Хозяин Амура

Глава 14

Путь по нижнему Амуру был лишён каких бы то ни было заслуживающих внимание подробностей. Редкие дымы нанайских, а затем и нивхских деревенек, встреченных на правом берегу реки, да утлые лодчонки амурских рыбаков — вот и всё, что в пути видели ангарцы с «Орочанина». Не считая безбрежного зелёного моря тайги, разумеется. В давние времена именно здесь дыхание океана остановило ледник, а потому на берегах великой реки сходились представители южной и северной флоры и фауны. Встречались ели, увитые диким виноградом, маньчжурский орех, который рос рядом с пихтой. А кроме медведя в тайге мог встретиться и величественный амба — амурский тигр.

Рыбаки-туземцы, оказавшиеся на пути канонерки, в большинстве своём уже не пугались чадящего корабля, поскольку не раз видели его, а многие знали даже чей он — великого князя Сокола, хозяина Амура. Среди амурцев о Соколе начинали складываться легенды, его именем называли сыновей, чтобы оно принесло им удачу и покровительство неба, так любящего князя. Быть может, думали родители, боги ошибутся и даруют часть силы и их сыну. Но были и те, для кого канонерка была в диковинку, и тогда дело зачастую кончалось купанием рыбаков в прохладной речной воде, прежде чем те, отчаянно гребя, успевали достичь берега.

Капитан «Орочанина» Николай Мелетьев не в первый раз проводил свой корабль по этому маршруту, он же будущей весной поведёт за собой до самого устья и ангарские корветы. Особую опасность для них таил амурский эстуарий с его небольшими глубинами в два-три метра, представляя собой по сути чуть прикрытую водой сплошную песчаную мель. Причём песчаное дно эстуария постоянно находилось в движении, будучи под воздействием сильнейших ветров, мощного стока Амура, а также морских приливов и отливов. Кстати, во время прилива вода поднимается примерно на метр, и, в случае весеннего подтверждения найденного айнами Нумару фарватера, «Посадник» и «Воевода» счастливо минуют все преграды лимана. Для этого и старались айну, промеряя глубины эстуария. Они очень уверенно держались на открытой воде, уходя весьма далеко в море, в сторону видневшегося вдалеке низкого сахалинского берега. Без сомнения, из айнов получатся первоклассные моряки!

Ранним утром в понедельник последней недели сентября, во время ночной стоянки, в эфир ворвался радист из Амуркотана с сообщением о том, что ещё вчерашним утром близ Усть-Амурского острога, принадлежащего Руси, бросил якорь корабль, прежде невиданный в этих водах, сопровождаемый двумя охотскими лодиями. А вечером того же дня вернулись посланные на разведку дауры, одетые под местных нивхов. Они сообщили о том, что люди бают, мол, казачки привели в острог давно уж пленённых на юге большого острова голландских немцев, что до сих пор жили там среди бородатых людишек.

Как и предупредил капитана «Орочанина» радист из Амуркотана, лодки айну и сам утарпа Нумару встречали канонерку на реке, в паре километров от поселения. Заранее сбавив ход, корабль принял на борт довольных встречей туземцев. Вышедший вперёд сияющий от удовольствия Нумару встретил своего зятя традиционным каракты — айнским приветствием. Он стал гладить спадающие на уши волосы и чёрную длинную бороду, потом тёр одна о другую сложенные как для молитвы ладони. После чего последовало это же приветствие уже со стороны Сазонова, и они, довольные собой, обнялись. Далее Нумару поприветствовал его сын Рамантэ. Сам старик, безрезультатно поискав глазами дочь, вопросительно посмотрел на Алексея.

— Будут, — кивнул тот, отвечая по-айнски. — Весной приедет. С детьми.

Нумару положил ему руку на плечо и уважительно посмотрел Сазонову прямо в глаза, после чего отошёл в сторону и принялся негромко разговаривать с Рамантэ. Парень, видимо, тут же стал выкладывать отцу о своём житье-бытье в Ангарии. Быть может, он рассказывал и о том, как пытался поначалу разговаривать со стрельцами, принимая перешедших на ангарскую службу хмурых бородачей за своих соплеменников. Мелетьев завёл корабль в тихую заводь, на возвышенном берегу которой и стояло укрепление ангарцев посреди айнского поселения, сильно разросшегося за прошедшее время благодаря переселению двух более мелких родов нижнеамурских айну в Амуркотан. Разумеется, они признали Нумару своим нишпа — вождём, присягнув при этом и князю Соколу как верховной власти. Начальником местного гарнизона был старший лейтенант Прохор Лыков, из взвода охраны экспедиции Корнея Миронова, которая была послана изучать этот мир из Русии Матусевича и Сергиенко. Мужик он был толковый, а потому ему и доверили восточный форпост в начале прошлого года, отрядив Прохора из Новоземельска.

После баньки и отменной айнской ухи под капельку брусничной настойки в кабинете начальника гарнизона собрались Сазонов, Лыков, Мелетьев, а также бывший в Усть-Амурском остроге даур Илья, старшина, командир стрелкового взвода первого Даурского охранного полка.

