И вянут розы в зной январский

6. Спринг-стрит

Зной поднимался от раскаленной мостовой, точно клубы пара, и уходил в прохладную бирюзовую высь. Там он, должно быть, умирал, и мысль об этом приносила облегчение. Где-то наверху сейчас хорошо, думала Делия, заглядывая в небо, раскрошенное на кусочки ажурными полями ее шляпки. До заката было еще далеко, а город остывал медленно, как большая чугунная сковорода. Ладошка Тави в ее руке вспотела так, что это чувствовалось сквозь перчатку.

По тротуару плыла разгоряченная толпа, колыхались юбки, покачивались зонтики. Уличный шум тонул в вязком воздухе, как в вате, только цоканье конских копыт отдавалось гулким эхом.

– Делия, – зашептала вдруг Тави, – если незнакомый джентльмен улыбается мне, я должна улыбнуться ему в ответ?

– Что? – переспросила она, очнувшись, и повернула голову. По самому краю мостовой, степенно, вровень с ними, шагала холеная серая лошадь. Позади, влекомая ею, катилась легкая коляска с откидным верхом. В коляске сидел давешний ювелир и в самом деле приветливо улыбался.

– Мистер Вейр!

– Мисс Фоссетт, – он учтиво приподнял шляпу и натянул поводья. – Не самая подходящая погода для прогулки, не правда ли? – Он перевел взгляд на Тави. – Какая очаровательная маленькая леди! Как тебя зовут, дитя?

– Октавия, сэр, – застенчиво ответила девочка.

– Сегодня действительно довольно жарко, – вступила Делия, словно извиняясь за природу, – но нам не очень далеко идти. Кстати, вы не подскажете: Брантон-авеню – это ведь до конца улицы и налево?

– Вы шутите! – воскликнул мистер Вейр с оттенком неподдельного ужаса. – Пешком по жаре в такую даль! Садитесь, я вас довезу – я как раз еду в ту сторону.

От неожиданности она растерялась и, не найдя сколько-нибудь подходящей причины отказаться, умоляюще прижала руки к груди.

– Что вы! Большое спасибо, но мы действительно дойдем пешком…

– Весьма неразумно с вашей стороны, – он покачал головой. – Прошу простить мне мою прямоту, мисс Фоссет, но таскать маленького ребенка в жаркий день только ради того, чтобы сэкономить на трамвае, да еще отказываться от помощи из-за дурацких предрассудков…

«Дурацких»! Если бы Агата узнала… А он – как он только обо всем догадывается?

Тави, окрыленная вниманием к себе, едва заметно подергала Делию за руку и просительно обратила к ней раскрасневшуюся мордочку.

– Но мы шли на представление, которое начнется не раньше, чем через час, – она в отчаяньи ухватилась за единственную оставшуюся соломинку, – а в коляске мы доберемся туда слишком рано…

– Ничего страшного, мы проведем это время с пользой.

Ювелир пару секунд наслаждался ее замешательством и затем добавил с театральным апломбом:

– Садитесь, я покажу вам мой город!

Он, верно, думает, что Мельбурн – творение его рук, удивленно подумала Делия. Однако упираться и дальше становилось невежливо. В конце концов, он так искренне участлив и явно желает им добра…

– Значит, вы идете на крикетный стадион смотреть кинокартину? – спросил мистер Вейр, помогая им забраться в коляску.

– Откуда вы узнали?

– Помилуйте, я живу в этом городе всю жизнь! К тому же сегодня понедельник. Ну, вы уже успели погулять здесь? Видели мэрию, театры?

– Не успела, – призналась Делия, смутившись, словно была поймана на невнимании к чему-то важному.

– Тогда самое время посмотреть вокруг, – изрек он назидательно и щелкнул хлыстом.

