Холодный Огонь

Глава 16

Оленника стояла перед стеной огня, выросшей там, где раньше была задняя часть кухни. Темноволосый маг будто прошла через бой. Её чёрные волосы неопрятно выбивались из заколок. Её неброское платье было порвано, опалено и измазано сажей. По её лицу тёк пот. Её чёрные глаза смотрели спокойно, а ладони были слегка сжаты перед ней. Собравшись было крикнуть ей на ухо — рёв падающих потолочных балок, огня и вопли людей оглушали, — Даджа вспомнила о способе поговорить, который не отвлечёт Оленнику от её барьеров для находившегося под ними огня. Она осторожно положила ладонь на плечо мага-повара.

Как она и надеялась, их общие узы с огнём позволили им говорить

«Нужна помощь?» ‑ спросила Даджа.

Оленника криво улыбнулась: «Я в порядке — нужно держаться, чтобы у них был ещё один выход для пациентов», ‑ ответила она. «Ты только зря потратишь время, если попробуешь удержать огонь внутри госпиталя. Его слишком много. Тебя раздавит».

Вспомнив Дом Джосарик, Даджа содрогнулась. Она бы снова проделала подобное, если было необходимо, но это было как пережить приливную волну. Она не хотела пытаться сделать это дважды.

Оленника уловила её мысли. «Значит, ты усвоила, что не можешь всё побороть», ‑ подумала она, её внутренний голос был таким же ироничным, как и обычный. «Ты узнала, что ты всё же человек. Как грустно. Слушай меня, девочка-маг — как только они перестанут нуждаться в этом выходе, я уйду. Я умею распознать, когда против меня работает что-то гораздо более крупное».

«Я могу помочь», ‑ ответила Даджа. «Внутри ещё есть пациенты. Я посмотрю, см...»

«Подожди», ‑ сказала Оленника, когда Даджа собралась отнять от неё руку. «Есть одна вещь… если ты не боишься».

«Что?» ‑ спросила Даджа.

Мысли Оленники мигнули, будто она сама сомневалась. Затем она сказала Дадже: «На дальней стороне госпиталя, прямо за дверью слева от меня, есть запертое крыло. Там держат безумцев. Большинство из них смирные. Мы почти всё время держим их под действием зелий, пока до у лекарей не дойдут до них руки. Никто не попытался их вывести».

Даджа дрогнула. Как и большинство людей, она боялась безумия. Она видела всяких сумасшедших — тех, чьи семьи были слишком бедны, чтобы нанять дорогостоящих целителей, способных сделать их жизнь счастливее, или тех, кому просто уже было не помочь.

«Ничего», ‑ сказала ей Оленника. «Можешь попробовать первый эта...»

Даджа боялась, но она знала, что сделали бы на её месте Ларк и Сэндри.

«Прямо на через всё здание, если идти отсюда?» ‑ спросила она.

«Через дверь». Оленника указала пальцем. «Они слушаются простых команд. Но только простых. Я знаю, потому что сама варю для них зелье».

Даджа кивнула, и побежала к двери, о которой они говорили, и в лежавший за ней коридор. По обеим сторонам коридора большие палаты стояли открытыми, извергая потоки пожарников. Она была потрясена тем, как много людей всё ещё было внутри, но по крайней мере те, кто мог двигаться, помогали тем, у кого были трудности. Она обогнула двух девушек, поддерживавших очень старого мужчину, и подхватила малыша, которого уронила нёсшая его женщина.

— Я и забыла, какие они тяжёлые, ‑ сказала женщина с сединой в волосах, и отчаянно закашлялась. ‑ Он — последний из малышей. Какой-то малый по имени Ладрадун вошёл внутрь, чтобы забрать остальных, и крыша обрушилась на него. Больше детей нам не вытащить. ‑ Она взяла ребёнка у Даджи и пошла дальше.

Даджа прощупала пожар своими чувствами. Чердак и четвёртый этаж уже сгорели, как и большая часть третьего этажа. Между первым этажом и пламенем лежал целый этаж — это было плохо. Ей следовало поторопиться.

В конце коридора она нашла большую двустворчатую дверь с запирающими её тяжёлыми железными засовами. Над засовами она заметила маленькое окошко со скользящей заслонкой. Даджа открыла её, и заглянула внутрь. Большинство тех, кого она увидела, сидели на койках, плача. Она попробовала поглядеть по сторонам. Мужчина с очень короткими тёмными волосами, увидев её лицо, набросился на дверь, пытаясь схватить Даджу через смотровое окно.

