днем, глядишь, грязь подсохнет, дорогу расчистят, и следующую ночь будем спать уже как нормальные люди.

– Где они тут, нормальные люди, – не желая быть примиренной, упрямо буркнула она. – Слушают всякую ерунду, верят любой чепуховине, а ведут себя вообще как не пойми кто!

– Я лукоморцев имел в виду, – гораздо менее оптимистично вздохнул Ярик.

– Ну тогда ладно… – согласилась княжна, повернулась на другой бок и попыталась уснуть. Но при голове, водруженной на полено, глаза спать отказывались категорически. Да и голова, обиженная такой подставкой, вместо плавного ухода в мир ночных грёз принялась прокручивать перед внутренним взором хозяйки дневные события.

Лёлька снова перевернулась. И еще раз. И опять. Яр, успевший изучить привычки сестрички, обреченно выдохнул:

– Куда хочешь сбегать?

– В мастерскую магов. Посмотреть.

– Что?

– Что-нибудь. Они ведь неспроста ее от глаз остальных прятали.

– Не хотели, чтобы кто попало к ним заходил – вот и прятали.

– Я – не кто попало, – снова насупилась девочка.

– Они же не знали, что тебя там будут мимо проносить, – Ярик снова попытался выступить миротворцем.

– Когда меня занесли… то есть я зашла – узнали. Но всё равно этот Закат смотрел на нас так, словно мы их мастерскую разграбить собрались! Ну или на сувениры разобрать, – сдалась Лёлька под взором брата, ощущаемым не глазами – годами, проведенными вместе.

– Ну иди, – вздохнул Яр.

– А ты?

– Расскажешь мне потом.

– Трусишка – зайка серенький, – презрительно фыркнула Лёлька. – А еще витязь вамаясьский, победитель обормотов называется!

Но Яр, к ее удивлению, не поддался на подначку.

– Бе-бе-бе, – сонно ответил он и отвернулся, спрятавшись под оделяло, как черепаха под панцирь.

– Соня-моня-колбаса, на веревочке оса! – сделала она вторую попытку – не принесшую ей даже бебеканья в ответ.

– Ну и дрыхни, – обиделась княжна взгромоздилась на подоконник и протянула руки к лягуху: – Придется нам, Тиша, вдвоем местных шептунов на чистую воду выводить.

Но к ее изумлению тот увернулся, сиганул в комнату и юркнул Яру под одеяло.

– Ну ничего себе! Два зайца! – обиженно прошипела она. – Один серый, другой розовый!

И не дождавшись ответа ни от одного из них, Лёлька спрыгнула на крышу пристроя в метре от окна, с нее – на край дождевой бочки, плескавшейся бездонно под светом крупных, как кувшинки, звезд, и отправилась на разведку.

И поняла, что заяц – животное не только трусливое, но и мудрое.

– В рот компот деревня в баню! – воззвала она к небесам, вытаскивая ногу без туфли из лужи, размером и консистенцией приближавшейся к асфальтовому озеру. И тут же, после второго шага, оставившего ее симметрично босой: – С дуба падали листья ясеня…

Лужа чавкнула плотоядно, облизнулась одной волной и шлёпнула другой по коленкам, словно ощупывая, не осталось ли на гостье еще чего-нибудь легкосъемного.

– Кабуча!.. – прошипела девочка, задирая подол сарафана и замирая в позе задумчивой цапли. Самым благоразумным сейчас было бы вернуться в дом, взяв приступом бочку или удивив охрану у входа, помыть ноги и залезть под одеяло к брату. Но представив его усмешку, или еще того хуже – искренне недоумевающий взор, вопрошающий: "Как? Ты уже пришла? И чего видала, чего слыхала?", княжна сплюнула сквозь зубы, закатала рукава, отжала подол и двинулась по краю улицы в самой глубокой тени и самой мелкой грязи на поиски резиденции Вечных. Теперь они так просто от нее не отделаются.

Пара улочек, вдоль нее десятка три домов разной степени высотности, практичности и пафосности, и еще столько же во дворах[197]… Расположение своей цели она вспомнила без труда, скорее, наоборот: в этом крошечном городке рабочих и магов пришлось бы особо потрудиться, чтобы потеряться. И посему, когда ей это удалось, она не знала, рычать ей от злости ли гордиться. Пройдя же второй раз и третий вдоль обеих улиц и не найдя знакомого дома, княжна растерялась. Может, он на другой стороне? На окраине? За городом? Во дворах? Ведь лило стеной, и света белого видно не было…

Размышления ее прервало неуловимое движение в дальней тени. Лёлька насторожилась, сжала палку, подобранную как раз на случай встречи с тенями, передумавшими быть неуловимыми, вгляделась туда, где заметила шевеление и нахмурилась. Нет ничего… Показалось? Дунул ветер, перебирая остатки крон деревьев между домами, и тени задвигались снова.

"Дожили-дожили. Руки-ноги сложили. От тени собственной шарахаемся", – мрачно подумала девочка, но палку не выбросила. Нащупывая дно у луж и грязевых ванн на пути, она осторожно двинулась обратно на окраину, чтобы начать поиск со старой отправной точки.

Показалось ей опять, или и впрямь на другой стороне улицы, чуть позади, снова мелькнула тень?

Демонстративно игнорируя ее, но держа ухо востро и палку наготове, она остановилась там, где кончался последний дом[198], прижалась к стволу какого-то дерева[199] и гневно закусила губу, размышляя. Или за время ее высыхания при дворе тэнно Вечные убрали свою резиденцию, и не исключено, что в Якаяму или Маяхату, или…

Она помяла подбородок, почесала в затылке, и стала двигаться и вспоминать шаг за шагом. В эти два дома их не пустили, потому что там было битком… потом в эти тоже… и в эти… А тут…

Лёлька замерла. Тень от деревьев напротив вновь пошевелилась как-то не по-деревянному!

– Да что же это такое… при такой сырости никакого удовольствия от прогулки под луной… с этим надо что-то делать… – противно-капризным голоском просюсюкала она, прошла пару шагов, развернулась и изо всех сил запустила палкой как городошной битой в непоседливую тень.

– Ай! – возмущенно сказала она.

Девочка замерла. Показалось, или голос знакомый?

– Я в тебя уже сто раз мог чем-нибудь кинуть, но не кидал ведь! – возмущенно продолжила тень, и Лёлька хихикнула. Мажору!

– Извини, я не думала, что это ты, – в порядке оправдания проговорила она.

– А думала, что это кто? – ворчливо ответил мальчик, выходя ей навстречу.

– Дед Пыхто! – высунула она язык. Не хочет принимать извинения какие есть – как хочет. – Нечего было за мной шпионить, если палкой не хотел получить! И вообще, что ты в это время здесь делаешь?

– А ты?

– Гуляю!

– Вот и я тоже!

– Вот и гуляй себе дальше!

– Вот и гуляю! И вообще! Ты чего тут раскомандовалась?

– Потому что я первая тут гулять пришла! – сердито прищурилась княжна, понимая, что с такой компанией уже и в резиденцию императора спокойно не вернешься, не говоря уже о тайном обследовании дома Вечных – или его поисках для начала.

– Это не твоя улица, ты ее не купила! – мальчик высунул язык возмездия. – И где мне нравится, там и гуляю!

– И я тоже! Потому что нравится! – Лёлька обиженно оттопырила нижнюю губу, задрала нос, заложила руки за спину, сделала пару шагов… и провалилась по колено в лужу. – Да, нравится! – не дожидаясь комментариев с вамаясьской стороны, прошипела она, хотя хотелось ей сейчас сказать совсем иные слова.

– Я тоже его найти не могу, – Мажору протянул ей руку.

Девочка посмотрела на нее подозрительно, словно это была конечность не человека, а неведомой зверюшки, перевела взгляд на лицо мальчика, но, не найдя к удивлению своему и тени издевки, помощь приняла.

– Я всё тут уже сто раз прошёл, потом тебя увидел, подумал, что может, ты найдешь…

Объяснять, о чем идет речь, ей было не надо, равно как и почему наследник Шино ищет тайный дом Вечных. Рыбак рыбака – два сапога, как говаривал Шарлемань Семнадцатый.

– Спасибо, – буркнула она, с отвращением приподняв тяжелый от грязи подол и рассматривая ноги, словно обутые теперь в черные блестящие сапоги до колена. Не дождавшись ответа, так же, не поднимая взора, она призналась: – Мне тоже казалось, что его найти – раз плюнуть…

– Может, еще попробуем?

– Ну давай.

Лёлька свела брови к переносице, вспоминая изо всех сил обстоятельства их с домом первой встречи. Они шли… то есть она ехала… дождь лил… ничего дальше носа, казалось, видно не было… всё мутное, словно спросонья глаза не продрала… и вдруг…

Всё мутное!

Лёку осенило. Под ошарашенным взором юного Шино она растрепала волосы, бросила их себе на лицо, мотнула головой, зачерпнула из мутной лужи воды, мазнула по глазам, чувствуя, как склеиваются от глины ресницы и остаются на щеках потеки жижи маской печального клоуна, и яростно закрутила головой. Вот где-то тут… тут… тут…

– Тут! – радостно воскликнула она, размазывая рукавом остатки грязи по лицу.

Шино охнул. Точно месяц из тумана в известной считалке, из мрака выступил тот самый дом скромной наружности, три этажа, черная крыша с кокетливо приподнятыми алыми углами, и оказался он почти на самой окраине, выглядывая дальними окнами на поле с бесконечными завалами желтых воинов, павших под ударами урагана.

– Как я раньше его не замечал?.. – недоуменно прошептал мальчик, озираясь по сторонам. Ничего не изменилось: все дома, которые он видел до этого, оставались на своих местах, ни один не подвинулся, не скинул маску, не ушел в соседнее измерение, уступая месту мастерской Вечных, но, тем не менее, вот она, во всей своей неприметной и таинственной красе, бери и заходи!

Так просто…

Так просто?

– Ори-сан? – врожденная осторожность или благоприобретенные хорошие манеры остановили его у крыльца, узкой деревянной лентой оббегавшего дом. – Ты со мной?

– Нет! – с негодованием фыркнула княжна. – Это ты со мной, Мажору-сан!

– Мужчина – воин и хозяин в Вамаяси, – мальчик гордо выпятил грудь. – Женщина всегда за ним!

– Я не женщина, я девочка, – елейным голоском уведомила его Лёлька, отпихнула локтем и, не дожидаясь возмездия, ступила на крыльцо.

Мажору, видя, что дискуссией и авторитетами традиций тут не возьмешь, одним прыжком обогнал ее.

– Зато мы в Вамаяси! А в чужой чайный домик со своим монахом не ходят, как сказал один мудрый тэнно Запада!

– Он так сказал?.. – Лёлька остановилась, озадаченная смутно знакомым звучанием загадочного выражения.

– Да. Я читал сборник его изречений в переводе знаменитого ученого императорского двора Сагу Перевраки.

Пытаясь сообразить, что имел в виду неизвестный забугорский мудрец, Лёлька упустила момент, когда Мажору двинулся первым по узкой ленте вамаясьского крыльца.

– А еще я знаю, где можно пролезть внутрь так, чтобы не попасться на глаза, – заговорщицким шепотом сообщил он, и княжна сдалась.

Место для незаметного пролазания располагалось на другой стороне дома и в обычное время служило дверями для слуг и торговцев. Приложив ухо к сёдзи, мальчик дал ей знак остановиться и замер, прислушиваясь к творившемуся внутри. Когда Лёке ждать уже надоело, и она стала подумывать, не странная ли это шутка ее вамаясьского подельника, тот обернулся и прошептал:

– Никого. Ни звука. Словно всех слуг разогнали. Идём?

– Давно пора, – буркнула девочка, так и не простившая юному Шино потерю лидерства.

– Сёдзи не прикрывай… совсем темно будет… – прошептал тот, едва ступив под покров непроглядной тьмы притихшей обители магов.

Лёлька послушалась, но свет полусонных звезд, едва трогавший узкую полоску перед приоткрытыми дверями, был бессилен перед мраком уже в нескольких шагах от порога.

– Чтоб тебя котэнгу унёс… – ругнулся мальчик, натыкаясь на что-то тяжелое и останавливаясь посреди неизвестного помещения, заваленного не понять чем не разберешь как.

– Дай руку, – не упуская возможности мятежа, скомандовала Лёлька.

Не дожидаясь ответа, она сжала несопротивляющуюся ладонь сообщника и потянула его за собой.

– Ты видишь в темноте?! – изумился мальчик.

– И вижу, и слышу… – пробормотала она, прокладывая путь между корзинами, котлами, кучами тряпья, метлами и прочими хозтоварами, разбросанными нерадивой прислугой перед отходом ко сну.

– Не топай! – пытаясь вернуть руководство операцией, строго прошипел Мажору. – Слуги должны спать где-то поблизости! Удивительно, что не здесь…

Лёлька оглянулась, всмотрелась попристальней в то, что она приняла за груды ветоши – и наступила себе на пятку.

– Они здесь… – прошептала она еле слышно в ухо налетевшего на нее вамаясьца.

– Кто? – почти не испугался он.

– Слуги.

– Где?!

– С-сп-п-пят… н-наверн-ное… – пискнула она, отгоняя самые жуткие мысли: не услышать, как они пробирались по местной полосе препятствий, мог только мертвый. Но мысли отгоняться не спешили, наоборот, они лезли в голову наперегонки, толкаясь локтями и пиная друг друга, и впереди остальных оказывались самые-самые-самые. Не в силах больше выносить неизвестности, Лёлька решительно прошипела: "Не двигайся!" и шажок за боязливым шажком подкралась к ближайшему человеку.

Это была женщина. И грудь ее едва заметно, но ровно, вздымалась и опускалась. Служанка лежала на полупустом мешке как на матрасе, опустив голову на перевернутый котелок. "По сравнению с их обычными подушками эта – пуховая", – невольно подумала девочка, морщась от воспоминания о последнем свидании с традиционной вамаясьской подушкой.

Не понимая, какая блажь ее подталкивает, Лёлька наклонилась перед женщиной и, затаив дыхание, одним пальцем дотронулась до ее руки.

Ничего.

Еще раз…

Ничего.

Не понимая, что и зачем она делает, княжна постучала пальцем по тыльной стороне ее ладони, потом тронула за плечо, потом, осмелев, потрясла…

Ничего.

Проделав то же и с таким же результатом с развалившимся неподалеку стариком, потом с пожилой матроной, почивавшей в обнимку с метлой у кухонного столика, она выпрямилась и озадаченно помяла подбородок. Один человек, конечно, может так крепко спать. Но не три ведь подряд!

– Ори-сан! Ори-сан! Всё в порядке?

Поддавшись на тревожное шипение мальчика, она вернулась и вкратце описала свои открытия.

– А может, это заколдованный сон? – даже во тьме было видно, как расширились очи Мажору.

– Зачем Вечным магией усыплять своих же слуг?

– Чтобы они не видели что-то, что им не положено?

Мысль о том, что им грозит увидеть то, что другим не положено, всколыхнуло энергию Лёльки до небывалого уровня.

– Ну так чего мы тогда тут стоим?! Идем скорее!

– Назад?.. – неуверенно предположил мальчик.

– Вперед!

Впрочем, долго буксировать наследника тайсёгуна ей не пришлось: с выходом в коридор свет вернулся в их жизни – вместе со звуками. И были это звуки скучающих голосов, один из которых показался ей знакомым.

– …Что-то неможется мне. Простыл, что ли, сегодня под этим проклятым дождем? – сипел кто-то слева.

– Говори спасибо, что тебя вообще не смыло или не унесло, Накажима, пока ты своими костями до укрытия доскрипел, – неохотно отвечал знакомый.

– Накажима-сан для тебя, сопляк! – прицыкнул сиплый. – Теперь ты не наследник тайсёгуна, а седьмая нога селёдки, так и веди себя с почтением, твоему положению приличному!

Обормоту?!.. И с ним гвардеец из свиты тайсёгуна! Вдвоём в доме волшебников? В такой-то час? И никуда не бегут и не прячутся? Ждут кого-то? Самого Шино?..

– …Был бы отец рядом, ты не посмел бы со мной так разговаривать! – голос Обормоту прозвучал почти жалобно.

– Посмел бы, не волнуйся, – Лёлька, не видя, почувствовала, как осклабился вамаясец. – Миномёто-сан самолично велел с тобой не церемониться. Не получилось из него тайсёгуна, так хоть вояку из него сделай, Накажима, сказал он мне. Он меня всегда ценил. Не то, что некоторые молокососы.

– Он еще пожалеет, что лишил меня милости! Я еще докажу ему, что я – лучше! Это не я, это Мажору – сопляк! И молокосос! И мозгляк! И…

– Не тебе злословить на нашего Шино-сан и его наследника! – звук подзатыльника – словно по арбузу шлепнули – раскатился в ночной тишине.

Лёлька почувствовала, как рука Мажору вывернулась из ее, а голова попыталась просунуться в щель приоткрытых сёдзи.

– Сам он – сопляк! И безмозглый громила к тому же! – возмущенно прошипел он – но предусмотрительно-тихо, не громче упавшей на сковороду капли, и тут же добавил еще тише, спохватившись: – Отец тут?!..

– Если заметит тебя – влетит? – сочувственно спросила Лёка.

Исчерпывающим ответом ей было подавленное молчание.

– Ну ты это тогда… домой иди… а я посмотрю. Интересно же, что здесь происходит. Слуги спят, волшебников не видать, и Миномёто тут среди ночи, всего с двумя самураями, самыми доверенными, наверное. Это неспроста!

Мажору помолчал – девочка даже в темноте ощущала, как борются в нем любопытство и чувство сыновнего и прочего долга с гирями на ногах – и в конце концов выдохнул:

– И ты тоже уходи со мной.

– С чего это? – опешила Лёлька.

– Я не позволю шпионить за своим отцом.

– Я не шпионю! И не за твоим отцом! Я…

– Вот и пойдем, раз не шпионишь, – непреклонно прошептал мальчик и чуть помявшись, добавил: – Пожалуйста.

– А то что? – задиристо прищурилась девочка.

– А то… а то… а то… – Мажору замялся то ли в поисках ответа, то ли подходящего способа его озвучить, но в княжну словно мелкий бес вселился.

– Ничего ты мне не сделаешь! И Вечные не сделают, даже если поймают! И Обормот! И твой…

Не дожидаясь окончания новой версии сказки про колобка, Мажору сердито ухватил ее за руку, дернул в сторону выхода, сам рванулся туда – и споткнулся о ведро. Глухой стук перевернутой посудины и плеск выливающейся воды моментально заставил исследователей замереть – а самураев в коридоре насторожиться.

– Что-то не так, – донесся обеспокоенный голос сипатого под аккомпанемент шелеста доставаемой катаны.

– Я посмотрю! – звяк дужки фонаря, шорох второй катаны, выходящей из ножен, шаги…

– Бежим!!!

Лёлька вцепилась в запястье мальчика и метнулась к выходу, расшвыривая и круша под ногами всё, что не успевало увернуться. А поскольку горшки, мётлы и прочие корзины особой прытью не отличались и днём, то поднявшийся грохот заставил притормозить перед входом на кухню даже горящего жаждой подвигов Обормоту. Эти несколько секунд и позволили разведчикам преодолеть последние метры до двери. На улицу они выскакивали под топот и грохот утвари уже под Обормотовыми ногами.

Лёлька кинулась вдоль стены дома, держась в тени, рассчитывая на то, что Обормот решит, будто они выбежали на улицу, и была права. Разжалованный Шино бросился в топь проезжей и прохожей части, размахивая катаной, и сердце девочки радостно ёкнуло: пронесло!.. Но рано. Мгновение спустя на ленту крыльца выскочил Накажима, оглянулся по сторонам – и понесся вдоль стены, где только что промчались беглецы.

Чувствуя преследователя спиной, девочка рванулась было прочь от дома – но перед самым носом из мрака вырисовались кусты.

– Обратно! – рванула она за руку Мажору, и тот послушно изменил направление и едва не врезался головой в стену.

Топот за спиной, не такой частый, как их, но незатихающий, стал ближе еще немного. Они завернули за угол, взор Лёльки панически метнулся влево к кустам, вправо к стене, вверх…

К подоконнику.

– Стой! Лезь! – от резкого толчка бедный мальчик едва не полетел кувырком.

– Куда?!

– В окно!

