Хорошим людям - доброе утро

ДАЛЕКОЕ И БЛИЗКОЕ

Телешов зашел в костел. Он сегодня приехал в город и решил прогуляться по тем самым улицам, которые все эти долгие годы жили в его памяти. И увидел костел. Город изменился, а костел был прежний. Высокий, остроконечный, из красного кирпича. Только липы разрослись гуще.

Шла воскресная служба. Раньше, до войны, во время воскресной мессы центральная улица городка всегда была пуста, а теперь на ней было полно народа.

Службу вел отец Антанас. Именно поэтому Телешов и зашел в костел - ему хотелось встретиться с отцом Антанасом. «Как он постарел, - подумал Телешов. - Совсем старик.

Только спина прямая, а лицо старика». Он прошел вперед и сел на первую скамью.

Отец Антанас стал молиться. И рядом с Телешовым какая-то старуха молилась, а ее сосед старик мирно спал.

Отец Антанас посмотрел на молящихся. Он посмотрел в последние ряды, потом перевел взгляд на первые. «Все одни и те же старики и старухи, и кое-где молодежь. Нет, вон сидит новый. Какое у него знакомое лицо: чуть широковатый нос и скулы. Где он видел его? Это, конечно, не литовец, а русский».

«Как он внимательно смотрит на меня, - подумал Телешов. - Узнал или не узнал?»

Отец Антанас прочитал молитву, привычным широким жестом правой руки перекрестился и подумал: «Но где же я встречался с этим русским? Он пришел из любопытства. Все приезжие, особенно актеры, приходят сюда из любопытства. Разве верит в бога современная молодежь?»

А сам он верит, когда знает, что бога нет? Сам он тоже не верит. Миколасу он внушил веру, а Петричке нет. О нем уже плохо говорят. Взял на воспитание девочку и не крестил ее. А почему? Она пионерка. Святая Мария! Она пионерка. И незачем ей засорять голову несуществующими богами.

Заиграл орган.

Как давно Телешов не слыхал этой музыки. Можно было подумать, что он никогда не слыхал, по она жила в его памяти. И воспоминания одно за другим нахлынули на него.

Рассказ Телешова

Мы жили тогда в Бобруйске, а за год до войны отца перевели в Литву, на самую границу с Восточной Пруссией. Он был командиром механизированной дивизии.

Мы ехали из Бобруйска машиной день и ночь и приехали в город часов в пять утра. Вышли из машины, и я побежал впереди всех в нашу новую квартиру. Дверь была открыта. Я вошел в комнату и увидел, что папа спит одетый на диване.

- Папа, - позвал я тихонько. - Папа, ну проснись, мы приехали.

- Леня! - сказал он. - Здравствуй, мой мальчик. Ждал вас всю ночь. А дверь оставил открытой, чтобы услышать, когда приедет машина, и заснул.

Папа был чисто выбрит, усы аккуратно подстрижены, а глаза веселые.

- А где же Оля и мама? - Папа вышел на улицу, а я остался осматривать квартиру.

Было воскресенье, и папа не спешил на работу. Я стоял все утро у окна и смотрел на незнакомых людей.

- Вон идет священник, - сказал папа. - Оля, иди посмотри.

По улице шел высокий, прямой человек в длинном черном платье и черной широкополой шляпе. Платье у него было узкое, а внизу широкое.

- Смешно, - сказала Оля.- Прямо по улице ходит.

- Ничего смешного, - ответил я. - Здесь много верующих. А почему он без бороды?

- Наш всезнайка, - сказала Оля, - думает, что это поп, а это-католический священник.

Рядом со священником шел мальчик. Он был одет в короткие брючки, гетры и спортивный пиджачок. Я вспомнил Бобруйск и сказал:

- У нас бы такого маменькиного сынка живо обработали.

- Отец Антанас с племянником, - сказал папа. - Они здесь рядом живут. Спешат на воскресную службу в костел.

На следующий день папа отвез нас с Олей в школу. Она была тут же, на центральной улице, только в другом конце. Русская школа помещалась в одном здании с литовской.

В моем классе оказалось всего пять девочек и ни одного мальчика. Эго сильно меня расстроило.

До начала уроков оставалось еще целых двадцать минут, и я пошел на школьный двор.

Во дворе играли в футбол мальчишки. Они отчаянно кричали, толкали друг друга и спорили. Но я ничего не понял: мальчишки разговаривали на литовском языке

Я стоял и смотрел. Ужасно захотелось тоже поиграть в футбол, но меня никто не замечал. Но вот к воротам, у которых я стоял, прорвался какой-то мальчик. Он ударил. Вратарь упал и отбил мяч. Мальчик, который пробил по воротам, подтолкнул мяч рукой, и тот влетел в пустые ворота.

Что тут началось! Одни ругали вратаря, другие поздравляли нападающего. А вратарь кричал и размахивал руками, но никто его не слушал. Он повернулся ко мне. Это был племянник священника.

- Я видел, он забил рукой, - сказал я.

Все сразу замолчали и посмотрели на меня.

- Он забил гол рукой, - повторил я. Они меня не понимали, и я показал, как был забит гол.

- Спасибо, - сказал племянник священника.

Ко мне подошел мальчик, который забил гол. Лицо его было мокрое от пота, а глаза злые. Он молча поднес к моему лицу кулак. Я отодвинул его кулак. Он снова поднес его к самому моему носу, а я снова отодвинул его. И тут он меня ударил, мгновенно: ногой по ногам, а рукой по шее. И я упал как подкошенный на траву. Я тут же вскочил, но раздался звонок на урок, и все убежали. Остался только племянник священника.

- Прошу простить, - сказал он.

- Ничего,-ответил я.- Мы еще посчитаемся, не на таковского наскочил. Приемчики использует.

На уроке я чесал шею, обдумывая, что мне теперь делать. Девчонки усиленно занимались, и мне даже не с кем было посоветоваться. Тогда я решил на перемене пойти к Оле, все же сестра. Я ей все рассказал, а она ответила:

- Леня, если ты будешь драться с этими незнакомыми мальчишками, я сейчас же сбегаю за мамой. Ты слышишь?

- Слышу, - сказал я.

- Дай честное слово.

- Я же сказал, что не буду.

- Ну хорошо. После уроков жди меня в классе.

По после уроков я, конечно, не стал ждать Олю, а выбежал во двор. Я стоял и смотрел, искал глазами того мальчишку. А он вышел из школы, сел на велосипед и поехал. Когда он проезжал мимо меня, я со злостью посмотрел на него. Он увидал меня и вежливо раскланялся. Даже фуражку снял.

- Этот? - спросила Оля. - Она уже стояла позади меня.- Сразу видно, что ехидна.

Я ничего не ответил, и мы пошли домой.

- Ну, как в школе? - встретила нас мама.

- Ничего, - ответила Оля. - Если не считать, что у Леньки, - она многозначительно посмотрела в мою сторону, - в классе одни девочки. Пять девочек, Я боюсь, что они его съедят.

- Зубки обломают, - сказал я.

- Он невкусный, - засмеялась мама. - Худой, как палка. - Одни кости.

Прошло несколько дней. Как-то утром я вышел из дома и столкнулся с племянником священника. Я уже знал, что его звали Миколас.

- Миколас! - окликнул я его. - Добрый день.

- Доброе утро, - ответил он мне с готовностью и перешел на русский язык. - Учишь по-литовски?

