Хозяин Амура

Глава 12

Древний русский город, в который уже раз переданный переговорщиками-боярами заклятому врагу-соседу, этим летом активно отстраивался вновь. Новая власть, появившаяся тут совсем недавно, но весьма крепко устроившаяся на этой земле, не желала сдавать неприятелю освобождённые ею территории. После всех испытаний, выпавших на долю Корелы, город вновь укреплялся: ремонтировались приземистые каменные башни, постепенно заделывались провалы, зиявшие в стенах. Снова водворялись на место обитые железом проездные ворота в Круглой башне. Корельцев не нужно было уговаривать принимать участие в восстановлении их крепости и города — наоборот, приходилось одёргивать тех, кто буквально истязал себя на работах. К началу осени четыре старых бастиона островной крепости — осыпавшиеся и захламлённые, были укреплены, а на них были устроены артиллерийские позиции, в том числе были использованы орудия, вывезенные ангарцами из невских крепостей, а также бывшие в Кореле. До первого снега, полагал полковник Смирнов, основная часть работ будет завершена и останутся лишь небольшие доработки.

Андрей знал судьбу города и не желал повторения той ситуации, когда шведы осаждали им отданный, но не покорившийся город. Однако прибывавшие в августе на берега Ладоги посланцы от боярской Думы приказывали воеводе Ефремову отвести стрельцов к Сакульскому погосту, а от полковника Андрея Смирнова требовали немедля отбыть в Москву для дальнейшего пути к Ангаре-реке, поскольку дело, Руси нужное, было им исполнено. Гонцов боярских встречали, кормили обильно, даже парили в бане и с подарками отправляли прочь. Им, хмельным и сытым, вручались ответные письма от полковника — дескать, работа вовсе не исполнена, поскольку по указу Государя сия земля русская отвоёвана была у ворога, а потому только Государь вправе эту землю отдать обратно. А покуда Государь болезный и приказа дать не может, то он, полковник Андрей Смирнов, и воевода государев, Афанасий Ефремов, будут сию землю блюсти от неприятельских поползновений.

В один из дней поздним вечером в небольшом селении Сакульского погоста на юг от Корелы появилось четверо всадников. Уставшие после долгой дороги, они попросились на ночлег у местного старосты и вскоре завалились спать в его доме. Старик же, помня строгий наказ, пришедший в своё время из крепости вместе с дюжиной рослых стрельцов и местных мужиков, немедля сообщил о чужаках, послав сына в Сакулу. Там, в доме пастора при бывшей лютеранской кирхе, была устроена караульная изба, в которой постоянно находилось с десяток стрельцов или местных ополченцев. Стрелецкий десятник, наутро прибывший в селение со своим отрядом, заставил гостей отправиться вместе с ним в Сакулу, откуда он послал гонца в Корелу. Поскольку никаких бумаг у задержанных людей с собою не было, а словам их веры было мало, все четверо покуда были заперты во флигеле обустраиваемой на русский лад кирхи. Несмотря ни на что, чужаки держались уверенно и требовали встречи с полковником Андреем Смирновым.

— И чего они зачастили? — удивился Евгений Лопахин, заместитель Смирнова, когда он только услыхал от прибывшего из Сакулы стрельца о задержании очередных посланцев. — Боярам, видимо, делать больше нечего, как нам гонцов слать раз за разом!

— Не от бояр они, капитан, — произнёс рослый стрелец, зыркнув из-под кустистых бровей.

— Откуда знаешь?

— Дык, ты доклад не слухал ишшо, — щербатый рот воина ощерился в ухмылке. — С Камня они, как есть. Со Строгоновских вотчин.

— Вот оно как, — протянул Лопахин. — Что же, скачи обратно, да возьми ещё людей, дабы сопроводить их к полковнику.

— В путах привесть, али как? — подобрался стрелец.

— Нет, нет! Никаких пут! — замахал руками Евгений. — Сопроводить в Корелу на разговор!

— Как скажешь, капитан, — кивнул мужичина и повернулся к лошади, тихонько говоря ей ласковые слова.

Лопахин облегчённо вздохнул, посматривая на воина — огромные ладони стрельца с удивительной нежностью гладили морду кобылы, которая негромко всхрапывала и пыталась губами ухватить его пальцы.

— Стрелец, как тебя звать? — окликнул он бородача.

— Федоркой кличут! — тут же обернулся стрелец.

— Спасибо, Фёдор, за службу! — сказал Евгений, хлопнув его по плечу.

Капитан направился к конюшне — сегодня следовало лично предупредить полковника о новых гостях, что появятся в столице края ближе к ужину. Стрелец же ещё с добрый десяток секунд оставался на месте, прежде чем сесть в седло.

Полковник морской пехоты Андрей Смирнов, тем временем, общался в своём корельском доме с земляком. Олончане из разных миров, уроженцы времён, которые столь сильно отстояли одно от другого, что казалось, не может быть меж ними ничего общего, тем не менее, вполне находили понимание друг у друга. Данила Ершов, мастер каменных дел из приладожского Олонца, сегодняшним утром вместе со своей артелью, состоявшей из рабочих-каменщиков, обжигальщиков, кирпичников и ярыжников, и прибыл в Корелу, чтобы наняться на работу. Ради этого пришлось дюжину мужиков вытащить с работ в Троицком монастыре на реке Свирь. Кормили там скудно, а денег и вовсе не давали, обещая уплатить позже. Но прежде архимандрит непременно удержит кормление из той малой платы, что, верно, выплатят к Пасхе, на следующий год.

А недавно Данила услыхал от дружка, кирпичника Родиона Хухорева, что в Кореле нужны хорошие мастера, дабы стены крепости поднять, от свея пострадавшие. И платят там — дай Боже везде так.

— Плата серебром будет?! — изумился Данила первый раз, едва услышав оное от начальника корельского гарнизона.

— А если без единого упрёка работу сделаешь — ещё сверху положу, — кивнул полковник.

