Хуарес

«ЧУДОВИЩНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ»

Сведения о событиях в Мексике приходили в Европу с шестинедельным опозданием. Дипломатические депеши посылались из столицы курьерами в Веракрус, а оттуда быстроходные корабли везли их через океан в Англию, Францию. Пока сообщения де Салиньи и Уайка о намерении правительства Хуареса объявить долговой мораторий и их решении порвать с ним дипломатические отношения прибудут в Париж и Лондон, мы познакомим читателя с деятельностью в Европе некоторых мексиканских персонажей, имеющей непосредственное отношение к последующим событиям, круто изменившим судьбу Мексики.

Речь пойдет о противниках либерального лагеря, которые издавна околачивались при королевских дворах, предлагая мексиканский трон, а вместе с ним и несметные мексиканские сокровища европейским принцам, нежелающим «спасти» их родину от жестокого и безбожного тирана индейца Хуареса.

Кроме бежавших или высланных из Мексики церковников, среди которых особенно отличались своей ненавистью к Хуаресу архиепископ Гарсиа-и-Бальестерос, епископ Пелагио Антонио Лабастида-и-Давалос и известный мятежник в сутане Миранда, бывший министр юстиции в правительстве Сулоаги, в этой группке национальных предателей, провоцировавших европейские державы на вмешательство в мексиканские дела, подвизались еще три деятеля — Хосе-Мария Гутьеррес де Эстрада, Хосе Мануэль-Идальго-и-Эснауррисар и генерал Хуан Непомусено Альмонте.

Гутьеррес де Эстрада появился впервые в Европе в начале 20-х годов в составе мексиканской делегации, которая по поручению Итурбиде пыталась пригласить на мексиканский трон одного из бурбонских принцев. Когда Испания отвергла кордобское соглашение, Гутьеррес де Эстрада предложил мексиканский трон австрийскому эрцгерцогу Карлу-Людовику. Тем временем Итурбиде сам уселся на этот трон и быстро слетел с него, чем надолго отбил охоту у европейских принцев к мексиканской короне.

Но если миссия Гутьерреса де Эстрады в политическом плане потерпела фиаско, то в личном плане она увенчалась полным успехом. Не сумев всучить мексиканский трон австрийскому эрцгерцогу, он сумел продать свое сердце богатой австрийской графине, женившись на которой обеспечил себе безбедное существование до конца дней своих, а осталось ему жить еще доброе полстолетие.

После женитьбы Гутьеррес де Эстрада поселился в Риме, где писал трактаты, манифесты и обращения к европейским монархам, призывая их «спасти» Мексику от внутренней анархии и от поглощения Соединенными Штатами. Эта его маниакальная деятельность время от времени получала официальную поддержку того или другого мексиканского диктатора. В 1854 году находившийся у власти Санта-Анна поручил ему подобрать кандидата на мексиканский трон. Хотя подобного рода проекты лопались точно мыльные пузыри, Гутьеррес де Эстрада оставался невозмутимым: он был фанатиком «великой идеи». Ей он служил верой и правдой независимо от того, имела ли она успех или терпела поражение.

Более практичным в своих действиях и намерениях был другой рыцарь монархической идеи — однофамилец отца нации Хосе Мануэль, или, как его все называли, Пене Идальго, сын бывшего офицера по службе Итурбиде, сторонник Санта-Анны, во время правительства которого он служил секретарем мексиканской дипломатической миссии в Мадриде. Уволенный с этой должности либералами, Идальго провозгласил себя монархистом, перешел на службу к Гутьерресу де Эстраде. Борец за «великую идею» весьма щедро оплачивал его услуги.

В Мадриде Идальго посещал дом аристократов Монтихо, предки которых участвовали в завоевании Мексики. Он дружил с Евгенией де Монтихо, утверждавшей, что в ее жилах течет кровь индейских властелинов Мексики. Когда Евгения вышла замуж за Наполеона III и превратилась таким образом во французскую императрицу, Идальго перекочевал из Мадрида в Париж, где благодаря покровительству своей мадридской знакомой стал вхож не только в покои самых высоких чинов империи, но даже самого императора. Еще в конце 50-х годов Идальго представил императору Гутьерреса де Эстраду, который расписывал перед жаждавшим славы и денег племянником Наполеона I несметные богатства Мексики, уверяя его, что страна ацтеков ничего другого не жаждет, как превратиться в протекторат Франции. Император с интересом выслушал полубредовую речь старого фанатика, но обещаний никаких не давал.