— Выпусти нас! ‑ закричал он, и закашлялся. ‑ Вытащи, вытащи нас!

«Значит, зелье не на всех действует», ‑ мрачно подумала Даджа. Она вытащила засовы из пазов, костеря работников, которые даже не попытались вывести этих людей. Потом почувствовала себя виноватой — она сама помедлила при мысли о том, что придётся управляться с сумасшедшими людьми в горящем здании. Схватив обе створки двери, Даджа распахнула её.

Мужчина, кричавший на неё, попытался проскочить мимо. Даджа схватила его за руку и не пустила его:

— Если ты достаточно вменяем, чтобы понимать, что ты в беде — значит ты достаточно вменяем, чтобы помочь мне, ‑ рявкнула она.

— Допросчики — губернаторские допросчики — придут за мной, ‑ настаивал он, пытаясь вырваться. ‑ Они не осмелятся позволить мне разгуливать на свободе с тем, что у меня в голове. Они вытащат все секреты из моего разума, а потом убьют меня.

Даджа применила смекалку:

— Прикинься лекарем, ‑ сказала она ему. ‑ Они тебя не заметят! ‑ Она взяла зелёные халаты работников госпиталя, висевшие на стене рядом с палатой, и кинула ему, потом выпустила его, и вошла в комнату. Там было тридцать кроватей. Большинство занимавших их принадлежали к сидяче-плачущей категории.

— Давай, ‑ сказала Даджа, поднимая ближайшего из них на ноги. ‑ Выходи отсюда. Следуй за остальными.

Мужчина уставился на неё широко раскрытыми глазами, ломая руки.

— Иди! ‑ крикнула Даджа, толкая его к двери. ‑ Уходи отсюда! ‑ Она сделала то же самое со следующим пациентом, и со следующим. Четвёртый лежал скорчившись на кровати. Он никак не прореагировал, когда Даджа его потрясла.

— Он не сдвинется с места, ‑ сказал мужчина, боявшийся губернаторских допросчиков. Он стоял рядом с Даджей, госпитальный халат висел на его костлявом теле как на вешалке. ‑ Он такой большую часть времени. На него даже подгузник надели. И остальные всё ещё здесь.

Даджа оглянулась. Три пациента, которым она приказала уходить, стояли у двери, растерянно столпившись. Она посмотрела на своего спутника.

— Вывести их, как лошадей? ‑ предложил он.

Даджа схватила простыню с пустой кровати, и нарезала из неё полосок своим поясным ножом.

— Почему ты не такой, как они? ‑ поинтересовалась она.

Он пожал плечами:

— Оно не действует на всех одинаково. Думаю, я недостаточно безумен. Это помогает.

«Вменяемый безумец», ‑ отчаянно подумала Даджа. «Этот день становится хуже и хуже».

Что-то загорелось на этаже у них над головами: она ощутила скачок, когда огонь начал поглощать пищу, и вздох плавящихся гвоздей. Даджа сунула копну полосок из простыни своему спутнику:

— Свяжи их вместе за одну из рук, ‑ приказала она, переходя к следующей кровати. ‑ Как вереницу коней. Собери столько, сколько сможешь, и выведи их наружу. Скорее! ‑ Она схватила молодого человека на следующей кровати за запястье и привязала к нему конец одной из полосок. ‑ Вставай, ‑ приказала она. Он послушался. Она схватила старую женщину на следующей кровати, и подняла её на ноги, затем привязала одно из её запястий к руке молодого человека. Таща их за собой, она добавила к своей связке ещё троих.

Следующий, бритый наголо мужчина среднего возраста, кинулся на Даджу, вереща. Он начал царапать её лицо потрескавшимися ногтями, затем обхватил её горло руками. Даджа отпустила свою вереницу смирных пациентов, и ударила его с разбегу об стену, одновременно призывая в свою кожу жар огня с этажа над их головой. Он не заметил. Она снова впечатала его в стену и призвала ещё больше жара, пока он не отпустил её, крича, и махая обожжёнными руками. Он выбежал из комнаты. Даджа втянула в лёгкие воздух, закашлялась, и опёрлась на стену, отправляя использованный ею жар обратно в царивший над её головой ад. Она не могла беспокоиться о том, что тот мужчина вырвался на свободу. Она ощутила, как на втором этаже просел потолок. Он ударил в потолок над её головой; стена под её ладонью потеплела. Балки над её головой застонали под весом горящих стен и крыши здания. Через щели струился дым.

