Хозяева ночи

VIII

По новой дороге мимо рыбных и хлорелловых прудов, сквозь бетонное ущелье в холме, по крутой эстакаде автомашины быстро поднялись к центру села. Отсюда, с площади перед культурным комплексом, похожим на друзу дымчатого хрусталя, распахивался чудесный вид. За пластиковыми крышами, за белой пеной майских садов вставали подковой приречные горы в темной зелени сосен. У их подножия ползали по исчерченной каналами, нежно-салатовой равнине разноцветные яркие жуки, стрекотали деловито и забавно. То селяне на своих микротракторах обрабатывали семейные участки.

Здесь приезжие свернули на проселок и, осторожно съезжая по косогору вдоль клубничных гряд, где уже краснели огоньки первых ягод, скоро достигли ворот искомой усадьбы. Точнее, прохода между двумя колышками из числа многих, патриархально соединенных проволокой. За этой условной оградой цвел небольшой фруктовый сад. Обнимая его с трех сторон, толпились громадные тяжелокрылые сосны старого бора.

Дом, притаившийся на опушке, нисколько не был похож на обновленные жилища села, с их пластиковыми крышами — накопителями солнечной энергии. Сто раз беленный, с давно потерявшими форму углами, он подслеповато щурился маленькими окошками из-под низко надвинутой соломенной шапки.

Перламутрово-розовый автомобиль — машина, сжигающая в двигателе водород, — с музыкальным гудением поднял обе дверцы. Первым на траву выпрыгнул Василек. Он уже бывал у прабабушки и потому уверенно пустился бежать по дорожке к дому, мимо корявых яблонь в крупном белом цвету. Старшая сестра Василька, Алена, вышла степенно и важно: во-первых, потому, что была она как-никак дипломированным кибернетиком-экологом и, по сути, возглавляла нынешнюю «экспедицию»; во-вторых, из-за того, что явно не по-походному надела белоснежный, очень маркий костюм (в моду вернулись классические «тройки»).

Наконец и сам отец семейства оставил руль, вылез, присел разок-другой, чтобы размять затекшие ноги. В свои пятьдесят пять выглядел он на редкость моложаво, даже волосы не поредели. Ну а что был доктор биологии здорово сутул, так он и в юности этим отличался.

Тем временем оголил свое нутро болотно-зеленый обтекаемый автобус, прибывший вслед за автомобилем. Автобус выглядел престранно: лишенный окон (кроме, разумеется, кабины), он напоминал торпеду. Дверец не было, оболочка по всей длине складывалась, точно жалюзи. Из салона, забитого электронной аппаратурой, водитель и двое молоденьких техников выносили приборы на треногах, выматывали кабель.

Прабабушку Василек нашел за домом — она окапывала смородину и крыжовник. Немножко застеснявшись своих испачканных землей рук и резинового передника, старуха поздоровалась издали и бросилась приводить себя в порядок.

Впрочем, когда гости переступили порог, хозяйка оказалась изрядным деспотом. Она не позволила и двух слов сказать о деле, покуда все прибывшие не пообедали досыта за почернелым от бесчисленных лет столом и не напились чаю с домашней выпечкой. «На себя» прабабушка готовила весьма скромно; но сегодня, предупрежденная по телефону, буквально сотворила чудеса. Даже Василек, нередко огорчавший своих родителей пренебрежительным отношением к еде, ничего не оставил в тарелке; а уж водитель автобуса и техники просто соревновались между собой, наяривая ложками и вилками, запивая обед четырьмя сортами домашних наливок и заедая необычайно пышным и мягким ржаным хлебом, выпеченным сегодня тут же, в похожей на белый дворец печи. Алена, хотя и удержалась от массового истребления супа, бигоса, рассыпчатой картошки со свиными шкварками — диета! — но, увидев свежую сдобу и пирожки с вареньем, махнула рукой: «Пропадай, моя талия!» и далеко обошла техников.

