Хозяин Амура

Глава 13

Осень, пришедшая на берега Ангары, бабьим летом баловать людей вовсе не желала. Как в конце августа зарядили продолжительные и холодные дожди, так они и продолжались в следующем месяце. Но, к счастью, в сентябре небесная канцелярия расщедрилась-таки на несколько сухих и тёплых дней, коих аккурат хватило, чтобы аврально убрать просохшие за это время колосья зерновых культур. Косилки на лошадиной тяге работали весь световой день и даже ночью, под светом прожекторов они не останавливались — менялись лишь уставшие люди и животные. Молодёжь и женщины вязали снопы, грузили их на телеги. Успели. Вновь затянувшееся серыми тучами небо и замолотившие по земле холодные струи воды уже были не так страшны, как прежде. А выкопанного в конце августа картофеля было уже достаточно для того, чтобы часть его отправить в Енисейск, прежде распределив мешки корнеплодов на тамошний Ангарский Двор, а также для проездных острогов на реках Кеть и Кемь. «Земляного яблока», выращенного в Енисейске, конечно же, не хватило бы для удовлетворения потребностей разросшегося города. Кстати, за продуктом местных огородников уже прибывали гости из Красноярска. Интересовались им и купцы, начинавшие всё крепче осваиваться в Енисейске. Уж два десятка купеческих дворов стояли или достраивались на берегу великой сибирской реки — наконец, получившие дозволение торговать в Ангарии, они прибывали сюда с людьми, товаром и жадным блеском в глазах.

В пограничной ангарской крепости к моменту прибытия Строганова скопилось почти четыре сотни людей, добравшихся до Енисейска через цепь острогов и крепостей западной Сибири. На всём протяжении их нелёгкого пути людям помогали прикормленные ангарцами воеводы, а также начальники ангарских факторий в Нижнем Новгороде, Тобольске и Томском городке. По прибытию в Енисейск переселенцы направлялись на Ангарский Двор, где их вносили в списки, после чего они, дождавшись оказии в виде парохода, отправлялись вверх по Ангаре. Среди них были и семейные, и группы хмурых мужиков, и те, кто, вдрызг рассорившись с настоятелем, воеводой или ещё каким начальником, бежал на восток, помня о слухах про Сибирскую державу князя Сокола. Прибывали и просто лихие людишки с тёмным прошлым. В отношении таковых Соколов поначалу был настроен однозначно, но позже Петренко убедил Вячеслава в необходимости даже таких экземпляров. Вот только за ними нужен был постоянный присмотр и железная дисциплина, а потому путь был указан только один — в сунгарийские роты воеводы Матусевича, на передний край.

Но для начала все новоприбывшее должны были пройти проверку, устраиваемую в здании таможни. И только после её прохождения человек, переходя из временного для него городка, отстоявшего от Владиангарска на добрые пять сотен метров, за стены крепости, получал именной жетон гражданина Руси Сибирской. Проверка сия с недавних пор стала более комплексной, а вопросы, задаваемые переселенцам — более продуманными, но делалось это вовсе не для усложнения процесса получения жетона, с которым гражданин, по сути, получал кроме паспорта ещё и трудовую книжку. Ведь надо было понять, что представляет собой тот или иной человек и в каком качестве надлежит наилучшим образом использовать его знания и умения, волю и желания.

В сельское ли хозяйство стоит его направить или можно пристроить при мастерской, может ли он ухаживать за соболями на ферме или умеет обращаться с железом. А может, необходимо дальнейшее обучение, коли имеется нужный социуму навык? Бессемейных да бойких — на восточные границы, в Албазин или Сунгарийск. А казачков лихих на Селенгу или Хилок и только.

А недавно из Енисейска в узел связи Владиангарска пришла радиограмма, в которой докладывалось о прибытии в Тобольск карельского каравана с пленными шведами и финнами. Далее путь их лежал до Томского городка, где ожидалась зимовка. Ну а после, по прибытии на Ангару, большую часть из них отправят на Селенгу, где немцы-каменщики заложили кирпичный цех да пробовали добывать и обрабатывать известняк. Скандинавов, таким образом, отряжали им в работники, ибо рабочих рук не хватало катастрофически — не изумлять же местных бурят предложением поработать с камнем? Таким образом, помимо русско-марийских поселений и курляндской деревни в скором времени на Селенге появится и шведская рабочая слобода, в будущем же обитатели её будут распределены на другие объекты, дабы не создавать диаспору.