Даджа сцепила верёвкой ещё пять пациентов, и вытащила их в коридор. Из заполнявшего коридор дыма показался безумец в зелёном халате. Кто-то дал ему мокрую тряпку, чтобы закрыть нос и рот. Даджа передала ему цепочку пациентов, и вернулась обратно в палату.

Она сцепила четырёх, когда верхние балки простонали второй раз, на этот раз дольше. Потолок начал отрываться от стен, трещины расширились, и поток тёкшего из них дыма усилился.

Времени не оставалось. Она схватила ещё двух смирных пациентов, по одному на каждую руку, и потащила их к стене вместе со своей цепочкой. Одним гигантским усилием магии она выдернула все гвозди из стены справа от себя. Они пролетели через палату подобно стрелам.

Магическим усилием Даджа вытолкнула наружу железную решётку на единственном окне и металл в закрывавших его ставнях. Она повернулась, всё ещё держа пациентов, и врезалась спиной в стену. Доски поперечины выпали подобно гнилым зубам. Даджа вытащила шесть пациентов наружу через древесные завалы, затем отвела их к кольцу стражников, отгораживавших от здания толпу.

Услышав за спиной треск дерева, она обернулась, всё ещё сжимая верёвку из обрезков простыней и запястья двух пациентов. Стены первого этажа медленно упали, испуская огненные всполохи, дым и угли. Палата для сумасшедших обрушилась. Ей показалось, что она услышала крики тех, кого вынуждена была оставить там, но Даджа сказала себе, что это был просто триумфальный рёв огня. Огонь победил.

Какие-то люди дёргали её за руки. Она отдёрнулась от них, но потом осознала, что люди были одеты в зелёные халаты работников госпиталя. Она позволила им забрать её пациентов.

Взревело во второй раз: обрушилась центральная часть госпиталя. И снова, в третий: кухня. Кашляя, Даджа запустила руку в свой поясной кошель, и вытащила своё зеркало. Она приложила его себе ко лбу, пытаясь дышать медленнее. Что случилось с Оленникой? С Джори?

Усталость сама по себе успокоила её достаточно, чтобы вызвать образ. Когда он появился, у неё подкосились ноги. Она свалилась в грязную слякоть, и ей было всё равно. В зеркале Фростпайн помогал Оленнике пить из ковша с длинной ручкой. Маг-повар была завёрнута в одеяло; насколько Дадже было видно, Оленника отступила уже после того, как сгорела её одежда. Оленника выглядела ужасно, но была жива. Рядом с ней Джори согнулась в кашле. Кто-то сунул ей бутылку: Ниа. Матази и Коул были рядом, помогая людям забраться в сани Банканоров.

Даджу затопило облегчение. Она покачнулась, ей хотелось плакать.

Но ей ещё предстояла работа. Она мрачно пошарила по карманам, пока не нашла бутылку, которую ей дала Ниа перед уходом из дома. Её желудок несогласно всколыхнулся, когда она посмотрела на бутылку, затем, когда Даджа выпила её содержимое, попытался его отвергнуть. Две минуты спустя она харкала и рычала, желудок бунтовал против противной жидкости, а лёгкие выдавливали из себя свежие залежи мокроты, чёрной от сажи.

Закончив, она с трудом встала, и пошла к пылающему госпиталю. Стражник крикнул, чтобы она вернулась, но подбежал к ней, схватив её за руку, тощий мужчина в хлопающем на ветру зелёном халате.

— А ещё говорят, что я сумасшедший, ‑ воскликнул мужчина. ‑ Ты даже не под замком!

Даджа мягко высвободила свою ладонь из его руки:

— Ты прав, но не в том, что ты думаешь, ‑ сказала она.

Мужчина моргнул. Его глаза были большими и бледными, их цвет было невозможно определить в освещённой лишь огненными всполохами тьме, но они были окружены длинными, густыми, чёрными ресницами. Он выглядел как сумасшедший, или пророк, подумалось ей.

— Вот от этого у меня голова разболелась, ‑ пожаловался он.