Света луны, выглянувшей в этот момент из-за туч, едва хватило, чтобы разглядеть узкую полоску дубовой доски чуть выше его носа. Опускающаяся рама была приподнята – достаточно, чтобы протиснуться ребенку. Не теряя времени на уговоры, княжна подала личный пример, оставляя на белёной стене отпечатки босых грязных ног. Парой секунд спустя Мажору последовал за ней. Пятки его мелькнули в щели, пропадая из виду в тот самый миг, когда Накажима выскочил из-за угла. Звук падения, приглушенный Лёлькой – хоть и не по собственному желанию – не долетел до его ушей под шелест возвращавшегося дождя.

Сердито скинув приземлившегося на нее вамаясьца, княжна поднялась, отряхиваясь и оглядываясь: интересно, куда занесла их нелегкая?

Как выяснилось очень скоро, нелегкая затащила их в крошечное подобие склада то ли шеф-повара, то ли алхимика, хотя в чем разница, многие не понимали. Полки загромождали мешки, горшочки, склянки, корзины, пучки, вязанки и связки чего-то, названия чему девочка даль не могла, да и, если совсем откровенно, к которым не решилась бы даже подойти, чтобы выяснить видовую принадлежность отдельных запасов. И почему окно было приоткрыто, ребята тоже поняли очень скоро: по сравнению с царившим тут амбре общественный туалет на свиноферме, в который вывалили испорченный недельный улов неудачливые рыботорговцы, благоухал розами.

– Ну и вонизма! – Мажору, едва вдохнув, уткнул нос в рукав кимоно. – Куда ты меня затащила?

– Не нравится – лезь обратно, – любезно просипела Лёка и закашлялась – шепотом.

– Ищи дурака, – буркнул мальчик. – От Накажимы не уйдешь.

– Хороший страж?

– Один из отцовских лучших.

– Понятно… – глухо пробормотала девочка сквозь слой ткани рукава. – Тогда будем искать другой выход. Конечно, можно остаться до полуночи или дольше, ведь не может же Накажима просидеть тут до утра…

– До утра я тут не просижу, – сдавленным голосом прервал ее Мажору, и девочка неохотно с ним согласилась. Любой Накажима, даже вместе с Обормоту, были в сто раз лучше этой всепроникающей вони, от которой слезились глаза, а носоглотка замыкалась в порыве самосохранения.

– Давай руку.

– Я сам. Если ты можешь, то я и подавно. Я мужчина, – с непробиваемым достоинством самурая в – сятом поколении проговорил вамаясец.

– Ню-ню, – сдавшись перед непроходимым упрямством товарища по злоключению, девочка пожала плечами и двинулась вперед. Мажору за ней, по звуку, вытаращив глаза как изумленный рак, и нащупывая путь ногами и руками. Но, как ни старался, через пару шагов он налетел на нечто упругое и шершавое, что царапнуло его по коленке как ледяным когтем, отскочил, наступая во что-то вязкое и липкое, что возмущенно пискнуло под его ногами, и остановился.

– Ори-тян? А ты действительно видишь в темноте? – увеличивая приток неизвестных, но пробивных миазмов в организм, растерянно поинтересовался мальчик.

– А что? – насторожилась Лёка, ожидая подвоха.

– Ничего. Просто мне мама говорила, что в темноте видят только кошки, ведьмы и ёкаи.

– Ты хочешь сказать, что я ведьма? – насупилась девочка, которой обсуждение ее офтальмологических способностей нравилось всё меньше и меньше.

– Нет, что ты, – даже в полной тьме почувствовав приблизившиеся громы, молнии и прочие катаклизмы, по сравнению с которыми дневная буря показалась бы томным зефиром, возразил Мажору и принялся невозмутимо загибать пальцы:

– Давай рассуждать логически. Ты не ёкай. И не ведьма. Значит, ты кошка. Так?

Лёлька, убитая логикой наповал, промолчала. Не дожидаясь ответа, мальчик вежливо сложил перед грудью руки лодочкой, согнулся в поясе и произнес:

– Не соблаговолит ли уважаемая нэко-сан вывести бедного человека, потерявшегося в темноте, на свет?

Княжна, не понимая, серьезен он или шутит, не слишком любезно ухватила его за запястье и потянула за собой. Провожаемые неотступными взглядами некоторых из припасов на верхних полках, они обошли расставленные на полу корзины, выстеленные изнутри шкурами, на которых со свистящим шелестом копошилось нечто зеленое и бесформенное[200], и добрались до дальней стены, вернее, до единственного ее пятачка, где не было ни полок, ни шкафов, и который оказался одной сплошной дверью. Взявшись за ручку, девочка прислушалась, потом бережно, чуть приподняв, чтобы не скрипнуло, подвинула створку на воробьиный носок и припала глазом к образовавшейся щелке.

Коридор. Темнота слева. Справа свет – далекий, тусклый, как от одиночного фонаря. Звуки шагов там же. Или не шагов, скорее, кто-то топчется на месте или расхаживает вокруг светильника. Ученики? Слуги? Обормоту набегался и вернулся? Выяснять не хотелось.

– Чего там? – прошипел ей на ухо Мажору.

– Направо пойдешь – на Обалдуя попадешь. Прямо пойдешь – в стенку войдешь. Налево пойдешь… – задумчиво забормотала сказительским речитативом княжна.

– Ч-чего?.. – не расслышал[201] Мажору.

– Налево, говорю, пойдем, – сообщила она генплан вамаясьцу.

– А что там?

– Заодно и посмотрим. Мы ж за этим и пришли, если ты помнишь, – ехидно подмигнула она.

– Я за своим отцом подглядывать не собираюсь! – искатель приключений пропал, смененный самураем с пудовой гирей в каждой руке. Лёлька подумала, стоит ли ответить, что спасибо, она может за них обоих подглядеть, не надо благодарности – но не стала. Чужие принципы, какими бы нелепыми они ей ни казались, ее научил уважать отец. Мама же научила полагаться на здравый смысл, действовать по обстоятельствам и носителей принципов, казавшихся нелепыми, лишний раз не расстраивать. Ведь о чем не знаешь…

Дверь отворилась почти беззвучно, и искатели сначала приключений, а потом просто выхода, шагнули в темноту. Доски под ногами тихо заскрипели, видно, соскучившись по компании и возжелав поговорить, или просто вздыхая о чем-то своем, деревянном. Ребята испуганно замерли, прислушиваясь – и вовремя.

– Кто там? – донесся грозный, но неуверенный шепот Обормоту.

– Самурай в пальто, – тихо огрызнулась Лёлька и дернула за руку сообщника, увлекая в темный коридор.

– Стой! Назовись! Я приказываю! – сипло скомандовал лишенный наследства Шино, но ни стоять, ни называться, ни слушаться его приказов нарушители уединения совета не собирались.

– Стоять! – уже почти громко выкрикнул мальчик и, не забыв прихватить фонарь, трусцой двинулся на подозрительные звуки, не забывая через каждые несколько шагов распоряжаться насчет идентификации, фиксации и добровольной сдачи[202].

– Я ему сейчас покажу, где солнце всходит! – развернулся было Мажору, но девочка рванула его за руку, и они понеслись по темному, бесконечно длинному – и что самое важное, сплошному – коридору. За ними уже не плелся – летел топот ног Обормоту.

Конечно, руки и даже ноги Лёльки чесались показать Шино-неудачнику не только место подъема солнца, но и его перигей, апогей, точку посадки и всю траекторию по небосклону за полгода, но мысль о том, что узнай он Мажору, парню влетит по самый надир, растворяла кровожадные мысли и гнала вперед.

Поворот… Свет фонаря приближается… Еще поворот… Дверь!

Заставив святого Этикета перевернуться в гробу, она рванула ручку на себя, втащила свой буксир вовнутрь и захлопнула темную занозчатую створку.

Тусклый свет синюшного полужидкого, но почему-то не стекающего пятна на стене резанул привыкшие к мраку глаза, и руки взметнулись к лицам, защищаясь. Пару секунд спустя товарищи принялись оглядывать комнату в поисках укрытия, а лучше второго выхода, но не нашли ни того, ни другого. Стены, пол и даже потолок были ровны и пусты – ни ниш, ни балок, не говоря уж об окнах и дверях.

– Ну и куда… – недовольно насупился юный тайсёгун, когда в косяк из коридора робко постучали.

– Кто там? – прошептала Лёлька и тут же получила ответ на свой вопрос.

– Не разрешит ли многоуважаемый Вечный побеспокоить его это… отдохновение… отвлечь от размышления… всего на миг? – донесся сиплый шепот Обормоту.

– Он думает, что тут живет Вечный? – брови княжны удивленно взлетели.

– А ты иероглифы на дверях прочитала?

– Ага, мне больше заняться было нечем! "Не соблаговолит ли многоуважаемый Обормот погодить, пока я тут хожу и читаю, что на стенах написано"!

– На дверях, – невозмутимо уточнил мальчик под новый запрос побеспокоить.

– Еще раз-два, и ему надоест там блеять, и он войдет! – прошипела Лёлька. – Вставай справа, я слева, и как только он переступит порог…

– Он мой брат.

– Кабуча кипуча!!! – Лёка сама готова была вскипеть не хуже любого чайника. – Ну так иди и обнимись с ним!

– Я похож на дурака?

– Тебя не поймешь! То брат, то…

– Он мой брат, и я не буду его бить в спину. И в лицо не буду, – поспешил он предупредить нарождающийся вопрос девочки. – И вообще, не надо терять времени.

– А что надо?! – воскликнула окончательно сбитая с толку Лёлька.

– Уходить, – буркнул Мажору под повторный перестук братского кулака. Нагнувшись, он приподнял доску пола, открывая узкий темный провал. – Сюда. Под полом отсидимся.

– Иди первый, – фыркнула девочка. – Подпольщик…

Не обращая внимания на сарказм, вамаясец невозмутимо опустил себя в открывшийся провал, оказавшийся ему по пояс, и нырнул под настил во тьму. Под ногами его хлюпнуло. Княжна поморщилась, но не дожидаясь – и не ожидая – увещеваний, последовала его примеру. Доску на место она возвращала под скрип нервно открывавшейся двери и последнее "Не возражает ли почтенный Вечный…".

Под полом сидеть можно было только на четвереньках, уйдя на ладонь в холодную жидкую грязь: дневной ливень сделал свое мокрое дело. И они сидели, затаив дыхание и прислушиваясь к медленным шагам над головой, к стуку в стены, прыжкам и шлепкам ладоней о потолок, и со скоростью исследования пустой комнаты Обормоту приходили к выводу, что следующим в списке изучаемых объектов станет подпольное пространство.

Шаги старшего сына остановились в нескольких метрах от них. Звонко стукнула катана об пол, послышалась возня, поскребывание чего-то металлического о дерево, и в тонкую щель робко заглянул свет фонаря.

– Отползаем, – шепнул Мажору ей на ухо и дал задний ход. Наступая на горло собственным членовредительским инстинктам, девочка осторожно, чтобы не налететь на опоры или на своего проводника в царстве мрака, попятилась за ним.

Она рассчитывала, что Обормоту заглянет под пол, увидит, что никого нет, и успокоится, но просчиталась. Бормоча то ли молитвы Мимасите, то ли проклятия в адрес неизвестных нарушителей, мальчик сдвинул доску, опустил ноги в темноту и замер.

– Уходим дальше! – нервно шепнул Мажору.

– Щаз! – согласилась Лёлька и проворно поползла к голым, покрытым пупырышками и брызгами глины ногам своего давнего неприятеля. И не успел Мажору перехватить ее или хотя бы окликнуть, как холодные, грязные, мокрые, шершавые от грязи пальцы княжны сомкнулись на лодыжках Обормоту.

– Отдай но-о-о-огу-у-у-у!!! – простонал из подполья унылый загробный голос. – Откушу-у-у-у-у-у-у!!!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!.. – а-а-а-абсолютно не самурайский вопль разнесся по комнате, оглушая княжну и ее сообщника. Ноги дрыгнулись, подскочили, ударяясь о настил, перевернулись, стукнулись пятками, дернулись, выскочили наружу, затопали в ритме дроби и вылетели в коридор, унося всего остального Обормоту и оставляя фонарь и катану.

– Что ты натворила?! – возмущенный упрек Мажору застал ее врасплох.

– Это был риторический вопрос или экзистенциальный? – презрительно фыркнула девочка. Вамаясец смешался, внезапно погруженный в тихий омут философии, но быстро пришел в себя:

– Это было "сейчас он переполошит всех, они прибегут сюда и найдут тут нас"!

– До чего ты иногда бываешь занудным… – скривилась княжна, нехотя сознавая правоту подельника.

– Я не занудный. Я здравомыслящий.

– Я и говорю… – Лёлька показала ему язык, благо в темноте он не мог его разглядеть.

– И не надо дразниться.

– Откуда ты?..

– Нет, я не вижу в темноте, нэко-сан. Я просто хорошо тебя изучил.

– Ученый – в воде моченый! – дипломатически переиначила дразнилку Лёка[203].

– Скорее, в грязи, – ухмыльнулся Мажору.

– И чего? – раздраженно спросила девочка.

– И грязный поэтому, – пожал он плечами.

– Я имею в виду, делать чего будем?

– Я полагаю, надо уползти за пределы этой комнаты, лучше подальше, а еще лучше – найти выход на улицу.

– Мысль, поражающая своей новизной, – буркнула Лёлька и перед тем, как поползти к ее воплощению, бросила через плечо: – Фонарь прихвати, о великий мыслитель Пораскину Мозгами.

– Никогда про такого не слышал. В каком веке он жил и в какой провинции? – удивился Мажору, прихватывая заодно и катану и задвигая доску на место.

– По дороге расскажу…

Поначалу им ползлось замечательно: редкие опоры поддерживали настил, грязь становилась всё тверже и суше, а фонарь освещал путь, время от времени выхватывая из темноты кисти, перья, обрывки бумаги и прочий интеллигентный мусор, способный поместиться самостоятельно в щели между досками. Но минут через пять светильник без предварительных намеков оставил их в темноте и в состоянии ступора[204].

– Нич-чего. П-подумаешь, – пробормотала Лёлька, усиленно делая вид, что подобные штуки предметы обихода выкидывали с ней раз по десять на дню. – Держись за меня.

– Угу, – без особого энтузиазма согласился мальчик, превращаясь из ведущего в ведомого. – Старайся направляться к внешней стене дома.

– Угу, – с еще меньшим энтузиазмом отозвалась княжна, после полусотни поворотов и обходов не представляющая где находится хоть какая-нибудь стена, не говоря уже о внешней.

То ли они приближались к ней, то ли наоборот отдалялись, но опоры-столбы постепенно сменялись опорами-стенами, которые приходилось огибать, теряя направление еще больше. Непонятно было, как столько подполья могло умещаться в обыкновенном вамаясьском доме. Хотя если вспомнить, что он принадлежал магам, и сравнить с избушкой Адалета… Но ведь он маг-хранитель, и дядя Агафон с ним, а местные даже не смогли найти какой-то дурацкий амулет, чтобы оживить своих глиняных солдатиков… Но подобные мысли заводили разум в непривычные дебри сравнительной и прикладной магии и прочие ее области, десятилетними девочками не исследованные, а саму Лёльку – в дебри подполья, и она отбросила их до последующего обдумывания в свободное время, то есть никогда.

Вообще-то девочка старательно пыталась выбирать дорогу помокрее, что означало близость к улице, но после очередного отхода или обхода путеводную влажность отыскать было уже невозможно. Единственным светлым моментом во всей этой темной истории было то, что в доме не было слышно ни криков, ни топота, а это значило, что Обормоту тревогу не поднял. Поразмыслив над его положением, Лёлька решила, что она и сама бы на его месте не стала носиться по коридорам с воплями "Меня кто-то за ногу схватил", если бы не хотела прослыть трусихой или врушей. К тому же ему наверняка запретили сходить с места, что бы ни случилось, так что стоять дальше и молчать было в его первейших интересах.

Как бы то ни было, минут через десять пути наугад по всё время сужающимся проходам Лёлька пришла к выводу, что они потерялись. Минут еще через пять Мажору озвучил ее вывод, хоть и с вопросительным знаком. Не поддаваясь на провокации, она попыталась незаметно развернуться и хотя бы вернуться к той комнате с кляксой на стене. На миг ей показалось, что выход нашелся – вспыхнул вокруг них проемом из черных искр, но поползав на локтях по лабиринту стен и опор и не найдя ничего даже отдаленно его напоминающего, девочка остановилась.

– Я предлагаю поднять доску и посмотреть, где мы оказались, – не задавая вопросов и не изрекая упреков, проговорил вамаясец.

– Предлагаешь – поднимай, – Лёка пожала плечами и стукнулась лопатками о настил. Не мешкая, мальчик осторожно уперся в него, надавил… потом толкнул… потом собрал все силы и повторил… и опустился на землю.

– Не поднимаются, – растерянно проговорил он. – Может, магия?..

– Или гвозди, – буркнула Лёлька и огляделась. Подпоры, перегородки, основания столбов… Словно кто-то специально сооружал тут полосу препятствий. Хотя отчего "словно"?..

Темное пятно размером с большую нору – чернильное на просто черном – в дальнем углу места их остановки привлекло ее внимание. Она быстро доползла до него – и радостно ухнула:

– Тут дыра в стене! И типа лестницы вверх!

– Тут – это где, о наблюдательная нэко-сан? – спокойно уточнил Мажору.

– Тут – это там, – Лёлька дала задний ход, взяла на буксир своего сообщника и потащила к ходу. – Нащупывай скобы. Полезли.

Скобы – толстые и длинные – были вмурованы в стену узкого вертикального тоннеля, больше похожего на дымоход, так, что двое детей могли подниматься бок о бок, хоть и плотно притиснувшись друг к другу. Спины их при этом почти касались другой стены, и княжна не раз думала, что тучному или просто мускулистому человеку тут вряд ли протиснуться. Делали ли этот лаз специально для детей, или исключительно для маленьких и худеньких взрослых, и с какой целью – этот вопрос не давал ей покоя, пока они медленно карабкались вверх. Что они будут делать на этом верху и как спустятся вниз, девочка думать не стала. Неприятности надо принимать по мере их поступления, говорил Бруно Багинотский, и в этом она была с ним согласна.

Подъем их остановили голоса, доносившиеся то ли из стены, то ли из невидимой в ней трещины. Поскольку разговор шел на ровных тонах, а если бы кто-то из магов почувствовал их присутствие, то крику и упреков было бы на октаву выше, Лёлька положила ладонь на руку Мажору и ткнулась губами ему в ухо:

– Тс-с-с! Давай подслушаем!

– Я не стану подслушивать! – негодованием юного самурая можно было рубить наковальни.

– Тогда подглядим, – без боя сдалась девочка и приникла глазом к не замеченной ранее щели между камнями, где раскрошился старый раствор.

Особого улучшения в понимании места действия и действующих лиц это не дало. Как назло, всё, что было видно – это не по-вамаясьски широкое, почти во всю стену окно в стене слева, выходящее на подобие открытого всем ненастьям балкончика. Недовольно нахмурившись, девочка снова приложила ухо к щели и притихла.

Говорили несколько человек, тихо, с ровными интонациями незнакомцев, из вежливости беседующих о погоде, и как Лёлька ни вслушивалась, не могла разобрать, есть ли среди полуночников знакомые. Ветер, залетавший в распахнутое окошко, доносил до ее укрытия лишь обрывки странных фраз, и если бы не одно слово, зацепившее ее внимание, любопытство проиграло бы желанию поскорее выбраться из негостеприимного дома.

– …Адарету…

Адалет?! Кто-то моет кости деду Адалету?!

– …пытались связаться с ним, чтобы узнать, как идут…

– …даже если бы он мог…

– …не устраивает, как идёт…

– …всё, что могли…

– …мало!..

– …Извечный…

– …если бы можно было рассмотреть…

– …можно всё. Было бы основание. Пока…

– …прошу подойти к ступеньке в небо.

К… чему? К балкону, что ли? Лёлька насторожилась. Балкон ей видно. Вот сейчас…

– Ори-сан, мы можем идти дальше, – отвлекая ее на самом интересном месте, прошептал в ухо Мажору. Она повернулась:

– Нет, это вы можете идти дальше. А мы можем стоять и слушать.

– Но…

– И мне до флюгера, что ты думаешь, потому что там только что кто-то что-то говорил про Адалета! – яростно прошипела она.

– Про кого?

– Про… Про деда друга моих родителей!

