Христианство: Античность, Византия, Древняя Русь

Глава 1 От язычества к христианству

В предыдущих главах было рассмотрено зарождение и распространение христианства в Римской империи, начало становления христианской церкви. Далее мы рассмотрим утверждение их господства в позднеантичную эпоху, эволюцию византийской восточнохристианской церкви. Эти проблемы более тесно связаны с современной историей, поскольку в период поздней античности христианство утвердилось на всей огромной территории Римской империи. К этой эпохе восходят и истоки образования двух церквей — западнохристианской (католической) и восточнохристианской (православной).

Христианская конфессия и поныне является самой крупной в современном мире — свыше 1 миллиарда человек, из которых около 85 миллионов принадлежит к православной религии. Последнюю иногда называют греко-православной, византийской, поскольку она сложилась и оформилась в восточной (греческой) половине Римской империи, превратившейся в конце IV века в самостоятельное государство — Византию. В ее состав вошли большая часть Балканского полуострова, Малая Азия и другие области Ближнего Востока, Египет, часть Армении и Грузии, Северного Причерноморья.

В этот период образуются основные, существующие и поныне, церкви восточнохристианского мира, исторически связанные с православной, ортодоксальной, тяготеющие к ней, хотя организационно нередко отделенные от нее. Таковы, например, армяно-григорианская, монофивитская (Ближний Восток, Египет, Эфиопия), грузинская православная. — Ортодоксальное византийское христианство закрепило свои позиции на Балканском полуострове — в средние века на территории Болгарии, Сербии и, наконец, было принято на Руси.

За последние десятилетия появился новый археологический материал, что позволило переосмыслить данные давно известных письменных источников и внести заметные уточнения в общую картину развития христианства и церкви. Новые исследования вскрыли мощный и длительно существовавший пласт «народного христианства» — массового религиозного сознания, весьма поверхностно христианизированного, пронизанного множеством пережитков дохристианских, языческих представлений и верований, который дает значительно более сложную картину, достаточно отличную от той, которая предстает на основании письменных источников[31].

Значительно богаче мы представляем теперь культуру византийского общества, то место, которое занимала в его жизни религия[32]. История Византии, особенно церкви, до недавнего времени представлялась достаточно статичной, застойной. Но только теперь, с учетом нового археологического материала, появилась возможность составить представления о масштабах перемен, которые происходили во внутренней жизни Византии, откуда на Русь пришло христианство. Естественно, вызывается особый интерес к тому, что представляла собой византийская церковь того времени. Почему было принято именно византийское христианство?

В истории Древнего Рима III век был эпохой жесточайшего кризиса, потрясшего основы античного общества. Это кризис рабства и аграрных отношений, обеднение и упадок городов, античных городских общин, обострение социальных противоречий и, как следствие, политической борьбы, бесконечная череда узурпаторов и разрушительные гражданские войны, эпидемии и сокращение населения. В этот период страна не могла успешно противостоять вторжениям. Только к концу столетня начали намечаться тенденции к стабилизации. Некоторое смягчение рабства, предоставление рабам возможности вести самостоятельное хозяйство, распространение мелких хозяйств зависимых держателей-колонов — все это позволило временно приостановить дальнейший упадок. Античное общество вступило в последний период своего существования — эпоху поздней античности. В конце III века оно резко отличалось от того, каким было за столетие до этого, — страна богатых и процветающих городов, муниципальная знать которых могла подкармливать и увеселять своих неимущих сограждан, соревноваться между собой в украшении городов новыми общественными сооружениями, когда внутренний обмен и торговля достигли не виданных ранее размеров, экономически укрепляя единство огромной империи, простиравшейся от Британии до Евфрата.

К концу века население Римской империи сократилось не менее чем на четверть. Пустовали огромные массивы заброшенных земель, города находились в упадке, их знать обеднела и не могла поддерживать непрерывно возраставшее число неимущих. По подсчетам некоторых исследователей, «уровень жизни», благосостояния понизился вдвое по сравнению со II столетием. Приблизительно на столько же сократился внутренний обмен. Быстро росло крупное землевладение за счет земель городов и городской знати и разорявшегося свободного крестьянства. Усиливалась натурализация хозяйства.

Вторая половина III века — эпоха начала массового распространения христианства и глубокого кризиса язычества. Считают, что в начале IV века христиане составляли уже более 10 процентов населения империи. Ничтожная по масштабам Римской империи и ее удельному весу в духовной общественной жизни страны еще во II веке, секта стала весомой и реальной силой столетие спустя[33].

Античное общество напрягало последние силы, чтобы продлить свое существование. Было смягчено рабство, но одновременно широко открыты пути для закабаления и превращения в зависимых массы ранее свободных лиц. Резко возрос налоговый гнет. Пытаясь стабилизировать положение, законсервировать существующую структуру общества, государство встало на путь прикрепления каждого к своим занятиям. Земледельцев — к земле, ремесленников — к своим профессиям, бедневшую муниципальную знать — к своим городским обязанностям.

Реформы конца III — начала IV века оформляли рождение Поздней Римской империи, последней формы античной государственности — домината. Империя превращалась в централизованную бюрократическо-военную монархию с неограниченной властью императора-доминуса. Был резко усилен аппарат прямого административного управления, число провинций удвоено их делением. Вдвое увеличена армия, разделенная теперь на пограничную, для постоянной обороны границ, и мобильную, расквартированную внутри страны, для ведения длительных военных действий и подавления недовольства населения.

Нестабильность существования, гнет и притеснения создавали объективную основу дальнейшего распространения христианства. Как писал один из современников, только «сильные люди» могли благополучно жить в обществе того времени.

Духовные потребности все возраставшей части населения уже не удовлетворяли старые языческие культы, холодные и официозные, в высшей степени политические, служившие средством сплочения вокруг полиса, государства. Сами по себе они были всего лишь внешним выражением той системы ценностей, которые связывали человека с гражданской общиной, коллективом и ранее гарантировали его относительно благополучное существование. Как на земле слабый искал себе индивидуального «сильного» покровителя — патрона, так росла вера в христианского бога — небесного патрона, спасителя и утешителя. В конце III века императоры еще пытались добиться сплочения населения вокруг государственных языческих культов, но приверженность к ним падала. Народ уже не верил в силу и авторитет римской государственности, официальный культ. Изменить положение мог только обожествленный спаситель. Поэтому императоры все чаще стали претендовать не только на персональную связь с их личными богами-покровителями, но и на собственную божественность. Диоклетиан (284–305) был, по существу, последним римским императором, которому еще удалось временно упрочить общественно-политическое единство империи на основе языческого культа. Гонения на христиан при нем приобрели особенно энергичные размеры не только потому, что число их многократно умножилось и они стали значительно сильнее, но и потому, что христианство и церковь того времени были враждебны государству, являлись реальным препятствием на пути к упрочению внутреннего единства. Диоклетиан беспощадно преследовал тех, кто не принимал предписанного культа. В этот период христианство еще не было однородным. Непрерывно умножалось число направлений и течений. Ряды христиан стали интенсивно пополняться имущими. Из сообщества всеобщего братства христиан церковь все более отчетливо стала превращаться в организацию, возглавлявшуюся избранными и имущими. Увеличивалась дистанция между «посвященными» и «непосвященными». Росла духовная власть ее локальных глав — епископов: «кто не с епископом, тот вне церкви». Постепенно начинали вырисовываться очертания будущей единой общеимперской ее организации. В жизни и деятельности церкви все большую роль начали играть соборы — съезды духовенства, на которых решались спорные вопросы учения, церковной практики и обрядности. В церковной проповеди глуше и глуше звучало осуждение богатства.

Однако в массах продолжали жить раннехристианские идеалы. Они упрочивались контактами с восточными дуалистическими учениями, резко противопоставлявшими силы добра и зла, царство бога и мир сатаны. К числу последних нужно в первую очередь отнести распространившееся с середины III века на Востоке манихейство, оказавшее огромное влияние на последующее развитие народных ересей.

С массовым распространением христианства проблемы единства церкви обретали особое значение. Церковь не только выработала на собственной практике, но и усвоила идеи римской государственной практики конца III — начала IV века и в значительно больших, чем было свойственно последней, размерах стала рассматривать разномыслие как прямое предательство. Античное язычество не знало той остроты и беспощадности внутренних конфликтов, какими отличалось христианство. Подлинное его состояние к началу IV столетия было старательно фальсифицировано последующей христианской историографией. После окончательной победы христианства ортодоксальное направление уже не могло признать, что его предтечи пришли к началу решительной борьбы достаточно слабыми. Тогда бы отчетливей выступила подлинная роль государства, что было не особенно выгодно церкви.

Новейшие исследования житийной литературы обнаруживают, что немалое количество христианских мучеников, позднее причисленных к лику ортодоксальных святых, в конце III — начале IV века, в действительности принадлежало не к официально победившему христианству, а к признанным затем еретическим течениям, продолжавшим традиции раннего христианства. Таким образом, и внутренний конфликт в церкви нарастал.

По-видимому, правы те исследователи, которые считают, что и сама христианская церковь в начале IV века в не меньшей, а, может быть, в большей степени нуждалась в союзе с государством[34]. Это отчетливо видно и по той ожесточенной борьбе направлений в христианстве, которая развернулась сразу же после признания его законной религией.

Союз церкви и государства ведет свое начало от Константина I (306–337), признавшего равноправие христианства с другими культами и склонявшегося к особой его поддержке, за что он был признан православной церковью «равноапостольным». Тогда же начинается многовековая история европейских «христианских монархий» — христианского государства вообще, которая проходит через все средневековье.

В истории взаимоотношений Константина с христианством и церковью еще много неясного. Христианская Историография немало потрудилась над идеализацией Личности этого императора, стремясь освятить его авторитетом многое из того, что получило распространение в практике церкви и ее отношениях с государством лишь в дальнейшем.

То, что Константин формально стал «первым христианским императором», не бесспорно. Он действительно склонялся к христианству, поддерживал его, в императорском окружении было немало христиан, император прислушивался к их мнению. Но укоренившаяся легенда о принятии им крещения на смертном одре вызывает сомнения. Еще не умершая в современной историографии идея, что, создавая Константинополь, он одновременно стремился создать и новую «христианскую столицу», в противовес языческому Риму, не выдержала проверки.

Трезвый прагматик, настойчиво продолжавший политику Диоклетиана, Константин более всего был озабочен укреплением единства империи и дорожил многовековым авторитетом и сложившимся значением Рима как столицы единого государства. Он и его ближайшие преемники исходили из этой политической концепции, имевшей немаловажное значение и для истории церкви. Рим продолжал оставаться столицей, важнейшим символом единства империи. Основанный же в 324 году Константинополь мыслился не как новая столица империи, а только как личная императорская столица и одновременно главная военная ставка. При Диоклетиане «личной» столицей и центром управления была Никомедня. Отличие Константинополя заключалось в том, что старый Византий на Босфоре, ставший Константинополем, был заново отстроен как постоянная личная императорская столица. Но это его положение исторически было неустойчивым. Каждый новый император мог перенести свою столицу в любое место, казавшееся ему более удобным для управления, Константин и его преемники редко жили в столице. Вместе с ними кочевали верхушка администрации, главное военное командование, двор. В дальнейшем и правители западной половины империи часто меняли свои столицы-резиденции: ими были то Милан, то Равенна, то какой-либо иной крупный город империи. Константинополь исторически оказался идеальным центром восточной половины империи, а преемственность власти в династии Константина сделала его своего рода наследственной столицей.

Но даже при том, что в «личной» столице могли в большей степени проявиться собственные симпатии императора, не обнаруживается никаких следов его стремления превратить Константинополь в христианскую столицу. Церковное строительство в городе при нем и его ближайших преемниках было достаточно скромным, а церковный глава константинопольских христиан до второй половины IV века не возвышался в ряду обыкновенных епископов империи и находился в подчинении митрополита малоазийской Гераклеи. Все это никак не свидетельствует об активном стремлении императора поднять духовное значение и авторитет церкви Константинополя как христианской столицы. В этом плане Константин также признавал приоритет Рима. Римские епископы уже в 314 году получили в качестве резиденции Латеранский дворец.

В системе представлений самого Константина большую роль играла синкретическая система культов во главе с культом Солнца. Солярный культ фактически более других приближался к христианскому монотеизму, был реальным мостиком к единобожию[35]. Для Константина христианство было одним из элементов в совокупности культов, призванных упрочить идеологическое единство империи и императорское единовластие.

Проблема борьбы христианства и язычества в IV веке и отношения к ней императорской власти, государства во многом еще нуждается в изучении. Две трети столетия понадобились церкви для того, чтобы христианство восторжествовало. Однако у нас мало оснований считать, что государство постоянно и последовательно боролось с язычеством. Гонения против язычников во многих случаях были поверхностными, касались определенных групп, а не массы населения, зачастую обусловливались не столько религиозными, сколько государственно-политическими мотивами, судя по многочисленным эдиктам против язычества. Если верить в реальную результативность и последовательное осуществление каждого из них, оно должно было значительно раньше утратить свое значение и сойти с исторической сцены, чем это произошло в действительности.

Отношение Константина к христианству и церкви определялось политическими мотивами, политическим расчетом. Вероятно, не столь правильно прямое утверждение, что Константину был нужен союз не столько с христианством, сколько с церковью[36]. Было бы ошибочно противопоставлять одно другому, но Константину действительно нужен был союз не с христианством вообще, широким и разнородным религиозным движением, а с теми его направлениями, которые отвечали интересам верхушки позднеантичного общества и победу которых могла обеспечить церковь. Он в полной мере оценил ее готовность к союзу, как и потребность в поддержке, желание ради этого пойти на компромисс. Были ясны выгоды этого союза и возможности церковной организации как института.

Как нельзя более кстати подходил к условиям эпохи призыв к смирению, когда жестокой эксплуатации и угнетению подвергались не только рабы, но и все возраставшая масса свободного населения империи. Не случайно Ф. Энгельс подчеркивал, что христианство того времени «совершенно неповинно в постепенном отмирании античного рабства», трансформированных античных порядков[37]. Церковь не внесла никаких видимых изменений в реальное положение даже своих собственных рабов. И в VII веке они также трудились в поместьях и владениях церкви и монастырей.

Ближайшим советником и сподвижником Константина епископом Евсевием была разработана новая христианская концепция императорской власти. Евсевий опирался на эллинистическую идею «царя и царства». Однако если последняя склонялась к обожествлению самого царя, признанию его прямым продолжением божества, то в христианской концепции Евсевия, естественно, не могло быть места для прямого обожествления земного правителя. Переработав эллинистическую концепцию, Евсевий выдвинул идею монаршей власти милостью божьей. Так земной правитель из живого бога, родственника или потомка богов, превращался в его наместника, представителя и исполнителя божьей воли в земных делах. Бог правит всем — он «пантократор», вседержитель. Император вершит земные дела — он «космократор». Так формировалась христианская идея божественного происхождения земной власти, фактически опиравшаяся на давние римские традиции «священства» Римской державы.

Различие между признанием божественности происхождения власти и реальной божественности самого императора было не столь велико. Но последнее противоречило старым традициям римской государственности — «священства» державы. Императоров-богов породил III кризисный век.

В IV веке в связи с некоторой стабилизацией положения вновь ожили римские традиции. Идея «священного» Рима продолжала жить. Поэтому концепция Евсевия фактически складывалась не как концепция божественного происхождения власти каждого данного правителя, его персональной на этой основе «священности», а священства места, которое он занимал. Концепция Евсевия обосновывала императорское единовластие. Один бог на небе, один император на земле, отсюда и единство церкви: одна власть — одна церковь. Эта идея легла в основу концепции «христианской державы» Евсевия. Прежняя «священная» Римская империя превращалась в осененную божественным благословением державу христиан. Так утверждалась идея преемственности всей предшествующей римской истории и обосновывался тезис о спасении Римской империи через принятие христианства, возрождалась вера в ее возможное счастливое будущее. Этот «христианский оптимизм» сыграл немалую роль. Он существенно помог позднеантичному государству бороться за сохранение существующих порядков, превратил официальное христианство и церковь в важнейший инструмент идейной политики. Соответственно и император оказывался земным главой христиан, обязанным заботиться о распространении и утверждении христианства, покровителем и защитником церкви. Этот его христианский долг — будущая основа права критики церковью императорской власти, но, одновременно, и вмешательства последней в «земные» дела церкви.

Миланским эдиктом 313 года о веротерпимости христианство было признано равноправным наряду с другими официально признаваемыми государством верованиями. Согласно эдикту, «каждому предоставляется произвольно мысленно обращаться к той вере, которую он находит согласной с собственным убеждением, чтобы божество при всяком случае ниспосылало нам быструю помощь и всякие блага». С изданием Миланского эдикта церковь превратилась в официально признанную государством корпорацию, имевшую право не только на отправление культа, строительство храмов, но и на собственные имущества и доходы. Начинается превращение церкви в крупнейшего собственника империи, а духовенства в привилегированное сословие. Константин освободил его «от всех общественных обязанностей», чтобы оно служило «божеству со всей ревностью» для пользы «общественных дел». Церковь и клирики теперь не платили важнейшие государственные налоги. На нее распространялись те привилегии, которыми ранее обладали языческие храмы, — признание их священства — неприкосновенности, право давать покровительство, убежище, защиту и, наконец, официально признаваемый отпуск рабов на волю. Была признана посредническая роль церкви перед государственной властью, право ходатайства епископов перед ней по мирским делам и заботам своей паствы.

Константин, запретивший изуверские культы и жертвоприношения, гладиаторские бои, казнь рабов через распятие, закрывший немало храмов и конфисковавший их имущество, значительную часть его передал церкви. Из государственной казны выделялись немалые средства на благотворительную деятельность церкви. Эта практика государственной помощи, участия императорской власти в церковной благотворительности стала традицией. Государство осуществляло ее «руками церкви».

Так последняя из «одинокой» и «странствующей» превратилась в признанную государством, привилегированную и «воинствующую». Она отблагодарила императора, осуждая христиан, уклонявшихся от государственной, военной службы, выполнения своих гражданских обязанностей и повинностей. В новых условиях еще более интенсивно пошел процесс ее территориальной организации, формирования вселенской церкви, упрочения власти епископов, их контроля над духовенством. Церковь в немалой степени использовала поддержку и помощь государства, чтобы ослабить влияние паствы на выборы духовенства.

Территориальная организация церкви, по существу, копировала государственную. Главной общественно-государственной ячейкой был полис-город с подвластной ему сельской округой. Практически сложилось так, — что каждый город стал и центром епархии, подвластная ему церковная округа совпадала с сельской округой города. Образовалось много сотен епархий, группы провинций объединялись в более крупные единицы — диоцезы, епархии — в митрополии. Епископская власть во многом копировала гражданское управление. Росла власть епископа над подчиненным ему церковным диоцезом.

Начиная с IV века епископы все чаще выдвигались и избирались из городской знати, муниципальной аристократии, а духовенство преимущественно росло за счет зажиточных горожан. Городское духовенство было многочисленным и более образованным, господствовало в епархии. Долгое время горожане составляли большинство христиан. Авторитет христианско-церковного центра продолжал поддерживать и освящать характерное для античности господство города над округой, идею города как центра духовной власти и влияния.

