Хроника отложенного взрыва

Глава 12

Ксения не могла понять, как и когда она допустила ошибку. И позволила жизни полететь под откос, подобно яркой легковой машине, сорвавшейся с извилистой горной дороги в пропасть.

Она лежала, запахнув халат, на мятых простынях. В ее глазах была отчужденная пустота. А в ванной чем-то гремел и что-то напевал Яцек. Мягко шумел душ, как осенний дождь.

Покрытая пылью комната обставлена итальянской мебелью, между которой беспорядочно валялось белье. Все стулья завешаны рубашками разной степени свежести. Внизу шкафа навалены плечики.

Когда Яцек первый раз привел ее в эту пропитанную холостяцким духом квартиру, девушка была шокирована. То же самое, наверное, могла бы чувствовать белочка, попавшая в берлогу медведя-шатуна.

Всю жизнь Ксения старалась избегать таких мужчин, как Яцек. Она выстраивала между ними и собой незримую стену, через которую не мог пробиться ни один хищник мужского пола.

Девушка считала, что ограждает себя великой китайской стеной. На самом деле она оказалась стеклянной теплицей, в которой рос прекрасный цветок. Пока он был маленьким, на страже стояли строгие родители. Но чем взрослей и красивей становился цветок, тем больше слабела их бдительность. Они не могли противостоять напору внешнего мира.

Первые лепестки сорвали в институте. Но это были робкие и неумелые попытки молодых шмелей. Многих из них родители прихлопнули на подлете. Кое-кто добрался до заветной цели, но при этом так зудел, дрожал от волнения и суетился, что только зря рассыпал сладкую пыльцу.

Михальский бывалый «цветовод». Он вломился в чистую и уютную теплицу, вырвал с корнем тонкий стебелек и унес красоту в свой заброшенный сад. Все бы хорошо. Да только этот «цветовод» не мог бросить из-за одного цветка все клумбы, которые возделывал.

— Я люблю тебя, как только может любить мужчина в самом расцвете сил юную девушку неземной красоты и ангельского характера, — произнес он перед уходом в ванную. — Но, поверь, быть моей женой — это мука. Я просто не могу обречь тебя на такие страдания. Давай сохраним нашу любовь, не омрачая ее штампом в паспорте. Тем более что и места там больше не осталось.

Чмокнул в щечку и ушел, избегая неприятного разговора.

«Козел», — подумала Ксения.

Михальский был хроническим холостяком. Несколько раз он попадал в сети, заброшенные русалками. Как опытный налим, он знал, что биться в неводе — последнее дело. Только усугубишь: веревки задушат. Поэтому Яцек, не трепыхаясь, шел под венец, а потом все равно ускользал из рук очередной любительницы штампа в паспорте.

Впрочем, со всеми бывшими женами Михальский сохранял отличные отношения, потому что приносил в их жизнь заряд жеребячьего оптимизма и не забывал при этом щедро подкидывать деньжат на детей и обновки.

«Лучше бы я тогда пошла на остановку», — думала Ксения, вспоминая их знакомство. Она перебирала в памяти события последних недель и не могла понять, как же пустила в свою душу этого мужика, который чуть ли не в отцы ей годится? Где допустила ошибку? Когда проявила слабость?

«Да — красив, да — умен, — с негодованием рассуждала она. — Но ведь он же жениться не хочет! Скоро стареть начнет. Зачем мне такой муж? Я и сама бы за него не вышла…» Ксения старалась убедить себя, что никогда бы не согласилась на предложение Михальского. Не нужно ей такого счастья! Просто обидно, что он и не собирался делать ей никакого предложения.

«Ладно, что без толку лежать», — Ксения вздохнула, поднялась с дивана и стала сортировать рубашки. Чистые — на плечики в шкаф. Грязные — в стирку.

— Как продвигается твое расследование? — равнодушно спросила Ксения, когда напевающий Яцек вышел из душа. Красное полотенце обтянуло бедра, создавая эдакую юбочку. С мощных волосатых ног стекала вода, оставляя пятна на пыльном полу. Распаренный торс атлета розовел. «Фактурный мужик», — отметила девушка.