Наследник Шино озадаченно заморгал, пытаясь установить связь между бузиной в Лукоморье и дядькой в Хорохорье, и Лёлька, сжалившись, протараторила:

– Ваши приходили грабить его замок, когда похитили нас, если ты в курсе этой истории.

И пока мальчик вспоминал, слышал ли он хоть что-нибудь про упомянутые княжной события, она припала жадным серым оком к щели – но поздно. Пятеро вамаясьцев в длинных кимоно, черных, как ночь за окном, уже стояли у балкончика спинами к ней и смотрели на улицу.

– Блин компот!.. Всё пропустила!

– Кто там? – не выдержав нейтралитета, вамаясец вежливо, но решительно подвинул ее и сам приник к их смотровому окошку. Лёка прорычала что-то гневное, но понимая, что у него больше шансов опознать полуночников, поднялась на одну ступеньку, поковыряла пальцем раствор в той же щели, с мстительным удовольствием осыпая макушку своего подельника, и приложила глаз к получившейся крошечной щелке.

Вамаясец справа достал из-за пояса какую-то вещь вроде смятого вотвоясьского фонарика и бросил в окно. Но вместо того, чтобы упасть, предмет повис в воздухе перед зрителями и стал покачиваться под касанием ветерка. Очертания его принялись расплываться, словно с фонарика слезала бумага, и девочка вдруг поняла, что это был не фонарь, а простая скомканная тряпка. Вот если бы еще понять, зачем она нужна…

Четверо из вамаясьцев вскинули руки и принялись тихо скандировать что-то неразборчиво-ритмичное. Тряпка и ее оконечности перестали покачиваться на ветру, словно их прибили к ночи. По поверхности забегали зеленые искры.

– Что это? – непривычный к магии, прошептал Мажору. Но не успела Лёка придумать ответ, как тряпка вспыхнула, заливая на миг изумрудным пламенем небо и землю, и рассыпалась в пыль. А под балконом, охваченная зелеными огоньками, на сколько хватало глаз, светилась глиняная армия.

– …командуйте…

– …приветствие!.. – не задумываясь, выкрикнул человек, не принимавший участие в колдовстве. Лёка ахнула. Как один, истуканы вскинули свое оружие, трижды потрясли им и твердо уперли в землю.

– Налево!

Солдаты повиновались.

– Кругом! Направо! Лежать! На месте маршировать! Строй сомкнуть!..

Команды сыпались одна за другой, и ожившее войско повиновалось, как не могла ни одна армия, состоявшая из людей.

– Это же мой отец! – сложив, наконец, два и два[205], пришел к выводу мальчик и отнял глаз от щели. – Я не стану подглядывать за своим отцом!

– Похвальное решение, – одобрила княжна, деловито приникая к освобожденному наблюдательному пункту. – А остальные кто? Хотя с такого расстояния и в темноте даже тебе никого не узнать, наверное…

– Нет, отчего же не узнать! Самый низенький – это Извечный, или его брат Нивидзима, – забыв, что собирался оттащить сообщницу от щели, принялся гордо перечислять мальчик. – Толстый – Ода Таракану. И еще двое Вечных, Ногунада Обути и Наоко Ивухо. Но как у них получилось оживить армию отца…

Но не успела Лёлька заметить, что самое тут главное не "как" – как попало, очевидно, на то они и волшебники – а "почему ночью и без императора", не говоря уже о том, что технически армия принадлежала Восвояси, а значит, Маяхате, а не тайсёгуну, как огни на плацу мигнули и пропали, погружая равнину в непроглядный мрак.

– …всё? – крайнее недовольство Миномёто было слышно даже на таком расстоянии.

– …не в наших силах…

– …немного…

– …всего несколько…

– …и я, конечно, ни на что не намекаю, но подумайте о том, что можно было бы сотворить, будь в нашем распоряжении…

– …с ума сошли?! – кремнем в голосе Шино можно было высекать искры.

– …я совсем не на это не намекал, Шино-сан!

– …что тогда?

– …и без него…

– …и его…

– …не единственная особа императорской…

– …имеете в виду? – впервые за всю историю знакомства Лёлька расслышала в голосе Миномёто неуверенность.

– …да…

– …но они же… – Шино не договорил – или окончание его фразы потонуло под многоголосьем Вечных:

– …позор страны!..

– …рода!..

– …насмешек этих ничтожных!..

– …не возникнет подозрений…

– …промоина, стихия…

– …позаботились…

– …но сам?.. – в голосе тайсёгуна звучал уже не кремень, а песчаник в лучшем случае.

– …это святое…

– …не волнуйтесь…

– …ничего не случится…

– …вот и они!..

Все пятеро обернулись на не слышный в засаде звук и уставились на не видимых вошедших, остановившихся у самого входа. Что говорили визитеры, уловить было почти невозможно, но зато слова полуночников были слышны хорошо:

– Где? – как туча нахмурился Кошамару, Нивидзима ли, Нерояма – Лёлька так и не научилась их различать.

– …обыскали…

– И где? – туча уже не хмурилась, а погромыхивала.

– …нашли!.. Кошамару-сан!..

– Что он там делал?

– …знать!..

– Мимасита порази его…

– Он что-то заподозрил? – забеспокоился Таракану.

– Спрятал?.. – предположил худой, как палка, Вечный.

– Не думаю… Хотя когда дело касается его, думать бесполезно! – фыркнул Кошамару.

– Если он заподозрил… – поджал губы Вечный помоложе.

– Он был бы уже тут, – отрезал Кошамару.

– Дом-то хоть на месте? – кисло усмехнулся, глядя на вошедших, Таракану.

– …приказано…

– Идём!

Лёлька вздрогнула: голос, прозвучавший не из комнаты, а под самым ее ухом, застал врасплох.

– Что? Куда?

– Дальше, – Мажору был непреклонен, как прилив. – Я и так был неправ, дозволив тебе глядеть и слушать совет отца без его на то изволения.

– Дозволив?! Дозволив?! – если бы Лёлька стояла на чем-то более существенном, нежели изогнутый железный пруток сомнительной крепости, она бы топнула. – Это я тебе дозволила увязаться за мной, спасла тебя от Обормота и этого… как его… неважно!

– Я и сам мог от них спастись! То есть уклониться от встречи с ними! И без тебя я бы в этот дом и не попал!

– Хорошо, что ты это понимаешь! А теперь пойми и то, что без меня ты из этого дома еще и не выберешься!

– Не твоё дело!

– Ну так и топай тогда восвояси!

– Э-э-э?.. Я и так?.. то есть мы все?..

– По своим делам, я имела в виду, – сконфуженно буркнула Лёлька и собиралась было снова приникнуть к щели, но ладонь мальчика, маленькая, но упрямая, закрыла ее.

– Извини, пожалуйста, Ори-сан, но я от своих слов не откажусь, и если понадобится, буду смывать своё низкое упущение…

Княжна хотела посоветовать, куда именно он может смыть своё упущение, но прикинула все последствия ссоры, переросшей в драку в доме Вечных в шаге от них… и скрипнув зубами, смирилась, хотя в душе хотелось рвать и метать.

– Хорошо. Уходим. Но не думайте после этого, что у вас стало одним другом больше, Мажору-сан, – голос ее звучал холодно, как все ветра зимнего Лукоморья.

– Я приму ваше сообщение к сведению, Ори-сан, – голос мальчика был не теплее ее.

Дальнейший путь привел их на чердак, а оттуда на крышу. Черепица в свете протолкавшегося сквозь тучи обломка луны зияла провалами: кому принадлежал дом и был ли он виден с дороги простым смертным, бурю не интересовало. Ребята не сговариваясь, прикинули, и вернулись: по такой дороге и дневная прогулка могла завершиться на земле раньше времени, а уж ночью…

Лёлька опустила за собой створку слухового окошечка – квадратную дощечку размером со столешницу, и под скатами крыши моментально стало темно.

– Следуйте за мной, Мажору-сан, – голосом официальным, как весь дипкорпус Лукоморья, произнесла девочка.

– Премного благодарен за предоставленную возможность, – не более дружелюбно ответил Мажору, – но не могу себе позволить обременять достопочтенную Ори-сан несвойственными ей действиями.

"Ах, так!.. – распахнулись и тут же сузились глаза девочки. – Ну, я тебе сейчас покажу!"

– С точки зрения банальной эрудиции обременение индивидуума гиппотетическим биохевризмом позволяет имплементировать детерфеминистскую потерну активности, что не может не создавать интерфервенцию при антинигиляции эпидемика!

Глядя на глаза Мажору в этот момент, никто и никогда бы не подумал, что он родом из Вамаяси. Лёлька довольно усмехнулась: пусть дядя Агафон еще когда-нибудь скажет, что при ребенке можно говорить что попало, потому что он всё равно ничего не понимает! Конечно, не понимает. Но запоминает. И пока никто не потребует объяснить, что такое гиппотетический биохевризм, всякие там вамаясьские тайсёгунчики могут не выпендриваться со своим пилатесом![206]

– Не ожидал от вас такое услышать, Ори-сан, – напряженно, точно ступая по проволоке, выдавил мальчик. Но вместо того, чтобы взять ее за руку и тащиться вслед, как всякому разумному человеку впотьмах и полагалось бы, он подпер откидную створку окошка трофейной обормотовской нагинатой, запуская под своды лунного света едва-едва, только чтобы различить, где пол, а где потолок[207], и гордо двинулся вперед. И так же гордо споткнулся и шлепнулся коленками обо что-то вроде пустого котелка.

"Надутый дурак!" – истекая желчью, подумала Лёлька, хватая его за плечи и рывком, пока не увернулся, поднимая на ноги. А вслух сказала, бесстрастно, как только смогла:

– С вашей нечеловечески переразвитой интуицией относительно перемещения в условиях низкой и нулевой освещенности мне будет спокойнее, держи вы меня за руку, Мажору-сан.

А про себя снова добавила: "А вот теперь выкрутись-ка! Шишеньки тебе – шишулечки!"

– А-а-а… э-э-э… – попытался ли мальчик выкрутиться или вкрутиться еще дальше, она так и не поняла, но пальцы его сжались на ее запястье и он отважно шагнул вперед. К счастью, Лёлька находилась теперь рядом, и корзина с какими-то деревяшками, поджидавшая юного самурая в засаде, была с позором отправлена на обочину ловким пинком.

– Держитесь меня, Ори-сан, и я провожу вас к безопасности, – важно прошептал Мажору и наступил на хрустальный зонтик, не замеченный вовремя девочкой. Следующий шаг опустился на ногу Лёльки, отпихивавшую непонятную штуковину, замеченную вовремя, а третий привел к столкновению лба со стропилами. И если бы "искры из глаз" было не только фигурой речи, гореть в эту ночь колдовскому прибежищу знатно.

После этого он остановился, склонил голову, и тихим, но твердым голосом проговорил:

– Ори-сан. К своему величайшему сожалению я не смогу выполнить так опрометчиво взятые на себя обязательства и вынужден отказаться от них по причине полной неспособности видеть в темноте и еще потому, что я надутый дурак.

– Ну отчего же надутый… то есть дурак… то есть… то есть отчего же… – застигнутая врасплох Лёка в кои-то веки потерялась в словах.

– То есть вы рады, что я это понял? – строго спросил мальчик.

– Ну да, – не стала противиться она, тоскливо ожидая приступа вамаясьского "я самурай, пуп мира и центр вселенной", и полной неожиданностью для нее было прысканье ее соучастника, через секунду завершившееся сдавленным смехом.

– Я тоже рад, что понял это, – отсмеявшись уже на пару с княжной, проговорил он. – Моя матушка отвесила бы мне тумака за глупость – но в ее отсутствие то бревно позаботилось о моем просветлении.

– Я понимаю, неприятно, когда бревно умнее тебя, – не удержалась Лёлька и заработала оскорбленный взор – и новый приступ смеха.

После этого путь среди изгнанного хлама продолжался еще минут десять, и Лёлька снова подумала, что снаружи дом не казался таким большим, и вообще никаким большим, если быть точным, но вот поди же ты.

– Как ты думаешь, о чем говорили Вечные и мой отец? – неожиданно спросил Мажору. Девочка едва не споткнулась: после сцены у щели услышать от ее сообщника подобный вопрос было по меньшей мере странно.

– Н-не поняла, – медленно пожала она плечами, воскрешая в памяти загадочные действия и слова. – Вечные показывали Миномёто что-то, что смогло оживить армию на пару минут… потом оно кончилось… и они не знали, откуда это взять еще… А потом пришел еще кто-то, их ученики, наверное, и доложили, что то, за чем их посылали, они не смогли достать.

– А этот разговор о промоине, гневе богини, о ком-то в опасности?

– Может, Вечные тревожились о том, чтобы их ученики не провалились в какую-нибудь новую яму? А что?

– Отец был так доволен… – задумчиво проговорил мальчик. – Таким я не видел его ни разу. Он… Мне показалось, он был даже счастлив.

– Эта армия так много для него значит?

– Матушка говорит, что поражение в Вотвоясьской войне словно оставило в его теле рану, из которой торчит обломок копья. Он никогда с тех пор не улыбался даже. Он считает, что Мимасита доверила ему наследие предков, а он его пустил по ветру. А после того, как вместе со Змеюки пропал и котэнгу, он сам точно глиняный стал.

– Того и гляди разобьется? – не поняла княжна.

– Нет. Я неверно выразился. Он… – мальчик прикусил губу, помолчал и спросил: – Тебе это очень важно знать, или просто любопытно?

– Не хочешь – не говори, – Лёлька собиралась оскорбиться, но не нашла в себе достаточно обиды даже для того, чтобы надуться.

– Не хочу, Ори-сан. Спасибо за понимание.

Дальше они шли молча, он – закрывая и открывая глаза и не находя никакой разницы, она – вглядываясь внимательно в скаты и пол в поисках выхода. Один раз ей показалось – как в подвале – что на миг вокруг них, подобно дверному проёму, вспыхнули черные искры, но всё пропало мгновение спустя и больше не повторялось.

Проплутав по заваленному горами хлама чердаку, огромному, как иная деревня, княжна, наконец-то, отыскала люк. Вернее, это он отыскал ее: даже при своем хвалёном ночном зрении она обнаружила его не раньше, чем споткнулась о его край.

– В рот компот… – с чувством сказала она, выбираясь из-под шлепнувшегося на нее Мажору. – Что за… А. Вот и выход.

– Где? – невозмутимо уточнил мальчик, поднимаясь.

– Вот.

Поискав и не найдя, чем бы поддеть абсолютно ровную крышку, на открытие со стороны чердака явно не рассчитанную, она вцепилась в выступавший краешек кончиками пальцев, напряглась, закусила губу, надулась… Ага! Под напором не столько силы, сколько упрямства крышка подалась на сантиметр, потом еще, и еще… Из щели пробился тонкий луч света, и Мажору поторопился придти сообщнице на помощь.

Под ними открывался вид на узкую крутую лестницу и темный пустой длинный коридор. В самом его конце дверь, раздвижная, как в простых вамаясьских домах, была неплотно задвинута, и в щель пробивался тусклый желтый свет.

– Там, скорее всего, кто-то есть. Идем на цыпочках. И тс-с-с! – распорядилась Лёлька и, не дожидаясь[208] от сообщника "Так точно!" двинулась вниз.

Измученные чердачной полосой препятствий босые ноги с благодарностью коснулись пола, и девочка замерла, настороженно прислушиваясь. Стены, в отличие от дома, где их расположили на ночь, были тонкими, почти бумажными, и любой звук разносился бы на весь этаж сразу, но кто их знает, этих чародеев? После замка Адалета, резиденции Вечных в Маяхате и часа блужданий в доме, снаружи похожем на двухэтажный сарай, ее не удивило бы ничего. Но кажется, всё было спокойно, и она, не оборачиваясь, заскользила в дальний конец коридора, где темным провалом манила лестница вниз – и наружу.

Приближаясь к двери, она замедлила шаг. Донеслись из-за сёдзи голоса, или почудилось? И не "До свидания, мы пошли" говорили ли они? Хотя в прямом, как копье, коридоре спрятаться всё равно было негде, но кто предупрежден, у того есть пространство для маневра, а проноситься с топотом мимо полуоткрытой двери комнаты, предположительно набитой волшебниками, не ожидающими твоего прибытия, было идеей не самой лучшей.

Донесшиеся до ее слуха слова остановили девочку не хуже любой стены.

– …что они задумали, и этот путь не ведет никуда, – устало говорил знакомый голос.

– Ты имеешь в виду сегодняшнее представление с ранением тэнно? – отвечал ему другой голос, знакомый, скорее, интонациями – вернее, полным их отсутствием.

– Да. Не понимаю его смысла. Несколько капель крови дадут несколько капель эффекта. Но они не посмеют убить императора или его родичей из опасения возмездия незатменной Яшироки. Более того, Миномёто их не поддержит. А между нами говоря, его неудовольствия я бы опасался больше, чем богининого.

– Великий Кошамару-сан все-таки кого-то боится? – в бесстрастном, как камень, голосе скользнула насмешка.

– Я имел в виду абстрактного заговорщика.

– Тогда моя картина мироздания не пострадала, – ровно ответил невозмутимый.

Тонитама?.. А кто второй? Нивидзима или Нерояма? Хотя какая в яму разница, васаби дайкона не слаще…

– С другой стороны, перед ним откроется путь на престол, расчищенный не его руками, – продолжил размышления вслух Кошамару.

– Может, он и оценит такую услугу, но провинившихся от его кары это не спасет. "Если правая рука нарушит закон гири, левая ее отрубит" – про него поговорка.

– А если это еще и чужие руки, то рубить их будут по самые шеи.

– Как бы то ни было, боюсь, ожидание амулета Тишины не принесет ничего. Адарету, если бы мог, уже обменял бы его на детей. Конечно, другой на его месте… – бесстрастный говорящий споткнулся, будто представляя на этом месте себя, – выбрал бы амулет без раздумий. Или с раздумьями. Но Адарету… Мне известна его репутация.

– Увы, я тоже думаю, что амулета у него действительно нет.

– А твои поиски амулета Грома не продвинулись ни на шаг.

Уловив в утверждении тень вопроса, собеседник вздохнул:

– Нет. Не продвинулись. После того, как десять лет назад я наткнулся на те вотвоясьские оракулы на черепашьих панцирях… вернее, на то, что от них осталось, я перерыл в буквальном смысле всю эту Мимаситой проклятую долину в поисках подробностей или хотя бы карты. Неугроби Шизуки, да пребудет его буйный дух в чертогах неугасимой Яшироки, распорядился создавать армию в этом месте, веря в истинность оракула, а не потому, что тут в изобилии глины и воды, как говорил он всем.

– Ваша с покойником предусмотрительность похвальна, но исследования успели обрасти бородой, так и не принеся плода. Похоже, скорее эти глиняные болванчики и в самом деле пойдут, чем ты отыщешь здесь амулет Грома.

– Да, к сожалению, друг мой, к сожалению. Но если верить оракулам, амулет Грома должен вернуться к людям со дня на день! Кроме того, это единственный шанс Вечных выполнить повеление тайсёгуна.

– Но разумно ли использовать артефакт, который даже вотвоясьцы боялись настолько, что скрыли от людского внимания боги знают где?

– Твоё "даже вотвоясьцы" мне нравится, – усмехнулся Кошамару, – учитывая, что вотвоясьская школа магии была одной из сильнейших на Белом Свете, что бы наши сенсеи ни утверждали теперь. Настолько сильнейшей, что пытаясь выяснить, кто из них сильнее хоть на муравьиный нос, они истребили друг друга практически без остатка до того, как мы пришли. А еще помнится, что вопрос разумности и необходимости мы уже обсуждали за многими чашечками чая и сакэ. И что другого ответа на него у нас не было. И нет сейчас.

– У тебя нет. У твоего брата есть, – напомнил бесстрастный.

– Это не ответ! – фыркнул собеседник. – Это междометие – энергичное, эмоциональное и такое же короткое!

Расположившаяся было с ушами наготове Лёлька почувствовала вежливый, но непреклонный тычок в спину. Даже не глядя, она знала, кто это, а также отчего, и что спорить с ним – здесь, по крайней мере – было бесполезно[209]. Сжав губы и прикусив для верности язык, девочка, не оборачиваясь, показала кулак вамаясьскому ревнителю нравственности и на цыпочках возобновила путь к воле. Пятью этажами ниже воля поджидала их с распахнутыми объятьями.

И это были объятья Обормоту.