С признанием церкви государством стало неуклонно расти число народных религиозных течений, отходивших от нее, становившихся все более враждебными ей и, соответственно, все более энергично преследуемых ею. К их числу на Востоке империи могут быть отнесены мессалианство, монтанизм, манихейство. Нередко стоявшие на грани разрыва с христианством, они выступали против идей, «примиряющих добро со злом», пытались в рамках своих религиозных общин осуществлять раннехристианские идеалы равенства и братства. Аскетический монтанизм на Востоке империи представлял собой отчетливо выраженную форму крестьянско-общинного протеста против существующих условий и защищавшей их церкви. В западной половине империи, прежде всего в Северной Африке, получил широкое распространение донатизм, выливавшийся в религиозную форму социального протеста. Донатисты выступали не только против союза церкви с государством, но и против богатства духовенства, требуя, чтобы оно было образцом «евангельской чистоты» для верующих. Постепенно складывался круг «низких», народных ересей, наиболее решительно отвергаемых и гонимых церковью.

Но и внутри ее самой уже вскоре после принятия Миланского эдикта разворачивается борьба течений. IV век открыл эпоху так называемых «триадологических» споров — о христианском понимании троичности божества (бог-отец, бог-сын — Христос и бог — дух святой), взаимосвязи и соотношении элементов Троицы. Александрийским священником Арием было выдвинуто положение, что Христос не обладает полной божественностью, то есть как творение бога-отца он не «единосущен», а только «подобносущен» ему. Учение Ария, низводившее Христа до положения полубожества, связанное еще с античным способом мышления, получило широкое распространение и популярность среди населения восточных провинций, особенно горожан.

Против Ария яростно выступили сторонники «единосущия», которые не могли допустить принижения степени божественности Христа. Развернулась ожесточенная борьба, которая привела к созыву в 325 году I Вселенского Никейского собора. На нем был выработан и утвержден в качестве символа веры догмат о том, что сын божий является единосущным богу-отцу. Другие суждения, в том числе и арианство, воспринимались как отклонения от истинного христианского учения, ересь. Однако соборное осуждение не снизило популярности арианства. Наоборот, оно получило еще более широкое распространение в восточных провинциях.

Собор был созван по настоянию церковных иерархов, прежде всего Евсевия, но руководил им император Константин, так как государству, по-видимому, было важно преодолеть церковные расхождения. Константин не воспрепятствовал осуждению арианства, но есть основания полагать, что в последующем он более симпатизировал ему, чем ортодоксальному христианству.

Помимо догматических вопросов на соборе были рассмотрены и другие, связанные с устройством церкви, определены права, полномочия и власть епископов. Собор в основном оформил церковную иерархию, упрочил зависимость епископов от митрополитов. Исторически сложилось несколько церквей, претендовавших на особое, положение в системе вселенской. Христианство зародилось и получило широкое распространение прежде всего на Востоке империи. Поэтому виднейшими центрами, со своими собственными сложившимися богословскими школами, стали Антиохия и Александрия. Александрийские епископы фактически стояли во главе всей церкви Египта и были инициаторами распространения христианства в соседних районах. Антиохийская главенствовала над большей частью церквей Востока империи. С ней была связана укреплявшаяся христианская церковь Армении и Грузии. Так исторически складывались основы будущих главных подразделений христианской церкви — патриархатов. На Западе такое место занимал Рим, бесспорно ставший там основным центром распространения христианства.

Вполне естественно, что встал вопрос «о старшинстве». Каждая из церквей претендовала на определенную самостоятельность. Для этого была выработана концепция обоснования прав церквей — их достоинство определялось «апостольским основанием». Римская церковь имела все данные претендовать на первенство как церковь, основанная ближайшим и любимым учеником Христа апостолом Петром, а также отличавшаяся упорством римских христиан в защите веры.

Здесь быстро утвердилось господство ортодоксального христианства, жесткая дисциплинарность отношений, юридизм мышления ее идеологов, характерные для римской традиции в целом. Нельзя сбрасывать со счетов и реальное столичное положение Рима в империи. Конечно, богатое языческое прошлое, многовековая роль столицы языческого государства и главного центра его культов, не очень украшало христианскую репутацию Рима, и позднее этот аспект скажется. Но в IV веке реально признанное положение Рима как столицы государства подкрепляло претензии римского епископа. Никейский собор признал его первенство в церкйи как по положению, так и по достоинству. За ним закреплялось право арбитра в церковных спорах и, соответственно, право обращений к нему, апелляции к его авторитету. Так фактически оформилась структура, иерархия вселенской церкви, главой которой был признан епископ римский, прямой предшественник будущих пап. На соборе западных епископов в 359 году он был признан единственным главой церкви и всех епископов западной половины империи, своего рода «патриархом» Запада.

В IV веке получает распространение и такой институт, как монашество. Отшельничество, анахоресис — уход от мира, отречение от него с целью ведения праведной, совершенной жизни — были известны давно. Документально анахореты зафиксированы в Египте во II веке. Известно давнее существование религиозных общин — предшественников позднеантичных монастырей. Но настоящее, массовое монашеское движение начинается на рубеже III–IV веков, и связано оно было с последствиями кризиса. Монастырь представлялся подобием «града» небесного, как отрицание и противоположность «града» земного — античного полиса. Из тысяч отшельников, порвавших с миром, образовались первые египетские монастыри в отдаленных, труднодоступных местах — в пустыне, в горах. Их основателями и создателями первых уставов считаются Антоний и Пахомий (конец III — середина IV века).

Монастыри были нескольких типов. Вначале лавра — объединение раздельно живущих отшельников, индивидуально обеспечивающих свое существование, но связанных определенными правилами общения, наличием общего главы и организатора. Первоначальную массу монашества составляла сельская и городская беднота, обеспечивавшая свое существование работой по найму в сельском хозяйстве, собственным ремесленным трудом. Позднее появляются общежительные монастыри с совместным или келейным проживанием монахов, более строгими распорядком и дисциплиной, обязательным трудом, общим участием в молитвах и присутствием на богослужениях.

Ставший образцовым общежительный устав был разработан одним из «отцов восточной церкви» Василием Великим (330–379). Он регламентировал весь распорядок жизни монашества: время физического труда, религиозных упражнений и молитв. Такие монастыри стали вскоре превращаться в самостоятельные хозяйственные организмы. Они имели и обрабатывали свои земли, вели торговлю изделиями монахов-ремесленников. Василий Великий уже рекомендовал основывать монастыри ближе к городам, чтобы обеспечить приток горожан. Таким образом, постепенно они распространяются повсеместно. Монашество начинает играть более активную роль в духовной жизни общества и города. К концу IV столетия оно становится влиятельной силон.

В это же время проводилась огромная работа по систематизации христианского вероучения. Это была эпоха расцвета патристики, деятельности наиболее выдающихся «отцов церкви» — Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Нисского, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иеронима Блаженного, Амвросия Медиоланского, Августина. В своих произведениях они дали развернутое религиозно-философское обоснование ортодоксальной христианской доктрины, использовав и приспособив к задачам церкви элементы наследия античной философии, современного им неоплатонизма. Особенно значительна в этом отношении была роль «трех великих каппадокийцев» — Василия Великого, Григория Нисского и Григория Богослова, разработавших учение о трех ипостасях — образах, проявлениях единой божественной сущности, завершивших закладку основ всей христианской ортодоксии. Они не только внесли огромный вклад в разработку христианского богословия, критику язычества, арианства — всех основных учений, враждебных ортодоксальному христианству, но практически подготовили идейный разгром арианства и обеспечили полную победу никейской догмы на II Вселенском Константинопольском соборе 381 года. Церковь пришла к торжеству христианства достаточно единой.

Была проделана колоссальная работа по разработке христианской литургии — богослужения, обрядности, создан календарь христианских праздников, основные типы произведений христианской литературы, сформировались каноны-правила и принципы их составления. В трудах «отцов церкви» были развиты и детализированы принципы и нормы христианской морали и этики. Церковь распространила и закрепила свое влияние на важнейшие стороны духовной жизни общества. Начинается расцвет житийной, агиографической литературы.

В годы правления императора Феодосия I (378–395), после Константинопольского собора 381 года, церковь вступила в эпоху торжества христианства. К концу IV столетия подавляющее большинство населения империи — от 70 до 80 процентов — составляли христиане. Конечно, значительная часть восприняла основные христианские идеи весьма поверхностно. Среди представителей господствующего класса было немало таких, для кого христианство оставалось своеобразным вариантом обязательного государственного культа. Их обращение в христианство было во многом формальным, в глубине души они считали его полезной для общества и народа верой, а сами продолжали оставаться достаточно свободомыслящими, то есть политическими христианами, внутренне достаточно нейтральными к христианскому вероучению, если не скептически относящимися к нему.

Реальная христианизация самосознания господствующего класса происходила достаточно медленно. Фактически она завершилась к концу позднеантичной эпохи, если не с ее падением. Народное самосознание продолжало разрабатывать в христианстве свои идеи, вместе с тем в нем сохранялись и языческие традиции.

Однако в целом торжество христианства и церкви совершилось. Новая эпоха в их истории была открыта знаменитыми эдиктами 390–392 годов, первый из которых официально объявлял христианство ортодоксально-никейской догмы государственной религией Римской империи, а второй запрещал отправления языческих культов и предписывал закрытие и уничтожение всех языческих храмов. Язычникам было предложено перейти в христианство.

Через три года империя распалась на два самостоятельных государства: Византию (в восточной ее половине) и Западную Римскую империю. Но окончательно сложившаяся за столетие государственного единства вселенская христианская церковь стала исторической реальностью.

Глава 2 Становление византийского христианства и церкви

В 395 году умер Феодосий I, последний император единой Римской империи. До него одновременно правили два императора — братья Валентиниан и Валент, которые разделили империю между собой, хотя она и оставалась единой. Валентиниан считался старшим императором и правил Римом и Западом, Валент — правителем Востока в Константинополе. Между обоими императорами были разделены государственный аппарат, армия, финансы, они обладали определенной самостоятельностью во внешней политике. При Феодосии единство империи было восстановлено. Однако после его смерти произошел окончательный раздел ее между сыновьями. Гонорий получил Запад, Аркадий — Восток. Так родилась Византия, и два государства начали раздельное существование, хотя продолжали оставаться тесно связанными. Различными оказались и их исторические судьбы. Через 80 лет после раздела Западная Римская империя прекратила свое существование, пала под ударами варварских народов. Византия оказалась тысячелетней империей, прекратившей свое существование лишь в 1453 году в результате турецкого завоевания.

Историки спорят о том, с какого времени и события начинать историю Византии. Одни склонны отсчитывать ее от основания Константинополя в 324 году, другие — с момента разделения, образования самостоятельного византийского государства. Рождение Константинополя было действительно важным событием. Вокруг него осуществилась консолидация восточных провинций империи.

В течение IV века он постепенно стал «вторым Римом», «Римом Востока». Немногие государства не знают перемены своих столиц. Византия родилась с Константинополем и прекратила свое существование с его падением. Константинополь действительно играл уникальную роль в ее истории.

IV век был столетием противоречивых тенденций в развитии Римской империи. С одной стороны, это еще консолидационные тенденции к укреплению внутреннего единства, а с другой — к его ослаблению, обособлению.

Одновременно происходило и становление единой вселенской церкви, выработка того, что заложило основы ее общности, единства христианства. Однако затем наметились и тенденции к организационному размежеванию западной и восточной церквей, практика проведения раздельных соборов. Вселенские соборы все больше становились соборами восточного духовенства. Во II Вселенском соборе 381 года западные епископы практически уже не участвовали. В IV веке в течение долгого времени на Западе и Востоке господствовали разные течения в христианстве: в первом — ортодоксальное, во втором — арианство, что также не способствовало укреплению единомыслия и церковного единства. На Востоке возрастал престиж епископа Константинополя. II Вселенский собор своим решением поставил его по достоинству на второе место в церкви после римского.

Усиливались и другие различия, которые во многом обусловливались спецификой расстановки социальных сил. Обе половины империи одновременно, но по-разному переживали кризис античного общества, что в конечном счете и привело к их обособлению, размежеванию. Отчетливей выступала и разность исторических традиций, культурной и духовной жизни, все сильнее сказывавшаяся на западном и восточном христианстве, положении и практике церкви.

Христианскую церковь в IV веке объединяли общие задачи, прежде всего борьба с язычеством, утверждение господства христианства — задача необычайно трудная, учитывая многовековую мощь языческих традиций, задачи достижения единомыслия, выработки и утверждения господства единого символа веры, обоснования христианского вероучения, дальнейшей разработки обрядности.

В этом столетии западное христианство еще не могло обойтись без восточного, так как оно накопило колоссальный опыт в области догматики, полемики. Западной церкви в течение долгого времени приходилось опираться на греческий текст Библии, комментарии и мнения восточных богословов. Только во второй половине IV века Иеронимом был сделан новый, более точный перевод Ветхого завета, существенно выправлен перевод Нового завета и других канонических текстов. Так появился латинский вариант Библии (так называемая Вульгата), ставший основным источником христианских знаний и вероучения на Западе. Иерониму принадлежит и латинский комментарий к Библии. Идет быстрая латинизация церкви на Западе. «Отцы церкви» формулируют ее взгляды, своеобразие которых более отчетливо выступает в конце IV — начале V века. А пока многое в практике христианства рождалось на Востоке, и западная церковь опиралась на ее опыт. Отчетливо это видно на примере развития монашеского движения. На Западе первые монастыри появились значительно позже — в конце IV века. Устав Василия Великого во многом послужил для них готовым образцом.

К концу IV века на идеологии и практике западной церкви стали более явственно сказываться условия, связанные с кризисом античного общества, с характерной большей остротой его переживания. Слой свободного крестьянства оказался здесь слабым, а крупное землевладение достигло особой мощи. Раньше, чем в восточной половине империи, стали приходить в упадок городское ремесло и торговля, сами городские общины. Ремесло перемещалось в поместья, усиливая мощь и независимость позднеримского магнатства. В городах происходила интенсивная пауперизация массы населения. Богатство и власть сосредоточивались в руках немногих. Растущая самостоятельность магнатства во многом парализовала деятельность государственной администрации, ослабляла центральную власть. Все это в полной мере проявилось к моменту разделения. Западная Римская империя была слабым, быстро бедневшим и приходившим в упадок государством, в котором стремительно обострялись классовые, социальные противоречия. Значительная часть рабов была переведена на положение колонов, но они оставались максимально близкими к рабству. Растущая власть магнатов обеспечивала удержание их в подчинении и принуждении. В городе складывалась аналогичная ситуация — бедневшие горожане оказывались все более зависимыми от узкой верхушки городской знати. Все это создавало особую ситуацию. С одной стороны, накапливалось социальное недовольство, с другой — масса населения была пассивна и придавлена.

Западной церкви быстро удалось добиться духовного единства в своих рядах. Она не знала такого обилия течений в христианстве, которое было характерно для Востока империи, такого активного участия масс населения в религиозной борьбе. Здесь сразу утвердилось безраздельное господство ортодоксального христианства. Верхушка знати, римская аристократия дольше сохраняла приверженность язычеству, но в своих локальных интересах быстро пошла на союз с церковью.

Можно говорить об определенном аристократизме западного духовенства, не столько по происхождению, сколько сословного, как института общества. Не столь многочисленное, выходившее в значительной степени из состоятельных кругов римского общества, оно быстро становилось корпоративно тесно спаянным. Римская церковь во многом опиралась на римскую государственную традицию и восприняла авторитарность власти ее гражданских магистратов, строгую дисциплинарность отношений. В римской практике особенно велика была роль законов, установлений, понятий обязанности и долга. Отсюда и юридизм мышления, тяга к четкой регламентации. Западной церкви удалось быстро отстранить массу населения от реального влияния на избрание духовенства. Только узкая верхушка богатых граждан и духовенства была причастна к избранию епископов. Духовенство превращалось в замкнутое привилегированное сословие, своего рода касту, тесно сплоченную вокруг церкви и зависевшую от нее. Конечно, более медленный рост и относительная немногочисленность монашества на Западе были прежде всего связаны с особенностями социальной ситуации. Рабу, который подлежал возвращению к своему господину, было трудно попасть в монастырь и пополнить ряды монашества. Но западная церковь и сознательно ограничивала развитие монастырей. Они превратились в прибежище состоятельных и богатых людей, оплот церкви.

Западная церковь сразу и решительнейшим образом отвергла арианство. Для нее были неприемлемы идеи неполной божественности Христа. Во-первых, сам этот тезис в какой-то мере стирал грань между небесным и земным, мирским и божественным. Во-вторых, он снижал авторитет церкви. Представления о неполной божественности Христа, естественно, ослабляли веру в особую божественность происхождения христовой церкви, а соответственно, в авторитет ее установлений и требований. «Связанное с римской традицией, отличавшееся рационализмом и практицизмом западное христианство меньше тяготело к теологическому теоретизированию»[38].

Для западного христианства стала особенно характерной четко выраженная христологичность, иерархичность восприятия: бог-отец — Христос — церковь христова. Таким образом, церковь становится единственным божественным установлением и институтом. Римская церковь не только в полной мере использовала идею наибольшей близости апостола Петра к Христу для обоснования своего первенствующего положения во вселенской церкви: от Петра, создателя церкви («Ты еси Петр и на сем камне созижду церковь мою» (Матф. XVI, 18), наследники его власти — римские епископы — как бы приобретали особое право интерпретации его заветов и установлений. Отсюда вытекала особая авторитетность римской церкви, пап, как стали именоваться римские епископы в V веке, в вопросах вероучения, догмы — начало теократических претензий папства на непогрешимость суждений, идея превосходства духовной власти над светской.

Ослабление государственной власти и ее авторитета на Западе создавало благоприятную основу для таких претензий. Выражая эти идеи в конце IV века, Амвросий Медиоланский прокламировал не только полную независимость церкви от государственной власти, но и идею подчинения ее церкви: «Император находится не над церковью, а внутри ее». Амвросий выступал за подчинение государства церкви и наделение епископов светской властью, что частично и осуществилось с упадком государственности на Западе. Идеи и установки западного христианства и церкви были сформулированы ее идеологом Августином (354–430) после первого захвата Рима варварами в 410 году в его трактате «О граде божьем». Вера в возможность сохранения государства рушилась. Государство — «град земной» — было обречено на гибель. Люди бессильны. Августин развивает концепцию абсолютного божественного управления миром, непостижимого человеческим разумом, идею божественного предопределения. В своей концепции он четко разделил судьбы государства и церкви. Гибель государства предопределена, но предопределено и спасение избранных. К их числу относится церковь — единственный видимый представитель царства божьего на земле. Спасение может быть достигнуто только через веру, сплочение вокруг церкви, подчинение ей. Августин отрицает свободу воли. Только церковь является хранителем и распределителем благодати. Именно в это время западное богословие особенно детально развивает идею первородного греха, исходной греховности человека, возможности спасения как прежде всего искупления своей вины перед богом. Все это могло быть достигнуто только через церковь, с ее помощью.