— Прости. Нужно свести счёты. Долги должны быть оплачены, ‑ сказала ему Даджи. ‑ Я буду в порядке. ‑ Она похлопала его по плечу, и продолжила идти в разверзшийся в госпитале ад. Она снова вспомнила о пижюл факол, страшном загробном мире Торговцев, куда попадали те, кто не расплатился с долгами. Бэн, вероятно, заслуживал провести вечность в пижюл факол, но Даджа не могла помочь ему избежать того, что он задолжал в этой жизни, если для него это означало вечные муки. Если она не остановит его сейчас, то Счетоводчица может занести вызванные Бэном с помощью её творений смерти также и на её счёт.

Теперь, когда больше не за кого было беспокоиться, она позволила своей магии протечь вперёд, открыв тоннель в пламени. За мгновения сгорела вся её одежда, кроме той, что сделала Сэндри. Своё зеркало она заткнула за нагрудную повязку, которую сшила её подруга. Она не была уверена, как долго продержатся творения Сэндри: хождение через пожар в маленьком пансионе — это одно, а пылающие руины госпиталя и кухни — другое. Она надеялась, ради своего достоинства, что она сохранит одежду, но главным было найти Бэна.

Он мог погибнуть, когда обрушилась крыша в яслях, как ей и сказали, но она сомневалась в этом. Сперва она подумала, что он убил свою мать, а потом решил покончить с собой, спасая детей из госпиталя, который он сам же и поджёг. Теперь она так не считала. Он должен был оставить себе лазейку. Бэн не хотел умирать. Он хотел устроить ещё пожары, а не сгореть в одном из них.

Её путь пролегал через сердце огненной геенны. Вокруг неё падали стропила, обрушивались стены. Ей следовало двигаться осторожно, чтобы не попасть под завал — проломленная голова будет для неё смертельна, — но сам огонь предупреждал её, когда какой-нибудь большой предмет готов был упасть.

В центре пожара она остановилась. Она подняла левую ладонь вверх, и позволила магии в её живом металле стечь с её пальцев подобно водопаду, разыскивая себе подобную. Магия прокатилась по пылающему госпиталю и по земле под ним, вынюхивая как ищейка. Вот, где-то в четверти мили. Она натянула силу живого металла лентой, протянутой между её левой рукой и созданными ею перчатками. Следуя за лентой, она пришла к люку в горящей кладовой. Люк был открыт: она посмотрела вниз, и увидела лестницу.

Подняв руку, она призвала частицу огня, чтобы освещать ей путь. Свободной рукой она держалась за лестницу, пока спускалась. Она достигла дна где-то в пятнадцати футах под кладовой.

Она пошла вперёд, шлёпая босыми ногами: её сапоги и чулки сгорели, пока она шла сквозь пылающий госпиталь. Она держала одну ладонь сомкнутой вокруг огненного семени, освещавшего ей путь. Он не должен узнать о её приближении слишком рано. Хотя она могла выследить его, пока её перчатки были с ним — а он с ними никогда не расстанется, даже если бы он догадался, что они позволили ей следовать за ним, — она предпочла бы покончить с этим немедленно. То, что он предал её, само по себе было плохо, но её и раньше предавали. Это она могла пережить. Но она не могла позволить ему использовать её работу для разрушения жизней.

Тоннель начал идти вверх. Скоро она услышала шорох и тихое мурлыканье. Мурлыканье прекратилось, когда он коротко кашлянул и сплюнул. Даджа впитала свой светильник в себя. По тоннелю прокатился холодный поток воздуха: она была близко к поверхности. Она пошла дальше, ступая босыми ступнями по ледяной земле. Она послала в свои стопы тепло, чтобы предотвратить обморожение.

Тоннель выпрямился, и закончился в маленьком деревянном сарае. Бэн сидел на скамейке снаружи, проверяя в свете висящего на крюке у двери фонаря, плотно ли сидят коньки. Она наблюдала, как он заново закрепил правый конёк. Поскольку фонарь был между ними, он не мог видеть тёмную внутреннюю часть сарая.

Он был одет в отороченный мехом, вышитый тулуп, какие носили погонщики оленей с севера, а также светлый парик в стиле погонщиков. Рядом с ним лежал толстый рюкзак. Она задумалась, держал ли он этот рюкзак где-то наготове, или собрал его после того, как убил свою мать.

