Хроники семьи Волковых

Работа. «Туберкулёзница»

Итак, квартира, в которой теперь обитала и Аня, состояла из двух комнат. В меньшей жила Татьяна, отставная жена брата Григория. В большой — мать. Здесь же, в этой комнате, с матерью, стали ночевать и Александр с Аней, и приехавший вскоре Пётр. Конечно, логично было бы отдать молодожёнам вторую комнату, а Татьяне перейти к матери. Но не они распоряжались в этом доме.

Естественно, при подобном раскладе никакой интимной жизни у Ани с Сашей не было. Пётр, тот спал молодым крепким сном, но вот мать… Стоило лишь под молодожёнами скрипнуть кровати, как та тут же начинала ворочаться, постанывать, кхекать. Аня и Саша мгновенно замирали. Аня вообще практически столбенела — она просто боялась эту женщину. Муж сжимал её руку, чуть слышно шептал:

— Подождём, она скоро заснёт…

Но нет, мать чаще всего поднималась, садилась на своей постели… Так что, если и могли они улучить момент побыть наедине, то лишь днём, когда никого дома не бывало. А такое случалось очень редко.

Наверное, потому и не состоялась их семейная жизнь, не окрепла любовь, что не было между ними настоящей физической близости, радости обладания. А без истинной близости физической не возникла и близость духовная…

Вскоре поняла Аня, что совершила ошибку, поехав вообще с Александром в Харьков. Ведь он ещё не был демобилизован. Ему только дали двухмесячный отпуск, какой давали тогда многим офицерам вскоре после окончания войны. Лунёву необходимо было вернуться в свою часть, которая оставалась в Болгарии, в Софии. Только после этого решилось бы: служить ему дальше или демобилизовываться окончательно… Ане нужно было остаться в родном доме, ждать: или вызова в Софию, или ехать в Харьков уже вместе с мужем, которому не нужно было бы уезжать, оставлять её. Но тогда, сразу после замужества в Бутурлиновке, она об этом не думала. Она ехала в новую жизнь с любимым человеком. И не подозревала, что ждёт её в чуждой семье, в отсутствии мужа.

А у Александра окончился отпуск, и в октябре он собрался в свою часть, в столицу Болгарии Софию. Аня сказала ему:

— Я пойду работать.

— Как хочешь, — пожал он плечами. — Но это не обязательно. Я матери много денег оставил, хватит прожить до моего возвращения.

Он обнял Аню, прижал к себе, добавил смешливо:

— Хотел тебе денег дать, да подумал: что ты с ними делать будешь? Зачем тебе самой на базар ходить, по магазинам толкаться. Пусть мать ведёт хозяйство. Так что можешь и не работать.

Но Аня не представляла: как это — не работать? А что же делать ей, молодой, здоровой, имеющей образование, когда и рук рабочих не хватает, и специалистов, и голодно, и столько калек после войны!.. Нет, она нашла себе работу сразу после отъезда мужа.

Сначала, конечно, хотела учительствовать в школе. Но в районе ХТЗ школы были украинские. А она никогда не преподавала на украинском языке. В доме её родителей говорили по-украински, брат Денис даже украинцем записался в паспорте, училась Аня несколько лет в украинской школе. Но это — одно, а преподавать — совсем другое. Учила она детей только в русских школах, по-русски. Потому и сейчас искала русскую школу.

А единственная такая находилась на Западном посёлке — окраине района. Да ещё располагалась за местным, знаменитым, недоброй славы Яром. Это был длинный овраг с крутыми склонами, заросшими густым, часто непроходимым кустарником. Внизу протекал ржавый широкий ручей: он брал своё начало из-под стены тракторного завода и, по всей видимости, нёс отходы производства. Этот Яр пересекали всего лишь три или четыре протоптанные тропы, через ручей в одном месте был сооружён дощатый узкий мостик, в других — набросаны камни. Страшные истории рассказывали о судьбах тех, кто рисковал ходить через Яр поздно вечером. Впрочем, даже если это были всего лишь легенды, по темноте ходить там и вправду было страшно.

Всё-таки Аня наведалась в эту школу. Длинное, одноэтажное, барачного типа здание, плохо одетые, измождённые, перенесшие оккупацию учителя… На неё смотрели с изумлением. Она и в самом деле была молодой, нарядной: коричневая, купленная на рынке трофейная юбка в обтяжку, жёлтая блузка с чёрной отделкой под чёрный поясок, туфли на высоком каблуке… Не понравилось там Ане. А, главное, пугало то, что с работы придётся возвращаться вечерами через Яр.

Во время её хождений и поисков кто-то из работников РОНО (районный отдел народного образования) подсказал: идите работать в ФЗО. Так в просторечье называли школы фабрично-заводского обучения. Они были образованы перед самой войной и готовили рабочих массовых профессий до конца пятидесятых, потом были преобразованы в профессионально-технические училища. Конечно, в послевоенные годы был особенно большой спрос на рабочие руки — и для восстановления разрушенных предприятий, и для работы на них. Существовала такая школа и при ХТЗ, срок обучения в ней был 6 месяцев.