Дмитрий Андреевич Строганов, покинув границу вместе с Соколовым, отбыл на «Громе» до пристани, что стояла близ начинавшихся на Ангаре порогов. Там они и сопровождавшие их люди пересели в крытые повозки, называемые Соколом непривычным уху уральца словом дилижанс. Помимо удобных сидений внутри, в повозке были стеклянные оконца, подобные тем, что Дмитрий Андреевич наблюдал на пароходе. В своё прошлое посещение Владиангарска он видел этот корабль только издали, но именно тогда он был безмерно изумлён осознанием подобной возможности — виданное ли дело — идти судну против течения, без парусов, гребцов или бурлаков, тянувших бы его берегом. Конечно, ранее он слыхал об ангарских самобеглых лодиях. Да только слышать — это одно, а видеть самому — совсем иное. Рявкнув тогда же на тех своих спутников, что принялись, завидя сие чудо, креститься и бормотать о волшбе, он заставил их разом умолкнуть. Да имея один такой корабль на Волге можно и по Хвалынскому морю до самой Персиды ходить, не опасаясь лихих воровских ватаг. Ведь на каждом пароходе стоят пушки — пусть две, а ведь можно поставить и больше! А качество ангарских пушек, судя по приходящим с Варяжского моря вестям, свеи испытали на себе сполна. Кроме того, по бортам каждого корабля в уключинах пищали стоят, число их велико! И ведь с таким пароходом управляются лишь несколько стариков да дюжина юнцов безусых.

И вот, после цельной седьмицы, проведённой на самобеглом корабле, потянулись долгие дни путешествия по берегу Ангары. По словам ангарского князя, пороги, кои приходится объезжать берегом, тянутся немногим менее чем на три сотни вёрст вверх по реке.

— Но будет время, мы тут самоходный паровоз пустим, — проговорил он Строганову.

— О чём ты? — удивился Строганов. — Паро-воз?

— Ага, — отвечал с улыбкой Вячеслав. — Как пароход сам по реке ходит, так паровоз сам себя по земле везёт, да ещё людей и грузы тянет.

Дмитрий Андреевич ничего не ответил, а молчал весьма долгое время, сквозь окошко глядя на сплошную стену таёжного леса, что тянулся единообразным, бесконечным фоном.

— А веруешь ли ты в Господа нашего, Исуса Христа? — вдруг спросил он Соколова. Тот вместо ответа молча достал из-под вязаного свитера нательный крестик.

— Видал уж, — вздохнул, кивая, уралец. — А веруешь ли ты? До сих пор ты ни единого раза не осенил себя крестным знаменем… А людишки бают, ты и обрядов не ведаешь. Тако же и люди твои.

Строганов говорил негромко и беззлобно.

— А это оттого, что безпоповцы мы, — разведя руки в стороны, проговорил Владимир Кабаржицкий, сопровождавший старшего товарища в поездке. — Не было средь нас служителей церкви.

— Стало быть, правдивы те слухи, что об исходе новгородцев от гнева Ивана Великого говорят? — прищурил глаз Дмитрий Андреевич. — А попов средь них, стало быть, не было вовсе?

— Именно! — произнёс Владимир, энергично закивав головой. — Так оно и было!

— Не переигрывай… — еле слышно процедил Соколов, усмехнувшись.

— Однако, странен ты, княже, — продолжал рассуждать Строганов. — А мужиков пошто жалуешь, будто они ровня твоим ближним людям? Балуешь…

— Это моё дело! — отрезал Вячеслав.

— Не серчай, княже, — опешил уралец. — Сам ведь прежде говорил, что можно о чём угодно говорить…

— И ты не держи обиду, — пошёл на попятную ангарец, широко улыбнувшись. — А ласков я с ними оттого, что мои это люди, сограждане.

После сего Строганов снова счёл за лучшее малость помолчать, а молчал он ровно до того момента, покуда не были встречены на дороге сибирские люди — тунгусы. Числом с дюжину, они все вместе работали на дороге, неподалёку от небольшого острожка, стоявшего на холме. Сибирцы под командой молодого тунгуса отводили воду из образовавшихся за последнее время луж, после чего засыпали ямы песком и мелким камнем. Вячеслав не преминул остановить свой небольшой караван и пообщаться лично со старшим среди работяг. После Вячеслав объяснил уральцу, что эти люди пришли к нему со средней Ангары, откочевав от чинивших своевольства казачков. Здесь они получили защиту, а отрабатывают её, содержа в порядке участок дороги, под руководством нескольких обученных в школах тунгусов из верхнеангарских родов.

— А воевода что? — поглядывая сквозь стекло на удалявшиеся стены острожка, спросил Дмитрий Иванович.

— Присылал радиогра… требование о возврате, — отмахнулся Кабаржицкий. — Но они приняты в подданство. А выдачи от нас нет.

— А ежели воровские людишки, а паче и изменщики государевы учнут к вам уходить?! — подался вперёд Строганов. — Тоже не выдашь?

— Воров и изменников я к себе не пускаю, — спокойно пояснил Вячеслав. — А если обманом они проникнут, то выгоню их прочь. Откуда пришли.

— Хорошо, коли так, — тут же успокоился уралец. — Хорошо…

А вскоре его начало укачивать, и Кабаржицкий откинул гостю спинку кресла, чему тот не успел даже подивиться, провалившись в глубокий сон.