Быстрая тень выше их на полголовы и во столько же раз шире выскочила из-за угла, едва они ступили с крыльца на землю. И не успели исследователи ничего понять, как в скудном лунном свете блеснул клинок, мокрый от дождя.

– Стоять!

Сердце Лёльки ухнуло в пятки. Где-то слева пророкотал гром и сверкнула молния. Порыв ветра швырнул в лицо пригоршню крупных капель, отставших от своей грозы.

– Кто тут? Сдавайтесь! Я не шучу! – грозно рявкнул Обормоту, осекся на мгновение… и даже под затихающие раскаты грома было слышно, как в голос его вплелась торжествующая улыбка.

– Ха! Ого! Не может быть! И кто это тут у нас крадется во тьме подобно татю? Может, это айнские камикадзе? Или дружные самураи из Рукомото[210]? В поисках острого вамаясьского клинка?

Лёлька хотела было посоветовать поискать острый вамаясьский клинок на чердаке, где он подпирал раму, как палка, но прикусила язык, надеясь на мирный исход. Мажору же сдерживаться не стал.

– Ты хочешь со мной сразиться, Обормоту-кун? – вызывающе выступил он из тени, как бы невзначай задвигая девочку за спину. – Я готов встретить тебя утром. Выбор оружия за то…

– Я хочу пинками пригнать тебя к отцу, чтобы он посмотрел, кого так недальновидно осчастливил своим доверием! И эту наглую гайдзин тоже! – отбросив игры, оскалился Обормоту, и короткий меч сёто ткнулся брату в грудь. – Чтобы он понял, что сын айнской гайдзин никогда не станет настоящим вамаясьцем и не может ему наследовать по чести! Кто разрешил вам тут нюхаться?! Соглядатаи! Саранча!

– Не твое дело, крысюк! И моя мать не гайдзин! Провинция айнов – часть Вамаяси уже сто лет! – Мажору яростно подался вперед, не замечая боли от стали.

– Айны, ойны, уйны, эйны! – гнусаво кривляясь, Обормоту передразнил брата, с каждым словом усиливая давление на клинок. Кимоно на груди медленно окрасилось кровью. Мажору попятился, но старшего было уже не остановить. Как бык от красной тряпки, при виде крови и слабости врага он потерял всякий рассудок. Злость, унижение и обида последних дней, скопившиеся на душе, с ревом прорвали плотину условностей, и горе было всем, кто оказался внизу по течению.

– Айны – мусор окраин! Вы все – грязные гайдзины, не лучше вонючих тупых обезьян! Дикари, не знающие гири и бусидо! Недочеловеки! Если бы Вамаяси не нужно было подтверждение их верности, твоя мать никогда не вошла бы в наш дом второй женой! Отец на нее даже не посмотрел бы! Не взял бы ее даже наложницей! Даже посуду мыть! Двор подметать!

– Да если бы не воля нашего деда, отец не женился бы на Змеюки Укусима, даже если бы восстали все южные провинции, где ее отец был даймё! – взорвался Мажору. – Он скорее бы сделал харакири, чем назвал ее женой! Скорее поцеловал бы лишайную козу, чем…

– Заткнись!!!

Багровый от ярости, Обормоту взмахнул сёто. Мажору отпрянул, налетел на Лёльку, упал, и клинок просвистел у щеки, рассекая шелк и кожу на плече. Кисть Обормоту извернулась, возвращая меч на добивание. Мальчик метнулся, уворачиваясь, и ударил Лёке в коленки. Она хлопнулась на крыльцо, он – на нее, и меч снова просвистел в пальце от них.

– Ненавижу!!! – под остервенелый хрип Обормоту сёто в последнем разящем ударе полетел к ребятам. – Сдохните!!!

В панике девочка выбросила руки вперед, закричала – и вдруг воздух перед ней раскололся на куски. Небо разорвала завеса слепящих молний, оглушительный раскат грома сотряс всё вокруг, заставляя чесаться зубы и кости, земля подпрыгнула, и комья чего-то тяжелого и мокрого ударили в грудь и забарабанили по стене. Она зажмурилась, прижала ладони к глазам, но даже это не спасло от змеящихся радужных пятен, метавшихся под опущенными веками.

Едва земля замерла, как княжна приподнялась на локте. Взгляд ее забегал по сторонам в поисках врага. Через несколько секунд стало видно даже сквозь мешанину забытых молнией отблесков на радужке, что или взгляд ее забегал недостаточно далеко, или в этом мире чего-то не хватает. И это что-то называлось Шино Обормоту.

Тряся головой и моргая, точно контуженый, Мажору поднялся на ноги, принял стойку борца[211] и, покачиваясь под каждым дуновением ветра, заозирался в поисках противника. И тоже не нашел.

– Обормоту? – выкрикнул он.

– Пойдем отсюда, пока его нет! – попытки с третьей встала и Лёлька. Голова даже не кружилась – крутилась и вертелась, как шар голубой, как тогда, ночью в их комнате, когда она поменяла их с Яриком обличия местами. И позже, в саду камней… будто она снова… снова… Но ведь Тихона сейчас с ней не было! Значит, это она сама?!..

В панике ее взгляд метнулся к приятелю: заметил? Понял? Догадался?.. Но на лице Мажору отражалась лишь злость и тревога.

Но что она сделала на этот раз? И, в самом деле, куда подевался Обормоту? Она же его не…

– Где он? – упрямо спросил мальчик, сжимая кулаки.

– Да какая разница! – нервно просипела Лёлька. – Сбежал от грозы, наверное! А по мне – так пусть хоть сквозь землю прова…

Она не договорила. Взгляд ее упал на первую и единственную ступеньку перед крыльцом – вернее, туда, где она раньше располагалась. Потому что сейчас на ее месте, почти незаметная в ночи, чернильной пропастью зияла огромная яма.

– С дуба падали листья ясеня…

– Что ты увидела? – забеспокоился юный Шино, двинулся вперед, и ей стоило немалого труда отловить его до того, как он свалится через край.

– Тут… провал. Промоина, – подыскала княжна единственное логичное объяснение паре десятков кубометров земли, экстренно покинувшей насиженное место в неизвестном направлении.

– Промоина? – удивился Мажору, осторожно заглядывая во тьму. – Но… но… ливня ведь больше не было… Правда, гром гремел совсем близко… И молния сюда ударила…

– Ну тогда пробоина! – недовольно подкорректировала она своё предположение.

– Но я видел места, куда ударяли молнии, – растерянно продолжал говорить он, не слыша Лёльку. – Там никогда не было ям. Вообще никаких. Не говоря уже о…

– Слушай, Жорик! Да какая в пень горелый разница, были они там или не были! Побежали отсюда, пока не заявился снова твой чокнутый братик и не порубил нас своей хлеборезкой!

– Это не хлеборезка была, а сёто – короткий меч, – неожиданно надулся мальчик. – Самураи его носят в паре, которая называется дайсё, с дайто – длинным мечом.

– Дай то, дай сё, дай то да сё… Дождемся сейчас! Дадут и то, и сё, и сорок сверху! Побежали давай!

И только Мажору признал, что в идее его подельницы есть здравый смысл, как из ямы донесся слабый звук – кто-то не то кряхтел, не то стонал.

– Что там? – насторожился он.

– Земля оседает? Дом скоро ёкнется? – предположила княжна с тонким намеком "а не пора ли нам всё-таки отсюда бежать".

– А может, это выбирается к-какой-нибудь п-подземный ёкай, п-потревоженный обвалом? – с первой за всё время их знакомства дрожью в голосе проговорил Мажору и потянулся заглянуть через край.

– А такие бывают? – нервно уточнила Лёлька, перед внутренним лукоморским взором которой при фразе "выбирается подземный ёкай" встал парад умертвий, вурдалаков, упырей, умрунов и прочих обитателей ям различной степени свежести.

– В Вамаяси ёкаи бывают в-всякие! – полный национальной гордости заявил он, почти не заикаясь.

– П…помо…помо… – донеслось вдруг со дна.

Мажору замер.

– Обормоту?..

– Обормот?!.. – изумленным эхом повторила за ним Лёка. Перед глазами мелькнула последняя атака разжалованного Шино, гром, молния, землетрясение, так удачно разразившиеся в нужный момент… Выходит, Обормоту – там? На дне этой пропасти?

– Надо срочно начать засыпать яму!.. – взволнованно охнул Мажору. Но не успела Лёлька предложить из соображений гуманитарности[212] сперва добить несостоявшегося самурая, как мальчик продолжил: – …тогда он сможет выбраться по насыпи! Я читал такую басню про осла!

– Очень подходящее для него произведение, – одобрила княжна и скомандовала: – В коридоре в доме фонарь висел. Тащи. Сначала осмотрим место происшествия.

Но не успел мальчик ответить, как из-за угла выскочил человек, одетый в красно-белое кимоно цветов дома Шино. Увидев пару неизвестных в зоне его патрулирования, он выхватил меч и одним невероятным прыжком с криком "Банзай!" оказался рядом с ребятами.

– А ведь почти перепрыгнул… – уважительно протянула княжна и заглянула в яму. На самом дне – глубоко-глубоко – в свете осколка луны поблескивала полоска стали и кто-то возился, изрыгая слова, до сего дня в представлении Лёльки ассоциировавшиеся с пьяными сапожниками или матросами, но никак не с самураями.

– Это был Накажима, – пробормотал Мажору, нервно заглядывая через край.

– Ну теперь им вдвоем веселее будет, – с облегчением предположила Лёлька – и насторожилась.

– Из дома идут! Прячься!

Она рванула сообщника за руку, и едва они прижались к стене, как дверь распахнулась, едва не расплющивая их, и кто-то с фонарем в руке выбежал на крыльцо.

– Что случилось? Кто крича…а-а-а-а-а-а!!!..

Вопли внизу затихли, но через несколько мгновений возобновились – с удвоенной громкостью и трио.

– Помогите!..

– Да отвалятся руки того урода, кто выкопал эту!..

– Сенсей, сенсей!..

– Кажется, втроем им там вообще отпадно, – хихикнула княжна и потянула Мажору ретироваться. Но тут по коридору, приближаясь, застучали гэта: похоже, кто-то еще торопился на зов. Ребята боком двинулись поглубже в тень – и вовремя: на крыльцо выскочил еще один человек, со светящимся шариком на ладони. Шаг на крыльцо, шарик взлетает ввысь, шаг по крыльцу:

– Икота-тян? Ты где? – шаг с крыльца…

Голоса смолкли – ровно на столько, сколько понадобилось, чтобы старожилы выбрались из-под свалившегося на них новичка – и снова возвысились в перепалке:

– Под ноги смотреть надо, осёл!

– Сенсей!

– Под ноги смотреть надо, сенсей!

– Вытащите же меня кто-нибудь!..

– Кабуча!..

– Кажется, это был кто-то из Вечных, – не зная, хохотать или ужасаться возможных последствий, шепнул Мажору, и тут на дне ямы вспыхнул свет, как сто свечей с половиною.

– Нишкните! – прогремел с глубины хтонический глас, и земля со стен ямы посыпалась на дно мягким сырым градом.

– С-сенсей?..

Но благоговейное восклицание подземных сидельцев заглушило вознесшееся к мокрому сумрачному небу как набат:

– Я нашел!!! Нашел ее!!! Наше-е-е-ел!!!

– Что вы нашли, сенсей?

– Карту!!! Я нашел карту, Икота!!!

– Но это всего лишь какая-то стена, потрескавшаяся и грязная! – фыркнул гвардеец.

– Да, да, мой замечательный товарищ по счастью! Это стена, потрескавшаяся и грязная, на которой сохранилась вотвоясьская карта Запретного города! И по ней я понял, где они скрыли амулет Грома!

Куча самых разных мыслей боролись в голове княжны за первенство обдумывания, пока они с Мажору возвращались к своим резиденциям. Вечный нашел карту с указанием места упокоения амулета Грома, значит, они теперь будут совету не нужны, и их отпустят домой? А армия Шино оживет и пойдет бить потерявших бдительность вотвоясьцев? А когда побьет, и когда Миномёто придет в голову, что такой хорошей армии простаивать грех, кого они пойдут бить потом? Хорошо, если не лукоморцев, хотя если и не лукоморцев, то чего хорошего? Интересно, что сказал бы по этому поводу папа? А мама? А дядя Агафон? Он же маг-хранитель, последний причём, хоть у него в подчинении еще дед Адалет имеется… по крайней мере, дядя Агафон так говорит.

До нее дошло, что Мажору уже несколько минут ей что-то доказывал, только когда они оказались на площади и настала пора расходиться по резиденциям.

– …не можем показаться на люди в таком виде!

– Да? – глянула на него Лёлька, то ли вопрошая "так ли это", то ли "ты что-то хотел сказать?"

– Если ты хочешь, чтобы вся свита тэнно задавала тебе вопросы, где ты так умудрилась испачкать своё платье, пребывая в комнате, я не настаиваю.

– На чем? – снова впопад вопросила княжна.

Мажору, чувствуя, что его невозмутимость подвергается едва ли не самому серьезному испытанию за вечер, возвел очи горе:

– Чтобы перед тем, как вернуться, мы помылись и постирали платье.

– В бане? – оживилась Лёка.

– В вон той бочке с дождевой водой, – охладил ее пыл мальчик.

– Я туда не полезу! Там глубоко! И она холодная!

– Я могу тебя полить из бадьи. А ты – меня.

– От этого теплее она не станет! И раздеваться я не собираюсь!

– Зачем?

Лёлька опешила:

– Это был риторический вопрос или экзистенциальный?

– Уточняющий. Потому что поливать я тебя буду вместе с одеждой.

– Но она от этого промокнет!

– А сейчас она сухая?

Девочка похлопала себя по плечам и бокам и сдалась:

– Зануда ты, Мажору-сан.

– Трезвый взгляд на вещи – одна из первейших добродетелей самурая, – гордо ответил он.

Лёка задумалась, какое место эта добродетель занимает в списке приоритетов лукоморских витязей. Знакомых витязей, кроме отца, у нее не было, в книжных героях она резонно сомневалась, но если верить постулату Мажору, наидобродетельнейшим витязем в Лукоморье была ее мать.

Облитая с ног до головы пару раз, она, выбивая чечетку зубами, вернула эту любезность товарищу по приключениям в тройном размере, и отнюдь не из-за того, что он был в три раза грязнее ее. Он же, не дрогнув, невозмутимо поблагодарил ее за заботу и поклонился по-вамаясьски. Она ответила по-лукоморски, с истовой отмашкой, в пояс, с заунывным "гой еси ты, добрый молодец Мажору свет Шинович, скатертью тебе дорога, ни хвоста, ни чешуи, семь футов под килем, патриа о муэрте и поминай, как звали, самурай-богатырь" – и, хихикая мысленно при воспоминании о его ошалелой физиономии, побежала к бочке под окном.

Перевалившись через подоконник, девочка победно оглядела их скромные апартаменты… и еще раз… и еще… и замерла в недоумении. Кой-чего в их и без того небогатой обстановке определенно не хватало. Даже двух кой-чего, если быть точным. Ярика и Тихона. Смятая постель лежала у дальней ширмы, где и была, одеяло валялось у ширмы ближней, где его не было – и всё.

Растерянная и встревоженная, она уже всерьез подумывала, чтобы поднять на поиски Забияки и Отоваро, как вдруг под окном что-то глухо стукнуло, закряхтело и заскреблось. Вооружившись подушкой и порадовавшись, что это была подушка местная, а не лукоморская, Лёлька подкралась к окну, занесла ее над головой и замерла в ожидании жертвы. Не иначе, как ниндзя или ёкай, похитивший Яра, лезет за добавкой. Сейчас мы его угостим… Сейчас-сейчас… сей-час-с-с…

Легкий стук… вздох… чьи-то пальцы ухватились за край подоконника… соскользнули… снова ухватились…

Подушка с грохотом полетела на пол, а Лёка, дрожа от облегчения, вцепилась в запястье брата обеими руками и втянула в комнату. Только теперь она поняла, как испугалась за него, и что надо, конечно же, сказать ему, как она волновалась и сколько всего передумала.

– Эх ты, самурай лукоморский! Суши мало ел, а туда же! В окна лазаешь! А вот к тому, кто васаби не ест, дайкон не пьет, Обормоту придет и забодает-забодает-забода…

– Малыша нашла. Не смешно. И дайкон – это такая редька, к твоему сведению. На твоем месте я уделял бы страноведению больше внимания.

Ярик, отчего-то не оценив ее треволнения, надулся, юркнул под одеяло, не раздеваясь, повернулся к сестре задом и сделал вид, что мгновенно заснул. Понимая, что переборщила с заботой, что, скорее всего, не узнает теперь, куда ее домосед-братец ходил без нее, и что, похоже, надо испробовать другой подход, Лёлька пристроилась за его спиной и ласково обняла.

– А-а-а, уйди-и-и, ты холодная и мокрая! – шепотом взревел княжич и отпрянул, едва не роняя ширму.

– Это меня злой колдун превратил в лягушку, и только ты можешь меня расколдовать! Ква! – апокалиптическим[213] шепотом просипела она ему на ухо.

– Не могу. Не люблю лягушек, – не поддался на провокацию он. – И тебе зеленое идет.

– Ах так… ах так… Вот Тихон тебя не слышит! А секреты ты любишь? – снова сменила она тактику. Брат не сказал ничего, но по тому, как шевельнулись его плечи, она поняла, что хоть теперь-то на правильном пути.

– Расскажи мне, где был, и я тебе расскажу, где была я, – тоном бывалой соблазнительницы пообещала она.

– А не надуешь?

– Чтоб мне с кровати свалиться!

Ярик поразмыслил, является ли эта божба достаточно сильной клятвой, пришел к определенному выводу, повернулся и выдохнул:

– Я к Синиоке в гости ходил.

Если бы могла, Лёлька свалилась бы с кровати.

– Чего-о?.. Ты-ы?.. Куда-а?..

– А отчего это я не могу к ней сходить?! Что уж я, совсем?!..

– Не-не-не, можешь-можешь-можешь! И совсем ты не совсем! А даже совсем наоборот! – поспешила успокоить его сестра, но тут же вернулась на старые позиции. – Но всё равно.

– Да вообще-то я и сам поначалу не собирался… – роль авантюриста и ловеласа, непривычная, так и не стала ему близка. – Лежал, спал уже почти, и вдруг показалось, что она меня зовет. Ну я встал и пошел. То есть полез. А потом пошел.

– Она под окошком стояла? – чувствуя, что сегодня определенно ночь сюрпризов, на всякий случай уточнила девочка. И получила еще один сюрприз.

– Нет. Она у себя, ну, в доме тайсёгуна, спала.

– Спала? В доме Миномёто? А звал тебя тогда кто?

– Н-не знаю… Может, она во сне?

– А услышал ты как – через площадь?

Ярослав промолчал: наверное, раздумывал, риторический это был вопрос или экзистенциальный.

– Вас не застукали? – оставив попытки понять алхимию влюбленных, княжна перешла к практическому аспекту вопроса.

– Нет, конечно! – воскликнул Яр[214]. – Справа за ширмой у нее отец расположился, слева – ее брат Мажору, ближе к выходу – Обормоту и его наставник. Но они очень крепко спали. Их даже не слышно было.

– Кому как, – задумчиво пробормотала девочка и вдруг спохватилась: – А как ты ее нашел-то, если она спала?

– Тихон подсказал.

– А кстати, где он? – вспомнила Лёлька.

– Не знаю… – растерянно приподнялся брат. – Он со мной в окно выскочил и мы вместе пошли ее искать. А когда нашли, он с нами сидел. На подоконнике. А потом как грохнуло что-то где-то, как пыхнуло – мы аж глаза закрыли. А когда открыли, я его больше не видел. Я думал, он испугался и сюда поскакал…

– Блин компот деревня в баню… – прошипела Лёка. Он бросилась к окну, высунулась по пояс, закрутила головой, еле сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть имя лягуха… Испугался он или нет, было неизвестно, но что поскакал он определенно не сюда, сомнениям больше не подлежало.

Наутро столичную компанию поджидала битва погод – по-иному происходившее за окном назвать было сложно.