- Учу. Добрый день. Доброе утро. Добрый вечер.

- А я учу по-русски.

Мы дошли до костела, и он остановился.

- Мне надо сюда, - сказал Миколас.

Я хотел его спросить, зачем, и постеснялся. Но с того дня мы ходили в школу вместе, и, когда он заходил в костел молиться, я поджидал около.

Однажды Миколас сказал мне:

- Мой дядя желает с тобой познакомиться, приходи после обеда. Придешь?

- Приду.

- Мама, посмотри! - закричала Оля. - Ленька какой чистюля, после обеда моет руки. Вероятно, идет к какой-нибудь девочке делать уроки. А, Ленечка?

- Куда ты идешь? - спросила мама.

Я хотел ей соврать, но ей так трудно врать. Она всегда догадается, и сказал правду.

- Надо было бы посоветоваться с папой. Все же он священник.

- Но ведь я уже обещал. Миколас столько раз был у нас. Они подумают, что я испугался.

- Ну ладно, - сказала мама. - Иди. Когда будешь там разговаривать, думай, о чем говоришь.

Священник сидел в комнате и читал газету. Сидел, положив ногу на ногу. Он был очень спокойный.

Мне еще ни разу не приходилось разговаривать со священником. Я думал, что он тут же начнет молиться или креститься. В общем, сделает что-нибудь необычное. А он посмотрел на меня и сказал очень правильно по-русски, чисто, четко и тихо:

- Добрый день, молодой человек. - Голос у него был ровный и высокий, - Садитесь. Миколас, к тебе пришли.

Удивительно, до чего он был спокойный, как какой-нибудь каменный Будда. А я волновался, у меня даже в горле пересохло. Неизвестно, как себя держать с этими священниками.

Вошел Миколас. И тут начались расспросы.

- Откуда вы приехали?

- Из Бобруйска.

- Бобруйск на Березине. Крепость, которую це смог взять Наполеон. Твой отец военный? В большом чине?

- Он генерал.

- О! Генерал Телешов. Такой красивый и вежливый. Генерал-коммунист. Материалист. И ты тоже материалист?

Я промолчал, потому что не знал, что такое «материалист». Первый раз в жизни слышал это слово.

- Миколас, - сказал священник, - кто такие материалисты?

- Они не верят в бога,- ответил Миколас. - Коммунисты - все материалисты.

- Ты тоже не веришь в бога и, может быть, смеешься над Мнколасом, что он ходит в костел?

- Я не смеюсь, - ответил я. - Но в бога я не верю. Это все сказки.

- Ты маленький,- сказал священник, - и ничего не понимаешь. Бог есть. - И священник понес такую чепуху, которую я в жизни не слышал. - Он всемогущ. Он творец земной жизни. - Священник внимательно посмотрел на меня. - Человек без веры - не человек. Он не живет, а думает о смерти и боится ее. А верующий не боится. Он живет вечно, сначала ка земле, потом на небе.

Я хотел промолчать, боялся обидеть священника, но почему-то не сдержался и сказал:

- А я не боюсь и не жду смерти.

- Идите гулять, мальчики. - Священник закрылся газетой.

После этого я подумал, что священник запретит Миколасу со мной дружить. Но он не запретил. Правда, я редко ходил к ним домой, но зато Миколас приходил к нам часто.

У нас Миколаса полюбили все. Маме нравилось, что он всегда аккуратный и вежливый; папе - что он хороший спортсмен; а Оле- неизвестно почему.

Пришло лето, и мама с Олей уехали в Ригу, а потом мы должны были с папой тоже уехать туда. Но на границе было неспокойно.. Фашисты часто переходили границу, их самолеты иногда летали над нашим городом. И папа уехать не мог.

- Слушай, Леня, - сказал однажды Миколас. - Все говорят, что скоро будет война. По германскому радио это говорили. Ты тогда уедешь?

- Не знаю. Разве может быть так неожиданно война?

В середине июня папа поехал на границу проводить военные учения и взял меня с собой.

А 22 июня в четыре часа утра мы проснулись от взрывов. К нам в комнату вбежал папин адъютант и крикнул:

- Товарищ генерал, немцы пошли!

- Боевую тревогу! - приказал папа. - Задержать! А, черт, что же мне с тобой делать?

Мы быстро оделись, вышли на улицу и сели в машину. Над нашей головой летели фашистские самолеты. Их было много-много. Они летели низко и высоко. Но папа даже не стал на них смотреть.

- На КП, - сказал папа шоферу.

Больше он не произнес ни слова.

На командном пункте дивизии было много народу. Но, когда мы вошли в землянку, все замолчали.

Доложите обстановку, - приказал папа дежурному майору.

- В четыре ноль-ноль гитлеровские войска перешли советскую границу. Одновременно начался обстрел, артиллерийский и минометный, второй линии. До штаба армии дозвониться не удалось.

- Соединитесь с командирами полков и скажите: без приказа ни шагу назад! - Папа пошел к выходу, я тронулся за ним, но он повернулся ко мне и сказал: - Оставайся здесь!

В штабной комнате было тихо. Только телефонисты монотонно и назойливо повторяли одни и те же слова.

- Товарищ майор, - сказал один телефонист.-Танки пошли. Спрашивают, что делать?

Майор выскочил из землянки. Он вернулся через минуту и прокричал в трубку:

- Генерал приказал: открыть фронт, пропустить танки и снова сомкнуться.

И тут над нашей головой раздался оглушительный взрыв. Потом второй, третий, четвертый.

- Нащупали, - сказал майор. - Как штаб армии?

Телефонист покачал головой.

В землянке сидеть было страшно. Все время разрывы и ничего не видно. Неизвестно, что наверху и куда подевался папа. Прошло уже несколько часов, а все оставалось по-прежнему. Шел бой. И тогда я потихоньку выбрался из землянки.

Папа стоял в длинном окопе и смотрел в бинокль. Над нами пролетали вражеские снаряды. Они выли и рвались. Папа не отрывался от бинокля. Но вот он оглянулся, посмотрел на меня и попросил дежурного майора:

- Соединитесь с командиром пограничной брйгады и передайте приказ, чтобы они заняли исходные рубежи вокруг нашего командного пункта!

Рядом с папой стоял полковник Егоров-начальник артиллерии дивизии. У него была перебинтована голова.

- Война, брат, началась! - сказал он мне. - Война!

Папа положил бинокль.

- Як Павлову в полк. Сейчас на него пойдут. Егоров, пойдемте со мной.- Папа неожиданно легко выскочил из окопа и быстро побежал вперед. Вдруг у него слетела с головы фуражка, и он упал. Потом вскочил и снова побежал. Скоро я потерял его из виду.

- Пошли! Опять пошли!

Я взял папин бинокль и посмотрел в сторону Германии. Сначала я ничего не увидел, только обыкновенное голубое небо. Тогда я опустил бинокль ниже к земле и увидел цепи фашистов. Они шли в рост, прижав автоматы к животам. Лица их рассмотреть я не мог. Потом они начали падать, как игрушечные солдатики, точно кто-то их сверху дергал за веревочку. Подпрыгнет и упадет. Подпрыгнет и упадет. До наших окопов дошли немногие, но все же дошли. И тогда я увидел, как у наших окопов появился человек. Он поднял руку, и я узнал его: это был папа. Я так испугался, что его убьют, что зажмурил глаза.