Идальго ввел в окружение Наполеона III и генерала Хуана Непомусено Альмонте, сделавшего политическую карьеру на том основании, что он являлся незаконнорожденным сыном Морелоса, радикального вождя войны за независимость, от которого не унаследовал ни фамилии, ни патриотических идей. Он служил Санта-Анне, Комонфорту, Мирамону, Сулоаге. Был несколько раз военным министром, посланником в Вашингтоне, Лондоне и Париже. Будучи представителем Сулоаги в Париже, он подписал с представителем Испании Моном соглашение, обязывающее Мексику возместить ущерб, якобы понесенный испанским подданным во время гражданских войн. Это соглашение не было признано правительством Хуареса, которое объявило Альмонте предателем и лишило его всех званий и постов. В отместку Альмонте примкнул к мексиканским монархистам, прожигавшим свою жизнь в парижских салонах и увеселительных заведениях, и быстро занял среди них ведущее положение: как-никак, а он был хоть незаконным, но все-таки сыном героя освободительной борьбы Морелоса да еще генералом и бывшим военным министром. Это уже была фигура, к словам которой прислушивался император.

Выдавал себя за монархиста и старый предатель Санта-Анна. В 1857 году он предложил испанскому правительству возглавить коалицию трех держав — Испании, Франции и Англии, которая учредила бы монархию в Мексике. Санта-Анна советовал Испании с этой целью направить экспедиционный корпус в 20 тысяч солдат в Мексику, а Англии и Франции финансировать эту авантюру. Теперь неугомонный предатель предлагал возглавить подобного рода интервенцию против своей родины Луи Бонапарту. Стал монархистом и Мирамон, проживавший в Париже после бегства из Мексики.

Почему эти битые генералы и псевдоаристократические креолы тянулись именно к Луи Бонапарту, а не к другим европейским монархам, почему они надеялись именно у него получить поддержку? Потому, что они видели в нем родственную себе душу. Этот сын богемы, царственный люмпен-пролетарий, как его называет Маркс, вполне мог польститься на мифические сокровища Монтесумы и дать себя втянуть в заокеанскую авантюру. Подобного рода агрессивные войны нужны были ему как воздух. «Он — носитель имени, знаменующего собой деспотизм и кровопролитие, — он, который этим отголоском минувшей славы прельстил воображение французских масс, — он слишком хорошо знал, что для сохранения его престижа совершенно необходимо боевое крещение и блеск военных успехов», — писали Маркс и Энгельс.

И действительно, этот имитатор своего знаменитого дяди, придя к власти при содействии и в интересах крупной французской буржуазии, воевал в Европе, Азии, на Ближнем Востоке. В Европе под предлогом помощи папскому престолу, покровителем которого он себя провозгласил, этот «маленький» Наполеон ввел войска в Италию и держал около 20 лет под своим каблуком Рим. Он воевал с Австрией и Россией. В Азии его войска бесчинствовали в Китае, захватили и превратили в колонию Индокитай. На Ближнем Востоке он пытался приобщить к своей империи Сирию.

Но старой его мечтой было укрепиться в Центральной Америке. Еще находясь в эмиграции в Лондоне и ища легкого способа разбогатеть, Луи Бонапарт носился с идеей создания компании, которая финансировала бы прорытие межокеанского канала. Он опубликовал на эту тему брошюру, в которой расписывал огромные выгоды такого рода предприятия.

Эти планы приняли новые очертания, когда Луи Бонапарт из безработного эмигранта превратился в императора французов. Теперь он стал помышлять о присвоении всей Центральной Америки. Это позволило бы ему не только овладеть ее естественными богатствами, но и воспрепятствовать экспансии Соединенных Штатов на юг, что угрожало превратить их в могучую мировую державу — соперницу Франции.