Сначала из-за гор показалась огромная лиловая туча. Набрякшая громами и молниями, она закрыла горизонт, придавила своим тяжелым брюхом небо к земле и, словно удав к завороженному его взором кролику, поползла к неуязвимой, но неподвижной глиняной армии. С первого взгляда было видно, что повторение вчерашней бури не за горами. Но когда гроза уже тронула своими толстыми холодными струями крыльцо резиденции тайсёгуна, откуда ни возьмись, налетел ураган. Под его натиском с места были сорваны полусотня ставней, несколько крыш… и одна туча. Дождь, не успевший понять, что источник его дезертировал, по инерции еще чуть попадал на городок магов, но поняв, что лишился поддержки, стушевался и сгинул.

Минут через десять туча вышла из нокдауна и с новыми силами ринулась в бой. Прорваться ей удалось ровно до того же места, что и в прошлый раз – и конец этого раунда был аналогичен предыдущему.

Когда она снова появилась из-за гор, потрепанная, но не побежденная, иссиня-черная то ли от гнева, то ли от нерастраченной воды, то ли от фингалов, наставленных ей энергичным ветром, среди придворных тэнно залетали смешки и предложения ставок. Выиграл бы Сагу Перевраки, заявивший, что дальше крыльца Шино она снова не пройдет, если бы не более детальное предположение Лёльки, сделавшее ее богаче на сорок три золотых ити-бикина. Провожая взглядами улетавшую тучу и догонявшую ее крышу резиденции Миномёто, она улыбнулась под восхищенными взорами императорского двора и скромно пожала плечами:

– Всевезущий Пруха покровительствует своим искренним почитателям.

Свита переглянулась и истово закивала. Из кухни потянуло ароматом жареной рыбы.

– Престранное наблюдалось погодное явление, не находишь, Ори-тян? – поинтересовался Маяхата, протягивая девочке желтый платок с вытканными золотом драконами и фениксами, чтобы завязать выигрыш. На лбу императора красовалась повязка из такого же шелка, скрывавшая рану от вчерашнего инцидента. Впрочем, на раненого глава государства походил меньше, чем на щеголя, вводящего при дворе новую моду. Краем глаза Лёлька заметила, что пара придворных лихорадочно скатывает свои платки колбаской, чтобы повязать ими голову таким же манером.

– Для погодного – престранное, – задумчиво кивнула она. Император насторожился.

– Ты полагаешь, что это была не ссора богов ветра и дождя?

– Может и их, – осторожно косясь, не слышит ли кто их еще, проговорила княжна.

– А может и не их? – не отступал Негасима.

– А может и не их, – с поистине самурайской невозмутимостью подтвердила она и, не дожидаясь, пока недовольный тэнно продолжит допрос, договорила: – А может тех, кто хотел остаться еще на день с теми, кто хотел сегодня уехать.

– И кто бы это мог быть, Ори-тян? – устремился на девочку его пронзительный взгляд. Та пожала плечами:

– Подождем – и они сами себя объявят, ваше величество.

Но после недолгого ожидания себя объявил только Извечный, с поклоном сообщивший тэнно, что дороги проходимы, и носилки будут готовы к дороге через полчаса после окончания завтрака. Изо всех сил делая вид, что не смотрит на него, Лёка едва не вывихнула глаза, косясь и пытаясь понять, в какой из компаний он был вчера. С Шино, показывая ему странный опыт с загадочной тряпкой, или…

Сердце пропустило удар. Пальцы княжны разжались, и платок вместе с золотом полетел на пол.

Повязка.

Рана.

Тряпка.

Кровь.

У Вечных была тряпка, впитавшая кровь Маяхаты! Это была магия крови! Отрывочные фразы и бессвязные слова, подслушанные вчера, сложились вдруг в один логичный и жуткий узор. Им нужна императорская кровь! Кровь, чтобы оживить эту треклятую армию! Если всего несколько капель смогли расшевелить ее, то что сумеют сделать… сколько там литров в теле человека?.. А если так, то эта тряпка – и эта рана – появились вчера не случайно! Всё было продумано и подготовлено! И значит, в комнате с Шино был Кошамару-старший!..

– Ори-тян? Тебе плохо? – встревоженные голоса вывели ее из ступора.

– Лё? Ты чего?

– Ори-сан? Вам воды принести? Скамеечку?

– Диванчик и компот.

– Что?..

– В смысле, мне хорошо, спасибо, – улыбнулась она окружившим ее. – Просто задумалась… о доме… он где-то далеко… а там сейчас дожди грибные идут… вишни созрели… до земли наклонясь…

Неожиданно Яр за ее спиной хлюпнул носом.

– Ты чего? – удивленно обернулась она.

– Ты так живо всё расписала…

В носилках Лёлька сразу пристроилась рядом с братом, задернула занавески перед носом изумленного Отоваро, одарила укоризненным взором Тихона, как ни в чем не бывало выбравшегося из-под сиденья, и горячо зашептала в Яркино ухо:

– Помнишь, я тебе рассказывала про где вчера была?

– Еще бы не помнить! – округлились нервно братовы глаза.

– Помнишь, я про тряпку говорила? И про армию ожившую? Ну так вот! Это была тряпка с кровью императора!

– Да ну… – не очень убежденно попытался посомневаться мальчик.

– Ну да! Говорю тебе! А это значит, что Нивидзима, Таракан и компания хотят выслужиться перед Шино, оживив ему армию кровью Негасимы!

Княжич задумался, сопоставляя очевидное и невероятное, и наконец покачал головой:

– Негасима не согласится, мне кажется.

– Яр-р-р-р-р!!! – прорычала Лёка, едва не подпрыгнув. – Да кто его будет спрашивать?!

– В каком смысле? – опешил мальчик.

– Поймают ночью, свяжут, и выцедят всю кровь, вот в каком смысле!

Вытаращенные очи брата могли посоперничать величиной с его же разинутым ртом.

– Но если они выцедят из него всю кровь, он же умрет!

– А Шино это волнует?! – торжествующе прошипела девочка. – Ему же лучше! Он от этого императором станет! Да еще и с армией непобедимой!

– Но богиня Возле Шайки… Рядом С Тазом… Мимо Сита, во! Помнишь, его величество по дороге сюда рассказывал, что…

– Что богиня рассердится на того, кто его родственничка жизни лишил! А лишат-то его Вечные! А тайсёгун тут вообще сбоку-с припёку! Вот и получается, что Миномёто – в белом кимоно, а Негасима – в белых тапках!

– Но это же… это…

Яр, разрываемый самыми противоречивыми чувствами, несколько раз открыл и закрыл рот, взмахнул руками, нахмурился, заморгал, снова взмахнул, точно убеждая кого-то[215] в чем-то неубедительном, и в конце концов решительно вскинул голову.

– Мы должны его предупредить!

– А что он сделает против Миномёто и против Вечных?

– Ну как что?! – воскликнул Ярослав и снова задумался. – Ну не знаю я, что… Попросит свою гвардию охранять его получше?

– Полтора-то Миномётовых наймита? – презрительно фыркнула Лёка. – Кто бы его от них охранял еще!

– Тогда Извечному пожалуется.

– Извечный знает про их опыты и ничего не делает, – напомнила княжна.

– Ну тогда… тогда…

Широкое поле возможностей, минуту назад простиравшееся перед его внутренним взором, оказалось бюджетной клумбой в цветочном горшке.

– Тогда сама что-нибудь придумай, если такая умная! – сдался Ярик.

– Так и знала, что этим всё кончится, – со скромным достоинством потупилась девочка. – Поэтому придумала заранее.

– Что?

– Что мы с этого дня должны начать охранять Негасиму.

– Мы?!

– Ну да. Мы будем не отходить от него ни на шаг, следить за всеми, кто к нему приближается, а особенно за Нивидзиминой компанией, а если понадобится… – Лёлька многозначительно замолчала.

– То что?.. – с замиранием сердца вопросил княжич.

– То поможем ему бежать!

– Куда?!

– Как говорил в таких случаях дядя Агафон, главное не куда, главное – откуда, – провещала она и застыла с видом преуспевающего стеллийского оракула.

– Нам бы самим лучше кто бежать помог… – не впечатлился мудростью старших брат, но Лёлька, презрев его малодушный скептицизм, погрузилась в обдумывание подробностей плана спасения императора. И первой идеей в этом направлении было посвятить в планы одного из немногих друзей.

– Чаёку-сан? – сияя невинностью и чистотою помыслов, Лёлька выглянула из-за шторки правого окна, за которым обычно семенила их опекунша.

Пока они с Яром перешептывались, процессия тронулась в путь, но дайёнкю всегда находилась рядом: при неспешной поступи носильщиков отстать не смогла бы и ревматическая старушка. Но к своему удивлению, на этот раз девочка встретилась взглядами не с Чаёку, а с Забияки. Со взглядом которого было лучше не встречаться, особенно безлунной ночью в темном переулке.

– Ой, – невольно сказала девочка и юркнула вовнутрь.

– Чего ты? – удивился княжич, высунулся – и всё понял.

– Ой… – подтвердил он, переводя потерянный взор на сестру. – А где Чаёку?

Лёлька выглянула в другое окно, со стороны Отоваро.

– А где?..

Бесстрастное лицо сенсея не дрогнуло и мускулом.

– Со своим наречённым, Одой Таракану.

– Но что?.. Почему?.. Отчего вдруг?..

– Отчего – "вдруг"? Они обручены, и по прибытии в Маяхату начнется подготовка к свадьбе.

– Но?.. но…

– Такова воля ее отца.

В глазах Иканая мелькнуло, но тут же было изгнано сочувствие: вместо человека на княжну снова смотрел самурай.

– Но они не любят друг друга! – кипя от обиды и злости за девушку, едва не прокричала Лёка.

– Извечный и Таракану? – удивленно приподнялись брови Иканая.

– Таракану и Чаёку!

– Воину совета не пристало осуждать или одобрять решения Извечного.

– Но при чем тут… – начала было Лёлька, но глянула на закаменевшее лицо Отоваро и хлопнулась на сиденье, бессильно взмахнув кулаками: – А-а-а-а… Гирями вы тут все пристукнутые!

– Вот кого надо спасать-то… – вздохнул Ярик. Лёлька не смогла с ним не согласиться, и голова ее заработала с удвоенной интенсивностью: ведь теперь нужно было продумывать не один план, а два.

На привале, организованном для подкрепления организмов придворных, не привычных к утомительным переходам продолжительностью в целых три часа по раскисшей дороге[216], император не успел оглянуться, как оказался в обществе своих лукоморских гостей. И пока, наморщив лоб, он пытался вспомнить, когда успел пригласить их отобедать в своем высоком обществе, они заговорили первыми.

– Сегодня ночью мне привиделся вещий сон, ваше величество, – торжественно и загадочно сообщил княжич, потупив взор.

– Вы верите в вещие сны, ваше величество? – глянули на Негасиму бесхитростные серые Лёлькины очи.

– Да, конечно, – закивал Маяхата. – Вещие сны – что может быть полезнее для избрания курса в будущее. Вот только жаль, что мой любимый сонник остался в столице! – воскликнул он и досадливо взмахнул веером.

Заинтересованные придворные навострили уши. В отличие от всего остального, спать умели и любили все. Большей популярностью пользовалось только толкование снов. Сонники – самые различные, местного розлива и пришедшие с торговцами из дальних стран, были бестселлерами книжного рынка многие годы подряд.

Повинуясь жесту, от свиты, почтительно кучковавшейся поодаль, отделился Сагу Перевраки и засеменил к повелителю.

– Яри-тян привиделся вещий сон, Сагу, – проговорил тэнно. – Я знаю, что толкование снов – самое главное твоё увлечение, ну кроме переводов, конечно, и поэтому хочу, чтобы именно ты выслушал вместе со мной и нашел его значение в каком-нибудь хорошем соннике.

– Воля тэнно – закон для меня, – почтительно склонился придворный. – Всем известно, что сон, увиденный на новом месте, всегда является пророческим. Перед отбытием сюда мне как раз привезли самый модный толковник Забугори, некоего Сингу Фирейдзаки, от которого сходит с ума половина Белого Света. Конечно, в Забугори это имя звучит по-другому, но его нормальному человеку не выговорить. Но это абсолютно неважно! Важно то, что будущее, прошлое и самые тайные помыслы человека лежат с этой книгой как на ладони, и ничто не может укрыться от ее проницательного автора. Все нынешние толковники, если подумать, скучны, неточны или туманны, а иногда всё сразу, а их составители – шарлатаны и невежды. Видеть паука – к деньгам! Раздавить гусеницу – к дождю! Прыгать с крыши вниз головой – к покойнику! Чушь, дичь и блажь! С этим же дивом науки для сновидцев настала новая эра! – торжествующе закончил Перевраки.

– Замечательно! Воистину, негасимая Мимасита покровительствует нам! – Маяхата просветлел ликом. – Неси же его сюда скорей!

– Он со мной. Я как раз хотел показать его своим почтенным спутникам, но разумеется, нужда вашего величества для меня важнее воздуха!

Перевраки достал из бездонного рукава кимоно толстенький короткий свиток и с видом объевшегося сливками кота принялся его раскатывать.

– Я готов!

Вельможи, любовавшиеся в стороне горными вершинами вдали, кустами рядом и травами на обочине[217], насторожились, и даже слуги, водружавшие навес и распаковывавшие корзины с провизией, навострили уши.

– Так что это был за сон, Яри-тян? – спросил император. – Я весь внимание.

– Это был чудесный сон! – просиял мальчик, а вслед за ним и весь двор: чудеса они любили, особенно за чужой счет.

– Тогда расскажи его нам скорее, Яри-тян.

– С удовольствием! Мне приснилось, что вы, мы с сестрой и дайёнкю Чаёку, наша опекунша, шли ночью по заросшей узкой лесной тропе. Было очень темно – не светила даже луна. Между деревьями кто-то крался, стая каких-то существ. Они то рычали, то хохотали, то стенали, как души проклятых – только горящие жаждой крови глаза сквозь ветви сверкали…

– Воистину замечательный сон, – одобрительно пробормотал Сада Мазо.

– Нам было очень страшно! – округлив глаза[218], продолжил княжич. – Но когда уже казалось, что твари вот-вот на нас выпрыгнут, перед нами вспыхнул яркий свет, словно маленькое солнце… – он сделал многозначительную паузу, чтобы все уловили, в какую сторону летит намек, и продолжил: – …и из него на землю спустилась женщина.

– Как она выглядела? – придворные, завороженные рассказом, как один подались вперед. Ярик замялся. Как выглядит легендарная Мимасита, они с Лёлькой не имели ни малейшего представления, а самодеятельность в таком вопросе могла быть опасной.

– Очень красивая, – он решительно двинулся напролом, но в обход. – В кимоно. Тоже красивом. С прической. Красивой. С зонтиком. Красивым. И с веером. Красивым.

– Красота!.. – дамы восхищенно закатили глаза.

– И что же было дальше? – Мазо взволнованно прижал к груди веер[219].

– Мы не понимали, что происходит, а его величество и Чаёку упали перед ней на колени. Женщина улыбнулась и сказала: всё будет хорошо, если вы среди ветвей приметите… приметите…

– Что?

Ярик замешкался. Лёлька придумала и заставила его затвердить набор бессмысленных слогов в вамаясьском стиле, то ли ситомисо… тоторо… то ли ситхо… мазо… тории… то ли… как-же-его-там-как-же-его-там-как-же-его-там…

– Так что же? – нетерпеливо повторил Негасима.

– Синхо…фразо…то…тон, – выговорил лукоморский язык Ярика.

– Что-о-о?.. – хор императорских придворных можно было слышать в лагере тайсёгуна.

– Синхрофазотрон, – повторил по мере возможности мальчик.

Последовавшая минута молчания была заполнена переглядыванием и морганием, пока тэнно первым не сумел проговорить:

– А-а… что это такое?

Ярик, дожидавшийся этого момента, и даже репетировавший под чутким Лёкиным руководством, художественно развел руками:

– Не знаю! И моя сестра не знала, и ваше величество не знал, но женщина, которая вышла из света, сказала, что это известно Чаёку, и что она одна может увидеть его!

– И что? – уточнил Мазо.

– И отличить от не синхрофазотрона? – осторожно предположил мальчик.

– Вот как… И чем же всё кончилось? – спросил император.

– Когда эта женщина пропала вместе со своим светом, звери захотели на нас напасть, но тут Чаёку сказала, что видит этот волшебный синхрофазотрон в кустах – и в тот же миг чудовища сгинули, встало солнце, запели птицы, и мы увидели, что тропа стала широкой и прямой и привела нас к столице.

– И как же… э-э-э… оно… это… выглядело? – проговорил император, так и не решившись повторить название лукоморского амулета на счастье.

– Не знаю. Его могла видеть только Чаёку, не я.

– А ты видела ли, Ори-тян? – тэнно обратил свой взор на Лёльку.

– И я тоже нет, – честно развела она руками. – Как он выглядит, ведомо только дайёнкю.

– Действительно, премного чудесный сон, – покачал головой император и, спохватившись, обратил свой взор на того, чьей профессией были сны. – Что скажешь, Сагу-сан? Что предрекает нам сие видение?

Придворный размотал свиток с видом профессора географии, которого спросили, не Лукоморск ли столица Лукоморья, откашлялся, и проговорил:

– Исполненный до краев, как кувшин после дождя, благодарности и уважения к тэнно, снизошедшего до скромного слуги четырех сокровищ кабинета, я с нижайшим своим почтением готов поведать его величеству, что сей монументальнейший труд в эфирной области сновидений открыл моему пытливому разуму.

– Э-э-э… Да, пожалуйста, – с видом человека, пристукнутого из-за угла пыльным мешком, пробормотал Маяхата.

– Раньше, до обладания сей премудрой книгой, я бы сказал, что это – послание от неугасимой Мимаситы, предупреждающее его величество о том, что даймё Яри-сан, Ори-сан и дайёнкю Чаёку Кошамару должны находиться при нём неотступно, дабы темные крылья беды не коснулись даже его тени. Но теперь я далек от подобного примитивизма. Надо смотреть будущему в глаза, а не искать его в своем отражении в луже!

Сагу пробежал взором по бумаге, исписанной колонками аккуратных иероглифов, и торжествующе улыбнулся:

– Смотрите, ваше величество, Ори-сан, Яри-сан. На самом деле всё просто! Долгий темный путь и свет в конце символизирует появление человека на свет… из… из…

Не дочитав, он отчего-то осёкся и смутился.

– Э-э… это не интересно. Давайте посмотрим дальше. Женщина. Красивая… Как говорится, нет ничего лучше красивой женщины, кроме очень красивой женщины. Ага, вот! Мужчине встретить красивую женщину – желание разделить с ней… э-э-э… кхм… – румянец на его щеках стал на оттенок темнее, пальцы затанцевали, перематывая свиток. – Ладно, дальше. Звери. Вот. Давайте лучше про зверей. Люблю зверушек, так сказать… Ага. Дикие звери символизируют страстное со…ити… кхм. А если звери хотели напасть на мужчину, значит, он опасается последствий… своей неразбор…чивости… в э-э-э…

– В чем-в чем? – не понял император, но на Сагу внезапно опустился приступ не только красноты, но и глухоты.

– А что означает широкая прямая тропа? – полюбопытствовала Лёлька, безуспешно пытавшаяся заглянуть через локоть придворного в таинственный свиток.

Глянув в текст, Сагу заалел еще сильнее, и с видом утопающего, хватающегося за хвост ската, воскликнул:

– Давайте посмотрим лучше про свет! Что может быть безобиднее и понятнее света! Вот, пожалуйста! Свет – это ваше стремление к экспериментам в области… Нет, вот тут лучше! Много света – вы любвеобильны и у вас множество… множество…

– Попробуйте "темнота", Сагу-сан, пожалуйста, – с придыханием попросил Сада Мазо.

Перевраки, багровый, как закат над помидорным полем, бросил один взгляд на искомое понятие и сунул свиток ему в руки.

– Попробуйте сами. Я вам его дарю. Деньги отдадите, когда вернемся.

– А как же толкование моего сна? – Ярик с упреком глянул на придворного, и тот потупился:

– Простите, Яри-сан. Полагаю, мне стоит вернуться к мудрости традиционных вамаясьских сонников. Они бы истолковали ваше видение как послание от неугасимой Мимаситы, предупреждающее его величество о том, что вы с Ори-сан и дайёнкю Чаёку должны находиться при нём неотступно, дабы темные крылья беды не коснулись даже его тени.

– Простое в сложном, сложное в простом, – император покачал головой. – Я всегда поражался вашему искусству толкователя, Перевраки-сан.