Лыков уже составил донесение, которое вскоре должно будет уйти по цепочке станций в Ангарск. В тексте, озвученном на этом собрании, говорилось об усилении активности охотской флотилии, согласно вновь поступившим данным. И пусть лодии, что сходили с охотской верфи, казались неказистыми, дело своё они делали — русская колонизация Сахалина, Камчатки, а возможно, и Курильских островов, несомненно, началась и весьма активно, надо сказать, проходила. Особенно это касалось Сахалина — как наиболее удобного в достижении охотскими лодиями — одномачтовыми, крутобокими корабликами, напоминавшими поморские кочи, но вооружёнными двумя-тремя медными пушечками. Такой корабль мог взять на борт, помимо дюжины человек команды, до сорока человек казаков либо промысловиков. Нет, с одной стороны, экспансия Руси вызывала уважение, всё-таки предки были людьми отважными и упёртыми в достижении своих целей. Пусть не без греха, но именно они и создали великую державу от Балтики до канадских лесов, которую успешно профукали, продали потомки.

— Быть может, стоит попробовать направить Русь на Аляску? — осторожно проговорил Мелетьев, поглядывая на Сазонова, на куртке, над левым крудным карманом которой красовались вышитые «золотой» нитью полковничьи звёзды.

— Золотом отвадить внимание воевод от острова? — пожал плечами Лыков. — Так на Сахалине всё одно не старатели, а всё больше охотники за морским зверем.

— Слишком большой куш! — покачал головой Алексей, нахмурившись. — Да нет зависимости тут, Прохор верно заметил.

— Ладно, я просто предложил! — поднял ладони в извиняющемся жесте капитан «Орочанина» и, обведя остальных взглядом, спросил:

— А у вас есть иные предложения?

— Сейчас — нет! — тут же ответил Сазонов. — Но обдумать это стоит.

— А может, и так уживёмся, — предположил Лыков. — Им уголь с нефтью не столь надобны, а нам до котика дел нету.

— Посмотрим, — кивнул Алексей. — В Якутск мы протест уже послали… Весной сами решим. А вот что сейчас с голландцами делать станем?

— Воеводе Калешину они вряд ли нужны, — сказал Лыков.

— В остроге говорят — зачем лишние рты, оставили бы немцев у мохнатых, ведь и так многие помрут вскоре. Болезные они, — нараспев проговорил Илья, бывший в Усть-Амурске на разведке.

— А ну! — воскликнул Сазонов, вставая. — Николай! Прикажи разводить пары, к острогу сходим. Потом машину будешь чистить!

— Василей! — раздался с берега зычный голос полусотника Агея. — Поярков!

— Ой?! — в лодке, что стояла наполовину вытащенной из воды, разогнулся коренастый, будто бы квадратный бородач в некогда богатом, а теперь драном кафтане, выбросив на берег объёмный, звякнувший железом мешок. — Чего глотку аки проклятый дерёшь, Агейка?

— Воевода, Фёдор Исакович, немедля требует! — сложив ладони, проорал служилый казак и тотчас же припустил в острог, недобро оглядев ватажку Василия, отдыхавшую на берегу у костров в ожидании ушицы.

— И чего этому борову неймётся, получил же свою долю! — в сердцах пробурчал якутский письменный голова, заломив шапку. — Так и пришиб бы…

Спрыгнув на мокрый песок, он поднял мешок и отдал его товарищу, наказав:

— Делить буду, как возвернусь! — и направился в воеводскую избу.

Воевода Байков заканчивал обед, когда в жарко натопленное помещение вошёл Поярков. Фёдор Исакович сердито глянул на вошедшего и тяжко вздохнул. После чего, отодвинув от себя ополовиненную миску с варёной пшеницей и мясом, облизал ложку от жира и, наконец, проговорил:

— Ты, Василий, на кой ляд мне сюды немцев притащил?

Тот хмуро посмотрел на пшеницу и подумал о том, что его казачкам оной не досталось — всё одно придётся жрать опостылевшую рыбу, будь она неладна! А служилым людишкам вона чего достаётся!

— За корабль сей, коли в Охотск его приведёшь, воевода якуцкий Головин Пётр Петрович отблагодарит, то будь спокоен! А коли так — то и немцев с собою забирай, а мне своих людишек кормить надобно, а не этих доходяг. Хлебной казны не присылали ишшо.

— То-то я и смотрю, — пробурчал Поярков, со злобой сузив глаза. — Сказывай, чего надобно, иттить мне надо к робятам!

— Долго ли столоваться будешь? — повысил голос Байков. — Покуда море покойно, уходил бы к Охотску!

— То моё дело! — заявил Василий. — Нужда станет — уйду! А немцев, коли не надобны, повяжу — да в воду.

— Оставил бы у мохнатых, лиходей… — пробормотал Фёдор Исакович. — Бают, ты к ним с жесточью приходил? Верно ли? Не Головин ли говорил тебе не забижать тех людишек? И так к Соколу ангарскому дауры кажный раз уходят!

— Кто бает? — пропустив остальные вопросы, спросил Поярков, упёршись руками о стол и уставившись немигающим взглядом на воеводу. — Наговор се. И неча мне с тобою лясы точить, Фёдор Исакович, пойду я!

И, уже выходя за дверь, повернулся к продолжавшему сидеть за столом Байкову:

— В Охотск сегодня же и уйду!

Едва за ним со стуком закрылась дверь, как Байков со злости запустил в неё миску с недоеденной кашей. И тут же с улицы послышались крики и топот десятков людей. Вдруг забил тревожно колокол. Байков вскочил с лавки и принялся торопливо одеваться. Толкнули дверь из сеней — то Ванька-пушкарь влетел внутрь, хрустнув глиняными осколками миски. У самого волосы всклочены, а глаза, что любские ефимки:

— Ангарской корабль, Фёдор Исакович! Что дым черной исторгает! К острогу идёт!