Бредовая затея? Луи Бонапарту, игроку и прожектеру, она таковой не казалась. Под его влиянием находилась Испания. Из этого следовало, что он мог рассчитывать на поддержку испанцев и происпанских элементов в ее бывших владениях. В той же Мексике проживало несколько тысяч французов-торговцев, не говоря уже о поварах, парикмахерах, представителях других чисто «французских» профессий. Они могли стать опорой оккупационного режима.

Правда, наряду с этой накипью в Мексике проживали и другие французы — демократы и радикалы, ярые противники Луи Бонапарта, бежавшие сюда после поражения революции 1848 года. Их было немало, о чем свидетельствует тот факт, что в 50-х годах они издавали в Мехико два еженедельника на французском языке, в которых «маленький» Наполеон подвергался яростным нападкам.

Французский посланник в Мексике Габриак именно их влиянию приписывал все радикальные меры правительства Хуареса — «войну против духовенства и высших классов, закон против подозрительных, вкратце — все террористические мероприятия всех самых необузданных революций». Луи Бонапарт был уверен, что его бравые зуавы быстро расправятся с этими «поджигателями».

Кроме зуавов, Луи Бонапарт еще рассчитывал на поддержку церкви — ведь недаром французские войска охраняли папский трон в Риме. Наконец, его поддержали бы все «здравые», консервативные элементы страны, недовольные действиями «социалиста» и «демагога» Хуареса. А ведь куда с меньшими шансами на успех был завоеван Индокитай.

Буржуазная Франция разделяла честолюбивые прожекты своего императора. Французский книжный рынок был наводнен многочисленными трактатами о Мексике. В них расписывались, не без преувеличения, ее естественные богатства, в особенности залежи драгоценных металлов, а мексиканский народ представлялся в виде сброда, который нуждается в иностранном хозяине.

В таком же духе информировали Луи Бонапарта французские дипломаты в Мексике в 50-х годах. Посланник Левассёр сообщал в 1853 году со слов того же министра Санта-Анны Альмонте, что мексиканцы только и мечтают о том, чтобы император французов установил над их страной протекторат.

Габриак, предшественник де Салиньи, писал в Париж, что Мексика будет поглощена Соединенными Штатами, если Франция не помешает этому и сама не оккупирует ее. Представляя мексиканцев эгоистами и трусами, Габриак утверждал, что французские войска беспрепятственно завладеют страной, когда того пожелает император.

Луи Бонапарт был бы рад тогда последовать «зову своего сердца» и советам Габриака и его единомышленников, но он опасался реакции Соединенных Штатов и Англии. Теперь США были поглощены гражданской войной, что, несомненно, благоприятствовало осуществлению его планов. Что же касается Англии, то все зависело от позиции ее премьер-министра лорда Пальмерстона, этого строителя Британской империи и союзника Луи Бонапарта по колониальному грабежу. Пальмерстон в отличие от его французского партнера прикрывал свои разбойничьи действия лицемерными разглагольствованиями о демократии, международном праве, справедливости, за стража которых выдавал себя. Хитрый и коварный английский премьер-министр, по словам Маркса, умел сочетать демократическую фразеологию с олигархическими воззрениями, прикрывая политику спекулирующей на мире буржуазии кичливыми тирадами старой аристократической Англии; умел казаться нападающим, когда на самом деле потворствовал, и защитником, когда на самом деле предавал; он умел ублажить показного врага и доводить до отчаяния мнимого союзника; он умел в надлежащий момент спора оказаться на стороне сильного против слабого и обладал искусством произносить смелые слова, обращаясь в бегство.

Депеши английского посланника Уайка толкали Пальмерстона на активное вмешательство во внутренние дела Мексики. Уайк еще за 20 дней до объявления моратория в телеграмме английскому министру иностранных дел Джону Росселу требовал взять под британский контроль все морские порты Мексики, чтобы таким образом заставить Мексику выполнить ее «обязательства» по отношению к иностранным кредиторам. С еще большей настойчивостью Уайк стал требовать применения силы к Мексике после объявления моратория по иностранным долгам. Следует, однако, отдать должное британскому посланнику в Мексике: предлагая применить к правительству Хуареса силу, он вовсе не замышлял свергнуть его или заменить монархическим или консервативным. Он только стремился заставить мексиканцев платить, а какие идеи исповедуют мексиканцы, Уайка меньше всего интересовало.