И не давая вельможе в полной мере насладиться практически заслуженным комплиментом, продолжил:

– Пришлите, пожалуйста, ко мне эту девушку. А по дороге поглядывайте, не попадется ли нечаянно в кустах синхрофазотрон. Нам так не хватает добрых примет…

К вечеру Маяхате начало казаться, что Вечные притащили из Рукомото как минимум три десятка мальчиков и девочек, и все они решили не давать бедному правителю Вамаяси ни сна, ни покоя. Если юный даймё отлучался, то при тэнно оставалась его сестра, сверлившая взором всех приближавшихся к нему так, что искавшие аудиенции у императора не могли думать ни о чем ином, кроме как побыстрее убраться восвояси[220]. Если княжны не было рядом, то княжич занимал позицию неподалеку с видом самым воинственным. Они сидели с ним в носилках, разделяли трапезы и перекусы, поддерживали разговор или просто не вмешивались, делая вид, что их тут нет – но постоянно располагались поблизости. А подле них неотступно находились Чаёку, Отоваро и Хибару.

На неуверенный намек императора[221], а не отбыть ли им в свои покои, потому что он имеет привычку храпеть самым пронзительным образом, Ивановичи ответили, что счастье и удача тэнно всея Вамаяси не идут ни в какое сравнение с их комфортом или отсутствием оного. Завершилось всё тем, что Маяхата, почти всю ночь не сомкнувший глаз из-за громового храпа Иканая, под утро на цыпочках выбрался из своей комнаты, прокрался в бывшие апартаменты лукоморцев, и безмятежно продрых там до позднего утра.

Кроме этого побега всё было бы хорошо и по плану, бальзам на хитроумное Лёлькино сердце – если бы не Чаёку. Осунувшаяся и молчаливая, несмотря на все попытки лукоморцев развеселить, приободрить или хотя бы выяснить причину ее хандры, она походила на себя прежнюю, как тень на своего человека. Ее лицо – теперь напудренное, с кроваво-красными губами бантиком и нарисованными над глазами точечками бровей[222], как у столичных модниц, было неподвижно, словно маска, взгляд редко отрывался от пола, руки стискивали веер, точно тот пытался вырваться, а с первым сказанным ей словом Ивановичи едва не начали заикаться, решив, что зубов у нее не осталось ни одного. Развеселившийся император пояснил, что чернение зубов с недавних пор при дворе среди некоторых дам – ультразвуковой писк моды, но ребят это не успокоило, чтобы не сказать, наоборот.

– Прежде она так никогда не штукатурилась! – встревожено прошипела Лёлька на ухо брату при первой возможности.

– И с зубами у нее тоже было всё в порядке! – так же ответил ей Ярик.

– И веер она раньше не мучила!

– И разговаривала, и улыбалась, и смотрела не под ноги!

Сошедшись в определении симптомов, консилиум Ивановичей переглянулся: пора ставить диагноз. Но какой?

– После прибытия в городок Вечных с ней что-то произошло, – сделал попытку Яр.

– Нет, не после. Она покинула нас еще до выезда из Якаямы, помнишь? – нахмурилась девочка. Княжич помнил и сделал вторую попытку:

– Когда осматривали армию, она уже была не с нами, а с Тараканом и Кошамару-старшим. Помнишь?

Лёка кивнула. Помнить-то она это вспомнила, но вот должного внимания тогда не уделила, а похоже, зря.

– И с Забияки она, кстати, не разговаривает тоже, не только с нами, – пробормотала она задумчиво. – А тот скоро по жизнерадостности на нее похож будет.

– Угу… – признал мальчик правоту сестры. – И что это значит?

– Это значит, что в Якаяме ночью случилось что-то, отчего она стала такой, – проговорила Лёлька и умолкла, понимая, что вывод по глубине был так себе.

– Что?

– Если бы я знала!

– А может, у нее самой спросить, что произошло? – осенила Ярослава свежая мысль.

– Не скажет, – вздохнула девочка.

– Если деликатно поинтересоваться – скажет!

– Вот и поинтересуйся, если такой умный! – уязвленно буркнула она.

– Не умный, а деликатный!

– Тем более, – невинно согласилась сестра.

И интересоваться пришлось всё-таки ему.

На вопрос, предварённый долгими покашливаниями, вздохами и мычаниями[223], не болит ли у нее что-нибудь, озадаченная Чаёку ответила, что всё хорошо, спасибо. Развивая успех, мальчик спросил, ли не умер ли у нее кто из родных, не сгорел ли дом.

– Спасибо, что интересуетесь, Яри-сан. У меня всё хорошо, и у моих близких тоже, – тихо произнесла девушка и снова ушла в себя.

И тут Ярик понял, что он всё-таки не деликатный, и даже не умный, потому что взял ее за рукав, заглянул в глаза и спросил:

– А отчего тогда вы с Забияки не разговариваете, и с нами?

Он ожидал какой угодно реакции, но что Чаёку закроет лицо руками и бросится прочь предположить не мог.

– Э-э… а-а-а… но…

Но дайёнкю уже скрылась в полутемной прохладе замка градоправителя Якаямы.

– Ну что? – не выпуская из виду подопечного императора, подошла к нему Лёлька.

– Похоже, всё хуже, чем мы думали, – растерянно проговорил княжич.

Отбытие в столицу по мольбам градоправителя Якаямы Дайсуке Посуду было назначено на следующее утро: ведь принимать самых высокопоставленных людей страны доводится не каждый день. Поэтому весь вечер был посвящен прославлению тэнно, тайсёгуна и Извечного, вознесению благодарственных молитв небесной покровительнице императорской семьи за возможность пустить по ветру несколько тысяч градоначальницких золотых ити-битинов[224], ну и за то, чтобы Посуду первый оказался в лавке при распределении слонов и материализации духов.

После официально-торжественной части[225], состоявшей в произнесении речей и приношении даров столичным гостям время обещало пойти поинтересней: в программе приема, кроме ужина, стояли музыка, танцы, пение, катание на лодках по пруду и любование луной.

Ужин прошел, к удовлетворению Ивановичей, под знаком жареного. Личный кухарь императора, еще в столице поставленный перед выбором харакири или увольнения, выбрал сковородку, и теперь с почти священным остервенением жарил всё, что попадало в зону его досягаемости: рыбу, креветок, рис, фрукты, домашнюю птицу, зелень, хлеб, яйца и прочие овощи. Некоторые его дерзкие эксперименты, вроде яичницы с грибами, оладьев с айвовой пастилой или воздушного риса получили множество поклонников. Иные, вроде жареных рулетов из водорослей с начинкой из огурцов и васаби – только одного, зато неугомонного[226].

После ужина без объявления войны нагрянула культурная программа. Первым номером выступила флейтистка Тягучи Тянучи с композицией на тему времен года, начиная с весны. Никогда Ивановичи так не ждали зиму. Правда, наступление ее и окончание они прослушали, споря, похожи звуки инструмента на мяуканье кошки застрявшей в дымоходе, или придавленной дверью. А когда Тянучи-сан, закончив игру, скромно замерла, нескромно ожидая комплиментов, они с чистой совестью сказали, что никогда не слышали ничего подобного и надеются, что не скоро услышат.

Когда Тянучи-сан наконец-то, удалилась из зала, Лёка с облегчением подумала, что ничего хуже с ее лукоморским чувством прекрасного случиться уже не может – но ошибалась. Вторым номером программы под звуки другой кошки, теперь умирающей с голоду[227], шел танец.

Шел он сначала справа налево, потом слева направо, после потоптался в центре, затем снова потащился налево, вызывая сочувственные гримасы со стороны лукоморцев: посылать пляски скакать перед гостями хромых старушек без палочек, но с ревматизмом и прострелом, вынужденных для сохранения равновесия постоянно балансировать веерами, было не самым гуманным актом градоправителя. Когда же Отоваро пояснил, что это не бабушки а девушки, просто возраста за белилами не видно, а прыгать и кружиться во время вамаясьского танца гейш, да и любого другого, не положено, лукоморцы приуныли, и с замиранием сердца стали ждать пения.

Как ни жди зубную боль, более приятной она от этого не станет, пришла к выводу Лёлька на второй же строчке. К строчке четвертой она подумывала, что зубная боль, пожалуй, выиграла бы поединок нокаутом. К строчке шестой всерьез решала, а не плюнуть ли на обеспечение безопасности Маяхаты и не сбежать ли к бабаю якорному с этого пира – но Яр опередил ее. Пробормотав, что, кажется, забыл залить водой утюг, он вскочил и растворился в сумерках, оставив позади сестру, кипящую и готовую плеваться кипятком. Впрочем, когда совсем становилось невмоготу, княжна развлекала себя, выискивая среди массы вежливых улыбающихся лиц предполагаемых похитителей, и раз несколько действительно ловила на себе взгляды незнакомых людей с дальнего конца стола или от стен. Косясь на завороженно застывшего императора, она говорила себе, что мешает злодеям втихую приблизиться к Маяхате и незаметно подсыпать ему чего-нибудь одуряющего, и ей ненадолго легчало.

Просмотрев и прослушав весь репертуар местных деятелей культуры – от придавления кошек во всех возможных и невозможных положениях и количествах до выступления пяти ортопедических ансамблей инородного танца, Лёка дождалась и интересного. Катание на лодках – что могло быть лучше! Когда они дома вечером катались по пруду, давным-давно прозванном остряками Луковым морем, гостям подавались сладости или просто вкусности, лодки украшались цветами, фонариками и лентами, на плотах играли нормальные музыканты, а когда эскадра добиралась до середины, с берега грохали салюты, неизменно вызывая счастливый визг ребятни и восторженные охи взрослых. Кажется, Ярик вспомнил про это же, и к окончанию концерта с виноватым[228] видом появился рядом с сестрой. Девочка одарила его взглядом, каким ветеран всех боевых действий сразу смотрит на новобранца-дезертира, но выяснение отношений оставила на потом.

– Ваше величество, ваше могущество, ваше премудрие, нижайше молю вас соблаговолить пройти к лодкам, они ждут вас, и луна вот-вот покажется из-за гор! – Дайсуке Посуду хлопотал перед высокими гостями, как наседка.

– Идём скорее. Не отставайте! – Лёлька схватила Чаёку за руку, но та деликатно высвободилась и покачала головой:

– Мы с Отоваро-сан и Забияки-сан будем любоваться луной с берега.

– С чего это?!

– Лодки не каучуковые, сказал распорядитель, – усмехнулся Иканай. – Но мы будем рядом, вы не бойтесь.

– А мы и не боимся! – гордо соврал Яр.

Якаямский прудик был вырыт, похоже, специально для катания бонз. Ближний к дворцу берег освещали бесчисленные факелы и фонари, дальние же терялись во тьме, щетинясь на западе силуэтами ветвистых деревьев, чернильно-черными на темно-синем фоне неба, и зубцами приземистых гор с других сторон света. Толпа придворных – столичных и местных – оживленно восхищаясь талантами выступавших деятелей искусства, двигалась к воде. Между ними мельтешили слуги с пузатыми желтыми фонариками. Как княжна ни вглядывалась, корзин с угощениями не приметила ни у кого. Утешаясь, что вкусности поджидают их в лодках, и не веря себе, она сурово глянула на брата:

– Смотри в оба. Темнота и толчея – самое время для темных дел! Вон, из тени на него уже снова кто-то пялится!

– А что, уже пялились? – Яр побледнел не на шутку.

– Да пока тебя не было… – голос Лёльки сошел на нет презрительно-многозначительной нотой, и княжич нервно сглотнул, не зная, расстраиваться ему или радоваться, что все опасности и злоключения случились в его отсутствие.

– В оба гляди, победитель обормотов, – фыркнула сестра, уловив его колебания, и отвернулась сверлить взглядом неизвестного худощавого юношу, тут же нырнувшего во тьму.

Глянув в другую сторону, мальчик различили Нерояму-старшего, стоявшего под развесистой мушмулой со скрещенными на груди руками и задумчивым прищуром.

– Тоже, вон, что-то замышляет, наверное! – мужественно поборов желание снова проверить утюг, проговорил Яр и сжал кулаки.

– Молодец, бди! – одобрила сестра.

– Если что, то как договаривались? – Ярик бросил умоляющий взгляд на девочку: "А может, не надо?.." Но та была неумолима.

"Надо. Вперед", – ответили ее глаза, и пальцы вцепились в рукав ускользавшего Негасимы.

– Ой, я так боюсь лодок и воды, ваше величество! Без вас я бы ни за что не решилась и шагу ступить на эти ужасные деревяшки!

И его величество, вздохнув с видом обреченного на пожизненное опекунство несовершеннолетних, прервал разговор с Посуду, взял ее руку в свою, почувствовал, как второй рукой завладевает мальчик, и двинулся по трапу на борт разукрашенного шёлком кораблика. Извечный со своей компанией погрузились на второй, оставив брата и его сторонников дуться на берегу, Шино с Мажору, Синиокой и советниками – на третий, остальные особы, приближенные к императору на расстояние, достаточное для предоставления отдельной посудины – на четвертый, и флотилия отплыла веером в разные стороны[229].

Лодка императора неспешно направилась к середине. С берега доносились звуки кошек, перешиваемых на муфточки. Над водой мерзковатым аккомпанементом звенели комары. Ивановичи энергичным контрапунктом прихлопывали в такт по всем частям тела, куда могли дотянуться противные насекомые – и руки, что самое главное – и мученически гадали, отчего на луну нельзя посмотреть из окна и вообще, зачем на нее специально глазеть – что они тут все, луны не видели?

– Весьма предусмотрительно выкопанный пруд, – проговорил тэнно, одобрительно обводя рукой спокойную водную гладь, чуть дрожащую звездами. – Не будь его, ваш дворец лишился бы самой главной своей жемчужины.

– О, ваше величество, благодарю вас, прекрасно сказано, жемчужные слова, золотая мысль! Но дозволю себе дерзость чуть просветить вас. Дало в том, что это не пруд. Это самое настоящее озеро! – расцвел Дайсуке-сан. – Легенды гласят, что дна у него нет, что оно соединяется с морем подземными пещерами, и что в незапамятные времена сюда заплывал отдохнуть старый дракон. Но когда люди взялись строить свои жилища рядом и стало слишком шумно и немного… или более чем немного… э-э-э… негигиенично, дракон перестал посещать эти места.

– Совсем? – с сожалением спросил Маяхата.

– Увы, – словно извиняясь за брезгливое животное, развел руками градоправитель. – Некоторые время от времени хвастают, что видят его тень под водой, но кто станет с уверенностью утверждать, что это тень именно дракона, а не облака или стаи рыб, или что хвастун заслуживает доверия, а не порки за ложные слова?

– Эх, жаль… – пробормотала Лёлька. – Вот бы хоть одним глазком, хоть издалека посмотреть на настоящего дракона… А тебе, Яр, хотелось бы?

Он обдумал сие предложение и подтвердил:

– Один глазком и издалека – хотелось.

Тут Дайсуке всплеснул руками и задрал голову[230]:

– Смотрите, о, смотрите! Она выходит из-за хребта Дракона! О, какая красота!

Лукоморцы закрутили головами, желая, чтобы правитель Якаямы был хоть чуть менее воспитанным, и наконец тоже увидели долгожданную луну. Выглядывая из-за темной гармошки гор, словно играя с собравшимися на нее посмотреть в прятки, она тронула своим бледным светом погруженные во тьму лес и скалы и засеребрилась еле заметной дорожкой на воде.

– Ну хоть посветлее будет, а то вдалеке вообще ничего не видать, – пробормотала девочка. Ярик же, более чувствительный к чарам природы, взглянул на нее вопросительно:

– Линогравюра. Ты не находишь?

– Кто… я? – зная, что брат обзываться не станет, но на всякий случай осторожно, спросила княжна.

– Что – ты? – не понял Яр.

– Длинно… кто я? – одарила его Лёлька подозрительным взором, чувствуя, что начинается один из их разговоров на одинаковом, но разном языке.

– Глино… что ты?

– Какая буква?

– Какая буква?..

Погрузившись в дипломатическо-филологические выяснение терминологии, они забыли глядеть и на луну, и на берег, и по сторонам – и просмотрели медленно плывущую к лодке тень.

– Ты меня только что назвал…

– Я те…

Внезапно столб воды вырвался в небо и яростно обрушился на бортик разряженного в шелка прогулочного суденышка. Оно покачнулось, доски затрещали, в нос ударил резкий запах рыбы, фонари полетели в озеро, погружая округу во тьму, гребцы и пассажиры скопом повалились на дно лодки без разбору чинов и званий – и очутились в воде, стремительно заливавшей проломленный корпус.

– Тонем! – успел выкрикнуть кто-то, прежде чем разбитая лодка стала быстро погружаться, колыша под волнами полотнищами белого шелка.

Вода вокруг Лёльки вскипела пеной от лупивших по ней в панике конечностей, и девочка тоже испуганно замолотила руками и ногами. Поднятые волны захлестывали лицо, но единственная мысль, оставшаяся в голове, не давала ей закрыть рот ни на миг:

– Яр!.. Яр!.. Ты где?! Яр! Яр! Я-а-а-а-ар!!!..

Кто-то в горячке самоспасения угодил ей ногой по голове. Девочка ткнулась носом в воду, вдохнула, закашлялась, вынырнула, с сипением хватая воздух ртом, но жуткая мысль не покидала ее и теперь. "Яр не умеет плавать! Яр не умеет плавать! Яр не умеет плавать!!!.."

– Ярик!!!..

Маленькая голова вынырнула в метре от нее, с хрипом втянула воздух, и снова стала погружаться.

– Яр!!! Держись!!!

Она заработала руками и ногами – но похоже, кто-то успел к нему раньше нее. Словно вынырнув из глубины, неизвестный спаситель обхватил его за плечи и поплыл, увлекая обмякшего мальчика к берегу.

К дальнему темному берегу.

Лёлька изумленно вдохнула, собираясь крикнуть, что люди в другой стороне, но чьи-то сильные руки схватили ее и потянули туда же.

На месте их лодкокрушения бонзы и гребцы с различной степенью успешности старались не утонуть. К ним на всех веслах неслись три лодки с разных концов пруда. На освещенном фонарями берегу метались, кричали и размахивали руками все, кто мог и не мог. Двое мужчин бросились в воду и саженками поплыли к утопающим – и Лёлька сердцем почувствовала, что это Отовару и Забияки. Приплывут они, хвать-похвать – и их-то и нет… Где? Утонули. Или та штука утащила, которая разбила лодку. И схарчила. Поэтому и тел нетути. Дракон вернулся.

При воспоминании о существе, напавшем на них, первым рефлексом Лёльки было выпрыгнуть из воды, но в ответ рука ее буксировщика лишь сильнее ее стиснула. И вообще, по его поведению становилось ясно, что никакие таинственные твари, нападающие по ночам на лодки императоров, его не волновали. Или он был настолько дурак, или…

И тут вступил в игру рефлекс номер два.

– А-а-а-а!!! Помогите-е-е-е!!! Похищаю-у-у-у-ут!!! – взревела девочка во всё девичье горло, рванулась, лягаясь и молотя руками почем зря. Похититель от неожиданности выпустил ее, но тут же снова обхватил подмышки рукой – и получил вторую порцию Лёкиной самообороны.

– Тише, пожалуйста, Ори-сан! Мы вас спасаем, Ори-сан! – безрезультатно пытаясь усмирить разбушевавшуюся княжну, жалобно выкрикнул он. Если бы обстоятельства позволяли, он бы вложил руки лодочкой и упал на колени.

– Уже спасли! Теперь положите на место!

– Мы сейчас. Сейчас, Ори-сан!

Луна тем временем выкатилась из-за тучки, зацепившейся за поросший лесом хребет Дракона, и нежный серебристый свет залил озеро, берега… и лицо ее буксировщика. Лёлька напрягла память, вспоминая, где она его видела – и охнула.

Во время грозы. Скрывающим магией дом Вечных от прохожих. Четвёртый ученик Таракана. Или Нивидзимы?..

– Па-ма-ги-и-и-и-те-е-е-е-е!!! – завопила она, отчаянно жалея, что Яр со своим опытом и вокальными данными не может сейчас к ней присоединиться.

– Ори-сан!.. Ори-сан!.. – отчаянно забормотал дайёнкю, силясь удержать ее в захвате – и проигрывая. – Пожалуйста! Я не хочу этого делать, Ори-сан!..

– Спаси-и-и…

Волшебник нырнул. Вода залилась в рот и нос девочки, она закашлялась натужно, проглатывая больше воды, чем выплевывая с последним воздухом, забилась в панике – и вынырнула вместе с магом.