Скоро папа вернулся на командный пункт. Он был в пыли, и струйки пота текли у него по лицу. Рукав кителя был наполовину оторван.

- Как штаб армии? - спросил он.

- Никакого ответа, товарищ генерал, - доложил дежурный майор.

- Вот что, Медведев, - сказал папа. - Павлов и Егоров убиты. Примите полк.

- Слушаюсь, товарищ генерал!

Медведев снял с руки красную повязку дежурного, передал ее новому дежурному и выполз из окопа. Бежать было нельзя. Теперь расстояние от командного пункта дивизии до передовой сильно простреливалось.

Когда мы подъехали к дому священника, была уже ночь. Город стоял в темноте. Было тихо-тихо… Папа взял меня на руки и вынес из машины. Он позвонил, дверь долго никто не открывал, потом я услышал голос священника:

- Кто?

- Откройте, - сказал папа.

Священник открыл. На нас упала узкая полоска света.

Священник посмотрел на папу, на его опаленное лицо и разорванный китель.

- Он ранен, а мы отступаем, - сказал папа. - Мы идем пешком, и я боюсь за него.

Священник молчал. И папа молчал.

- Дети не виноваты, - ответил наконец священник. - Оставьте вашего сына.

- Тебе больно? - спросил папа.

- Нет, - ответил я, хотя мне было очень больно и сильно тошнило.

Папа поцеловал меня.

- Будь здоров. До встречи.

Папа положил меня на диван, и тепло его рук, которое грело меня, сразу пропало от холодной кожи дивана.

- А если вы не вернетесь, - спросил священник,-что будет делать ваш сын?

- Мы вернемся.

- А если нет?

- Он поймет, что ему делать.

Хлопнула дверь, и папа ушел. Священник подождал несколько минут и позвал:

- Миколас, Миколас, проснись, Миколас!

- Что, дядя?

- Иди сюда.

Миколас зашел в комнату и увидел меня. Я улыбнулся ему. «Теперь он мне самый близкий человек, - подумал я.- Папа уехал. Мама и Оля неизвестно где».

- Он ранен, - сказал священник. - Вскипяти воду.

Священник потушил верхний свет и зажег настольную лампу. На улице раздался грохот.

Миколас вбежал в комнату:

- Немцы! Немцы пришли!

- Святая Мария,- прошептал священник, - не оставляй нас в беде!

Прогрохотали танки, потом поехали машины. На одной машине немцы пели.

Миколас принес таз с горячей водой. Священник разрезал рубаху на моем плече и снял временную повязку. Он промыл рану водой и вылил на нее целый флакон йода. От острой, жгучей боли мне стало жарко.

- Больно? - спросил Миколас.

Я помотал головой. Священник туго забинтовал мне руку.

- А теперь спать, - сказал он.

Миколас взглянул на меня, и я кивнул ему.

- Дядя, я посижу немного тут.

- Нет, Миколас, иди спать.

В комнате было темно. Я закрыл глаза, чтобы не видеть чужой темноты. Но все равно кругом было чужое. Чужим пахла комната, чужим пахло одеяло на мне, где-то в углу, тихо рокоча, незнакомо стучали часы.

Утром священник сказал мне:

- Теперь ты будешь разговаривать только по-литовски. Тебя зовут Пятрас, и ты приехал ко мне погостить из Алитуса. Ты сын моей сестры. Сейчас я пойду в костел, не вздумай выходить. Тебе нельзя выходить, пока не заживет рука.

Священник ушел, а мы с Миколасом уселись у окна. На улице народу почти не было. Зато фашистские офицеры разгуливали совершенно свободно, как будто они жили на этой улице давным-давно. Удивительно, до чего медленно они ходили, выставляя ноги в блестящих черных сапогах.

- Что теперь будет? - спросил Миколас.

- А что теперь будет?.. - ответил я. - Наши вернутся и прогонят фашистов.

- Я пойду на улицу. Посмотрю.

Миколас вернулся очень быстро.

- Просто ужасно. На площади повесили учителя химии, отца Эмильки, - сказал Миколас, - помнишь, такая черненькая? За то, что он еврей и коммунист. А из вашего дома все вещи вывезли. И твой велосипед тоже. А по городу расхаживают белоповязочники: наш учитель физкультуры и хозяин кинотеатра «Рамбинас».

Священник пришел домой раньше обычного:

- Миколас, пока Пятрас (это значит я) не поправится, Марта не будет ходить к нам.

- Хорошо, дядя, - ответил Миколас. - А сегодня службы не было?

- Не было, - ответил священник. - И вообще, чем меньше ты меня будешь расспрашивать, тем лучше.

Мне надоело сидеть дома, но священник как будто угадывал мои мысли и каждый раз повторял:

- Если ты выйдешь без разрешения, мало того, что тебя узнают и отведут в гестапо, но и нам с Миколасом придется плохо. Тебе ясно, Пятрас?

Он разговаривал со мной только по-литовски и всегда звал Пятрасом.

Прошел уже месяц, как я жил у священника. Под окнами по-прежнему гуляли гестаповские офицеры. А всю ночь напролет в ресторане напротив играл джаз и были слышны крики пьяных. Под ручку с офицерами гуляли женщины. Одну из них я знал - она была дочерью хозяина булочной, где мы покупали хлеб. У них была такая маленькая булочная - всего в одну комнатку. Тут же стояла печь, где сам Лаунайтис пек хлеб. А Ирена продавала. Она была старше меня лет на восемь, а нисколько не задавалась. Просто разговаривала и совсем не строила из себя взрослую женщину. Я поэтому очень любил ходить к ним за хлебом. А теперь она гуляла под ручку с офицерами и смеялась.

Наши уже воевали где-то далеко под Смоленском, и в газетах писали, что скоро будет взята Москва.

- Я сегодня был на вокзале, - сказал Миколас. - Там русских в Германию провозят. Товарными поездами. Потом я увидел, как проводили пленных. Они были без шапок, без ремней, обросшие и босиком.

«Я теперь здесь совсем чужой, - подумал я. - Совсем чужой».

Наконец отец Антанас позвал меня и сказал:

- Садись в это кресло, Пятрас.

Я сел. Он взял расческу и ножницы и начал меня стричь. Расчесал мои волосы на пробор и смазал какой-то жидкостью. Потом я надел новый костюм.

- И вот это, - сказал отец Антанас. Он протянул мне большие роговые очки. - Миколас, иди сюда.

Миколас вошел в комнату, посмотрел на меня и сказал:

- Добрый день.

Отец Антанас усмехнулся.

- Ты не узнал нашего Пятраса. Наш Пятрас, наконец, приедет завтра утром из Алитуса. А то Марта каждый день спрашивает: «Отец мой, как вы справляетесь по хозяйству?» Завтра утром мы все трое пойдем в костел. И ты, Пятрас, так же, как Миколас, будешь служить в костеле воскресные мессы.

- Я не пойду в костел, - сказал я.

- Это глупо, Пятрас. Ты упрямый мальчишка! Если ты не пойдешь в костел, тебе придется уйти из дома, тебя поймают и отправят в Германию.

Отец Антанас вышел.

- Ну, зачем ты с ним споришь? - спросил Миколас. -Он ведь ничего плохого тебе не хочет сделать.