У Пальмерстона на этот счет были другие взгляды. Он тоже был не прочь использовать гражданскую войну в США, чтобы укрепиться в Мексике и таким образом преградить Вашингтону путь для дальнейшей экспансии в Южную Америку, где Англия после изгнания испанцев приобрела решающее экономическое влияние. Раздираемые гражданской войной, ни южане, ни северяне не были в состоянии применить к Англии доктрину Монро. Впрочем, южан Пальмерстону нечего было опасаться: он симпатизировал рабовладельцам, надеясь, что их победа затормозит промышленное развитие США. Пальмерстон вынашивал идею вторжения в Мексику с двоякой целью: свержения правительства Хуареса, которого он считал, и не без основания, союзником Линкольна, и создания там послушной Англии власти, что превратило бы Мексику в английский протекторат. Укрепившись в Мексике, Англия могла бы, с одной стороны, оказать существенную помощь южанам и тем самым решить в их пользу судьбу гражданской войны. Зажатые таким образом в тиски с севера — английской Канадой, а с юга подчиненной Англии Мексикой, рабовладельческие Соединенные Штаты сами неминуемо превратились бы в протекторат коварного Альбиона.

Предполагая пригласить в качестве компаньона по ограблению Мексики Францию, Пальмерстон оказывал огромную услугу Луи Бонапарту, который, в свою очередь, не мыслил завоевание Мексики без содействия, участия или на худой конец согласия Англии — владычицы морей. Пустись он без ее благословения в караибскую авантюру, Англия могла бы немало ему навредить как на морских путях, так и в Европе.

Оба будущих партнера но мексиканской интервенции — Луи Бонапарт и Пальмерстон — готовы были принять в свою компанию и третьего участника — Испанию, содержавшую крупный военный гарнизон на Кубе, который пригодился бы в качестве пушечного мяса в Мексике. Испания, со своей стороны, стремилась вернуться на континент и лишний раз унизить неблагодарных креолов, изгнавших ее с таким позором в начале XIX века. И Луи Бонапарт и Пальмерстон были уверены, что в нужный момент они избавятся от Испании при помощи тех же креолов. Впрочем, они оба были уверены и в том, что им удастся перехитрить и друг друга в этой нечистой игре, ибо каждый из них считал себя непревзойденным пройдохой и обманщиком.

Только в конце августа в Париже и Лондоне были получены депеши об июльских событиях в Мексике. В этот момент Луи Бонапарт, его супруга Евгения и двор находились в Биаррице. Сюда же явился Идальго, который, узнав о мексиканских новостях, прорвался при содействии своей покровительницы императрицы к ее супругу и, призвав на помощь все свое красноречие, стал доказывать ему, что военная интервенция Франции, Испании и Англии в Мексику будет встречена с восторгом населением этой страны, мечтающим якобы избавиться от правительства Хуареса.

Луи Бонапарт весьма благосклонно отнесся к призыву Идальго послать войска в Мексику при условии, что Англия и Испания сделают то же самое.

Воодушевленный столь благосклонным приемом, Идальго стал убеждать своего собеседника в необходимости установить в Мексике монархию и «даровать» стране императора.

Луи Бонапарт не возражал. Он был бы, конечно, рад осчастливить древнюю землю ацтеков преданным, разумеется в первую очередь лично ему, венценосцем, как это некогда делал его августейший дядя Наполеон I, раздававший короны завоеванных стран своим братьям, зятьям и маршалам. Но… имелось маленькое «но»: империя племянника была жалкой копией империи его дяди. То, что мог позволить себе Наполеон I, не мог себе разрешить Наполеон III. Англия, с которой он был вынужден больше всего считаться, запретила бы ему «даровать» Мексике монарха-француза. На роль мексиканского императора следовало подыскать более нейтральную фигуру, представителя страны, не участвующей в интервенции.

Об этом Луи Бонапарту тоже без обиняков сказал Пене Идальго, решивший на этот раз взять быка за рога. Впрочем, Идальго не стоило больших усилий убедить своего собеседника действовать в указанном направлении. Через свою покровительницу Евгению мексиканец был осведомлен о подлинных намерениях Луи Бонапарта. Таким образом Идальго говорил только то, что хотел услышать от него Луи Бонапарт, который без особого труда дал себя «уговорить» красноречивому собеседнику.