Загодя сбавив ход, канонерка подходила к северному берегу Амура, принадлежащему Московскому царству. А тамошний люд, вдоволь уж насуетившийся, встречал гостей во всеоружии. В переносном, конечно же, смысле, хотя все три пушечки Усть-Амурского острога смотрели в сторону приближающегося «Орочанина». Ванька Одинец, старший среди пушкарей, напряжённо вглядывался в силуэт ангарского корабля, в нетерпении покусывая губы. Уж он-то знал, что одного выстрела из корабельной пушки ангарцев достаточно для того, чтобы разнести к чертям его орудийную башенку. Силу той пушки Одинец узнал в Ленском остроге, чуть более года назад, когда туда наведались ангарцы, чтобы забрать уворованные лихими казачками мушкеты да наказать этих лиходеев, что прежде спалили их острожек и лишили жизни его защитников. Ванька тогда чудом остался в живых, да только в тот злополучный день придавило ему ногу бревном, отчего он стал прихрамывать. А ленских после оного случая раскидали по иным острогам. Вот Одинец и попал на Амур, вместе с дюжиной своих товарищей. С тем пор пушкарь мечтал управляться с орудием, подобным ангарскому, ибо силу оно имеет безмерную. Но таковых, понимал пушкарь, нет даже в самой Москве, а коли и есть, то…

«…то у них свои пушкари имеются» — вздохнул Иван.

Тем временем на берегу у ворот острога собралась немалая толпа. В центре её находился воевода Фёдор Исакович Байков, одетый по сему случаю в свои лучшие одежды и надевший кирасу. Рядом были ближние его люди, также принарядившиеся и одевшие доспехи. Чуть спереди стояли барабанщики и трубачи, готовые приветствовать гостей.

До сих пор Байков не видал ангарских кораблей, лишь слышал разные небылицы. Баяли людишки, что, мол, внутри оного судна скрыты огненные демоны. И, мол, именно они и толкают корабль против ветра и течения. А иногда бывает слышен их рёв — долгий, пронзительный и оглушающе громкий. В подобные россказни о волшбе Фёдор Исакович не верил. Воевода умом своим понимал, что сам по себе корабль по воде двигаться не может — нужна сила, его толкающая. А значит, у ангарцев есть какая-то тайна.

Про самих ангарцев Байков знал мало, слишком мало для воеводы пограничного с их землицами острога. Разве что ведал о гордости их и злопамятстве, помня рассказы о погроме и сожжении людьми князя Сокола Ленского острога. Однако же, бывало и иное — не раз бывало, ангарцы и помогали, как в Зейском остроге, например. Казачки единожды по весне жестоко голодовали, а как только воевода ближнего ангарского городка Зейска прознал о том, сразу же доставили в острог овощей, зерна и иной провизии, не взяв ничего взамен. Да болезных вылечили, забрав их к себе в городок, к лекарям. А лекари у них, люди говорят, зело добрые — лихоманку на раз изгоняют. А ещё, коли тунгусцы зазевавшегося казачка, от товарищей отбившегося в тайге, схватят в полон, завсегда выручат да в острожек ближний вернут. Это ежели тот захочет обратно, значит, к товарищам. А иной раз и к себе на службу берут. Опять же по доброй воле.

А ещё слыхал Фёдор, будто ангарские люди сами высокие, а телом крепкие, как самые дюжие казачки. Веры они православной, племени славянского, а язык их будто бы русский, да говор чуть иной. И вот в сей день воевода первый раз с момента прибытия на Амур прошлой осенью увидит людей Сокола да поговорит с ними.

— И чего только им надобно? — буркнул вдруг ближний к Байкову стрелецкий полусотник, с волнением сжимая рукоять сабли.

— Без дела они не придут, — наставительным тоном проговорил присланный из Якутска диакон Пётр. — Стало быть, есть у нас что-то нужное им…

Фёдор Исакович, нахмурившись, бросил быстрый взгляд в ту сторону, где находился голландский корабль, стоявший на якорях поодаль от берега. Там, на борту приведённого Поярковым «Кастрикума» находилась дюжина его ватажников — якутских вольных и служилых казаков — тех, кто наиболее умело наловчился управляться с флейтом[6]. Остальные занимали несколько изб и полуземлянок, что оставались на прежнем месте острога, который перенесли на более высокое, не подтопляемое по весне, место.

Наконец ангарский корабль приблизился к берегу достаточно близко, чтобы бросить якоря и спустить лодки, однако он и не думал останавливаться. На малом ходу канонерка продолжала подходить к причалу. Стрельцы разом подобрались, а музыканты по знаку воеводы тотчас же принялись наполнять окрестности пронзительными звуками труб и трескучим барабанным боем. Вскоре вместе с приближающимся к острогу кораблём люди услышали глухой ритмичный звук, исходивший от него.

— Нешто на берег прямо и выскочит? Куды прёт?! — толпа заволновалась и подалась назад, кто-то и вовсе принялся улепётывать прочь.

