Моим долгом было ввести тебя в мир взрослых, дорогая Эмма. Привить тебе хорошие манеры, пройти с тобой ступени юности и защищать тебя от пороков этого мира. Я пыталась показать тебе, что значит быть истинной леди, и когда смотрю на тебя теперь, я знаю, что мне это удалось. Я горжусь тобой, моя дорогая. Очень горжусь.
Эмма подозревала, что теперь тетушка вряд ли стала бы гордиться ею. По пути из «Шоколада» к Литтл-Рассел-стрит ни она, ни Марлоу не проронили ни слова, и Эмма была несказанно рада этому обстоятельству. Чувства ее пребывали в таком смятении, что она все равно не сумела бы поддержать беседу.
Она знала, что хорошо, а что плохо. Все ее воспитание строилось на этом. Позволять мужчине слизывать шоколад со своих пальцев – плохо. Позволять мужчине сидеть на пикнике так близко, что его нога касалась ее ноги, а его рука дотрагивалась до ее бедра, – плохо. Будь тетя Лидия рядом, она не допустила бы подобных вольностей. Если бы простое присутствие тети не помогло, многозначительный кашель или выразительное постукивание зонтиком сыграла б бы свою роль.
Если не брать во внимание Беатрис и ее замечательного всех отношениях мистера Джонса, ради которых Эмма немного поступилась правилами, во всех остальных случаях миссис Бартлби советовала девушкам строго придерживаться границ добропорядочности. Окажись сегодня на месте Эммы миссис Бартлби, она сразу же осадила бы Марлоу и дала бы ему пощечину.
Похоже, ее вымышленная героиня более решительна и принципиальна, чем сама Эмма.
Когда Марлоу ел шоколад с ее руки и облизывал каждый пальчик, Эмма была настолько поглощена новыми ощущениями, что ей и в голову не пришло дать ему пощечину. Прикосновение его губ мгновенно лишило мисс Дав здравомыслия и заставило забыть о непреклонных принципах. Какое унижение – понять, что твои убеждения поверхностны и несерьезны!
Она скосила на него взгляд. Раньше Марлоу никогда не вел себя так. Временами он дразнил ее, это правда, и плел всякую чепуху, но все было иначе. Теперь его шутки стали носить личный, интимный характер и больше походили на флирт. Ни один мужчина никогда не флиртовал с Эммой. Ни один мужчина не обращался к ней с непристойными предложениями, и поведение Марлоу ввергло ее в растерянность. Он мог выбрать себе любую женщину, что, впрочем, и делал много раз. Почему она? Почему сейчас?
«Мне бы очень хотелось поцеловать вас».
В юности Эмма, бывало, думала о мистере Паркере и мечтала о поцелуях. Но она давно похоронила эти мечты, спрятала их поглубже вместе с разбитым сердцем и несбывшимися надеждами. А теперь чувствовала, как эти тайные романтические грезы разгораются вновь – мечты о поцелуях с мужчиной, куда менее приличным и более дерзким, чем мистер Паркер, с мужчиной, который хотел поцеловать ее и не скрывал этого, с мужчиной, который заставлял ее, как в девичестве, думать о том, каковы на вкус его поцелуи.
Эмма снова посмотрела на него и почувствовала приступ головокружительного возбуждения. Она хотела его поцелуев. Плохо, очень плохо и неправильно целоваться с мужчиной, если ты ему не жена, сказала она себе. Или хотя бы не помолвлена с ним, а Марлоу ни за какие коврижки не пойдет под венец. Он порочный, опытный, обожающий интрижки с танцовщицами. Да и в любом случае она не хотела за него замуж.
Они остановились на углу, и, не сводя с Гарри глаз, Эмма поднесла хранящие его поцелуй пальцы к своим губам.
Он повернул голову, посмотрел на нее и улыбнулся. У нее перехватило дыхание, сердце сжалось в груди от невыносимо сладостной боли.
Это было уже слишком. Она отвела взгляд и опустила руку. Она – человек здравомыслящий, напомнила себе Эмма, переходя улицу. Она не поддается соблазнам и не тянется к запретным плодам. И не страдает головокружениями. Она не легкомысленна. Она не распутница.
