Хронофаги

Глава 4 Ва-банк

Пальцы болели, кровоточа сквозь бактерицидные пластыри, которыми помогла обклеиться главбух, Нина Николаевна. Стиснув зубы, Иветта усердно набивала приказ, свернув окно с цветами фона для нового макета. Изредка с подбородка капала слеза, разбиваясь о кромку стола.

«Мы встречались два года. Что его вдруг перестало устраивать? Что?»

— Иви, ты до ночи засела? — окликнула её бухгалтерша Лена. — Пошли, проводишь меня до «Пассажа».

— Не могу, — буркнула девушка, не отрываясь от текста, — иди одна.

Лена демонстративно вздохнула, поправила шарфик с пайетками и хлопнула дверью. Вета позвонила сторожу, чтобы зашёл через два часа, и закрылась изнутри. Она распечатала, наконец, приказы и сложила их в папку, вместе с зарегистрированными письмами. Когда за окнами стемнело, она даже не вспомнила включить свет, и монитор заливал её сосредоточенное лицо синевато-мертвенным сиянием.

«Он говорил, что я — всё. Что ещё пару недель и он разведётся. Что лучше лежать в могиле, чем с ней рядом… И всё это обман, обман… Да разве можно так врать: в глаза, чуть ли не со слезами? Видно, сказкам место только в тетрадках…»

Лазоревый цвет в редакторе никак не желал сочетаться с коричневым, как девушка ни старалась. В итоге с последним пришлось расстаться путём обширного высветления и преобразования до орехового. Осталось подкорректировать тени надписи «Окна плюс» и выбрать наилучший вариант композиции.

«Поделом мне. За что бы я ни бралась, не получается ничего… Да и разве я заслуживаю другого?»

Вета, выключила компьютер и, сунув распечатанный макет к письмам и приказу, позвонила сторожу. Пальцы ныли и зудели.

Валентина трясло. Он ходил из угла в угол, не замечая, что выкуривает пятнадцатую по счёту сигарету. Раздавив горячий окурок в переполненной пепельнице, мужчина машинально щёлкнул зажигалкой, сжал зубами очередной фильтр и глубоко затянулся.

«Мать её так! Мать её так за ногу!» — метались злобные мысли, а сухие пожелтелые губы шептали:

— Что ж делать? Что ж делать-то теперь, а?

Охряные стены дешёвой гостиницы, обклеенные полосатыми советскими обоями, давили со всех четырёх сторон. На расправленной кровати валялись куски колбасы, хлеб, бутылка газировки и блистеры анальгина. Клубы вонючего дыма висели в комнате плотными кольцами, неприятно напоминая ядовитых змей.

«Я был богом. Мог абсолютно всё. И в одну минуту эта неуклюжая сука разрушила всё!.. Они найдут. Найдут. Да, теперь-то точно найдут».

Шрам чесался невыносимо. Валентин не заметил, как разодрал его, по щеке потекла кровь. Нервно почёсываясь, он периодически размазывал её по лбу и шее. Потное лицо покрылось багровой коркой, стянувшей кожу.

«Убьют. Убьют, где бы ни прятался. Теперь точно…»

Он то и дело теребил, словно незажившую рану, воспоминание о том, как ему достались часы, пытаясь выжать крохи спасительной информации.

Тогда он корчился между ржавыми заброшенными гаражами, а в глазах двоилось бездушное серое небо. Герыч и Лом работали качественно, так, что Валет (а тогда он был именно Валетом) мог только исступлённо выть разбитым ртом, загребая острую щебёнку. Болела печень, почки, избитые ноги и, кажется, сломанное ребро. Солёная кровь из расквашенного, забитого густыми соплями, носа текла в рот, попадая между выбитых зубов.

Но это было лишь предупреждение. Инвалида из него сделают, если за неделю он не наберёт ещё два миллиона. И будет он всю оставшуюся жизнь в форме «чеченца» сидеть у вокзала и клянчить подаяние для Колпака. Пока пролежни на заднице не завоняют так, что никто не рискнёт приблизиться, чтобы бросить в грязный берет мятый червонец.

Валет застонал: сердце заходилось, разгоняя кровь по повреждённым органам. По щекам пробежали две слезы.

«Бог, — мысленно взмолился он, — если ты есть, сделай хоть что-нибудь!»