Байков, широко раскрыв глаза, продолжал неотрывно наблюдать за необычным судном — неужто осадка его столь мала, что он легко подойдёт к причалу, куда обычно подходили лишь дощаники да лодки? Так и случилось, и вскоре с борта корабля на причал спустили мостки по которым стали сходить ангарцы. Фёдор Исакович поначалу хотел было встретить гостей не сходя с места, но непроизвольно подался вперёд, когда один из ангарцев уверенной поступью стал приближаться к собравшимся нестройной толпою усть-амурцам. Что-то особенное было в этом человеке. Какая-то внутренняя сила, абсолютная уверенность в своих силах. Он не выделялся среди своих товарищей богатыми одеждами или блестящим доспехом — ничего этого не было, однако Байкову в сей же миг стало ясно, что этот статный муж несомненно старший у ангарцев. Поначалу Фёдора кольнула шальная мысль — неужто сам князь Сокол пожаловал?! Воеводе тут же стал не по себе.

— Полковник гвардии его величества князя Руси Сибирской, Сазонов Алексей Кузьмич! — на мгновение приложив пальцы ладони к виску, произнёс громким голосом этот человек, добавив чуть позже:

— Сахалина и окрестных земель воевода.

Пожав протянутую ему ангарцем ладонь, Байков представился сам и справился о здоровье великого князя Ангарского и Амурского Вячеслава Андреевича Сокола. На этом формальности закончились, а Фёдор вдруг заметил, что гостю не по нраву пришлась игра усть-амурских музыкантов — воевода Сазонов лишь на секунду, но всё же нахмурил брови, бросив на них недоуменный взгляд. Своего недовольства, однако, он не выказал прилюдно.

— Фёдор Исакович! — чуть наклонив голову, громко сказал ангарец, силясь перемочь вдохновенно игравших трубачей. — Надобно нам с тобою переговорить! Желательно в тишине!

— Как я уже сказал, Фёдор Исакович, — начал разговор Сазонов, когда Байков, наконец, нашёл приемлемое для проведения переговоров помещение в приказной избе, а несколько стрельцов занесли туда лавки — всех поначалу рассадить не удалось, — воеводство моё на острове Сахалин находится…

— А ну! — Байков жестом поманил ближайшего к нему подьячего, — чертёжну роспись тащи сюды!

Вскоре на столе оказался широкий лист плотной и желтоватой бумаги, удерживаемый по краям, дабы не свернулся в рулон, испещрённой линиями, знаками и надписями. Алексей понял, что это была развёртка береговой линии Охотского моря, но разобраться в ней было бы архисложно. С этим справился бы кто-то из флотских офицеров, но таковых среди прибывших в Амуркотан ангарцев не было. Поглядев с тоской на Фёдора Байкова, с большим трудом пытавшегося разобраться в собственном «чертеже», Сазонов предложил усть-амурскому воеводе использовать ангарскую карту. Тот легко согласился на это и тут же с изрядным облегчением и немалым шумом убрал со стола свою.

— Итак, мы здесь, — указал на амурское устье Сазонов. — Это остров Сахалин. Моё воеводство и земля Сибирской Руси.

— Мне про то не ведомо и из Якутска никакой бумаги о сём не прибывало, — недовольно проговорил Байков, а сидевшие позади него чиновные мужи стали недовольно переговариваться. — И люди мои на том Сахалине не раз бывали — людей князя Сокола они не видали вовсе.

— Мы отправили письма в Якутск и в Москву через Енисейск, с требованием оставить этот остров, — проговорил Алексей. — Сахалином мы не поступимся, но твои или охотские людишки могут промыслы иметь на этой земле, ежели не будут чинить обиды айнам и иным местным жителям.

— Но Поярков не говорил мне обо встреченных там людях великого князя Сокола! — воскликнул Байков, а приказной дьяк энергично закивал, потрясая жидкой бородёнкой.

— А он и не должен был встретить наших товарищей! — повысил голос Сазонов. — Прежде уж было оговорено, что земли, лежащие к югу от устья Амура, принадлежат Руси Сибирской. Да и нет там ни злата, ни серебра. Но я не о том поговорить с тобою пришёл.

— О чём же, Алексей Кузьмич, ты желаешь говорить? — переглянулся с дьяком Фёдор.

— Голландцев, что на нашем острове в полон взяли, отдайте! — заявил Алексей. — Сейчас и заберу их.

— За этим приехал? — изумился усть-амурский воевода, а люди его недовольно зашумели, переговариваясь меж собой.

— И корабль голландский тоже отдавай, Фёдор Исакович, — продолжил Сазонов требовательным тоном.

Байков от подобных требований гостя аж поперхнулся. Прокашлявшись, он недовольно проговорил:

— Тех десять болезных немцев, коих я по доброте душевной взял в острог, я тебе отдам. Всё одно лишние рты, а хлеба своим людишкам не хватает. А над Поярковым я не властен. Он якутского воеводы, Петра Головина, товарищ и письменной голова тамошний. С ним тебе надо говорить.

— Не отдаст Васька корабль, а немцев уж утопил верно! — процедил дьяк, с наигранной усмешкой глядя на ангарца.

