Хранители могил

2

Ребекка полдня бродила с альбомом по одному из кварталов в старинной части Сан-Диего. Он был знаменит тем, что когда-то здесь поставили первые газовые фонари. Невзирая на обилие живописных уголков, Ребекке не хотелось делать зарисовки. Творческих идей тоже не было. Некоторые творческие люди умеют ритмично работать каждый день. Ребекка к ним не относилась. Ей требовался либо жесткий срок, либо нечто захватывающее, что-то могло бы заставить ее погрузиться в рисование, забыв о времени. Увы, сегодня Ребекку ничего не вдохновляло и не захватывало. Старенький зеркальный фотоаппарат лишь напрасно болтался на плече — Ребекка не сделала ни одного снимка, который затем можно было бы превратить в рисунок. Убедившись, что кружить по улочкам дальше бесполезно, она вернулась домой. Автоответчик зафиксировал более десяти звонков с незнакомого номера, однако звонивший не оставил ни одного сообщения.

— Бездарно потраченное время и какие-то непонятные звонки. Как тебе это нравится, Херувим? — спросила Ребекка своего кота.

Кот неопределенно мяукнул.

В Сан-Диего Ребекка жила всего три месяца, но уже ощущала непреодолимое желание вернуться в Клейсвилл. Казалось бы, что ей там делать? Стивен вернется лишь через пару месяцев. На все это время квартира по-прежнему в ее распоряжении. Однако Ребекка была готова собраться и ехать хоть сейчас.

Сегодня она ощущала это яснее, чем когда-либо.

Все было каким-то не таким. Пресным, что ли? Ярко-голубое калифорнийское небо выглядело блеклым. Клюквенный хлеб, купленный в булочной напротив, казался безвкусным. И какая-то странная апатия, словно все ее чувства разом притупились.

— Может, я заболеваю? Как думаешь? — снова обратилась она к коту.

Пятнистый кот лениво махнул хвостом и улегся на подоконник.

Внизу зажужжал дверной звонок. Ребекка выглянула в окно. Почтальон уже возвращался к своему грузовичку. Экспресс-почта? Странно. Кому это понадобилось отправлять ей срочное послание? Спускаться вниз не хотелось, но если почтальон не опустил конверт в почтовый ящик, значит, ей прислали не просто письмо. Нужно пересилить лень и сходить за ним. А то, если пойдет дождь, оно намокнет. Или уличное хулиганье помнет конверт либо вообще прихватит с собой. Все эти мысли вертелись в голове Ребекки, пока она спускалась вниз.

На крыльце ее ждал коричневый конверт из плотной бумаги. Адрес был написан бисерным почерком Мэйлин. Ребекка нагнулась, взяла конверт и чуть не выронила его снова.

— Нет, — пробормотала Ребекка, разрывая бумагу.

Часть бывшего конверта приземлилась на листья стерлитции, стоявшей в кадке возле входной двери. Внутри оказалась серебряная фляжка ее бабушки. Горлышко фляжки было повязано белым носовым платком с тонкой кружевной отделкой.

— Нет, — повторила Ребекка и бросилась наверх.

Она влетела в квартиру, шумно захлопнула дверь, схватила мобильник и стала звонить бабушке.

— Ну, где же ты? — спрашивала Ребекка, слушая длинные гудки. — Ну, ответь. Ну, подойди. Неужели опять забыла зарядить аккумулятор?

Мобильник появился у Мэйлин лишь потому, что настояла Ребекка. Бабушка частенько забывала зарядить аккумулятор. К счастью, у Мэйлин был и обычный телефон. Ребекка набрала знакомый номер, но и тот отозвался длинными гудками. Потом она снова звонила на мобильник. И еще раз на домашний.

Одна рука Ребекки нажимала кнопки обоих телефонов, а другая сжимала бабушкину фляжку. Эта фляжка была такой же неотъемлемой частью Мэйлин, как руки или глаза. Если бабушка куда-то уходила, то та путешествовала с ней в сумке, если работала в саду — фляжка находилась в одном из глубоких карманов ее передника. Дома она стояла либо на кухонном, либо на ночном столике. Естественно, Мэйлин брала ее с собой и на все похороны, на которые ходила.

Ребекка вошла в полутемненное помещение. Она знала, что гроб с телом Эллы уже выставили для прощания, но до начала церемонии оставался еще час. Ребекка осторожно прикрыла за собой дверь, стараясь ничем не нарушить тишины. Слезы катились по ее щекам и падали на платье.