– Что-то случилось, Эмма? – ворвался в ее размышления голос Марлоу.
– Я не понимаю, как вы можете задавать подобные вопросы после того, что произошло, милорд.
– После того, что произошло, думаю, вы должны называть меня Гарри, – рассмеялся он.
У Эммы вырвался возглас отчаяния.
– С вас станется, милорд.
Он пожал плечами и переложил завтрашний выпуск «Соушл газетт» и шоколад для сестер в другую руку.
– Я всего лишь поцеловал ваши пальчики.
– Как невинно звучит! – Эмма вдруг сообразила, что повысила голос, и огляделась вокруг, опасаясь, как бы их не услышали посторонние. Но движение на улицах Лондона было слишком оживленным, чтобы прохожие обратили на нее внимание. Она вновь перевела взгляд на своего спутника. – Может, я и не столь… не столь искушена, как вы, в такого рода делах, но даже я понимаю, что вы не просто поцеловали мне руку! Вы… вы… – Пальцы ее начали дрожать, тело загорелось огнем, нужные слова никакие находились.
Она опустила глаза, сунула затянутые в перчатки руки в карманы юбки и прибавила шаг, но Марлоу не составило труда угнаться за ней. Его легкая размашистая поступь не шла ни в какое сравнение с ее нервными короткими шажками.
– Эмма, – сказал он, когда они свернули на ее улицу, – ничего не случилось. – Его мягкий, нежный голос только усугубил положение. – Это была всего лишь безобидная забава.
– Вовсе не безобидная. Кто-нибудь мог войти и застать вас за этим занятием!
– Но никто не вошел.
– Но мог бы! И тогда пострадала бы моя репутация, не ваша.
Впервые на его лице промелькнуло выражение вины. Он отвел глаза.
– Вы не остановили меня.
– Вы не отпускали мою руку.
– Вы не слишком сильно вырывались.
С этим было трудно поспорить, он говорил правду.
– Я поступила неразумно! Господи, как я могла позволить вам такие греховные вещи?
– Вы считаете то, что произошло, грехом? Никто не собирается посылать вас за это в ад, Эмма. Никто не отправит вас спать без ужина и не лишит вас рождественских подарков.
Последние слова подлили масла в огонь и без того полыхающих в ее душе эмоций.
– Не смейте потешаться надо мной! – взорвалась она остановившись посреди тротуара в нескольких футах от своей двери.
Он тут же посерьезнел и тоже остановился.
– Я и не думал. Но мне кажется, вы не в меру разволновались из-за безобидного флирта, и я не понимаю почему.
«Причина в тех чувствах, которые я испытала».
Ей хотелось выкрикнуть это ему в лицо прямо на улице. Но она сделала глубокий вдох, развернулась и направилась к дому.
– Такие вещи никогда не бывают безобидными, – бросила она через плечо, изо всех сил стараясь припомнить предостережения тетушки. – Такие вещи могут привести к… – Она застыла, положив ладонь на ручку двери.
За спиной раздался смешок.
– В кондитерской? Поверьте, если бы я намеревался завести дело дальше, я бы для начала доставил вас в более уединенное и романтичное место.
– Какое облегчение! – Эмма хотела было скользнуть в дом, но Гарри уперся в дверь ладонью, не дав улизнуть.
– О чем вообще мы спорим? – спросил он.
– Пустите меня. – Не дождавшись выполнения приказа, она повернулась к нему лицом. – Я не представляю, что могут подумать люди о мужчине, который так не по-джентльменски обращается с леди на пороге ее собственного дома.
– Какие люди? Ваша хозяйка? Похоже, вы слишком много времени тратите на беспокойство о том, что подумают окружающие.
– Всегда важно мнение окружающих.
– Вовсе нет. Если вы хотите узнать, что хорошо, а что плохо, бессмысленно искать это в других. Как, впрочем, и в книге этикета. Есть только один способ выяснить это. – Он наклонился вперед и без предупреждения положил ей руку на солнечное сплетение.
Она сделала резкий вдох.
– Посмотрите сюда, – проговорил он, его ладонь лежала чуть ниже ее груди. – Вот где скрывается правда.