Дьяк был весьма рад хоть в чём-то, да уязвить этих заносчивых ангарцев. Однако его смешки не имели успеха среди остальных усть-амурцев, и вскоре он замолчал, смущённо потупившись. На Сазонова и его людей этот выпад никакого впечатления не произвёл. Алексей негромко переговаривался с Лыковым и Мелетьевым, а Нумару, сидевший справа от Сазонова, и вовсе откровенно скучал, посматривая по сторонам. Старый айну был горд тем обстоятельством, что Алексей взял его на важные переговоры со своими родичами из другой державы, а сидевший позади младший сын его — Рамантэ переводил отцу всё, что говорили русские. Одетый в перевязанную широким поясом распашную куртку, расшитую замысловатым орнаментом, который защищал её хозяина от влияния злых духов, подаренные зятем плотные штаны и мягкие кожаные сапоги, с двумя короткими мечами на поясе и двумя чейки-макири — ритуальными ножами на бедре, Нумару походил на знатного японского самурая. Собственно, так оно и было — японцы, долгие годы воевавшие с айнами, которых они называли эбису, очень многое переняли у них, начиная от культа меча и заканчивая ритуальным самоубийством. Байков с интересом смотрел на айна, но спросить, что он делает среди ангарцев, покуда не решался. Фёдор знал, что два крупных рода этих мохнатых туземцев с северного берега Амура ушли на южный, ангарский, ещё до его приезда сюда, причём ангарцы помогали им пересечь реку. Тогдашний воевода Кузьма Богданович Виденьев, из курских дворян, не стал препятствовать переселению, а вскоре и вовсе пропал. Баяли, ушёл-де он к ангарцам с немногими ближними людишками. В Якутск же сообщили о том, что воевода, дескать, в лесу заплутал, да и сгинул. Якутские же воеводы позже прознали о бегстве Виденьева сотоварищи. Оттого Пётр Головин нового Усть-амурского воеводу напутствовал особо. Дабы вновь измены не было, Байков отвечал за то семьёю да землицей своей.

— Фёдор Исакович! — услыхал вдруг воевода, после того как его сотник пихнул своего начальника кулаком в бок.

— Да слишышь ли? — Сазонов уж понял, что усть-амурец малость задумался. — Пошлёшь человечка до Пояркова?

— Послать-то пошлю, да придёт ли сам он сюда? — развёл руки в стороны Байков.

Как и предполагал Фёдор, Поярков в острог идти отказался наотрез. Пришлось «Орочанину» немного спустится по течению, чтобы достичь места стоянки якутской ватаги. Хмуро и неприветливо встретив ангарцев, Василий сразу же заартачился отдавать «Кастрикум» и даже не желал слышать о его продаже. Держался он довольно дерзко, даже нахально, но большего себе не позволил. Сазонову Поярков понравился своей упёртостью и храбростью — она не была наиграна. Перед Алексеем стоял тот самый сибирский первопроходец — безрассудно смелый, идущий навстречу неизвестности, смертельной опасности, голоду и холоду русский мужик, олицетворявший собою весь этот век — великий, смелый и кровавый.

— А немцев, пожалуй что, отдам, — заявил ангарцам Поярков, окружённый казаками-ватажниками. — Коли выкуп дашь.

Первое же предложение Сазонова — несколько бочонков солёностей, разного рода овощи, пара мешков зерна да мешок картошки, немного масла и сыра, мешочек соли и немного сладкой патоки, было принято с великой важностью, и вскоре три десятка голландцев во главе с капитаном Мартином де Фризом перешли на борт канонерки. Первым же вопросом капитан осведомился о судьбе своего помощника — Корнелиуса Куна, который был сильно болен и которого люди местного воеводы забрали в острог, вместе с другими несчастными. Его успокоили тем, что среди больных ещё никто не умер, после чего предложили отведать горячего куриного супа с чечевицей.

С Фёдором Исаковичем Алексей попрощался по-дружески, поблагодарив воеводу за содействие и посоветовав ему в случае какой-либо неприятности, как то: голод, нападение туземцев или лихоманка, всегда обращаться к его людям — любая посильная помощь непременно будет оказана. Оставив в остроге немного провизии: гречихи, проса, соли, немного лука и чеснока да сыра и бочонок конопляного масла, Сазонов принял на борт канонерки остальных членов экипажа флейта, после чего «Орочанин» взял обратный курс.

Многие из голландцев выглядели не лучшим образом — грязные, заросшие, словно приютившие их сахалинские туземцы, одетые в мешанину из разваливающихся на глазах гнилых от постоянной сырости кафтанов и штанов, а также одежд, полученных от айнов, они, казалось, давненько уж пали духом, сдавшись судьбе-злодейке. Небольшая их часть держалась, однако, стойко — эти люди сплотились вокруг своего капитана Мартина де Фриза. Таковых было около дюжины, не более — Алексей решил отделить их от остальных. И если первые сразу же ушли в тёплые кубрики, спрятавшись от холодного ветра, без устали дувшего со стороны залива, то вторые были оставлены на корме, в надстройке.

— Товарищ полковник, — в рубку зашёл Рамантэ, улыбаясь уголками рта, отчего на щеках его появлялись ямочки, — там эти, голландцы, шумят да спорят, на трубу и дым руками тычут!

— Да нехай тычут, Рома! — рассмеялся Сазонов, переглянувшись с Мелетьевым. — Дауры пусть повнимательней будут, чтобы гости не разбрелись.

— Передам! — айну тут же скрылся за дверью.