Город, зыбко колышущийся в горячем воздухе, подхватил их и понес рядом со звенящими трамваями и рычащими авто, накрыл благодатной тенью могучего Гранд-отеля, выпятил гордо огромную парадную лестницу Парламента, венчаемую, где-то высоко, античной колоннадой. Дальше, мимо бронзового генерала Гордона, который бесстрастно проводил их взглядом, скрестив руки на груди, и направо, на Коллинз-стрит. Город температурил, как в лихорадке, яростно сверкал витринами и щетинился расческами телеграфных столбов. «Смотрите на него!» – восклицал их проводник в языческом экстазе и указывал хлыстом вверх, где вонзались в густую лазурь готические шпили и тянулись прекрасные до боли стрельчатые арки дома Риалто. Где-то тут, рядом с Риалто, у Делии перехватило дыхание от восторга – и она вмиг пропала, погибла, очнувшись только у питьевого фонтанчика, к которому заботливо привез их мистер Вейр. Последний раз они пили еще дома, и он словно понял это, остановил лошадь и ждал, пока они по очереди приникали губами к тепловатой, но все равно восхитительно сладкой струе.

– Пора бы уже ехать, – подал он наконец голос, – если хотите успеть к началу.

Делия бросила на него благодарный взгляд и заторопила племянницу. Усевшись в коляску, она откинулась на спинку сиденья и предалась радостному, непрошеному, подарком упавшему на нее чувству. Каким удивительным оказался город и каким сердечным – ее новый знакомец! Приятно было ехать, слушая, как он представляет ей то одно здание, то другое, болтает и шутит, отвечает на вопросы Тави, которая, уже осмелев (когда только успела?), с готовностью приняла предложение вступить в разговор.

– Значит, вы живете где-то в Карлтоне?

– Нет, в Виндзоре. Мы ездили покупать нитки для сестры – она не любит наших местных лавок…

– Так она уже принимает заказы? Вы дали объявление в газету? Нужно обязательно дать, и сразу в несколько. Не теряйте времени. Что ты хочешь спросить, Тави? – обратился он к девочке, которая нетерпеливо ёрзала на сиденье, умирая, видимо, от желания вставить слово.

– У вас такая красивая лошадь! Как ее зовут?

От волнения или забывшись, она задала вопрос сразу на двух языках и тут же сконфуженно опустила руки. Но мистера Вейра это, кажется, развеселило.

– Её зовут Чайка. Как это будет по-вашему?

– Мы говорим просто «птица», – охотно объяснила Тави, довольная, что может участвовать в разговоре на равных.

– И как же это выглядит?

Девочка приложила согнутую кисть к носу, выставив ее на манер клюва, и изобразила пальцами, как птица щелкает им.

– Очень интересно! Но все-таки – как вы поступите, если нужно сказать именно «чайка»?

– Тогда по буквам. Только я не знаю точно, как это пишется…

– А вы, мисс Фоссетт?

Какое подвижное у него лицо, подумала Делия; во время разговора оно часто меняет выражение. Светлые глаза то загораются любопытством, то прищуриваются лукаво, то следят внимательно, цепко. Меняется и голос – льется лениво теплым мёдом, а то царапнет вдруг, как тогда в магазине…

– Неужто забыли? – поддразнил мистер Вейр, когда она замешкалась.

Делия в ответ улыбнулась, заразившись его настроением, и медленно, буква за буквой, показала слово «чайка».

– Поразительно! Я, кажется, припоминаю эти знаки – у нас в детстве был журнал с азбукой глухих. Но ведь ужасно неудобно, что нужно иметь свободными обе руки. А если, к примеру, держишь поводья?

– Увы, – ответила Делия. – Есть, правда, ирландский алфавит; он для одной руки, но я ему не училась.

Они свернули с широкого тенистого бульвара Веллингтон-парад, и вдали уже замаячили трибуны стадиона, когда мистер Вейр сказал:

– Знаете, у меня возникла идея. Ваша сестра действительно хорошая портниха?

– Это правда. Она сама кроит и может сшить что угодно.

– Очень кстати, потому что у меня есть пара знакомых барышень, которым как раз нужна настоящая мастерица. Вы не против, если я порекомендую им миссис Клиффорд?

– Откуда вы знаете фамилию сестры? – ахнула Делия.

– Признаться, случайно увидел в старой газете объявление о похоронах… Ну так как?

Она закусила губу, чувствуя, какой скользкой стала почва, на которую они ступили.

– Я вижу, вы в нерешительности. Давайте сделаем так: спросите у сестры и, если она согласится, будьте так любезны прислать мне адрес. Вот моя карточка.

Вручая ей визитку, ювелир улыбнулся, и Делия вдруг заметила, что у него ямочки на щеках. Она поспешно отвела взгляд и поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется сейчас идти смотреть картину.