- Знаю,-ответил я. - Но все равно мне плохо. Там война, там все наши. И бог мне надоел: да хранит вас бог, да поможет вам бог! А где он, ваш бог? Почему он никому не помогает, если он справедливый?

- Он везде, - сказал Миколас.-А может быть, и нигде.

- Конечно, нигде, - сказал я. И тут я заметил, что отец Антанас стоит у дверей. Он слышал мои слова.

На другой день к нам пришла Марта.

- А, Марта, заходите, - сказал отец Антанас. - Вот мой племянник Пятрас. Он приехал из Алитуса.

Марта была высокая, костлявая, беловолосая женщина. Она внимательно посмотрела на меня:

- Немного похож на господина священника, так похож, что кажется, будто я его уже где-то видела.

- Идите, мальчики, на улицу, сейчас пойдем в костел, - сказал священник.

Когда мы проходили мимо Марты, она проводила нас долгим взглядом:

- Миколас похудел и вырос. Дети быстро растут в трудное время.

Мы шли в костел. Навстречу нам попадались гестаповские офицеры. А я шел и плевал на них. Всунул руки в карманы и посвистывал свою любимую песенку: «С утра сидит на озере любитель-рыболов».

- Вынь руки из карманов и прекрати этот свист, - сказал отец Антанас. - Посмотри на Миколаса.

У Миколаса был ужасно приличный вид. Он совсем не походил на наших мальчишек. Я подумал, что я похож на него, и мне стало противно. Но руки из карманов я вытащил и перестал свистеть. Глупо было из-за этого попадаться гестаповцам.

Когда мы проходили мимо нашего дома, я заглянул в окна. Наши окна, и даже наши занавески на окнах, но у подъезда - черный открытый «Мерседес», с красными кожаными сиденьями, и часовой, с автоматом и в каске.

- Здесь живет сам начальник гестапо, оберштурмфюрер Ремер, - пояснил отец Антанас. - Этот дом теперь знают все.

Второй раз у меня гулко забилось сердце, когда на пороге булочной Лаунайтиса появилась Ирена.

- Доброе утро, отец мой, - сказал она. - О! Теперь у вас уже два мальчика?

- Доброе утро, Ирена. Это племянник, приехал из Алитуса погостить, чтобы Миколасу было повеселее.

Я посмотрел на нее, и мне стало ужасно обидно, что она такая красивая.

- Жалко, что она такая красивая, - сказал я. - Была бы уродина…

- Пошли, - ответил Миколас. - А то еще присмотрится к тебе, узнает и донесет своим офицерам.

- Все не так легко, - заметил отец Антанас. - Я думал, будет проще. С этого дня, Пятрас, ты должен все время находиться с Миколасом. Нужно, чтобы к тебе привыкли. Ты не забыл, что будешь делать в костеле?

«Отец Антанас должен бояться больше, чем я. Если меня узнают, его сразу посадят в гестапо, - подумал я. - И Миколасу тоже не сладко придется».

- Нет, дядя.

Я первый раз назвал его дядей без посторонних. Но он мне нравился, если забыть про всех его святых и богов. Он был смелый и очень выдержанный. У него была просто железная воля. Он никогда не терялся.

Видно, я сказал слово «дядя» как-то по-особенному, потому что отец Антанас одну секунду помолчал, затем ответил:

- Хорошо, мой мальчик. Не волнуйся, все будет хорошо.

Когда все встали на колени и начали молиться, я тоже опустился на колени. Я смотрел в спину отца Антанаса, слушал органную музыку, которая звучала где-то под высокими сводами костела, и думал про своих. Я думал про папу: «Где он сейчас? Стоит в окопе или идет в атаку, а кругом солдаты подпрыгивают и падают, а он идет и идет». Я думал про маму и Олю, и никак не мог себе представить, как они могут без меня жить. Никак.

- Вставай, - прошептал Миколас.

Я встал. Мы все трое повернулись лицами к залу. Отец Антанас стал читать молитву.

Люди молились. Они опустили головы и молились. Все. Я вспомнил слова отца Антанаса, что каждый, когда молится, просит бога о помощи в горе и благодарит за радость. Я посмотрел на лица этих людей:.они все просили о помощи.

- Отец Антанас, - сказал я после службы, - а если бог им не пошлет помощь, что тогда?

- Тогда они смирятся и будут ждать.

- А мой папа говорил, что надо надеяться на себя.

- Твой отец был неправ; все равно бог сделает, что ему угодно. Никто не хотел, чтобы пришли германцы. А они пришли.

- Лучше было бы, если бы вы подняли восстание, чем ждать и просить помощи у бога.

- Я прошу тебя, не говори этого Миколасу. Ты смутишь его покой. Он верит в господа, и это приносит ему облегчение. А у тебя в душе всегда смута.

Как-то Марта появилась у нас раньше обычного. Ей надо было стирать белье. А я только встал, еще не причесался и был без очков. Она посмотрела на меня и сказала:

- Пятрас, я не знала, что два человека могут иметь одно лицо. Я уже видела одного мальчика, как две капли воды похожего на тебя.

- На кого же он похож? - настороженно спросил Миколас.

- Страшно говорить, но Пятрас похож на сына русского генерала.

- Прекрасно, - улыбнулся я. - Когда вернется Советская Армия, я обязательно познакомлюсь со своим двойником.

- А ты думаешь, она вернется? - спросила Марта. - Ты настоящий советский.

Марта вышла из нашей комнаты.

- Что теперь делать? - спросил Миколас. - Она, конечно, не донесет в гестапо, но может кому-нибудь рассказать.

- Пойдем к дяде, - сказал я.

- Дядя!- крикнул Миколас.- Марта узнала Пятраса Он был без очков.

- Я завтра уйду, - сказал я.

- Марта, Марта! - позвал священник. Он ничуть не изменился в лице. Он сидел нога на ногу, положив руки с длинными матовыми пальцами на колени. - Марта, теперь ты знаешь, что Пятрас - сын генерала Телешова. Если ты пойдешь в гестапо, то получишь большую награду, а меня, Миколаса и Пятраса посадят в тюрьму. А если ты не пойдешь в гестапо, но расскажешь кому-нибудь об этом, то тот человек пойдет в гестапо, получит твою награду. А нас все равно заберут да еще впридачу тебя. Ты умная и честная женщина, Марта, и ты знаешь, как тебе поступить.

- Да, мой отец. Я знаю, Я пойду стирать белье и прошу меня больше не отрывать, а то вы сегодня останетесь без обеда.

Эти очки, - они все время не давали мне покоя. Они давили на переносицу, стекла пылились, и приходилось их протирать. Но отец Антанас не разрешал их снимать.

Мы жили, как будто не было войны. Не было выстрелов, не было бомбежек. Но только все внутри у меня было в напряжении. Я чего-то ждал. И в этот день, когда Марта узнала меня, произошло событие, которое нарушило спокойное течение моей жизни.

Марта послала меня к Ирене за хлебом. Я вбежал в магазин и так тихо открыл дверь, что колокольчик не звякнул. За прилавком никого не было, а дверь в пекарню была плотно притворена. Я постучался и открыл дверь. И в ту же секунду Ирена повернула ко мне испуганное лицо, а высокий, удивительно знакомый мужчина быстро вышел в соседнюю комнату.

- Нельзя заходить без стука, - сказала Ирена. - Ты напугал моего жениха, Пятрас.