Ангарск встретил пришедший от Быковской пристани пароход холодным, пронизывающим до самих костей порывистым ветром, который гонял над рекой облака водной взвеси. По небу нескончаемым потоком плыли свинцовые тучи, нагоняя на людей тоску и дурное настроение, лишь изредка балуя кусочком чистого неба. Строганов, несмотря на отвратительную погоду, был на палубе, пытаясь рассмотреть приближающуюся столицу Ангарского княжества ещё с парохода. Облачённый в длинный, закрывающий всю фигуру, кожаный плащ с капюшоном, он стоял, нахохлившись, и смотрел в подзорную трубу, опершись на леер. Он снял плащ только перед самым сходом на причал, оставшись в подбитом мехом кафтане. Корабль приближался к берегу, готовясь к швартовке. До людей, бывших на палубе, уже долетала щемящая сердца первоангарцам мелодия марша «Салют Москвы» — пароход с Соколовым и его гостем под причальным навесом встречал почётный караул из местной народной дружины, на этот случай одетой в парадные мундиры, а также оркестр, составленный из молодёжи. Покуда команда была занята швартовкой, Дмитрий Андреевич с немалым и неподдельно искренним интересом слушал залихватскую мелодию, так сильно отличающуюся от знакомой ему музыки. Потом уралец внимательно оглядел и дружинников. Настал момент сходить на пристань, и оркестр умолк, чтобы одновременно с чеканящим строевой шаг комендантом в блестящей кирасе грянуть «Встречный марш». Слушая торжественную мелодию до самого конца, Строганов продолжал разглядывать мундиры воинов караула, юных музыкантов, а также их инструменты. Потрясенный непривычным сочетанием отточенной торжественности и лаконичной скромности церемонии, уралец не проронил ни слова за всё то время, что он сошёл на берег. Так же молча Дмитрий Андреевич сел в крытый экипаж, на котором они с Соколом отправились в кремль Ангарска.

После обеда находившийся ещё под впечатлением от оркестра Строганов попросил Вячеслава позволить ему оглядеться в городе, на что Соколов ответил согласием и, в свою очередь, предложил конную прогулку. Помимо трёх крепких дружинников, сопровождавших ангарского князя, и Кабаржицкого, княжеского секретаря, из-за ворот кремля выехало и двое людей Строганова, постоянно находившихся рядом с ним. Дмитрий Андреевич сначала побывал в мастерских, потом на пилораме, затем на ткацкой мануфактуре, кои он осматривал с тем же с любопытством и энтузиазмом, с каким, будучи внутри кремля, взобрался на стену и поднялся на одну из башен. Заглянул он в ангар, куда были помещены до следующего сезона конные сеялки и косилки, плуги и разбрасыватели удобрений, и многое другое. Многое уралец осматривал вблизи, трогал руками, цокая языком от удивления и непривычного вида разного рода агрегатов. В посаде всадники посетили и продовольственные склады, где хранилась заготовленная на зиму провизия.

Кавалькада вернулась в кремль спустя несколько часов, напоследок снова посетив причал. Строганов хотел понаблюдать за разгрузкой лодии, которую, попыхивая клубами чёрного дыма, вырывавшегося из трубы, только что подвёл к берегу небольшой кораблик. А на берегу меж тем белым паром исходила непонятная железная конструкция — на скреплённой железными полосами площадке находилась будто бы избушка, а из-под неё вверх тянулась длинная железная рука с крюком на конце. А из избушки к концу этой руки были натянуты стальные цепи, удерживающие её. И вскоре Дмитрий Андреевич изумился той простоте и лёгкости, с коими железная лапа, управляемая одним человеком, тягала груз с борта и несла его по воздуху прямо до той повозки, где его принимали двое мужиков. После огромных тюков с шерстью последовали бочки, составленные и скреплённые так, чтобы их удобно было поднимать крану — так Сокол назвал эту огромную железную лапу с крюком. А тем временем подъезжали новые повозки, и вскоре лодия была разгружена полностью, а повозки одна за другой катили в город.

Уралец смотрел на действо, происходившее на причале, открыв рот. Для него и его спутников это было в диковинку, ангарцы же — простые крестьяне, принимали тюки и бочки, отцепляли их от крюка столь буднично и привычно, словно не придавали этому никакого особого значения.

Лодия, называемая в Ангарии баржей, была разгружена быстро и без кажущейся совершенно излишней здесь суеты. Строганов, сызмальства привыкший к гомону и сутолоке на речных причалах, здешними причалами был совершенно сбит с толку. Тут, на Ангаре, не снуют туда и обратно мужички с поклажей, не шныряют приказчики и портовые людишки, не шумят купцы. И никто не голосит на разные лады, не покряхтывают носильщики… Тихо. Лишь видать троих человек на берегу, да двое на барже, да ещё вот только шумно пыхтит и посвистывает кран.

— Всё, что ли, принял, Семён Мефодьевич? — задорно выкрикнул сошедший с баржи парень, приближаясь к пожилому мужчине, который что-то писал на бумаге, положив оную на планшет. При этом он косился на Сокола и остальных людей, что наблюдали за берегом и причалом, а сам украдкой поглядывая в сторону крана.

— Да, Васька, всё в порядке, я завизировал, — начальник посадских складов передал юноше копию накладной и, прищурившись, проговорил с улыбкой:

— Гуляй теперь отсель. Или в столовую намылился?

— Погоди, дядька Семён! — ухмыльнулся парень, убирая бумагу в карман. — Тут я буду!