Яцек решил, что некоторая грустная задумчивость в ее взгляде — признак неразделенного желания вступить в брак. «Надо завязывать с ней, — подумал Михальский. — Девушка замечательная. Но ей пора устраивать личную жизнь».

— Мы почти раскрыли это дело, — ответил он, проходя на кухню. — Еще немного — и противник будет пригвожден к стенке.

Он сделал мушкетерский выпад, имитируя удар шпагой.

— Будем кушать, лапочка? — На кухне загремели пустые кастрюли, в которых Михальский пытался найти остатки вчерашней еды.

— Сколько у нас чистой посуды! — удивленно и в то же время радостно воскликнул он.

— Я скромно промолчу. Но ты же знаешь, чья это заслуга.

— Ты самая лучшая. Я люблю тебя! О, котлетка почти целая! С голоду не умрем!

Пока Михальский колдовал на кухне, постоянно что-то роняя и негромко матерясь, Ксения прибирала квартиру. При этом не переставала задавать себе вопрос: «Зачем тебе это надо? Беги отсюда», — мысленно твердила она себе, выжимая половую тряпку. Наконец она твердо решила уйти, захлопнув навсегда за собой дверь. «Пусть один мучается!» Но женский инстинкт, впитанный с молоком очень чистоплотной матери, не позволил оставить после себя грязную квартиру. Пусть и чужую.

А когда прибралась, почувствовала, как тяжело уйти. Словно невидимая ниточка привязала ее к этому бабнику и эгоисту, так что резать больно. Да и не знаешь толком, где резать-то.

— Ты умница! — произнес Яцек, накрывая на стол. — Иди сюда, я накормлю тебя, если ты не гордая.

— Я не гордая, — с грустью ответила Ксения, добавив мысленно: «Уже не гордая».

Михальский был доволен собой. «Заполучить на старости лет такую красавицу, это дорогого стоит, — думал он. — Ты, Яцек, молодец, ты еще ого-го какой мужчик!» Иногда ему казалось, что Ксения — это солнечный лучик. С ней рядом всегда было светлей и радостней. «Она мне десяток лет жизни прибавила!» — на полном серьезе считал Михальский.

— Нам противостоят очень серьезные силы, — заговорщическим тоном произнес он, когда девушка пришла на кухню. — Они причастны к убийству Белугина и очень не хотят, чтобы правда выплыла наружу. Они готовы идти до последнего, дабы замести следы.

— Ты бы лучше со стола вытер, — укоризненно произнесла Ксения, беря с раковины тряпку. — Все надеешься, что придут какие-то мифические силы и заметут следы твоего свинства.

— Ты ничего не понимаешь. — Михальского расстроила приземленность Ксении. Уж чего он не ожидал от нее, так это махрового непонимания. — Мы, может, решаем судьбу страны, а ты недовольна крошками на столе. Надо мыслить шире!

— Хорошо, я буду мыслить шире. — Ксения улыбнулась. — Вот только уберу со стола.

— Не нравится мне твой тон.

«Что-то она стала дерзить? — удивился Яцек. Так же и кот, зажавший мышку, порой недоумевает, почему та недовольно пищит. Настроение испортилось. Хотелось похвастаться, а девушка все портила. — Откуда у них такое неистребимое желание выйти замуж абы за кого! — раздраженно думал Яцек. — Женщины совсем разучились ценить теплоту незарегистрированных отношений. Им лишь бы окольцевать. И эта туда же. Молодая еще, а норовит старика в капкан затолкнуть».

Желание делиться сокровенным ненадолго пропало. Лишь поев и подобрев, Яцек подумал, что не стоит лишать девушку такого удовольствия, как рассказ обо всех перипетиях дела Белугина.

Взял и рассказал.

Ксения терпеливо выслушала.