Ни на секунду не забывая о своих любопытных соседях, Эмма лихорадочно огляделась, но, к счастью, было время обеда и поблизости никого не оказалось.
– Хотите сказать, что правда скрывается в сердце?
– Нет. Правда обо всем на свете кроется в солнечном сплетении. Сердце может солгать. Интуиция, инстинкты – никогда.
– И вы всегда руководствуетесь этим правилом?
– Часто. – Он опустил руку и помолчал. – Не всегда.
Это было не ее дело, но Эмма все же спросила:
– Что случилось, когда вы прислушались к сердцу вместо инстинктов?
– Я женился.
– Понятно. – Она помедлила немного, не решаясь задать следующий вопрос. – А что – сердце или солнечное сплетение – привело вас к разводу?
Он хмыкнул.
– Полагаю, как и все остальное общество, вы осуждаете меня за этот поступок. Несмотря на то что пострадавшей стороной был я.
– Меня воспитывали на вере в то, что произнесенные перед Господом брачные клятвы священны и нерушимы.
– Вам легко говорить.
– Если я старая дева, это не значит, что я не могу составить собственное мнение о разводе! – огрызнулась она.
– И по вашему мнению, я не имел права разводиться с женой, невзирая на ее поведение?
– Не мне высказываться по этому поводу.
– Не вам? – Он рассмеялся, но смех получился резким, невеселым. – Миссис Бартлби только и делает, что учит людей правильному поведению, так что же правильно в моем случае? – Голос его дрожал от гнева, Эмма никогда не видела Марлоу таким. – Какую линию поведения следует принять мужчине, когда его жена каждый день их совместной жизни пылает ненавистью к мужу и сохнет по другому? Прикинуться добрым светским парнем и сделать вид, что ему не больно? Стать святым или мучеником и покориться судьбе?
Он повернулся к ней, и в его синих глазах сверкнули холодные льдинки.
– Когда она убегает с любовником в Америку, публично унижая мужа и бросая его родных в пропасть скандала, следует ли по-прежнему притворяться? Притворяться, что ему это безразлично? Или лучше заявить о раздельном проживании? Дать обет безбрачия? Взять себе любовницу?
Ее поразила боль, исказившая его лицо.
– Вы любили свою жену, – сказала она, впервые осознав этот факт.
– Конечно, любил! – Он отвернулся и сделал глубокий вдох. – Иначе бы я никогда на ней не женился.
– Я не понимала этого. Я думала… – Она запнулась. – Понимаете, я всегда думала, что если бы вы любили ее, то отправились бы за ней.
– Поехал бы за ней в Нью-Йорк? Вырвал бы ее из рук любовника и обрек себя на жизнь в аду? Это было бы правильнее, чем развод?
Эмма беспомощно смотрела на него, ответа не находилось. Развод был для нее вещью немыслимой, такой же невероятной, как прогулка без корсета или непосещение церкви по воскресеньям. С другой стороны, что она понимала в отношениях между мужчиной и женщиной? Практически ничего.
– Я влюбился в Консуэло с первого взгляда. – Он притомился спиной к кирпичной стене. – Я не знал ее характера, не знал ее образа мыслей, не знал ее темперамента, по мне было все равно. Я полюбил, как только заглянул в её глаза. У нее были самые большие, темные и грустные глаза в мире. Я решил жениться на ней еще до того, как прозвучали официальные представления. Все случилось слишком быстро.
Эмма пораженно смотрела на него, припомнив далекий день в гостиной тети, когда мистер Паркер точно так же откровенничал с ней.
– Я тоже была когда-то влюблена, – выпалила она.
– Правда?
Эмма кивнула и прислонилась к двери. Она смотрела на улицу, но видела не аккуратные кирпичные дома, а Ред-Лайон-сквер в шести кварталах отсюда.
– Его звали Джонатан Паркер, он был другом семьи моей матери. Я смутно помню наши встречи в детстве, но после смерти матери отец оборвал все связи с ее родными и знакомыми, и я больше не видела его, пока не переехала к тете в Лондон. Мы с мистером Паркером стали друзьями. Хорошими друзьями.
– Вы любили друг друга?
Эмма тяжко вздохнула.