Команда «Кастрикума» была накормлена, после чего здоровые были отправлены в баню, чтобы смыть с себя грязь, въевшуюся за долгие месяцы, а больных поместили в лазарет. После бани и недолгого отдыха Мартин де Фриз вместе с помощником штурмана Питером Врувером, который немного говорил на айнском, были приглашены к Сазонову. Поскольку никто из ангарцев не говорил на голландском или на немецком, переводчиком должен был стать Рамантэ. Однако оказалось, что Врувер очень слабо владел айнским и ему было очень тяжело связывать отдельные слова в предложения. Разговор был тяжёлым, но всё же дело продвигалось мало-помалу — выяснилось, что «Кастрикум» и другой флейт — «Брескенс», под командой Хендрика Схепа, два года назад вышли из Батавии к северу, для «поиска золотых и серебряных руд». После жестокой бури у южных японских островов корабли разлучились и флейт де Фриза ушёл на север один. Во время стоянки в заливе Терпения на юго-восточном берегу Сахалина часть команды была пленена русскими, которые до того момента находились среди айнов, не выказывая своего происхождения голландцам. Казаки особенно не отличались от туземцев — они были такие же коренастые и бородатые, одетые в те же одежды, что и айны. Потому голландцы и не отличили их от «мохнатых». А уже следующей ночью флейт был захвачен русскими, бесшумно подобравшимися к нему на лодках айнов. В короткой абордажной схватке Поярков и его люди, убив нескольких голландцев, праздновали победу. Большую часть пленников казаки оставили у айнов-сахалинцев, а с остальными ушли к Курилам, перезимовав на одном из южных островов среди тех же айнов-курильцев. Возвращаясь в Охотск, флотилия Пояркова, состоявшая теперь из двух лодий и флейта, снова зашла в залив, где близ устья реки Поронай встала на ремонт. Там же снова пришлось зимовать, и только в начале лета следующего года корабли ушли к западу, захватив команду «Кастрикума», немного уменьшившуюся в числе за время зимовки. Василий намеревался пройти через пролив между материком и Сахалином, но нехватка провизии и течь в борту одной из лодий заставили его сделать остановку в амурском эстуарии.

В процессе допроса голландца, которому заметно похорошело после бани и сытного обеда, тот раз за разом порывался узнать, почему корабль, вызволивших его людей, шёл против течения, реки не используя ни парус, ни гребцов, и даже без помощи канатов, тянущих его с берега. Откуда в этом городке, затерявшемся среди диких лесов Тартарии, так много застеклённых окон, откуда здесь зеркала? Что за держава такая Сибирская Русь, и является ли она вассалом московского царя? Какой веры держится великий князь Сокол? Что шумело в трюме корабля? Являются ли туземцы с Сахалина роднёй московитам? У этого человека, ещё недавно едва не сгинувшего в холодных водах Охотского моря, было ещё много вопросов к господину воеводе. Сазонов, отмахиваясь от любопытного капитана, пояснил ему, что находясь на положении пленников, негоже задавать столь много вопросов. Однако Мартин де Фриз не угомонился, проговорив:

— Там, в трюме, какие-то механизмы? А кто производит их движение? Рабы?

Сазонову вдруг захотелось влепить этому наглецу подзатыльник, но только уважение, питаемое к этому бесстрашному мореплавателю, не позволило Алексею так поступить. Вместо затрещины сахалинский воевода предложил капитану флейта помолчать и отвечать на вопросы, иначе ему придётся возвратиться к московитам. Де Фриз, который ещё недавно думал, что опасность ему более не грозит, теперь будто поперхнулся и быстро-быстро закивал. Молча.

— Кузьмич, а ты направь на ложный путь — будто эти рабы подводные вёсла у корабля толкают или нечто подобное, — тут же предложил капитан «Орочанина». — Пусть помается в раздумьях!

— И то верно, — усмехнувшись, ответил полковник.

После того как голландец снова приготовился отвечать, сахалинский воевода перешёл ко второму этапу допроса — капитан «Кастрикума» должен будет обрисовать ангарцам общую картину европейского присутствия в Индийском и Тихом океанах, рассказать об основных и второстепенных маршрутах движения кораблей различных держав, а также поведать о конкуренции европейцев, степени их сотрудничества или уровне неприятия. Насколько помнил из истории Алексей, помимо голландцев, в этих водах вовсю шуровали португальцы, испанцы и, вроде как, англичане. Однако довольно скоро оба голландца устали от последовавших вопросов — зарозовевшего от теплоты в помещении Мартина клонило в сон, горе-переводчик Патрик Врувер тоже клевал носом.

— Ладно, отправлю их к Сартинову — в Албазине датчане помогут ему разговорить де Фриза. А дальше пусть Соколов решает его судьбу.

— Но информацией этот голландец несомненно владеет, а для нас она очень важна, — произнёс Лыков. — Главное, чтобы он не соврал.

— У нас есть ещё помощник де Фриза, проверим и его знания да сравним их с капитанскими, — ответил Сазонов. — Он среди больных, а их я оставлю здесь. В Амуркотане.

Когда за голландцами закрылась дверь, Алексей встал со стула и, с удовольствием потянувшись, проговорил:

— Кто знает, может, мы и с Соединёнными провинциями[7] завяжем отношения через этого капитана?

На островах стояли последние осенние деньки, когда слабые солнечные лучи напрасно пытались согреть стынущую день ото дня землю. В первую неделю ноября шум холодного осеннего дождя стал привычным сопровождением чуть ли не каждой ночи, а утро встречало морозным хладом — совсем скоро должен будет выпасть снег. На море же редкий штиль сменялся периодическими и весьма сильными штормами, из-за которых эзельской флотилии пришлось ещё в середине октября укрыться в безопасной бухте Аренсбурга.

В один из тёмных ноябрьских вечеров Белов в компании Кузьминых и Микуличей, а также Павла Грауля и Василия Рыкова, ближнего человека князя Бельского, ужинал в нижней зале замка, когда боковая дверь отворилась и внутрь жарко натопленного помещения вошёл один из караульных дружинников, а с ним — его товарищ, усталый и вдрызг мокрый.