— Сейчас хотим найти одного человека, — подытожил Яцек. — Не думаю, что он много знает. Но может добавить недостающие кирпичики. Сейчас вычисляем. Только он уволился из органов и теперь найти его, что иголку в стоге сена. Но ты не волнуйся, мы обязательно найдем его.

— Как зовут?

— Петр Самойлов. Может, слышала о таком? — шутливо спросил Яцек.

— Это мой дядя, — ответила Ксения.

— Да?! Твой?! — Яцек был сражен. — Почему ты не рассказывала мне?

— Ты не спрашивал.

…Петр Самойлов напряженно всматривался в монитор. Губы непроизвольно шептали текст, который он в очередной раз перечитывал:

— «…Полковник посмотрел умным взглядом на бодрого лейтенанта…»

— Не так, — произнес он, и его пальцы застучали по клавишам. «…Умным взглядом посмотрел на красивого лейтенанта…» — исправил он.

Под столом гудел, словно набирающий высоту самолет, старенький процессор.

— Не то… — Петр стал менять «красивого» на «молодого».

Писать он начал в октябре 1998 года. Когда месяц просидел дома без работы, мучаясь от безделья и жалея о том, что так рано ушел из контрразведки.

Это случилось в конце 1996 года, когда один из старых товарищей предложил работу в службе безопасности банка. Увольняться, честно говоря, не хотелось. Но едва о размере (только приблизительно!) обещанной там зарплаты узнала жена, она стала с грозным видом виться вокруг муженька. Так акула, учуявшая кровь, вьется вокруг раненого пловца. Петру пришлось согласиться.

Почти два года они жили как люди. «Как белые люди!» — любила повторять жена, хвастаясь подружкам своим благосостоянием.

О том, что это все пыль, Петр понял очень скоро. Работа у него не пошла. Лишившись корочки со щитом и мечом, открывавшей в этой стране почти все двери, Самойлов почувствовал себя выброшенным на шумную городскую улицу голышом. Он стал маленьким и беспомощным. Все навыки разом испарились, смелость и хитрость исчезли, как только Самойлов перестал ощущать за спиной мощную государственную машину. Эта машина могла раздавить любого, и Петру нравилось быть винтиком системы, потому что даже винтик в ней имел власть. Ту власть, которая слаще материальных благ.

Теперь за спиной Самойлова стоял только банк. Пусть богатый, пусть влиятельный, но все-таки всего лишь банк. Который против государственной машины, что комарик против быка. Пить кровь, конечно, может, но о хвосте, который способен прихлопнуть его в любую секунду, помнить обязан.

Самойлов работал старательно. Но с таким же успехом он мог повесить на ноги кандалы и играть в футбол. Первым неладное заметил он сам. Петр понял, что рано или поздно окажется за бортом, но ничего поделать не мог. Просто плыл по течению пока вместе с кораблем.

Начальник и по совместительству друг тоже вскоре стал подумывать, что ошибся в выборе. Сначала трещину дала их дружба. Потом начальник начал потихоньку задвигать Самойлова подальше от основных дел, чтобы потом избавиться как от балласта без ущерба для общего дела.

А тут очень кстати подоспел кризис. Петра отправили в неоплачиваемый отпуск, намекнув, чтобы подыскивал новое место.

Уйдя на вольные хлеба, Самойлов даже почувствовал некоторое облегчение. Кризис не стал для него стихийным бедствием: часть зарплаты он получал «зелененькими», которые откладывал на черный день. После дефолта доллары резко подорожали, так что благосостояние семьи Самойловых даже повысилось.

Военная пенсия — тоже какой-никакой кусок хлеба — постоянно индексировалась и время от времени даже обгоняла зарплату жены. Так что жить было можно. Но боже, как же безумно скучно было сидеть без дела!

И тогда неведомая сила притянула Петра к письменному столу: «Чем я хуже тех писак, которые не знают, о чем пишут?»