Императорская чета и их наперсник стали перебирать «свободных» принцев из царствующих европейских домов в поисках достойного кандидата на мексиканский престол. Все трое быстро сошлись на том, что идеальным кандидатом явился бы эрцгерцог Максимилиан, брат австрийского императора Франца-Иосифа. Он был женат на дочери бельгийского короля Леопольда I, который, в свою очередь, приходился дядей английской королеве Виктории, что делало кандидатуру австрийского эрцгерцога приемлемой для Англии. Вот при каких обстоятельствах, по крайней мере если судить по воспоминаниям Пепе Идальго, приняла конкретную форму идея завоевания Мексики, которую вскоре придворные панегиристы окрестят «великой мыслью» царствования Наполеона III…

Вслед за этим начались лихорадочные консультации между Парижем, Лондоном и Мадридом на предмет сколачивания трехдержавной интервенции против Мексики. Параллельно с этим французское правительство при активном участии Идальго и его мексиканских единомышленников — монархистов обрабатывало Максимилиана с целью добиться от него согласия выдвинуть себя в качестве претендента на пока что не существующий мексиканский трон.

И те и другие переговоры быстро увенчались успехом. Заручившись согласием Луи Бонапарта на кандидатуру Максимилиана, Идальго поспешил телеграфно сообщить об этой победе патриарху мексиканских монархистов Гутьерресу де Эстраде, посоветовав ему немедленно отправиться в Австрию к эрцгерцогу и предложить ему мексиканскую корону. Гутьеррес де Эстрада, чтобы выиграть время, запросил согласия Максимилиана через австрийское посольство в Париже. Эрцгерцог, в свою очередь, запросил разрешения своего брата — императора Франца-Иосифа, который не возражал, в особенности когда узнал, что за этим предложением стоит сам Наполеон III.

Отношения между Австрией и Францией были натянуты из-за Италии, и Франц-Иосиф рассчитывал, «уступив» своего брата Луи Бонапарту для проектируемой мексиканской авантюры, задобрить опасного противника. Кроме того, он надеялся, что Луи Бонапарт, предприняв покорение далекой Мексики, будет вынужден занять более благожелательную позицию по отношению к Австрии. К тому же Франц-Иосиф недолюбливал своего брата, считая его фантазером и либералом, и был рад сплавить его за океан. Поэтому он посоветовал Максимилиану принять предложение Луи Бонапарта и Гутьерреса де Эстрады при условии, что его подтвердит мексиканский народ и поддержат, кроме Франции, также Англия и Испания. Эти условия носили чисто формальный характер. Согласие мексиканского народа заранее гарантировали Гутьеррес де Эстрада, Идальго, Альмонте и им подобные его «авторитетные» представители в Европе. Что же касается поддержки Англии и Франции, то обеспечить таковую брался сам крестный отец будущего мексиканского императора Луи Бонапарт.

А как же отнесся к этому предложению Максимилиан? Он его принял восторженно. Во-первых, оно исходило от одного из самых могущественных монархов Европы — Луи Бонапарта, у которого Максимилиан гостил в 1856 году и к которому проникся уважением, как к человеку дела, хотя и считал его выскочкой. Во-вторых, принять это предложение благословлял его старший браг Франц-Иосиф, расценивавший согласие Максимилиана как патриотическую жертву в интересах Австрии. В-третьих, Максимилиана побуждала дать согласие его обожаемая супруга Шарлотта, которой исполнилось тогда 21 год, крайне самолюбивая особа, предпочитавшая титулу эрцгерцогини титул императрицы хотя бы Мексики, если невозможно было стать таковой в Австрии. Наконец, в-четвертых, самого Максимилиана, понятия не имевшего о подлинном положении дел в Мексике, прельщала и соблазняла перспектива стать императором этой, судя до господствовавшему тогда мнению, баснословно богатой и столь же баснословно плохо управляемой страны. Правда заключалась в том, что Максимилиан, живший не по средствам, находился по уши в долгах, он заложил даже свой фамильный замок Мирамар. Он надеялся, что, став императором Мексики, сможет не только расквитаться со своими кредиторами, но и сколотить себе солидное состояние.