И небо, такое хмурое и укоряющее, вдруг заслонила чья-то массивная тень. Валет инстинктивно сгруппировался и перекувыркнулся, откатываясь к двери гаража. Страх пересилил пульсирующую боль, рука нащупала кусок кирпича и с неожиданной силой опустилась на макушку склонившегося незнакомца. Тело гупнуло оземь глухо, как тряпичная кукла, набитая соломой. Шумно вытерев сопли рукавом, мужчина проморгался. Перед ним лежал навзничь какой-то патлатый старикан в кожаном плаще из цветных лоскутов. Седые космы побагровели от крови на месте удара, глаза беспомощно закатились.

Привычно обшарив жертву, Валет обнаружил только зелёный бархатный чехол. Дёрнув за шёлковый шнурок, он извлёк на свет божий большие песочные часы в какой-то зеленоватой оправе. Старик застонал, и мужчина, торопливо сунув находку под куртку, захромал по тропке между гаражами, подальше от этого места.

Подъезд встретил такой кромешной тьмой, что пришлось пробираться ощупью вдоль холодной стены. Опершись спиной на дверь, Иветта долго рылась в сумке в поисках ключей, то и дело чертыхаясь, наткнувшись на барахло, вроде шариковой ручки и мятных леденцов.

— Аминь! — она, наконец, вынула увесистую связку и вставила бороздку в скважину.

В это мгновение лестничную площадку залил жёлтый фосфоресцирующий свет. Вета зажмурилась, поэтому не сразу увидела, что на косяк лениво облокотился высокий тип в длинном сером плаще, ещё двое облюбовали ободранные перила.

— Видела Старика с песочными часами? — бесстрастно поинтересовался один верзила.

Девушка отчаянно замотала головой, сунув руку в сумку. Второй сокрушённо вздохнул и кивнул третьему. Они окружили плотной серой стеной, и когда первый наклонился, Иветта издала воинственный клич, вонзив ему в щёку ручку. Тип молча накрыл лицо лопатообразной ладонью. Не теряя времени, девушка развернулась и попыталась повернуть ключ, но запястья крепко сжали железные пальцы незнакомцев, и связка печально брякнула о металлическую дверь.

— Спокойно, мадемуазель, — так же невозмутимо посоветовал первый, засовывая в карман Веты «оружие», не оставившее на его лице ни следа. — Побеседуем без свидетелей. Надеюсь, Вы не откажете нам в гостеприимстве? В Ваших же интересах начать сотрудничать с нами и, как можно скорее…

Когда голова разбухла от боли и сигаретной вони, Валентин набросил куртку и покинул душный номер.

Янтарные фонари светлячками озаряли холодную ночь, превращая дорогу в сказочную аллею, уходящую вдаль. У бордюра в ряд теснились «Волги» и «Ниссаны», пряча в тёплом чреве флегматичных водил со сканвордами. Рядом, у гостиницы, негромко переговаривались растрёпанные голоногие проститутки, назвать которых «ночными бабочками» не поворачивался язык:

— Весь в чёрном, на башке рога, шары красные… как выскочит, как заорёт… Анжела чуть не родила…

Одна из них, покачивая бёдрами в сетчатых колготках, подошла, с надеждой заглядывая в лицо и выпуская в сторону струйку дыма.

— Скучаем? Могу помочь. Недорого, кило в час.

Валентин поморщился от такой перспективы, будто под нос сунули протухшее мясо. От запаха сигарет, которым он, казалось, пропитался насквозь, затошнило.

Резко развернувшись, он зашагал по направлению к центру города. Кличкой «Валет» его наградил Фома, местный «архивариус» — белобрысый флегматичный толстяк, одарённый феноменальной визуальной памятью. Стоило ему лишь однажды пожать человеку руку, как этот образ послушно укладывался в одну из миллиона ячеек в мозгу, маркируясь именем, фамилией и даже адресом. Но зарабатывать этим Фома начал не сразу. Когда однокурсники путали преподавателей и предметы, он всегда чётко знал, кто, где и что ведёт, изредка делясь драгоценной информацией. И лишь спустя восемь лет он стал информатором Колпака, получая неплохие деньги за выданные сведения. Толстяк знал, что его ценят, как банк данных, и гордился этим.

Почувствовав, что голова прояснилась, Валентин свернул на улицу Октябрьской революции. Индиговое небо переливалось алмазной росой, липы задумчиво сыпали за воротник крылатые семена. Опавшая листва благоухала яблочным вареньем, будя старые воспоминания.

Валетом его прозвали за страсть к дорогому шмотью: на свою долю от первой крупной кражи ювелирного салона Валентин купил модный берет и длинное пальто. Подельники долго издевались, но парень упрямо продолжал рядиться в безвкусные тряпки, желая казаться состоятельным.

Мужчина вздохнул, всё ещё не веря в гибель часов, разом обесценившую всю жизнь. Он нырнул во двор, густо заросший боярышником, отыскал нужный подъезд и поднялся на третий этаж.