Он столько лет изо дня в день писал справки, обрабатывал доносы, составлял отчеты, что считал — отлично насобачился. «Сяду и за недельку настрочу роман», — прикидывал он. Перед его глазами уже вставали книжные прилавки, заваленные книгами с яркими обложками. На рисунках стильные парни в штатском с суровыми и по-арийски красивыми лицами держали за шиворот скрюченных зелененьких человечков, в которых, по мнению начинающего писателя, каждый должен был увидеть иностранных шпионов. Заголовки книг вопили: «Явку провалить нельзя», «Резидентов убирают по пятницам», «Аукцион военных тайн».

Имя автора виделось из крупных букв: «Семен Невидимый». Петр избрал псевдоним, чтобы после бешеного успеха его книг, толпам поклонников было труднее найти писателя. «Слава — утомительное бремя», — рассуждал он, представляя, как бурлящий поток восторженных читателей заполняет его двор в надежде хоть краем глаза увидеть кумира и (о верх счастья!) получить автограф.

«Жене придется самой выносить мусорное ведро. Или нет, наймем домработницу. Но где сейчас найдешь приличную домработницу? Обязательно обворует».

Начало работы несколько месяцев Петр откладывал на завтра. Потому что едва появилось, чем заняться, сразу перестало томить безделье.

Но наконец он все же приступил к творческим мукам. Испортив пару пачек бумаги на десяток более-менее нормальных страничек, Петр решил, что печатная машинка — вчерашний день. Несмотря на ворчание жены, он купил старенький компьютер.

«…Умный, все понимающий взгляд лейтенанта посмотрел в злобные глаза шпиона. Американский агент задрожал, понимая, что разоблачение неминуемо», — стучал по клавишам Петр.

Время от времени он делал перерыв и бегал по редакциям, предлагая себя то в роли консультанта, то нештатного автора, но его везде вежливо отшивали. В книжных издательствах, когда узнавали, что он уже «бывший», не пускали дальше порога.

Но Петр не терял надежды. Утешение он находил в истории и у конкурентов, коими считал писателей вроде Джека Лондона.

На «Мартина Идена» он смотрел уже иначе, нежели много лет назад, когда школьником зачитывался Лондоном. «Талант во все времена пробивался с трудом, — говорил Петр. — Как я понимаю теперь Джека! «Мартин Иден» — автобиографическая повесть. Что же пришлось пережить Лондону? Но он пробился. И я пробьюсь!»

Однажды, когда в процессе создания шпионского шедевра, Петр размышлял о призрачности славы, к нему пришли племянница Ксения и высокий мужчина с бритой головой. Кашемировое пальто было расстегнуто. Воротник-стоечка белой рубашки облегал массивную шею. Именно так Петр представлял себе маньяка-убийцу, выполняющего в Москве деликатные поручения английской разведки из своего последнего романа — «Собор Василия Блаженного».

— Здравствуй, дядя Петя, — улыбнулась племянница и поцеловала Самойлова в щеку. — Это мой знакомый, Яцек Михальский.

Мужчины обменялись рукопожатиями. У Самойлова появилось сладкое предчувствие, что вот-вот сбудутся его мечты. Сходство гостя с героем недавно законченной книги показалось добрым знаком.

— Я глава фирмы «Кондор», бывший офицер КГБ, — произнес Яцек, когда они сидели на кухне. — Так что мы коллеги.

Ксения подавала на стол сахар, варенье, чай. Мужчины с любовью и гордостью смотрели на нее и с подчеркнутой серьезностью говорили о делах.

— Очень приятно. — Петр старался напустить на себя важность. Он был ненамного старше Михальского, но чувствовал себя матерым волком. Так, по его мнению, маститый писатель должен относиться к далеким от высших литературных сфер обывателям.

— У меня к вам деловое предложение, — взял быка за рога Яцек. — Я хочу издать вашу книгу.

Сердце Самойлова подпрыгнуло и ухнуло куда-то.

— Нет, я не хочу обманывать своего дядю, — спорила Ксения с Яцеком, когда они ехали в гости к Петру. — Он же все-таки дядя!