– Простите, Ори-сан… но если вы будете еще кричать…

Лёлька замотала головой, хрипя и сипя, но лишь в лёгкие набралось достаточно воздуха для нового крика – она не мешкала.

– По-мо…

Темная вода сомкнулась над ее головой, заливаясь, куда только возможно. Задыхаясь, давясь, сипя, чувствуя, что в теле ее не осталось ни уголка, не наполненного содержимым драконьего озера, теряя сознание, княжна рванулась – но захват ученика был стальным. Чувствуя, что тело ее и голова вот-вот взорвутся, не понимая, где дно, а где воздух, она барахталась из последних сил, беспорядочно хватаясь за его одежду, руки, лицо… В агонии пальцы ее руки сомкнулись на волосах – удивительно мягких, второй руки – на волосах жестких, и вдруг воздух, живительный воздух ворвался в лёгкие, растворяя воду, и черные искры с шипением закружили вокруг.

Хватка вамаясьца разжалась. Всё еще оглушенная, не понимая, как это возможно и что происходит, девочка оглянулась – и увидела, что в правой руке сжимает пучок жестких черных волос, торчавших… из головы синего карпа.

– Ори…сан… – пробулькал он, протянул плавники, точно пытаясь схватить княжну – и посмотрел на них.

– Кыш! – яростно крикнула Лёлька, вдыхая воду как воздух – и рыба кинулась наутек и пропала в мутной озерной тьме.

Осознав вдруг, что в другом кулаке всё еще сжимает мягкие волосы, Лёлька недоуменно глянула на свою руку – и завизжала:

– Тишенька-а-а-а-а!!!

Она вцепилась в лягуха так, что едва не задушила и не утопила, но через несколько секунд пришла в себя.

– Ярик! Ярик там! Его украли!

Не выныривая, Тихон рванулся вперед. Держась за его шерсть обеими руками, задыхаясь от волнения, девочка понеслась с ним.

Раздумывать, как убедить похитителя отпустить ее брата, она не стала, ведь у нее в запасе уже имелся хорошо зарекомендовавший себя способ.

Проводив взглядом исчезнувшую в ночной воде зеленую рыбу с традиционным вамаясьским пучком волос на затылке, Лёлька одной рукой захватила мальчика поудобнее, второй вцепилась в шерсть на загривке лягуха, и он поплыл, увлекая ребят за собой.

До берега они доплыть не успели: на полпути их перехватила лодка тайсёгуна.

– Вы живы? Вы целы? Вы видели, что это было? Что это было? Это что было? Было это что? – засыпали их вопросами придворные Шино, Мажору и Синиока, в то время как сам Миномёто сидел на корме с тонкогубой невозмутимостью каменного идола. Рядом с ним, укрытые сорванными с лодки шелковыми драпировками, дрожали спасённые из разбитого суденышка Посуду, Перевраки и Сада. Краем глаза Лёлька успела заметить, что император и остальные придворные обтекали и щелкали зубами в лодке Вечных.

– Вам не холодно, не жарко, не мокро, не душно?..

– Не знаем, не поняли, не душно, не видели, не разглядели, ни холодно, ни жарко, – только и успевала мотать головой девочка, прижимая к груди странно-сухого и очень своевременно-теплого Тихона.

Кто-то укутывал ее поплотнее, кто-то обмахивал веером, то ли чтобы не было жарко, то ли чтобы высохла быстрее, кто-то предложил хлебнуть из серебряной фляжки сакэ – "дабы демон простуды захлебнулся". Но захлебнулась одна только Лёлька, окатив доброхота с фляжкой алкогольной пылью как из пульверизатора.

Всё это время головы вамаясьцев, словно охваченных каким-то странным нервным тиком, поворачивались справа налево и обратно. "Чуду-юду ищут", – поняла Лёка, и в ту же секунду ее голова, точно подхватив заразу, тоже принялась крутиться туда-сюда. Не крутили головой только Шино – считавший, вероятно, это ниже своего достоинства, Яр, плевавшийся проглоченной водой на дне лодки, и Мажору, сверливший ее жарким взором сгорающего от любопытства и нетерпения человека.

– Потом, – пробормотала она из уголка рта в его сторону и устремила взор великомученицы на вамаясьцев, суетившихся вокруг:

– А может, мы луну досматривать не будем, а сразу поплывем во дворец?

Широколицый усач в синем кимоно, бросив недоуменный взгляд – "какую еще лу… а-а-а, эту…" – на выкатившееся над водой во всю свою толстоликую красу ночное светило, потом на водную гладь справа и слева, затем на тайсёгуна, кивнул:

– Да, Ори-сан. Мы возвращаемся немедленно. Благополучие спасённых – прежде всего. И пусть только кто-нибудь скажет, что мы испугались дракона!

– Так это был дракон?! – девочка подалась вперед.

– А кому еще здесь быть, Ори-сан? – нервно развел руками Дайсуке-сан, отчего-то глянув не на воду, а на Шино. – То, что хозяин озера не появлялся тут многие десятилетия, не значит, что он забыл дорогу сюда!

– И нам повезло, что он никого не сожрал и никто не утонул! Плавание – умение какого-нибудь облепленного чешуей рыбака, хронически воняющего рыбой, или полупьяного ловца жемчуга, но не благородного, блистающего ученостью придворного самого тэнно! – воскликнул Сагу, замер с открытым ртом, повторил два раза "повезло" – и схватился за лукоморский амулет на груди.

– Да будет хвала всемогущему и всевидящему Прухе-сан!

– Да будет! – спохватился и Мазо.

– Да будет! – присоединился к ним Посуду, тоже обзаведшийся тем утром настоящим лукоморским талисманом удачи из рук княжичей. – Клянусь, как только доберемся до дворца, принести Прухе в жертву сотню зажаренных рыб, и стану воскурять фимиам с утра до вечера каждый день в течение года!

– Пруха-сан будет доволен, – авторитетно утвердила девочка план мероприятий, про себя удивляясь длинным рукам и зоркому оку наспех выдуманного божества.

Ночью, когда всё улеглось и все улеглись, в раму окошка Ивановичей кто-то тихо поскребся. Разомлевшая от притираний и горячего чая со сластями, укутанная в теплое шерстяное одеяло на шелковой подкладке, княжна недовольно фыркнула и повернулась на другой бок, рассчитывая, что поскребун поскребется и ускребется куда-нибудь к другому окошку, но надежды ее не сбывались.

"Шкряб, шкряб, шряб".

– Нет никого…

"Шкрррып, шкррып".

– Говорю же, нет тут никого…

– "Шкррррык".

– В лес они ушли…

"Шкр-крепс?"

– Так ведь нет ни…

– Лё. Там кто-то есть.

– Да заманали вы все! – прорычала Лёлька, понимая, что поспать – удовольствие не для этой ночи, поднялась, кутаясь в одеяло, и осторожно выглянула в окно.

На карнизе, широком, как иной тротуар в лукоморском переулке, прижавшись к стене и воровато оглядываясь на двор, стояли Мажору… и Синиока.

Сон с княжны как рукой сняло.

– Заходите, гости дорогие, ноги вытирайте, шапочки снимайте, руки мойте… – распахнула она раму.

Мажору, послушно вытерев ноги об подоконник, беззвучно соскочил на пол, втащил в комнату сестру и принялся оглядываться по сторонам.

– Ты чего? – насторожилась девочка.

– Где у вас тут руки помыть?

– Какие руки?

– Передние.

– Ты сама сказала, что надо вымыть руки, Ори-кун, – напомнила ей Синиока.

– А-а-а, зануды вамаясьские… – пробормотала Лёлька и махнула рукой: – Потом вымоете. Дома.

При звуках голоса любимой девочки Ярослав вскочил с татами и замер, не зная, хвататься ему за одеяло или одеваться по-дневному.

– Яри-тян, доброй ночи тебе, – сложив ладони лодочкой, прошептала гостья, опустив очи долу.

– Синиока свет Шиновна… добро пожаловать… располагайся… – княжич, остановивший выбор на одеяле, завернулся в него как записной стеллиандр и сделал широкий жест, обводя по-вамаясьски традиционно пустую комнату. – Чувствуй себя как дома… пожалуйста…

– О, дома у нас несравненно уютнее! – оглядела обстановку Шино-младшая, и пока Лёлька в ступоре размышляла, как одна пустая комната может быть уютнее другой, добавила: – В нише висит картина с пионами, а не с бамбуком, как тут.

– А. Ну да. Гораздо уютнее, – не отходя далеко от ступора, осторожно согласилась княжна и перевела взгляд на гостя: – А мы о чем будем говорить для политеса? Про мебель уже занято.

– Для… чего?

– Ладно, забудь, – махнула она рукой. – Давай про погоду.

– Зачем?

– Ну у вас же принято…

– У вамаясьцев, – кисловато усмехнулся Мажору. – А айны сразу выкладывают, зачем пожаловали.

– И зачем? – спросила Лёлька, испытывая максимальный прирост симпатии к неведомому северному племени.

– Вы видели, кто напал на вашу лодку?

Девочка кольнула его подозрительным взглядом:

– Дракон. Который жил тут всегда, пока не пришли люди.

– Вы его видели? – глаза гостя упрямо встретились с ее.

– Ну нет, – неохотно призналась она. – Но Дайсуке Посуду сказал…

– Дайсуке сказал вам, что это дракон, – согласился Мажору. – Но сегодня днем, когда показывал свой дворец нам с отцом, он завел нас в подвал – похвастаться самым главным своим сокровищем. Скелетом настоящего дракона, который жил в этом озере до прихода людей, а потом умер – то ли от старости, то ли обожравшись поселенцами.

Глаза девочки округлились.

– Дракона?.. Так значит…

– Значит, это был не дракон! – подытожил за нее наследник тайсёгуна – и не угадал.

– Я говорю, – отмахнулась Лёлька, – что значит, когда Посуду говорил, будто это был дракон, он знал, что…

Мальчик замер.

– И верно… Но почему? Отчего он сказал неправду?

Девочка нахмурилась, припоминая непонятный взгляд градоправителя на Шино, когда рассказывал про дракона, невозмутимость тайсёгуна, словно не боявшегося чуду-юду озерного – или знающего, что бояться тут некого, и растерянно повела плечами:

– А пень его знает… Он и нам с императором втирал, что дракон жив, только не приходил давно…

– Но это ведь была не просто большая рыба! – проговорила Синиока, обсудившая к тому времени со светом очей своих все вопросы вамаясьской меблировки и с чистой совестью перешедшая к загадкам и заговорам. – Это была очень большая рыба! Если рыба вообще!

– Может, и рыба… – задумчиво поджал губы княжич. – Рыбой пахло.

– Но откуда ей взяться в этой луже?

– Приплыла из моря? – предположил Мажору.

– Специально, чтобы разбить лодку императора и уплыть обратно? – язвительно уточнила Лёлька.

– Рыба, что с нее взять, – мальчик пожал плечами с невозмутимостью отца. – Животное мокрое, холодное и безмозглое. Но если у тебя есть другие теории, я их внимательно выслушаю.

И тут Лёльку прорвало.

– Другие теории?! Другие?! Да у меня их фургон и маленькая тележка! Ты знаешь, что случилось с нами после того, как лодка пошла ко дну?!..

Гости слушали сбивчивое изложение приключений, злоключений и умозаключений лукоморцев с открытыми ртами. Но когда дело дошло до судьбы неудачливых похитителей, Лёлька замялась.

– И они, увидев Тихона, выпустили нас и уплыли, – не очень убедительно соврала она, нарушая первое правило хорошего вруна: хочешь убедить других – сначала убеди себя.

Ярик хотел что-то сказать, но встретившись взором с сестрой, прикусил язык.

– Отчего уплыли? – не поняла Синиока, строя глазки улыбавшемуся ей лягуху.

– Испугались, – ревниво нахмурилась княжна и подгребла его к себе поближе.

– Кого?

– Тихона.

Гости одарили розовокурую бестию пристальными взглядами, переглянулись, и воззрились на лукоморцев.

– Мне кажется, Ори-кун, ты пришла к не совсем верным выводам относительно мотивации их ретирады, – ровно проговорил наследник тайсёгуна.

– Чего?.. – Лёлька зависла на миг.

– Мажору-тян говорит, что они уплыли прочь не потому, что испугались Тихо-сан, – с готовностью перевела его сестра на общечеловеческий, не сводя умильного взгляда с лягуха, к глубочайшему возмущению Лёки отвечавшего ей взаимностью.

– А отчего тогда, по-твоему? – насупилась Лёлька.

– Если бы мы знали, мы бы не спрашивали, – резонно заметил мальчик.

– Нам бы самим еще у кого спросить, – буркнула Лёлька и опустила глаза. Мажору медленно кивнул:

– Как говорят айны, необоснованные предположения сродни гаданию по полёту комаров.

– Непонятно, в какую сторону пойдет дело? – заинтересовался Яр.

– Понятно, что ждет тебя в конце, – ухмыльнулся вамаясец, вызывая невольную улыбку у Лёки.

– А кстати, что было после того, как они пропали, Яри-тян? – спросила Синиока, терпеливо сложив руки на коленках, обтянутых розовым шелком кимоно.

– Тихон вытянул обоих к лодкам и нас спасли, – пожал плечами княжич, неловко теребя край одеяла. – По крайней мере, Лёка так сказала. Я, честно говоря, после того, как нахлебался воды, вообще мало что помню.

Помнил он действительно немного, только как сестра прикосновением руки превратила его похитителя в рыбу.

– Вообще-то, с Тихоном нас и спасать было не особенно и надо, мы бы и так до берега добрались, – пренебрежительно фыркнула Лёка-сан.

– Ты могла уговорить людей отца опустить вас обратно в озеро, – скромно заметил Мажору. Лёлька открыла и закрыла рот, не находя ответа, и поспешно спросила:

– Ну и что вы про это думаете?

Мажору помолчал, сдвинув брови и оттопырив нижнюю губу, и наконец медленно произнес:

– Если бы похитители хотели украсть тэнно, они бы стали красть тэнно. Перепутать его с вами они не могли.

– Но зачем?! – не выдержал Ярик. – Зачем кому-то могло понадобиться нас красть?! В смысле, еще раз.

– Наверное, потому, что вы им были нужны, – осторожно развил свою мысль Шино.

– Но зачем?!

Мальчик опустил глаза:

– Мне кажется, Ори-кун знает ответ на этот вопрос.

– Я?..

– Мы с тобой вместе слышали разговор моего отца с Кошамару и его кликой. И самое главное, видели, что произошло.

Синиока не удивилась, и лукоморцы поняли, что брат рассказал ей всё.

– Но они же… – прошептала княжна, не веря в вывод, напрашивавшийся с наглостью упомянутого комара на предполагаемый конец. – Они же говорили… что кровь императора…

– Не кровь императора, – покачал головой наследник Шино. – Императорская кровь.

– Какая разни… – начал было Яр – и побелел.

Синиока вскрикнула, закрыла рот руками – только глаза, вмиг ставшие огромными, блестели слезами в полумраке. И одна лишь Лёлька упрямо повторяла, словно отрицание очевидного могло что-то изменить.

– Но это же вамаясьская магия… вамаясьская армия… вамаясьские чародеи…

– Но император остается императором, куда бы на Белом Свете его ни забросило, – подавленно проговорил Мажору. Похоже, сделанный вывод немало напугал его самого.

– Яри-тян, – Синиока бережно взяла княжича за руку. – Ты сильно испугался?

Он подумал над вопросом и честно мотнул головой:

– Нет. Не сильно[231].

– Я так и знала! – просияла девочка. – Ты – самый храбрый буси в Вамаяси! Как мой брат! – поспешила она добавить под косым взглядом Мажору.

Оба ели суси, – не удержалась Лёлька от экспромта.

Ребята закрылись ладонями, чтобы не быть услышанными, согнулись от сдерживаемого смеха, стукнулись лбами – и расхохотались, хоть и шепотом.

– Даймё из Рукомото, – проговорил Мажору неожиданно торжественно, когда смеяться уже не было сил и стало хотеться плакать. – Вы не должны бояться.

– Почему это? – воинственно прищурилась Лёлька, готовая отстаивать своё право бояться кого и когда захочет исключительно из врожденной поперечности натуры, как говорила ее бабушка Фрося.

– Потому что мы вас защитим, – торжественно и невозмутимо провозгласил Мажору.

Ответить девочка не успела. По коридору зазвучали приближающиеся шаги, и знакомый до отвращения голос проговорил:

– Они тут! Клянусь пресветлой Мимаситой, отец, они у этих гайдзинов, оба!

– Обормоту!.. – охнул Яр.

– Он шпионил за нами! – прорычал Мажору. – Сын гадюки!..

Вамаясьцы метнулись к окну в поисках пути отступления – и прижались к стене. Под самым карнизом стоял, опираясь на копьё и не сводя взгляда с дворца, Накажима.

Лёлька бросилась к двери и повернула защелку. Секунду спустя шаги остановились перед входом в их комнату, дверь дернулась под решительным напором… и из коридора долетел звук затрещины.

– Не будь неотесанным чурбаном, – еле слышно прошелестел голос Миномёто.

– Но оте…

Вторая затрещина.

– Да, отец.

Третья.

– Простите, отец.

При иных обстоятельствах все четверо могли бы внимать этому диалогу с удовольствием гурмана, вкушающего деликатесы – но не теперь.

Деликатный стук в косяк прогремел для ребят громче осадного тарана.

– Не открывайте, пожалуйста! – взмолилась Синиока.

– Может, постучит, и уйдет? – безнадежно предположил Ярик.

Через несколько секунд стук повторился – такой же легкий, но настойчивый.

– Уважаемые даймё? – прозвучал тихий, но не терпящий пререканий голос тайсёгуна. – Извините, что беспокою ваш сон, но совершенно неожиданно возникла необходимость задать вам несколько очень важных вопросов.

Мозг Лёльки работал как дятел на сдельщине. Доски не поднимаются, единственное окно под наблюдением, стены гладкие, потолок высоко – на стропила не залезть, от традиционной ниши – тонакавы… тонитамы… как ее тама… украшенной узенькой картиной и крошечной вазой, никакого толка, не спрятаться. Превратить вамаясьцев во что-нибудь временно, как она превратила пытавшихся их похитить учеников Вечных? Но насчет временности результата своих усилий она была отнюдь не уверена – равно как и в самих результатах. До того, как улечься спать, она обхватала в комнате всё, до чего могла дотянуться, пробуя превратить хоть что-нибудь во что-нибудь – и всё без пользы. Что делать?!..

– Даймё? Извините, что разбудил, – нудил невозмутимый, как клинок, голос Шино. – Откройте, будьте так любезны. Я не отниму много времени.

– А-а-а-а… – Лёлька открыла рот и звучно зевнула – так, что было слышно не только в коридоре, но и на соседних этажах. – Кто-то стучал? Или мне приснилось?

"На колу мочало, начинай всё сначала", – не без злорадства добавила она потише – но торжество было с привкусом уксуса.

– Извините, что беспокою ваш сон, но совершенно неожиданно возникла необходимость задать вам несколько очень важных вопросов.

– А-а-а-а… Кто это? – не сдавалась княжна.

– Я – тайсёгун Миномёто из дома Шино.

После этих слов он ожидал фанфар, красных дорожек, аплодисментов, поклонов и жертвоприношений – но не ответа:

– А-а-а-а… Откуда я знаю, что это правда?

Лёлька прищурилась и уткнула руки в боки, изображая высшую степень недоверия, хоть и одна половина аудитории не могла ее видеть, а второй было не до тонкостей. Если хочешь убедить кого-то в чем-то, сперва убеди саму себя.

– Я не потерплю оскорблений даже от любимчиков Негасимы, – впервые за всё время знакомства в голосе тайсёгуна мелькнула хоть какая-то эмоция.

Взгляд ее, тем не менее, снова помчался по комнате – и споткнулся о Ярика. Он спятил?..

Брат расстелил на полу одеяло и что-то малевал на нем угольком. Но отвлечься на то, чтобы покрутить пальцем у виска она не посмела. Во время дуэлей отвлекаться – себе дороже.

– Если бы кто-то из каких-то неведомых нам целей маскировался под всесторонне и всеобъемлюще премногоуважаемого нами Шино Миномёто, да не иссякнут его благословения, да будет татами ему пуховой периной, и да выспится он лучше всех в этом дворце, ибо какой нормальный тайсёгун будет ходить по ночам с кем попало где придется не понять зачем, он именно бы так и ответил! – упрямо провозгласила она.