Аня обратилась к руководству ФЗО и была встречена с радостью. Там как раз подыскивали воспитателя для девушек. Молодая, красивая женщина с педагогическим образованием и опытом оказалась находкой. Директор сказал ей:

— Вы будете не только словами воспитывать их, но и внешностью, и манерами. Ведь большинство девушек к нам приезжают из деревень, а им нужно привыкать к городской жизни, городскому поведению.

Так Аня стала работать в ФЗО ХТЗ, и не пожалела об этом. Зарплата здесь была хорошей — лучше чем в школе, — питание в столовой ФЗО бесплатное, работа живая, интересная. Девушки, и в самом деле почти все приехавшие из окрестных сёл, были не на много моложе её, на два-три года, самое больше — на пять лет. Они восхищались своей воспитательницей. Трогали платья:

— Ох, Анна Александровна, какая вы красивая, нарядная!

Она отвечала им:

— Через год-два и у вас всё будет.

— Ой, нет, у нас такого никогда не будет!

Аню любили и уважали не только воспитанницы, но и коллеги по работе. И, окружённая атмосферой доброжелательности, она летала по этажам общежития легко, как бабочка, не чувствуя усталости. Встречала новеньких девушек, провожала их на место жилья, устраивала, всё показывала, организовывала политинформации, самодеятельность, концерты, походы в кино, в театры…

Днём, когда девушки проходили практику на заводе, Аня была свободна. Работа, в основном, начиналась вечером, когда воспитанницы возвращались в общежитие. Между прочим — в тот самый длинный шестиэтажный дом, мимо которого она шла, вместе с молодым мужем, в первый вечер приезда в Харьков. Теперь этот дом тоже оказался ей не чужим. И уже не нужно было заглядывать мимоходом в окна, представляя, как тут живётся. Теперь Аня об этом знала доподлинно, изнутри…

Самые разные дела, разные проблемы, возникающие у воспитанниц, задерживали её вечерами. Да ещё после окончания работы часто директор собирал воспитателей, решал вопросы, совещался, разбирал конфликты. И возвращалась Аня домой часов в 10–11 вечера.

Стала Аня замечать странные вещи в доме Лунёвых, который должен был быть и её домом. Да только… Вот её полотенце отвесили в сторону от полотенец матери, Петра и Татьяны. Вот тарелку, ложку, вилку отложили отдельно. За стол с ней вместе не садятся… В чём дело?

Аня всегда была худенькой, а тут недавно начала покашливать — простудилась. Тут-то мать и Татьяна заладили: «Она туберкулёзная!» Да так уверенно и дружно, что Аня и сама стала думать: «Наверное прицепилась ко мне эта зараза, наверное я больна туберкулёзом…»

Да, в то послевоенное время, когда люди переносили лишения, недоедали, испытывали сильные стрессы, переживания, болезнь цвела махровым цветом. От неё страдали очень многие. Аня чувствовала себя неуверенно, угнетённо. Жизнь в доме стала невыносимой: от неё шарахались, как от чумной, унижали презрением. Только Пётр относился к ней по-прежнему — с любовью, как брат.

Дома Аню почти не кормили. А она стеснялась напомнить матери, что деньги-то муж оставил для неё. Правда, и при Александре мать, когда садились есть за общий стол и ставили кастрюлю с супом, сыну в тарелку наливала жирный, наваристый бульон, а ей — одну водичку. Александр, правда, демонстративно менялся с ней тарелками. Но теперь его не было…

Обедала Аня в столовой ФЗО. Еда была бедная, и часто Аня, похлебав лишь супчику, отставляла в сторону тарелку с невкусной капустой или кашей без масла. А рядом с ней в столовой часто садился пожилой преподаватель, переживший блокаду Ленинграда. Он и сказал ей однажды:

— Напрасно вы, Анечка, не едите. Пройдёт время, и будет у нас всё хорошо. Но до этого времени нужно дожить, продержаться. Так что ешьте всё, поддерживайте себя, своё здоровье.

И Аня стала есть всё подчистую. Стала поправляться, назло матери хорошеть. С мыслями о туберкулёзе она тоже разделалась. Однажды её девочек из группы вели в медпункт на проверку, делали им рентген. И она пошла с ними, попросила врача и её просветить. Тот посмотрел и сказал:

— Прекрасные, чистые лёгкие!

Аня удивлялась сама себе: как она раньше не додумалась просто-напросто пройти рентген? Мучалась, изводила себя…

А зимой, в один морозный день, вернулся Александр. В дверь постучали, Аня открыла… Он стоит — высокий, красивый, в лётном бушлате, с двумя чемоданами в руках. Она, вскрикнув, бросилась ему на шею. А следом вышла мать, поджала губы:

— Надо сначала у мужа чемоданы взять, а потом обнимать…

В чемоданах были отрезы дорогих материй: панбархат, крепдешин, драп, бостон.

— Не подумай, что я мародёрствовал, — сказал ей Александр. — Это нам в части давали, всем, кто демобилизовался и уезжал. Тут тебе и на платья, и на пальто — самые красивые и модные!

Но Аня ничего себе из этих отрезов не сшила. Мать сразу всё прибрала. Да и не успела бы этого Аня сделать — дальнейшие события помчались стремительно и непредсказуемо. Впрочем, настолько ли непредсказуемо?..