— Ну-ну, — проворчал тот и направился к ожидавшему его коньку.

Васька же, пригладив вихры, направил свои стопы к крану, где ещё клубился белый пар и, постепенно затухая, в недрах домишки ритмично пыхтел горячий котёл.

— Чудесна оная машина, князь Вячеслав Андреевич, а вот ежели… — повернувшись к берегу, уралец немедленно осёкся на полуслове — из того дома, откуда начиналась лапа крана, вышла статная девушка и, сняв с головы белую косынку, окликнула уходившего мужчину:

— Семён Мефодьевич, постой!

— Чего тебе, Марийка? — прокричал тот, обернувшись.

— Выпиши мне со склада смазку, банок шесть! — прокричала она и вновь скрылась в домике, бросив хитрый взгляд на Ваську.

— Как так?! Кто это? Разве оно… Как так?! — не находил нужных слов Дмитрий Андреевич.

— Что? — не понял Вячеслав.

— Марийка, дочка Карела Вуйтека, вроде как, — ответил за него Кабаржицкий, пожав плечами.

Начальник уральского посольства судорожно сглотнул и, более ничего не сказав, направил коня в обратный путь.

— Нам бы в Нижнем заиметь такое чудо! — прохрипел один из спутников Дмитрия, заведовавший нижегородскими складами и пристанью, когда процессия двинулась к кремлю.

Сам Строганов молчал, насупившись. Двигаясь далее, всадникам нужно было пересечь одну из посадских площадей, на которой стояли странного вида столбы с посаженными на них железными раструбами, смотрящими в разные стороны. Дмитрий и ранее обратил на них внимание, но тогда не спросил, для чего они надобны — для каких ритуалов, али ещё чего. На площади было довольно людно, и многие из собравшихся находились рядом с этими столбами, явно чего-то ожидая.

И тут случилось то, что окончательно добило уральца. Этот день был поистине трудным, но случившееся далее затмило всё…

Соколов, вскинув руку и посмотрев на часы, только и успел переглянуться с Кабаржицким, как вдруг в репродукторе зазвучали трубы и флейты, вскоре слившись в мелодию, а потом раздался женский голос:

— Добрый вечер, граждане! В Ангарске семь часов вечера! В эфире «Голос Ангарии».

Строганов едва не сверзился с коня, как оба его спутника, немедленно упавших на землю и теперь с отчаянными взглядами оглядывающихся вокруг. Заметно побледнев, Дмитрий обнял шею коня и немигающим взором уставился на Соколова. Если и это не волшба, то что тогда происходит?! Он видел и самобеглые корабли, и самодвижущийся кран, и свет прожектора… Но что это?! Оцепеневший, он ждал, что же будет дальше.

— Дмитрий Андреевич! Не волнуйся! — подъехал ближе к гостю Вячеслав. — Радио это!

— А голос идёт из репродуктора! — показал рукой на столб Владимир. — То же самое, что ты на пароходе уж слыхал, только громче. Да помнишь ли?

Тем временем, после приветственных слов голос объявил об окончании дневной рабочей смены и о скором начале вечерней. А затем…

— Переходим к новостям дня! Сегодня Ангарск посетил Дмитрий Андреевич Строгонов, представитель именитой семьи крупнейших русских промышленников Урала. После проведения переговоров планируется подписание взаимовыгодных договоров между торгово-промышленной палатой Руси Сибирской и домом Строгоновых. А в данное время наш гость совершает ознакомительную прогулку по нашей столице…

— Прости, Дмитрий Андреевич! Не предупредил я тебя об этом, — искренне проговорил Соколов уральцу, который только-только начинал отходить от нежданного потрясения.

А в это время присутствовавшие на площади люди, среди которых было много детей, принялись приветствовать Строганова, махая руками и шапками, показывая на него пальцами и подходя всё ближе.

— Поспешим, князь! — взмолился Дмитрий, вяло махнув рукою. — Нет сил у меня более, отдохнуть надобно!

Вячеслав, видя, что состояние духа у его гостя оставляло желать лучшего, немедленно распорядился дружинникам продолжить путь.

— К другим новостям! Через несколько минут на стадионе «Новатор» состоится футбольный матч между сборной командой Ангарска и железногорским «Металлистом». Желающие посмотреть игру поспешите… — женский голос продолжал литься из репродукторов, уже не доставляя уральцам того испуга, что был ранее.

Всю оставшуюся дорогу Строганов оставался в подавленном состоянии и был задумчив.

До самого вечера Строганов и его люди не выходили из гостевого дома — двухэтажного особняка, стоящего чуть в стороне от остальных построек и отделённого от них искусственным прудом и протокой. Лишь единожды уральцы приняли предложение угоститься чаем и лёгкой закуской, для чего на первом этаже дома был накрыт стол. Как сообщили сервировавшие его женщины, старший среди гостей был весьма задумчив и неразговорчив, но часто перебрасывался негромкими фразами лишь с одним человеком — с пожилым мужчиной, у которого вельми неприятный взгляд исподлобья.