— Бекс, плачь, не стесняйся. Это помогает.

Ребекка вертела головой по сторонам; ее взгляд блуждал между стульями и цветочными композициями. Она не сразу заметила бабушку: Мэйлин сидела возле стены, на большом громоздком стуле.

— Мэйлин… я не… я думала, что одна тут. — Ребекка повернула голову в сторону гроба с Эллой. — Я думала… кроме нее… тут никого.

— Ее тут вообще нет.

Мэйлин не повернула голову в сторону Ребекки и не сошла со своего стула. Она оставалась в тени и продолжала смотреть на Эллу. На свою родную внучку.

— Она не имела права это делать, — всхлипнула Ребекка.

Ребекка и сейчас немного ненавидела Эллу. Рассказать об этом она никому не могла, но ненависть сохранялась. Самоубийство Эллы вызвало множество слез. Все пошло совсем не так. Джулия — мать Ребекки — совсем сошла с катушек. Она рылась в комнате дочери, ища несуществующие наркотики, без спроса читала дневник Ребекки и судорожно обнимала дочь, словно боялась, что и та последует за сводной сестрой. Джимми — отчим Ребекки и родной отец Эллы — запил с момента, когда было найдено тело Эллы, и до сих пор не мог остановиться.

— Подойди ко мне, — шепотом позвала Ребекку Мэйлин.

Ребекка подошла и оказалась в бабушкиных объятиях. От Мэйлин вкусно пахло розами. Она гладила ее по волосам и тихим голосом шептала утешительные слова на языке, которого Ребекка не знала. Девушка выплакала все слезы, скопившиеся за эти часы.

Когда она прекратила всхлипывать, Мэйлин открыла свою громадную дамскую сумочку (где она только нашла такую?) и достала серебряную фляжку. По бокам фляжки вились розы и плющ, свиваясь в инициалы А. Б.

— Горькое лекарство, — сказала Мэйлин и сделала глоток из фляжки, затем протянула фляжку Ребекке.

Ребекка взяла фляжку дрожащей рукой, мокрой от слез и соплей. Она сделала совсем маленький глоток и сразу же закашлялась, когда обжигающая жидкость покатилась по горлу прямо в желудок.

— Хоть ты и не кровная родня, ты мне такая же внучка, как и она… была.

Мэйлин забрала у Ребекки фляжку и встала.

— Теперь ты одна у меня и осталась.

Мэйлин подняла фляжку, словно это был бокал и она собиралась с кем-то чокнуться.

— От моих губ к твоим ушам, старый ты дурень, — произнесла она и проглотила виски, стиснув руку Ребекки. — Ее все любили и будут любить.

Затем Мэйлин вновь протянула фляжку Ребекке. Та сделала второй глоток.

— Если со мной что случится, первые три месяца будешь ухаживать за нашими обеими могилами. Ты это умеешь. И сложного тут ничего нет: нужно делать то же, что мы всегда с тобой делали на кладбищах.

Глаза Мэйлин сверкали незнакомым блеском. Ее пальцы еще сильнее сжали руку Ребекки.

— Обещай мне, — потребовала она.

— Обещаю, — прошептала Ребекка, и у нее заколотилось сердце. — А ты что, больна?

— Нет, но я уже стара.

Мэйлин выпустила руку Ребекки и дотронулась до тела Эллы.

— Я думала, что ты и Элла Мэй станете… — Она не договорила и резко тряхнула головой. — Ты нужна мне, Ребекка.

— Да, — с дрожью в голосе отозвалась Ребекка.

— Три глотка, чтобы было наверняка. Не больше и не меньше. — Мэйлин в третий раз поднесла фляжку к губам. — Три глотка во время похорон. Три глотка будешь выливать на землю. И так — три месяца подряд. Слышишь?

Ребекка кивнула и сделала третий глоток.

Мэйлин наклонилась и поцеловала Эллу в лоб.

— А теперь спи. Слышишь? — спросила она, обращаясь к мертвой внучке. — Спи крепко, малышка, и оставайся там, куда я тебя положу.

Руки Ребекки по-прежнему сжимали телефонный аппарат, когда он вдруг зазвонил. Судя по префиксу номера, высветившегося на определителе, звонили из Клейсвилла, однако сам номер был другим.