– Откройте дверь, и вы увидите, что я – это я! – потребовал Шино сразу, как только переварил услышанное[232].

– А если это не я? То есть не вы? Кто это может подтвердить?

– Обормоту!

– А подтвердить, что он – это он?

– Я!

– А то, что вы – это он?

– Мы!

– А то, что я – это вы?

– Он? Она? Оно?.. Оне?.. – Шино завис, чувствуя, что что-то пошло не так, но не понимая, что именно, куда и когда.

– Вот и я о том же, – печально вздохнула Лёка. – Некому. Видите?

– Но я – это я! – в голосе Шино зазвучала паника.

– А вы в этом действительно уверены? – вопросила девочка таким тоном, что тайсёгун примолк – не исключено, проверяя документы у самого себя.

– Я… в этом уверен! – наконец неуверенно проговорил Шино. – Открывайте!

Лёлька же в данный момент была уверена лишь в одном: переспорить ее могла только мама, и у других людей добавиться в этот список не было никакого шанса.

– Откройте дверь, или я прикажу ее взломать!

– Если вы прикажете ее взломать, значит, вы – настоящий тайсёгун, – признала Лёлька. – Но настоящие тайсёгуны не ходят по ночам и не взламывают двери у своих гостей. То есть если вы прикажете взломать нашу дверь, значит, вы не настоящий тайсёгун.

– К…как?..

– Логика, – гордо ответила девочка, оглянулась в ожидании аплодисментов – ведь должны же они были достаться хоть кому-нибудь – и открыла рот.

Вамаясьцы исчезли.

Яр был на месте – лежал на своих татамях, спрятавшись под одеяло, Тихон приткнулся к его боку мохнатым розовым мячом – а гостей как ветром сдуло.

– С дуба падали листья ясеня… – присвистнула Лёлька, тщетно обегая взглядом их комнатушку. Пол, стены, потолок, окно, накатама… накануна… на… как ее там… – и ни следа друзей!

– А где… – встретилась она взглядами с братом – и тут дверь под напором из коридора дрогнула. Защелка скрипнула своим гвоздём, прощаясь с приютившими ее досками, и отлетела к стене. Дверь распахнулась, впечатываясь ручкой в стену, и в комнату ввалился, дикоглазый и багроволицый, Миномёто.

– Где они?!

– Где? – со стопроцентной химически чистой искренностью поинтересовалась княжна.

– Мои дети! То есть, кто, – ощущая, что снова паланкин его логики валится в канаву непредсказуемости собеседницы, быстро добавил Миномёто. – То есть где. Мои дети где! Вопросительный знак.

– Вот один торчит, – Лёлька любезно указала на Обормоту, маячившего за спиной отца с видом победителя всех и сразу.

– Я имею в виду Мажору и Синиоку!

– Кого?..

– Что случилось? – зевая как сто крокодилов, Ярик оторвал голову от подушки и непонимающе уставился на вамаясьца. – Уже уезжаем? А завтрак где?

Не удостаивая Ивановичей ответом, Шино зыркал по сторонам, ощупывая хищным взором немудрящий интерьер и даже потолок. Не найдя, чего искал, он выглянул в окно, где бдительный Негасима вытянулся в струнку и отсалютовал копьем.

– У вас ведь… одна комната? – уточнил тайсёгун скорее для проформы, снова и снова пробегая взглядом по стенам, полу, потолку, тотокаме… накатаме… или как там ее…

– Да, ваше тайсёгунство, – подтвердила девочка. – Одноуровневая. Потому что над нами третий этаж. И без погреба. Потому что под нами – первый. И без балкона. Потому что у вас их еще не придумали.

Взор Миномёто, с каждой секундой становившийся всё более грозным, в последний раз ураганом промчался по апартаментам лукоморцев и обратился на Обормоту. Тот стал размера на три меньше и тонов на пятнадцать бледнее.

– Н-но от-тец… – заикаясь, попятился он. – Я в-видел… с-следил… п-проследил…

– Прошу простить моего идиота сына, потерявшего лицо и заставившего сделать это и меня, – голосом холодным, как ураган из Отрягии, произнес Шино. – Я не оставлю это без последствий, смею заверить вас.

И не дожидаясь реакции княжичей, схватил злополучного отпрыска за ухо и потащил прочь.

Когда хныканье Обормоту стихло на лестнице, Лёлька захлопнула дверь и яростно уставилась на брата, впервые за долгое время чувствуя себя одураченной.

– Куда ты их дел?!

– Спрятал, – Яр улыбнулся во весь рот.

– Куда?! – взгляд девочки пустился в знакомый путь по комнате… и остановился, когда картина в трататаме… нататаме… осела на пол, открывая державшего ее Мажору и укрывшуюся за ним Синиоку.

– Возвращаем твое одеяло, Яри-кун, – юный Шино осторожно переступил через вазу и протянул картину княжичу. – Мы теперь в неоплатном долгу перед тобой.

– Одеяло?!.. Это – твоё одеяло?!

Разглядывая кошму, изрисованную рукой брата вамаясьскими ёлками-избушками-иероглифами, Лёлька выдохнула сквозь стиснутые зубы, не зная, злиться ей на брата, обведшего ее пальца, или радоваться, что подрастает достойная смена.

Убедившись, что Накажима ушел вместе с Миномёто и Обормоту, всё еще ведомым за ухо, вамасьцы церемонно распрощались с Ивановичами и полезли в окно с таким видом, словно уходили со званого пира через парадный вход.

– Не беспокойтесь за нас. Мы скажем, что были в храме Мимаситы, благодарили ее за спасение тэнно от озерного чудовища, – подсвеченная луной, серьезная и аккуратная, как фарфоровая куколка, проговорила Синиока, уже сидя верхом на подоконнике. Ни волоска не выбилось из ее украшенной цветами прически, ни складочки на розовом кимоно не помялось, не говоря уже о том, что ничего не порвалось, не съехало и не развязалось, с кисловатым удивлением заметила Лёлька. Если бы на месте любимой дочери тайсёгуна была сейчас она, ее образом можно было бы пугать прохожих. Бывают же на Белом Свете такие несминаемые люди…

– А если ваш отец в этом храме уже побывал? – нахмурилась Лёка и походя ткнула брата под бок: – Рот закрой – дракон залетит.

– Не был, – вежливо не замечая сконфуженного вида своего поклонника, девочка покачала головой. – Он ходит туда только по праздникам, потому что это от него ожидается подданными.

– Отчего так?

– Он говорит, что у государственного мужа есть заботы поважнее воскурения благовоний, и что для этого у нас имеются монахи, – ответил Мажору.

– А на самом деле? – уловила княжна недоговоренность.

Мальчик пожал плечами:

– Не знаю. Но мама как-то сказала, что он не может простить богине, что отняв власть у рода императора, она не отдала ее полностью роду нашему.

– Маяхаты дуются на Мимаситу и Шино, Шино – на Маяхат и Мимаситу, Мимасита – на Маяхат и Шино… – Лёлька попыталась сформулировать политический ландшафт вамаясьской правящей верхушки – и махнула рукой: – На надутых воду возят, как у нас говорят. Ладно, до встречи!

– Спокойной ночи и приятных сновидений, – помахали руками гости и исчезли за окном.

Но несмотря на пожелание и удовлетворение по поводу торжества справедливости над Обормоту Лёлька долго не могла заснуть. Лёжа на жестком татами под двумя одеялами, одно из них изрисованное Яриком[233], она ворочалась с боку на бок еще долго после того, как брат сдался под напором усталости и мерно засопел.

До того, как чрезвычайное заседание было распугано тайсёгуном, выдвигалось множество предложений, как двум детям защититься от полчища кровожадных магов и самого влиятельного человека в стране, но ни одна из идей не выдерживала и самой легкой критики. Лёлька сгоряча даже предложила побег, но Мажору покачал головой. Куда бежать? Как двоим маленьким иноземцам выжить на чужой дороге без взрослых? Больше вопросов не потребовалось. Княжна, вяло фыркнув, что если такой умный, то сам выдумай что-нибудь оригинальное, уставилась в пол. Ярик, впервые в жизни видя приунывшую сестру, разревелся бы наверное по старой памяти, если бы не присутствие Синиоки. Но как почтенное собрание ни думало, ни гадало, других вариантов найти не смогло, и вамаясьцы в конце концов решили держать ухо востро, а в случае опасности немедленно помогать лукоморцам сбежать. "Главное не куда. Главное – откуда", – процитировала тогда Лёлька слова, приписываемые летописью Дионисия Агафону Великолепному. Вспомнила она их и сейчас, вздохнула, повернулась на другой бок и принялась мысленно составлять список вещей, необходимых в дороге. Но на сорок третьем пункте – "белое одеяло и уголек, на случай, если придется отвлекать Яра от капризов или срочно кого-нибудь спрятать в нише" – сон сморил и ее.

После завтрака готовая к отбытию экскурсионная группа важно выплыла во двор замка, сразу ставший маленьким и тесным. Шино, бесстрастный, как камень, шествовал впереди в окружении приближенных и детей. Император со своим двором, загадочно улыбаясь, неспешно следовал за ним. Третьей группой, хоть и разбившейся теперь на две подгруппы – или группировки? – шли Вечные и их старшие ученики. Замыкал процессию градоправитель с супругой и местными вельможами, не уставая кланяться и что-то бормотать: то ли репетировал прощальную речь, то ли не находил подходящих слов от переполнявших его чувств[234].

С натянутыми наспех улыбками в предвкушении нового сеанса тряски по колдобистой дороге со скоростью никуда не спешащего хромого носильщика гости принялись грузиться в ожидавшие их паланкины и на коней. Клика тайсёгуна быстро водрузилась в седла, маги, императорские придворные и присоединившиеся к ним лица, путаясь и путая в возникшей толчее, в конце концов заняли места в своих носилках, откинулись на спинки сидений в ожидании сигнала начальника императорской гвардии – но не дождались. Недоуменно сдвигая брови, один за другим несостоявшиеся путники стали выглядывать наружу в поисках причины заминки.

Ярик тоже высунул голову, то ли ломая голову, отчего никто никуда не идет, то ли в надежде высмотреть свет очей своих Синиоку Миномётовну.

– Ну и чего стоим? Кого ждем? – сонно вопросила княжна из глубины паланкина, не открывая глаз.

Посреди двора остались стояли якаямцы, не собиравшиеся никуда уезжать – и император. Насладившись изумленным вниманием и неизменно вежливыми, но с каждой минутой всё более недоуменными улыбками, Маяхата поднял веер над головой и театральным жестом распахнул его.

– Что… что это… что происходит… его величество… зачем… отчего… что… – залетали по двору шепотки, но были заглушены звонким перестуком – точно посреди табуна по булыжнику катились бочки. Лёлька моментально допроснулась, высунулась, едва не выпадая, и закрутила головой в поисках источника странного звука.

Из дальнего угла, из распахнутых ворот конюшни во двор, нервно притопывая, поводя плечами и оглядываясь, показалась пара коней в диковинной упряжи и с непередаваемым выражением морд, а за ними…

Лёка захихикала, но перехватив обиженный взгляд тэнно, спешно скроила постную физиономию – хоть и багровую и с подозрительно надутыми щеками. Потому что за лошадями, прикрепленный к ним невесть каким макаром, выкатился черный лаковый с золотыми узорами паланкин на четырех высоких колесах, лучившихся алыми с позолотой спицами. На узенькой скамеечке без подножки, приколоченной к передней стенке, в официальном кимоно клана Маяхат с грацией коровы на заборе восседал возница. Девочка опознала в нем одного из императорских носильщиков, то ли разжалованного, то ли повышенного. По выражению его лица было похоже, что сам он придерживался первого мнения. Трое других носильщиков стояли на другой не менее узкой скамеечке, приколоченной к паланкиновому заду, с застывшими гримасами, намертво вцепившись в раму окна.

– Запасные? На случай, если колесо отвалится? – оптимистично предположил Ярик.

Император с ласковой улыбкой и тлеющим огоньком непривычного торжества в глазах оглядел присутствовавших:

– Представляю вам мой новый экипаж. Я нарек его "Черной молнией", хотя точнее было бы поименовать его "Первой ласточкой". Сегодня – знаменательный день наступления эры колесных паланкинов. С помощью таких, как "Молния", те же расстояния, что раньше, смогут быть покрыты в несколько раз быстрее. Я издал указ, по которому право на их производство будет принадлежать исключительно короне.

Свита, лишившись дара речи, молча таращилась на конно-колесное чудо. Паланкин на колесах? С лошадьми вместо людей? Но это же небывало… нетрадиционно… невероятно… быстро! Наверное.

Не дожидаясь, пока вельможи составят окончательное мнение, Маяхата обратил взор на Ивановичей:

– В знак особого благоволения я приглашаю наших маленьких гостей из Рукомото разделить со мной первую поездку.

– Лё… – высовываясь из-за плеча сестры, мальчик со сдвинутыми критически бровями разглядывал произведение новорожденного вамаясьского каретопрома. – Какая-то не такая она, тебе не кажется? Чего-то не хватает в ней.

– Хватает, не хватает… Конь-струкция такая! Кулебякин нашелся, тоже мне! – отмахнулась девочка и, зажимая подмышкой Тихона, первой выскочила из носилок. – Идем!

– Лё? – Ярик замешкался. – А может, я лучше в носилках?.. Верхом?.. Пешком?..

– Ноблесс оближ! – девочка зыркнула сурово в ответ, ухватила его за руку и потащила к императорскому экипажу, упиваясь завистливыми взорами двора.

Чего не хватало новому транспортному средству тэнно, Лёка стала догадываться сразу, как только тронулись с места, и поняла точно, когда кончилась мостовая.

– Дом-вспом-нил-ся, – подскакивая и приземляясь на мягкую – но недостаточно – подушку с частотой четыре выбоины на погонный метр, через час меланхолично проговорил чуть позеленевший Ярик.

– От-че-го? – спросила Лёлька, подпрыгивая в такт следующим колдобинам.

– Помнишь. В Пятихатку. К деду Назару. Ездили? Как они. С мужиками. По свежевскопан. Ному полю. На телегах. Наперегонки. Гонялись.

– Там не так. Тряс-тряс-тряс-ло, – вытрясло из девочки ответ.

– Ну-по-мень-се-ой! – княжич прикусил язык.

Лёлька хотела что-то добавить, но из опасения расстаться с завтраком лишь стиснула губы и выглянула в окно, провожая тоскливым взором проносившиеся мимо кусты.

Справа и слева их окружала конная свита Миномёто, хоть самого тайсёгуна видно не было. Самураи, с достоинством деревянных истуканов восседавшие на конях, казались бесстрастными, но девочка то и дело ловила их косые взгляды, бросаемые на новинку вамаясьского хайтека. И не все они были озадаченными или пренебрежительными.

Негасима, ухватившись за край скамьи со стоическим выражением лица, сначала молча подскакивал напротив, но в конце концов не выдержал. Экономно, с минимальным риском для языка, он вопросил:

– В Ру-ко-мото… лю-бят… так… ез-дить?

– Только… когда на… жбан браги… пос-спорят, – промычал Ярик.

– Но-вы-мне… ска-за-ли… – на вытянувшейся физиономии императора была написана почти детская обида.

– Ку-ка-ре… Ку-ка-ре-ты… У-ка-ре-ты… – с третьей попытки получилось у Лёльки, – рес-сор-сор-сор-ры есть!

– Рес-что-что-что-что-что-ры?

– Штуки. Такие. Пружиня. Щие, – мученически проклацал зубами Яр, завтраком ощущая, что дорога под колесами снова перешла на качественно иной уровень, но, увы, не вверх.

– Как-ус-тро-е-ны?

– Не-зна…Ю.

Маяхата задумался – насколько это было возможно в экипаже тележного класса, передвигающемся со скоростью курьерского дилижанса. Лицо его погрустнело.

– Я-ду. Мал-про. Да-вать. Их…

Лёка нахмурилась, пытаясь сообразить что-то еще, кроме того, дотянут ли они с желудком до остановки, или как. Продавать – это да… Но в таком виде какой дурак их купит? Тут надо сперва дороги нормальные по всей империи проложить – или рессоры придумать, и неизвестно, что проще. Потому что сейчас, прокатившись разок в такой покупке, кто угодно пойдет просить свои деньги обратно, а не получит – побьет, и не посмотрит, что император. Финансы короне не лишние, конечно. Подачка тайсёгунова, хоть какая она будь, всё равно подачкой останется. Несерьезно это для главы государства. На деньги лишние – если они такими бывают – можно и охраны принанять, и шпионов завести, и кого надо подкупить, а кого не надо… не подкупать.

– И-Ми-ма-си-та. Дов-воль-на. Был-ла-бы. На-вер-но… – еле слышно донеслось до ее слуха окончание его слов.

Еще через час карета остановилась. Запасные на задней скамье рухнули наземь, как подкошенные, вместе с частью оконной рамы, так и не разжав сведенных пальцев. От неожиданного смещения центра тяжести лукоморцев мотнуло, качнуло – и вывалило наружу, пред светлые очи и далеко не белые ноги Миномётовым самураям. Не обращая внимания на усмешки, которых не было, и которые от этого становились только заметнее, княжна поднялась на ноги, обернулась к Маяхате, белевшему растерянным лицом в полумраке своего ландо, и сотворила самый лучший вамаясьский поклон, при виде которого прослезилась бы даже Чаёку.

– От лица своего и брата, – незаметный тычок пяткой в бок Ярику, искавшему жалким взглядом кусты поближе, – благодарю вас, ваше величество, за бесподобную возможность испытать себя.

– Да, – пробормотал Ярослав, присоединяясь к сестре, хоть и не понимая, в чем и зачем. – Точно.

– И чем больше понимали мы, что по причине юности своей нам предстоит еще многому научиться, дабы достичь небывалой твердости и величия духа, кои явило ваше величество, тем больше понимали мы… – девочка приложила руку к груди, обещая желудку скорую экскурсию в кусты, и заодно прося прощения у учебника грамматики лукоморского языка, – что не каждому вамаясьскому самураю по силам путешествие в этом средоточии умиротворения и самосозерцания. И не каждый захочет испытать себя, бросая вызов своим страхам и слабостям, чтобы закалить свой дух.

– Вы так полагаете? – осторожно поинтересовался Негасима, не понимая, к чему и куда ведет – или толкает? – лукоморская княжна.

– Я убеждена, ваше величество, – торжественно кивнула Лёлька. – Только самым прославленным витязям Лукоморья, путешествующим не иначе как в подобных экипажах, по силе сей подвиг духа.

– Если ваше величество дозволит, я докажу, что самураи из Вамаяси… – огромный вояка в алых парадных доспехах бросился на колени перед императором, всё еще восседавшим в карете с затуманенным взором, – ничем не уступают каким-то вимтязям из Рукомото!

– И как же, Комодо-сан? – брови Негасимы еле заметно скользнули вверх.

– Ваше величество упомянул, что такие конеходные носилки…

– Карету, – подсказал тэнно.

– Да. Конеходную карету. Можно купить у короны.

– Да… Кажется, у меня и впрямь промелькнула в голове такая мысль, – точно припоминая что-то неважное и далекое, пробормотал император.

– Я готов отдать любые деньги… да хоть свое содержание за год, чтобы заполучить ее и ездить только в ней! – раздуваясь от гордости, дерзновения и отваги, выпалил здоровяк. – Дабы всякие гайдзины не смели кичиться тем, чего у них нет!

– Доблестное намерение, Комодо-сан. Если кто-то и может защитить честь нашего самурайства и продемонстрировать всему Белому Свету несгибаемость нашего духа, так это…

– Я, ваше величество! – хлопнулся рядом с Комодом второй, размером с сервант.

– И я! – шкаф последовал за сервантом – и скоро целый мебельный магазин стоял на коленях перед открытой дверкой средоточия умиротворения и самосозерцания и не верящим своей удаче императором внутри. Лёлька с невинно-постной физиономией потянула Ярика за рукав, и Ивановичи, не дожидаясь развития торгов, поспешили на обочину дороги – и в долгожданные кусты, но уже не затем, зачем хотелось вначале.

По возможности беззвучно отхохотавшись, ребята выглянули из-за веток, но в мизансцене "жизнь за карету" ничего не изменилось. Коленопреклоненные самураи так же окружали экипаж, Маяхата так же внимал их клятвам, а поодаль точно так же белело сведенное далеко не улыбкой лицо Миномёто.