Холодные ключи

— Правильность.

— Что, я не так сказал?

— Ваша Правильность Артём Черемных. Можно использовать как обращение.

— Как скажете, Ваша… Ваша Амурность.

— Артём…

— До свиданья. — И взлетел на пол-лестницы.

— Пака, пака, — пробормотал Блейель, припомнив учебник. По пути на улицу его пронизала горесть, но преобладало радостное предвкушение, скоро обнимет Ак Торгу, и облегчение, что проходит голова; не говоря уже об уверенности, что он выиграл в битве.

Первого сентября кемеровская метеослужба замерила в полдень плюс тридцать градусов Цельсия в тени, самое тёплое начало осени с начала истории метеосводок. Матиас Блейель, благоухая русским одеколоном, прошёл по длинному голому коридору, освещённому лампами дневного света, к двери с молочно-матовым стеклом, за которой располагалась фирма, где сдавались напрокат автомобили. На стук никто не ответил, дверь оказалась не заперта. Он прошёл в комнату, где, кроме ксерокса и кофейного автомата, стоял только биллиардный стол. Не туда зашёл, подумал он и заметил в левом углу ещё одну дверь. Подкравшись к ней, он увидел бюро, вполовину размером, и в нём двух женщин, сидящих напротив друг друга за письменным столом. Он потребовал «Жигули», на несколько дней, начиная с сегодняшнего. У них есть «Киа», сказала брюнетка, но он повторил — Жигули. Должно быть, ему это было важно. Вскоре к ним присоединился шеф, в рубахе с закатанными рукавами и перманентной улыбкой, не затрагивающей глаз. Жигули, сказал иностранец очень решительно.

Формальностями занималась брюнетка, она пролистала его паспорт, промелькнула виза, но она на неё не посмотрела. Подписывая договор, он уже держал в руке банкноты за прокат и залог. Шеф проводил его на улицу и указал на немытую, песочного цвета машинку с обрубленным носом. Грязь ему не мешает, сигнализировал Блейель, главное — чтобы марка была та, и получил ключи.

Иногда логистик (или то, что от него осталось после изгнания) всё-таки мог на что-то сгодиться. Во всей полноте это проявилось, когда перезвонила фрау Майнингер, сотрудница банка. «Непростая трансакция в России, с приватной составляющей», — объяснил он деловым голосом причину, почему он по телефону хотел снять бóльшую часть своих сбережений. Фрау Майнингер предложила ему воспользоваться интернетом, но он спросил: «Из интернет-салона в Сибири? Вы и не представляете, куда нас порой заносит». Да что вы, радостно ответила она, для этого нужно только посмотреть на этикетки со страной-изготовителем на одежде. «Именно», подтвердил он с деловой ухмылкой. Потом она соединила его с герром Штаудахером, и герр Штаудахер сначала говорил о доверенности и заказном письме, потом об определённой свободе, которую он как руководитель филиала мог себе позволить, когда речь шла о таком заслуженном клиенте. «И когда вы вернётесь, может быть, расскажете об этой русской трансакции. Там, где речь идёт о рынках будущего, банкир, конечно, навостряет ушки». «Конечно, обещаю».

Фрау Ворошиной он оставил на кухонном столе конверт с десятью тысячами рублей. Дни напролёт он оттирал матрас, пятна побледнели, но и разрослись, а обивка прохудилась. Прежде чем прибегнуть к мылу и средству для мытья посуды, он — был вторник, и ему помогли сто грамм водки — голышом бросился на кровать и присосался смиренным ртом к смоченным чистой водой местам. Но эта попытка растворить и поглотить драгоценную субстанцию не возымела никакого эффекта, если не считать эрекции алчущего. Он купил простыню, бежевую, как и сам матрас, и постелил её перед отъездом. «Новая кровать», прошептал он, поправил святое семейство и ответил на салют Исусика.

Вытянув губы трубочкой, смотря из-под нахмуренных бровей прямо перед собой, он ехал по шоссе на юг, в направлении Новокузнецка, и надеялся, что выглядит, как русский. Обгонять он не решался, только сорокотонку, на прямой дороге, когда три водителя сделали это до него. Каждые несколько минут на обочине стояла полиция.

Снова в краю духов. Солнце уже садилось, и, несмотря на вспомогательные средства — рисунок Ак Торгу, которую он берёг, как карту сокровищ, объяснения Сони, которые Артём записал и передал ему при молчаливом прощании, и атлас Кемеровской области, в раскиданном городе Мыски, на месте слияния Тома и Мрас-Су, он не сразу нашёл нужный поворот. Маленькая «Лада» кряхтела на неровной дороге, первые таёжные вершины благосклонно махали водителю на вечернем ветру. Он знал, что если обернётся или посмотрит в зеркало заднего вида, на котором висела соболья лапка, то увидит на заднем сиденье детину, рассевшегося на сиденье, с косичкой, подрагивающей в такт, и поэтому смотрел только перед собой. Всё равно айна не мог ему ничего сделать, по крайней мере, пока он пел «Песню волчицы», а её он пел безостановочно, как только начало смеркаться. Он даже нарочно въехал в огромную выбоину, чтобы мучитель прикусил себе язык. И:

Грянул он высоким, крепким голосом. На дороге в Сибири. Собственными силами и с помощью шаманки. Всё глубже. Его путь только начался.