— Мы и не будем обманывать. Я действительно издам его книгу. Закажу в какой-нибудь типографии малым тиражом. Пусть порадуется. Друзьям покажет. Пойми, мы не можем зайти и в лоб заявить: «Расследуем дело Белугина». Откровенности не будет. Здесь тонкий подход нужен, ювелирный.

Он и в самом деле считал себя тонким психологом.

— Надо поддерживать друг друга, — продолжал Яцек. — Сейчас, слава богу, мы вновь вспоминаем про державность, про интересы родины. А нам, сотрудникам госбезопасности, есть что рассказать молодежи. Мы должны воспитывать подрастающее поколение. Это наш долг.

Для Самойлова речь Михальского звучала как волшебная музыка. Он таял, как юная девушка на свидании с опытным ловеласом.

— Я создаю при своей фирме небольшое издательство и ищу авторов с вашим опытом и вашей жизненной позицией, — очаровывал Яцек сердце начинающего писателя.

— Какие у вас условия? На какой размер гонораров я могу рассчитывать? — Самойлов, млея от свалившегося счастья, пытался не терять головы, а взять богатенького быка за рога.

Михальский едва не поперхнулся. Будто соблазняемая девушка в самый решающий момент, когда казалось, что все барьеры уже рухнули, вдруг заговорила о замужестве…

«Ё-моё, мужик! Ты радоваться должен, что я вообще твою хрень издавать буду». Яцек вкратце ознакомился с творчеством Самойлова. Ксения накануне передала ему дискету с двумя дядиными произведениями. Особенно Михальскому запомнилась фраза: «…белые стройные зубы английской разведчицы сверкали, как фотовспышки фотоаппарата-мыльницы…»

— Вы получите небольшой аванс. — Как истинный чекист, Яцек ничем не выдал своих мыслей. — Потом будете получать проценты с продаж.

— На какой аванс я могу рассчитывать?

— Двести долларов.

— Мало…

«Твою мать!» Чай, который секундой раньше глотнул Яцек, полетел в другое горло, предназначенное для дыхания. Михальскому стоило большого труда остаться внешне спокойным и не выплюнуть обжигающую жидкость.

— А сколько вы хотите? — поинтересовался Яцек.

— Написать книгу — адский труд, — начал издалека Петр.

«Сейчас заломит, — подумал Яцек. — Попросит тысячи две. Сторгуемся на восьмистах. Черт, много. Лучше — пятьсот. А еще лучше — ничего не платить этому хрену, все равно деньги на ветер».

— …И я считаю, — продолжал Самойлов, — что любая работа должна оплачиваться ровно столько, сколько она стоит.

— Полностью вас поддерживаю. — Яцек был сама любезность. При этом в его голове пронеслось: «Твоя-то работа не стоит ни хрена!»

— Я считаю, что за каждую книгу должен получить не меньше двадцати тысяч долларов.

Ксения едва заметно улыбнулась.

«Однако», — подумал Михальский, вскидывая брови. А он-то думал, что готов ко всему.

Петр заметил недовольство гостя, но счел его обычным проявлением жадности. «Сейчас будет торговаться, лавочник», — презрительно подумал Самойлов.

— Это слишком много. Тем более, что речь идет всего лишь об авансе, — осторожно произнес Михальский, догадываясь, что предлагать триста баксов в данной ситуации не слишком корректно.

— О каком авансе? — удивился Петр. — Книги-то уже написаны. Аванс — если вы мне закажете еще. Тогда поговорим и об авансе.

«Убивать таких писателей надо», — со злостью подумал Михальский, жалея, что начал этот разговор. Но произнес мягко:

— Вы не совсем понимаете: писатели живут на «роялти» — проценты от проданных книг. — Яцек был осторожен, словно опытный змеелов, подбирающийся к гюрзе. — И если они расходятся хорошо, то и писатели зарабатывают неплохо. К тому же в нашем с вами случае речь идет не о коммерческом проекте, а о воспитании молодежи.