Он всё ещё носил перчатки из живого металла. Похоже, что он не мог заставить себя снять их раньше, чем было необходимо. Ему придётся скрыть их, чтобы бежать из Кугиско, но он будет ждать до последней минуты, прежде чем снимет их.

Она вздохнула. Он рывком обернулся, прикрыв глаза ладонью, чтобы увидеть что-то вне света фонаря.

— Даджа, ‑ прошептал он. ‑ Конечно. Конечно ты пришла. Огонь — твоя стихия.

Если уже приходилось говорить о глупостях с безумцем, то она предпочитала то пугало в чужом халате. Тот, по крайней мере, не был бессердечным.

— Ты не уйдёшь, Бэн, ‑ уведомила она его. ‑ Тебе надо свести счёты. Пришло время оплаты долгов.

— Так говорят жадные до денег Торговцы, ‑ презрительно парировал он. ‑ Ты выше этого.

— Я — Торговка, и горжусь этим, ‑ напомнила она ему. ‑ Мы знаем, что некоторые счета записаны кровью, и только кровью могут быть оплачены. У тебя остались неоплаченные долги крови.

— Я никому ничего не должен, ‑ огрызнулся он. ‑ Я оказал им услугу. Я работал до изнеможения, чтобы заставить их понять, насколько огонь опасен. Когда они были слишком глупы, чтобы усвоить это, я давал им уроки, которые не забываются. ‑ Он схватил свой рюкзак, и пробежал несколько шагов к каналу, балансируя на своих коньках. Даджа позволила ему добраться до льда. Она даже позволила ему закинуть рюкзак на плечи. Он был в трёх ярдах от неё, когда она послала жар в его коньки. Они мгновенно ушли в лёд на дюйм: Бэн растянулся на льду. Даджа пошла к нему, пытаясь не поскользнуться, когда лёд начал таять под её собственными босыми ногами.

Бэн лихорадочно поднялся на колени, и попытался встать. На этот раз она послала более сильную вспышку жара в металлические коньки, сваривая их друг с другом. Бэн упал. Когда он оттолкнулся руками от льда, чтобы посмотреть, что случилось, она дотянулась до силы в перчатках из живого металла, и рывком свела свои ладони вместе. Перчатки срослись, сковав руки Бэна от кончиков пальцев до локтей.

Он снова упал, затем перекатился на бок, уставившись на неё, пока она приближалась. Парик сбился с его головы: он подстриг свои рыжие локоны, чтобы тот лучше сидел.

— Даджа, пожалуйста, ‑ сказал Бэн. Он мертвенно побледнел, отбрасываемые громадным пожаром тени рябью ходили по его бедной коже. ‑ Ты не можешь это сделать. Мы же друзья.

На это ей сказать было нечего. Вместо этого она посмотрела на госпиталь — они были не так уж далеко от причала кухни. Там всё ещё были люди. Она вытащила своё зеркало, и влила в него достаточно жара, чтобы оно ярко засветилось. Подняв его, она отправила вспышку в толпу.

— Ты знаешь, что случится, если меня обвинят в поджигательстве? ‑ спросил он, будто думая, что она всё ещё может поверить в его невиновность. ‑ Знаешь? Они сожгут меня заживо.

Кто-то в толпе махнул над головой факелом, один раз, дважды. Даджа ответила двумя быстрыми вспышками зеркала. От причала отделились сани, и поехали в их сторону.

Даджа посмотрела на Бэна:

— Я знаю, что сожгут, ‑ сказала она ему. ‑ И я буду там, чтобы оплатить мой долг перед тобой.

Жители Кугиско ни минуты не теряли зря, предавая поджигателя суду — только не того, кто убил больше 150 человек и ранил ещё сотни. Через четыре недели после пожара в Госпитале Йоргири Даджа предстала перед тремя магистратами и набитым залом суда, чтобы рассказать о своей дружбе с Бэннатом Ладрадуном, начиная от их знакомства до их последней встречи на льду у Черномушной Топи. Она слушала слова Хэлуды о том, как та нашла чердачную мастерскую, где Бэн создавал свои устройства, и выслушала рассказы людей в госпитале, банях и Доме Джосарик.

Всё это время Бэн сидел в железной клетке, выстроенной для его защиты от мести пострадавших от его рук. Он сидел, уставившись пустым взглядом на свои ладони, ни разу не подняв ни на кого взгляд.