Второй раз Ершов изумился, когда узнал, что полковник сей — олончанин, как и сам Данила, но с отрочества Смирнов служил в далёких сибирских землицах у великого князя Сокола, где и стал его ближним человеком. О том князе уж давно ходили самые дивные слухи по поморским деревням, по белозёрским селениям, дошли они и до Ладоги. И вот Данила-мастер ударяет по рукам с человеком Сокола. Чудно се — почто князю сибирскому надобны цельные корельские стены? Каков ему прок с того? Эти вопросы, однако, Ершов задавать не решился — неча нос свой совать куда не следует. Его дело камень ровно класть.

— Есть будете в столовой — три раза в день, — говорил, между тем, Смирнов. — При церкви…

— Столоваться у тебя будем? — уточнил Ершов. — А велика ли плата будет?

— За что? — удивился поначалу полковник. — Еда уже учтена в оплате, не переживай, — после чего ангарец прошёл к двери. — Думаю, сейчас самое время осмотреть ваш фронт работ…

— Чего? — не понял Данила, нахмурившись.

— Стены смотреть иди! — рассмеялся Смирнов. — Пошли, провожу!

Андрею понравился Ершов — типичный олончанин, коренастый и плотный — красивый, чисто русский типаж, с правильными чертами лица, серыми глазами и русыми волосами, которому свойственна та старая новгородская жилка, упорство, которое вело цивилизаторов в пустынные земли.

— Гля, Данило! — окликнул Ершова его товарищ, стоявший у крыльца соседнего дома в окружении прочих каменщиков, когда мастер вышел от полковника. — Чудно!

— Пошто кричишь, Васька? — отозвался тот, мельком глянув на Смирнова.

— А ты сходи да посмотри, — улыбнулся Андрей.

Когда Ершов подошёл к толкавшимся у крыльца артельщикам, те расступились и перед Данилой оказались несколько красочных картинок, на которых были изображены, к его третьему за сегодняшний день изумлению, отнюдь не христианские мотивы.

— Ишь ты! Глянь-глянь, вона свей, как пёс шелудивый! Ага, бежит, словно тать застигнутый! — раздавались голоса мужиков-артельщиков.

— Эвона… — протянул Ершов, оглядывая картинки.

На одной из них был нарисован вылезающий из-за густых кустов мерзкого вида швед, сжимающий в руке окровавленный меч. Он явно хотел добраться до деревеньки, что стояла на опушке леса. Но путь ему преграждал простой мужик, вооруженный, однако, мушкетом. На ствол того мушкета был насажен длинный нож, которым этот мужик хотел заколоть врага. Была и надпись поверх рисунка:

«Бей врага без пощады!»

— Где же это видано, чтобы у мужика мушкет был? — усмехнулся Ершов, обернувшись на полковника.

— У князя Сокола каждый мужик имеет мушкет — иначе никак! — отвечал Андрей. — Мужик — это опора державы.

Андрей дал Ершову время осмотреть и остальные картинки — ещё Радек в своё время предложил использовать таковой стиль агитации на Руси. Задумка была верная — советские ещё плакаты, взятые за основу, переделывались под семнадцатый век и имели большой пропагандистский успех среди местного населения.

А вскоре олончане принялись за работу, времени на раскачку не было. Артель Ершова взяла самый сложный участок из оставшихся — у проездных ворот, а также Круглую башню, в которой, собственно, и был тот самый проезд в крепость. Кроме того, над восстановлением подъёмного механизма ворот корпела дюжина мастеров из Тихвинского Успенского монастыря. Тихвинцы были присланы настоятелем обители, который застал славные времена монастыря, оборонившего себя и жителей посада, укрывшихся за крепкими монастырскими стенами от шведов, пытавшихся взять твердыню. Тогда братия, стрельцы и посадские люди одержали победу над врагом и отбросили шведов от твердыни веры и духа.

Благодаря прожекторам работы не останавливались и ночью, правда, в это время трудились в основном местные жители и пленные шведы, на тех работах, где квалификации не требуется. Почти три сотни шведов и финнов, пленённые на корельской земле, работали на расчистке крепости от завалов, на разгрузке лодий с лесом и камнем, на укреплении берегов и бастионов. В отличие от тех, кто был уведён с караваном в Ангарию, эти люди после окончания работ будут отпущены на свободу, а отличившимся даже будет выплачено кое-какое вознаграждение.

Кстати, поначалу монастырские работники неодобрительно поглядывали на прожектора, привезённые ангарцами из далёкой Сибири — уж слишком непривычным казался им яркий свет, бьющий из некоего подобия полубочки на сошках. А первым оное явление увидал тихвинский каменщик Фрол, вышедший в первую ночь во двор по нужде. Он долгонько стоял у крыльца, раззявив рот, прежде чем к нему подошёл ухмыляющийся стрелец, стороживший работавших на крепостном дворе шведов.

— Мил человек, а откель столь яркой свет, а огня и вовсе нету?! — вопросил он рослого бородача.

— Прожекты это, темной! — горделиво отвечал тот. — С фонарём и зерцалами.

— Бесовство поди… — промямлил мужик, перекрестившись. — А настоятель наш…

— Лешшой! — оборвал его стрелец. — Сказано тебе — прожект се, а в ём фонарь да зерцала! Они свет мощной и дают! Да ты сам подумай, енто сколько же надо кострищ разложить, дабы один прожект перемочь?

— Поди ты! — протянул Фрол, щипая бородёнку.

— А вот те и поди! — рубанул бородач с чувством превосходства. — А ну, иди куды шёл, неча тут столбом стоять!

На том разговор и окончился, а после уже Фрол бахвалился перед своими дружками знанием принципа работы сибирского прожекта, смотреть на свет которого вышла уже вся артель.

Со временем же люди привыкли к прожекторам и теперь даже гордились, что, в отличие от многих, видали их собственными глазами. Кроме того, поскольку корельские служители церкви ничего супротив ночного света не говорили, то, стало быть, и крамолы тут никакой не было.

Между тем, возвращение некогда бежавших от шведов жителей Корелы, Сердоволя и Сакулы начинало принимать массовый характер. За лето пришли почти два десятка семей, числом чуть менее полтораста душ. Были с ними и мужчины из других семей, желавшие разведать ситуацию в родных местах да узнать поболе про новые порядки и новую власть, про кою с недавних пор говорят только с уважением.