А Соколов между тем переживал — не стало ли радио тем излишним фактором, которое может повлиять на общее восприятие Строгановыми ангарской державы, ведь нравы на Руси довольно патриархальны. А тут ему пришлось наблюдать столько «чудес», а вдруг это каким-то образом отразится на переговорах?

Однако Дмитрий Андреевич оказался человеком, сильным духом. И в назначенное для переговоров время он вошёл в зал совещаний твёрдой походкой уверенного в себе человека, без тени каких бы то ни было эмоций на лице. Своим видом он будто бы говорил — ладно уж, пусть у вас тут и творятся разные чудеса, но и мы не лыком шиты.

— Проходи, Дмитрий Андреевич, дорогой, садись! — Соколов поднялся с места и проводил уральца до его кресла. — Как самочувствие? Чаю не желаешь?

Сам он сел напротив — встреча была в формате тет-а-тет.

— Немочь прошла, хвала Господу, — коротко отвечал Строганов. — Да и чай твой, княже, помог — покойно стало от него.

— Ну и слава Богу, — вздохнул Вячеслав. — Теперь можно и о деле поговорить, которое привело тебя в такие дали.

— Можно, князь, — согласился уралец. — Ибо в пути о том речи весть было ни к чему.

— Ты, Дмитрий Андреевич, говори прямо, — предложил ангарский князь, удобнее устраиваясь в кресле. — Так нам легче будет понять друг друга.

— Вячеслав Андреевич, князь… Ты, верно, знаешь, что мне надобно? — усмехнулся Строганов.

— Это не секрет, — проговорил ангарец. — Надобно тебе оружие — мушкеты да пушки. А то и не только тебе, но и ещё кому-то в Москве, верно?

— Верно, — улыбнулся Дмитрий. — И мне, и Никите Ивановичу надобно оное. А ещё и кран мне нужон, да, если сподобиться, и пароход, и прожектор…

— Погоди-погоди, — остановил уральца Вячеслав. — По порядку начнём. Итак, мушкеты — нарезные, казнозарядные. Могу предложить тысячу двести штук прямо сейчас. Через год могу продать ещё больше.

— Беру все! — воскликнул Строганов. — А пушки?

— Пу-ушки. Сейчас гляну, — ангарец подвинул к себе бумаги, лежавшие перед ним. — Литые, гладкоствольные… Есть на продажу четыре с половиной десятка: крепостные и полевые, гаубицы и мортиры, а в придачу и ангарские боеприпасы к ним. Сам знаешь, каждый ангарский снаряд стоит доброго десятка иных. А то и больше.

— Знаю, княже, — Дмитрий аккуратно поставил ополовиненную чашку чая на блюдце и со всей серьёзностью посмотрел на собеседника. — Плату, тебе нужную, тоже знаю.

— Это какую же? — изобразил удивление Вячеслав.

— Людишки, — усмехнулся уралец. — А иной платы тебе и не надобно.

— Верно говоришь, — подливая ароматный напиток в чашку Строганов, проговорил Соколов. — А у Никиты Ивановича, знаю я, земли имеются, обширные и богатые?

— Мы поняли друг друга, — прищурившись, сказал уралец, добавив в голос немного холода. — А число душ за кажный мушкет и пушку оговорим особо. И ещё…

— С тобой, Дмитрий Андреевич, дела вести приятно, — произнёс Вячеслав. — Извини, чего ещё?

— А ещё Никита Иванович, коли государем на Руси станет, а оное так и будет, стребует с тебя землицы в Ливонии, — заявил Строганов.

— Вот как? — изумился Соколов. — А ежели я не отдам просто так?

— А он не просто так стребует, — пояснил гость. — А взамен даст землицы на восточных украйнах. Ну пошто тебе ливонские земли? Далече отсель до них, да и через всю Русь иттить надобно. И за Корелу Никита Иванович тебя пожалует.

В зале воцарилась тягостная тишина. Соколов крепко задумался и спустя некоторое время проговорил:

— С тобою на Русь по весне мой человек пойдёт, он будет с Никитой Ивановичем о том говорить. Нам нужны гарантии.

После Соколов пытался расспросить Строганова про Никиту Ивановича Романова, чтобы получше узнать этого человека. Уж непонятно, хитрил ли уралец или правда мало чего ведал о будущем царе, но в целом Вячеслав не узнал ничего нового. Да, Никита явный западник, и патриарх его не жалует, но выберут именно его. Так что после венчания на царство от нового государя обязательно жди нововведений, причём в различных областях. Кстати, тот самый ботик, что вдохновил юного Петра, который впоследствии стал первым императором всероссийским, принадлежал именно Никите Ивановичу. Так что, быть может, теперь и самого Никиту какой-нибудь ангарский буксир вдохновит?

— Ну ладно, — задумчиво проговорил Вячеслав. — Что там у нас далее? Пароход тебе зачем? Им трудно управлять будет, долго учиться, а ежели поломается что-нибудь у него? Кто чинить будет?

— А ты… — начал было уралец, несколько сбитый с толку напором князя.

