Хроника отложенного взрыва

Глава 2

Было это в феврале 1998 года.

Арест Заславского стал шоком не только для Гольцова с Михальским, но и для всех десантников. Хотя чего-то подобного ждали уже несколько лет. Ждали и в то же время не верили, что такое может быть.

Накануне Батя, так звали в полку Заславского, встречался с генералом Рохлиным. Вернулся чернее тучи и сразу же закрылся в кабинете.

Поползли слухи, что генерал предупредил Батю о предстоящем аресте. «Болтовня», — говорили друг другу офицеры. И торопились передать слух дальше. Сарафанное радио не обмануло. Утром полковник Заславский поехал в военкомат разобраться с пенсионными бумагами. Заметив за собой «хвост», остановился возле военкомата, и к нему туг же подскочили «БМВ» и «семерка».

У Павла Андреевича был с собой наградной пистолет. Те, кто его брал, об этом не знали. А те, кто подписывал ордер на арест и отдавал приказ брать, надеялись, что оружие будет применено.

По иронии судьбы казармы 45-го полка, так же как и штаб ВДВ, находились на улице Матросская Тишина, в нескольких сотнях метров от знаменитой тюрьмы.

Уже со следующей недели Гольцов и Михальский обивали пороги высоких кабинетов. Но вскоре поняли, что хлопоты напрасны. Все начальники, большие и малые, снисходительно и даже с сочувствием выслушивали десантников. Говорили, что и сами все понимают. Что делают все возможное. Что товарищам офицерам не стоит забывать и о своих прямых обязанностях. В общем, отшивали просителей каждый на свой лад.

Желание уйти из армии зародилось у обоих сразу же после ареста командира. И как зерно прорастало с каждым днем, от кабинета к кабинету. А крики, мягкие увещевания или пристальные взгляды больших начальников орошали как из лейки.

Наконец наступил момент, когда рука Яцека Михальского сама потянулась к ручке, чтобы ровным, красивым почерком вывести: «Прошу уволить из Вооруженных сил…»

Держать его никто не стал.

Подписали. Оформили. Со скрипом рассчитали.

Через месяц (очень быстро по военным меркам) Михальский был уже гражданским человеком. Чуть позже ушел из армии и Гольцов… Хотя он по военно-чиновничьей лестнице забрался гораздо выше своего товарища. Георгий битый месяц просидел в приемной замминистра обороны, генерал-полковника, известного всей стране героя чеченской войны. И добился-таки аудиенции.

— Что там у тебя, капитан? — произнес генерал, развалясь в кресле. — Садись. Говори. У тебя пять минут.

Разговор занял полчаса. Георгий изложил все, что знал. Не мог Заславский организовать убийство. Есть факты, подтверждающие его невиновность. Генерал сочувственно выслушал, что-то записывая, спросил:

— А почему вы пришли именно ко мне? Есть правоохранительные органы, которые разберутся. Обратитесь к ним.

— Не будут они разбираться, — ответил Гольцов. — Им важно доложить, галочку поставить. Я пришел потому, что должна быть корпоративная солидарность. Нехорошо сдавать своих людей.

— Ты думаешь, что говоришь? — В голосе генерала звучала, как показалось тогда Гольцову, барская самоуверенность. — У нас нет своих людей, чужих людей. Есть закон, перед которым все равны. Ни я, ни министр обороны, ни даже президент не можем приказывать следователю Генпрокуратуры.

Гольцов смотрел прямо в глаза замминистра. И это генералу не понравилось.

— Заславский, по-моему, не самый последний человек, чтобы его вот так вот вышвыривать, — произнес Георгий, горячась, — как щенка на живодерню.

Замминистра непроизвольно отметил, что капитан ведет себя не по уставу, как с равным. В этом кабинете все бывало: даже лейтенанты пытались доказать свою точку зрения. И нередко хозяин кабинета соглашался с мнением подчиненных. Но никто никогда не забывал, где находится. Все держали дистанцию, все склоняли головы, даже генералы.

Гольцов ничем не выдавал своего волнения. Наоборот, такой спокойный, расслабленный. И слова обычные, невоенные. Как будто забежал в гости к доброму дедушке. И горячился он без почтительной дрожи в голосе, а как в споре с равным.

«Что он о себе возомнил? — с неприязнью подумал про Гольцова замминистра. — Кто он, и кто я?» Но в то же время в этом капитане было что-то такое, что не позволяло генералу выгнать его из кабинета.