— Мэйлин? У тебя что, сменился телефон?

— Ребекка Барроу? — донесся из трубки мужской голос.

— Да.

— Ребекка, я надеюсь, что ты разговариваешь со мной сидя. Это так?

— Да, мистер Монтгомери, — ответила Ребекка, сжимая трубку потной ладонью. — А почему вы звоните? Это…

Она замолчала и замерла.

— Ребекка, мне очень жаль. Мэйлин сегодня…

— Нет! — заорала в трубку Ребекка. — Нет!

С аппаратом в руках она начала сползать вниз, пока не грохнулась на пол. Окружающий мир утратил резкие очертания. Противный, грызущий страх, не дававший ей покоя с самого утра, подтвердился самым зловещим образом. Грудь наполнилась болью, какую Ребекка не испытывала очень давно.

— Я тебе очень сочувствую, Ребекка. — Голос Уильяма Монтгомери звучал еще мягче и нежнее. — Мы весь день пытались до тебя дозвониться, но номер не отвечал.

— Мы? — переспросила Ребекка и тут же закусила губу, чтобы не спросить о Байроне.

Нет, с этим горем она справится сама, и присутствие Байрона рядом ей не требуется. Столько лет она жила, не вспоминая о нем, и замечательно жила. «Лжец», — подумала она о Монтгомери-старшем. Ее тело теряло чувствительность. Нечто вроде затишья перед шквалом настоящего горя, который вот-вот обрушится на нее. И тогда она будет задыхаться от слез. Ребекке вдруг вспомнились вопросы, что не давали ей покоя, когда умерла Элла. «Ну, как она могла ничего мне не сказать? Почему не позвонила? Почему не обратилась ко мне? Почему меня не было рядом с ней?»

— Ребекка?

— Я слушаю. Простите, я…

— Я понимаю. — Уильям немного помолчал. — Мэйлин должна быть похоронена в течение тридцати шести часов. Это значит, тебе нужно немедленно вернуться в Клейсвилл. Собирайся и вылетай.

— Я… она.

Ребекка вдруг ощутила, что ей нечего сказать. В Клейсвилле существовала более чем странная традиция — хоронить умершего как можно быстрее. Никакие средства, препятствующие разложению тела, не допускались. Ребекке было плевать на традицию. Она не хотела видеть Мэйлин лежащей в гробу. Она хотела видеть бабушку живой!

Она может хотеть что угодно. А Мэйлин мертва. Как Элла. Как Джимми.

Ребекка впилась в телефонную трубку.

— Никто не позвонил… в больницу. Никто не позвонил мне. Если б мне позвонили, я уже была бы там.

— Ребекка мы не виноваты, что тебя полдня не было дома. Номер твоего мобильного мы не знаем. Не трать время зря и собирайся.

— Я успею сегодня. Все равно опоздаю на церемонию прощания.

— Не опоздаешь. Похороны завтра. Ты успеешь на ночной рейс.

Ребекка тут же принялась обдумывать, что надо сделать. Достать из кладовки переноску для Херувима. Мусор. Выбросить весь мусор. Полить плющ. Затем мысли перекинулись на одежду: есть ли у нее что-то подходящее для траурной церемонии… Одежда — не главное. Нужно не забыть главное. Перво-наперво — позвонить в аэропорт.

— Спасибо вам… в смысле, за заботу о ней. Я рада… что я говорю? При чем тут «рада»? Честно говоря, я была бы рада, если б вы не позвонили, а Мэйлин оставалась жива… Но что толку говорить об этом? Это все равно не вернет мне Мэйлин. Правда?

— Правда.

Ребекка чувствовала: вот теперь на нее начинает наваливаться вся боль утраты. Горе в буквальном смысле «перекрыло ей кислород». Ее легкие стали «тяжелыми», словно их залили водой. Ребекка стала дышать ртом.

— Скажите, а она… она долго болела? Я ведь приезжала на Рождество. Она ни на что не жаловалась. И выглядела вполне прилично. Если бы я знала… я бы… никуда не уехала. Но я ничего не знала. Честное слово. Слышите? Пока вы не позвонили.

— Ребекка, у нас будет время поговорить. Здесь. Давай пока отложим все твои расспросы, — мягко, но решительно сказал ей Уильям Монтгомери. — Позвони в аэропорт и закажи билет на ближайший рейс. До встречи.