В восточной половине Римской империи историческая обстановка была несколько иной. Византия также переживала кризис античного общества, но он был смягчен целым рядом обстоятельств. Позднеантичное общество смогло сохраниться и просуществовать почти на полтора столетия дольше, чем на Западе. Прежде всего, здесь не играло такой огромной роли рабство. Колонат обрел более мягкие формы, поскольку большая часть колонов происходила из недавно свободных людей. В ранней Византии сохранялась мощная прослойка мелкого свободного крестьянства. Рост крупного землевладения происходил медленно. Колоны и свободные крестьяне, жившие деревнями, сельскими общинами, сохраняли значительную степень хозяйственной самостоятельности и личной независимости. С ростом крупного землевладения росли не поместья, а умножались деревни на землях крупных собственников. Деревня, сельская округа продолжали оставаться связанными с городом. Поэтому византийский город не переживал столь стремительного упадка. В нем продолжало сохраняться развитое ремесло. Городское население было более многочисленным и благополучным. Соответственно и положение городской знати оставалось более стабильным. В силу всего этого в Византии не было условий для стремительного роста крупной земельной собственности. Масса собственников была достаточно тесно сплочена вокруг государства, которое располагало эффективным административным аппаратом, могло содержать многочисленную и хорошо вооруженную армию, проводить гибкую налоговую политику, поддерживать города.

Примечательно, что византийцы почти всю свою историю считали и называли себя римлянами, ромеями, а свое государство — римским, ромейским, У них действительно были основания гордиться этой преемственностью не только потому, что Западная империя пала, завоеванная варварами, а Византия оказалась своего рода продолжением Римской империи. Это сознание было более глубоким. Многое из основ позднеантичной монархии — дела и наследие Константина, эффективная бюрократическая государственность — не смогло закрепиться и реализоваться в западной половине империи. В Византии же укрепилась созданная им система бюрократического управления.

Можно считать несостоятельными длительные попытки представить образовавшуюся Византию как вариант своего рода ориентальных монархий, результат того, что с отделением Византии в ее политической жизни возобладали традиции восточных деспотий. Ныне доказано, что византийский император отнюдь не был «верховным» собственником в империи. В ней господствовала частная, индивидуальная собственность. Власть императора основывалась на суверенных правах государства. В империи продолжали жить римские традиции государства, права собственности, гражданства. Византийские императоры до самого конца существования империи продолжали оставаться выборными. В ранней Византии гражданские политические права свободного городского населения находили свое выражение в политических правах городских партий. Здесь жил культ римской государственности — священ не сам император, его личность, а место, «пост», который он занимает.

Дольше сохранялись в Византии античные традиции отношения к вере, религии, как частного дела самого верующего. «Спасение» — это прежде всего дело его собственной заботы, его личных отношений с богом. Спастись можно с помощью церкви, и как посредник ома важна, но можно и минуя ее, индивидуально. Все это ограничивало роль церкви в религиозной жизни византийцев. Идея особой значимости первородного греха, его искупления и спасения через это искупление, особый религиозный фанатизм западного христианства были во многом обострены обстановкой кризиса. Византийское христианство, развивавшееся в менее напряженной духовной обстановке, наследуя традиции античной философии, переносило акцент с искупления на познание, постижение божества, его волн. Оно было более оптимистичным. Поэтому среди христианских таинств в Византии особое торжественное место занимало таинство причащения — евхаристия, как акт приобщения к божеству.

Византийская империя еще не рушилась. На фоне Западной она представала как христианская империя, предназначенная к спасению. Так рождалась идея богоизбранности византийцев. Именно в это время появляется легенда и о богоизбранности Константинополя. Оказывается, место его основания было не просто выбрано Константином, его выбором руководил ангел, посланный богом. Так Константинополь, в противоположность Риму, становился городом богохранимым и богоспасаемым.

Кроме того, в Византии не было объективной основы для резкого конфликта между церковью и государством. В христианской теории Константинополь представлялся новым Иерусалимом, а император новым Моисеем — земным вождем христианского народа, ведущим его к спасению. Ныне можно считать окончательно опровергнутыми старые концепции византийского цезарепапизма — прямого руководства светской власти церковью. В ранней Византии формировалась более сложная концепция их отношений — «теория симфонии» — взаимодополняющего единства светской и духовной власти. Но церковь оказывалась более зависимой от прямой поддержки государственной власти именно потому, что она не могла поставить под свой полный контроль духовную жизнь верующих.

Вера в действенность прямого, индивидуального контакта с божеством, без посредства церкви, сыграла немаловажную роль в истории византийского христианства. Если объективными предпосылками бурного роста отшельнического, монашеского движения были социальные причины, то идейно они оправдывались сознанием значимости своих действий, своих индивидуальных отношений с богом. Поэтому монашество в Византии приобрело особенно массовые размеры, а церкви долгое время не удавалось поставить его под свой контроль, навязать ему строгую монастырскую дисциплину.

Одним из проявлений корпоративной замкнутости духовенства на Западе становилось требование его безбрачия. В Византии эта проблема была решена иначе — белому духовенству рекомендовалось состоять в браке. Теоретически считалось, что брак, семейные и домашние заботы обеспечивают бо́льшую приобщенность духовенства к жизни своей паствы, близость и понимание ее нужд и забот. Но немалую роль в этом сыграла бедность низшего духовенства. Сельский священник по уровню жизни мало чем отличался от своих селян.

Право индивидуальной заботы самих верующих о делах веры проявлялось во многом. На Западе все имущество, связанное с культом, считалось неотъемлемой собственностью церкви, как и ее монополия на поставление клира. В Византии Иоанн Златоуст настойчиво советовал богатым землевладельцам самим строить церкви и обеспечивать их содержание. Такой собственник не утрачивал своего права на переданные на ее содержание доходы и имущество. Фактически и священник был его ставленником. Церковь лишь имела право контроля над богослужением и обрядностью.

На основании прав собственности все благотворительные учреждения на Западе также стали собственностью церкви или просто филиалами монастырей. Все пожертвования на благотворительные нужды передавались ей, и она распоряжалась ими по своему усмотрению. В Византии с желанием и волей жертвователя приходилось считаться в большей степени. Благотворительные учреждения — больницы, приюты для сирот и престарелых — росли как грибы. Но они существовали как особый вид имущества, то есть находились под надзором церкви, которая однако не имела права распоряжаться ими или пользоваться доходами. В какой-то мере они были общественной собственностью. Конечно, это не значит, что в Византии церковь не богатела. Ее доходы и имущество умножались, стремительно росли монастыри и монастырское землевладение, но духовенство резко различалось по своему имущественному положению — городское было богатым, сельское — бедным.

В свете всего вышеизложенного понятны мощь и массовость религиозных движений и борьбы в стране. Она шла перманентно, тем более что к социальным противоречиям добавлялись и этнические, связанные с формированием и становлением живших на территории империи народностей — сирийцев, армян, коптов Египта, арабов. Церковь не могла справиться с ересями. В начале V века патриарх призывал императора помочь ему против еретиков.

Арианская традиция нашла продолжение в Византии в несторианстве, открывшем эпоху христологических споров. Константинопольский патриарх Несторий (428–431) поставил под сомнение вопрос о «богочеловечестве» Христа, разделив его человеческое и божеское существование. Согласно выдвинутому им учению, Христос — человек, на которого сошел божественный разум, пребывавший в нем некоторое время и покинувший его тело еще до крестных страданий, кончины. Подлинным богом Христос стал лишь после нее. Таким образом, дева Мария оказывалась не «богородицей», родившей богочеловека Христа, а обыкновенной смертной, христородицей. Против Нестория решительно выступило многочисленное и влиятельное египетское духовенство, и на соборе в 431 году несторианство было объявлено ересью. Однако оно получило достаточно широкое распространение. Возникла самостоятельная несторианская церковь, которая отделилась от византийской в 499 году и существует поныне.

В ходе связанных с этим религиозных споров родилось новое течение — монофизитство. Монофизиты — «одноприродники» — также не признавали ортодоксального учения о «богочеловечестве» Христа. Они находили в нем одну лишь природу — божескую, воплотившуюся в человеческом образе Иисуса. Все эти споры не были чисто схоластическими. За ними стояло многое. В Византии еще жили античные традиции, остатки веры в знание. Византийские богословы не считали знание препятствием вере. Для человека того времени за спорами о сущности, природе Христа стояли различия в понимании отношений и связей человека с миром, общества с богом, роли Христа как посредника и спасителя. Противники монофизитов не случайно упрекали их в том, что данное учение разрушало связь между Христом и человечеством. Монофизитство, более опиравшееся на восточные традиции, действительно отражало элементы оппозиционных Константинополю и господствующему ортодоксальному христианству настроений. Идея столь резкого противопоставления божеского человеческому таила в себе угрозу возможности более резкого противопоставления церкви и государства, к чему в конечном счете и пришли монофизиты.

В то же время официальное ортодоксальное учение, «двуприродничество», признанием «богочеловечества» Христа снимало известный дуализм, противопоставление обоих начал, соединяло и примиряло земное и небесное, санкционируя последним существующие земные порядки, государственность. Поэтому оно и стало основной, официально поддерживаемой доктриной и наиболее соответствующей греко-римским общественно-политическим традициям формой христианства.

На IV Вселенском (Халкидонском) соборе 451 года монофизитство было осуждено. Победили консолидационно-византийские тенденции, Константинополь как религиозный центр империи. Собор закрепил главенствующее положение в византийской церкви константинопольского иерарха. Был создан Константинопольский патриархат, включивший в себя епархии Малой Азии и восточной части Балкан. Собор признал не только первенствующее положение его главы в восточной церкви, но и определенное главенство по отношению к другим церквам. Знаменитый 28-й канон собора хотя и признавал константинопольского патриарха вторым после папы римского, но объявил его равным папе по достоинству. Считаясь с традиционной мощью восточных патриархатов, собор подтвердил принцип пентархии — руководства христианской церковью пятью патриархами (римским, константинопольским, александрийским, антиохийским и иерусалимским — в Палестине, где проповедовал сам Христос, находились «святые места» христианства)[39]. Каждый из патриархов избирался своей церковью, самостоятельно руководил ее делами. Они признавались равными в правах в отношении своих диоцезов, но были связаны определенным порядком старшинства.

Римский по этому старшинству признавался главным арбитром в вопросах веры, константинопольский — апелляционной инстанцией церквей Востока. Глава и председатель соборов восточной церкви, он избирался духовенством своего диоцеза, но с участием представителей светской власти. Последняя имела право выбора из трех кандидатов, представленных собором. При константинопольском патриархе сложился своего рода постоянный малый собор — совещание иерархов константинопольского диоцеза с «пребывающими» (находившимися в столице по делам клириками из провинций), на мнение которого он опирался при принятии текущих решений. На базе великой церкви св. Софии оформился аппарат Константинопольского патриархата.

Халкидонский собор упорядочил практику избрания епископов: установил возрастной ценз для клириков и монашества, рассмотрел вопросы управления церковными доходами и имуществом, церковной дисциплины. Была подтверждена господствующая практика распределения доходов церкви: по одной четверти на содержание епископа, клира, самих храмов и на бедных.

Особое внимание на соборе было уделено проблеме монашества, так как происходил бурный рост монастырей. В V веке началось массовое возникновение городских монастырей. Во многих городах они стали исчисляться десятками, а монашество составляло заметный процент населения. Оно старательно уклонялось от подчинения церковным властям. Монашество становилось крупной, чрезмерно самостоятельной и активной силой в религиозных движениях. Собор своими решениями попытался поставить монастыри под более жесткий контроль епископов. Без их разрешения запрещалось основывать новые обители. Монахам не разрешалось свободно покидать их без санкции игуменов, скапливаться в городах и вмешиваться в общественные дела.

Однако собору не удалось покончить с монофизитством. С течением времени оно получало все более широкое распространение в Египте и Сирии, отражая рост недовольства населения. По существу, в церкви произошел раскол. Занятое отражением гуннского, а затем и остготских вторжений, византийское правительство оказалось не в состоянии предотвратить падение Западной Римской империи, В 476 году она прекратила свое существование. Религиозные раздоры в Византии вынудили перейти к поиску компромисса с монофизитами. Папство не вмешивалось в религиозную борьбу в Византии. Оно стояло на позициях ортодоксии и поэтому одобряло решения Халкидонского собора. Но попытка компромисса с монофизитами в 482 году вызвала осуждение папства. Хотя оно и не имело особенно существенного значения, это был первый официальный раскол, разрыв отношений между церквами (484–519).

VI столетие было ознаменовано дальнейшим нарастанием социальных противоречий. Положение колонов резко ухудшилось. Многие из них превратились в приписных, зависимых от господина и жестоко эксплуатировавшихся им и государством. Начался постепенный упадок городов, усиливалось недовольство горожан. Результатом этого было обострение борьбы партий, рост народных и религиозных движений.

В такой обстановке к власти в Византии пришел Юстиниан (527–565), которого ряд исследователей считает «последним римским императором» по стилю и духу его политики. Действительно, основной своей задачей он ставил стабилизацию социальной обстановки, пытаясь сдержать нарастание противоречий. Лозунгом его политики стали «единая власть, единая вера, единый закон». Юстиниан пытался сдержать рост крупного землевладения и власти богатых собственников, упорядочить эксплуатацию колонов, ограничить произвол и грабительство чиновного аппарата, сделать его более эффективным и действенным.

В системе его политики церковь занимала особое место. Он исходил из концепции «симфонии» и считал необходимым упрочение взаимодействия государства и церкви. Преодоление религиозных противоречий и укрепление религиозного единства Юстиниан рассматривал как важнейшую государственную задачу. Он попытался достичь ее силой. Против всех еретиков в 527–529 годах были объявлены гонения. Согласно его закону, было «справедливо лишать земных благ, кто неправо поклоняется истинному богу». Преследованиям и ущемлениям в имущественных и политических правах были подвергнуты все, кто отказывался принять «истинную веру». Юстиниан закрыл последний духовный оплот язычества — Афинскую академию. Особым преследованиям подвергались более радикальные сектанты — манихеи, монтанисты, самаритяне.

Воспользовавшись ослаблением варварских королевств Запада, где господствовало арианство, Юстиниан, опираясь на поддержку римской знати и духовенства, отвоевал Италию, Северную Африку, часть Испании. Папство оказалось под его властью. Но он не покушался на его церковное главенство. Юстиниан немало сделал для укрепления материального положения церкви, защиты ее собственности, прав, осуществил колоссальную программу строительства церквей. Вершиной его строительной деятельности было сооружение одного из чудес света — константинопольского храма св. Софии, главной церкви империи. Крупнейшее купольное сооружение, храм должен был одновременно символизировать единение небесного и земного, царящую в обществе гармонию, силу христианства и церкви, мощь и величие государства. Юстиниан всемерно поощрял благотворительную деятельность церкви, видя в ней важное средство смягчения социальных противоречий, и развитие монастырей, поглощавших часть недовольной бедноты и обеспечивавших ее существование. Однако он требовал поддержания строгой монашеской дисциплины, подчинения монахов власти игумена. Все монахи были обязаны жить при монастырях. Основание монастырей Юстиниан поощрял как меру социальную. Его указы свидетельствуют о том, сколь остро стояла в это время проблема избытка недовольной бедноты, ее скопления в городах.

Император стремился укрепить власть епископов в церкви и на местах, их авторитет и влияние в общественных делах. Он попытался полностью отстранить народ от влияния на выборы епископов. Согласно его указу, к ним были причастны только духовенство и верхушка знати. Епископы приобрели контрольные функции по отношению к государственной администрации. Кроме того, он стремился усилить их причастность к поддержанию благополучия городов и к руководству городской жизнью.

Таким образом, Юстиниан немало сделал для того, чтобы упрочить авторитет и влияние церкви в жизни общества, максимально использовать ее как инструмент поддержания, сохранения и защиты позднеантичных порядков и отношений. Вряд ли в его активном вмешательстве в церковные дела можно усматривать лишь прямое стремление утвердить господство светской власти над церковью. Картина была значительно сложнее.

Юстиниан слишком хорошо сознавал значимость, которую в его эпоху приобрели религиозные проблемы в уже христианизированном обществе, в котором царили сложнейшие социальные противоречия и конфликты. Попытки стабилизации, социально-политических реформ закончились крахом. Войны Юстиниана разорили казну: они стоили стране огромных средств. Кризис и противоречия настолько усилились, что попытка императора приостановить их успехом не увенчалась. Его гонения лишь разожгли религиозные противоречия. Гонимые монофизиты с 543 года стали создавать свою, параллельную существующей церковь (яковитскую Сирии, коптско-монофизитскую Египта и Эфиопии). Вместо борьбы направлений в одной церкви Юстиниан получил две борющиеся религиозные организации. От византийской церкви отпала и стала самостоятельной в VI веке монофизитская (григорианская) церковь Армении. Юстиниану не оставалось ничего иного, как искать религиозный компромисс с монофизитами, чем и были преимущественно заняты последние годы его жизни.

Византийская империя вступала в эпоху стремительного углубления социального кризиса уже в последние годы его правления. Ей удалось лишь отсрочить, несколько смягчить тот финиш, к которому пришла Западная империя: ведь общество — это системное единство, в котором все взаимосвязано. Если на Западе колонат превратился в смягченный вариант рабства, то в Византии общество пришло к аналогичному по сущности результату, используя внешне более мягкие формы государственной эксплуатации. К концу VI века византийский колонат также исчерпал свои возможности. Разоренное поборами землевладельцев и государства крестьянское хозяйство приходило в упадок.

На вторую половину VI века приходится колоссальный рост крупной земельной собственности, в том числе и церковно-монастырской. В одном Константинополе число монастырей достигло 110–120. Археологические данные подтверждают, что именно в эти годы их земельные владения удваиваются и утраиваются. Рост монашества был объективным отражением кризиса системы отношений античного полиса, ее разложения. Значительная часть монастырей в условиях упадка общества достаточно быстро превращалась в крупных землевладельцев, эксплуатировавших рабов и колонов.

То же самое происходило и с церковью. Она стремительно богатела, но преимущественно в городе. Разительным для этого времени становится контраст между великолепием и богатством убранства церквей, обилием украшавшего их серебра, утвари, о чем с восхищением писали современники, и ростом бедности, а соответственно и количеством выступлений церковных и монастырских колонов, о которых сообщает житийная литература. К концу VI века социальный кризис, по-видимому, достиг своего апогея: в городах господствовала кучка богатой знати, стремительно сокращался слой среднего, зажиточного и благополучного населения, падал спрос на изделия ремесла, беднели и пауперизировались ремесленники. Как писал современник, «все жаждали перемен». Рост пессимизма — характернейшая черта эволюции настроений этого времени.

Для общественного самосознания ранневизантийской поры характерна во всем проступающая двойственность. Нельзя забывать о том, что Византия того времени была страной городов. Их интересы по-прежнему находились в центре внимания государства и законодательства. Политика поддержания городов была системой политики государства, восходящей к античным традициям. Бюрократизация империи явилась прямым следствием определенной стадии упадка античного города, многие функции поддержания городской жизни стали функциями государственной администрации. Продолжалась старая политика эксплуатации деревни в пользу античного города, что сдерживало его упадок, но углубляло социальные противоречия в стране.

Городское население составляло четвертую часть населения страны и пользовалось определенными преимуществами. Все это продолжало античные традиции жизни, образа мышления. Но сохранялось больше факторов, поддерживающих элементы рационализма, проявлявшиеся, как мы уже видели, и в подходе к богословским проблемам. Иоанн Златоуст, страстный проповедник «божьего» слова, постоянно сетовал на то, что во время зрелищ церкви стоят пустыми, что многие приходят на проповеди послушать его как оратора и громко обсуждают ораторские приемы.