Будучи по своему характеру и взглядам смесью Санчо Пансы и Дон-Кихота, 29-летний претендент на мексиканскую корону отличался жаждой деятельности и славы, которых он не мог утолить, пребывая на второразрядной роли эрцгерцога, всецело подчиненного своему своенравному, туповатому и мелочному старшему брату Францу-Иосифу. А ведь он, Максимилиан, имел все качества, так по крайней мере он сам считал, и Шарлотта убеждала его в этом, чтобы стать добрым, мудрым и примерным монархом, способным осчастливить любых подданных, в том числе туземцев Мексики, навести в их стране порядок, приобщить их к ценностям христианской цивилизации, знатоком и поклонником которой он себя по простоте душевной мнил. Исходя из всех этих соображений, Максимилиан ответил на предложение Луи Бонапарта и Гутьерреса де Эстрады согласием.

Во время переговоров с Англией о форме предстоящей интервенции в Мексику Луи Бонапарт сообщил Пальмерстону, что считает необходимым навести порядок в Мексике и установить там «стабильное правительство», политика которого соответствовала бы торговым интересам Франции, Англии и Испании. Он дал понять, что под «стабильным правительством» подразумевает монархическую форму правления. У него нет своего кандидата на мексиканский трон, лгал Наполеон III Пальмерстону, но ему кажется, что наиболее подходящим был бы эрцгерцог Максимилиан, который на зондаж мексиканцев ответил положительно и готов принять мексиканскую корону, если получит поддержку трех держав и согласив мексиканского народа.

Игнорируя предложение Луи Бонапарта относительно кандидатуры эрцгерцога, Пальмерстон сманеврировал таким образом, что вынудил Луи Бонапарта, а также Испанию подписать конвенцию, в которой предусматривалась трехсторонняя интервенция против Мексики, но отнюдь не установление монархии и тем более во главе с Максимилианом. Не желая портить отношений с Англией, Луи Бонапарт решил пока не перечить Пальмерстону.

Карл Маркс поэтому был прав, когда на основе данных английской буржуазной печати заключил, что «совместная интервенция в ее настоящей форме есть английская, т. е. пальмерстоновская затея». Луи Бонапарт тоже, разумеется, отдавал себе в этом отчет, но он надеялся в процессе интервенции превратить пальмерстоновскую затею в бонапартистскую, причем не без помощи Идальго и ему подобных авантюристов, влияние которых в Мексике он явно переоценивал.

31 октября, после двухмесячных переговоров в Лондоне, была подписана конвенция трех держав, оформлявшая интервенцию в Мексику. От имени королевы Великобритании Виктории, королевы Испании Изабеллы II и императора французов Наполеона III ее подписали английский министр иностранных дел Джон Россел, французский посол в Лондоне граф Флио де ла Бильярдери и испанский посланник Инстурис-и-Монтеро.

Лондонская конвенция предусматривала посылку в Мексику военной экспедиции для захвата мексиканских портов. Официально конвенция определяла цели интервенции только как стремление заставить правительство Мексики выполнить финансовые обязательства по отношению к подданным трех держав и предоставить им «более эффективную защиту их личности и имущества». Англия, Франция и Испания обязывались согласно второй статье лондонской конвенции «не искать для себя никаких территориальных приобретений и никаких особых преимуществ, а также не оказывать на внутренние дела Мексики никакого влияния, могущего нанести ущерб праву мексиканской нации выбрать и свободно конституировать форму своего правления».

Хотя конвенция носила тайный характер, эти красивые слова о незаинтересованности интервентов в территориальных приобретениях и якобы о их невмешательстве во внутренние дела Мексики должны были замаскировать их подлинные намерения на случай, если бы тайное стало явным.

С целью усыпить подозрения Соединенных Штатов и лишить их основания для применения доктрины Монро была составлена четвертая статья конвенции, призывавшая США присоединиться к ней.

Конвенция предусматривала создание союзнической комиссии из трех уполномоченных, на которых возлагалось политическое руководство интервенцией. В эту комиссию вошли уже знакомые читателю посланники Франции и Англии в Мексике — де Салиньи и Уайк и командующий испанским экспедиционным корпусом генерал Хуан Прим.