Никто не сомневался в том, какое решение вынесут магистраты, и они никого не удивили: казнь через сожжение. Наморнский закон гласил, что казнь преступника должна быть проведена на месте его самого значительного преступления. Лекари и руководство госпиталя отказали в разрешении: как верующие в Йоргири, они не могли разрешить убиение человека, пусть и санкционированное правительством, на земле, только недавно вновь посвящённой жизни. Бэнната Ладрадуна приговорили к смерти от сожжения за неделю до Долгой Ночи, у бань на Острове Эйрги.

Ниа настояла на том, чтобы пойти с Даджей, хотя и произносила это дрожащими губами: она считала, что кто-то должен выступить свидетелем для Моррачэйн. Даджа пошла, потому что обещала Бэну, что посмотрит в лицо тому, что она сделала, поймав его. Фростпайн пошёл без всяких объяснений. Они и не требовались; Даджа знала, что он придёт, чтобы помочь ей. Для них выделили пространство прямо перед местом казни. Когда они явились, то обнаружили, что там же стояли Оленника Поткракер и Джори, советы островов, пострадавшие от пожаров Бэна, и семьи погибших. Хэлуда и маги магистратов, в отделанных золотом и серебром чёрных жакетах, стояли к их группе под прямым углом. Перед ними стоял столб, чьё широкое основание было завалено поленьями и хворостом, с установленной сверху платформой. На противоположной стороне от группы Даджи, по ту сторону столба, ждал губернатор, городской совет и должностные лица, служившие в судах и страже.

За этими тремя группами свидетелей стояла толпа: те, кто пришли увидеть свершение справедливости, или просто посмотреть на ужасное зрелище. Они ждали в необычной тишине.

Вскоре послышался бой барабана, безрадостный и жёсткий. По ступеням от канала поднялась группа казнящих. Бэна, одетого в грубую одежду из мешковины, сопровождали по бокам жрецы Врохэйна в чёрных одеждах, надзиравшие за всеми казнями, и сопровождавшие их стражи. Осуждённому на смерть заключённому дозволялся жрец его собственной веры, но Бэн никого не выбрал. Он шёл, уставившись в землю. Слышны были лишь бой барабана, хлопанье ткани на ветру, и клацанье кандалов, закованных у Бэна на запястьях, щиколотке и шее.

Жрецы помогли ему подняться по ступеням на платформу. Они приковали его к столбу, затем сошли вниз. Бэн глядел поверх моря людей, будто его мысли были устремлены на годы в прошлое.

Барабан смолк. Глашатай зачитал имя Бэна, его преступления, и его приговор. Затем жрецы Врохэйна принесли факелы. Те были сунуты в промежутки между поленьями, в пропитанный маслом хворост. Хворост вспыхнул.

Долгое время ничего не менялось. Бэн стоял без всякого выражения на лице. Под ним занялись и начали гореть поленья. От них почти не было дыма, осознала Даджа: ему не позволят задохнуться до того, как огонь доберётся до его плоти.

Его образ размылся, когда на её глаза навернулись слёзы. Она вдруг вспомнила Бэна, которого узнала в начале — редкого не-мага, понимавшего огонь так же, как она, такого же энергичного и живого, как и все члены её приёмной семьи.

Бэн внезапно переступил ногами, будто ему было неудобно. Он поднял сначала одну стопу, потом другую. Первые языки пламени проскользнули через доски платформы. Слёзы безостановочно потекли у Даджи из глаз. Это был закон, который он нарушил — смерть, на которую он обрёк столь многих. Это ведь было правильно, осудить его на такую же смерть?

Пламя внезапно взбежало вверх по его одежде из мешковины. Бэн дёрнулся, пытаясь сбить пламя о столб. Но он был слишком туго закован. Мышцы его лица напряглись. Он вот-вот готов был закричать.

Она не могла это делать. Она не могла. Плевать ей было на закон. Даджа вбила свою силу глубоко в землю, через земную кору, в раскалённые добела расплавленный камень и металл, находившиеся внизу. Она вызвала одиночный, всепоглощающий всплеск жара и обрушила его на костёр. Пусть наморнцы её покарают, думала она. Она не могла смотреть на то, как он медленно сгорает заживо.