— Это все демагогия, — произнес генерал. — Никого на живодерню, как ты выразился, не выбрасывают… У тебя все?

— А вы помните Чечню? — не унимался Гольцов. — Разве вам не было обидно, когда остановили наступление за полшага до победы? Когда оставалось совсем немного, чтобы дожать бандитов, но пришел приказ из Москвы: начать переговоры.

Замминистра посмотрел на китель Гольцова, на котором среди прочих была планка медали «За отвагу».

— За Чечню? — поинтересовался генерал.

— Да.

— В сорок пятом полку воевал?

— Да.

— Вместе с Заславским?

— Да.

«Надо «так точно» отвечать. Разболтались нынче офицеры. О дисциплине забыли», — с гневом подумал генерал, но, к своему удивлению, воздержался от гневного окрика. Он сам не понимал, что именно его остановило…

— Хорошо воевали, — произнес генерал. — Заславский был грамотный командир. Побольше бы таких. Но есть вещи, которые ты, капитан, не понимаешь. Разговор закончен.

— Я действительно многого не понимаю, товарищ генерал-полковник, — ответил Гольцов, вставая со стула. — Есть вещи, которые я никогда не смогу понять. Например, почему, когда человек в силе, он нарасхват. А случись что, от него отворачиваются даже те, кому ничего не стоит протянуть руку.

— Беда нашей страны в том, что все умеют красиво говорить, — раздраженно сказал генерал. — А когда возникает необходимость в решительном поступке, все пасуют. Потому мы и сдали, как ты выразился, Чечню.

— Вам нужен поступок? — Гольцов выдержал тяжелый генеральский взгляд. — Разрешите идти, товарищ генерал?

— Идите.

— Честь имею. — Именно в этот момент Георгий четко осознал, что уйдет из армии и мосты уже сожжены.

Замминистра, догадываясь по глазам о решении Гольцова, приказал порученцу никого не пускать:

— Я буду работать с документами.

Он подошел к окну. Посмотрел на забитую автомобилями Арбатскую площадь. Машины ныряли в тоннель, как камни в воду. Людская толпа плыла на Арбат. Туда — большое течение, навстречу — маленькое. В отличие от Гольцова, он знал не только то, что Заславский невиновен, но и настоящих заказчиков убийства. За этим делом стояли такие силы, которые не то что Гольцова, а его, трехзвездного генерала, могли засунуть в ступу и растолочь в порошок. Большая политика — это слон. Не хочет, а нет-нет да и задавит хорошего человека. Ничего нельзя поделать. Дурак этот Гольцов, раз не понимает таких простых вещей.

«А мы были дураки?» — генерал вспомнил Чечню.

Вот взяли Ведено, затем Шатой, дальше открывался прямой путь. Замысел командования был почти полностью реализован. Неподконтрольными оставались только скалистые горы. Надо только добить бандитов с воздуха и артиллерией. Еще немного — и с войной бы покончили. Однако пришел приказ из Москвы: «Стоп, машина!» Начались бесполезные переговоры. Так было всегда: после блокады Грозного, после успешного наступления на Шали, после форсирования Аргуна. Везде федеральная власть вставляла палки в колеса.

Так было и после взятия Шатоя.

Вечером на стол генерала положили радиоперехват. Один из полевых командиров сообщал начальнику главного штаба чеченских формирований Аслану Масхадову, что не может больше держаться. «Выручайте срочно!» — молил боевик. «Продержись до девяти утра, — ответил Масхадов. — Все будет нормально. Мы договорились: объявят мораторий». Никто еще в ставке федеральных сил не знал про мораторий. А начальник чеченского штаба уже сообщал о нем своим головорезам!

Через несколько часов на командующего объединенной группировкой федеральных войск вышел начальник Генерального штаба и приказал прекратить применение авиации. Командующий опешил: «Как — прекратить? Люди же ведут бои в горах!»

«Что я могу сделать? — ответил начальник Генштаба. — У меня на столе приказ Верховного главнокомандующего. Вам его уже послали».

«Кто же наш главный противник: бандиты в горах или предатели в Кремле? — воскликнул тогда один из боевых генералов в штабе. Плечи у него опустились. Желваки пошли ходуном. — Мне просто плакать хочется, — признался он. — Что же они творят?»

Вот так и воевали.

