Хорошим людям - доброе утро

ПОТЕРЯННЫЙ

«Дорогая мама! Ты расстроилась, когда узнала, что я перешел на заочное отделение, куда-то уехал. Боялась - не закончу институт. А на самом деле я тебе просто врал: ни по какой путевке комсомола я не уезжал, ни на какой дальней стройке не работал. Ты думала, твой сын герой. А он уже полгода в заключении. Или, как говорят здесь, «отбывает срок».

Успокойся. Прочитай письмо до конца и тогда ты поймешь, что самое страшное позади.

Жизнь моя протекает однообразно. Каждый день я хожу под охраной на лесозаготовительные работы. Потом, также под охраной, возвращаюсь в колонию. Со мной в бараке сидят воры и спекулянты. Но начну по порядку…

В последнее время я увлекался боксом. Занимался в спортивном клубе института. Мне нравился бокс, он меня делал ловким и сильным. Помнишь, когда я был мальчишкой, папа всегда говорил, что я трусоват, и его это огорчало.

Я боялся чужих мальчишек, боялся один ходить в лес, боялся темноты. А тут я почувствовал себя ловким и перестал бояться. Я научился точно рассчитывать каждое свое движение, мог в одну секунду сбить с ног двух противников.

После смерти папы стало туго с деньгами. У тебя мне просить не хотелось, а на стипендию жить было трудно. А тут еще из-за усиленных тренировок боксом я не подготовился к экзамену и провалил коллоидную химию. Остался без стипендии. Все же после экзамена я пошел па тренировку. Через два дня должны были начаться зимние студенческие соревнования. Сел в сторонку и стал медленно переодеваться: достал кеды, перебинтовал руки, а сам все думал, как быть?

- Что невеселый? - окликнул меня Мазин - заведующий клубом.

Я рассказал ему. Думал, может быть, похлопочет перед дирекцией, чтобы восстановили стипендию.

- Молодой человек, - сказал он, - это еще не беда. Надо бороться с трудностями. Со стипендией ничего, конечно, не выйдет. Ты же знаешь нашего директора, он непримиримый, упрямый «принципиалист». Придется найти вечернюю работу.

Целую неделю, пока я готовился к переэкзаменовке по коллоидной, меня кормили ребята из нашей комнаты. Потом все разъехались на каникулы. Последним уезжал Костя Прягин - староста нашей группы. В день отъезда он вручил мне длинный список, в котором перечислялось, куда требуются люди на временную и вечернюю работу. Нужны были рабочие в концертный зал, в театр и даже в цирк.

- В цирк! - возмутился я. - Подметальщиком?

- Ты напрасно так,-сказал Костя. - Совсем неплохая работенка. До стипендии протянешь.

- А как же бокс? - спросил я.

- Ну что ж, бокс пока придется отложить.

«Ему хорошо говорить, - подумал я. - А попробовал бы сам на виду у всего зрительного зала двигать но сцене рояль или подметать в цирке ковер после выступления зверей».

И тут появился Мазин.

- Не унывай, будет работа. - Он говорил, не разжимая зубов, потому что в уголке рта торчала папироса.-Держись за меня, не пропадешь. Небольшая просьба.-Мазин протянул мне туго упакованный сверток. - Припрячь. Жене подарок на день рождения. Не хочу раньше времени нести домой.

Мазин порылся в кармане и протянул мне десять рублей.

- До лучших времен. Выкрутишься, отдашь.

Я спрятал сверток в чемодан, пошел в столовую, поел, и настроение у меня сразу улучшилось.

Мазин появился дней через пять. Он взял сверток и, пожевывая мундштук папиросы, спросил:

- Кончаются денежки? Да, кончаются? Ну, на тебе еще полтинничек. - Он протянул пять рублей.

Я стал отказываться, но он оставил деньги и ушел. Скоро Мазин принес еще один сверток, потом унес его и принес новый. Когда он пришел в пятый раз, я сказал, что больше не возьму, перед ребятами неудобно.

- Подумаешь, телячьи нежности! Неудобно, да? - Мазин посмотрел на меня злыми глазами.-Деньги брать мама велит, а другу помочь совесть не разрешает. А ты, дуралей, вноси, чтобы они не видели. Бери, бери, завтра зайду.

Но назавтра Мазин не зашел. А мне не хотелось его видеть, и я перестал ходить на бокс. Теперь я догадывался, что со свертками не все благополучно, но что было делать. Деньги Мазину я отдать не мог, рассказать обо всем ребятам не хватало смелости.

Однажды Мазин поймал меня в институте.

- Корсаков, почему не приходишь на тренировки? - Он приблизился вплотную и добавил: - Чтобы пришел сегодня, и это захвати. Понял, да?