Лопахин прибыл в крепость под вечер, когда караульные зажигали огни факелов на временном мосту, ведущем от берега реки Вуоксы до зиявшего чернотой провала Круглой башни. Сопровождавшие Евгения местные дружинники-ополченцы в который уже раз выкрикнули пароль, и караульщики расступились, убрав с дороги заграждение. Копыта коней загремели по деревянному настилу моста, мимо импровизированной баррикады и караулки.

Смирнова будить не пришлось — полковник работал с финансовой документацией при свете фонаря в своём кабинете. Его сын Валентин спал там же, на широком топчане.

— Что случилось, Женя? — спросил Смирнов тихонько вошедшего Лопахина. — Разведка от Нюслотта вернулась?

— Никак нет, Андрей Валентинович, — отвечал тот. — Гости у нас завтра будут…

— Снова? — поморщился полковник. — Надоели, сил нету!

— Нет, это другие гости, — покачал головой капитан. — Уральцы, от Строгановых.

— Вот оно как, — Смирнов отложил бумаги в сторону. — Интересно…

— Будут в Кореле завтра, надо думать, ближе к обеду, — проговорил Лопахин, наблюдая за полковником.

Тот встал из-за стола, с сожалением глянув на отложенные документы и, потрепав волосы спящего паренька, взял в руки фонарь и обернулся к Евгению:

— Пошли на кухню, цикория заварю тебе, поболтаем.

Разговор не клеился. Неизвестно, были ли виной тому те полунамёки и умолчания, вкупе с пространными хвалебными речами, коими перегрузил разговор старший среди гостей — Усов Михаил Юрьевич, строгановский приказчик из Архангельска, или мешала некая отчуждённость Смирнова, ни на грош не доверявшего уральцам. Как известно, прежний визит людей Строганова на берега Ангары не вызвал положительных эмоций у первоангарцев. Кстати, своим внешним видом Усов напоминал полковнику классический киношный тип кулака-мироеда, многажды виденного в советских фильмах. Эдакий крепкий, бородатый мужичина, с колючим взглядом, пудовыми кулачищами, да себе на уме — хитрющий и недоверчивый.

От горячего напитка из цикория с добавлением мёда никто не отказался, но и это не растопило тот холодок недоверия, который мешал переговорам. Наконец, Андрей Валентинович решил взять быка за рога. Он прервал Усова на полуслове, когда тот снова принялся славословить в адрес князя Сокола.

— Михаил Юрьевич, постой-ка, — повысив голос, проговорил Смирнов. — Ты знаешь, у меня много важных дел. Я не политик, не краснобай… Если ты хочешь разговора — то говори как есть, ибо время мне дорого.

После некоторой паузы поднялся с лавки, стоявшей у стены, и вышел вперёд, к столу, молодой мужчина, прежде сидевший молча:

— Коли так, то я говорить стану!

Провожаемый дюжиной взглядов, он сел рядом с Усовым, который в ту же секунду, как показалось Смирнову, разом сжался и стал уже в плечах.

— Тебе была необходима какая-то тайна? — усмехнулся полковник, раздражённый неуместной конспирацией строгановцев. — Я привык к честному разговору! Выкладывайте, что у вас есть, или уезжайте, откуда прибыли! Не ровен час, швед нападёт…

— Ты, Андрей Валентинович, меня не стращай, — проглотив не совсем вежливые слова Смирнова, отвечал новый собеседник. — Пуганые уж…

— А коли пуганые, то будь ласков, говори прямо! — сбавив обороты, произнёс полковник. — Да скажи, кто ты таков.

— Глеб Максимов я, приказчик с архангельской пристани, — таков был ответ, после чего Глеб рассказал о том, что Максим Яковлевич, старший в роду Строгановых, послал его в Корелу для переговоров с полковником Смирновым.

— Откуда про меня знаете? — тут же спросил Андрей.

— В Новгороде низовских земель, на Нижнем посаде, пристани Строгановские, — уклончиво отвечал Глеб. — Людишки оттуда и донесли о тебе…

— Продолжай, — хмуро проговорил Смирнов.

— Так вот, — голос Максимова становился всё торжественнее, — а Дмитрий Андреевич, из молодшей ветви семьи отправился на Ангару-реку к князю Соколу.

— Насколько я знаю, — прервал Глеба полковник, — Дмитрий Андреевич не впервой у нас и в прошлый раз он убыл ни с чем, так?

— Так, — согласился приказчик. — Но сейгод дело совсем иное… — после чего Глеб перешёл практически на шёпот:

— При чужих ушах мне невместно молвить то, что ты хочешь услышать.

Смирнов согласился с собеседником, и вскоре в непривычной тихой и пустой светлице осталось лишь трое — полковник настоял на присутствии Лопахина. Максимов, как показалось, малость расслабился, стал более раскован в движениях и словах.

— Князю сибирскому Вячеславу Андреевичу Соколу трон московский предложен будет, — торжествующе проговорил он, с удовольствием наблюдая, как у обоих ангарцев разом вытянулись лица.

— Коли светлый князь самодержец, правитель самовластный обширной державы, да кровь старой династии течёт в его жилах, — продолжал Максимов. — То…

— Погоди-ка! — Смирнов не мог сдержать улыбку, которая, несмотря на все старания, расползалась на его лице. — Кто это решил предложить Соколу московский трон?! Строгановы?!

— Это очень могущественная семья, которая имеет великое уважение и…

— Как тебя зовут? — сказал вдруг Смирнов строгим тоном. — Ну?!

— Глеб Максимов… приказчик архангелогородской пристани, — напрягся собеседник.

В светлице стало так тихо, что будто бы стало слышно, как забилось сердце гостя.

— Лжа, — тихо сказал Лопахин. — Впервой и тот Строганов, на Ангаре, назвался приказчиком. Конспираторы, едрить их!

— Как твоё имя? — повторил вопрос полковник. — Сказывай или уходи.

— Даниил Иванович… Строгонов, — сохраняя каменное выражение лица, проговорил молодой человек.