— Гонец из Зонебурга, господин воевода! — выкрикнул первый.

— Письмо от Йорга Виллемса! — хрипло прокричал второй.

— Отлично! — Брайан жестом пригласил гонца-дана к столу. — Садись с нами, поешь да выпей вина.

Когда тот, с поклоном передав письмо Белову, осторожно присел на край лавки, воевода спросил гонца:

— Передавал ли Йорг что-либо на словах?

— Нет, господин, — замотал головой дружинник-дан, сложив руки и поглядывая на пышущий жаром камин. — Можно мне пройти к огню?

— Да, конечно, — ответил Белов и, минуту подержав письмо перед глазами, передал его Граулю, чтобы тот прочитал всем послание Виллемса, который вместе с Ринатом находился в Пернове, в расположении войска. — Однако оперативно господа шведы сработали!

Повисла пауза, а покуда Павел изучал бумагу, зала наполнилась протяжным воем ветра из дымохода да шумом дождя, который безостановочно бил косыми струями в небольшие оконца.

— Йорг пишет про нашего старикана… — сказал Павел, подняв голову.

— Это я понял! — усмехнулся Брайан. — Читай теперь остальным!

Виллемс сообщал, что из Ревеля пришёл ответ на послание Брайана, написанное им ранее на имя королевы Кристины, а затем переданное в столицу наместничества через пленного офицера. В своём письме Белов просил унять её своих чиновников и военачальников в Эстляндии, которые зашли слишком далеко в своих необдуманных поступках. В частности, властям Эзельского воеводства Руси Сибирской вовремя не был передан град Пернов с округой, и его пришлось взять силой. Кроме того, близ Пернова, на лесной дороге был захвачен в плен наместник шведской короны в Эстляндии, граф Сёдермере, Аксель Густавссон Оксеншерна, который приказал умучить захваченных его солдатами пленных воинов великого князя Сокола, властителя Руси Сибирской. В своём послании Белов от имени своего князя настаивал на письменном подтверждении Стокгольмом условий Кальмарского мира, в части касающейся Эзельских приобретений в Эстляндии.

Ответа от королевы не последовало, впрочем, Белов на него надежд не питал. Йорг Виллемс предупреждал Брайана о том, что королева совершенно непредсказуема в своих поступках, что она весьма мнительна и властолюбива. За Кристину ответил ревельский бургомистр, который в своём ответном письме цитировал её слова. Он писал, что, мол, эзельский наместник великого князя Руси Сибирской самолично волен судить бывшего нерадивого слугу королевы и назначить ему такое наказание, которое он посчитает нужным. Также в послании сообщалось о крайнем нежелании королевы узнать о возвращении Оксеншерна в Швецию, а ещё о том, что всё имущество семьи бывшего риксканцлера взято в казну. Более того, членам многочисленной семьи Акселя было приказано покинуть столицу и удалиться в Эстляндию.

Намерения Кристины были более чем серьёзны и даже жестоки. Как писал Виллемс часть семейства Оксеншерна уже находилась в Пернове.

— Это же как надо было насолить этой королевне, чтобы она была столь жестока? — удивился Тимофей Кузьмин, покачав головой.

— Просто она нашла отличный повод раз и навсегда избавится от вредного старикана, который её донимал в юности, — проговорил Белов, пожав плечами. — Нам это на руку — Кристина не понимает, что Аксель нужен Швеции больше, чем она сама. Пусть теперь спокойно даёт балы для любовников, авось денежки и кончатся.

— А нам что с ним делать, Брайан? — спросил Бекасов, наблюдая за молодым гонцом-даном, который, согревшись, решился-таки подступить к столу и, предельно аккуратно налив себе вина, с величайшей осторожностью и смущением потянулся за остывшим уже куском жареной курицы.

— Если его от таких новостей карачун не хватит, — размышляя, произнёс Белов, — то, с согласия Соколова, его стоит пригласить на службу.

Схваченный ещё в августе близ Пернова на крестьянской лесной дороге Аксель Оксеншерна содержался в замке Аренсбурга под домашним арестом. Впрочем, ему разрешались и долгие прогулки, в том числе и конные, но обязательно в сопровождении датчан-дружинников. Лишь в последнее время он смирился со своим положением и сейчас много времени посвящал письму. С большим волнением Аксель ожидал ответа от королевы на своё прошение о выкупе его из эзельского плена за счёт собственных средств. Эта бумага, в которой также объяснялись и обстоятельства его пленения, была передана в Ревель вместе с письмом Белова, но в ответе бургомистра некогда всесильный риксканцлер Оксеншерна не был удостоен и слова.

На следующий день Акселя пригласили в кабинет воеводы, который располагался в башне «Упрямый волк», чтобы ознакомить его с письмом ревельского бургомистра. Бумагу шведу молча передал Грауль. Надо признать, этот удар Оксеншерна принял достойно, без лишних эмоций. Он лишь устало закрыл глаза и бессильно опустил плечи, вжавшись в кресло.

— Получается, я вам теперь не нужен, — проговорил Аксель тихим голосом, сохраняя достоинство. — Теперь я никто.