Уже после тренировки сказал:

- Последняя просьба. Я сегодня занят, а люди ждут. Отвезешь сам.

- Не могу, - ответил я. - Надо заниматься.

- Ничего, отвезешь. По-быстрому. Вот адресок. На такси. - Он дал мне деньги. - Сдачу возьми себе.

Я поехал на метро, потому что решил рассказать все ребятам, одолжить у них деньги, вернуть Мазину, а самому устроиться на работу.

Дверь открыла толстая, маленькая женщина.

- Опять эти детские чулочки. - Она посмотрела на меня с возмущением. - Скажи Мазину, что я последний раз беру это. Мне нужен ходкий товар, чтобы в один день можно было распродать. Если не может - не надо, я других найду.

Всю ночь я не спал, прислушивался к шагам в коридоре, и мне казалось, что вот-вот за мной придет милиция. Потом и твердо решил пойти заявить на Мазина. Но утром я немного успокоился, в милицию не пошел, а отправился в галантерейную палатку, где торговала эта женщина. Она была на месте. «Значит, пока никто ничего не узнал, - подумал я. - Теперь только от Мазина отделаться».

- Хочешь отколоться, - сказал он мне. - Не валяй дурака. Если завалюсь, пойдешь со мной. Да ты не волнуйся, у Мазина все в порядке!

Я ездил к этой женщине еще три раза и передавал ей краденый трикотаж с фабрики. А потом решил уехать куда-нибудь в Среднюю Азию или на Дальний Восток. Я продал часы, которые столько лет носил папа, зимнее пальто и костюм. В общем, набрал двести рублей, как раз столько, сколько я задолжал Мазину. И вечером пошел к нему. Я долго стоял у него под окнами и вспоминал тебя, вспоминал нашу жизнь. И то, как мы ждали писем от папы с фронта. И то, как мы хоронили папу. А потом вошел.

- Проходи, - сказал мне Мазин. - Вовремя забежал, цыпленок.

В комнате сидели двое мужчин.

- Он? - спросил один.

- Да, - ответил Мазин.

- Ваши документы, гражданин.

Я сразу догадался. Эти были из уголовного розыска. Я достал паспорт, руки у меня дрожали.

- Корсаков Виктор Викторович, русский, год рождения 1940.- Он встал. - Придется вам, гражданин Корсаков, про-ехать с нами. И вы, Мазин, собирайтесь.

Следователь был пожилой. У него не было одной руки, поэтому, когда он закуривал, то сжимал коробок спичек между коленками ног.

- Девятнадцать? Да. А я в семнадцать уже воевал.

Когда я вернулся в камеру, ко мне подошел Мазин.

- Ты ничего не знаешь, слышишь? Один раз все было.

Мне не хотелось с ним разговаривать, и я отвернулся.

В камере было темно, хотя на улице светило солнце. Начиналась весна. Но в камере было темно, маленькое окошко.

- Слышишь, что я тебе говорю? - Он схватил меня за плечи.

- Уйди, - сказал я.

Мазин ударил меня по щеке.

- Только попробуй. Тогда и тебе крышка. Сядешь на десятку.

Больше я Мазина до суда не видел - его перевели в другую камеру. А на суде мы все встретились: Мазин, эта женщина и я. Четвертым был сухонький мужчина, который смотрел все время в пол и всхлипывал. Это он воровал трикотаж на фабрике. Комната суда была небольшая, а народу набилось много. Было жарко, страшно и неприятно, что я сидел между Мазиным и женщиной.

После суда меня вызвал на свидание Костя Прягин.

- Ребята послали, - сказал он. - Нужна тебе помощь?

Я помотал головой, не мог говорить, горло сдавило.

- Боишься? - спросил Костя. - Ты не плачь, поздно плакать.

Я старался придумать, как сделать, чтобы ты ничего не узнала. Не писать, ты начнешь меня искать. И вот однажды уже в колонии, работая в лесу, я встретил девочку. Она каталась на лыжах, и, видно, случайно заехала к месту нашей работы.

- Здравствуй,-сказал я.-Ты хорошо ходишь на лыжах.

- Вы заключенный? - спросила она.

- Да.

Она стала торопливо поворачивать обратно.

- Послушай, девочка, - сказал я,- не бойся. Послушай, у меня к тебе большая просьба. Ты отправь письмо моей матери, я не хочу, чтобы она знала, что я заключенный. Завтра я его принесу. Придешь? Ты не бойся.

- Я не боюсь, - ответила она. - С заключенными не разрешается разговаривать. Я пошла.