- Я не знал. Простите меня.

- Ты, пожалуйста, никому не говори. А то отец будет ругаться. Он не любит, когда мой жених приходит без него.

Я слушал Ирену, а сам все вспоминал, где я видел этого человека. На улице я вдруг вспомнил: «Это же майор Шевцов, знаменитый майор Шевцов, у которого было два ордена Красного Знамени за гражданскую войну. Его поэтому все наши ребята знали. Конечно, это майор Шевцов, только он сбрил усы. У него были такие замечательные усы, закрученные кверху».

Я повернулся обратно и вошел в магазин. Мне так хотелось поговорить с майором Шевцовым.

- Ирена, - от волнения я забыл все литовские слова и сказал по-русски: - Вы меня не узнали? Я Леня Телешов, я совсем не Пятрас. Можно мне повидаться с майором Шевцовым? - Я снял очки. Ирена смотрела на меня и ничего не отвечала. - Вы меня не узнали? - Я растрепал волосы, чтобы быть больше похожим на Леньку Телешова.

- Теперь я тебя узнала, - ответила Ирена. - Я тебя узнала, но никакого Шевцова у нас нет. Иди домой, Пятрас, и больше никому не говори, что ты Телешов.

- Мне надо поговорить с майором Шевцовым! Вы понимаете это или нет? Я не уйду. Я никуда не уйду!

- Хорошо. Я спрошу у него.

Сначала я ничего не сказал Миколасу, но упрямо водил его весь день мимо магазина Ирены.

- Мне надоело здесь торчать. Пойдем куда-нибудь.

- Еще немного, Миколас, - попросил я.

- Я больше не хочу, здесь гестаповцы. Противно иа них смотреть.

Тогда я затащил его в первый попавшийся подъезд и зашептал на ухо:

- У Ирены в магазине прячется майор Шевцов. Помнишь, такой усатый? Твой дядя назвал его «варваром» за то, что он громко чихал и курил самокрутки. Я должен с ним встретиться. Ирена мне обещала.

- Это опасно, - сказал Миколас. - Нужно поговорить с дядей.

- Струсил? - спросил я. - Если дядя об этом узнает, он не разрешит нам с ним встретиться.

В тот день мы так и не дождались Ирены. А на следующий, когда я не вытерпел и зашел к Ирене, она сказала:

- Приходи в четыре. И не болтайтесь с Миколасом под нашими окнами.

Я еле дождался четырех часов. Я ничего не видел, ничего не слышал. В моих ушах звучал голос Ирены: «В четыре часа… в четыре часа…»

- Ты почему ничего не ешь, Пятрас? - спросил отец Антанас.

- Мне не хочется.

- Ты волнуешься. Миколас, что произошло?

- Ничего, дядя. Просто Пятрасу надоела картошка.

- У многих сейчас нет даже и этого. Многие умирают от голода. Скажите спасибо богу за картошку.

Ровно в четыре я переступил порог магазина. Ирена подняла на меня глаза и показала, чтобы я вошел. Я прошел через пекарню в комнату.

За столом сидел майор Шевцов. Он был в гражданском костюме. Я остановился у двери и снял очки.

- Ну, здравствуй, Ленька Телешов, - сказал Шевцов.

Я бросился к нему навстречу. Он обнял меня за плечи, крепко поцеловал, потрепал по волосам. Еще раз поцеловал.

- Здравствуй, Ленька! Попали мы с тобой в переделку.

Твой батька сказал бы: «Не терять голову и крепче сжать кулаки!»

- А где сейчас наши?

- Далеко. Года два придется тебе подождать.

- Два года?

- Ну как ты здесь живешь?

- Разговариваю только по-литовски. Зовут меня Пятрас. В костеле служкой прислуживаю.

- Да, брат, тяжело. Но не тебе одному. Ирена, например, с гитлеровскими офицерами гуляет. Тоже нелегко. А отца-то видел?

- Видел. Папа сначала повез меня к нашему учителю литовского языка, но тот куда-то уехал. Папа меня и отвез к священнику,- сказал я.-А Егорова убили.

- Многих убили, - ответил Шевцов. - А вот я пока жив.

Мы замолчали. Вернее, молчал Шевцов, а мне не хотелось ему мешать. Ему было потруднее, чем мне.

- Ухожу, - сказал Шевцов. - Попробую перейти фронт.

- Возьмите меня.

- Я бы с большим удовольствием, но нельзя. У меня длинная дорога. Ночевки в лесу. Голод. Опасность.

- Возьмите меня! - снова сказал я. - Я не боюсь. Меня мама ждет.

- Нет. Один из нас должен дожить до победы. Я не доживу, я не доберусь, ты тогда батьке расскажешь про майора Шевцова. Ты только запомни, что я тебе расскажу.

…Мы крепко стояли в обороне. У меня какие ребята были в батальоне - камни, а не люди. А фашисты шли и шли, а мы их били и били. А потом, когда они отрезали нас от полка и пошли в десятую атаку, я решил идти сам в контратаку. Я вспомнил гражданскую, тогда тоже нелегко было. Без винтовок на врага ходили. Я встал и крикнул:

«Ребята, за мной!»

И они, конечно, меня не подвели. Мы пошли на фашистов, а они шли на нас. И они не выдержали. Мы перешли границу и ворвались в немецкую деревушку. Там нас окружили. И мы дрались два дня.

Теперь никто не знает, куда подевался батальон майора Шевцова. Еще скажут, что он дал тягу или сдался в плен. А может быть, из всей Советской Армии он первый побывал на территории врага. Ты это, Ленька, обязательно запомни.

- До свидания, - сказал я. - Если доберетесь, разыщите папу… или маму. Передайте от меня привет.

- Хорошо, - сказал Шевцов. - Дай я тебя чмокну, и иди. - Шевцов нагнулся ко мне и крепко поцеловал. - Ну, ну, что с тобой? Иди. Когда нужна будет помощь или совет, заходи к Лаунайтису. Он умный парень.

Я обнял его за плечи, и мне показалось, что я обнимаю папины плечи: у него были такие же крутые и сильные.

А утром пришла Марта и сказала:

- Гестаповцы взяли старого Лаунайтиса и Ирену. У них нашли русского офицера. Говорят, их расстреляют.

- Майора Шевцова?! - спросил я. - Они арестовали майора Шевцова?

- Я не знаю, - ответила Марта, - говорят, русского офицера. Он дрался, когда его арестовывали.

- Откуда ты знаешь про майора Шевцова? - спросил отец Антанас.

- Мы видели его в окне у Ирены, - соврал Миколас. - Мы проходили мимо и увидали его.

- Он врет, - сказал я. - Я встречался с ним. Я люблю его, он храбрый и честный. Он ничего не боится. Он фашистов не боится, он смерти не боится!

- Замолчи, Пятрас, и поблагодари бога, что мы все не в гестапо.

- Не буду я никого благодарить! Мне надоело благодарить. Я уйду!

Я повернулся и выбежал на улицу. Кругом ходили люди. Обыкновенные люди: одни были гражданские, другие военные. В очках, без очков. Блондины, черноволосые, бритые и заросшие. Обыкновенные люди. Но все они были против меня. Я ни к кому не мог подойти и сказать: помогите мне освободить Шевцова и Лаунайтиса с дочерью. Одни были рады, что их арестовали. Другие думали только о себе и всего боялись. А третьи? Третьи где? Они-то могли мне помочь. Я смотрел в лица людей: веселые, печальные, усталые, измученные- как узнать тех, к кому надо обратиться за помощью? Обыкновенные люди, и все разные. Им нужно разное в жизни.