Любое светское лицо, принявшее посвящение, могло через три месяца быть избрано епископом. Неудивительно, что епископ воспринимался народом не только как духовный пастырь, но и как своеобразный вариант муниципального магистрата, ответственного перед городской общиной. Светский сановник за этот же срок мог стать патриархом. Так, патриарх Антиохий в конце VI века тратил церковные средства и на организацию зрелищ.

То, что относилось к культу, богослужению, также отличалось элементами двойственности. Византийское искусство мучительно билось над выражением христианской идеи. Был сделан определенный шаг, найдено «первое приближение», которое с полным основанием делает эту эпоху началом будущего византинизма. Но дальнейшее углубление выражения спиритуалистического начала сдерживалось, тормозилось. Вероятно, трудности крылись и в самом сознании людей того времени.

Великолепие внутреннего оформления ранневизантийского храма еще не согревалось глубокой теплотой религиозного чувства, оно более подчеркивало величие и всемогущество всевышнего, «это был опыт перевоплощения… в спиритуалистический образ»[40]. Непреодоленная чувственность образа, подчеркнутый артистизм исполнения, земная императивность позы частично гасили то, что создавало духовную возвышенность божественного образа, но, вероятно, было созвучно восприятию византийца того времени. Пышное великолепие и богатство внутреннего оформления храма восхищали и подавляли. Между дворцом и храмом, императорским портретом и иконой существовали неуловимые связи, определенная официозность и директивность подачи, торжественная монументальность, которая в чем-то роднит и византийский храм и знаменитую икону Дмитрия Солунского в посвященной ему церкви в Фессалонике. От созерцания этой иконы — подобия официального портрета — не создается ощущения глубины религиозно-мистического восприятия.

В известной двойственности ранневизантийского самосознания, своеобразии его религиозности существовало, может быть, не совсем нам еще понятное определенное внутреннее единство, характерное для данного исторического этапа развития общества.

Читатель может посетовать, что автор слишком много внимания уделил социальным отношениям, что он излишне социологизирует историю христианства и церкви. Подход к христианству и церкви Византии как к чему-то раз и навсегда данному, неразвивающемуся давно породил устойчивые традиции, искажающие их подлинную роль в жизни византийского общества. Достаточно вспомнить взгляд идеологов Просвещения на Византию как на застойное общество, в котором религия сразу заняла особое место в умах людей и где византийцы погрязли в бесплодных религиозных спорах и распрях, губивших страну. Отсюда устоявшаяся точка зрения, что в этой области все уже сложилось вначале и нечему было развиваться.

Специфику византийского христианства вряд ли можно понять без учета воздействия самой эпохи, когда происходило его формирование, без учета того, что византийское общество, по сравнению с западным, пережило более длительную, затяжную стадию позднеантичного развития. В Византии массово возникло монашество, сложились основные формы монашеского общежития, и для немалого числа современных историков дальнейшая его судьба — чисто количественная эволюция. Они считают, что уже вскоре после IV века утвердилось преобладание общежительных монастырей по типу устава Василия Великого.

В последнее время исследователи немало внимания уделяли отшельничеству, монашеству как социальному феномену. Отшельник, пустынник — человек, порвавший связи с обществом, выключившийся из системы мирских, земных связей и отношений. Уже в самом этом заключен определенный протест против общества. Его духовный авторитет зиждется именно на том, что эти связи над ним не довлеют и он может быть «объективным» советчиком и защитником для каждого человека. В Византии к их авторитету прибегали и беднота, и знатные люди, а непрерывный рост монашества, безусловно, отражал углубление кризиса античного общества в эпоху, когда «святые люди» еще не имели мощной христианской предыстории, когда их почитание росло на определенных общественных традициях. Естественно, что христианская историография всегда хотела не только подчеркнуть принципиальную новизну всего христианского, но и максимально удалить его от античного наследия и традиций. Но ведь авторитет подвижника опирался не только на то, что он принципиально стоял «вне общества». Существовала давняя традиция «общественного советчика» — ритора, философа-советчика именно по земным делам, делам общества. Даже императоры считали необходимым иметь при себе такого человека — не священника или патриарха, а именно философа-советчика в государственном управлении. Разве эта живая практика византийской жизни не была в общественном сознании той апробированной и сохранявшейся общественной функцией, которая поддержала качественно иной авторитет советчика-святого? И то, что к последним «святым старцам» в V–VI веках все чаще обращаются и императоры, свидетельствует об их растущей необходимости и в какой-то мере признании собственного бессилия.

Заслуживает внимания и другое обстоятельство — колоссальная тяга именно к индивидуальному, самостоятельному и неконтролируемому подвижничеству. В этом нельзя не видеть трансформированного, но продолжавшего сохраняться взгляда на религию, как на приверженность к тому или иному философскому направлению, сохранению элементов античного сознания на право известной свободы личности. В Византии эти формы получили особенно широкое распространение и, может быть, именно за эту свободу, а не за крайность форм аскетизма пользовались особым уважением. Таким образом, тяга к внутренней самостоятельности монастырей также вписывается в русло определенной традиции, общественных принципов и практики, которые не позволили быстро и легко превратить монастыри в простые филиалы церкви. В целом византийское монашество оказалось более независимым по отношению к ней. Это стало особенностью византийской истории и, безусловно, связано с сильной позднеантичной традицией в жизни общества. Навязывавшийся государством и церковью строгий «общежительный» порядок (всем жить в одном помещении, спать в одном дормитории) и огромные дисциплинарные права игумена, как и многое другое, свидетельствуют о глубине социально-общественного кризиса в Византии, когда в монастыри устремилась масса населения, а власти едва не утратили возможность контролировать данный процесс. Кризис теперь все более остро затрагивал город, в результате чего итогом ранневизантийской эпохи стало безусловное преобладание городских и пригородных монастырей. Таким образом, ведущая роль городского монашества — это факт, который никак нельзя не учитывать, рассматривая историю и эволюцию ранневизантийского монашества вообще.

В ранневизантийском обществе VI века продолжалась интенсивная полуантичная городская и общественная жизнь. Борьба партий была старой формой античной политической борьбы, частично приобретшей религиозную окраску, продолжал жить античный театр, зрелища и празднества лишь внешне утратили свое откровенно языческое оформление. Значительная часть традиционных народных языческих празднеств продолжала жить в Византии и далее, была даже частично воспринята восточным христианством. Календы, воты, врумалии, неомении, по существу языческие обряды вакханалий, продолжавшие традиционные деревенские языческие празднества, доживают в Византии до XII века.

Пышная обрядность византийской церкви формировалась не только ее практикой и установками, влиянием примера государственного церемониала и праздников, но и требованиями и запросами самих византийцев. Таким образом, уже в эту эпоху закладывалось многое из того, что в дальнейшем стало более существенно отличать нормы и требования, обрядность восточного христианства от западного. Терпимое отношение к местной традиции и обрядовой практике, к распространению христианства на «национальных» языках — лишь частица огромного целого, определившего специфические черты византийского христианства, неразрывно связанные с позднеантичной эпохой. В нем, например, в большей степени сохранились элементы почитания сил природы и связанные с этим обряды.

Некоторые исследователи пытаются разделить религиозность и общественно-политическое сознание ранних византийцев, подчеркнуть самостоятельный характер религиозных движений, их относительную несвязанность с социальными условиями. Это неверно. Общеполитические, государственные и религиозные проблемы были чрезвычайно тесно соединены.

Как уже говорилось, у византийцев сложилась теория богоизбранности народа. Богоизбранный император руководит богоизбранным народом. Богоизбранность последнего якобы предоставляла ему особые права, которых не было у других, Фактически эта концепция отражала реальную общественно-политическую практику общества, переносила ее и в область религиозных отношений. Император, вся его администрация были обязаны прислушиваться, учитывать мнение народа, которое высказывалось им на общественных собраниях или отдельными партиями. Богоизбранный народ может не только высказывать свое мнение богоизбранному императору, но и иметь свое суждение по вопросам веры.

Аналогичным образом это относится и к политике патриархов, церкви. Народ может требовать не только другого императора ромеям, но и другой религиозной политики, другого епископа или патриарха. Партии борются между собой, у них различные интересы, но они выступают единым фронтом, когда их права оказываются ущемленными или игнорируются. Отсюда понятна массовость и ожесточенность религиозной борьбы. Поскольку она оказывалась частью борьбы за социально-политические права населения, государство было вынуждено уделять ей внимание: ведь церковь мыслилась и воспринималась в IV–VI веках как неотъемлемая часть государства, а церковные отношения — как политические, государственные.

Исследователи часто делают акцент на том, что ожесточенная религиозная борьба фактически угасла с утратой восточных провинций, где господствовали монофизиты и была масса других еретиков. Конечно, нельзя недооценивать этот существеннейший факт, Но дело обстояло, как мы видели, не так просто, античные общественно-политические традиции сказывались и на отношении к религии. С крахом античного общества, угасанием городов религиозная борьба обретает новые формы. Религиозные движения становится основной формой выражения социального недовольства населения. В этом отчасти и отразился «конец античности» — переход к феодальному обществу, в котором церковная догма стала исходным пунктом и основой всякого мышления. Как писал Ф. Энгельс, только «средние века присоединили к теологии и превратили в ее подразделения все прочие формы идеологии…»[41]. Византийское общество также перешагнуло важный качественный рубеж, за которым религия заняла абсолютно господствующее положение в самосознании и мировоззрении человека. Отличие византийского общества заключалось в том, что оно смогло унаследовать от античности больше, чем другие.

Это сказалось и на особенностях византийской религиозности и характере религиозных движений раннего средневековья, а также сыграло свою роль в усилении дальнейших расхождений между западной и восточной церковью. До VII столетия фактически еще существовал единый «средиземноморский мир», спаянный столетиями единого развития. В VII веке он распался на латинский Запад и греческий Восток. На пути обособления двух церквей был сделан еще один шаг. В 582 году константинопольский патриарх провозгласил себя вселенским, то есть главой восточной церкви, равным папе.

Глава 3 Эпоха иконоборчества

Бурное и богатое событиями VII столетие было переломным как в социальном, так и в духовном развитии Византии. В течение почти всего столетия в стране шла ожесточенная внутренняя борьба. Огромная еще в конце VI века держава, границы которой простирались от Гибралтара до Евфрата, терпела непрерывные поражения. В начале VII столетия богатейшие восточные провинции были захвачены Ираном, славяне заселили большую часть балканских владений Византии, проникли в Грецию, на Пелопоннес. На этих землях возникло свыше 20 славянских полугосударственных образований — Славиний, а в 681 году образовалось Первое Болгарское царство — главный будущий противник Византии на Балканах. Ей, правда, удалось нанести поражение своему основному сопернику на Востоке — Ирану, также переживавшему острый внутренний кризис. Византия смогла временно вернуть восточные провинции — Египет, Сирию, Палестину, но не смогла их сохранить.

Император Ираклий (610–641) познал и радость побед, и горечь поражений. В 636–641 годах восточные провинции были завоеваны арабами. Сокрушив одновременно Иран, они создали обширный Арабский халифат, изгнав византийцев к концу VII века и из Северной Африки. Родилась империя ислама, которой предстояло сыграть немалую роль в истории средневековой Европы и Византии. С середины VII века арабы стали совершать опустошительные походы в византийскую Малую Азию и, создав на Средиземном море великолепный флот, пытались взять Константинополь. Некоторые византийские императоры даже подумывали о переносе столицы в итальянские области Византии. Решающая попытка арабов овладеть византийской столицей приходится на начало VIII столетия, а в течение VII она лишилась двух третей своей прежней территории; на значительной части оставшихся земель ее реальная власть была достаточно условной.

Археологический материал последних десятилетий дает возможность более отчетливо представить не столько суть, сколько реальные масштабы перемен, происшедших в экономике, хозяйственной жизни страны в эту недостаточно освещенную материалом письменных источников эпоху начала «темных веков» византийской истории. До недавнего времени на оценку историками этого периода немалое влияние, если так можно выразиться, оказывала определенная «магия» преемственности, прежде всего сам факт сохранения достаточно сильной и централизованной государственности. Западная Римская империя погибла, была завоевана варварами — произошел коренной и радикальный слом старых отношений. Сохранение сильной государственности в Византии рассматривалось как своего рода показатель большей плавности, замедленности перемен, сохранения старых отношений собственности, городов, что могло реально поддержать государство. Немалая роль в этом отводилась и церкви.

В VII веке, в условиях войн, внутренних конфликтов, разрухи, собственность церкви и монастырей росла достаточно стремительно, как и, соответственно, их влияние на общественную жизнь. В свое время на основании этих данных была выдвинута теория «монастырского феодализма» в Византии, к которому она якобы пришла уже в это время. Рост экономической власти церкви, монастырей рассматривался как своего рода элемент феодализма. Позднее эта концепция несколько трансформировалась. Считалось, что та огромная экономическая роль, которую в VII веке стали играть церковь, монастыри в экономике города, вполне достаточна для того, чтобы поддержать его существование, городскую жизнь.

В свете новейших данных картина представляется не столь оптимистичной. Современные исследователи считают, что в VII веке пришло в глубокий упадок абсолютное большинство городов. Из многих сотен городов с многочисленным, многотысячным населением к середине IX века сохранилось несколько десятков. Если в ранней Византии малый город имел несколько тысяч жителей, то в IX–X веках, при двух тысячах жителей, он считался уже крупным. Из античной страны городов Византия превратилась в глубоко аграрную, деревенскую. Причем археологический материал показывает, что после бурных событий VII века этот упадок не приостановился, а продолжался еще почти два столетия, В VII веке практически здесь осталось только два крупных города — Константинополь и Фессалоника, куда отовсюду стекались беглецы. Но Константинополь сохранил значительную часть населения (200–250 тысяч). Крупнейший город раннесредневековой Европы, он стал играть исключительную роль в жизни Византии.

Судьбы ранневизантийского города значимы и показательны во многих отношениях. До нас дошли крайне ограниченные данные о крупном и среднем землевладении ближайших столетий. Современные историки склоняются к выводу о том, что в VII веке в деревне произошел значительно более резкий слом господства старых, позднеантичных отношений. Действительно, в источниках исчезают упоминания о колонах. Колонат полностью утратил свое значение. Основной фигурой в византийской деревне стал свободный крестьянин — «господин» (кюриос), собственник своей земли.

Ранневизантийская деревенская община не исчезла, а укрепилась. Из общины зависимых, прикрепленных к господской земле колонов она стала общиной собственников. Житийная литература показывает, что на рубеже VI–VII веков деревня ранневизантийских колонов «восстала» против гнета городских собственников — как светских, так и церковных — главных землевладельцев позднеантичной городской округи. По-видимому, их борьба, как и вторжения, сыграла немалую роль в крушении господства крупного землевладения.

В VII веке произошло и массовое вселение на территорию Византии нового, прежде всего славянского, населения, что не могло не подорвать основу благополучия античного города.

Славяне принесли с собой традиции родовой общины с сильно развитыми правами верховной собственности. В результате византийская раннесредневековая община, как правило, большая по числу жителей деревня, унаследовавшая от позднеантичной эпохи устойчивые традиции частной собственности, стала особенно сплоченным и устойчивым организмом.

Подъем, укрепление ее хозяйственного положения, рост крестьянской земельной собственности за счет освоения заброшенных и пустующих земель продолжались до середины IX века. Деревня унаследовала и ремесло. В новых условиях создавались благоприятные основы для его дальнейшего развития. Экономически деревня все меньше нуждалась в городе, что и послужило основной причиной продолжения его экономического упадка в VIII — первой половине IX века.

Этот процесс еще более подрывал основы благополучия старой городской знати. В ранней Византии она экономически господствовала в городе, фактически ей принадлежала большая его часть — земельные участки, дома, помещения мастерских, которые сдавались внаем ремесленникам и торговцам. Крупнейшие землевладельцы города, они получали основную часть прибыли от продажи продуктов питания. Все эти источники доходов и реального господства в городской экономической жизни постепенно утрачивали свое значение с продолжавшимся упадком городов, сокращением их населения.

Естественно, что все эти процессы не могли не затронуть экономического положения церкви, ставшей в VII веке крупнейшим и богатейшим собственником города, обладателем имущества, приобретенного у бедневшего населения. Большую часть того, что она получала в ранней Византии, составляли дарения и пожертвования богатых городских землевладельцев. Однако с упадком городов они стали сокращаться. По данным археологии можно судить о снижавшемся благополучии церкви. В городах, естественно, сокращается число церквей-приходов, многие из них были заброшены, церковное строительство прекратилось.

Ярким примером логического конца эволюции византийского города в эти столетия может служить материал раскопок Сард — древнего города, столицы провинции и центра церковной митрополии VI века. Раскопки слоя IX века обнаруживают митрополию в бывшем центре города, крепость неподалеку и деревни по окраинам. Города как такового нет. Вероятно, многие из сохранившихся городов эволюционировали в таком же направлении, превращаясь просто в епархиальные центры или крепости-кастроны. Это свидетельствует о несостоятельности мифа о церкви как спасительнице городов. Наоборот, археологический материал лишь подчеркивает, насколько богатство и могущество позднеантичной церкви зависели от судьбы самого города.

Все эти процессы не могли обойти стороной и ранневизантийские монастыри, монастырские хозяйства, которые были более жизнеспособны экономически, имели больше перспектив на выживание благодаря возможностям коллективного труда самих монахов. Но монастырское землевладение оказалось существенно подорвано переменами в деревне, в аграрных отношениях. Многие монастыри распались. Каноны Трулльского собора 692 года категорически запрещают продажу монастырей и превращение их в жилища светских лиц. Многочисленные, непрерывно умножавшиеся в ранней Византии городские и пригородные монастыри с упадком городов существенно сокращаются численно.

На фоне этих данных более отчетливо вырисовываются социальные условия, то реальное влияние, которое они оказали на эволюцию византийского христианства и церкви. По мнению исследователей, в Византии VII–IX веков соответственно переменам в экономической жизни происходило изживание старых социально-политических структур. Византийская деревня стала самостоятельной административно-податной единицей. Город утратил свое господство над ней. Многообразная масса податей и повинностей исчезла. Стал ненужным старый громоздкий аппарат провинциального управления. Конфликты в общине начали решаться на деревенской сходке.

По мере падения роли городов происходила перестройка управления. Рождался ставший характерным только для Византии фемный[42] строй. Его распространение по всей территории страны приходится на VII–IX столетия. Мощь свободной крестьянской собственности, упадок среднего землевладения обусловили и особое значение крестьянства в военном отношении.

На смену терпевшей непрерывные поражения ранневизантийской армии, состоявшей из варварских или местных наемников, все хуже оплачиваемых и все более недовольных, пришла армия, состоявшая из людей, заинтересованных в защите своей земли. Из крестьянской, деревенской верхушки формировался и командный состав армии, а впоследствии родилась военно-фемная знать, будущая основа византийского феодального класса.

Раньше считалось, что фемная знать сформировалась достаточно быстро и уже в начале VIII века взяла власть в свои руки. Теперь очевидно, что этот процесс протекал более медленно и растянулся на столетие-полтора. Мощь и устойчивость общины, военная ситуация — все это сдерживало рост частного землевладения, возможности энергичного наступления на свободное крестьянство.

В тех условиях, которые сложились в Византии в результате перемен VII века, абсолютное большинство аграрного населения могло эксплуатироваться только государством, через государственные налоги и повинности. Поэтому было неизбежно сохранение и сильного государственного аппарата, и сильной центральной власти. Старая античная землевладельческая и городская знать уходила с исторической сцены, новая находилась на начальной стадии своего формирования. Имущественное и социальное возвышение в этих условиях было возможно только через государственную службу — военную и гражданскую.