– Я так думала.
– И что случилось?
– Он почти каждый день приходил к тете. Обедал с нами два-три раза в неделю. Удивительно, как много общего было у нас с ним. Наши мнения сходились по всем вопросам. Если на вечеринках планировались танцы, мы всегда составляли пару в вальсах и были идеальными партнерами. Нас постоянно видели вместе, все пришли к заключению, что однажды мы непременно поженимся. Все так думали.
– И?.. – спросил он, когда она замолчала.
– А потом он однажды пошел на бал. Я должна была сопровождать его, но подхватила жуткую простуду и не пошла. Тетя осталась дома со мной, а на следующее утро я услышала, что мистер Паркер протанцевал все наши вальсы с другой девушкой, миловидной блондинкой. Анни Монкрифф, родом из Йоркшира.
Рассказывая Марлоу эту историю, Эмма, к своему облегчению, заметила, что воспоминания больше не причиняют ей боли.
– Три дня спустя, когда я поправилась, мистер Паркер поделился со мной, своей дорогой подругой, радостной новостью. Он влюбился в Анни. Она была самым красивым, самым жизнерадостным, самым очаровательным созданием на свете, и он собирался сочетаться с ней узами брака. – Она покачала головой, до сих пор удивляясь, как такое могло произойти. – Едва познакомившись с ней, он тут же решил жениться. Три дня с незнакомкой перечеркнули шесть лет нашего близкого общения.
– Мне жаль, что он разбил вам сердце.
– Дело не только в разбитом сердце. В тот день я потеряла друга. Предательство сильно ранит, знаете ли.
– Да, – согласился он.
– Как? – спросила она в надежде, что Марлоу объяснит ей феномен, которого она не понимала. – Как такое вообще может случиться? Как человек может влюбиться с первого взгляда?
– Не знаю. Учитывая свой, собственный опыт, я могу сказать лишь одно – это своего рода безумие. Наваждение.
– А потом, оно проходит?
– Да. Если повезет, то до свадьбы. Мне не повезло, как насчет вашего мистера Паркера? Он счастлив в браке?
– Когда я в последний раз слышала о нем, да, он был счастлив. Правда, – не без злорадства добавила она, – он живет в Лондоне, а его жена – в Йоркшире.
Марлоу разразился хохотом:
– Вот рецепт настоящего семейного счастья!
– Точно. – Она тоже рассмеялась. Внезапно стало легко на сердце, словно с него сняли непосильный груз. Она повернула голову и посмотрела на Марлоу. – Странно, но вы первый, кому я рассказала эту историю. Тетя, конечно же, знала, что произошло, и наши друзья тоже, но никто никогда не говорил об этом, включая меня. Леди, видите ли, не полагается раскисать перед публикой, а близкие не задают друг другу неприличных вопросов. Я не могла поделиться своей болью.
– Безответная любовь всегда причиняет боль.
– Ваша жена никогда не любила вас?
– Нет. Причем я это знал. – Он прижал кулак к солнечному сплетению. – Нутром чувствовал. Но отмахнулся от интуиции. Я слушал сердце. Прислушайся я к инстинктам, то уберег бы от несчастья и себя и Консуэло. – Он вдруг помотал головой и оттолкнулся от стены. – Темнеет. Мне пора.
– Да, конечно. Спокойной ночи, милорд. – Она повернулась к двери и взялась заручку, но его голос остановил ее:
– Эмма?
Она оглянулась.
Он стоял на тротуаре и смотрел на нее.
– Если вы действительно считаете мой поступок непристойным, то почему не остановили меня?
Не дожидаясь ответа, он развернулся и направился к ожидающему его экипажу. Карета уже была на полпути к углу улицы, когда Эмма признала правду:
– Потому что знала, что это неприлично, но чувствовала, что все правильно. И это пугает меня.
Она подождала, пока экипаж скроется за поворотом. В ее арсенале имелись правила на все случаи жизни, и все же Эмма не могла не задаться вопросом: а имеют ли они какое-нибудь отношение к тому, что хорошо, а что плохо? Хуже того, она начала подозревать – несмотря на зрелый возраст, она абсолютно не разбирается в жизни.