- Девочка! - крикнул я ей вслед. - Ты придешь?

- Я подумаю. Вы напишите, а я подумаю.

И я написал тебе первое письмо о том, как я живу и работаю на комсомольской стройке. Я писал и смотрел на чистый белый снег, и на ряды колючей проволоки, которые отделяли меня от всего того, о чем я писал тебе.

Она пришла на другой день.

- Ну, где ваше письмо?

- Вот. На конверте напиши свой обратный адрес. Ладно?

- Я прочитаю и подумаю.

- Как тебя зовут?

- Кежун Лена. Я пошла.

Она бегала на лыжах без палок. Наклонялась немного вперед и размахивала руками.

Работа у нас была тяжелая. Холодно. Деревья, когда мы их пилили, звенели от мороза. Я старался не обращать внимания на мороз, слушал звон деревьев и подпевал этому звону. Но к концу работы я уже не мог петь, у меня пересыхало в горле, лопались от холода губы, не гнулись пальцы.

Дней через десять снова пришла Лена.

- Больше писать не будете? - спросила она.

Я вытащил три письма.

- Вот. Отправь по одному.

- Ответного письма еще не было. Я уже на почту ходила, нет. - Она посмотрела на мои ноги. - Это вы правильно поступили, что купили валенки.

- Деньги получил. Возьми рубль на марки для моих писем.

- Нет, - сказала она. - Я не возьму.

- Ну, купишь конфет, подружек угостишь. Возьми.

- Я ведь не за деньги. Мне вашу маму жалко.

В тот день у меня случилась неприятность. В нашем бараке жил парень но прозвищу Циркач. Это был вор, он уже третий раз попадал в заключение. Когда мы пришли с работы, Циркач подозвал меня и стал щупать валенки.

- Теплые? - спросил он.

- Теплые, - ответил я.

- Дай-ка примерить.

Я снял один валенок. Он примерил и попросил второй. Потом он походил в моих валенках и сказал:

- Ну, вот что. На время у тебя их конфискую. Пока сам не куплю.

- Брось шутить, - сказал я. - Я работал, а ты здесь сидел и притворялся больным. Снимай.

- Мальчики, вы слышите этот голос? - спросил он у своих дружков. - Он хочет, чтобы я отдал ему эти теплые валенки. У меня ревматизм, а ты молодой.

Я схватился за валенок и хотел стащить у него с ноги, но Циркач ударил меня ногой прямо в лицо.

- Иди ты… - сказал Циркач. - Иди ты от меня. Привязался!

Я посмотрел Циркачу в лицо, в его бесцветные, чуть косоватые глаза и не увидал в них ни стыда, ни жалости. Наглые глаза, как у Мазина. И вдруг я понял, что боюсь его. «Мазина боялся, Циркача боюсь, - подумал я. - Только бы никто об этом не догадался».

Всю ночь я не спал и придумывал месть для Циркача. А утром намотал на ногу бумагу и одел свои старые ботинки. Нос у меня распух, под глазами синяки. В этот день я плохо работал и впервые не выполнил дневной нормы.

Когда мы возвращались в колонию на обед, я увидел Лену, бежавшую нам наперерез. Она вытащила из кармана конверт и показала мне.

- Часовой, - попросил я. - Это письмо от матери. Разреши взять.

- Нельзя,-ответил часовой. - Только через комендатуру, в установленном порядке.

Лена шла рядом с нами и ничего не говорила. В руке она держала твое письмо, я даже различал твои почерк на конверте. Мне нужно было только протянуть руку…

- Часовой, будь человеком! Ведь от матери письмо.

- Я-то человек. А вот ты кто? Проходи, девочка.

«Он человек, - подумал я.-А кто я? И я тоже человек. Я тоже человек, только потерянный».

После обеда меня вызвали к начальнику лагеря.

- Садитесь, Корсаков.

Я сел.

- Как вас разрисовали. Трудно? Мне здесь тоже трудно. Каждый день смотрю на плохое, на молодых ребят, которые вдруг стали ворами. Они бы могли учиться, работать, читать, гулять, плавать по морям, а они стали ворами. Приятнее было бы мне работать среди честных людей.

Я промолчал.

- Вот письмо.

- Спасибо, гражданин начальник, - сказал я. - Разрешите идти?

- Идите. Но девочку больше не впутывайте в это дело.

- У меня нет другого выхода, гражданин начальник. Если мать узнает обо мне, она умрет с горя. Из заключения я выйду, а если мать умрет, как тогда?

Я посмотрел ему в глаза. Они были у него серые и грустные.

- Ладно, Корсаков. Письма приноси мне, а я буду передавать их Лене Кежун.