Тогда-то она и увидела его. Серебряный огонь направляемой магии с рёвом выплеснулся из Фростпайна и Оленники. Он пролетел от Джори серебряной нитью. Поленья, платформа, Бэн и столб превратились в колоссальную ревущую огненную колонну, взмывшую в воздух на тридцать футов. На миг стало так жарко, что у Даджи стянулась кожа на лице; она почуяла рядом запах жжёных волос. Колонна просуществовала лишь один вздох. Потом она исчезла, лишённая топлива. На место, где согласно указу Кугиско должен был умереть Бэн, опустилось несколько чёрных хлопьев. От свежеобугленной земли, где только что был столб, потянулись вверх обескураженные струйки дыма.

Даджа вызывающе посмотрела на Хэлуду Солт, ожидая, что маг будет в ярости. Вместо этого Хэлуда стояла, заслонив глаза ладонью и качая головой. Даджа не могла быть уверенной, была Хэлуда разочарована или просто смирилась. Потом ей подумалось, что и то и другое могло быть верным одновременно.

Кто-то из группы губернатора чувствовал нечто большее, чем разочарование или смирение. Мужчина, носивший на отделанным серебром чёрном жакете стража золотое зарево командора, направился к той стороне, где стояла Даджа, темнея лицом от ярости. Он поманил к себе группу стражей.

— Я хоч… ‑ яростно начал он.

Хэлуда преградила ему дорогу, и положила ладонь ему на грудь. Она что-то произнесла; никто не услышал, что именно. Командор стражи зыркнул на неё сверху вниз, и открыл рот. Оттуда не донеслось ни звука; она снова что-то тихо сказала.

Фростпайн дёрнул Даджу за руку:

— Идём, ‑ сказал он, поманив Ниа, Оленнику и Джори. ‑ Хэлуда с ним всё уладит. Нельзя же сказать, что этот проклятый приговор не был приведён в исполнение.

Пять месяцев спустя в Дом Банканор пришла весть о том, что южные горные перевалы открылись. Через неделю после этого Хэлуда, Коул и Матази проводили Фростпайна, Даджу, их скакунов и три вьючных лошади через Остров Базниуз, по Мосту Кирсти, до самого места стройки нового госпиталя Йоргири и благотворительной кухни. Хотя строительство началось лишь месяц назад, плотники и каменщики рисковали редкими запоздалыми снегопадами или бурями, чтобы начать новый проект, к которому готовились всю зиму. Матази и Коул возглавили сбор средств, лично внеся такие крупные пожертвования, что остальные богачи Кугиско, устыдившись, тоже пожертвовали крупные суммы. Менее богатые семьи купцов и рабочих пожертвовали ткань, утварь, посуду, травы и масло для лекарств, даже еду. Даджа продала много украшений и отдала деньги новому госпиталю. Она, Фростпайн и Тэйрод всю зиму работали над щеколдами, замками, крюками и бесконечным запасом гвоздей, как и многие другие кузнецы. Плотники заготавливали древесину; ткачи делали одеяла и простыни; травники и лекари делали лекарства целыми корытами.

Теперь же путники, Коул и Матази сидели на своих конях, глядя на открывшуюся перед ними деловую суету. Каменщики работали над подвалами и каминами на первом этаже, а плотники возводили каркасы внутренних палат и внешних стен. Кухня уже открылась. Оленника руководила котлами, от которых доносились изысканные запахи. Джори, одетая в единственное простое платье, как и её наставница, с опускавшимися чуть ниже колен юбками, вывалила в котелок горку нарезанной репы, и подошла к ним, хлюпая на каждом шагу в доходившей её до щиколоток чёрной грязи своими высокими сапогами.

— Предполагалось, чтобы ты ходила по тем дорожкам из досок, знаешь ли, ‑ указал её отец. ‑ В конце концов, для этого их и проложили. Это место не просто так зовётся Черномушной Топью.

— Ох, Папа, да я же по ним целую вечность буду добираться до чего угодно, ‑ пожаловалась Джори. Она остановилась у коня Даджи, положив ладонь на обутую в сапог лодыжку Даджи. Все важные прощания они уже сказали друг другу, когда обменивались тем утром ударами посоха, но Даджа хотела увидеть Джори в её собственной стихии, в жизни, которую она сама для себя творила. Джори сказала Дадже: ‑ Ты меня предала. Ты отдала мою медитацию ей. ‑ Она ткнула обвиняющим пальцем в сторону Хэлуды Солт, на что та лишь по-волчьи осклабилась.