- Пятрас, Пятрас!

Я оглянулся. Меня догонял Миколас.

- Пятрас, куда ты ушел? Я еле тебя догнал;

Я ничего не ответил Миколасу, потому что мне было так жалко Шевцова и Ирену.

Когда мы с Миколасом возвращались домой, то увидали, что нам навстречу с противоположной стороны идет отец Антанас. Мы никогда не ходили по той стороне, чтобы не проходить у подъезда начальника гестапо, и отец Антанас тоже не ходил. Когда он подошел к подъезду, из него вышел сам Ремер. И отец Антанас заговорил с ним. Они постояли две минуты, и Ремер уехал в своем черном «Мерседесе». Он был высокий, ходил чуть наклонившись вперед и па левой руке всегда носил перчатку.

- Он душится, как женщина, - сказал отец Антанас за обедом. - И губы подкрашивает. Я был так наивен, что попросил помиловать Лаунайтиса и Ирену. Он ответил, что нехорошо отцу церкви, святому человеку, просить за врагов великой Германии.

Шевцова должны были казнить на городской площади.

- Ты пойдешь на площадь?- спросил у меня отец Антанас.

- Да, - ответил я.

- Миколас, - сказал отец Антанас, - мы тоже пойдем на площадь. Мы пойдем на площадь втроем.

На площади было тихо. Стояла толпа народа, потом цепь солдат с автоматами. И помост с виселицей. Приехала машина. Из нее вывели Шевцова, Лаунайтиса и Ирену.

Потом приехал Ремер. Его машина подъехала вплотную к помосту. Он поднял руку в перчатке и помахал ею в воздухе. И тогда на помост поднялся гестаповский офицер н прочел приказ о том, что русский майор коммунист Шевцов приговорен к смертной казни через повешение, а литовские граждане Лауиайтис и Ирена Лаунайте за укрывательство - к заключению в концентрационные лагеря.

Солдаты схватили Шевцова и потащили к виселице. Он что-то хотел крикнуть, но офицер выбил у него из-под ног табурет, и Шевцов повис в воздухе.

Ирену и Лаунайтиса увезли, Ремер тут же уехал. Все это заняло не больше пяти минут.

- Все ушли, - сказал отец Антанас. - Нам тоже пора.

Я посмотрел на Миколаса. Он был бледный-бледный.

- Мне плохо,- сказал Миколас. - Меня тошнит…

Когда я оглянулся, то на всей улице не увидел ни одного

человека. Только в конце стояла виселица с Шевцовым. Он чуть-чуть раскачивался от ветра. А рядом - неподвижный солдат с автоматом.

«Как-легко умереть, - подумал я. - Пять минут - и все».

Утром Миколас отказался выходить на улицу. Он боялся Шевцова.

А я пошел на площадь. Она была пуста. Люди перестали по ней ходить. И солдата не было.

Я подошел близко-близко к помосту. Я смотрел на босые ноги Шевцова. Я боялся посмотреть в его лицо и смотрел на ноги.

- Я ухожу… - сказал я Шевцову.

- Я ухожу. Пойдешь со мной, Миколас?

- А как ты дойдешь, ведь немцы уже под Москвой?

- Вот так до Москвы и дойду. Пойдешь?

- Пойду. Только я дяде скажу.

- Он тебя не пустит.

- А я все равно уйду.

Мы решили с Миколасом уйти через два дня. Но ушел я один, он не ушел. Вернее, он не смог уйти.

Четыре месяца я шел. А пришел поздно. Отца уже не было в живых. Я поехал в Свердловск, где жила мама с Олей

Когда я вошел во двор их дома, они пилили дрова. Мама стояла ко мне спиной, а Оля - лицом. Она была одета в ватник и толстый шерстяной платок. Но все равно я ее сразу узнал.

- Мама! - закричала Оля. - Леня!..

Мама оглянулась. Мне надо было броситься к ней навстречу, но я не мог ступить ни шагу. И как только мама подбежала ко мне, я заплакал. И мама заплакала.

А Оля стояла рядом и говорила:

- Ну что вы! Ну что вы!..

Потом мы поднялись в комнату по деревянной скрипучей лестнице. В комнате над диваном висела папина фронтовая фотография. Он сидел на лесном пне. Голова у него была выбрита, и жилы надулись на лбу.

- Его ведь не убили, - сказала мама. - Он умер от разрыва сердца. Его все время отправляли в тыл, а он не хотел уезжать с фронта. Так тосковал о тебе.

- Не надо… - попросила Оля.

- Надо, надо! - ответила мама.-У вас ведь был такой хороший отец!

На хорах нестройно запели. Отец Антанас снова посмотрел на русского. Как же он сразу не узнал его? Это Леня Телешов, или Пятрас, как они звали его тогда. Наконец он приехал. Как он давно его ждал. Ждал каждый день, каждый час и помнил о том…

Рассказ отца Антанаса

Все началось с того, что Миколас пришел однажды домой и вдруг начал свистеть на всю квартиру.

- Миколас! - крикнул я. - Ты разве не знаешь, что дома свистеть нельзя?

- Я высвистываю новую песенку. Меня научил Леня. Слов я не запомнил, только мотив. Он научил меня высвистывать эту песенку и свистеть в два пальца. - Миколас сложил два пальца колечком, сунул их в рот, скорчил зверскую гримасу, и не успел я его остановить, как он пронзительно засвистел.

- Здорово? - спросил Миколас.

Это тоже было что-то новое. Раньше он никогда не говорил: «здорово».

- Очень громко, - сказал я.

Миколас засмеялся.

- Когда Леня подымается по лестнице, то высвистывает эту песенку. Он говорит, что по лестнице иначе скучно подыматься. Здорово придумал?

- Плохо воспитан, - ответил я. - Прошу тебя больше не свистеть.

- Дядя, что здесь плохого, если я посвищу, когда мне захочется?

- Миколас, что с тобой? Я не узнаю тебя. Сначала свист и непослушание, - сказал я. - А потом ты забудешь бога. Этот русский мальчик не может быть твоим другом.

- Дядя, но вы его даже ни разу не видели. Позвольте, я приведу его к нам. Он вам понравится.

- Хорошо. Только ради тебя.

Это было глупо, но я волновался, ожидая русского мальчика. Он был первый советский, с которым мне пришлось встретиться и разговаривать.

- Твой отец военный? - спросил я. - В большом чине?

- Он генерал.

Генерал Телешов. Такой красивый и вежливый. Я часто встречал его отца. Он ходил всегда пешком и даже здоровался со мной. Кивнет головой и поднесет вытянутую ладонь к козырьку фуражки.

- Генерал-коммунист. Материалист. И ты тоже материалист?

Он ничего не ответил и почему-то покраснел. Я догадался: он просто не знал, что такое «материалист».

- Миколас, - спросил я, - кто такие материалисты?

- Они не верят в бога, - ответил Миколас. - Коммунисты- все материалисты.

- Ты тоже не веришь в бога, - сказал я. - И, может быть, смеешься над Миколасом, что он ходит в костел?