А вечером Циркач сам отдал мне валенки.

- Возьми.-Он бросил валенки.- Носи и вспоминай меня.

Но с этого дня Циркач приставал ко мне каждый день. То он, когда я умывался утром, уронил мой зубной порошок. То насыпал мне в суп столько соли, что его нельзя было есть.

Однажды, когда я писал тебе очередное письмо, он выхватил его и стал зубоскалить.

- Братики-уголовнички, сейчас с этой эстрады я прочитаю вам художественное послание дорогого сыночка к любимой мамочке!

- Отдай! - сказал я,

- Ха-ха-ха!-ответил Циркач. - Это я могу сказать: отдай. А ты ша, мальчик. Побегай по белому свету с мое, тогда и говори: отдай. А теперь твои старшие друзья по заключению хотят повеселиться.

- Отдай, Циркач, я тебя прошу. Ну, хочешь я подарю тебе валенки?

- Валенки? Нет, не подходит. В это дело почему-то вмешался гражданин начальник. Он здесь главный. А я уважаю главных. Ты не знаешь, почему в это дело вмешался начальник? А? Так я тебе отвечу: ты пожаловался ему. Ай-ай, нехорошо жаловаться на своих. Мы ведь вместе исправляемся. И у нас встречаются трудности на этом пути. А ты жаловаться..

- Я не жаловался, - сказал я.

Когда он прочел первые строчки письма, я ударил его. Удар был слабый, но от неожиданности он упал. Он тут же вскочил и сказал:

- Ах, вот даже как? Ну, начнем светопреставление, больше я терпеть не намерен! Граждане, прошу занять места.

Я сделал ложный выпад правой, а левой ударил в челюсть. Циркач отлетел в угол комнаты, постоял, сунул мое письмо в карман и пошел ко мне навстречу. Он замахнулся, но я ответил аперкотом в сонную артерию. Это был классический удар, сделанный по всем правилам бокса. Циркач даже не охнул, Я вытащил у Циркача из кармана письмо. Оно было скомкано и разорвано. Сел, чтобы переписать его, но руки меня не слушались, дрожали от напряжения после драки. Так я тебе и не отправил это письмо.

Прошло несколько дней. И вдруг меня вызвали в комендатуру, в комнату свиданий. Прихожу, вижу - сидит Лена.

- Почему вы больше не пишете? - спросила она.

- Я теперь буду отсюда писать.

- Вы ей все рассказали?

- Нет, но расскажу.

Лена сидела нахохлившись. Маленькая какая-то. Шапку сняла, у нее две тоненькие косички. Из-под шарфика торчал красный галстук.

- Принесла вам вазелин. - Она протянула трубочку вазелина. - Вы руки смазывайте и губы. От мороза помогает. Ну, я пошла. До свидания, товарищ Корсаков!

- До свидания. Зови меня просто Виктор. Какой я товарищ? Мне еще далеко до товарища.

- Можно, я буду к вам приходить? Я в классе всем про вас рассказала. Меня даже на сборе хотели обсуждать за то, что я дружу с вором. А вожатая сказала: «Кежун ведь не собирается сама стать воровкой. Она хочет перевоспитать Корсакова». Вы не сердитесь, я совсем не поэтому хожу к вам, чтобы перевоспитывать. Я знаю, вы уже сами перевоспитались. Я просто так хожу, не знаю почему. Я пошла.

«Я потерянный или уже просто человек? Нет, я уже не потерянный»,- подумал я и вспомнил слова Лены: «вы уже сами перевоспитались».

Я шел к бараку и мне навстречу попадались заключенные. «Все потерянные. Откуда они? И какая сила заставляет их идти этим путем? Раньше я никогда не думал о коммунизме. Учил в институте про коммунизм, сдавал экзамены, а никогда не задумывался. А теперь подумал: придет коммунизм и во всем мире не останется ни одного потерянного человека. Ни одного! Люди даже забудут, что такое воровство. Они даже никогда не поймут, как это можно было не работать, а жить воровством».

Сейчас, когда ты читаешь это письмо, может быть, я иду с работы. Я иду молча. Многие разговаривают, а я молчу. Работаю я, как зверь, чтобы приблизить тот день, тот час, когда я снова увижу тебя, когда проснусь, и в окнах моей комнаты будет не проволока и не железная решетка, а простые стекла. Простые стекла, которые могут разбиться. А с улицы будет доноситься смех. Я так давно не слышал шума улиц, и смеха тоже давно не слышал.

Я дождусь того дня, когда скажу: товарищ, как пройти на Арбат? Товарищ, который сейчас час? Спасибо, товарищ.

Я так давно не говорил этого слова».