— Рисковые вы люди, — с уважением сказал Смирнов. — Но я не верю ни единому твоему слову. Объясню — вам нужно наше оружие, станки и мастера, это мы знаем уже давно. Сокол вам не нужен… Не морщи лицо, Даниил. Не нужен он вам, как Государь, а как прикрытие для ваших дел — Сокол пригоден. Кому выгодно, так сказать… Кто стоит над вами?

— Никого над нами нет, — произнёс натужно Строганов.

— Лжа! — с готовностью воскликнул Евгений. — Обсуждали мы многое ночью, но ты нам спутал все карты, Даниил Иванович. Но после слов про трон…

— Вы же с Новгородчины, верно? Да будь вся новгородская земля, со всеми её боярами за вас — Москвы вам не взять. Верно, в Москве кто-то над вами имеется, Даниил? Что скажешь?

Строганов тяжко задумался, даже зажмурив глаза. Вся прежде выстроенная им нить разговора была потеряна.

— Не могу я говорить о том, — с сожалением отвечал Строганов, причём Смирнов понял, что сожаление это искреннее. — Верно, есть на Москве сила, с коей мы заодно.

— Погоди теперь, Даниил Иванович, да скажи мне, — полковник устало потёр виски. — Ко мне зачем ты явился? Чем я тебе смогу помочь? Я не князь, и без его на то дозволения я ничего не смогу сделать.

— Ведомо мне оное, — кивнул Строганов, первый раз позволив себе улыбнуться. — Не стану же я тебя службу звать да измену в сердце златом отворять.

— Злата на то не хватит, — фыркнул Лопахин с негодованием.

На улице тем временем начинался дождь — с ворчавшего далёкими громовыми раскатами неба стали падать первые тяжёлые капли. Шлёпались они и сквозь открытые оконные проёмы. Вскоре зашумело вокруг — дождь усиливался, а, кроме того, поднялся ветер, и сразу потянуло прохладой. Послышались выкрики да смех — люди старались укрыться от потоков воды, льющих с неба, под любым навесом или успеть забежать в дом или амбар. В светлице ангарцам пришлось закрывать ставни и зажигать фонарь, висевший над столом. Вскоре ровный свет залил комнату, разом осветив её. Евгений видел, как внимательно смотрел Даниил и на то, как он зажигал спичку, и на сам фонарь, называемый «Летучая мышь» — понравился он уральцу, без сомнения.

— Знатный ливень, и гроза будет, — заметил бывший морпех-новгородец.

— Без сомнения, — согласился Смирнов.

Строганов же, уязвлённый тем, что какой-то дождь занял всё внимание ангарцев, шумно встал с места и принялся прохаживаться у стола. Спустя минуту он резко остановился, вздохнул и с вызовом произнёс:

— Полковник, не станешь же ты сидеть в Кореле долгие лета? Да и Сокол не станет же сию землицу под свою руку брать?

— Москва же отказалась от неё. Разве нет? — прищурился полковник, с интересом посматривая на молодого человека.

— Не Москва то сделала, а шайка боярская да пёс-Морозов! — выпалил Даниил.

— Значит, твой человек в Москве — Никита Романов? — широко улыбнувшись, проговорил Андрей. — Вот только зачем надо Соколу трон предлагать, это проверка такая?

Строганов тут же сел на стул и с кислой ухмылкой еле слышно сказал:

— Умён ты, да ведомы тебе дела московские… Никита Иванович, как есть, проверку учинить решил. Что Сокол ответит? — вперился он взглядом в ангарца, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.

— Да не волнуйся ты, — усмехнулся Смирнов. — Откажется он. Не нужон ему московский трон — у нас дел на Востоке по самое горло. Одолевают!

Строганов просветлел лицом:

— Дай-то Бог! Коли так, Никита Иванович доволен вельми будет.

— Ну вот, а то злата предлагать собрался… — заулыбался и Лопахин.

— А то и стану! — воскликнул Данил. — Ежели Корела к нам отойдёт — останешься на воеводстве? — Строганов уставился на полковника.

— Если Сокол позволит, — тут же нашёлся Андрей.

После этого Даниил доверительным тоном рассказал ангарцам о планах уральских олигархов. Как оказалось, Никита Романов изрядно опасался предлагаемого Строгановыми в союзники «подымающего голову восточного великого князя Сибири», который мало того, что уже проник на Русь цепочкою факторий, да получив в Москве свой Двор. Мало того, что активно участвует в дележе Эстляндии, посылая на шведскую войну своих солдат для помощи королю Кристиану Датскому, так он же с лёгкостью берёт шведские крепости в корельских землях и обосновывается там крепко. И ежели сейчас он не слушает приказов пса-Морозова, да будет ли он слушать указы нового царя, коего Земский Собор изберёт? И ведь бают, что де знак Сокола на нём, знак Рурика.

— Да не охоч Сокол до трона московского! — отмахнулся от Строганова Смирнов.

— Никогда о том и слова не было сказано, — кивнул Лопахин.

— Что же, тогда Никита Иванович сам слова нужные найдёт, чтобы дела обчие завесть. Для прибытку вящего, да для всех, — с торжеством в голосе сказал Даниил, снова встав с места.

Стены и башни пограничного городка, основанного ещё рыцарями-меченосцами в тринадцатом веке, пребывали в плачевном состоянии. Проще сказать, их и не было вовсе — лишь только завалы битого камня, а кое-где сохранившиеся укрепления могли, при достаточном воображении, дать некую картину былой крепости. Три войны — Ливонская, польско-шведская и русско-польская начала века, пронёсшиеся по этой земле, немногое оставили после себя в целости. Замок Феллина, многажды переходивший из рук в руки: русские, польские или шведские, значительно пострадал, но всё же не настолько, что тут было нельзя разместить гарнизон. Располагался тут и воевода князь Никита Самойлович Бельский, не желавший жить в городе. Три сотни драгун, находившиеся под командой капитана Оле Нильсена, датчанина на русской службе, расквартировались на зиму на окраине, где было много пустовавших домов. Вообще, жителей в Феллине было очень мало, Никита Самойлович насчитывал их чуть менее тысячи.