— Своих людей не дам! — отрезал Вячеслав. — А кран тебе на кой? У тебя людей много — управишься. А кран надо постоянно проверять, чинить, смазывать. Ему уход нужен.

— Ясно, князь, — нахмурился уралец. — А что прожекторы, продашь ли?

— Обменяю! — утвердительно кивнул Вячеслав. — Управляться с ними легко, а польза от них немалая.

— Думал уж о том, — проговорил Строганов, отпивая чай. — Видал, как евонный свет далёко бьёт.

Когда чай был допит, Соколов предложил своему собеседнику пригласить людей, нужных для составления договоров, которые до поры ожидали за дверями зала. Вскоре вошли Кабаржицкий и двое дружинников, а за ними трое уральцев с бумагами. Как и думал Вячеслав, один из них, тот самый боярин «с хищным взором», оказался доверенным лицом Никиты Ивановича Романова. При нём были все необходимые для составления документов печати, а также бумага, подтверждающая его полномочия. В отличие от Строганова, который легко мог заключить договор, просто ударив по рукам, Никита Иванович, следуя европейской традиции, предпочитал оформление их на бумаге. Честно сказать, ангарцам такой подход был ближе.

— А для начала, князь ангарский и амурский Вячеслав Андреевич Сокол, — начал говорить боярин. — Надобно тебе от престола московского учинить отказ свой, на все времена, — его голос, требовательный и строгий, гулко разносился в просторном помещении. — Дабы не было от тебя подвоха какого.

Тут уж Вячеслав по-настоящему оскорбился. Он уж хотел было дать весьма жёсткую отповедь этому крючконосому посланцу. Нахальные слова его едва ли не единственный раз за долгие годы вывели Соколова из себя. Ситуацию разрядил Кабаржицкий, вовремя успокоив своего старшего товарища. Он указал боярину на стоявший в стороне стол, за который ему следует сесть и ожидать князя, а сам сел напротив начальника и, похлопав его ладонью по крепко сжатому кулаку, произнёс негромко:

— Не заводись, Слава! Что ты вдруг? Неужто выдержка ослабла? Он не виноват — это обычная и логичная в данном случае подстраховка! Расслабься!

— Да, пошаливают нервишки, — уже спокойным тоном произнёс Вячеслав. — Спасибо, Володя.

В течение последующих нескольких часов сторонам удалось согласовать предварительные условия заключения договора о поставках оружия на Русь и о переселении людей с земель, принадлежащих Никите Романову и Строгановым, в Сибирь. Договор, по его заключении в полном объёме, будет рассчитан на добрый десяток лет. Прибывающие на берега Ангары люди должны быть добровольцами. Принуждения быть не должно никакого, настаивал Соколов, не единожды повторив это и уральцам, и посланцу Никиты Ивановича. Ибо важным условием для наилучшего вживания переселенца в новую для него среду являлась именно добровольность в свершении этого шага. То есть человек заранее уже примерял на себя иные одежды. И ангарцы собирались потенциальным согражданам в этом помогать. Для этого Соколов предложил создать в Нижнем Новгороде на базе фактории, а также на землях Никиты Романова специальные дворы, где бы люди проходили первоначальную подготовку, там же они получали бы и ответы на интересующие их вопросы, связанные с переселением. Число таких дворов было оговорено — не более четырёх. Постепенная перевозка людей была необходима ангарцам, потому как критическая масса новичков не должна превышать допустимого порога, иначе контроль на местах непременно будет утерян и постепенно произойдёт деградация общества. Деградация с точки зрения первоангарцев, чьи нормы поведения, мораль и принципы являлись доминантой. Во что может вылиться резкая смена ориентиров, можно было посмотреть на примере бывшей ЮАР. Когда белое меньшинство отдало власть чёрному большинству, успешная прежде страна благополучно выродилась в нечто среднее между Мозамбиком и Намибией, потеряв ориентиры своего развития. Пусть пример был и не совсем корректный, но профессор Радек не уставал его озвучивать на всех последних совещаниях, предупреждая своих товарищей о необходимости взять паузу в экспансиях и для начала воспитать себе достойную смену.

— Чтобы спокойно помереть, зная, что на твоих костях не будут плясать! — говорил он на последнем совещании в Ангарске, потрясая новым, откорректированным учебным планом для начальной школы.

Всё чаще звучали тревожные голоса, требующие временного моратория на приём новых поселенцев. Люди боялись, что их потомки затеряются среди массы новичков. Эти голоса, конечно же, моратория не добились, но и прежние аппетиты были теперь умерены. В настоящее время численность населения ангаро-амурского социума едва не доходила до тридцати двух тысяч человек. В эту цифру не входили автохтонное население и лояльные роды и кочевья, с ними же эта цифра увеличивалась практически вдвое, а то и более того. Дальнейшее разрастание численности оседлого население грозило свести на нет все усилия первоангарцев. Кроме того, часть людей уже оставляли в постепенно разрастающемся Енисейске, который становился вотчиной Сибирской Руси. В данный момент этот город насчитывал до четырёх тысяч жителей и стрельцов гарнизона, причём число первых росло с каждым годом. То же самое, но в меньшем масштабе, происходило и в Зейском городке, стоящем напротив Усть-Зейска ангарцев-сибиряков. Всё говорило о том, что в скором времени оба этих поселения попросту сольются в один город.