В свете этого становятся понятными и социальные мотивы той ожесточенной религиозно-политической борьбы, которая выделяет в особую эпоху почти полуторавековой период истории византийского раннего средневековья. Можно говорить об определенной степени «недохристианизированности» самосознания ранних византийцев. Религия еще не стала всеобъемлющей основой их взгляда на мир. Сохранялась вера в силу людей, способность человеческого разума самостоятельно влиять на ход событий. В ранней Византии набирали силу религиозные движения, социальная борьба приобретала все более отчетливо выраженный религиозный характер. Но одновременно, едва ли не до конца VII века, продолжалась гражданская борьба политических партий, неразрывно связанная с религиозной, но во многом и самостоятельная. В этой связи массовая «смерть» городов имела огромное значение. Угасли не просто не изжитые до конца античные традиции, ушло более существенное — вера в городскую гражданскую общину, значимость и результативность прямой политической борьба.

Не случайно с упадком античных городов связывают падение античного миросозерцания. Росла беззащитность человека, ощущение прямой зависимости его судьбы от игры неведомых ему стихийных сил, что способствовало углублению его религиозности.

Недохристианизированность общественного сознания ранних византийцев проявлялась во многом. Только с конца V века вошел в церковную практику обряд коронования императора патриархом. Следовательно, до этого «наместник божий» не нуждался в особой демонстрации божественной санкции его власти. Христианство еще во многом продолжало восприниматься как официальный государственный культ. До VII века в Византии так и не произошло глубокой христианизации государственного церемониала. Христианская символика относительно слабо проникла в государственную. Изображение креста на монетах появляется только в эпоху Юстиниана, в конце поздней античности. Не столь существенно оно было и для армии. Она сражалась под государственными знаменами и не знала ни полковых священников, ни общей молитвы перед боем.

Крах сложившихся общественных порядков, — непрерывные с конца VI века социальные бедствия усилили не только пессимизм византийцев, но и неверие в силу разума, способности человека, углубили религиозность. Росла вера в божественную помощь, в божественного спасителя, святого защитника и покровителя. На божью помощь начинает уповать армия, которая после молитвы шла в бой с христианскими хоругвями.

На помощь бога все больше уповают и императоры. Так, император Ираклий именовал себя «рабом Христа». С VII века обряд торжественного коронования в храме св. Софии превращается в важнейший акт приобщения к власти. Ее божественная санкция обретает особое мистическое значение.

Показательна в этом плане эволюция проблемы «древа креста господня». Еще в V веке распространяется легенда о якобы найденных матерью Константина Еленой в развалинах языческого храма в Иерусалиме обломков деревянного креста, на котором был распят Христос. Святыня почиталась, но в начале VII века, события, связанные с ней, приобрели характер общеимперской проблемы. Захват реликвии иранцами стал рассматриваться как важнейшее свидетельство гнева господня на «свой народ», как предзнаменование дальнейших бедствий — божьей кары. Крест, ранее значительно спокойнее трактовавшийся как символ христианства, приобрел особое магическое значение как символ спасения. В ознаменование своей победы над узурпатором Фокой Ираклий воздвиг на колонне крест. Именно в VII веке изображение креста получает подлинно массовое распространение, становится не только символом, но и прямым объектом почитания. Конфронтация с мусульманским миром придавала ему, как основному символу христианства, особое значение.

Углубляется иррационально-мистическое восприятие византийцев. Новый шаг в развитии мистицизма был сделан Максимом Исповедником (около 580–662), которого считают едва ли не главным создателем византийской средневековой концепции «синэргизма». Согласно ей, человек, как исключительное божье творение, содержит в себе часть божественной энергии. С ее помощью он может поддерживать контакт не с самим божеством, а с его энергией — через веру и волю. Таким образом, именно вера делает понимание им божьих помыслов более глубоким.

Концепция Максима Исповедника в определенной степени отражает победу мистицизма: бог во всем и везде, без связи с ним невозможно ни одно действие, всякий самостоятельный шаг и поступок может оказаться греховным. Поэтому все силы человека должны быть сосредоточены на постижении помыслов божьих.

Эволюция византийской богословской мысли находит свое завершенное выражение в идеях и творениях византийского богослова следующего столетия Иоанна Дамаскина. Крупнейший систематизатор христианского вероучения, автор трактата «Источник знания», он отказывает человеку в признании какого-либо значения его собственной мысли. «Не хочу знать ничего своего» — вот его кредо.

Стремительно росла вера в святых, в чудотворную способность всего, что с ними связано, — мощей, реликвий, икон. Например, исследователи прослеживают определенную связь между культом св. Софии (божественной премудрости) и богородицы. В VII веке необычайно возрастает культ последней как защитницы и спасительницы, покровительницы Константинополя. Для Фессалоники — это культ св. Димитрия, растущая вера в практическую и чудодейственную его помощь и защиту, что отражено в знаменитых «Чудесах св. Димитрия» (конец VI–IX век).

Религиозные церемонии становятся неотъемлемой частью всего государственного и дворцового гражданского ритуала. По всякому сколько-нибудь общественно значимому поводу в VII веке совершаются молебствия. Так как церковь стала более могущественной и влиятельной силой, императоры в большей степени опираются на ее поддержку. Так, патриарх Сергий был ближайшим помощником Ираклия в гражданском управлении страной, своего рода «вице-королем».

Однако постепенно конфликт между церковью и императорской властью нарастал. Очевидно, он был не столько сознательный, сколько стихийный. Авторитет духовенства и монашества рос снизу, но становился значимой общественно-политической силой. Императорская власть все больше нуждалась в поддержке церкви во всех делах и панически боялась падения собственного авторитета. Религиозные санкции приобретают колоссальную общественную силу, какой они никогда не обладали в предшествующую эпоху. Общество изменилось, и религия впервые стала доминировать во всех сферах самосознания средневекового византийца.

До начала VIII века силы государства и церкви были во многом объединены совместными попытками сохранить и вернуть восточные провинции, достигнуть компромисса с монофизитами. К концу VII столетия эти надежды угасли. Византийская церковь внутренне вероисповедно стала более монолитной. С отпадением восточных областей реальная власть константинопольских патриархов фактически ограничилась пределами собственного патриархата.

Необходимо иметь в виду и некоторые особенности развития массового, народного религиозного самосознания. Византия к тому времени была христианской страной с порядочным стажем. У нас нет оснований утверждать, что кризис VII века, массовое вселение нового, языческого по своим верованиям населения привели к масштабному возрождению язычества. Отчасти это имело место, но основная масса продолжала оставаться христианской. Если на Западе, где шла интенсивная христианизация варварского населения, народное язычество «навязало новой религии свою демонологию и магию, вторглось со своими обрядами в богослужение, заставило слить культ местных богов с культом святых»[43], то в Византии это произошло в предшествующую эпоху.

Как показывают каноны Трулльского собора конца VII века, в византийской деревне, в связи с ее освобождением от постоянного господства города, происходит возрождение многих старых народных традиций, которые не удавалось искоренить по крайней мере до XII века. Но важно и то, что произошло реальное ослабление власти и контроля церкви над духовной жизнью деревни. Каноны того же собора 692 года сообщают, что многие селения вообще не имеют пастырей, что часто проповедуют непосвященные священники, появилась масса бродячих проповедников, что немало неграмотных клириков. В ранней Византии немалую роль в деревне играло духовенство поместных церквей. В VII веке они исчезли вместе с исчезновением самих поместий. Резко возросло влияние деревни на поставление своих пастырей. Она нередко сама подбирала священников из числа более грамотных и подходящих односельчан. На своей общественной земле деревня строила церковь, определяла расходы на ее содержание и даже, если церковные поступления были достаточно велики, имела право на их часть. О том, что религиозная жизнь деревни стала достаточно активной, свидетельствует категорическое запрещение того же собора обсуждать вопросы вероучения вне церкви.

На Западе народная религиозность имела лишь языческую традицию. Христианские ереси были там изжиты еще в эпоху поздней античности. Отчасти, может быть, поэтому западная церковь столь безраздельно господствовала в духовной жизни общества.

Византийское крестьянство, имевшее длительный исторический опыт религиозной борьбы, причастное к многим, фактически не изжитым до конца VI — начала VII века, ересям народного толка, было живым носителем и хранителем этих идей. От поздней античности оно унаследовало религиозную грамотность и практический опыт борьбы с официальным христианским учением. Для последующей истории Византии это имело огромное значение.

В 726 году император Лев III (717–741) обнародовал эдикт, объявлявший почитание икон и мощей идолопоклонством. Началась эпоха иконоборчества, продолжавшаяся с небольшими перерывами до 843 года. Почему эта проблема выдвинулась на первый план? Почему борьба вокруг нее стала характерной именно для истории византийского общества?

Иногда иконоборчество пытаются рассматривать как политику государства, а не как острый внутрицерковный конфликт. Это неверно. Было бы упрощением считать, что Лев III, которого привела к власти в 717 году угроза захвата Константинополя арабами, развязал иконоборческую политику только потому, что нуждался в средствах для продолжения борьбы, рассчитывая получить их путем присвоения церковно-монастырских ценностей. Нет здесь и предлога для наделения рождавшейся фемной знати землями за счет церкви и монастырей[44]. Конфликт был значительно глубже. Сама проблема почитания икон приобрела немаловажное значение.

Иконопочитание начало распространяться в ранней Византии в IV–VI веках. Его стремительный расцвет приходится на VII столетие. Несториане, монофизиты вообще не признавали возможности изображения божества. Ортодоксальное направление оправдывало возможность человеческого изображения Христа. Сыграла роль и давняя античная традиция антропоморфного изображения богов. Проблема иконы, иконопочитания еще не получила в ранневизантийской церкви никакого соборного определения.

Западное христианство отличалось особой христологичностью. Здесь наибольшее распространение получили скульптурное изображение Христа и распятие. Церковь признавала полезность иконы как средства христианского воспитания, но не особенно поощряла ее распространение. К тому же и материальные возможности подъема иконописания были ограниченны. Святые признавались таковыми только по решению церкви, в результате канонизации.

В Византии святыми становились уже при жизни, считалось, что праведники могут как-то влиять на текущие события. Здесь было много художников. Вообще портрет широко распространился в светском искусстве ранней Византии, особенно изображения императоров. Традиция создания иконы во многом восходит к императорскому портрету, от изображения императоров-богов с их нимбом был один шаг до икон богов-императоров. Нельзя не учитывать и характерного для поздней античности своеобразия восприятия иконы как символа.

VII век не только стал временем массового распространения культа святых, локальных защитников и покровителей, но и способствовал распространению веры в — чудотворные иконы, чудодейственную силу мощей и реликвий. Это было выгодно церкви и монастырям и приносило им дополнительные доходы. Существовала и общественно-политическая сторона проблемы. Культ икон и мощей необычайно увеличивал авторитет церкви и монастырей, использовался ими для формирования общественного мнения. Неудивительно, что самыми ярыми сторонниками иконопочитания стали городское монашество и духовенство. Иконопочитание облегчало им борьбу за свои интересы: ведь монастырь являлся учреждением, которое присваивало крестьянские земли, издавна эксплуатировало рабов и колонов. Богатая городская церковь с ее пышным культом, множеством реликвий и икон была одновременно и своеобразным символом угнетения в глазах крестьянства. Эти идеи нашли отражение в его идеологии, в частности в павликианстве, которое начинает распространяться в византийской деревне в VII веке.

Картину развития павликианского движения, особенно на ранних его этапах, воссоздать трудно, а тем более выявить его конкретные связи с иконоборчеством. Основным источником сведений о павликианстве является «История павликиан» Петра Сицилийского (вторая половина IX века), который был послом императора Василия I к павликианам. Собственно павликианские произведения до нас не дошли. Если они и существовали, то, скорее всего, были уничтожены иконопочитателями. Вероятно, их было не так много, поскольку павликиане ограничивались устной пропагандой своих взглядов — проповедью, толкованием обычных текстов Евангелия. Более ранние сведения о них также принадлежат перу сторонников иконопочитания. Заклеймив павликианство как «манихейскую ересь» и продемонстрировав свое крайне отрицательное отношение к ней, они чаще всего отвергали ее с порога, не считая нужным опускаться до полемики. Они просто клеймили павликиан как еретиков, тем более что силы их были довольно быстро отвлечены на борьбу с иконоборцами. Можно говорить о несомненном влиянии на павликианство манихейства, но развивалось оно в Византии на собственной основе.

Павликианство возрождало идеи и практику раннехристианских общин. Название свое они получили, поскольку считали себя прямыми последователями и исполнителями заповедей апостола Павла. В качестве священных книг павликиане признавали только Евангелия, освящавшие, по их мнению, идеи всеобщего равенства. Они проповедовали аскетизм, но не в таких крайних формах, как мессалиане. Как и большинство народных, демократических ересей, павликианское учение было дуалистическим. Их дуализм основывался на глубокой вере в извечную противоположность добра и зла, царства бога и царства сатаны, духа и плоти. Павликиане различали «отца небесного», которому в будущем будет принадлежать власть, и сатану, созданием которого является земной, материальный мир. Христа они признавали как проповедника и смелого борца, ставшего сыном божьим после своей мученической смерти. Таинств крещения и причащения, культа святых, поклонения иконам и кресту для них не существовало. Земные порядки представлялись им царством зла, сатаны, в том числе государство и церковь. Монашество, монастыри они рассматривали как «порождение дьявола».

Существен активный характер учения павликиан. Оно не просто призывало к самоизоляции общин, пассивному отстранению от мира зла, фактическому самоуничтожению себя аскетизмом и полным отказом от земных радостей, но обязывало их принимать активное участие в борьбе с сатаной и ускорять победу над ним. Таким образом, павликианское учение, с его отрицанием земных порядков, несло заряд оптимизма верой в конечную победу царства добра.

В павликианском учении нашли свое выражение взгляды и чаяния византийского свободного крестьянства, его общинный дух. Это — уважение к труду, признание его обязательности: «Если кто не хочет трудиться — то и не ешь!» (по заповеди Павла), призыв к скромной трудовой жизни и презрение к богатству, идеи взаимоподдержки и взаимопомощи. Идея всеобщего равенства выражалась в признании ими равенства мужчин и женщин. Павликиане отрицали существование духовенства как особого сословия. Их духовными наставниками были проповедники из их же собственной среды, которые своим примером воздержания и соблюдения требований учения завоевывали авторитет. Как правило, они пользовались огромным уважением.

О реальных отношениях с государством на ранних этапах развития павликианского движения говорить трудно. Однако ясно, что широкое распространение такие идеи могли получить только в условиях реального ослабления жесткого контроля церкви над сельским населением. Сильное общинное самоуправление могло оказывать немалое влияние и на местную религиозную жизнь. Мы не убеждены в том, что первоначально крестьянское недовольство было более направлено против государства, чем против церкви. Городская церковь, монастыри были давним эксплуататором деревни, существовавшим за счет богатых подношений и доходов с монастырских земель и крестьян. Если раньше крестьянство просто вынуждено было терпеть этот гнет и навязанные ему городом нормы и религиозные обряды, то сильная свободная община могла занять свою позицию по отношению к городской церкви. Требования павликиан, которые сводились к уничтожению монастырей и монашества как института, социально и материально привилегированного положения священного сословия, дорогостоящей иерархии и культа, имели весомые основания не только в интересах крестьянства, но и в реальном состоянии экономики страны. Павликиане в наиболее радикальной форме отражали общие настроения крестьян, их недовольство.

Первоначально иконоборцы не признавали павликиан. По Эклоге императора Льва III они подлежали самым суровым гонениям. Но с распространением движения в массе крестьян с ним пришлось считаться.

Между идеями павликиан и иконоборцев есть определенная внутренняя связь. Хорошо известно, что борьба иконоборцев против почитания икон, которое расценивалось как идолопоклонство, являлась частью более широкой программы по искоренению остатков язычества, его пережитков в других сферах. Это была идейная установка на «доочищение» христианства, церкви, культуры. И с этой точки зрения она понятна, как понятна и ее общая направленность против традиций античной городской культуры, а применительно к иконам — и позднеантичных изобразительных традиций.

В определенной степени это был кризис в религиозном изобразительном искусстве. Убедительные приемы более глубокой передачи духовного начала еще предстояло найти. Изобразительное искусство эпохи иконоборцев отражало новые идеи и веяния, более демократичные[45]. Тезис иконоборцев о «неизобразимости» божества опирался на признанную идею о его «непостижимости», и, как мы могли убедиться, в VII веке заметно усилилась вера именно в непостижимость. «Чувственные» изображения, в отличие от позднеантичной эпохи, когда на них смотрели как на простые символы, воспринимались, по-видимому, уже иначе — как оскорбление и насмешка. Не случайно соборным постановлением писание икон рассматривалось как «оскорбление» божественного «презренным эллинским искусством».

В конечном счете со временем было не просто восстановлено иконопочитание, но и найдены новые приемы более глубокой передачи спиритуалистических начал.

Иконоборческие идеи вызревали «снизу», в церкви. В 724 году их выдвинула группа малоазийских иерархов. Нет оснований считать, что ими стали простые провинциальные епископы со своими «домашними» идеями. Церковные идеологи иконоборчества были высокообразованными людьми. Они прошли константинопольскую богословскую школу. Таким образом, можно говорить о расколе в самой церкви, внутри ее верхушки, разных взглядах византийского клира на проблему «образа», иконы и иконопочитания.

Скорее всего, существовал целый комплекс мотивов, касавшихся отношений внутри церкви, проблем взаимоотношений между церковью и государством. В IV–VI веках во главе ее стояло белое духовенство. В VII веке резко выросли влияние и авторитет монашества. Культ местных святых поощрял тенденции локального сепаратизма. Но понималась необходимость большего единства в борьбе за возрождение Византии. Единственный символ, изображение которого допускали иконоборцы, — крест — служил символом единства церкви и государства. Иконоборческие иерархи выступали за такой союз.

Опираясь на свою растущую военную популярность, императоры-иконоборцы смогли сместить акценты в формуле взаимоотношений с церковью. Это был объективный процесс. Если в VII веке авторитет веры подрывал авторитет императорской власти, то теперь император-победитель оказывался спасителем «от бога», его посланцем и исполнителем высшей воли. Поэтому в политической теории стало подчеркиваться, что императорская власть — единственная от бога. В 730 году политика императора Льва III была одобрена синклитом — государственным советом — и стала политикой государства. На послании к папе Лев III подписался: «Император и иерей».

Иконоборцы отнюдь не были противниками монастырей. Они выступали за выполнение своих требований. Монастыри, ставшие иконоборческими, продолжали существовать. Вполне понятно, что верхушка духовенства в большей своей части была связана с традициями и светской знатью города. Поэтому она в штыки встретила начало иконоборческой политики. Патриарх объявил ее ересью. Он был смещен, и на его место поставлен иконоборец. Упорствующие обители закрывались.

Победа иконоборчества была закреплена решением Вселенского собора 754 года из 338 епископов. Собор единогласно осудил иконопочитание как козни сатаны, запретил писать иконы Христа, богоматери и святых, оскорблять их «презренным эллинским искусством» и иметь в храмах и частных домах, а также предписал уничтожить имеющиеся. Необходимо отметить, что иконоборцы в своей политике опирались на павликиан, которые в VIII веке укрепили свое влияние в деревне. Как показывают решения собора, в иконоборчестве были течения, вплотную сближавшиеся с павликианством.