«Что-то он мутит и крутит, — раздраженно подумал Петр. — Хочет за мой счет наживаться, а мне копейки платить».

— Очень часто в нашей стране под громкими лозунгами прячутся обычные проходимцы, — резко ответил он.

Михальскому захотелось врезать этому доморощенному Дюма между глаз.

— Дядя, послушай Яцека, он кое в чем прав, — ласково произнесла Ксения, обнимая Петра за плечи. — Ты пока малоизвестный писатель. Надо вкладывать деньги в твою раскрутку: реклама, презентации и прочее. Поэтому больших гонораров тебе никто не предложит, только проценты от продаж. Поверь мне, я знаю. А так вы друг другу поможете, Яцек сделает тебе имя, а ты поможешь ему воспитывать молодежь. В конце концов, деньги это не главное, главное — я люблю тебя, дядюшка.

Она чмокнула дядю в щеку. Петр почувствовал, что плавится как воск.

Яцек взглядом благодарил Ксению за неожиданную, но нужную помощь.

— Ты права, дорогая, — произнес Петр. — Думаю, на первых порах можно сойтись на двух-трех тысячах за книгу.

— Пятьсот, — твердо произнес Яцек.

— Дядя! — Ксения настойчиво посмотрела на Петра.

— Хорошо, — примирительно ответил Петр. — Пусть будет пятьсот. Хотя это грабеж.

Он улыбнулся, показывая, что всегда готов на компромисс с хорошими людьми. Но его сердце преисполнилось ненависти ко всему сообществу торгашей, ярким представителем которого оказался Михальский.

— По рукам. — Яцек тоже улыбнулся, хотя Петр уже не вызывал у него ни малейшей симпатии.

— Так что бы вы хотели издать? — поинтересовался Самойлов.

— Мне понравилась ваша повесть «Позднее раскаяние агента». Но я бы хотел посмотреть все ваши работы, чтобы выбрать.

«Не обманет ли? — подумал Петр. — Возьмет, напечатает тайком, да еще под другой фамилией. И будет грести денежки лопатой». Но все же решил поверить. Все-таки это знакомый Ксении, а она в людях разбирается.

— Пойдемте, покажу, что у меня есть, — произнес писатель.

Кабинетом Петру служил угол комнаты, отделенный ширмой, чтобы никакое шевеление в квартире не мешало творить. Стол стоял рядом с окном. В нем открывался вид на «ракушки», жмущиеся к помойному ящику, и одинокий тополь с опущенными ветвями.

— Садитесь, — Самойлов подал табуретки племяннице и гостю.

На прибитых к стенке полках, аккуратно — корешок к корешку — стояли книги, в основном мемуары и шпионские романы. Выше на обоях висели фотографии Джека Лондона, Эрнеста Хемингуэя и Артура Хейли, вырезанные из журналов. Знаменитые писатели уважительно смотрели на Самойлова, словно хотели сказать: эко ты, брат, насобачился.

— У вас есть с собой дискеты? — спросил Петр у Яцека. — Я сброшу все, что у меня есть.

— Да, конечно. — Михальский посмотрел на стопку дискет, лежавшую на столе рядом с раскрытой книгой, и подумал: «Жлоб».

— А над чем вы сейчас работаете? — поинтересовался Яцек, доставая из кармана свои дискеты.

— Роман «Явку провалить нельзя». Занимательная вещичка. Сюжет таков: лейтенант военной контрразведки получает информацию, что чеченские сепаратисты завербовали одного из снайперов Федеральной службы охраны, чтобы тот застрелил президента России во время визита в Чечню. Это важно с политической точки зрения. Потом снайпер должен перейти к боевикам, получить пять миллионов долларов и скрыться где-нибудь за границей.

— Смело. Оригинально, — произнес Яцек, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

— Спасибо. — Петр расценил как похвалу. — Потом всякие перипетии, лейтенанту никто, естественно, не верит.

— Разумеется.

— Но он берет отпуск и занимается частным расследованием. И в итоге…

— Предотвращает убийство президента?