Сведения о заключении конвенции быстро просочились в печать. В английской и французской буржуазной печати началась инспирированная правящими кругами этих стран враждебная Мексике кампания. Газеты обвиняли правительство Хуареса в нарушении международных обязательств, грабежах, убийствах иностранных подданных, беззастенчиво приписывая ему преступления, совершенные сторонниками Мирамона, Сулоаги и других реакционных вожаков, и требуя посылки в Мексику войск, которые навели бы там «порядок», свергли бы Хуареса и создали бы «стабильное», «ответственное» правительство.

Одновременно с призывами расправиться с Хуаресом газеты печатали сведения о богатствах Мексики, ее естественных ресурсах, природных условиях, заверяя обывателя, что оккупация ее европейскими державами сулит ему сказочные прибыли и всевозможные блага.

Карл Маркс, являвшийся в то время корреспондентом венской «Ди прессе» и американской «Нью-Йорк дейли трибюн», внимательно следил за подготовкой интервенции против Мексики. Этому сюжету он посвятил две корреспонденции, написанные по горячим следам событий — 7 и 8 ноября, то есть неделю спустя после заключения Лондонской конвенции, и увидевшие свет соответственно 12 ноября в «Ди прессе» и 23 ноября 1861 года в «Нью-Йорк дейли трибюн». Основываясь на данных английской и французской печати, Маркс с присущими ему проницательностью и блеском разоблачил преступный и грабительский характер трехдержавной интервенции против Мексики.

В первой из вышеупомянутых статей Маркс указывал, что заключение Лондонской конвенции знаменует собой образование нового Священного союза, который попытается применить к американским государствам тот же самый принцип, согласно которому Священный союз считал себя призванным вмешиваться во внутренние дела европейских стран. Первый план такого рода был разработан еще в начале 20-х годов XIX столетия французским министром иностранных дел Шатобрианом для испанских и французских Бурбонов, но они не решились его осуществить, опасаясь враждебной реакции со стороны Соединенных Штатов. Теперь же гражданская война в США создала удобную ситуацию, дающую возможность европейским монархиям создать прецедент интервенции, опираясь на который можно действовать и в дальнейшем. «В этом и заключается, — писал Карл Маркс, — подлинная цель англо-франко-испанской интервенции. Ее ближайшим результатом может быть и неизбежно будет только восстановление» Мексике уже начавшей было затухать анархии».

Во второй статье Маркс еще более резко и решительно осуждает планы трех европейских держав силой низвергнуть правительство Хуареса и оккупировать Мексику и вскрывает их внутреннюю подоплеку. «Замышляемая Англией, Францией и Испанией интервенция в Мексике, — читаем мы в этой статье основоположника научного коммунизма, — является, по моему мнению, одним из самых чудовищных предприятий, когда-либо занесенных в летописи международной истории. Это — чисто пальмерстоновская затея, поражающая непосвященного безрассудством цели и непригодности применяемых средств, что кажется несовместимым с общеизвестной ловкостью старого интригана.

Вполне вероятно, что мексиканская экспедиция является одним из многочисленных предприятий, которые Луи Бонапарт вынужден постоянно держать наготове для развлечения французской публики. Бесспорно, что Испании, политика которой никогда не отличалась особой выдержкой, совсем вскружили голову ее недавние дешевые успехи в Марокко и Сан-Доминго[6] и она мечтает о восстановлении своего господства в Мексике. Но не подлежит сомнению, что французский план еще далеко не созрел».

Следует отметить, что такая же точка зрения на агрессивные действия трех держав по отношению к правительству Хуареса высказывалась и прогрессивной русской печатью того времени, уделявшей не малое внимание этим сюжетам. В сентябре 1861 года журнал «Русское слово» так комментировал планы интервенции против Мексики:

«Слава не дорого стоит испанцам, и потому думают они обратиться за новыми лаврами в Мексику, где представляется удобный случай поживиться, не подвергаясь большой опасности. Конституционная партия и президент ее Хуарес только что восторжествовали над своими врагами… Страна вздохнула свободно… Но государственную казну обчистили Мирамон и им подобные… Хуарес истратил свои собственные деньги, уплачивая английский негоциантам суммы, которые его предшественники похищали ночью, со взломом окон, дверей и сундуков. Чтобы получить деньги для уплаты долгов, надобно подождать, а ждать не хотят. Если Хуарес не найдет денег, которых у него нет, англичане пошлют свой флот, чтобы перебить возможно большее число мексиканцев, сжечь Веракрус и Тампико. Французы тоже пошлют свою эскадру, а вслед за ними испанцы. Но ведь где нет ничего, там сам черт теряет свои права, говорит народная пословица».