- Я не смеюсь, - ответил он. - Но в бога я не верю. Это все сказки.

Я не стал с ним спорить - о чем спорить с мальчишкой? Нужно подумать, как сохранить веру у Миколаса. Ведь если у него отнять бога, ему будет так трудно в жизни.

- Бог есть. Он всемогущ. Ты слышишь меня, Миколас? Он творец земной жизни. Он следит за нами, показывает нам верный путь. Учит доброму. Человек без веры - не человек. Не живет, не творит доброе ради ближнего, а думает о смерти и боится ее. А верующий живет вечно. Сначала на земле, потом на небе.

В тот день, идя к вечерне, я принял твердое решение отучить Миколаса от Лени Телешова. Возвращаясь домой, я встретил отца Юлиуса, духовника Миколаса.

- Отец Юлиус, - окликнул я.

Я не очень любил отца Юлиуса. Он всегда держался слишком на виду. Он любил, чтобы на него обращали внимание. Вот тогда, вместо того чтобы просто поздороваться, ои громко сказал:

- Слава спасителю!

- Во веки, - ответил я. - Давно вас не видно.

- Уезжаю, друг мой. Покидаю эту несчастную страну, отдавшую себя в руки дьявола.

- Уезжаете? - удивился я.

- Да. В Германию. У меня там сестра, замужем за немецким офицером. Сейчас все люди нашего круга уезжают. Не хотите ли вы, мой друг, переехать в Германию? Я бы мог выправить нужные документы.

- Все так неожиданно. Бросить родной дом и уехать в Германию. Нет, отец Юлиус, я останусь здесь.

- Смотрите, отец Антанас, пожалеете.

- Бог в помощь слабым, - ответил я.

После разговора с отцом Юлиусом я почему-то не запретил Миколасу дружить с русским мальчиком. Я все чего-то ждал и откладывал этот разговор. А потом я просто передумал. В нашу Литву пришла новая жизнь, и все жили мои ми вой жизнью, и Миколас ею жил.

Но война все перепутала. В ту первую военную ночь я не спал. Поэтому я вскочил при первом осторожном прикосновении к звонку. Но, прежде чем открыть дверь, я выглянул н окно, чтобы посмотреть, кто пришел к нам в такой поздний час.

Это был генерал Телешов с сыном на руках.

- Он ранен, а мы отступаем,-сказал Телешов. - Мы идем пешком, и я боюсь за него.

- Дети не виноваты. Оставьте вашего сына.

Он внес мальчика в комнату и положил на диван. Я проводил его обратно до дверей. Я думал, что он будет просить о сыне. Но он только сказал:

- Простите, я спешу. - Я посмотрел ему в лицо. В лицо, которое уже обожгла война. Нет, он не боялся. - Простите,- сказал он.- Меня ждут. Там бой.

О! Этот мальчик стоил мне стольких бессонных ночей! Если бы он просто жил и ждал, когда вернутся советские войска. А то он все время вносил сомнения в нашу жизнь, тревожил веру в бога у Миколаса и даже у меня. А потом он ушел к своим. Его потрясла смерть майора Шевцова. И он больше не хотел оставаться и просто ждать.

Честно говоря, я был тогда рад, что он ушел. Ведь сначала он хотел увести с собой Миколаса.

- Дядя, мы с Пятрасом уходим, - сказал Миколас.

Я посмотрел на Миколаса. Раньше я мог бы ему приказать, но теперь я видел, что это бесполезно. Я представил себе путь этих двух мальчиков, совсем детей, через линию фронта. Среди разрывов бомб и пожаров, голодных, никому не нужных. «Взрослые воюют, - подумал я. - Но зачем же дети?»

- Я выгоню Пятраса из дому, - сказал я.

- Дядя! - закричал Миколас. - Вы этого не сделаете. Я уйду с Пятрасом! Мы поклялись!

Ну хорошо, - сказал я. - Прошу тебя, задержись на три дня. Надо все обдумать и собраться в дорогу.

Но на другой день Пятрас ушел один. Я ничего не спрашивал ни у Пятраса, ни у Миколаса. Я так был рад, что Миколас остался.

Я сам довез Пятраса до Алитуса. Когда мы прощались, Пятрас снял очки и протянул мне:

- Теперь они мне больше не нужны.

- Ты уверен, что поступаешь правильно? - спросил я.

- Я не могу ждать два или три года. Это очень долго.

- Пятрас, подумай. - Теперь мне хотелось, чтобы он остался. Я боялся, что он погибнет. - А если Германия захватит всю Россию? Лучше тебе остаться.

- Нет. Они ничего не захватят. Неужели вы этого не понимаете?- Он отвернулся и пошел.

Автобус увез его в Каунас.

«Ну вот, - подумал я, - все кончилось. И снова мы остались вдвоем с Миколасом».

Я вернулся домой поздно. Миколас еще не спал. Он тут же вышел ко мне.

- Дядя, я не один, - сказал Миколас. - Иди сюда, - позвал он кого-то. - Не бойся. Иди сюда.

В дверях появилась девочка. Это была Эмилька, дочь учителя химии, которого повесили в первый день войны. Я ее сразу узнал, хотя она очень изменилась. В темных, гладких волосах ее белела узенькая прядка седых волос.

- Где ты ее нашел, Миколас?

- Она жила на чердаке у Марты. Марта мне про нее сказала.

«Ах, вот почему он не ушел с Пятрасом. Боже мой, что мне делать? - подумал я. - Это еще похуже, чем Пятрас».

- Я буду вам помогать по хозяйству, - сказала Эмилька. - Я умею штопать носки и готовить. Папе всегда нравилось, как я готовлю.

- Хорошо, дитя мое, - сказал я. - Миколас, затопи ванну - Эмильке надо выкупаться. Только запомни, Эмилька, тебе нельзя выходить на улицу, даже подходить к окну.

- Я понимаю. - Эмилька качнула головой на тоненькой длинной шейке. - Когда они пришли к нам, папа выпустил меня через запасной вход, и я прибежала к Марте. С тех пор я ни разу не была на улице. Сегодня первый раз. Так страшно. Я совсем отвыкла от улицы.

«А если немцы останутся здесь навсегда? - подумал я.- Что же тогда будет? Не может ведь она всю жизнь сидеть в квартире».

- Папа говорил, что вы добрый человек, - сказала Эмилька.

- Эмилька, - сказал я, - у меня к тебе просьба. Я выстригу у тебя эту седую прядь?

- Хорошо. Она мне совсем не нужна.

Эмилька принесла ножницы, и я осторожно выстриг ей седые волосы. Маленькая белая челка упала на лоб. Она подбежала к зеркалу и посмотрела.

- Черные волосы, а челка белая, - сказала Эмилька.- Даже смешно. - В это время в комнату вошла Марта.- Правда, Марта?

- Что-то ты часто крутишься перед зеркалом.

Эмилька покраснела.

- Иди, Эмилька, -сказал я. - Мне нужно поговорить с Мартой.

- Марта, - спросил я ее, - почему ты перестала ходить в костел?

- У меня нет свободного времени, господин священник.

- Для бога всегда должно быть время.

- Но бог нам ничем не помогает.

- Ты, вероятно, набралась этих мыслей от Пятраса.

- Нет, отец мой. Я сама дошла до этого. Когда кругом так много убивают, быстро доходишь до этого

- Ты отрекаешься от бога? Ты идешь в неведомое и смутное. С кем ты поговоришь, когда тебе будет тяжело, кто тебе подскажет верный путь в жизни?