Замминистра обернулся. Окинул взглядом свой уютный кабинет. Ковер ручной работы. Мягкое кресло по индивидуальному заказу. Батарея телефонов. И карта всей России — отражение власти. Стоит пошевелить пальцем, и придет в движение, закипит силища от Владивостока до Калининграда. А ты будешь стоять посреди этого кабинета и чувствовать, как огромная важность и собственная значимость переполняют тебя…

Иллюзия, конечно. Но к ней прикипаешь душой.

Правда, бывают моменты, когда вся эта мишура не стоит ни черта… Уже два года, как прикован к кровати его друг генерал-лейтенант Анатолий Романов, взорванный в Грозном недалеко от площади Минутка. Только недавно он начал как-то реагировать глазами на слова окружающих. Встанет ли он когда-нибудь на ноги — неизвестно. Это не зависит ни от должности, ни от звания… Бывают все-таки ситуации, когда равны и солдаты и генералы…

На столе зазвонил телефон. Если генерал приказал его не беспокоить, то прорваться на линию в его уютный кабинет могли только четыре человека: президент России, министр обороны, начальник Генерального штаба и… она.

Генерал поднял трубку.

— Привет, котик, — услышал он бархатный женский голос.

— Здравствуй, — сухо ответил генерал, хотя в груди у него потеплело.

— Ты когда будешь? Я соскучилась.

Ее звали Анжела. Молоденькая вольнонаемная из секретариата. Оформилась на офицерскую должность благодаря более чем тесному знакомству с заместителем министра.

— Сегодня вечером заеду на два часа, — сдержанно сказал генерал. Несмотря на кажущуюся строгость, генерал был рад слышать ее голос. Ничто так не вдохновляет зрелого мужчину, как молоденькая любовница.

Он еще раз обвел глазами кабинет. Нет, не мишура все это. И есть вещи, ради которых стоит тянуть этот тяжелый груз генеральских погон. В такие минуты шитые золотом звезды на погонах горели особенно ярко.

Душа требовала полета. Ему вдруг захотелось сделать какое-нибудь доброе дело. Может, поощрить или просто помиловать… «Плохо с Гольцовым получилось, — неожиданно для себя решил генерал. — Зачем парню судьбу ломать…» Ему всегда нравились дерзкие офицеры. Именно на них и можно положиться в трудную минуту… Почему же теперь он забыл об этом?

Заместитель министра поднял трубку телефона и набрал номер генерал-майора Полонского, своего хорошего знакомого, недавно назначенного начальником Российского национального бюро Интерпола.

— Приветствую тебя, Владимир Сергеевич, — произнес генерал-полковник. — Ты говорил — тебе нужны офицеры со знанием языков? Присмотрись к одному человечку. Его фамилия Гольцов. Знает языков пять или шесть, но русского не понимает. Может, тебе придется ко двору…

Через несколько дней в квартире Гольцова раздался телефонный звонок.

— Будьте любезны, могу я поговорить с Георгием Гольцовым? — произнес милый женский голос.

— Это я.

— Минуточку, с вами хочет поговорить начальник Российского национального бюро Интерпола генерал-майор Полонский…

Георгий согласился работать в Интерполе, поскольку надеялся на новой службе чем-то помочь Заславскому. Михальский оказался более практичным. Он создал под эгидой Совета ветеранов спецназа ВДВ частную охранную фирму «Кондор», которая специализировалась на охране важных и богатых персон и выполнении очень дорогих конфиденциальных поручений.

Деньги, которые зарабатывала фирма, были нужны и для того, чтобы нанять адвокатов для арестованных десантников. А также не стесняться в средствах при проведении частного расследования.

О своих планах друзья сообщили через адвокатов своему бывшему командиру. Из тюрьмы пришла записка: «Ничего не предпринимать. Это приказ. Заславский».

Хоть Гольцов и Михальский уже не были военными людьми, но приказу подчинились. Ведь Заславский для них больше чем командир. И он знал о деле гораздо больше, чем они.

Уже потом, через несколько лет, размышляя о том, чем был вызван этот приказ, Яцек догадался: Батя опасался, что его бывших подчиненных тоже могут привлечь по этому делу. О том, что такие слова, как «невиновность» и «справедливость» в Матросской Тишине не котируются, Заславский узнал на собственном горьком опыте. И пытался уберечь остальных от беды.

Но через три года, стоя возле тюрьмы, в которой только что закончилось заседание суда, Яцек решительно произнес:

— Приказ не имеет силы.