Все это время старуха, суетясь от печи к столу и обратно, повествовала о нехитрых радостях и горестях своей жизни, а также о местных новостях. Горожанка по рождению, к тому же — человек со странностями, она так и не стала полностью «своей» в селе — однако, будучи небезразличной к людям, всегда входила в заботы односельчан. Гости узнали, что в этом году ожидается хороший урожай сорго и бразильской быстрорастущей травы, зато хлорелла в прудах-репродукторах вяло набирает белок; как и везде по области, пшеницу здорово потеснила рожь — кажется, никому больше не надобно белой булки, постаралась телепропаганда; председатель животноводческого кооператива собирается привезти из центрального питомника партию антилоп канна, у них молоко раз в десять жирнее коровьего; старый Геннадий Троцюк приобрел радиоуправляемую сенокосилку и в первый же день угробил ее, направив прямо на улья пасеки; соседка, баба Стелла, выписала журнал всесоюзного общества овощеводов, заказала по почте семена и посеяла на своих грядках двадцать три сорта капусты — пока что ни одного ростка… Но вместо того, чтобы винить себя в бестолковом обращении с семенами, Стелла вздумала коситься на соседку, бормотать какие-то дурацкие угрозы и трепаться по всему селу, что-де «чужачка», «колдунья» навела порчу на ее посевы… «Меня тут давно колдуньей окрестили, кто в шутку, а кто и так!» — виновато смеялась не по годам подвижная хозяйка.

Пообедав под этот успокоительный говорок, вся компания была вынуждена принять участие еще в одном ритуале: рассматривании пухлого, красной кожи с вытертым золотом семейного альбома. Первые фотографии изображали хозяйкиных родителей и ее — с бантиками, в школьной форме, еще до Великой войны… Через несколько страниц доктор биологии шумно вздохнул: на желто-коричневом, будто залитом йодом снимке красовался его дед, орел орлом, чернобровый, грудь навыкате, в лейтенантской форме с боевыми медалями. Памятный в семье дед Василий, в честь которого назван вот этот сладко дремлющий правнук… Далее на страницах альбома пестрела сельская дедова родня; главное место принадлежало его матери, Горпине Федоровне.

Каждый раз, когда доктор биологии видел фото бабы Горпины, его поражало одно обстоятельство. Потрясающее внешнее сходство давно умершей старухи с его, доктора, женой, матерью Алены и Василька. То же угловато-изящное, хрупкое тело; та же матовая бледность впалого большеносого лица… но прежде всего — глаза. Непрозрачно-темные, как полированная яшма, никогда не улыбающиеся; глаза человека, который знает тайну, но не вправе ее рассказывать… И это при полном отсутствии кровного родства — просто чертовщина какая-то! Особенно похожа была Ира на покойную Горпину Федоровну лет тридцать назад, когда они только что поженились. Теперь, конечно, супруга выглядит вполне солидно, даже барственно… положение обязывает — как-никак главный редактор республиканского экологического ежегодника! С годами Ирина становилась все увереннее, эффектнее, и угловатость ее как-то слиняла. Если и было теперь в пятидесятилетней, европейского облика даме что-либо кошачье, так только от холеной пантеры. А бедная баба Горпина (будущий доктор биологии родился уже после ее смерти) никогда в жизни себя не берегла, за внешностью не следила, на мировые конгрессы ее не приглашали — вот и осталась до конца дней щуплой и несолидной, точно девчонка…

Альбом продолжался фотографиями деда Василия в гражданском, красиво седеющего с висков; нынешней хозяйки дома, которую возраст щадил меньше, чем ее красавца мужа; их детей, в том числе Марии — матери доктора биологии, все свои силы положившей, «чтобы сын пошел в науку»; затем самого доктора в обличье дошкольном, пионерском, студенческом и т. д.; жены его Ирины, в девичестве Гребенниковой; наконец, снимками представителей пятого после Горпины Федоровны поколения, несмышленышей Аленки и Василька… Алена надулась и запротестовала, когда другие гости увидели ее голенькой и орущей во весь беззубый рот. Рядом была вставлена красочная открытка, расписанная мнимо-объемными золотыми буквами: «с Новым годом, с новым тысячелетием!» Ее послали накануне 2001-го года в село к родоначальнице, и Аленка нацарапала на открытке младенческие иероглифы…

Внезапно она перестала шутить и кокетничать. Еще судачили гости над альбомом; еще ныл проснувшийся Василек, желая выпросить открытку, — а чуткий слух Алены уже настроился на совсем другие звуки. За балками потолка, к которым были привешены пучки душистых трав, послышалась быстрая, осторожная побежка. Кто-то поскребся у дымохода и заспешил обратно… Алена опустила настороженный взгляд. На нее пристально, доброжелательно смотрела прабабушка Галя. Уголки старческих губ сложились в некую намекающую полуулыбку: мол, мы с тобой кое-что знаем, а не скажем!