— Да. — Петр уважительно посмотрел на гостя. — А как вы догадались?

— Интуиция. Скажите, а вы берете свои сюжеты из жизни?

— Когда как, — Самойлов скромно потупился.

— Но у вас же богатый опыт, вы можете просто вспоминать и литературно обрабатывать то, что было с вами.

— Вы же понимаете, не обо всем можно написать. — Петр смотрел в сторону.

На самом деле его служба была тосклива. В советские годы он писал справки о том, что думают офицеры о политике партии и правительства. В российские — выяснял, как относятся к задержкам зарплаты.

Поэтому каждый сюжет Петр буквально высасывал из пальца. Но утешал себя тем, что публике нужна клубничка, а не горькая правда жизни.

— У книги больше шансов стать бестселлером, если она про какое-нибудь реальное событие, участником которого вы были, — произнес Яцек. — А если это какое-нибудь громкое преступление, то публика будет лежать у ваших ног.

— Со многих моих дел еще не снят гриф секретности, — многозначительно ответил Самойлов.

— Но вы же теперь гражданский человек. К тому же многое можно рассказать завуалированно. Например… — Яцек задумчиво почесал подбородок. — Нет, не то…

Он делал вид, словно что-то вспоминал.

— Это тоже не пойдет… А вот хотя бы дело Белугина… Что скажете? — Яцек внимательно посмотрел на собеседника.

— К сожалению, я не имею к нему никакого отношения… — Петр развел руками.

— Это неважно.

— Как так?

— Вы служили в военной контрразведке в то время, когда был убит Белугин, и следствие активно разрабатывало десантников. Этого достаточно. Теоретически вы могли что-то знать, тем более что выйти на десантников без помощи военной контрразведки было бы невозможно.

— Да, — без энтузиазма ответил Петр.

— Здесь же можно придумать массу интересных вещей, которые будут основаны на совершенно реальных фактах. И читатель нам поверит!

— Что, например?

— Постараюсь придумать с ходу… Вот! Вы знаете, что первым по делу был арестован некий полковник Вощевоз? На него хотели повесить убийство.

— Да.

— Отлично. Можно сделать его судьбу ключевой. Он продавал взрывчатку чеченским боевикам. Вы слышали об этом?

— Да. — Петр даже напрягся. В груди он почувствовал легкий зуд, который пока непонятно что означал: то ли порыв к творчеству, то ли желание оборвать собеседника.

— Вариантов развития сюжета море. — Яцек раскинул руки, словно стараясь охватить это море. — Что толкнуло его на преступление? Можно повернуть как угодно: он сам был подлец. Или можно написать, что его подставили. Я соберу все, что знаю про это дело, найду вырезки из газет. Принесу вам. Вместе подумаем над сюжетом.

— Не надо, я лично знал Вощевоза, — сухо произнес Петр.

— Да?! — Яцек изобразил неподдельное удивление.

— Я владею ситуацией. Он приходил лично ко мне просить защиты.

Самойлов вкратце пересказал историю с Вощевозом, думая, что открывает для Михальского Америку. Тот в свою очередь старательно делал круглые глаза.

— Превосходно, — воскликнул Яцек, когда Петр закончил. — У вас есть все, что нужно. Так что ж вы сидите? Эта книга станет бестселлером!

«А ведь и верно!» В груди Самойлова вспыхнула искра. Она слегка обожгла сердце и тут же воспламенила кровь. И понеслась расплавленная лава по всему телу, разжигая жажду творить.

— Давайте вкратце набросаем сюжет, — предложил Яцек. — Пока у нас с вами пыл не угас. Итак, некая преступная группа выходит на офицера ГРУ, в целом героя положительного. Вощевоз будет положительным героем, да?

Писатель кивнул, мысленно уже набрасывая сюжетные ходы.

— Он обращается в особый отдел, но там ничем не могут помочь, — продолжил Михальский. — Тем не менее подспудно должна проявляться рука ФСК. Сейчас модно, когда появляются плохие герои из спецслужб. Правда, их обязательно должны разоблачить хорошие коллеги.