— Да и чумные они какие-то… — говорил он Павлу Граулю, гостившему у него вместе с дюжиной новгородцев с Эзеля. — Волками смотрят, будто это я сей городишко до такой мерзости довёл!

— Не обращай внимания! — отвечал ангарец. — Ты вот стены бы поднял, было бы дело!

Однако о том активном приложения сил в восстановлении крепости и замка, как это было в Кореле — а Бельский знал о том из писем воеводы Ефремова, регулярно доставляемых ему с берегов Вуоксы, не могло быть и речи — из Москвы, от бояр, уже приходила одна отписка о недостатке средств на оное предприятие. Остальные челобитные Бельского оставались без ответа. В Пскове и Новгороде же поговаривали, что, дескать, Морозов уже вёл разговоры со шведским послом о продаже части завоеваний Руси в Ливонии.

— Бают, он сызнова свея хочет привлечь на Русь, дабы власть свою ещё больше упрочить — а заодно чужим мечом крамолу известь!

— Какую крамолу? — удивился Грауль.

— Будто новгородцы и псковичи хотят отложиться от Москвы! — понизил голос князь Бельский.

Тут лжи не было — сепаратистские настроения бередили умы боярской верхушки Новгородчины. Казалось, в их ушах ещё звучал вечевой колокол, а совсем недавно именно они призывали в Новгород шведского королевича Карла Филиппа. Еженедельные слухи о кончине несчастного Алексея Михайловича только подогревали эти настроения. Однако Бельский сообщил, что государь уже частенько вставал с постели и даже покидал покои.

— И, главное — Государь будто бы невесту себе избрал! — совсем уж шёпотом сообщил Никита. — Молва идёт, смотр невест уж был. Морозов торопится — ежели сейчас Алексей преставится, то его быстро от трона уберут.

— А кто невеста? — изумлённо проговорил Грауль.

— Милославская Марья, — коротко бросил князь. — Да токмо юный государь телом слаб. Изволит ли он свадьбу в сей момент учинять?

— Морозов может заставить его обручится с Марьей? — спросил Павел.

— Сможет, — уверенным тоном ответил Никита, серьёзно задумавшись.

В целом, информация из Москвы была довольно противоречива, но факт заметного улучшения состояния царя был неоспорим. По словам князя, о том говорили знающие люди.

Павел Грауль, в чьём прошлом, ставшем настоящим, после скорой уже московской замятни, в обход всех правил, на трон усядется новая династия Бельских, с недавних пор постоянно находился при Никите Самойловиче. Сей, несомненно, достойный муж должен будет повторить судьбу не менее достойного полководца князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского — чьи блестящие победы над поляками и снятие блокады Москвы в 1610 году вызвали в народе уважение к этому военачальнику. Дошло даже до предложения ему Прокопием Петровичем Ляпуновым, рязанским воеводой и главой первого русского ополчения, московского трона вместо никчёмного царя Шуйского. Возможно, именно это предложение и стало причиной отравления талантливого полководца на пиру по случаю крестин сына князя Ивана Михайловича Воротынского. Несомненно, в этом был замешан сам Василий Шуйский. Будущая смерть Никиты Бельского практически один в один повторяла судьбу Скопина-Шуйского — слава и почёт, заслуженные победами, предложение трона и скорая смерть на пиру. В Ангарске при изучении этой ситуации доводы Грауля о необходимости сохранения жизни Никите сочти убедительными, особенно при приведении известной аналогии. Второго отравителя на троне быть не должно, поэтому Павел старался сделать всё от него зависящее, дабы избежать гибели Бельского, уже показавшего своими победами имеющийся у него несомненный талант полководца.

Такого человека можно было бы и на ангарскую службу увлечь, как и того же Беклемишева, да и воевода Ефремов показал себя с лучшей стороны. Достойные люди всегда в цене для тех, кто понимает их значимость и знает, как применить таких людей с великой пользой. А для вороватой серости такие люди весьма опасны, и именно эта серость порой и убивает лучших. История знает множество подобных случаев.

Между тем, из Москвы вместе с людьми Бельского и Кузьмина, постепенно перевозившего свою дворню и имущество в Феллин, приходили и весьма неожиданные новости — сильно задержавшийся на Руси датский принц Вальдемар всё-таки женится на Ирине, дочери почившего государя Михаила Фёдоровича. Причиной удачного финала расстроившегося было предприятия стало горячее желание короля Кристиана женить сына на русской княжне — для упрочения датско-русского союза. Окончившаяся война со Швецией показала всю выгоду от этого сотрудничества. Будь русские хоть немного поудачливее в Эстляндии, и шведы бы её вовсе покинули. Но они, по мнению датского монарха, воевали слишком нерешительно — без должного умения осаждали Нарву, не подступаясь даже к Ревалю. Хотя были и удачные операции, такие как взятие Дерпта, Пернова, а также Нотебурга и Ниена, причём две последние твердыни были захвачены небольшими отрядами сибирцев — союзниками короля. Что ещё раз говорило об их исключительном воинском умении. Потому Кристиан и послал к Вальдемару снабжённых инструкциями людей, дабы те настояли на свадьбе. Однако принципиальным условием оставался вопрос веры — и принц, в силу изменившихся условий, связанных со смертью Михаила Федоровича, получил согласие на то русской стороны.

— И что же, датского принца будут использовать? — спросил тогда князя Грауль. — Как именно, интересно?

— А никак, — махнул рукой Бельский. — Посадят воеводой на украйне какой-нибудь, всего и делов.

— Зато датский принц на русской службе будет, — проговорил Павел, усмехаясь.

— Государь наш да король датский тому токмо рады будут, — пояснил воевода ангарцу наставительно и, улыбнувшись, добавил:

— Вот ежели ещё вызнать, кто государем будет? Ежели молодого государя лихоманка съест.

— А кто окромя Никиты Ивановича может им быть? — удивился Грауль. — Нешто Борис?

— Не скажи! — воскликнул князь. — Морозов ушлый — глядишь, притрётся к трону накрепко, как Васька Шуйский. А по мне так старая династия, что от Рурика шла, верней всего, а бояре гундосые не чета тем государям великим.