— When can I see you again? When can I meet Kiné?[98]

— Матиас…

— Please, tell me. I’m very serious.[99]

— Oh. Это сложно. — Она нахмурила лоб, улыбка её одновременно вопросительная и непроницаемая.

— Ak Torgu. Katja. If you want, I can come to Myski. To Chuvashka.[100]

— Чувашка?

— Чувашка, да, да! Здорово! Tell me when. Next — суббота? Saturday?[101]

Она держала его за руки, качала их туда-сюда, улыбаясь, качала головой и, тихо вздохнув, повторила «суббота».

Этого вполне достаточно. Твой шанс, героический рохля. Всё глубже и глубже, и вот он, не прерывая свою песню, песню Ак Торгу, коротко рассмеялся, потому что снова увидел аллею с патриотическими деревьями. К ней, а потом вместе с ней дальше. Куда она захочет. В бескрайность. Он увидит Алтай, он увидит Туву, и Обь, и Енисей, всё дальше, он увидит октябрь и ноябрь и непредставимые месяцы после них, он будет лелеять маленькую девочку, он будет носить бубен возлюбленной, бубен и кай-комус, волчью шкуру и плётку, он будет сам устанавливать её столик с дисками, он будет петь с ней, если она захочет, или, может, танцевать под её пение, или стоять наготове за сценой, он выучит шорский язык. Он будет любить её и будет с ней, он будет очень крепко держать её, и она будет очень, очень крепко держаться за него, и черешок никогда больше не взорвется, он будет делать всё, что она захочет, жизнь началась.

Первые деревянные дома на извилистой улице — всеобъемлющее чувство, что он вернулся домой, да, именно так.

А если её там нет?

Татьяна и Юрий ему помогут. Несомненно.

А если он окажется перед запертой дверью?

Переночует в машине. А утром напишет ей сообщение.

А если дверь откроет не она, а тувинец?

Глупые мысли.

Или милиция?

Застарелая дурная привычка. Обратного пути нет!

Вот звуки его победы. По волчьему следу. А что только что большая стрекоза прошмыгнула мимо стекла и опустилась в придорожную траву, чтобы умереть, это морок злыдня на заднем сиденье, потому что он пел недостаточно громко. Перед глазами встала картинка, будто ему — нет, не в Штутгарте, а Мокмюле — поставили надгробный камень с выбитой стрекозой и надписью: «Пропал без вести в Сибири». Кто бы поставил ему камень, родители его умерли, других родственников не было, с бывшей женой он расплевался (и она рада до небес, что избавилась от него).

Неважно. Радуйся, о любящий! Пропал без вести в Сибири, это правда, пьянящая правда! Ты здесь, ты действительно здесь, больше тебя нет нигде, ты справился со всеми! И что бы ни произошло дальше, ты добрался досюда. Ведь это так — если ты заметил, что достиг самого драгоценного момента в жизни, то надо сделать всё, чтобы оставаться в этом моменте. Разойтись в нём. Никогда не отходить от него. Тогда нужно возблагодарить судьбу и верить счастью. Исполнение! Почему бы не поехать сразу к реке, не пожертвовать Мрас-Су паспорт, крепко привязав его к камню клочком розовой рубахи?

Такая возможность радостных поступков будет и завтра, даже если и придётся ночевать в машине. Чтобы уничтожить ламинированный документ, огонь будет надёжней воды. И Мрас-Су наверняка будет проще иметь дело с пеплом, нежели с неудобоваримой книжицей.

Поворот. Последние метры путешествия, по траве, гравию и серо-чёрной земле. Паркуясь у забора, он спокойно смотрел в зеркало заднего вида, он знал, что так близко от Холодных ключей айна лишён власти. И он вышел, с двумя пакетами подарков — крымское шампанское и конфеты, фотоальбом о Германии, на который он наткнулся в книжном магазине и, помешкав (нет, можно, ведь он уже сбежал), купил, серебряная цепочка и перламутровая брошка, заводная игрушка и кукла для малышки. Чемодан он пока брать не стал. Прошёл в ворота. Под крышей белья не висело. Дальше, за тёмный угол дома. Тарелку, прикрученную на шест в грядке со свеклой, он в первый визит не заметил.

Он прислонился раненым лбом к первому окну, заглянул вовнутрь. За светло-жёлтой занавеской мерцал телевизор и просвечивали силуэты мирно пьющих людей. Оттуда, где он стоял, он видел двоих, но бóльшая часть комнаты оставалась скрыта.

Дальше. Всё дальше. Медведь-плясун доверчиво рыкнул и зашагал к двери.