Но борьба иконоборцев и иконопочитателей не прекращалась. Силы старой светской городской знати в течение VIII века были ослаблены, во главе иконопочитательского движения встало монашество. Продолжался экономический упадок Константинополя. К началу IX века его население сократилось до 40 тысяч человек. Воспользовавшись недовольством бедноты, тем, что иконоборцы основную массу средств тратили на армию, ведение войны с арабами, поддержанные монашеством, старой знатью и беднотой, к власти приходят иконопочитатели, возглавляемые императрицей Ириной. В 787 году в Никее состоялся VII Вселенский собор, который осудил иконоборчество, однако был вынужден специально оговорить, что он не признает почитания самих изображений. Принять более решительные меры против иконоборцев, за которыми стояла армия, иконопочитатели не решились.

Их идейным главой стал страстный иконопочитатель Феодор Студит (759–826). Представитель городской знати, ушедший в монашество и основавший свой монастырь в Константинополе, он стал ближайшим советником императрицы Ирины. Студит выступал не только за независимость церкви от государства, но и за независимость монашества, признание его ведущей роли в духовной жизни страны. С этой целью он развивал идею автономии монастырей, исхождения власти игуменов непосредственно от Христа. Его установки принижали значение и авторитет белого духовенства, самой церковной организации, патриаршего управления церковью. В своей борьбе Феодор апеллировал к авторитету папы. Число монахов Студийского монастыря при нем достигло тысячи человек, что составляло сороковую часть всего населения столицы. Монастырь стал центром иконопочитательского движения.

Феодор Студит создал монастырский устав, который был ориентирован на полную хозяйственную автономию, максимальное самообеспечение, то есть исходил из условий максимальной натурализации хозяйства. Устав строжайшим образом регламентировал всю жизнь монахов, их внутримонастырские обязанности, виды хозяйственной деятельности. Это был наиболее суровый тип византийского устава, рассчитанный на полную покорность и повиновение монашества, на авторитарность и всевластие игумена.

Однако иконопочитательское правление провалилось: раздача средств монастырям и связанное с этим сокращение расходов на армию обернулись серьезными военными поражениями Византии. В 802 году к власти пришел Никифор I. Он, в сущности, продолжил политику иконоборцев, выдвинув на первый план идею главенства государственных интересов, усилил обложение церковных и монастырских имуществ налогами, осуществил реквизицию церковных ценностей на нужды государства. При нем Феодор Студит был признан «возмутителем церкви» и осужден собором 809 года. Иконопочитателей не преследовали, но в 815 году были вновь подтверждены решения иконоборческого собора 754 года, запрещавшие почитание икон и молитвы перед «бездушным деревом». Начался второй период иконоборчества.

В Византии рос налоговый гнет, ложившийся на крестьянство, что усиливало его недовольство. Выступление очередного претендента на престол — Фомы Славянина — всколыхнуло массу крестьян. В течение года 80 тысяч восставших осаждали столицу. Однако восстание Фомы Славянина (821–823) не оправдало надежд крестьянства, зато дало импульс к началу самостоятельной борьбы павликиан. Усилилась их критика и иконопочитателей, и иконоборцев, как «торгующих словом божьим». «Отвергая служителей церкви», они, по свидетельству их противников, привлекали в свои ряды священников и «развращали» монашество. Павликианство распространилось в армии, среди государственных служащих, «гордившихся верой этих самых павликиан».

Павликианское движение обретало все большую самостоятельность и активность. На начатые против них гонения павликиане ответили восстанием. Началась вооруженная борьба, в ходе которой совершенствовалась организация павликианского движения. В 40-х годах IX века центром, столицей павликиан стала крепость Тефрика на восточной границе Византии.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что иконоборцы не просто использовали павликиан в борьбе с иконопочитателями, дав тем самым возможность распространиться павликианству. Имела место сложная эволюция отношений, существовали промежуточные, связующие течения. На иконоборческом соборе 754 года была дана критика тех иконоборцев, которые пытались, подобно павликианам, отвергать почитание креста. В византийском обществе шла интенсивная социальная поляризация. Усиливались противоречия между крестьянством и формирующимся феодальным классом. Соответственно и борьба принимала новые формы.

Практически цель, которую ставили иконоборцы, была достигнута. Сопротивление старой правящей верхушки сломлено, военно-фемная знать утвердила свое ведущее положение, преодолены тенденции к ослаблению государственной власти. Военное положение империи упрочилось. Остатки старой знати смирились со своим поражением и были готовы к примирению. Даже Феодор Студит объявил, что сейчас «не время возобновлять прошлые споры. Это приносит смуты, теперь время единомыслия». Таким образом, победу одержала политика иконоборцев, но фактически победило иконопочитание, которое было торжественно восстановлено собором 843 года, В честь этого события установили ежегодный церковный праздник, символизирующий не только восстановление внутреннего единства православной церкви, но церкви и государства. Это единение демонстрировал обряд совместного вступления патриарха и императора в храм св. Софии. Одновременно собор предал анафеме все ереси и ввел в церковную службу специальный торжественный обряд их анафематствования (на первой неделе великого поста, в «неделю православия»), А это уже свидетельствовало о намерениях восстановившей свое единство церкви перейти в решительное наступление.

После собора проблема борьбы с иконоборчеством уже не стояла. Иконоборцев просто не стало. В новых условиях роста недовольства крестьянства, резкой активизации павликиан огромное значение как средство церковной пропаганды, усиления влияния церкви на народные массы стала приобретать икона. К этому времени были выработаны изобразительные приемы, которые снимали обвинения в прямом следовании «презренному эллинскому искусству», разработана теория образа, теория его восприятия. Икона начинает играть особую роль в византийской религиозной жизни и церковной обрядности.

Но 843 год был не только годом торжества православия, но и временем основания павликианами Тефрики. Первые попытки разгрома павликиан не дали результатов. Наоборот, их позиции в Малой Азии настолько упрочились, что в 860 году их глава Карвей предложил императору отказаться от власти над ней. Павликианские общины стали превращаться в своеобразное государство на религиозно-общинной основе, в котором царила суровая дисциплина. Было создано фанатично преданное павликианскому учению войско. Начались войны павликиан с византийским императором. Под руководством Хрисохира в 867 году они взяли Эфес. Предпринятый императором Василием I поход закончился поражением. Хрисохир предложил императору вообще отказаться от власти над восточными областями империи. Ликвидация павликианской «республики» потребовала мобилизации огромных сил. Только в 872 году после ожесточенных кровопролитных боев удалось овладеть Тефрикой и сломить сопротивление павликиан. С каким ожесточением и в каких масштабах шла борьба, показывает свидетельство византийского историка Продолжателя Феофана: «Поскольку привести к правой вере на Востоке» павликиан не удалось, пришлось «искоренить их и удалить из числа живых. Это принесло много бед нашей стране. Так погибло до 100 тысяч человек…»

Уже в самом начале иконоборческая политика была осуждена папством. После соборного решения 731 года император Лев III вывел из церковного подчинения папе диоцезы византийских владений в Италии — Сицилии, Апулии и Калабрии, а также Иллирика, Дакии, где господствовали римские традиции и обрядность. Это породило немалые сложности, поскольку уже существовали значительные различия в акцентах догмы, требованиях к духовенству, в практике богослужения.

Трулльский собор официально разрешил духовенству быть женатым, имелись расхождения во взглядах на исхождение святого духа, причастие, субботний пост и т. д. Папы, давно ставшие фактическими владыками и правителями Рима, которому угрожали лангобарды, использовали добрые отношения с франкскими королями и превратились в светских владетелей папского государства. С образованием огромной державы Карла Великого (768–814) он был признан папами императором и коронован в 800 году в Риме императорской короной. Византия — единственная до того империя, — естественно, пыталась его не признать, но вынуждена была это сделать через несколько лет.

Включение в империю Карла почти всего христианского Запада, хотя и усилило зависимость от него пап, одновременно укрепило их власть над западной христианской церковью. У франков в это время полным ходом утверждалось господство феодальных отношений. Создание империи способствовало их дальнейшему распространению. Осуществлялась насильственная христианизация завоеванных областей. Фактически западная церковь стала феодальной. Духовенство, получавшее церковные бенефиции, феоды, превратилось в духовных феодалов. Карл ввел обязательную церковную десятину со всего населения империи, в результате чего церковь стала крупнейшим земельным собственником Запада, обладателем огромных доходов. Это необычайно укрепило позиции пап. Опираясь на поддержку государства, папство смогло осуществить обширную программу унификации церковных порядков, дисциплины, обрядности. Был введен единый канонический текст Библии, осуществлена литургическая реформа, упразднившая все местные литургические обряды, введена единая форма богослужения, проведена реорганизация монастырей.

Различия между западной и византийской церковью стали значительно глубже, чем раньше. Византия, с ее устойчивой крепкой сельской общиной, замедленным ростом частной независимой собственности — будущего феодального землевладения, исторически задержалась на первой стадии раннефеодальной эпохи. Византийскому крестьянству в тот период невозможно было навязать обязательный побор в пользу церкви. Ее поступления складывались из платы за требы, добровольных пожертвований, доходов от существующих церковных имуществ. У общества долгое время не было заинтересованности в укреплении ее материального могущества.

Общая позиция крестьянства, хорошо видная на примере павликиан, сводилась к обладанию «своей», более дешевой для него церковью. Господствующий класс недостаточно социально и классово поляризованного общества также не испытывал настоятельной потребности в могуществе церкви. Отсюда ограниченность как частных дарений, так и государственных пожалований и пожертвований.

Углубление социальных противоречий привело к новому этапу истории византийского общества и, соответственно, церкви, восстановлению не только ее единства, но и понимания господствующим классом ее задач.

Глава 4 Византия македонской эпохи

С середины IX века Византия превращается в одно из крупнейших и могущественных государств Европы. Подъем происходил в условиях сохранявшегося господства крестьянской земельной собственности и относительно медленного роста феодального землевладения. Первый император македонской династии, уже упоминавшийся Василий I, пришедший к власти в 867 году, был выходцем из крестьян.

Свободное крестьянство составляло основу благополучия общества. Оно платило всю массу налогов, выполняло бремя возраставших повинностей, оно же, в виде военнообязанных крестьян-стратиотов, было основной силой армии. В порядке повинностей крестьянство строило дороги, мосты, крепости, выполняло другие государственные работы. Границы были хорошо защищены. Между областями интенсивно развивался товарный обмен.

С упадком городов государство оказалось вынужденным развивать собственное необходимое производство, в результате чего оно стало располагать большим количеством разнообразных мастерских и хозяйств. Сохранялись ремесленно-производственные традиции, унаследованные от античности. Византийское ремесло стояло на непревзойденном для того времени уровне. Одежды и изделия государственных мастерских выдавались в виде платы за службу и подарков чиновникам, отправлялись иностранным государям. Византия располагала также лучшим в Европе военным флотом — «гордостью и славой ромеев».

Постепенное оживление городов начинается с конца IX века. Многие возникают заново вокруг крепостей и церковных центров. Быстрый подъем и стремительный расцвет переживает Константинополь. К XII веку его население достигает 400 тысяч человек. Остальные города Византии, даже крупные, насчитывали от одной до четырех тысяч жителей. В Константинополе сосредоточилась основная масса производств, в столице проживала значительная часть господствующего класса. В IX–X веках быстро растет бюрократический аппарат государства, служилая знать. Окончательно оформляется сложная иерархия чинов и должностей.

Растущая социальная дифференциация стратиотов (крестьян-воинов) позволила создать «полурыцарскую» тяжеловооруженную конницу, а огромные доходы казны — дополнительно использовать наемников, активизировать дипломатию. X век был веком византийской «реконкисты» — отвоевания своих земель. Восточные границы империи вновь отодвинулись к Евфрату. Византии удалось сокрушить главного противника на Балканах — Болгарию и включить ее в состав империи, успешно оборонять от арабов свои владения в Италии, упрочить позиции в Сербии, Далмации. В официальной политической теории византийское общество предстает как сложная иерархическая пирамида, основание которой составляла масса свободных людей, а на вершине находился император — общий «отец» для всех.

В X веке государство вводит специальный побор с населения в пользу церкви — каноникон, правда значительно меньший, чем западная десятина. Однако он усилил разорение крестьянства. Процесс феодализации общества интенсифицировался.

Усилились захваты, скупка крестьянских земель представителями знати. Государство дарило церкви и монастырям крупные средства, имущества, хозяйства с причитавшимися ей доходами. Росло церковно-монастырское землевладение, но в условиях Византии этот процесс имел свои особенности. Преобладали городские монастыри. В деревне они были малочисленны. Вполне понятно, что самостоятельность и благополучие крестьянства не способствовали росту сельских монастырей; как и недостаточное богатство и незаинтересованность местной знати. Их бурный рост в дальнейшем был достаточно специфическим. Спасаясь от податного гнета и стремясь сохранить свободу, крестьяне сами создают монастыри. Возникают тысячи мелких крестьянских монастырьков, в которых порой насчитывалось по 5–10 монахов.

Образовывались и более крупные монастыри. В конце IX века возникает знаменитый Афонский комплекс монастырей, ставший не только византийским, но и международным центром православного монашества.

В Византии в тот период исторически закрепилось несколько типов монастырей: 1) общие, основанные самими монахами; 2) частные монастыри, созданные отдельными лицами; 3) монастыри, основанные церковью, и особые — патриаршие, подчинявшиеся непосредственно патриарху; 4) императорские. В общих сами монахи выбирали своего игумена и принимали его устав, учитывая общие правила. В других, так называемых ктиторских (ктитор — это основатель), устав им и составлялся.

Естественно, что уставы крестьянских монастырей были более демократичными, и то, что основную массу монашества составляло крестьянство, имело немаловажное значение. В Византии монастыри и монашество сохранили большую самостоятельность от церкви, не были ее прямым орудием.

Однако с течением времени начался процесс подчинения массы мелких крестьянских монастырьков более крупным, богатым. Они превратились в своего рода их филиалы — метохи, а монахи нередко в зависимых от него, подобно византийским зависимым крестьянам-парикам.

В силу этих исторических особенностей для Византии стало характерным, с одной стороны, обилие монастырей — они исчислялись тысячами, с другой — отсутствие сплошных владений монастырей. Крупный монастырь, как правило, состоял из центра и сотен, если не тысяч, принадлежавших ему мелких филиалов — хозяйств, владений, рассеянных на большой территории.

В какой-то мере близкая к этой картина была характерна и для развития городских монастырей. Подъем византийских городов также был своеобразным. Обычно он начинал свое существование с крепости, административного и религиозного центра. Здесь развивалось ремесло, сюда стекались сельские ремесленники. Но в X–XI веках основную массу людей, приходивших в города, составляло крестьянство. Это обусловило высокоаграрный характер города, в котором товарное производство было и сельскохозяйственным. В малых городах до 70 процентов населения составляли горожане-крестьяне. В силу этого складывались благоприятные условия для развития монастырей, связанных и с ремесленным производством, и с земледелием. Поглощавшие значительную часть пришлой бедноты, монастыри в XI–XII веках играли всевозрастающую роль в городской экономике. Они интенсивно включались не только в производство, но и в торговлю. Большая часть собственности и доходных имуществ церкви тоже сосредоточивалась в городах. Таким образом, вместе с монастырями церковь занимала прочное положение в экономике города.

Если учесть, что византийские феодалы в значительной части вырастали из служилой знати, находившейся в городах, то становится ясно, что с самого начала им было предопределено стать центрами, в которых должна была господствовать феодальная знать вкупе с верхушкой духовенства и монашества.

По мере роста феодального землевладения возрастало число частных, ктиторских монастырей, что объяснялось и социальными, и духовными мотивами. По имеющимся данным, византийская знать в XI веке до 10 процентов своих доходов расходовала на религиозные нужды.

Аристократизация проявлялась в стремлении закрепить посмертную память о себе, поддержать авторитет своего рода. Становится обычной практика, когда крупный феодал на склоне лет уходил в свой монастырь, становился его игуменом, там же находилась и фамильная усыпальница. В ктиторских уставах немало места занимали требования обязательного поминовения усопших, раздачи подаяний по этому поводу.

Духовенство и монашество пока еще не оформились в Византии в замкнутое и резко отграниченное от мирян привилегированное сословие. Но феодализация верхушки духовенства стала очевидным фактом. Епископами и игуменами крупных монастырей, как правило, были представители феодальной знати.

Все это существенно для понимания того, насколько изменилось положение церкви в обществе, как усилилась значимость ее деятельности в эпоху активной феодализации империи. Один из первых патриархов второй половины IX века Фотий (около 820 — около 891) вновь поставил вопрос о равенстве духовной и светской власти в рамках «симфонии», сосуществования. Возникла необходимость и более энергичного подкрепления авторитета светской власти. Не случайно с IX века традиционный обряд венчания на царство дополняется обрядом помазания, который рассматривался как очищение, освобождавшее принимавшего власть от всех прежних грехов, а следовательно, и дававшее ему исходную «чистоту» с начала его правления.

Это время появления новых легенд, призванных подкрепить идею прямой божественной санкции императорской власти, вроде легенды об особом императорском облачении и венце, хранящихся в храме св. Софии, которые император Константин якобы получил от божьего ангела и в которые облачались правители во время торжественных церемоний. Религиозная сторона занимает все большее место в государственном церемониале, обрядности.

Однако византийская церковь IX — начала X века на местах была достаточно бедной. Крестьяне и горожане сами строили свои церкви, вероятно и с участием епархии. Но в целом преобладающим типом стали небольшие деревенские или улично-квартальные церкви в городах. Они даже отдаленно не сравнимы с ранневизантийскими храмами. Посла императора Оттона I — Лиутпранда — поразило различие положения епископов в Византии и западных прелатов, одетых в шелка и бархат, обладателей доходных бенефициев. В Византии, с ее множеством мелких епархий, епископ обычно был человеком весьма скромного достатка. Положение изменилось с усилением процесса феодализации, строительством поместных церквей, укреплением связей епархий с местной знатью.

Одним из существенных отличий в положении церкви стало то, что епископы перестали избираться с участием светской знати. Их поставление осуществлялось самой церковью. Разумеется, влияние, а иногда и прямое вмешательство власти имели место. Но важно то, что церковь становилась более централизованной, подчиненной власти патриарха. Представители духовенства принимают участие в решении местных дел. Патриархи и верхушка духовенства начали активно участвовать в работе синклита — государственного совета. По степени своей включенности в государственные дела патриарх становится вторым лицом в государстве.

Патриархи смогли упрочить централизацию управления церковью. В рассматриваемую эпоху было увеличено число митрополий, подчиненных непосредственно патриарху, создана сеть так называемых ставропигиальных монастырей, изъятых из-под власти местных епископов. Более жестко было привязано к патриаршему престолу и важнейшее связующее звено в церковной организации — митрополиты. Не патриарх, как это было ранее, выбирал одну из предложенных ему собором митрополии кандидатур, а патриарший синод сам подбирал и поставлял митрополита, Фактически отмерла практика созыва вселенских соборов с участием всех епископов и узаконена практика проведения соборов как расширенных синодов, с участием всех митрополитов и приглашаемых по необходимости епископов. Управление церковью стало более гибким и централизованным. Возрос авторитет патриаршего суждения по догматическим и внутрицерковным дисциплинарным вопросам, усилился контроль аппарата патриархии.