…Алена до сих пор не понимала старшую в семействе. Овдовела довольно молодой, сорока лет… вполне могла бы еще найти мужа… и уж наверняка — остаться в городе! Так нет же: вырастив детей и дождавшись внуков, отправляется жить в село, в хату покойной свекрови Горпины Федоровны… для того и хату заранее переписала на себя после смерти деда Василия! И обитает там в одиночестве чуть ли не до ста лет… Правда, приняла в столице курс гормонального омоложения — да это папа настоял, просто силой вытащил. Зачем она так поступила? Почему? Набожность ли это, внезапно проснувшаяся у довоенной комсомолки и твердой атеистки; или какой-нибудь никому не понятный «обет посмертной верности», или просто… душевная болезнь?

Не понимала этого до нынешнего приезда энергичная, честолюбивая Алена. И вдруг сейчас, после странных шорохов на чердаке, после тайного лукавого обмена взглядами… не то чтобы постигла до конца, но смутно почувствовала причину полувекового отшельничества вдовы. Что-то роднило прабабушку Галю с незаметными, истовыми тружениками, «на которых земля держится»: лесниками, пасечниками, огородниками, агрономами-полеводами; геологами, всю жизнь ищущими в дебрях заветную руду; селекционерами, бесконечно терпеливо лепящими искомый злак или плод… То, к чему стремилась одинокая старая женщина (поначалу, быть может, и бессознательно), чего она достигла своим «сидением» в дряхлом доме у края сказочного бора, — не опишешь в научной статье, но оттого результат не менее важен. Некогда утерянное людьми, а теперь вновь великими трудами обретаемое чувство единства с природой. Осмысление тончайших связей всего со всем: времен года с ростом деревьев, тока ручьев с развитием муравейников, суточного пробега солнца с поведением цветов или птиц… человека, его жилища, его духовной жизни — со всем живым! Пусть прабабушка Галя даже не сумеет рассказать связно, з а ч е м она покинула мир людей, — разве от этого ниже ценность ее тихого, кроткого дела?..

А впрочем, собственно, почему не сумеет?

Может быть, она очень даже хорошо знает, с какой целью здесь… почему жутковатой и вовсе не современной славой пользуется в сверхобновленном селе — сама же вот смеялась за обедом?.. Языческая жрица, ведунья… Зря, что ли, папа добивался, чтобы сюда пригнали набитый самой лучшей аппаратурой автобус из экоцентра?

Алену зазнобило: она ощущала на себе незлой, но пронзительный взгляд старухи и не могла поднять голову.

— Ну что же, бабуся, — сказал доктор биологии, решительно захлопывая альбом и отодвигая очередную допитую чашку. — Солнышко низко, вечер уже близко, — будем начинать! — Он встал, одернул просторную куртку. — Эх, жаль, Иры нет, так и не успела приехать… Ну, пусть ей там икнется, в Монреале! Ладно. Ребята!..

Чепуха, чепуха, ничего не выйдет! Электроника, нейтриника… Самообман, трескучий и дорогостоящий. Баба Галя со времен диковинного ее приключения восемьдесят лет назад на сеновале этого дома силится добротой и терпением постигнуть природу т е х, живущих за печкой… Но не сами ли мы порождаем и х? Не есть ли эта непостижимая суета большеглазых призраков — некоей вторичной, отраженной, абиологической жизнью вокруг человека? Фантомы, созданные воображением многих народов и многих поколений, под действием совокупной нашей воли обрели плоть. Может быть, такого же происхождения и не найденные до сих пор «снежные люди», и африканские динозавры, и пресловутые НЛО? А мы разыскиваем овеществленные сказки по норам, будто экзотическую породу крыс. Отменить, что ли, весь бал-маскарад?..

Но уже вскочили, разом стряхнув сытую дремоту, водитель и оба техника, готовые тащить в дом немыслимую, сверхчуткую свою аппаратуру: рентгеновские пушки и инфракрасные искатели; приемник-усилитель биоизлучения, засекавший муху сквозь метровый слой железобетона; регистраторы химических изменений воздуха, способные обнаружить дыхание мыши; микрофоны с волшебной избирательностью, в которых громом отдастся стук крохотного сердца, заслоненного досками пола или перекрытием чердака…

…И плеснул с верхушки сосен багряно-золотой свет умирающего дня; и бабушка Галя спокойно, ласково сказала:

— Не кипятись, Богданчик, и ребят не тормоши. Мы сейчас попробуем по-другому.

Она неторопливо подошла к печи, приземистая, сильно расплывшаяся, чем-то похожая на свой дом. Наклонилась к одному из бесчисленных печных отверстий — и не то поскребла около него, не то пошептала в горячую темноту…

В ответ чьи-то коготки весело зацарапали дымоход, и легкое, ловкое существо пробежало над головами оцепеневших людей. По полу еще порожнего сеновала — к лестнице, ведущей вниз. Ближе… ближе… ближе…