В ноябре того же года этот же журнал сообщал своим читателям: «Вмешательство трех силачей, англичанина, француза и испанца, в дело слабого мексиканца совершится немедленно. Для исполнения конвенции, подписанной 31 октября, английский и французский флоты уже пустились в путь… Испанская эскадра ожидает их на Кубе. По чисто дипломатическим соображениям, чтобы избежать на будущее всякого неблагоприятного стечения обстоятельств, три правительства эти требуют содействия четвертого союзника, хозяина Белого дома. И они еще хотят уверить мир в том, что, предпринимая эту экспедицию, они действуют вне всяких своекорыстных и узких видов… С саблями наголо, с заряженными ружьями в руках испанцы, французы и англичане отправляются взыскивать с бедняка ничтожную сумму, которую тот рад бы заплатить, да не может».

В январе 1862 года в «Современнике» появилась большая статья Н. Г. Чернышевского о мексиканской экспедиции, в которой великий революционный демократ страстно разоблачал и клеймил предстоящую агрессию Англии, Франции и Испании против Мексики. Отмечая, что Франции интервенция будет стоить в двадцать раз больше, чем мексиканские долги, из-за которых якобы она предпринимается, Н. Г. Чернышевский указывал, что «занимательнейшая сторона дела состоит в том, что войну для наказания мексиканцев за неисправность платежей Англия и Франция начали как раз в то самое время, когда в Мексике установилось правительство, способное и хотящее быть исправным перед кредиторами. А пока не было надежды на появление такого правительства в Мексике, пока кредиторы действительно не могли иметь надежды на получение процентов, никто заступиться за них не хотел… Вот когда он (Мирамон) и подобные ему предводители шаек господствовали над Мексикой, они, конечно, не платили процентов по долгам. Но западные морские державы нимало не претендовали за то на Мирамона; напротив, они даже поддерживали его в борьбе со всеми честными гражданами».

С глубоким уважением писал Чернышевский о Бенито Хуаресе, который стремился обеспечить стране мир и правопорядок после трех лет гражданских междоусобиц. Он возмущался поведением европейских монархий, пытавшихся воспрепятствовать бывшей испанской колонии создать суверенное государство со стабильным политическим режимом: «Теперь, когда им показалось, что со временами прежних разбойничьих смут покончили в Мехике, что законное правительство установилось прочно, западные морские державы двинули войска против этого правительства, которое само прямо говорило о твердом своем намерении удовлетворить претензии кредиторов».

Русский революционный демократ гневно осуждал колониалистские устремления великих держав: «Эта мехиканская экспедиция не может быть понята иначе, как в смысле удивительнейшего примера макиавеллиевской политики: надобно мешать устройству дел у других народов, чтобы держать их в бессилии и зависимости от себя».

Чернышевский больше не смог вернуться к мексиканской теме. В этом же, 1862 году царское правительство, напуганное ростом революционных настроений в стране, закрыло журнал «Современник», арестовало Чернышевского, которого ожидали долгие годы тюрем и ссылки в Сибири.

С подписанием Лондонской конвенции Англия, Франция, Испания стали лихорадочно готовиться к интервенции. Теперь спасти Мексику от закабаления и порабощения новыми европейскими завоевателями мог только ее собственный народ. Сумеет ли этот народ, кровь которого лилась непрестанно, начиная с 1810 года, подняться на новые высоты мужества и патриотизма и одолеть нового коварного трехликого врага?

Законный президент Мексики дон Бенито Хуарес на этот вопрос отвечал утвердительно. Он верил, точнее было бы сказать — он знал, что в грядущей схватке его народ отстоит независимость своей родины. Знал же он это, ибо был уверен, что сам выстоит, что никто и ничто не сможет сломить его волю к борьбе, заставить его склониться перед иностранными завоевателями…