- Совесть, господин священник.

Я поднял глаза на Марту. Передо мной стояла женщина с усталым, измученным лицом. Мелкие морщинки избороздили ее лоб и щеки. Руки она держала на груди. Они были большие и красные от постоянной стирки.

- Я пойду, господин священник. У меня дела.

На следующий день ко мне в кабинет пришла Эмилька.

- Завтра у Миколаса день рождения, и он пригласил меня.

- Ну, разумеется, Эмилька. Как же он может тебя не пригласить?

- Мне бы хотелось покрасивее одеться. Когда был жив папа, если я шла на день рождения, он всегда покупал мне что-нибудь новенькое.

- Я тоже куплю тебе что-нибудь новенькое. Не очень дорогое, но куплю.

- Спасибо. Мне хотелось бы две синие ленты. Я вплету их в волосы. Это будет очень красиво.

- Хорошо, Эмилька, - ответил я. - Когда пойду к обедне, куплю тебе синие ленты.

Вечером я принес Эмильке ленты, а на другой день Марта испекла пирог.

Пора было садиться за стол, но дети не приходили. Я уже хотел окликнуть их, как открылась дверь, и появилась Эмилька. Ее волосы были аккуратно причесаны и переплетены синими лентами. Она шла маленькими шагами и смотрела в пол.

- Эмилька, садись быстрее. Где там Миколас?

- Он меня ждет в кабинете, под часами. Мы там встретимся и придем на день рождения.

«Какая она маленькая, - подумал я. - Еще придумывает, играет».

Прошло несколько минут, и появились, наконец, Эмилька с Миколасом. Миколас был красный и растерянный.

- Ну? - тихо сказала Эмилька.

- Дядя, - сказал Миколас. - Это моя подружка Эмилька. Я пригласил ее на день рождения.

Я встал и сказал:

- Здравствуй. Эмилька. Мы очень рады, что ты к нам пришла.

Эмилька присела и ответила:

- Добрый вечер, господин священник. Поздравляю вас с днем рождения Миколаса!

Мы сели за стол.

- Ах, какой вкусный пирог! - сказала Эмилька.- Я никогда такого не ела. Ну, Миколас, ты забыл?

Миколас снова покраснел и сказал:

- Эмилька, я тебя очень прошу, сыграй нам что-нибудь Дядя, Эмилька умеет играть.

- Вот как?

Эмилька, не дожидаясь вторичной просьбы, открыла крышку пианино и начала играть. Она играла торжественный хорал Баха.

«Тоже немец, - подумал я, - а сколько радости принес людям».

Эмилька сбилась. Она повернулась к нам и сказала:

- Я начну сначала. - Она снова начала и доиграла до конца.

«Святая Мария, - подумал я, - помоги мне сохранить этих детей. Помоги дождаться освобождения».

После дня рождения Миколас стал каким-то другим. Он старался как можно меньше выходить из дому и все время играл с Эмилькой.

Я спросил его, что с ним.

- Не знаю, дядя, - ответил Миколас. - Мне кажется, что я немножко устал ждать. Иногда я боюсь за Эмильку.

- Знаешь, Миколас, - сказал я, - давай почитаем молитву. Помнишь, как мы раньше читали с тобой? Почитай вслух «Верую», а я послушаю.

Когда он кончил читать, я сказал:

- А теперь иди погуляй.

- Хорошо, дядя, - сказал Миколас. Сейчас он был совсем как прежде, когда ничто не нарушало нашу жизнь.

Миколас вернулся скоро и даже веселым.

- Ты знаешь, - сказал он, - я только что встретил отца Юлиуса. Он вернулся снова в город. Он спросил, кто теперь мой духовный отец, и я ответил, что никто. Я ему исповедался. Спросил, что будет с Эмилькой. А он ответил: что богу угодно. Я теперь каждый день буду просить у бога за Эмильку.

«Вот он, конец, - подумал я. - Это я толкнул Миколаса на этот путь».

- Ты недоволен?

- Отец Юлиус святой человек. Ты правильно сделал, что исповедался.

В этот день я не находил себе места. Я уговаривал себя, что нечего волноваться, что отец Юлиус не сделает нам плохого.

Ночью за нами приехали из гестапо. Я сидел в кабинете, а дети спали. Я услышал, как машина остановилась у нашего дома, и подошел к окну. Под окнами уже стояли солдаты. «Почему они всегда приезжают ночью? - подумал я. - Ночью так страшно и холодно».

Когда мы вышли на улицу, Эмилька взяла Миколаса за руку.

- Теперь мне совсем не страшно, - сказала она.

«Скорее бы кончалась эта служба, - забеспокоился отец Антанас. - Как она долго тянется. Только бы он не ушел».

После службы отец Антанас спустился в зал. Телешов пошел к нему навстречу.

Отец Антанас чувствовал, как у него дрожат ноги, а Телешов чувствовал, что воспоминания и боль утраченного просыпаются в нем с новой силой.

- Лабас ритас, отец Антанас.

- Лабас ритас. Надолго к нам?

- Надолго. Буду монтировать новые машины на сахарном заводе.

- Это хорошо, - сказал священник. - А где вы остановились?

- В гостинице.

Они шли центральной улицей города. Когда поравнялись с магазином Ирены, Телешов спросил:

- Она не вернулась?

- Нет. Оттуда никто не вернулся. Все это так давит на сердце. Правда, это не относится к молодым. Они быстрее забывают.

- Что вы! Молодые тоже помнят. Дети легко забывают, а взрослые нет. Я каждый день помню об отце. Когда я шел через линию фронта, все время мечтал о том, как увижу его. А пришел поздно… А Ремер?-спросил Телешов.

- Он вовремя убежал. Нет, его, к сожалению, не убили.

- А вот и ваш дом. Он все такой же.

- Может быть, - ответил священник. - Дом, может быть.

- До свидания, отец Антанас. Мы теперь часто будем встречаться.

- До свидания. - Отец Антанас не уходил. - Пятрас! -Он назвал Телешова этим забытым, старым именем. - Пятрас, я понимаю, ты коммунист и не веришь в бога, но я тебя прошу жить у меня в доме. Ради памяти Миколаса. Я сам тоже не верю в бога. - Отец Антанас сказал об этом вслух первый раз. Но это ни в ком не вызвало удивления: ни в нем самом, ни в Телешове.

- Надо верить в человека, - сказал Телешов. - Все, что есть на земле, построил человек.

- Конечно,-ответил отец Антанас.-Я потерял веру в бога в ту ночь, когда за нами приехали из гестапо. Но люди верили, и я снова вернулся в костел. А теперь я уйду из костела.

Они помолчали. «Жить в старом доме священника, - подумал Телешов. - Спать на том самом диване, на который его положили теплые руки отца. Вспоминать в темноте ночи первый день войны, гибель Марты, Ирены, Эмильки, майора Шевцова, Миколаса».

Старое-старое, как оно все время ведет нас по жизни. Старое - это вечное. Лучше отказаться. Это ведь так трудно, все время вспоминать.

Он снова поднял глаза на священника и почувствовал, что вереница всех этих людей, погибших, но не умерших в его сердце, соединяла их.

- Хорошо, - сказал Телешов. - Я вернусь через час.