После весьма позднего ужина в нижнем зале осталось, коли не считать служек, лишь двое постояльцев этого дома. Первый, думный дьяк Иван Афанасьевич Гавренев, посланный Никитой Романовым в далёкую Сибирь, полусидел-полулежал за широким столом и, уронив голову на тяжеленный свой кулачище, неотрывно смотрел на огонь в камине. Разгорающиеся дрова умиротворяюще потрескивали, а тяжесть набитого после сытного ужина брюха клонила ко сну. Сегодня здешние повара помимо прочего подали ангарский пирог — запечённую под сырной корочкой рыбу с луком, чередующимися слоями со здешним земляным яблоком, именуемым картофель. Оказалось весьма вкусно, Иван Афанасьевич умял пирога сего аж с полблюда.

Теперь дьяк задремал, время от времени всё же лениво открывая глаза. Рядом со столом, ближе к камину в кресле развалился Дмитрий Строганов. Уралец тоже подрёмывал, отложив в сторону, на низенький столик, кожаную папку с бумагами, которую передал ему секретарь Сокола. Проекты соглашений постепенно будут согласованы, подписаны и тогда… Дмитрий вспомнил, как сердце его радостно забилось, когда Сокол предложил ему организовать на Урале оружейный завод под руководством его людей. Знатно!

Вдруг сзади загремела посуда — служки убирали со стола остатки трапезы. Гавренев обернулся с недовольным видом и, заметив, что один из служек схватился за блюдо с пирогом, немедленно рыкнул на него:

— Эй, харя селёдкина! Пирог ангарский оставь, окаянный, и морсу тоже! Да и проваливайте уж отседова!

Те немедленно и бесшумно испарились из зала.

— Якой ты, Иван Афанасьевич, голосистый! — устало рассмеялся Строганов и, тронув рукою папку, спросил дьяка:

— Ты мне лучше скажи, что об ангарцах думаешь? Что Никите Ивановичу скажешь?

— Скажу, что таких, как ангарцы, давить надо в колыбельке ишшо, иначе они таких дел наворочают, что волосья дыбом станут! — негромко, но уверенным тоном отвечал Гавренев. — А не людишек им слати.

— Ишь ты! — опешил Дмитрий. — А чего же так? Сокол же отказ от трона московского написал! Вона, грамота лежит.

— Коли будет нужда, — усмехнулся Иван, — ангарский князь ентой грамотке иное дело найдёт.

— Ты, Иван Афанасьевич, Никите Ивановичу сказывай всё, как есть! — заволновался Строганов. — Домыслы свои не приплетай! Неча напраслину возводить, зазря се!

— Не боись, — хмыкнул дьяк. — Лишку болтать не стану.

— Убудет с тебя приврать, — пробурчал в ответ уралец, встав с кресла.

Строганов в этот вечер решил непременно попасть на завод. На настоящий завод, где ангарские мастера льют сталь и собирают те машины, что дышат паром, у которых заместо сердца горяченный котёл.

«Назавтра буду Сокола просить о том» — подумал Дмитрий, чувствуя в теле великую слабость.

— Почивать я, Иван Афанасьевич, — проговорил он дьяку.

Тот не ответил — Гавренев сам уже похрапывал, навалившись на стол.

Абсолютная темнота, и только резкие сполохи молний на мгновение освещают всё вокруг. Чёрная масса воды огромными, ревущими волнами одна за другой накатывала на корабль, чтобы опрокинуть его, утянуть в бездонную пучину и навсегда похоронить там. Дико свистящий ветер бил то в спину, то в грудь, стараясь завалить на мокрую палубу. Корабль уносило к берегу, который становился всё ближе с каждым новым вспышкой небесного разряда. Он видел громадные вершины гор, что темнели где-то там, вдали. Главное, не отпустить руки, не разжать пальцы. Держаться! Держаться…

Задыхаясь от плотных потоков воды, бьющих в лицо, он открыл глаза и… проснулся. Сердце его колотилось, будто хотело выпрыгнуть из груди, а дыхание словно стеснено от долгого бега. Выдох, втянуть воздух носом, ещё выдох. Уже лучше.

В душной комнате стояла звонкая, давящая на уши тишина. Только что была чудовищная какофония, а теперь ровно наоборот. Выбеленные стены и потолок резко диссонировали с недавними до жути чёрными картинками из сновидения. Странные сны посещали Сазонова последнее время и почти все были связаны с морем, бурным и негостеприимным. Прежде такого не было никогда.