«Всё, как раньше. Ничего не меняется в этой жизни», — думал он, надавливая на кнопку звонка.

Открыл сам Фома, раздавшийся ещё больше, щурящийся сослепу маленькими глазками, почти полностью утонувшими в рыхлых щеках.

— Здорово, кореш, — ухмыльнулся Валентин, нашаривая в кармане купюры, — дело есть.

«Она заплатит. Заплатит».

Вета сидела в кресле, распахнув пальто, и исподлобья разглядывала непрошеных гостей. Она горячо молилась, чтобы прямо сейчас хоть кто-нибудь позвонил. Может, она и не успеет ответить, но долгое молчание в любом случае должно насторожить. Серая небитая троица расположилась на диване напротив так, что теперь их можно было различить. Первый, тот, что каким-то образом не пострадал от ручки, оказался седым, однако, даже немногочисленные морщины его не старили — с одинаковым успехом можно дать и тридцать лет, и сорок. Второй, лысый, как коленка, беспрестанно водил мясистым носом, шумно вдыхая запах одинокой квартиры. Третий откровенно пугал тусклыми зелёными глазами и свёрнутым набок носом, его толстые губы то и дело неприятно шевелились, будто их владелец повторял злые заклятья.

Соединив кончики длинных пальцев (средний палец каждого гостя украшало серебряное кольцо в виде змеи, кусающей себя за хвост), седовласый сверлил необычайно холодными льдистыми глазами и неустанно повторял:

— Не усугубляйте, Иветта Ивановна. Время — деньги. Чем быстрее скажете, где видели старика, тем быстрее мы расстанемся.

— Не помню, — ужаснулась она, поняв, что действительно не помнит. Ярко-голубые глаза и слова старика врезались в память накрепко, однако, ни места, ни времени девушка вычленить не могла.

— Что ж, — с искренней печалью в голосе вздохнул седой, — в Ваших же интересах вспомнить, и немедленно. У нас есть и другие, более действенные, способы получения информации. Но это причинит Вам некоторые неудобства…

— Не надо… — еле слышно прошептала Вета.

— Я успею выпить кофе, — пробасил лысый и вышел на кухню, сразу зазвенев там посудой. Второй остался, продолжая буравить мутными оливковыми глазами.

— Вспомнили? — нетерпеливо осведомился седой.

— Нет… Дайте мне ещё немного времени, и я вспомню! Обязательно вспомню! — солгала она, поняв, что именно сейчас не вспомнит ни за что.

Он покивал, словно в чём-то с ней соглашаясь, и резко выдохнул.

«Странные у них плащи, вроде и болонь, но нет, не похоже…» — успела подумать девушка перед тем, как седой распахнул плащ, ставший вдруг таким огромным, что поглотил всю комнату и столкнул её лоб в лоб с седым. Льдистые глаза искательно впились в чайно-карие, тяжёлые руки легли на узкие плечи.

— Давай, вспоминай… я хочу знать…

Парализованная Вета кричала не столько от боли, сколько от унижения: казалось, она предстала перед незнакомцем совершенно голой со всеми своими тайными страхами и страстями. Её будто вывернули наизнанку, обнажая самое сокровенное, то, что она пыталась зарыть, как можно глубже, и воспоминания посыпались, как картинки в калейдоскопе.

Выцветшие чернила на тетрадной бумаге, слова, вырастающие в яркие образы…

Холодное озеро и мать… она уже не кричит, а хрипит, в который раз вынырнув на поверхность и выплёвывая воду. Вета держит её за руку и тащит вперёд, она плачет и вопит, что есть сил, но голос сел и больше похож на звук, что выпускает гармонь со сдувшимися мехами. До берега, где в палатке спит пьяный отец, далеко… Так далеко!..

Агх! Удар под рёбра армейским сапогом… И боль… И ещё, ещё…

И флейта, сказочная флейта, она играет, дарит волшебные звуки, которые не дают упасть в бездну, чтобы забыть обо всём, забыть, забыть, забыть…

А вот и старик — во дворе, рядом с пересечением двух главных улиц. Да только выражение лица у него странное, оглядывается в растерянности, будто что-то забыл или потерял. Артритные пальцы трясутся, синий взгляд полон танталовой муки. За спиной из тёмного переулка тянется сизый след…

Бертран резко разорвал контакт, и девушка упала на пол, закрыв лицо руками. В тишине слышалось его тяжёлое дыхание и её сдавленные всхлипы.

— Позавчера. Угол Мира-Ленина.

Дверь квартиры хлопнула. Вета лежала и горько плакала, подвывая.