— У тебя же тоже кровь Рурика есть? — осторожно проговорил Павел.

— Кровь оная много у кого есть, — отмахнулся Бельский. — Что с того?

Грауль не стал развивать эту тему, благоразумно промолчав, после чего переключил внимание собеседника на проблему зимовки феллинского гарнизона в самом центре Эстляндии, а также на возможность посещения Эзеля с торговыми целями и, что было немаловажно для ангарского анклава, устройством караванов с переселенцами через Курляндию. Кроме того, используя Бельского, нужно было наладить свою сеть осведомителей в Новгороде и Пскове, на что было выделено немалое количество ленского золота. А вкупе с теми осведомителями, что прикормил в шведском Пернове и курляндских Митаве и Виндаве Брайан Белов, вырисовывались вполне приличные перспективы своевременного получения нужной ангарцам информации.

Спустя двое суток драгунским разъездом близ Феллина была обнаружена вереница повозок, сопровождаемых всадниками, которые были абсолютно не похожи на воинов. Капрал Акинфий Седов, старший разъезда, принял решение остановить процессию и расспросить двигавшихся к городу людей — кто такие, откуда да зачем пришли на землю Руси? Оказалось, что эти люди — беженцы из Пернова, где не так давно воеводой был именно тот князь, что теперь находился в Феллине, потому они, послушав дельного совета, и идут к нему на поклон.

— Татары у Пернова, господин! Их сотни! — вышел вперёд долговязый немец, сносно говоривший по-русски. — Адовы люди, слуги сатаны! Мы лишь хотим, чтобы добрый воевода Бельский принял нас, как есть! Да защитил от татар! — почти что выкрикнул он последнюю фразу.

Седов приказал говорившему с ним немцу отправляться вместе с ним в Феллин, чтобы встретиться с воеводой. Оставшейся пятёрке драгун Акинфий дал задание не пускать караван вперёд, вплоть до особого на то разрешения князя Бельского. Беженцы и это восприняли со смирением, расположившись в ближайшем перелеске на отдых. Вскоре на городской заставе капрал сдал немца драгунскому офицеру и описал ситуацию с беженцами, после чего Оле Нильсен привёл свой отряд в боевую готовность, чтобы при необходимости выступить против возможного врага.

— Что ты мелешь, окаянный?! Какие ещё татары?! — вскричал Никита Самойлович, едва Ганс, помощник аптекаря из Пернова, приведённый в замок драгунским офицером, снова принялся причитать тонким голосом о татарских сотнях, внезапно оказавшихся перед земляным валом города. — А ну, цыц, белоглазый! Сказывай обстоятельно, откель взялись татары?

— Четыре дня назад, ранним утром, в бухту вошли корабли, были там и датские! — начал Ганс.

— Что мне-то с того? — усмехнулся Никита. — Мало ли куда даны путь держат?

— С них-то и сошли татары! Все с мушкетами! И эзельцы с ними! — продолжал голосить долговязый и нескладный мужичонка.

— Никита Самойлович, никак Белов решил Пернов к рукам прибрать, как в мире со Швецией записано, — негромко проговорил Грауль, повернувшись к воеводе.

— То его дело, — пожал плечами Бельский. — Приберёт, коли сил хватит. Я-то подмогнуть не смею…

— И не надо! — махнул рукой Павел. — Нешто не справится? А беглых перновцев следует вернуть обратно или, если желаешь, оставь их в Феллине.

— А-а, диавол с ними! — махнул рукою князь. — На западную заставу поедем, осмотреть надобно, как стрельцы мои устроились.

— А после я отправлюсь со своими мужиками под Пернов, — кивнул на новгородцев, ждущих приказа отправляться на гарцующих конях, Грауль и усмехнулся:

— Как бы не опоздать…

— Дело твоё, можешь и сразу скакать, я же могу своих робят в сопровожденье дать, — отвечал Бельский, имея в виду полусотню всадников из своей личной охраны, набранных на родовых землях.

— Не нужно, Никита Самойлович, но за заботу — огромная тебе благодарность! — склонил голову Павел. — Ну что, в путь? Осмотрим заставу, а после мы и тронемся на запад.

Минуту спустя, когда конский топот стал не таким оглушающим, а жухлая листва, поднятая кавалькадой, опустилась на землю, Ганс-аптекарь, ошалело глядя вслед ускакавшим, произнёс:

— Новые времена настали, спаси Господь!

Осмотрев с Бельским укреплённую стрельцами заставу и найдя её весьма приличной для обороны, Грауль тепло простился с князем, обещав до снега снова быть в гостях. К зиме Павел хотел возвратиться в Москву, чтобы заняться делами Ангарского Двора, а заодно и наладить нужные знакомства для добывания информации, коя может быть полезна для Ангарска. По пути же в столицу Руси, в Великих Луках он должен будет найти отца Кирилла, который к тому времени обещал попробовать уговорить бывшего архиепископа Тобольского и Сибирского Нектария вновь отправиться на служение в Сибирь. Сейчас же следовало как можно быстрее двигаться на запад, к морю.

Окрестности Пернова словно оцепенели, замерев в тишине — в который уже раз жители этой провинции, ожидая худшего от немилосердного врага, бросали дома и уходили в леса, пытаясь спасти свои жизни. Всадники, выехавшие из Феллина, едва ли встретили на своём пути более чем несколько десятков человек, да и то — многие немедля улепётывали прочь от дороги, завидев небольшой отряд верховых. Переночевав в одном из пустых хуторов, ангарцы уже к вечеру следующего дня вышли к берегу Перновы немного выше одноимённого с рекою города и вскоре приблизились к нему на расстояние, годное для использования бинокля. Павел пользовался моделью «Орёл-2М» производства Белостокского завода оптических приборов — по своим характеристикам он заметно отличался в лучшую сторону от своих аналогов, что были у людей из экспедиции Соколова. Грауль мог видеть валы Пернова, находясь на значительном от них удалении. Портовый город, ценимый за удобство торгового пути до Пскова и Новгорода, не выглядел, как находящийся под осадой, однако несомненным был факт присутствия там большого воинского отряда. Ибо у северной стороны вала был разбит довольно большой военный лагерь, со множеством палаток, разложенных костров и, судя по организации стана, это были ангарцы. Стяг Сибирской Руси реял в центре, у шатра медицинской службы.