Как обычно, Алексей проснулся с первыми лучами солнца. Теперь есть пара минут, чтобы просто полежать с открытыми глазами. Он не любил вставать после пробуждения сразу. Эта привычка выработалась у Сазонова ещё на первом году попаданчества. Кстати, этот термин первоангарцам подарил полковник Смирнов — его «Попали, ***дь!», произнесённое после того, как профессор Радек объявил об окончательном исчезновении перехода между мирами, уже давненько стало общеупотребимой фразой и источником анекдотов. Много воды утекло с тех пор, многое даже забылось, став какой-то размытой картинкой, словно разум стирал из памяти самые тоскливые и безрадостные воспоминания о первых месяцах, проведённых в этом мире. Но именно тогда, когда каждый человек был словно виден насквозь, становилось ясно — силён человек или слаб, личность он или балласт, в команде или слабое звено. К счастью, вторых было очень мало, хватало пальцев рук, чтобы пересчитать их. Но даже они, дети перестройки, впоследствии стали вровень со своими старшими товарищами. Ибо ситуация обязывала привлекать все резервы каждой личности, иначе — могила и никто о тебе не поплачет и не вспомнит никогда более. Повезло. Среди членов экспедиции оказалось много научных специалистов и простых работяг, изрядно битых жизнью, но не потерявших воли и разума. Они выросли и возмужали ещё в СССР, на его северных окраинах, у сурового Ледовитого океана, на берегах Белого моря. Они не стояли в длиннющей очереди на Тверском бульваре за гамбургерами и колой, не перепродавали финское шмотьё, обменянное на водку, не гонялись за видиками и порнухой. Они работали в конструкторских бюро, на закрытых, номерных предприятиях, в цехах машиностроительных и судоремонтных заводов. Крепили, блин, обороноспособность своей Родины, которую вскоре сдали без боя на потеху врагу рыбоглазые временщики во власти.

А Соколов всё-таки молодец — Русь, у которой в союзниках вечно была только армия, то есть мобилизованный народ, а флота и вовсе не было, обзавелась как минимум ещё одним — Сибирской Русью, а при должном усердии с её стороны вполне можно было устроить и более тесные отношения с датским королевством. А у данов как раз имеется флот, и весьма грозный, надо сказать.

Всё, надо подниматься. Но сначала потянуться как следует, до хруста. Хорошо! Новый день впереди, и так много ещё надо сделать перед отплытием к устью Амура.

Сегодня был последний день отдыха перед конечным отрезком пути до Амуркотана, небольшого русско-айнского поселения в устье великой реки, крайнего форпоста ангарцев на востоке. Через пролив от него лежала вожделенная ангарцами земля — остров Сахалин, богатый нефтью и углём, доступными к немедленной добыче при минимальных трудозатратах. Сазонов узнал об этом ещё от Сартинова, который срочную службу проходил на Тихоокеанском флоте. Тогда, на одном из занятий, матросам и поведали о том, как всего пять человек со шхуны «Восток», которая под командованием Воина Андреевича Римского-Корсакова исследовала Сахалин, добыли три тысячи пудов угля.

Рамантэ, спавший на топчане, стоявшем у противоположной стены, ворочаясь, тоже просыпался. Рома, как звали его новые товарищи, уже вполне освоился в ангарском обществе, да и русский язык давался ему легко. Благодаря этому Алексею удалось уговорить свою супругу Женю, сестру Рамантэ, остаться покуда в Албазине. С обязанностями переводчика, полагал Сазонов, его шурин справится. Более того, Сазонов сам постепенно овладевал языком айну. Ну а коли Романа он научил малость пользоваться кириллическим письмом на его родном языке, то и обучение молодёжи из рода его тестя Нумару — это уже не фантастика.

Наконец, Алексей встал и принялся одеваться. Рома тут же поднял голову и, щурясь на один глаз, вопросительно кивнул — мне тоже, мол, вставать?

— Спи пока! — коротко ответил Сазонов, махнув рукой. — Успеешь ещё набегаться.

Умывшись и, для профилактики стоматита, прополоскав рот хвойным отваром, Алексей отправился на борт ставшего родным «Орочанина», где первым делом заглянул в радиорубку. Ничего нового в докладе сонного радиста, слушавшего переговоры Хабаровского посёлка и Амуркотана, не было. Ну, подумаешь, на реке снова были замечены небольшие кораблики казаков — в устье Амура они проявляли достаточную активность, действуя из Охотска.

В этом городке, по словам стрельцов, обозлённых на якутских воевод из-за невыплаты денежной и хлебной казны, а потому бежавших из Дукинского острога в Хабаровский посёлок, были устроены верфи, построены склады, ангары, имелся пороховой склад и было много жилых домов. Поселение обнесено стеной, а также поставлены сторожевые башни, ранее надёжно оборонявшие Охотск от частых атак кочевавших по побережью ламутов. Но сейчас ламуты были замирены и более не пытались подпалить городок или убить отставшего от своих казака. Также бывшие служилые стрельцы рассказали и об «охоцкой флотилии» — уже пара десятков небольших корабликов, построенных в Охотске, бороздили холодные морские воды. И как было известно ранее, отважные бородачи достигли уж и Камчатки, и Курильских островов, стояли их промысловые избы и на Сахалине. Так что весенний выход корветов с Амура не будет лёгкой прогулкой для ангарцев, и Сазонов это прекрасно понимал. Интересно, скоро ли будет ответ от якутского воеводы Василия Пушкина по поводу поползновений казаков на исконно ангарский остров?