— А ещё она может побить тебя на посохах, ‑ задорно сказала ей Даджа. ‑ Она не даст тебе зазнаться. ‑ «Торговец, будь свидетелем», ‑ подумала она. «Я начинаю говорить как Фростпайн».

Джори широко улыбнулась в ответ, блеснув зубами на фоне кремово-коричневой кожи:

— Для этого у меня есть Оленника, ‑ сказала она. ‑ Не думаю, что я смогу выдержать двух смиряющих меня наставниц.

— Я знаю только одно: они тебе понадобятся, ‑ парировала Даджа.

— Возвращайся скорее, ‑ тихо сказала Джори. ‑ Нам будет тебя правда не хватать. ‑ Она бросила взгляд на вершину возводимых перекрытий: на них верхом сидела Ниа. Она была одета как и её сестра, в короткое платье и сапоги, только её платье было тёмно-бордовым, а у Джори — синим. Пока Арнэн, сидевший напротив Ниа, сверлил в двух соединённых балках отверстия, Ниа вставляла и забивала в них штифты. Не отрывая взгляда от работы, она подняла киянку и помахала ею, затем забила ей следующий штифт. Через две недели после того, как Арнэн получил свой сертификат мага, он открыл собственную мастерскую, взяв на себя не только медитацию Ниа, но и обучение её плотницкому ремеслу, с одобрения Камока и самой Ниа.

— Я вернусь, когда смогу, ‑ пообещала Даджа. Она и с Ниа уже попрощалась, заговорившись с ней допоздна прошлым вечером.

— И Ниа будет писать, ‑ сказала Джори. ‑ Она пишет лучше, чем я.

Голос Оленники эхом прокатился над стуком молотков по дереву, гвоздям и камню:

— Если они не собираются спешиться и помочь, то скажи им, чтобы проваливали, Джоралити. ‑ Её голос приобрёл каркающую жёсткость — не проходящее напоминание о той ночи, когда она держала свою часть госпиталя в безопасности, пока все способные выбраться не покинули его. ‑ Эти лепёшки сами себя не испекут!

Джори посмотрела на укутанного Фростпайна:

— Когда он выйдет из своего кокона, скажи ему, что я сказала «пока», ‑ нагло сказала она. Она пошлёпала через грязь обратно к Оленнике, игнорируя дорожки из досок.

— Ты ведь можешь выйти, ‑ сказал Фростпайну Матази. Он сидел под несколькими слоями одежды, в толстой меховой шапке на лысой макушке и двух парах перчаток на руках. ‑ Подыши воздухом, ‑ подтолкнула его Матази. ‑ Тебе это полезно.

Фростпайн повернул голову, зыркнув на неё из-под нескольких шарфов как разгневанный филин:

— Этот воздух холодный, мокрый и двигается, ‑ уведомил он её.

— Это зелёный ветер Сиф, ‑ с улыбкой сказал Коул. ‑ Принюхайся. Влажная земля, всходящие растения — весна уже в пути.

— В пути — возможно. Уже здесь — нет, ‑ проворчал Фростпайн. ‑ Я вас обоих очень люблю, но я поеду искать настоящую весну. Такую, которая на самом деле тёплая.

Матази наклонилась поцеловала Даджу в щёку. Коул подъехал, чтобы проделать то же самое.

— Спасибо тебе за наших девочек, ‑ сказал ей Коул. ‑ За то, что наставила их на путь.

Даджа робко улыбнулась им:

— Работа у Торговцев такая — мы находим пути и идём по ним. Пусть Торговец и Счетоводчица сохранят ваш баланс высоким, а долги — низкими.

Она посмотрела на Хэлуду, та сказала:

— Если вы двое когда-нибудь устанете от этих кузнечных глупостей, то я могла бы сделать из вас годных магов магистрата.

Даджа хохотнула, и покачала головой:

— Я думаю, что кузнечные глупости у нас в крови. ‑ Она протянула руку через разделяющее их расстояние и ткнула Фростпайна навершием своего посоха Торговца: ‑ Поехали, старый сыч, ‑ сказала она ему. ‑ Я найду тебе дорогу к весне.

— Слава богам, ‑ с чувством ответил Фростпайн. Они направили своих коней по дороге на юг.