Когда они достигли крикетного стадиона, ей было по-настоящему жаль расставаться. Наверное, она простилась с ним теплее, чем следовало бы при знакомстве столь кратком, но невозможно было скрыть подаренную радость: хотя бы улыбкой, взглядом хотелось вложить ее в полуформальные слова. Какой он, наверное, счастливый; такими легкими бывают обычно люди, которые выросли в веселой дружной семье. Тех же, кому повезло меньше, тянет к подобным счастливцам – поймать ощущение беззаботности и веселья, настроиться на него, как настраиваются музыканты в оркестре, слушая инструмент, который издает самый точный и правильный звук.

Джеффри проводил взглядом две фигурки – маленькую и побольше – и тронул лошадь. Почему, подумал он, люди не всегда наследуют привлекательную внешность? Вот, например, сёстры: одна красавица, а другая – совершенно невнятная, будто смотришь через мутное стекло. Робость не прибавляет ей очарования; кажется, даже для улыбки ей нужно усилие. Впрочем, это ладно, сёстры не всегда похожи друг на друга. Но мать и дочь?.. Бедная девочка – наверное, пошла в отца. А могла бы быть прелестной, как ангелочек.

Он не стал разворачиваться, а продолжил путь по Брантон-авеню и свернул дальше на Пант-роуд. Получался небольшой крюк, но это не страшно: Марвуды подождут еще немного. По правде говоря, они будут ждать ровно столько, сколько ему захочется.

Марвуды считали свой особняк самым шикарным в Восточном Мельбурне, и Джеффри, пожалуй, согласился бы с этим лет десять назад. Но все эти железные кружева, в которые было модно одевать каждый второй дом, еще к началу века сделались архитектурным штампом и, как всякий штамп, потеряли свежесть и выразительность.

– Мистер Вейр! – воскликнула с порога хозяйка. – Я, право же, волноваться начала – не случилось ли чего?

– Прошу меня простить, леди Марвуд: мою лошадь испугал автомобиль, она понесла, и я сбил пешехода.

– Боже мой! Он остался жив?

– Да, все в порядке, отделался легкими ушибами.

– Ах, мистер Вейр, на дорогах стало так опасно! Мы очень рады, что купили автомобиль – он гораздо, гораздо надежней!

Щеки у нее порозовели от гордости и удовольствия, пухлая ручка кокетливо поигрывала веером. А ведь не далее чем вчера это лицо было бледным, как смерть, а руки нервно стискивали одна другую. «Умоляю вас, – шептала она, – всего десять фунтов! Я выкуплю все, обещаю! Но деньги мне нужны сейчас, потому что если муж узнает…»

– А вот и чай, – провозгласила леди Марвуд и послала ему улыбку, которую, видимо, сама считала обольстительной. Десять фунтов волшебным образом превратили убитую горем сорокалетнюю женщину в нестареющую любительницу удовольствий. – Мне, право, так жаль, что вы не застали девочек! Они поехали выбирать ткань на платья да, видно, завернули оттуда к тетушке и засиделись у нее.

Совсем недавно эта новость вызвала бы у него досаду: девицы Марвуд, хоть и порядочные дуры, были все-таки самым привлекательным, что он мог найти в этой семье. Но сейчас его мысли занимало другое.

– Кстати, леди Марвуд, – сказал Джеффри, поставив чашку с чаем на низкий столик и слегка наклонившись в сторону хозяйки, – я случайно узнал об одной новой портнихе – её очень хвалят, и, по-моему, она недорого берет.

– Дорогой мистер Вейр, вы же знаете: цена – это для нас не главное. Главное – это качество! Сейчас, к сожалению, нечасто встретишь тех, кто работает на совесть. Да еще, девочки говорят, в Европе появились какие-то новые моды, а здесь, как обычно, никто не в курсе.

Когда минут через пять Джеффри встал, чтобы откланяться, леди Марвуд вдруг приблизилась к нему почти вплотную и зашептала:

– Вы ведь придете к нам в следующую среду? Труди будет очень рада, уверяю вас! И все мы будем рады…

Дивные Марвуды, подумал Джеффри. Как хорошо, что даже самый глупый человек может быть полезным.