Значительно расширилась миссионерская деятельность византийской церкви. Начало ее активизации приходится на патриархат Фотия, высокообразованного человека, знатока богословских проблем, дипломата и юриста. Византия использовала свой богатый опыт христианизации славян на собственных территориях. Крупнейшим центром этой деятельности была Фессалоника, из которой вышли создатели славянской письменности Кирилл и Мефодий. В 863 году состоялась их знаменитая моравская миссия, в результате которой богослужение в Моравии стало осуществляться на славянском языке. В 864–865 годах приняли крещение болгары. К 70-м годам IX века завершилась христианизация сербов.

В X веке в связи с расширением границ Византии на Востоке возрождаются и укрепляются связи с восточными патриархатами, прежде всего Антиохийским, с церквами Армении и Грузии. Византийская церковь снова получает возможность претендовать на роль реального главы восточнохристианских церквей. Авторитет константинопольского патриарха повышался его ролью в международных отношениях. Патриархи стали играть особенно большую роль во внутриполитической жизни страны.

Необходимо отметить, что утверждение господства феодальных отношений в Византии сопровождалось ожесточенной внутренней борьбой, расколом ее господствующего класса. По существу, борьба шла за формы эксплуатации. Многочисленная служилая знать держалась за старые ее формы, провинциальная — за развитие частновладельческих. В условиях роста недовольства крестьянства, горожан церковь смогла занять положение своего рода третьей политической силы в стране.

Без учета особенностей изменения социальных отношений трудно судить об эволюции византийского христианства и церкви. Ее роль в регламентации норм семейного права, ужесточении религиозно-нравственных требований, контроле за их соблюдением возрастает, как и роль церковного суда.

Так называемое македонское возрождение — подъем византийской раннесредневековой культуры в IX–XI веках — неразрывно связывалось с задачами и потребностями церкви. Это было новое обращение к античному наследию, но уже со строго христианских позиций. Фактически с этого времени «эллинская мудрость» перестала быть бранным термином, синонимом всего языческого и неприемлемого.

Глава 5 От единства к расколу

Македонское возрождение, получившее свое название от Македонской династии (867–1056), на время которой оно пришлось, представляет сложное явление, связанное с прогрессом византийского раннесредневекового общества, подъемом культуры, более четким оформлением того, что стало восприниматься как типично византийское.

Многое унаследовавшая от античности, Византия и в начальный период средневековья находилась на более высоком уровне производства и культуры, чем большинство европейских государств того времени. С середины IX века начался новый подъем в ремесленном производстве, строительстве. Империя, доведшая государственную эксплуатацию крестьян до чрезвычайно высокого, изощренного уровня, когда, по отзыву современников, неучтенными оставались «только волосы на голове», обладала и существенно возросшими возможностями и потребностями. Это проявлялось во всем — от производства до идеологии.

В обращении к античному прошлому была некая общая для этого времени основа: усложнение отношении, системы управления — все это вынуждало более внимательно присмотреться к нормам старого, юстиниановского права, государственной практики.

В византийском обществе традиции всегда играли большую роль. Но практически на каждом новом этапе это был не возврат к старому, его возрождение, а лишь опора на него.

Византийское государство, переживавшее определенный подъем, могло по-новому взглянуть и на свое далекое прошлое, уходившее своими корнями к великой империи древности, позднеантичной империи Юстиниана. Гордость этим прошлым стала одним из важнейших элементов нового византийского патриотизма. Обращение к античному наследию стало возможным в силу той определенной цельности, устойчивости, которую приобрело христианское мировоззрение, взгляд на мир, уверенность в его силе и неуязвимости. Предшествующая эпоха решительно отвергала все языческое из боязни совращения. Новая эпоха опиралась на силу христианской убежденности, и поэтому ее идеологи могли сознательно взять из этого наследия все полезное, не рискуя впасть в заблуждения. Не случайно само понимание «эллинского» связывается не с языыеством, как это было раньше, а именно с «эллинской мудростью», которая становилась предметом гордости, обоснованием внутреннего превосходства византийской богословской мысли над западной — «варварской».

Обращение к античным традициям было связано с новым уровнем христианского мировидения. К нему восходят те самые черты, которые придали византийскому изобразительному, и прежде всего религиозному, искусству особую силу и притягательность. Античный принцип, выраженный в формуле: «В здоровом теле — здоровый дух», античное понимание совершенства и гармонии человека обусловливали ту модель, которой следовали античные скульпторы и живописцы. Нельзя сказать, что византийцам не были присущи определенные идеи аскетизма, необходимости подавления плотского начала — всего того, что было характерно для христианского взгляда вообще. Но в византийском религиозном искусстве восторжествовала собственная идея соотношения духовного и телесного, идея гармонии, исходящая из тезиса, что красота телесная есть отражение, проявление красоты духовной. Она как бы становилась дополнительным подтверждением совершенства самого духовного начала.

Истоки возможностей такой расстановки акцентов, а не полярного противопоставления духовного и человеческого начал восходят к византийской теологии ранней поры, идеям Климента Александрийского (IV век), подчеркивавшего значимость в самом человеке (творении божьем) божественного начала. Человек в религиозной живописи, если он не грешник, — известная частица самого божества, ее отражение. Соответственно, в какой-то мере божественна и сама его плоть. Человек — венец творения. Но природа — тоже часть его и, следовательно, также несет в себе некоторую частицу божественного промысла.

Развитие этой идеи возродило икону. Но проблема сводилась не только к объяснению внутренней связи между изображением — созданием рук человеческих — и божественным прототипом. Речь шла о праве на изображение ее фактического создателя. Человека ранневизантийской эпохи это не волновало, для него икона была простым символом, знаком. Ее, как и массу литургических сосудов, утвари, делали обыкновенные ремесленники. В одном из житий святых начала VII века рассказывается, что бог отверг литургический сосуд, сделанный, как затем выяснилось, руками скрытого язычника. Лишь к концу ранневизантийской эпохи обрело действительное значение требование, чтобы иконы создавались христианами.

Признание возможности «обожения» самого человека придавало иконе больше «святости» в зависимости от личности ее исполнителя. Поэтому иконописание становится важнейшей отраслью монастырского производства. Икона должна быть написана «святыми руками», и чем более почитаем тот монастырь, в котором она создана, тем выше ее «религиозная» цена.

Сравнивая рассматриваемую эпоху с предшествующей, необходимо отметить масштабы, размах церковно-монастырского строительства. Не случайно именно в этот период окончательно вырабатывается и начинает получать господствующее распространение сам тип византийского крестово-купольного храма, основные пропорции которого остались неизменными на века. Окончательно вырабатываются монастырский комплекс, иконографическая программа внутреннего оформления храма, принципиальное единство монументальных форм с внутренним живописным оформлением, освещением, литургией, ее вокально-хоровым сопровождением — словом, всей «службой».

Разительное отличие значительно более бедных и скромных храмов предшествующей поры от того, что являло собой внутреннее убранство византийской церкви X–XI веков, эмоционально воздействовало на верующих. Иконы, живопись занимали почти все внутренние поверхности здания. Это десятки и сотни изображений святых, где предусматривался определенный порядок — ряды, чины — от внутреннего пространства купола с Христом до местных святителей внизу.

«Распространен тип храма с куполом на четырех свободно стоящих колоннах, которые арками соединяются со стенами. Внутреннее пространство отличается стройностью и ясностью решения. Спокойствие и уравновешенность, четкие соединения объемов характеризуют храмы IX–X веков». На изображениях «сенсуализмом и вместе с тем одухотворенностью проникнуто лицо Богоматери… Достигнута строгая уравновешенность композиции… Прославление земной, а не только чистой духовной красоты отражено в лицах ангелов… Торжественные фронтальные позы… тонкие сочетания цветов, их плавные переходы… классические пропорции фигур, почти скульптурная передача объема… величие и монументальность образов, спокойствие композиций, благородство колорита отличают византийское искусство этого времени…» — так передает внутреннюю атмосферу храма того времени тонкий знаток византийского искусства В. Д. Лихачева[46].

Византийскую теологию специалисты часто характеризуют как теологию «примирения». Как мы видим, эти идеи нашли отражение в архитектуре, живописи. Для гармонии небесного и земного, их плавного соприкосновения и перехода в расчете не на экстаз, а на созерцание были использованы всевозможные средства воздействия.

Четко вырисовывается общий настрой, рассчитанный на психологию современного византийца, который нуждался в активном утешении, отвлечении, «религиозной обработке» значительно больше, чем раньше. Все это спокойствие, стабильность, величие, отвлеченность от земных нужд были ему необходимы, как никогда. Но его не надо было пугать, его нужно убеждать… Отсюда акцент на светлых, более радостных праздниках, сюжетах библейской истории. И «страшный суд» выглядит несколько иначе, чем в западной церкви, — не просто ожидание суда и расплаты за грехи, но надежда на возможность оправдаться, пройдя через мыта — испытания (мытарства), и доказать свое право на рай. За этими акцентами, нюансами стояла вся предшествующая история Византии.

Таким было византийское христианство в конце X века — ко времени принятия его на Руси, крещения киевлян Владимиром,(988), о чем будет подробно рассказано автором следующего раздела.

Не менее интересен и значим для уяснения истории «крещения Руси» такой момент — что предрасполагало к принятию ею именно византийского христианства. Мы не будем подробно рассматривать летописное сказание об «испытании вер» («выборе веры») перед решением о принятии христианства[47]. Скажем только, что оно отражает элементы собственно русского восприятия: «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах» (Повесть временных лет, ч. 1, с. 272).

Исследователи обращали внимание на то, что слова «пышный, великолепный, красивый, удивительный», употреблявшиеся авторами того времени, весьма относительны. Великолепие юстиниановской эпохи, безусловно, отличалось от великолепия македонской. Пышность богослужения существенно менялась по содержанию, акцентам воздействия, эффекту. Для ранневизантийской поры театрализованность богослужения была, по существу, полуантичной зрелищностью, прямым конкурентом театра и привлекала внимание скорее уподоблением ему, чем внутренней переработкой. Словарь проповедей «отца церкви» Иоанна Златоуста пестрит терминологией античной спортивной борьбы, состязательности, театра. Подвижник, праведник — это «атлет Христа». Употреблявший эту формулу фактически не осознавал, что тем самым он, как заядлые язычники и любители зрелищ, признает, что быть атлетом — благородное занятие: ведь в их честь ставили статуи. В X веке этот термин в церковном словаре уже не употребляли.

Великолепие иного рода и иначе воспринимаемая красота действовали на религиозные чувства более глубоко и интимно.

Из приведенного выше отрывка «Повести временных лет» видно, что летописец на первое место ставит эффект приближенности, иллюзию близости небесного и земного. Когда он говорит о «зрелище и красоте», то соотносит их с русскими представлениями.

Историки идеологии и культуры Византии и соседних народов Руси и Болгарин ныне все больше внимания уделяют проблеме сходства социально-экономических условий их развития как объективной предпосылке идеологических заимствований[48]. Византия имела богатое античное прошлое. Но это прошлое, как мы уже видели, не ускорило процесс формирования в ней феодальных отношений. Она задержалась на первой стадии развития, когда в стране долго и устойчиво сохранялось господство мелкого свободного крестьянского хозяйства, медленно формировался феодальный по своему характеру господствующий класс. В этом отношении Византия ненамного опережала своих соседей. Более интенсивно формирование феодального общества в Византии пошло с IX века. С этого столетия начинается и феодализация Болгарии[49]. В том же направлении начинала постепенно двигаться и Русь. Для всех трех обществ было характерно сильное влияние давних традиций: для Византии — античных, для остальных — языческих, а для всех них — народных, деревенско-крестьянских. По мнению М. В. Бибикова, современники достаточно отчетливо осознавали черты близости, сходства направления и этапов развития Византии и Руси, «У авторов этого времени обнаруживается прямое сопоставление внутренних общественно-политических систем Руси и Византии… сходство процессов социального развития двух государств»[50].

Византийское христианство на Руси не было принято внезапно. Ему предшествовал немалый исторический опыт опробования, проверки приживаемости вначале среди господствующего класса. В середине X века крестилась княгиня Ольга. Уже тогда при княжеском дворе было достаточно много христиан.

Исследователи не без основания подчеркивают наличие в византийском христианстве черт, которые служили «выражением известной демократичности церкви, показателем относительно меньшего проникновения в нее феодальных норм»[51]. Например, не очень резкое противопоставление духовенства и мирян, незнатность высшего духовенства, которая не позволила превратить его в своего рода духовную аристократию, зависимость церкви от прямой поддержки государства — все это действительно могло привлекать великокняжескую власть Руси. Надо полагать, что отношения духовенства и церкви с великокняжеской властью прошли известную проверку на практике еще до официального принятия христианства на Руси.

Церковь Византии X–XI веков активно защищала интересы господствующего класса. Проповедь смирения, подчинения своей участи, покорности властям и церковному авторитету достигает в Византии не виданных в предшествующую эпоху масштабов. Контроль над духовной жизнью населения, его поведением, моралью, семейно-нравственными отношениями возрастает. Одним из показателей является приходящаяся на это время систематизация канонического, церковного права — появление специальных сборников — «Номоканонов». Только в Константинополе в X веке число церквей достигает 250, а монастырей — 120. В религиозной живописи появляются изображения императоров вместе с Христом. Простершиеся ниц, смиренные слуги, они одновременно и исполнители его воли, которым должны беспрекословно подчиняться простые подданные. Церковная пропаганда верности и преданности императорской власти достигает невиданного размаха, как и «индустрия» этой пропаганды — массовое производство образков, амулетов, икон. Византийская церковь становилась действенным институтом, целиком оправдывавшим развитие феодальных отношений. То, что крестьянство уже не поднималось на массовую борьбу, а стало уходить в монастыри, было выражением социального протеста, но уже пассивного.

Византийские императоры второй половины X века даже выражали определенную обеспокоенность той активностью, с которой церковь и монастыри занялись приобретением богатств и имуществ: они скупают огромные земельные владения, «разводят превышающее всякое число табуны лошадей, стада волов и верблюдов, обращая на это всю заботу своей души, так что монашество уже ничем не отличается от мирской жизни со всеми суетными ее заботами». Об этом мы узнаем из новеллы императора Никифора Фоки (964). А в одном из эдиктов, например, сообщалось, что многие свободные деревни «совсем перестают существовать, заедаемые монастырями». Число монахов в монастырях за столетие резко возрастает. В конце X — начале XI века в стране было около тысячи монастырей.

Императорская власть, стремившаяся исторически подкрепить свои претензии на особое влияние на народы и государства, некогда входившие в состав Византии или тесно связанные с нею, разрабатывает в эту эпоху теорию иерархии государств и народов — их «семьи» во главе с императором — «отцом». Немалую роль в развитии этой концепции играла и их религиозная близость. Византийское христианское сообщество — это единая семья народов во главе с византийским императором, объединяемая единством веры и единой церковью, возглавляемой патриархом константинопольским. Конечно, эта концепция — плод претензий императорской власти на определенное политическое верховенство, но она была на руку и константинопольской церкви, стремившейся таким образом упрочить свое религиозное главенство над церквами, принявшими византийское христианство[52].

В свою очередь, римская церковь, активно отстаивая идею примата власти папы, стремилась утвердить свое господство над всеми остальными. В этих условиях начинается практическое движение к расколу между двумя церквами. Разумеется, иконоборческая эпоха не внесла позитивного вклада в развитие отношений между ними.

Распад империи Каролингов и углубление феодальной раздробленности в Западной Европе изменили реальное положение папства, становившегося в этих условиях влиятельнейшей международной силой в Западной Европе. Обстановка подогревала реально подавленные до того теократические претензии папства. Оно развивало доктрину, согласно которой дела государств стали рассматриваться как один из аспектов деятельности церкви, чем обосновывалось ее право выступать в качестве верховного арбитра в межгосударственных отношениях. Развивалась теория о королевской власти как орудии в руках церкви, направляющей ее к «истинной цели».

Еще в VIII веке появилась подложная грамота «Константинов дар», по которой римский император Константин будто бы передал папам верховную власть над Римом, Италией, западными провинциями империи и признал превосходство папы над другими владыками. В IX веке появились Лжеисидоровы декреталии, регулировавшие вопросы внутрицерковной организации и укреплявшие дисциплинарную власть папства, утверждавшие полную независимость его от любой власти на земле и право осуществлять свои деяния, не считаясь со светскими государями. Иоанн VII (ум. 882) провозгласил право папы не только короновать, но и смещать императоров. Опираясь на эти документы, обосновывавшие «вселенский авторитет», папство пыталось более интенсивно вмешиваться в дела византийской церкви. Разворачивалась конкурентная борьба за «сферы» христианизации, в которой папство далеко не всегда одерживало победу. Крещение Болгарии «от Византии» и ее церковное подчинение константинопольской церкви еще больше обострили эту борьбу.

С IX века получает широкое хождение легенда об основании константинопольской церкви братом св. Петра — апостолом Андреем. Таким образом, константинопольская церковь также оказывалась «апостолическим престолом», а поскольку апостол Андрей был первым, кого бог призвал идти за ним, и именно он якобы привел Петра к Иисусу, константинопольский престол оказывался никак не ниже римского по своему «апостолическому» происхождению. Вскоре легенда стала официальным аргументом против претензий папства на примат над византийской церковью.

Как уже говорилось, византийская церковь была достаточно сильна благодаря поддержке государства, но внутрицерковная борьба продолжалась. Папа Николай I (858–867), воспользовавшись разногласиями по поводу избрания патриархом Фотия, объявил его избрание неканоническим, чем еще больше обострил борьбу церковных партий в Византии. Римский собор 863 года объявил Фотия низложенным. Константинополь отверг претензии папства на право низложения своих патриархов и, в свою очередь, обвинил папу в нарушении церковной дисциплины, обрядов, богослужения и богословского тезиса об исхождении святого духа. Согласно Никео-Константинопольскому символу веры, святой дух исходил только от бога-отца. В западной церкви утвердилось добавление, что святой дух равным образом исходит и от бога-сына — Христа (лат. «филиокве» — «и от сына»).

В 866 году Фотием было разослано послание по восточным патриархатам, в котором он придавал этим разногласиям догматический и обрядовый характер. Константинопольский собор 867 года, в свою очередь, отлучил от церкви папу Николая I, а учение о филиокве объявил ересью. Начался раскол — схизма (так называемая фотианская), в ходе которой были впервые отчетливо сформулированы основные догматические, обрядовые и иные расхождения между западной и восточной церквами. Этот раскол с течением времени привел к их окончательному разделению.

Добавление к Никео-Константинопольскому символу веры тезиса о филиокве было сделано на III Толедском поместном соборе в 589 году, а затем подтверждено собором 809 года. Признание западной церковью нисхождения святого духа и от сына фактически еще больше упрочивало ее монополию как посредника между богом и человеком. Следовательно, в западной церкви возобладал иерархический принцип в понимании соотношения и связей элементов Троицы. Никейское, восточное понимание Троицы в какой-то мере уравнивало положение бога-сына и бога — духа святого как параллельных связующих с богом-отцом. В византийском христианстве святой дух почитался самостоятельно (отсюда — духов день). Таким образом, спор о филиокве отразил принципиальное различие во взглядах на отношения человека с божеством.