— Но почему же? — отвечал Павел, глядя собеседнику в глаза. — Я сожалею о недальновидном и импульсивном поступке вашей бывшей подопечной… Но, насколько я знаю, Кристина весьма довольна своим нынешним положением. И вы, господин Оксеншерна, действительно более ей не надобны. Однако ваши знания и опыт, возможно, могут послужить другим. Я предлагаю вам службу и весьма достойное жалование, а также всеобщее уважение.

Бывший риксканцлер с изумлением смотрел на говорившего человека, пытаясь понять, не шутит ли он? Представившийся как барон Грауль, начальник дипломатической службы Сибирской Руси, которая, завладев островами Моонзунда, продолжала прибирать к своим рукам западную Эстляндию, в свою очередь с интересом наблюдал за Оксеншерной. И тут швед, совершенно неожиданно для себя самого, смутился.

Спокойный взгляд голубых глаз барона, в которых таилось нечто, способное огнём вырваться наружу, вкупе с мягким, но уверенным голосом таили в себе некую загадку. Швед, будто захотев проснуться, потёр лицо ладонями, уставившись в бумагу, поданную ему Граулем. Вдруг его осенило и кольнуло в груди — подделка! Письмо подделано! Аксель схватил бумагу, впившись в неё глазами, полными отчаянной надежды. Нет… Писал назначенный ревельским бургомистром в начале года Адольф Эберс, своею рукой. Швед бросил взгляд на Белова — этот сибирец, казалось, усмехнулся одними глазами. Да откуда он взялся, этот самоуверенный болван? Предлагает службу… Кому служить?! Сибирскому князю, о котором Оксеншерна почти ничего не знал, кроме отрывочных сведений, полученных от купцов? Много в Тартарии разных князей и безвестных царьков, которым грош цена. Но тут иное дело…

— Я думаю… — начал было озадаченный швед, но Брайан прервал его:

— Нет! Ваш ответ сейчас мне не нужен! — повысил голос сибирец, выставив вперёд ладони. — Сначала вам следует увидеться с семьёй, для этого нужно отбыть в Пернов…

— Она уже выставила мою семью вон?! — поражённо воскликнул Аксель и, сжав кулаки, прошептал:

— Змея… А мои сыновья?! Эрик, Йохан? Анна, жена моя?!

— Они в Пернове, — нарочито спокойно кивнул барон и продолжил:

— После встречи с семьёй, господин Оксеншерна, — продолжил барон, нахмурившись, — вам нужно будет вернуться в Аренсбург и убедить воеводу Белова в вашей пользе для Руси Сибирской, покуда ваша родня будет ехать к Пскову.

Через неделю, проведённую бывшим эстляндским наместником и шведским риксканцлером в Пернове в кругу семьи, Аксель вернулся в Аренсбург. Он был подавлен и молчалив, казалось, за это время граф постарел ещё на добрый десяток лет. В Пернове остались его сыновья — Йохан и Эрик, снятые со всех постов и выдворенные из столицы, жена Анна и даже вдовствующая дочь Катарина с маленькой Барбарой на руках. Участи изгнания, однако, избежали родные сёстры Акселя — Эльза и Эбба, а также многочисленная родня Оксеншерны.

— Вы готовы дать свой ответ на наше предложение, господин Оксеншерна? — вместо приветствия сказал Белов, встречая Акселя внутри укреплений замка.

— Да! Я говорю да! — хрипло отвечал тот, поднимая ворот волчьей шубы. — Но у меня нет выбора, господин Белов! И если служба будет идти во вред моему королевству, то мой ответ будет отрицательным.

— От вас нам нужна только информация, Аксель, — проговорил Брайан, приглашая собеседника войти внутрь замка.

— Вопрос в том, как вы будете её использовать, — проворчал Оксеншерна.

Фамилия бывшего риксканцлера была одна из самых влиятельных в королевстве, и пусть Кристина искренне ненавидела старика, сделать более того, что она сделала, было уже нельзя. В Стокгольме же после нападок на Оксеншерна, тотчас начались разговоры о непременном повторении Кристиной судьбы короля Эрика, сына Густава.

Этот король, руководствуясь лишь своим гневом, расправился со знатной семьёй Стуре, среди членов которой были даже регенты Швеции, а также пробовал нападать на привилегии дворян и вообще, был совершенно непредсказуем и опасен для самого королевства. Вскоре он был низложен своими братьями, Юханом, ставшим королём, и Карлом, после чего Эрика заключили под арест и, в конце концов отравили мышьяком по приказу Юхана. Именно поэтому против дальнейших репрессий были ближайшие теперь к королеве Делагарди — и риксканцлер Якоб, и риксмаршал Магнус. Причём Магнус надеялся, что как только Кристина, озлобленная последними неудачами Швеции, которые она связывала с именем бывшего канцлера, успокоится, она простит Акселя, позволив ему вернуться на Родину с Эзеля. Этот остров, захваченный русско-датскими наёмниками, пришедшими несомненно из Тартарии Московской, что лежит в Сиберии, стал всё больше занимать обоих Делагарди, поскольку недавно стало известно о несомненной связи эзельцев с теми московитами, что продолжали тревожить корельские окраины королевства.

Тем временем члены семьи Акселя, кроме заболевшей, а оттого оставшейся в Пернове жены, уже двигались к Пскову, сопровождаемые полуротой конных дружинников во главе с Павлом Граулем, а также небольшим отрядом феллинских драгун Бельского. Путь лежал в Москву, на Ангарский Двор, где им предстояло перезимовать, а по весне отправляться дальше, в далёкую Ангарию — Сибирскую Русь.