— Павел Лукич, дай-ко и мне глянуть! — протянул руку один из новгородцев, увидев, что его начальник собрался было убрать бинокль в футляр.

— Посмотри, Аверьян, — усмехнулся Грауль. — Да недолго, сейчас уж собираемся.

— Аверьян! — Павел окликнул новгородца, бывшего монастырского служку, который, несмотря на то, что все остальные его товарищи уже оседлали коней, продолжал что-то выглядывать в бинокль, то и дело цокая языком.

— Нешто так понравилось, что и оторваться не в силах? — воскликнул его дружок Феодор, прежде бывший дворовым холопом у родственников жены князя Борецкого. — Поспешай!

— Гляди, Аверьян, пристанет биноколь — не оторвёшь уж вовек! — рассмеялся молодой парень — рыбацкий сын с Ильмень-озера. — Так и будешь, яко…

— А ну, цыц! — оборвал его Аверьян. — Разгалделись, словно сороки! Павел Лукич, подь сюды! — он позвал своего начальника, держа бинокль на весу.

Грауль уже смекнул, что новгородец узрел нечто любопытное. Неспроста он пару минут назад замер, словно охотник, встретивший вдруг дичь прямо перед собою. И точно…

— Свеи! Токмо им и быть… — понизив голос, пояснял Аверьян Павлу, покуда тот присматривался.

Грауль сразу же увидел врага. И как только новгородец сумел высмотреть неприятеля среди пожелтевшей листвы деревьев, стоявших сплошной стеной? Однако среди них нашлась вполне приличная поляна, тянущаяся параллельно течению реки на добрые полторы сотни метров. Ширину её понять было сложно, однако там комфортно умещались и кони, и повозки, и даже карета приличного вида с вензелями на дверце. Людей в светло-коричневых и жёлтых камзолах было немного — не более двух с половиной десятков. Поверх камзолов у многих шведов были одеты бычьи колеты, а у некоторых и кирасы, на головах красовались широкополые шляпы с вычурными перьями, но были и кабассеты, и лобстеры. Виднелись стяги с фамильными гербами — по всему выходило, что на поляне собралась представительная компания…

— Не помешало бы накрыть их, — процедил Грауль. — Вдруг важная птица какая?

Среди людей неприятеля он заметил небольшую группу, что в зрительные трубы наблюдала за лагерем ангарцев, находясь на удобном для сего дела возвышении, к тому же прикрытые молодым осинником.

— Павел Лукич, дозволь разогнать свея! Проучим! Не след мимо проезжать, коли само Провидение указало! — наперебой загалдели и спешившееся новгородцы, и приданная Бельским дюжина его «робят» — мордатых дружинников во главе с Василием Рыковым, княжеским шурином, кои уже не раз и сполна вкусили радость побед над извечным врагом. Павел видел, как загорелись глаза воинов, как собрались они, как горело в них желание разметать неприятеля, погнать его прочь, рубить его…

— Да их два десятка, нешто нам не совладать?! — воскликнул Рыков, с лёгкостью удерживая осанку на гарцующем коне.

Грауль колебался ещё около минуты, а потом кивнув Василию, скомандовав:

— По коням! — заставив воинов взреветь от радости скорого боя.

Укатанная крестьянскими возками колея, что вела от одной деревеньки к другой, проходя через поляну, на которой обосновались шведы, нашлась быстро. Эта проезжая дорога находилась в отдалении от основных путей в округе, что вели в Пернов, видимо, поэтому враг избрал именно её. К моменту, когда отряд Грауля вытянулся в колонну, мелкая морось превратилась в холодный дождь, а под копытами коней зачавкала жирная глина. Всадники приближались к вражескому стану.

— Спешиться! — приказал Павел, когда до неприятеля оставалось около километра. — Василий, оставь с конями двоих воинов! А остальным скажи, чтобы держались за моими людьми!

Дружинники Бельского, по сути, представляли собой лёгких рейтар — доспехов у них не было, а из вооружения, кроме палашей, сабель и пик, они имели ещё и пистоли. Правда, не все, но у шестерых их было по две штуки на брата. Против нарезных ангарок и револьверов они смотрелись несерьёзно, а потому Грауль и приказал «робятам» не высовываться. Между тем, новгородцы, деловито надевая стальные панцири, помогали друг другу затягивать ремешки. После чего к винтовкам со слитным сухим щелчком были примкнуты штыки, а из поклажи они достали последнее снаряжение — продукт штамповочного цеха Железногорского металлургического завода — каски, напоминавшие своим видом советские защитные головные уборы времён японо-советского конфликта на Халхинголе.

— Проверить оружие! Вперёд! — после этого приказа командира отряд, выстроившийся двумя нестройными шеренгами, скрылся в чащобе.

Отряд бывшего капитана госбезопасности Русии уходил всё глубже в лес, чтобы не нарваться раньше времени на шведский караул и выйти аккурат им в тыл. И чем дальше забиралась группа, тем тише становилось вокруг — не было слышно ни единого лишнего, не свойственного вековой чащобе звука. Лес был напоен влагой, пахло сыростью и гниющим деревом. Почва, покрытая хлюпающим под ногами мхом, мягко пружинила. Донимала паутина, так и норовившая пристать к лицу…

— Василий, подтяни своих! Видишь, отстают! — Грауль указал дружиннику на уставших воинов.

Тяжело им тащится в полном облачении по лесу, непривычно. Пот стекал ручьями, дыхание сбилось и стало хриплым. Пришлось делать кратковременный привал, чтобы дружинники малость пришли в себя. Новгородцы, даром что в брониках, были гораздо свежее, сказывался пусть небольшой, но опыт переходов по пересечённой местности. А враг уже был близок — преодолев поросшую лесом и кустарником широкую балку, небольшой отряд вышел к видневшемуся впереди просвету. Впереди, в сотне метров находилась та самая вытянутая вдоль дороги поляна.