Расхождения касались и понимания структуры церковной организации. Папы претендовали на руководство всей церковью, что вступало в противоречие с поддерживавшимся константинопольским и другими восточными патриархами традиционным принципом пентархии — управления церковью пятью патриархами с разделением их по достоинству, но с правами каждого решать в пределах своего диоцеза вопросы веры, обрядности, церковной практики и дисциплины. Власть папы по отношению к другим патриархатам была властью авторитета, а не дисциплинарно обязательной. На Востоке идея и принцип пентархии еще более упрочились, в связи с тем что Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский патриархаты выпали из состава Византии, что привело к локальной самостоятельности этих церквей, закрепленной их фактическим существованием в составе других государств под властью арабов-мусульман.

Имелись и другие расхождения. Целибат — обязательное безбрачие духовенства — на Западе стал традицией и был закреплен новыми установлениями. В Византии же брак духовных лиц глубоко вошел в традиции и нормы жизни общества. Допускался выход из духовного звания. В Византии стало традицией причащение мирян, как и духовенства, «хлебом и вином», что в какой-то мере уравнивало их перед лицом бога. На Западе причастие под двумя видами только для духовенства подчеркивало его обособленность от мирян как «священного» сословия. Столь же устойчивыми были и расхождения во взглядах относительно поста в субботу, права на толкование мирянами «священного писания».

Однако раскол 867 года был преодолен — сыграла свою роль общность интересов Византии и папства. В середине IX века арабы захватили Сицилию, укрепились в Южной Италии. Необходимо было единство действий в обороне как папских, так и византийских владений. Официальное примирение двух церквей состоялось около 900 года. В дальнейшем смуты в Италии ослабили папство, а Византия в X веке переживала подъем. Но во второй половине X столетия ситуация начинает меняться. Усиление феодальной раздробленности в Западной Европе создавало условия для упрочения авторитета и влияния папства, развития им универсалистских идей. Клюнийское движение и реформа укрепили международную организацию западной церкви, привели в устойчивое положение ее материальную базу — землевладение и источники доходов, строго регламентировали отношения со светской властью.

Византийская церковь в первой половине XI века была достаточно сильна, но государство слабело от внутренних противоречий. Сельджукские завоевания отняли у нее большую часть Малой Азии. В 1071 году сельджуки захватили Иерусалим — «святые места», что стало поводом для начала крестовых походов (1096–1270). Но противоречия между двумя церквами начали нарастать уже с начала XI века, когда византийцы прекратили упоминать пап при богослужении. Не вызывала удовлетворения столичного патриархата и активная деятельность латинского (западного) духовенства в Константинополе. Попытки в 1024 году договориться о разделе сфер религиозного влияния не привели к успеху. Конфликт достиг значительной остроты в правление патриарха Михаила Кирулария (1043–1058). Как мы уже писали выше, церковь и патриархи в эпоху обострения внутренних противоречий в господствующем классе Византии стали третьей и влиятельнейшей политической силой, посредником, игравшим на противоречиях между борющимися группировками. Кнруларию приписывают утверждение о «минимальном», по его мнению, различии в авторитете светской власти и «священства». Практически же он претендовал на особую власть при слабых императорах, да и реально ощущал себя главой восточных церквей. Человек властный и решительный, Кируларий столкнулся со столь же амбициозными устремлениями папы Льва IX, энергично стремившегося на практике осуществить идею верховенства папского престола. Кируларий решительно отверг претензии Льва диктовать свою волю в догматических и иных вопросах, закрыл подчиненные Риму церкви и монастыри в Византии, объявил ересью традиционное причащение у латинян опресноками (пресным хлебом, а не на закваске, как в Византии). Вопрос этот опять-таки в какой-то мере сводился к пониманию Троицы и проблемы филиокве. По византийским представлениям, именно в закваске — дрожжах — заключался дух святой и, соответственно, причащение пресным хлебом являлось обманом.

Папа, в свою очередь, отлучил Кирулария от церкви, и 16 июля 1054 года посол (легат) папы кардинал Гумберт возложил на алтарь церкви св. Софии грамоту с отлучением и анафемой ему и его сторонникам «со всеми еретиками, вместе с дьяволом и ангелами его». Византийцы, в свою очередь, созвали 20 июля собор, который отлучил легата и объявил всех сторонников западной церкви и всех общающихся с ними еретиками и анафематствовал послов папы. Были уточнены и расхождения, сформулированные уже как обвинения. Помимо спора о филиокве, это вопрос об опресноках, соблюдении субботнего поста, целибате, обычае католических священников брить бороду, крещении не в купели, а обрызгиванием, пренебрежении культом икон, о месте, которое заняло в западной церкви и богослужении скульптурное распятие.

Так началась «великая схизма» — раскол, формальное разделение прежде единой ортодоксальной вселенской церкви на римско-католическую и греко-православную. Нужно сказать, что для отношений между церквами этот раскол тогда не имел особенно принципиального значения. Он лишь четко обозначил различия, расхождения между западным католичеством и восточным православием.

События конца XI века — разгром византийской армии сельджуками под Манцикертом (1071), потеря Малой Азии — приближали Византию к эпохе начала крестовых походов. В результате 1-го крестового похода на Ближнем Востоке образовались западные крестоносные государства, которые стали соперниками Византии и препятствовали укреплению ее власти над бывшими владениями. Папство всячески стремилось упрочить позиции крестоносцев на Востоке, видя в этом один из инструментов подчинения восточной церкви прямому верховенству папы.

По-настоящему разделение церкви стало фактом и, как показала последующая история Византии, уже необратимым процессом с 1204 года — взятия Константинополя крестоносцами и попыток насильственного утверждения господства папства над всей христианской церковью. Но движение в этом направлении шло то смягчаясь, то обостряясь и постепенно набирало силу в XII веке. Крестовые походы и связанные с ними конфликты Византии и Запада придавали церковным отношениям характер уже массового религиозного разобщения, усиленного торговой конкуренцией итальянцев в Византии. В XII веке уже и византийцы считали папу и католиков раскольниками и еретиками, Латеранский собор 1059 года отстранил германских императоров и римских нобилей от прямого влияния на выборы пап. Теперь они избирались специальной церковной коллегией кардиналов-выборщиков. В 1075 году Григорий VII обнародовал свой знаменитый «Диктат папы», провозглашавший форму правления, при которой государственная и духовная власть сосредоточивалась в руках главы церкви и духовенства, якобы исполняющих волю бога. На этом основании Григорий потребовал от королей вассальной присяги и так называемого «денария св. Петра», символизировавшего эту зависимость. С Григория VII начинается становление «папской монархии», настоящей феодальной теократической монархии с организованной в масштабе всей Западной Европы могучей материальной базой, финансами, разветвленным бюрократическим аппаратом, высшими апелляционными функциями римского трибунала, активнейшей дипломатией. Католическая церковь, папство становится действительно «крупным интернациональным центром феодальной системы»[53].

С Вормсского собора, состоявшегося в 1122 году, папы получают право носить императорские инсигнии — тиару как символ их вселенской власти. При Иннокентии III (1198–1216) папа выступает уже как прямой наместник самого Христа на земле. Бонифаций VIII (1294–1303) особой буллой объявил папу верховным арбитром и «вселенским государем».

Такова эволюция папства и католической церкви в XI–XIII веках. Что касается Византии, то крестовые походы в свете этих претензий папства послужили началом реализации глобального плана папского престола — плана подчинения восточной церкви и утверждения главенства пап над всей христианской церковью[54]. Крестовые походы позволили создать параллельные латинские, католические церкви и патриаршество на Востоке (в Иерусалимском королевстве — 1099 год), усилить влияние на другие христианские церкви.

Позиции византийской церкви с конца XI века были сильно потеснены. Ослабло ее влияние на другие восточные церкви. В XII веке усиливается религиозная полемика с «латинством» (критика западного христианства). Одновременно идет дальнейший процесс консолидации византийского населения на религиозной основе. Православие становится единственной «истинной» верой византийцев. Деятельность крестоносцев, экономическое засилье итальянского купечества в Константинополе лишь усиливали недовольство населения и неприязнь к католичеству. Католическая церковь смотрела на «схизматиков»-греков как на препятствие на пути подчинения всей христианской церкви папству, которое нужно было устранить, а западные феодалы — как на предателей общих интересов, пытавшихся использовать крестоносцев в своих целях и готовых ради этого на компромисс с врагом, следовательно, так же как на препятствие по закреплению завоеванных позиций христианства и христианских государств на Ближнем Востоке. К началу 4-го крестового похода на Западе достаточно укрепился взгляд на византийцев-греков как на «схизматиков более мерзких, чем еретики и иудеи». В свою очередь, сам этот поход (1202–1204), страшный разгром Константинополя, его церквей и «христианских святынь» превратили католиков-латинян в прямых завоевателей и поработителей. Однако попытка папы в 1204 году провозгласить папскую супрематию на Востоке натолкнулась на решительное сопротивление как греческого духовенства, так и широких масс населения. Уже тогда, по существу, были заложены основы неудач всех последующих попыток заключить унию между западной и восточной церквами. В Латинской империи (1204–1261)[55], созданной на территории Византии, было сразу же организовано латинское патриаршество. Греческое духовенство интенсивно изгонялось со своих постов, лишалось приходов, епископских кафедр в пользу латинского духовенства.

Православие в определенной степени стало знаменем борьбы за освобождение от иноземного гнета, защиты собственной культуры и традиций, консолидации так и не сложившейся византийской, но начинавшей подниматься греческой народности. В области веры, понимании учения к старым противоречиям добавились новые. Так, византийское христианство резко отвергало западное понимание «благодати» в таком виде, в каком оно все более эволюционировало, до идеи торговли ею в виде продажи индульгенций. Это был старый спор о свободе воли. Схизма XI века в ее развитии не только затронула Византию и Запад, она в определенной мере усиливала антилатинские настроения в странах, принявших православие, — на Руси, в Сербии, Болгарии, способствовала осознанию понятия православного единоверия.

Теократические претензии папства на прямое верховенство над всей христианской церковью в сочетании с догматом о непогрешимости в вопросах веры, возросшей ролью папской курии — все это проводило раздел между церквами, одну из которых возглавлял «непогрешимый» папа с его единоличным авторитетом, другую — восточные патриархи, опиравшиеся на решения вселенских соборов.

Развитие византийской церкви и эволюцию религиозной идеологии в XI–XII веках нельзя рассматривать в отрыве от общих процессов генезиса феодализма в Византии. Формировался и консолидировался господствующий феодальный класс, шел процесс аристократизации верхушки общества.

Епископами все чаще становились представители знатных местных фамилий. Если игуменами частных монастырей были их знатные основатели, то и в обычных монастырях размеры вклада сразу же определяли более высокое и привилегированное положение вступившего. Знатные монахи могли иметь и частную собственность, имущество вне монастыря, личных слуг внутри него и т. д. Не внесший при вступлении ничего или внесший ничтожный вклад все реже мог рассчитывать на продвижение в монастырской иерархии.

По мере завершения феодализации и аристократизации верхушки духовенства, естественно, происходило более тесное смыкание ее интересов с интересами светской феодальной знати. Это нашло свое отражение в правление Комнинов (1081–1180), когда заметно падает самостоятельность церкви. В XII веке происходит более тесное смыкание местной знати, верхушки местного духовенства и монашества. Усиливавшийся со второй половины этого столетия застой экономики провинциальных городов, привилегии церкви способствовали новому притоку торгово-ремесленной бедноты в монастыри. Местная знать, духовенство стали ведущей силой в экономической и политической жизни византийского города. Они фактически возглавляли и его политическую жизнь.

Патриарх и верхушка духовенства шире привлекаются к участию в решении государственных дел, а император, представители гражданской администрации принимают более активное участие в обсуждении религиозных проблем, работе соборов. Упрочивается связь администрации патриархата с государственной. Одно из ведущих мест в иерархии патриархата занимает великий хартуларий — глава канцелярии и фактический вице-патриарх, наиболее тесно и непосредственно связанный с государственной властью, нередко ее прямой ставленник.

Состав духовенства и монашества в Византии в X, а отчасти и в XI веке был если не достаточно демократичным, то, безусловно, социально более рыхлым. Сельский священник нередко оказывался таким же крестьянином, только более грамотным, чем остальные, монах — очень часто монахом-крестьянином. С развитием феодальных отношений появляется своеобразная категория клириков-париков, то есть деревенских священников, ставших такими же зависимыми, как и их односельчане. Появляется категория и монахов-париков.

Неудивительно, что развитие феодальных отношений вызывало соответствующие настроения в среде низшего духовенства и монашества. Крайним проявлением религиозно оформленной оппозиции закабаляемого свободного и зависимого крестьянства, низшего духовенства и монашества стали возрожденные болгарским богомильством родственные павликианам идеи[56]. Богомильство (манихейство с точки зрения византийской церкви) распространяется в Византии в XI веке. Богомилы также отрицали церковную организацию, необходимость существования духовёнства, монашества, ее догматы, обряды и т. д. Можно отметить особо яростные их нападки на церковную иерархию, поведение высшего духовенства и монашества, отрицание ими идеи «богоустановленности» власти. Жестокая расправа, которую учинило в конце XI — начале XII века над богомилами и их духовными вождями правительство Алексея Комнина (1081–1118), показывает размеры той угрозы, которую представляли не только сами богомилы, но и их влияние. Как писал известный канонист Федор Вальсамон, «мы обычно допускаем целым городам и селениям богомильским, по вине еретиков, заблуждаться и умирать в своей ереси; находя же одного такого еретика в царствующем городе, если он даже случайно здесь оказался, мы жестоко его наказываем».

Именно в борьбе с богомилами в полной мере реализовался союз церкви и государства, клеймивший и взгляды еретиков и осуществлявший расправу над ними. Вожди богомилов были судимы церковно-императорским судом и преданы сожжению. Дочь императора Алексея Комнина Анна не случайно назвала своего отца «тринадцатым апостолом», так оценив его роль в принудительном возврате населения к «истинной вере». Несмотря на жестокие преследования, богомильство практически не утратило своего влияния до конца XII века.

В то же время правительство вынуждено было принимать известные меры, чтобы не утратить до опасных размеров влияние на низшее духовенство. Был принят закон, защищавший определенные права клириков-париков. В Византии, в отличие от Запада, не осуществилась жестокая иерархизация монашества по разрядам.

Во второй половине XI — начале XII века происходят определенные сдвиги в религиозной идеологии византийцев. Появляются первые ростки византийского рационализма, начавшего зарождаться приблизительно тогда же, когда и западная схоластика. Особенно отчетливо это видно по произведениям знаменитого византийского философа Михаила Пселла (1018–1092) и его ученика Иоанна Итала (1050—?). Первый склонялся к отрицанию слепой веры. Он хотел сочетать ее с разумом, отстаивал самостоятельность философии, логики как средства и источника познания, способности человека использовать их. Философия представлялась ему самостоятельной наукой, которая может быть использована и для познания бога. Пытаясь примирить разум с верой, он убедился в их несовместимости и в конечном счете, обвиненный в «эллинской мудрости», склонился к признанию подчиненного положения философии по отношению к вере, богословию. Уже у него обнаруживается тенденция к превращению рационалистических традиций античной философии в инструмент христианской апологетики.

Дальше него пошел Иоанн Итал, который прямо пытался приложить логику к богословию и пропагандировал философию и логику как средство познания божества. Взгляды Итала подверглись осуждению в 1076–1077 годах. В XII веке Евстратий Никейский также пытался отстаивать примат разума в вопросах веры.

Хотя элементы рационалистического мышления и продолжали проявляться в общественной и богословской мысли, они в конечном счете оказались подавленными. Их проявления углубили негативную реакцию на «эллинскую мудрость», неприятие наследия античной греческой философии в той мере, в какой оно прямо не служило упрочению авторитета веры. Это был тупик. Рационалистические традиции античной философии не получили развития. В новом обращении к античному наследию, которое характеризует XI–XII столетия, для них не нашлось заметного места.

Главным знатоком и интерпретатором античного наследия в Византии стала образованная верхушка духовенства, составлявшая большую часть интеллектуальной элиты Византии. Что же касается монашеской реакции, то мы прямо можем говорить об углублении отвращения к «эллинизму» вообще, о растущей массовой необразованности монашества, вызывавшей насмешки горожан. Византийскую религиозную мысль начинает захлестывать волна более глубокого, чем ранее, мистицизма, толчок которой дали идеи Симеона Нового Богослова (949–1022). Согласно его теории, только дух является последним критерием правды и конечного авторитета. Он разработал «путь спасения» через слепую веру и «подвиг» как основные предпосылки достижения божьей милости, индивидуальный путь спасения и психофизический метод молитвы с определенными элементами ритуала, сочетавшего подготовку внутреннего состояния со строго формальными физическими действиями. Они должны были позволить отрешиться от мира и «в этой жизни увидеть Его», Идеал монашеской жизни по Симеону — отказ от всякой деятельности и погружение в созерцательность.

Созерцательный мистицизм Симеона легко вписался в византийскую действительность. Он был реакцией на новые тенденции, ростки религиозного безразличия, скепсиса, которые наметились в XI–XII веках. Это отвращало от знания, так как оно не требовалось для получения божьей милости. Для достижения духовного совершенства нужны были только воля и вера. С другой стороны, созерцательный мистицизм отражал реакцию на изменившиеся условия, порядки византийского феодального общества, в котором спасения можно было искать только на пути отрешения от всего земного.

Для разных слоев общества тяга к мистицизму определялась разными причинами. Для византийской аристократии он был средством ее духовного самовыделения, с помощью которого можно доказать свою духовную возвышенность, духовный аристократизм и одновременно отмежеваться от нараставших реальных трудностей и противоречий в обществе.

В Византии существовала целая группа привилегированных монастырей — убежища и школы византийской аристократии. Таким стал уже упоминавшийся Студийский монастырь, превратившийся в императорский. В нем воспитывались юные члены императорской фамилии. Он был главным центром развития аристократических тенденций в византийской живописи. Из его стен вышел и Симеон Новый Богослов, также представитель знати, с его идеями крайнего мистицизма. Характерно, что идеологи господствующего класса, например упоминавшийся Федор Вальсамон, использовали идеи Симеона для теоретического оправдания усиления феодальной эксплуатации крестьянства монастырями, роста монастырского землевладения и доходов как необходимых средств для обеспечения «созерцательной» жизни монашества.

Для бедноты, даже для монашества, распространение мистицизма было связано с растущим пониманием безысходности, невозможности и в рамках монашеской общины обеспечить себе элементарное «земное» существование[57]. Обращение к нему стало своего рода протестом против растущих трудовых, физических обязанностей монахов, накладывавшихся монастырской верхушкой.

Поэтому мистицизм Симеона пустил глубокие корни. От него тянется прямая ниточка связи к будущему византийскому исихазму с его требованием полного отрешения от всего земного. Распространение мистицизма усугублялось теми неудачами, которые переживало византийское общество: упадок державы ромеев, усиливавшиеся в результате крестовых походов противоречия с Западом, католической церковью, внутренние противоречия. Все это обусловило крах старой концепции «богоизбранности» Византии. В XII веке ее постепенно сменяет новая, сыгравшая свою роль в эпоху 4-го крестового похода, концепция возможной гибели византийской империи как заслуженного наказания.