— Это голливудская зараза, — недовольно произнес Петр.

— Пусть голливудская. Тем не менее у нас есть реальный факт.

— Какой?

— В одном из бандитов, который заставлял работать полковника и в принципе руководил процессом, Вощевоз потом опознал высокопоставленного сотрудника военной контрразведки.

— Кого? — насторожился Самойлов.

Михальский замялся.

— Говорите, — потребовал Петр. — Мы же книгу обсуждаем.

— Анатолий Ермаков, — приглушенным тоном произнес Яцек.

— Кто? Анатолий Борисович? — Самойлов откинулся назад на спинку хлипкого стула и рассмеялся. — Только не он.

— Почему?

— Сейчас я вам кое-что покажу. — Петр ушел в кладовку, которая была в прихожей. Несколько минут он шуровал там. Яцек молча переглядывался с Ксенией.

Романист вернулся с папкой в руках. На ней черным шрифтом написано: «Комитет государственной безопасности СССР».

— Я как чувствовал, что документы могут пригодиться, — произнес Петр. — Когда эта история случилась, я кое-что принес домой. Я часто приносил, чтобы поработать или вообще. Может, предвидел, что стану писателем.

В папке лежали пожелтевшие листы с отпечатанными на машинке текстами.

— В те годы, вы же помните, был полный бардак. У госбезопасности были связаны руки. Но мы понимали, что случай с Вощевозом — ЧП российского масштаба. Ермаков лично приезжал в институт, чтобы разобраться. Мы действительно никак не могли помочь Вощевозу, когда на него стал давить Федотыч. И тогда на совещании мелькнула идея: неплохо бы взять тех бандитов в оперативную разработку. Внедрить туда своего человека. Конечно, это было дело «театралов» или ментов. Но в стране никто не хотел работать. Тогда Анатолий Борисович сказал, что подумает, и затребовал дело Вощевоза к себе. Потом он несколько раз вызывал Федотыча. Потом к Федотычу приезжали люди с Пречистенки.

— Это еще ни о чем не говорит, — заметил Михальский.

— Вот доказательства. — Самойлов извлек из папки сложенный вчетверо лист.

— Что это?

— Когда арестовали Вощевоза, нам пришло следственное поручение из Генпрокуратуры: установить лиц, которым он продавал взрывчатку. Мы переадресовали на Пречистенку, так как Анатолий Борисович забрал дело себе. Оттуда пришел ответ. Читаю:

— Почему вы не передали этот ответ следователю?

— Я созвонился с ним. Сказал: так и так. Он ответил: высылать это не надо. Лучше написать: «В ходе оперативно-розыскных мероприятий выяснить не представляется возможным». Что я и сделал.

— Я не понимаю, почему Ермаков лично внедрялся в банду?

— Времени на подготовку операции было немного. А у Ермакова оказалась готовая легенда и кое-какие связи. Я потом случайно узнал, что после курсов в Новосибирске он, выполняя спецзадание, был внедрен в тюрьму под видом осужденного. Так что у него почти все было готово. Конечно, это большой риск, но Анатолий Борисович не самый трусливый человек. Дело-то важное.

— Почему же тогда посадили Вощевоза? Почему Ермаков позволил?

— Не знаю. — Петр развел руками. — Здесь какая-то тайна. У меня есть догадка, почему Анатолий Борисыч не защитил Александра. Вот любопытная заметка попала мне на глаза…

Он достал из палки почти истлевшую газетную вырезку. На полях было написано: «Доводы и факты», 27 октября 1994 года.

— Прочитали? — поинтересовался Петр у Яцека.

— Очень любопытно.

— Да, — подтвердил Самойлов. — Вот что я думаю: убийство Белугина — большая политика. Кто-то использовал втемную и его, и Ермакова. Сам Анатолий Борисович тут ни при чем. Так что давайте поворачивать наш с вами сюжет как-нибудь по-другому.