Пройдя несколько шагов, Павел осмотрелся и поднял руку, сгибая её в локте, после чего сжал кулак. Этому жесту бойцы был давно научены, а посему остановились, присев на колено и переводя дух в ожидании дальнейших приказов. Тускло поблёскивали штыки, обращённые вперёд, к врагу, воины с волнением переглядывались друг с другом — никуда от этого чувства не уйдёшь.

— Пошли… — махнул рукою Грауль, ещё раз оглядев своё воинство.

Однако буквально через несколько минут им снова пришлось остановиться — впереди, за часто стоящими осинами послышались звуки, голоса переговаривавшихся людей, стук сучьев. Новгородцы разом заняли позиции — кто-то плюхнулся наземь, выставив перед собой ствол винтовки, кто-то встал за дерево. Вскоре, однако, движение было продолжено, а источник шума — обнаружен. Прямо на воинов Грауля шёл невысокий, плюгавый мужичонка, явно не воин, скорее слуга. Одет он был соответственно — измазанные короткие порты, такого же непонятного цвета рубаха, когда-то бывшая белой, а на ней кожаная накидка. На голове кожаный же чепчик со свободно болтающимися завязками. За спиной у него была небольшая вязанка хвороста, которую он постоянно пополнял, поднимая с земли пригодные сучья и прихватывая их бечевой. Встретить кого-либо этот доходяга совершенно не ожидал, а потому брёл между деревьев, что-то бормоча себе под нос, и даже не оглядывался по сторонам. Так он и прошёл мимо Аверьяна, застывшего за широким стволом сосны. Лишь в самый последний момент швед что-то почувствовал и попытался оглянуться, но ладонь Аверьяна надёжно закрыла его рот, и, выронив на землю хворост, пленник мелко затрясся от страха.

— Я задам тебе пару вопросов, — подошёл Павел и заговорил со шведом по-немецки. — Ответишь — будешь жить. Хорошо?

Тот, закатив глаза, попытался кивать.

— Vem du är, ryska? — таковыми были его первые слова, после того как Аверьян опустил руку.

И тут совсем недалеко, за ближними соснами, снова послышалось движение, даже пыхтение, а потом будто кто-то бросил на землю тяжело набитый тюк.

— Сколько солдат на поляне? — задал вопрос Грауль.

Пленник, продолжавший сотрясаться всем телом от страха, не отрывал взгляда со штыка, что был направлен в его сторону. Командир отряда показал Аверьяну жестами, уходим мол — тащи с собою шведа. Но, покрывшийся потом мужичонка принялся упираться, с его головы слетел чепчик, он обречённо заскулил…

Ещё мгновение и он заорёт, понял Павел и, снова закрыв ему рот, сделал характерный жест рукой. В хилое тело слуги вонзились лезвия штыков, он скрючился, поджав ноги и выпучив глаза. Несколько секунд, и пленник затих.

— Peter, var är du? — послышался совсем близкий голос его товарища.

— Атака! — снова махнул рукой Грауль.

Новгородцы молча бросились вперёд. Замершего в ужасе шведа закололи, не обратив внимания на облепленное мокрой листвой окровавленное тело, лежавшее перед ним. На опушке новгородцы начали стрелять по ошалевшим от неожиданности шведам. Уже в первые минуты большинство из них было застрелено. Офицеры, пытавшиеся организовать сопротивление, выбивались в первую очередь. Когда неприятель дрогнул, последним, что окончательно сломило его дух, был слитный и оглушительный рёв трёх десятков глоток:

— Ура-а!!

Треск винтовочных выстрелов и рявканье пистолей постепенно стихали, дело было кончено очень скоро. Большинство шведов было убито, лишь немногие сумели сбежать, спасая свою жизнь. Раненых врагов добивали дружинники — споро и деловито, Грауль не стал их останавливать. В центр поляны согнали немногочисленных пленных — их оказалось всего семеро, из них только один офицер, двое солдат и трое слуг-эстов. Также среди пленников был и дородный мужчина в годах, одетый в дорогие одежды — именно поэтому Рыков не стал пускать ему кровь, а схватив за шиворот, притащил его, прятавшегося под возком, к Павлу. Несомненно, что это знатный человек — а вдруг сгодится для допроса?

Среди бойцов отряда выстрелом из пистоля был убит один рыковец, распахнувший дверь кареты вслед за юркнувшим туда кучером, да шестеро воинов получили ранения — одному отсекли пол-ладони, остальными были получены колотые раны конечностей. От бо́льших неприятностей многих спас бронежилет и каска.

— Павел Лукич! Сюда! — раздался вдруг вопль Феодора. — Глянь-ко, сибирец никак?!

На самой опушке, которую преодолели атаковавшие шведов воины, позже был обнаружен привязанный к дереву труп умученного врагами тунгуса — одного из сыновей ангарского князца. После того, как его путы были перерезаны, Грауль вспомнил об окровавленном теле, которое оттащил в лес один из встреченных у опушки шведов — там был обнаружен второй мертвец-ангарец. А среди багажа кареты вскоре нашли две ангарки и полевую форму экспедиционного батальона Саляева. Грауль был вне себя от гнева, но не подал виду, сумев обуздать его. Лишь скрипнул зубами и приказал заколоть пленников, оставив в живых только эстов. Солдаты приняли смерть без эмоций, они и так ожидали её каждую минуту. Оставался только толстяк со всклоченными волосами. Он был смертельно бледен, а его холёное лицо породистого аристократа теперь было перекошено гримасой, в которой смешались и изумление, и ужас, и непонимание, и брезгливое отвращение.

Нижняя челюсть его часто подрагивала, а едва к нему направился, пустив кровь офицеру, Аверьян с окровавленным штыком, он выставил вперёд руку и вскричал:

— Nej! Store Gud!

Новгородец обернулся на Грауля — может тот всё же переменит своё решение?

Павел же, не отрывая взгляда, наблюдал за единственным оставшимся на поляне шведом. А тот, поняв, что этот русский командует отрядом, атаковавшим его охранение, набрал в лёгкие воздуха и…

— Mitt… Mitt namn är Axel Oxenstierna! — воскликнул он окрепшим, но ещё хриплым от огромного волнения голосом.